Страница:
Крыс сверкнул своей хищной улыбкой.
— Значит, вы хотите узнать, где найти продавца и покупателя яда, убившего наложницу сёгуна? Нелегко найти того, кто не хочет быть найденным. В Эдо много укромных мест.
Но Хирату не проведешь. Крыс всегда сначала подчеркивал трудность получения нужной информации.
— Тридцать медяков, если найдешь его к завтрашнему дню, — сказал Хирата. — После этого еще двадцать.
Песня гнома на сцене умолкла.
— Прошу прощения, — сказал Крыс. Он вышел на сцену и объявил: — Живая Бодхисатва!
Под гром аплодисментов вышла женщина в одежде без рукавов, чтобы были видны ее три руки. Она стала изображать многорукую буддистскую богиню милосердия, потом предложила зрителям угадать, в какой из трех перевернутых чашек спрятано зерно арахиса. Крыс вернулся к Хирате.
— Сто медяков, когда бы я ни нашел вашего человека.
Потом выступали танцующий толстяк и гермафродит. Торг продолжался.
— Семьдесят медяков, если найдешь его за два дня, пятьдесят после и ничего, если я найду Шойэя первым. Это мое последнее предложение, — отрезал Хирата.
— Хорошо, но сначала задаток в двадцать медяков на покрытие расходов, — отозвался Крыс.
Хирата кивнул и протянул деньги. Крыс убрал их в кошелек на поясе и пошел объявлять последний акт.
— А теперь зрелище, которого все вы ждали: Фукурокудзо, бог мудрости!
На сцену вышел мальчик лет десяти. Его лицо было крошечным, как у младенца, глаза закрыты, голова сильно вытянута, чем он и напоминал легендарное божество. Из зала донеслись удивленные восклицания.
— За дополнительную плату в пять цзэни Фукурокудзо предскажет вам будущее! — выкрикнул Крыс.
Зрители, толкаясь, ринулись к сцене. Крыс повернулся к Хирате:
— Чтобы скрепить нашу сделку, я подарю вам бесплатное предсказание. — Он вывел Хирагу на сцену и положил его руку на лоб мальчика. — О, великий Фукурокудзо, что ты видишь в будущем этого человека?
Не открывая глаз, «бог» проговорил высоким детским голосом:
— Я вижу красивую женщину. Вижу опасность и смерть.
Зрители зашумели.
— Берегись, берегись! — закричал предсказатель.
В голове Хираты тут же возник образ госпожи Ишитэру. Он увидел ее милое неподвижное лицо, ощутил прикосновение руки, услышал бравурную музыку кукольного театра, подчеркивающую его страсть. И вновь испытал волнующую смесь вожделения и унижения. Даже вспомнив о ее коварстве и наказании за флирт с наложницей сёгуна, он страстно жаждал встречи с Ишитэру. Хирата должен был ее увидеть, чтобы спасти свою профессиональную репутацию и довести до логического конца то, что было прервано так не вовремя.
14
15
— Значит, вы хотите узнать, где найти продавца и покупателя яда, убившего наложницу сёгуна? Нелегко найти того, кто не хочет быть найденным. В Эдо много укромных мест.
Но Хирату не проведешь. Крыс всегда сначала подчеркивал трудность получения нужной информации.
— Тридцать медяков, если найдешь его к завтрашнему дню, — сказал Хирата. — После этого еще двадцать.
Песня гнома на сцене умолкла.
— Прошу прощения, — сказал Крыс. Он вышел на сцену и объявил: — Живая Бодхисатва!
Под гром аплодисментов вышла женщина в одежде без рукавов, чтобы были видны ее три руки. Она стала изображать многорукую буддистскую богиню милосердия, потом предложила зрителям угадать, в какой из трех перевернутых чашек спрятано зерно арахиса. Крыс вернулся к Хирате.
— Сто медяков, когда бы я ни нашел вашего человека.
Потом выступали танцующий толстяк и гермафродит. Торг продолжался.
— Семьдесят медяков, если найдешь его за два дня, пятьдесят после и ничего, если я найду Шойэя первым. Это мое последнее предложение, — отрезал Хирата.
— Хорошо, но сначала задаток в двадцать медяков на покрытие расходов, — отозвался Крыс.
Хирата кивнул и протянул деньги. Крыс убрал их в кошелек на поясе и пошел объявлять последний акт.
— А теперь зрелище, которого все вы ждали: Фукурокудзо, бог мудрости!
На сцену вышел мальчик лет десяти. Его лицо было крошечным, как у младенца, глаза закрыты, голова сильно вытянута, чем он и напоминал легендарное божество. Из зала донеслись удивленные восклицания.
— За дополнительную плату в пять цзэни Фукурокудзо предскажет вам будущее! — выкрикнул Крыс.
Зрители, толкаясь, ринулись к сцене. Крыс повернулся к Хирате:
— Чтобы скрепить нашу сделку, я подарю вам бесплатное предсказание. — Он вывел Хирагу на сцену и положил его руку на лоб мальчика. — О, великий Фукурокудзо, что ты видишь в будущем этого человека?
Не открывая глаз, «бог» проговорил высоким детским голосом:
— Я вижу красивую женщину. Вижу опасность и смерть.
Зрители зашумели.
— Берегись, берегись! — закричал предсказатель.
В голове Хираты тут же возник образ госпожи Ишитэру. Он увидел ее милое неподвижное лицо, ощутил прикосновение руки, услышал бравурную музыку кукольного театра, подчеркивающую его страсть. И вновь испытал волнующую смесь вожделения и унижения. Даже вспомнив о ее коварстве и наказании за флирт с наложницей сёгуна, он страстно жаждал встречи с Ишитэру. Хирата должен был ее увидеть, чтобы спасти свою профессиональную репутацию и довести до логического конца то, что было прервано так не вовремя.
14
На позолоченном гербе, укрепленном над воротами Сигэру Мияги, правителя провинции Тоса, были изображены два лебедя, глядящих друг на друга, их расправленные крылья, соприкасаясь концами, образовывали перистый круг. Сано приехал, когда начало смеркаться и самураи спешили домой по вечерним улицам. Пожилой слуга провел Сано в особняк, обувь и мечи он оставил в прихожей. Район Эдо, где проживали даймё, был перестроен после Великого пожара, поэтому владения Мияги были совсем новыми. Однако интерьер дома оказался старинным, деревянные детали коридора, сохранившиеся от прежнего строения, потемнели от времени. В воздухе едва уловимо пахло вековой затхлостью — от сырости, дыма и человеческого дыхания. Слуга ввел Сано в приемную комнату, и звучавшая там печальная мелодия оборвалась.
— Досточтимые господин и госпожа Мияги, позвольте представить вам Сано Исиро, сёсакана-саму сёгуна.
В комнате находились четыре человека: возлежащий на подушках седовласый самурай, женщина средних лет, стоявшая рядом с ним на коленях, и две симпатичные девушки, сидевшие рядком, — у одной в руках самисэн, у другой деревянная флейта. Сано опустился на колени, поклонился и обратился к мужчине:
— Господин Мияги, я расследую убийство наложницы сёгуна и должен задать вам несколько вопросов.
Присутствующие на мгновение замерли, с молчаливой настороженностью глядя на Сано. Белые цилиндрические лампы создавали в комнате интимную атмосферу позднего вечера. Угольные жаровни прогнали осеннюю прохладу. Лебединую символику Мияги повторяли резные медальоны на балках потолка и колоннах, позолоченные гербы на лакированных столиках, шкафах и коричневом домашнем халате хозяина. Сано почувствовал себя чужим в этом замкнутом мирке. В воздухе стоял легкий аромат духов, масла для волос и еще чего-то едва уловимого, терпкого, будто они издавали свой собственный запах.
— Можем ли мы предложить вам закусить? — заговорил господин Мияги, указывая на низкий столик, на котором стояли чайник, чашки, а также бутылочка саке, лежали фрукты, пирожные, суши и курительные принадлежности.
Соблюдая светский этикет, Сано вежливо отказался, но потом, после обязательных уговоров, великодушно принял приглашение.
— Мне было интересно, узнаете ли вы обо мне. — У господина Мияги было худощавое тело и продолговатое лицо. Его глаза с опущенными вниз уголками влажно блестели, полные губы казались мокрыми, а кожа на шее и щеках обвисла. Монотонный голос мужчины соответствовал его расслабленной позе. — Что ж, я должен был ожидать, что мои отношения с Харумэ рано или поздно станут известны: мэцукэ знают свое дело. Однако я рад, что это всплыло после ее смерти, когда уже ничто не имеет значения. Я готов ответить на все ваши вопросы.
Сано решил умолчать о дневнике госпожи Харумэ и не стал разубеждать даймё в мысли, что их связь раскрыли шпионы Токугавы.
— Возможно, нам было бы лучше переговорить с глазу на глаз, — сказал он, взглянув на госпожу Мияги. Вряд ли господин Мияги захочет говорить при супруге об интимных подробностях своих отношений с наложницей сёгуна.
Однако Мияги сказал:
— Моя жена останется здесь. Ей уже все известно обо мне и Харумэ.
— Мы дальние родственники, и наш брак заключен по расчету, — пояснила госпожа Мияги низким, мужским голосом. Она и в самом деле была поразительно похожа на своего мужа — те же кожа, черты лица и худощавая фигура. И все же ее поза была напряженной, карие глаза тусклые, ненакрашенные губы плотно сжатые. Если внешность господина Мияги говорила о слабости и чувственности, то она в своем парчовом кимоно казалась воплощением суровости и сухости. — У нас нет необходимости что-то скрывать друг от друга. Но возможно, вы отчасти правы, — добавила она и подала знак девушкам, которые встали и опустились перед ней на колени. — Это наложницы моего мужа, — пояснила госпожа Мияги, удивив Сано, который решил, что девушки их дочери. Она по-матерински погладила каждую по щеке. — Можете идти. Продолжайте упражняться в музыке.
— Да, досточтимая госпожа, — хором отозвались наложницы и, поклонившись, вышли из комнаты.
— Значит, вам известно, что ваш муж тайно встречался с Харумэ в Асакусе? — спросил Сано госпожу Мияги.
— Конечно. — Губы женщины изогнулись в улыбке, обнажая вычерненные зубы. — Я отвечаю за все развлечения моего господина. — Господин Мияги утвердительно кивнул. — Я сама выбираю ему наложниц и проституток. Прошлым летом я познакомилась с госпожой Харумэ и представила ее мужу. Я организовывала каждую встречу, направляя Харумэ письма, в которых сообщала, когда ей нужно быть в гостинице.
«Некоторые женщины в своей службе мужьям доходят до абсурда», — подумал Сано, невольно проводя сравнение с Рэйко, которая могла бы поучиться у госпожи Мияги доставлять удовольствие мужу.
— Вы сильно рисковали, связавшись с наложницей сёгуна, — сказал он господину Мияги.
— Опасность увеличивает удовольствие.
Даймё с наслаждением потянулся и облизал губы, отчего они еще сильнее заблестели.
Истовый приверженец плотских утех, он, казалось, остро воспринимал каждое физическое ощущение. Халат носил так, словно чувствовал нежность шелка на своем теле. Взяв трубку с металлического подноса, неторопливо затянулся и со стоном выпустил дым. Своим неприкрытым стремлением к удовольствиям он походил на ребенка. Однако Сано заметил зловещий блеск прищуренных глаз и вспомнил, что ему известно о Мияги.
Это был незначительный клан, более знаменитый скандалами на сексуальной почве, нежели политическим весом. Сплетни об адюльтере, кровосмешении и извращениях преследовали и мужчин, и женщин клана, хоть его богатство освобождало их от правовых последствий. Нынешний даймё явно продолжал семейную традицию, в том числе и насилие.
Сано обратился к обоим супругам:
— Вы знали, что госпожа Харумэ собиралась сделать себе татуировку?
Господин Мияги кивнул и затянулся из трубки.
— Да, знали, — сказала его жена. — Мой муж пожелал, чтобы Харумэ доказала свою преданность, нацарапав на теле символ любви. Я написала письмо, в котором попросила сделать это.
Сано усомнился, женская ли холодность госпожи Мияги мешает нормальным брачным отношениям между ней и мужем. Во всяком случае, она явно не обладает чертами, которые ценятся мужчинами, подобными ему. Но возможно, госпожа Мияги следует своим извращенным инстинктам, поставляя мужу женщин, ведь она тоже принадлежит к печально известному клану. Сано достал из матерчатого кошеля у себя на поясе лаковый сосуд, тушь из которого убила Харумэ.
— Значит, это она получила от вас?
— Да, этот флакон мы послали вместе с письмом, — тихо сказала госпожа Мияги. — Я купила его. Муж написал на крышке имя Харумэ.
Таким образом, к флакону прикасались они оба.
— И когда это было? — спросил Сано.
Госпожа Мияги задумалась.
— Думаю, дня четыре назад.
Похоже, до отстранения от обязанностей в Больших Внутренних Покоях лейтенанта Кусиды, но после жалобы, поданной госпожой Харумэ. Однако Кусида заявил, что ничего не знал о татуировке, а о госпоже Ишитэру Сано пока не имел сведений, надеясь, что Хирата добудет нужную информацию. Пока же наилучшая возможность отравить тушь была у семьи Мияги.
— У вас с госпожой Харумэ были хорошие отношения? — спросил Сано у господина Мияги.
Даймё апатично пожал плечами:
— Мы не ссорились, если вы это имеете в виду. Я по-своему любил её. Во всяком случае, получал от этой связи то, что хотел, и, полагаю, она тоже.
— А чего она хотела? — В дневнике описывалось, какую награду получат Мияги, но Сано хотелось знать, почему прекрасная наложница рисковала жизнью ради безрадостных встреч с непривлекательным мужчиной.
Впервые господин Мияги выглядел смущенным, он судорожно сглотнул и посмотрел на жену. Заговорила госпожа Мияги:
— Харумэ жаждала приключений, сёсакан-сама. Запретная связь с моим мужем устраивала ее.
— А вы? — спросил Сано. — Что вы думали о госпоже Харумэ и их связи?
Женщина снова улыбнулась — удивительно неприятное выражение лица, которое подтверждало, однако, ее искренность.
— Я была благодарна Харумэ, как и всем женщинам мужа. Я считаю их своими партнершами в служении его удовольствию.
Сано едва не передернуло от отвращения. Госпожа Мияги напомнила ему владельца публичного дома в Ёсиваре, потакающего всем сексуальным запросам клиентов. Ее, похоже, не волновала собственная извращенность. Из коридора донеслись слабые звуки музыки и голоса поющих наложниц. Сано вдруг ощутил, как в доме тихо. Он не слышал звуков, которые обычно наполняют имение провинциального правителя — патрулирующие солдаты, чиновники, занятые делами, работающие слуги. Толстые стены особняка глушили шум улицы, усиливая впечатление Сано о замкнутом мирке. Что за странный дом!
— Таким образом, как вы понимаете, — с усталым вздохом сказал даймё, — ни у жены, ни у меня не было причины убивать госпожу Харумэ, да мы и не убивали. Мне будет очень не хватать удовольствия, которое она мне доставляла. А моя дорогая жена никогда меня не ревновала ни к Харумэ, ни к кому-то еще. — Приподнявшись на подушках, он слабо махнул рукой в сторону подноса с закусками.
— Позвольте помочь вам, кузен, — быстро сказала госпожа Мияги и налила ему чаю. Она вложила чашку в его левую руку, хурму в правую. На какое-то мгновение их руки соединились в круг, и Сано поразило, как они стали похожи на герб Мияги с двумя лебедями. Супруги, похоже, как близнецы, соединенные в странный, но устраивающих обоих союз...
Мускусный запах усилился, словно от их контакта. Сано предположил, что между ними существует глубокая эмоциональная связь, не исключающая страсти. Обдумав их показания, он понял, что верит в рассказ госпожи Мияги о приятии и даже поощрении неверности мужа, однако заявление господина Мияги о его любви к Харумэ вызывало сомнения. Не угрожала ли она этому браку? Не захотел ли один из супругов или оба сразу, чтобы она умерла?
— Кто еще мог иметь доступ к тушечнице, прежде чем та попала в руки Харумэ? — спросил Сано.
— Посыльный, который доставил ее в замок Эдо, — ответила госпожа Мияги, — а также любой в этом доме. Вассалы, слуги, наложницы. Когда я принесла флакон домой, мужа не было, поэтому я оставила его на столе, а сама занялась другими делами. Прежде чем мы отправили тушечницу, прошло несколько часов. Любой мог что-то подмешать в тушь без нашего ведома.
Она просто излагает факты или покрывает себя и господина Мияги, переводя подозрение на других обитателей имения? Возможно, кто-то из них таил на Харумэ злобу.
— Мои детективы придут к вам и опросят каждого в доме, — сказал Сано.
Безразлично кивнув, господин Мияги принялся жевать фрукты. Сок потек по подбородку, и он облизал пальцы.
— Как хотите, — промолвила госпожа Мияги.
«А теперь перейдем к деликатной, самой важной части допроса», — подумал Сано.
— У вас есть дети? — спросил он супругов.
Их лица ничего не отразили, но Сано отметил внезапное напряжение, отчего воздух словно уплотнился. Госпожа Мияги сидела неподвижно, глядя прямо перед собой и сжав челюсти.
— Нет. У нас нет детей, — сказал господин Мияги. В его голосе сквозило сожаление. — Отсутствие сыновей заставило назвать наследником моего племянника.
Заметив натянутость, возникшую между супругами Мияги, Сано догадался, что затронул их больное место. Он понял, что каждый из них по-разному воспринимает бездетность. И ответ на его вопрос разочаровал Сано. В дневнике Харумэ господин Мияги изображался этаким созерцателем эротических сцен, предпочитающим самоудовлетворение общению с женщиной в постели. В сочетании с отсутствием потомства не означает ли это, что он бессилен? Уж не сёгун ли — слабый, недалекий, расположенный к однополой любви — все же отец ребенка Харумэ?
Сано с ужасом подумал о том, что придется рассказать Цунаёси Токугаве о смерти его нерожденного наследника вместе с наложницей, и о необходимости во что бы то ни стало довести следствие до конца. Если это не удастся, то изменчивая любовь сёгуна не спасет его от позорной смерти. А пока что нет ни одного доказательства вины ни господина, ни госпожи Мияги. И все же Сано не терял надежды.
— Господин Мияги, как я понял, Харумэ раздевалась и ласкала себя, а вы смотрели на нее через окно? — прямо спросил Сано, не собираясь оберегать чувства даймё ценой собственной жизни.
— Ого, мэцукэ не даром едят свой рис, — растягивая слова, проговорил господин Мияги. — Да, это так. Но что вам за дело до моих личных привычек?
Госпожа Мияги молчала, оставаясь совершенно неподвижной, супруги не смотрели друг на друга, однако оба буквально излучали неприязнь: они были готовы говорить о романе даймё, но их возмутила попытка Сано добраться до деталей.
— Вы когда-нибудь вступали в половую связь с госпожой Харумэ? — спросил Сано.
Посмотрев на жену, Мияги нервно хихикнул. Однако та не пришла на помощь.
— Сёсакан-сама, это уже граничит с оскорблением. Каким образом наши отношения с госпожой Харумэ могут быть связаны с ее смертью? — слабым голосом отозвался даймё.
— В ходе расследования убийства могут оказаться важными любые детали, — пояснил Сано. Он не мог упоминать о беременности Харумэ, не поставив прежде в известность сёгуна, который наверняка разгневается, узнав о такой серьезной новости из сплетен, а не из доклада Сано. — Пожалуйста, ответьте на вопрос.
Господин Мияги вздохнул, качнул головой и опустил глаза.
— Хорошо. Нет... я не вступал в половую связь с Харумэ.
— Конечно, он не вступал с ней в связь! — Крик госпожи Мияги напугал и Сано, и господина Мияги, который так и подпрыгнул. Она гневно смотрела на Сано. — Вы что, думаете, мой муж настолько глуп, чтобы позариться на наложницу сёгуна? И рисковать головой? Он даже пальцем не прикоснулся к ней, ни разу. Он не стал бы!
Не стал бы... или не смог бы? Сано чувствовал, что госпожа Мияги сильно взволнована, но не понимал ее горячности.
— Вы говорите, что сами свели мужа с Харумэ. Если не учитывать опасность этих отношений, то почему мысль о том, что он к ней прикасался, так вас беспокоит?
— Вовсе не беспокоит. — Госпожа Мияги с трудом взяла себя в руки, хотя на щеках у нее остался некрасивый румянец. — Мне кажется, я уже объяснила свое отношение к женщинам моего господина, — холодно бросила она.
В комнате повисла тишина, даймё зарылся в подушки, словно хотел в них раствориться. Его пальцы теребили полу халата, как бы пробуя на ощупь качество шелка. Госпожа Мияги застыла, крепко сжав губы. Из глубины коридора доносился звонкий смех наложниц. Сано видел, что супруги лгут то ли о своих отношениях с Харумэ, то ли о чувствах, которые к ней испытывали. Может быть они знали о беременности, виновником которой был даймё? И зачем скрывать правду? Чтобы избежать скандала и наказания за запретную связь... или обвинения в убийстве?
— Уже поздно, сёсакан-сама, — наконец заговорила госпожа Мияги. Ее муж кивнул, обрадованный, что она взяла ситуацию в свои руки. — Если у вас есть еще вопросы, то не могли бы вы прийти как-нибудь в другой раз?
Сано поклонился.
— Возможно, я еще приду, — сказал он, вставая, и неожиданно повернулся к господину Мияги: — В какой гостинице вы встречались с госпожой Харумэ?
Мияги заколебался, потом ответил:
— "Цубамэ", в Асакусе.
Когда слуга провожал Сано из комнаты, он оглянулся и увидел, что Мияги уперся в его спину мрачным, непроницаемым взглядом. Оказавшись за воротами, Сано почти физически ощутил, как их странный, не принимающий посторонних мирок наглухо закрылся за его спиной. Осталось ощущение гадливости и нечистоты, словно контакт с этим мирком нанес ему в душу грязи. Однако следовало любым способом выведать его тайны. Возможно, когда Хирата найдет поставщика яда, следы вновь приведут их к Мияги. Кроме того, есть еще одна сторона истории господина Мияги и госпожи Харумэ. Изучение ее жизни может дать факты, которые позволят отвести от Сано неудачу и угрозу гибели, нависшую над ним, словно мрачная тень. А пока его мысли вернулись к дому.
Сев на коня, Сано поехал по бульвару. Над охраняемыми воротами имений даймё горели фонари. Луна поднималась в вечернем небе над возвышающимся на холме замком Эдо, где ждала Рэйко. Мысль о ее красоте и молодой невинности пришла к Сано, словно очистительная волна, и смыла грязь, оставшуюся в душе от встречи с Мияги. Быть может, сегодня ночью им с Рэйко удастся забыть вчерашнюю ссору и начать семейную жизнь.
— Досточтимые господин и госпожа Мияги, позвольте представить вам Сано Исиро, сёсакана-саму сёгуна.
В комнате находились четыре человека: возлежащий на подушках седовласый самурай, женщина средних лет, стоявшая рядом с ним на коленях, и две симпатичные девушки, сидевшие рядком, — у одной в руках самисэн, у другой деревянная флейта. Сано опустился на колени, поклонился и обратился к мужчине:
— Господин Мияги, я расследую убийство наложницы сёгуна и должен задать вам несколько вопросов.
Присутствующие на мгновение замерли, с молчаливой настороженностью глядя на Сано. Белые цилиндрические лампы создавали в комнате интимную атмосферу позднего вечера. Угольные жаровни прогнали осеннюю прохладу. Лебединую символику Мияги повторяли резные медальоны на балках потолка и колоннах, позолоченные гербы на лакированных столиках, шкафах и коричневом домашнем халате хозяина. Сано почувствовал себя чужим в этом замкнутом мирке. В воздухе стоял легкий аромат духов, масла для волос и еще чего-то едва уловимого, терпкого, будто они издавали свой собственный запах.
— Можем ли мы предложить вам закусить? — заговорил господин Мияги, указывая на низкий столик, на котором стояли чайник, чашки, а также бутылочка саке, лежали фрукты, пирожные, суши и курительные принадлежности.
Соблюдая светский этикет, Сано вежливо отказался, но потом, после обязательных уговоров, великодушно принял приглашение.
— Мне было интересно, узнаете ли вы обо мне. — У господина Мияги было худощавое тело и продолговатое лицо. Его глаза с опущенными вниз уголками влажно блестели, полные губы казались мокрыми, а кожа на шее и щеках обвисла. Монотонный голос мужчины соответствовал его расслабленной позе. — Что ж, я должен был ожидать, что мои отношения с Харумэ рано или поздно станут известны: мэцукэ знают свое дело. Однако я рад, что это всплыло после ее смерти, когда уже ничто не имеет значения. Я готов ответить на все ваши вопросы.
Сано решил умолчать о дневнике госпожи Харумэ и не стал разубеждать даймё в мысли, что их связь раскрыли шпионы Токугавы.
— Возможно, нам было бы лучше переговорить с глазу на глаз, — сказал он, взглянув на госпожу Мияги. Вряд ли господин Мияги захочет говорить при супруге об интимных подробностях своих отношений с наложницей сёгуна.
Однако Мияги сказал:
— Моя жена останется здесь. Ей уже все известно обо мне и Харумэ.
— Мы дальние родственники, и наш брак заключен по расчету, — пояснила госпожа Мияги низким, мужским голосом. Она и в самом деле была поразительно похожа на своего мужа — те же кожа, черты лица и худощавая фигура. И все же ее поза была напряженной, карие глаза тусклые, ненакрашенные губы плотно сжатые. Если внешность господина Мияги говорила о слабости и чувственности, то она в своем парчовом кимоно казалась воплощением суровости и сухости. — У нас нет необходимости что-то скрывать друг от друга. Но возможно, вы отчасти правы, — добавила она и подала знак девушкам, которые встали и опустились перед ней на колени. — Это наложницы моего мужа, — пояснила госпожа Мияги, удивив Сано, который решил, что девушки их дочери. Она по-матерински погладила каждую по щеке. — Можете идти. Продолжайте упражняться в музыке.
— Да, досточтимая госпожа, — хором отозвались наложницы и, поклонившись, вышли из комнаты.
— Значит, вам известно, что ваш муж тайно встречался с Харумэ в Асакусе? — спросил Сано госпожу Мияги.
— Конечно. — Губы женщины изогнулись в улыбке, обнажая вычерненные зубы. — Я отвечаю за все развлечения моего господина. — Господин Мияги утвердительно кивнул. — Я сама выбираю ему наложниц и проституток. Прошлым летом я познакомилась с госпожой Харумэ и представила ее мужу. Я организовывала каждую встречу, направляя Харумэ письма, в которых сообщала, когда ей нужно быть в гостинице.
«Некоторые женщины в своей службе мужьям доходят до абсурда», — подумал Сано, невольно проводя сравнение с Рэйко, которая могла бы поучиться у госпожи Мияги доставлять удовольствие мужу.
— Вы сильно рисковали, связавшись с наложницей сёгуна, — сказал он господину Мияги.
— Опасность увеличивает удовольствие.
Даймё с наслаждением потянулся и облизал губы, отчего они еще сильнее заблестели.
Истовый приверженец плотских утех, он, казалось, остро воспринимал каждое физическое ощущение. Халат носил так, словно чувствовал нежность шелка на своем теле. Взяв трубку с металлического подноса, неторопливо затянулся и со стоном выпустил дым. Своим неприкрытым стремлением к удовольствиям он походил на ребенка. Однако Сано заметил зловещий блеск прищуренных глаз и вспомнил, что ему известно о Мияги.
Это был незначительный клан, более знаменитый скандалами на сексуальной почве, нежели политическим весом. Сплетни об адюльтере, кровосмешении и извращениях преследовали и мужчин, и женщин клана, хоть его богатство освобождало их от правовых последствий. Нынешний даймё явно продолжал семейную традицию, в том числе и насилие.
Сано обратился к обоим супругам:
— Вы знали, что госпожа Харумэ собиралась сделать себе татуировку?
Господин Мияги кивнул и затянулся из трубки.
— Да, знали, — сказала его жена. — Мой муж пожелал, чтобы Харумэ доказала свою преданность, нацарапав на теле символ любви. Я написала письмо, в котором попросила сделать это.
Сано усомнился, женская ли холодность госпожи Мияги мешает нормальным брачным отношениям между ней и мужем. Во всяком случае, она явно не обладает чертами, которые ценятся мужчинами, подобными ему. Но возможно, госпожа Мияги следует своим извращенным инстинктам, поставляя мужу женщин, ведь она тоже принадлежит к печально известному клану. Сано достал из матерчатого кошеля у себя на поясе лаковый сосуд, тушь из которого убила Харумэ.
— Значит, это она получила от вас?
— Да, этот флакон мы послали вместе с письмом, — тихо сказала госпожа Мияги. — Я купила его. Муж написал на крышке имя Харумэ.
Таким образом, к флакону прикасались они оба.
— И когда это было? — спросил Сано.
Госпожа Мияги задумалась.
— Думаю, дня четыре назад.
Похоже, до отстранения от обязанностей в Больших Внутренних Покоях лейтенанта Кусиды, но после жалобы, поданной госпожой Харумэ. Однако Кусида заявил, что ничего не знал о татуировке, а о госпоже Ишитэру Сано пока не имел сведений, надеясь, что Хирата добудет нужную информацию. Пока же наилучшая возможность отравить тушь была у семьи Мияги.
— У вас с госпожой Харумэ были хорошие отношения? — спросил Сано у господина Мияги.
Даймё апатично пожал плечами:
— Мы не ссорились, если вы это имеете в виду. Я по-своему любил её. Во всяком случае, получал от этой связи то, что хотел, и, полагаю, она тоже.
— А чего она хотела? — В дневнике описывалось, какую награду получат Мияги, но Сано хотелось знать, почему прекрасная наложница рисковала жизнью ради безрадостных встреч с непривлекательным мужчиной.
Впервые господин Мияги выглядел смущенным, он судорожно сглотнул и посмотрел на жену. Заговорила госпожа Мияги:
— Харумэ жаждала приключений, сёсакан-сама. Запретная связь с моим мужем устраивала ее.
— А вы? — спросил Сано. — Что вы думали о госпоже Харумэ и их связи?
Женщина снова улыбнулась — удивительно неприятное выражение лица, которое подтверждало, однако, ее искренность.
— Я была благодарна Харумэ, как и всем женщинам мужа. Я считаю их своими партнершами в служении его удовольствию.
Сано едва не передернуло от отвращения. Госпожа Мияги напомнила ему владельца публичного дома в Ёсиваре, потакающего всем сексуальным запросам клиентов. Ее, похоже, не волновала собственная извращенность. Из коридора донеслись слабые звуки музыки и голоса поющих наложниц. Сано вдруг ощутил, как в доме тихо. Он не слышал звуков, которые обычно наполняют имение провинциального правителя — патрулирующие солдаты, чиновники, занятые делами, работающие слуги. Толстые стены особняка глушили шум улицы, усиливая впечатление Сано о замкнутом мирке. Что за странный дом!
— Таким образом, как вы понимаете, — с усталым вздохом сказал даймё, — ни у жены, ни у меня не было причины убивать госпожу Харумэ, да мы и не убивали. Мне будет очень не хватать удовольствия, которое она мне доставляла. А моя дорогая жена никогда меня не ревновала ни к Харумэ, ни к кому-то еще. — Приподнявшись на подушках, он слабо махнул рукой в сторону подноса с закусками.
— Позвольте помочь вам, кузен, — быстро сказала госпожа Мияги и налила ему чаю. Она вложила чашку в его левую руку, хурму в правую. На какое-то мгновение их руки соединились в круг, и Сано поразило, как они стали похожи на герб Мияги с двумя лебедями. Супруги, похоже, как близнецы, соединенные в странный, но устраивающих обоих союз...
Мускусный запах усилился, словно от их контакта. Сано предположил, что между ними существует глубокая эмоциональная связь, не исключающая страсти. Обдумав их показания, он понял, что верит в рассказ госпожи Мияги о приятии и даже поощрении неверности мужа, однако заявление господина Мияги о его любви к Харумэ вызывало сомнения. Не угрожала ли она этому браку? Не захотел ли один из супругов или оба сразу, чтобы она умерла?
— Кто еще мог иметь доступ к тушечнице, прежде чем та попала в руки Харумэ? — спросил Сано.
— Посыльный, который доставил ее в замок Эдо, — ответила госпожа Мияги, — а также любой в этом доме. Вассалы, слуги, наложницы. Когда я принесла флакон домой, мужа не было, поэтому я оставила его на столе, а сама занялась другими делами. Прежде чем мы отправили тушечницу, прошло несколько часов. Любой мог что-то подмешать в тушь без нашего ведома.
Она просто излагает факты или покрывает себя и господина Мияги, переводя подозрение на других обитателей имения? Возможно, кто-то из них таил на Харумэ злобу.
— Мои детективы придут к вам и опросят каждого в доме, — сказал Сано.
Безразлично кивнув, господин Мияги принялся жевать фрукты. Сок потек по подбородку, и он облизал пальцы.
— Как хотите, — промолвила госпожа Мияги.
«А теперь перейдем к деликатной, самой важной части допроса», — подумал Сано.
— У вас есть дети? — спросил он супругов.
Их лица ничего не отразили, но Сано отметил внезапное напряжение, отчего воздух словно уплотнился. Госпожа Мияги сидела неподвижно, глядя прямо перед собой и сжав челюсти.
— Нет. У нас нет детей, — сказал господин Мияги. В его голосе сквозило сожаление. — Отсутствие сыновей заставило назвать наследником моего племянника.
Заметив натянутость, возникшую между супругами Мияги, Сано догадался, что затронул их больное место. Он понял, что каждый из них по-разному воспринимает бездетность. И ответ на его вопрос разочаровал Сано. В дневнике Харумэ господин Мияги изображался этаким созерцателем эротических сцен, предпочитающим самоудовлетворение общению с женщиной в постели. В сочетании с отсутствием потомства не означает ли это, что он бессилен? Уж не сёгун ли — слабый, недалекий, расположенный к однополой любви — все же отец ребенка Харумэ?
Сано с ужасом подумал о том, что придется рассказать Цунаёси Токугаве о смерти его нерожденного наследника вместе с наложницей, и о необходимости во что бы то ни стало довести следствие до конца. Если это не удастся, то изменчивая любовь сёгуна не спасет его от позорной смерти. А пока что нет ни одного доказательства вины ни господина, ни госпожи Мияги. И все же Сано не терял надежды.
— Господин Мияги, как я понял, Харумэ раздевалась и ласкала себя, а вы смотрели на нее через окно? — прямо спросил Сано, не собираясь оберегать чувства даймё ценой собственной жизни.
— Ого, мэцукэ не даром едят свой рис, — растягивая слова, проговорил господин Мияги. — Да, это так. Но что вам за дело до моих личных привычек?
Госпожа Мияги молчала, оставаясь совершенно неподвижной, супруги не смотрели друг на друга, однако оба буквально излучали неприязнь: они были готовы говорить о романе даймё, но их возмутила попытка Сано добраться до деталей.
— Вы когда-нибудь вступали в половую связь с госпожой Харумэ? — спросил Сано.
Посмотрев на жену, Мияги нервно хихикнул. Однако та не пришла на помощь.
— Сёсакан-сама, это уже граничит с оскорблением. Каким образом наши отношения с госпожой Харумэ могут быть связаны с ее смертью? — слабым голосом отозвался даймё.
— В ходе расследования убийства могут оказаться важными любые детали, — пояснил Сано. Он не мог упоминать о беременности Харумэ, не поставив прежде в известность сёгуна, который наверняка разгневается, узнав о такой серьезной новости из сплетен, а не из доклада Сано. — Пожалуйста, ответьте на вопрос.
Господин Мияги вздохнул, качнул головой и опустил глаза.
— Хорошо. Нет... я не вступал в половую связь с Харумэ.
— Конечно, он не вступал с ней в связь! — Крик госпожи Мияги напугал и Сано, и господина Мияги, который так и подпрыгнул. Она гневно смотрела на Сано. — Вы что, думаете, мой муж настолько глуп, чтобы позариться на наложницу сёгуна? И рисковать головой? Он даже пальцем не прикоснулся к ней, ни разу. Он не стал бы!
Не стал бы... или не смог бы? Сано чувствовал, что госпожа Мияги сильно взволнована, но не понимал ее горячности.
— Вы говорите, что сами свели мужа с Харумэ. Если не учитывать опасность этих отношений, то почему мысль о том, что он к ней прикасался, так вас беспокоит?
— Вовсе не беспокоит. — Госпожа Мияги с трудом взяла себя в руки, хотя на щеках у нее остался некрасивый румянец. — Мне кажется, я уже объяснила свое отношение к женщинам моего господина, — холодно бросила она.
В комнате повисла тишина, даймё зарылся в подушки, словно хотел в них раствориться. Его пальцы теребили полу халата, как бы пробуя на ощупь качество шелка. Госпожа Мияги застыла, крепко сжав губы. Из глубины коридора доносился звонкий смех наложниц. Сано видел, что супруги лгут то ли о своих отношениях с Харумэ, то ли о чувствах, которые к ней испытывали. Может быть они знали о беременности, виновником которой был даймё? И зачем скрывать правду? Чтобы избежать скандала и наказания за запретную связь... или обвинения в убийстве?
— Уже поздно, сёсакан-сама, — наконец заговорила госпожа Мияги. Ее муж кивнул, обрадованный, что она взяла ситуацию в свои руки. — Если у вас есть еще вопросы, то не могли бы вы прийти как-нибудь в другой раз?
Сано поклонился.
— Возможно, я еще приду, — сказал он, вставая, и неожиданно повернулся к господину Мияги: — В какой гостинице вы встречались с госпожой Харумэ?
Мияги заколебался, потом ответил:
— "Цубамэ", в Асакусе.
Когда слуга провожал Сано из комнаты, он оглянулся и увидел, что Мияги уперся в его спину мрачным, непроницаемым взглядом. Оказавшись за воротами, Сано почти физически ощутил, как их странный, не принимающий посторонних мирок наглухо закрылся за его спиной. Осталось ощущение гадливости и нечистоты, словно контакт с этим мирком нанес ему в душу грязи. Однако следовало любым способом выведать его тайны. Возможно, когда Хирата найдет поставщика яда, следы вновь приведут их к Мияги. Кроме того, есть еще одна сторона истории господина Мияги и госпожи Харумэ. Изучение ее жизни может дать факты, которые позволят отвести от Сано неудачу и угрозу гибели, нависшую над ним, словно мрачная тень. А пока его мысли вернулись к дому.
Сев на коня, Сано поехал по бульвару. Над охраняемыми воротами имений даймё горели фонари. Луна поднималась в вечернем небе над возвышающимся на холме замком Эдо, где ждала Рэйко. Мысль о ее красоте и молодой невинности пришла к Сано, словно очистительная волна, и смыла грязь, оставшуюся в душе от встречи с Мияги. Быть может, сегодня ночью им с Рэйко удастся забыть вчерашнюю ссору и начать семейную жизнь.
15
Собачий лай эхом разносился над Эдо, будто тысячи животных возвещали наступление часа, названного их именем. Ночь окутала город холодной тьмой, загасив огни, опустошив улицы. Свет луны превратил реку Сумида в ленту из жидкого серебра. На конце мола далеко от города, вверх по течению, высился павильон. С загнутых скатов его черепичной крыши свисали фонари, освещавшие флаги с гербами Токугавы и стены, украшенные резными позолоченными драконами. В воде дрожало его перевернутое изображение. На молу и в маленьком суденышке, качающемся неподалеку от лесистого берега, сидели солдаты, сторожа покой одинокого обитателя павильона.
Внутри на покрытом татами полу сидел канцлер Янагисава и изучал документы в мигающем свете масляных ламп. На подносе возле него лежали остатки вечерней трапезы, дым от угольной жаровни уносился в забранные рейками окна. Это было любимое место Янагисавы для тайных встреч, находящееся вдали от замка Эдо и чужих ушей. Сегодня вечером он выслушал доклады шпионов мэцукэ, вернувшихся из провинций. Теперь он ждал последней, самой важной встречи, связанной с интригой против сёсакана Сано.
На молу послышались голоса и шаги. Янагисава бросил бумаги на скамью и встал. Выглянув в окно, он увидел фигурку, которую один из солдат вел по молу в сторону павильона. Янагисава улыбнулся, узнав Ситисабуро, одетого в театральные халаты из разноцветной парчи. От волнения сердце канцлера забилось быстрее. Он открыл дверь, впуская внутрь поток холодного воздуха.
Ситисабуро двигался с ритуальной грацией, словно всходил на сцену театра но. При виде хозяина его глаза загорелись вполне натуральной радостью. Он поклонился и произнес нараспев:
Я станцую танец луны,
Рукава моего кимоно подобны
стелющимся облакам,
В танце я воспою мою радость,
Снова и снова, пока продолжается ночь.
Это была строфа из написанной великим Дзэами Мотокиё пьесы «Кантан», герой которой, китайский простолюдин, мечтал подняться на императорский трон. Янагисава и Ситисабуро часто развлекались, играя сценки из любимой пьесы, и канцлер в ответ продекламировал:
Но пока продолжается ночь,
Поднимается яркое солнце,
И хоть кажется, все еще ночь,
День уже наступил.
Желание теплой волной разлилось по телу Янагисавы. Мальчишка талантливый актер... и так невероятно красив. Но дело прежде всего. Янагисава впустил Ситисабуро в павильон и закрыл дверь.
— Ты выполнил приказ, который я дал тебе прошлой ночью?
— О да, господин.
В свете ламп лицо актера излучало счастье. Его присутствие наполняло комнату свежим, сладким ароматом молодости. Опьяненный канцлер жадно втянул в себя воздух.
— У тебя не возникло проблем с тем, чтобы пробраться внутрь?
— Никаких, господин, — заверил Ситисабуро. — Я следовал вашим инструкциям. Никто не остановил меня. Все прошло идеально.
— Ты смог найти то, что нам нужно? — Несмотря на отсутствие свидетелей, Янагисава соблюдал обычную осторожность.
— О да. Это было именно там, где вы и сказали.
— Тебя кто-нибудь видел?
Актер покачал головой:
— Нет, господин, я был осторожен. — Его губы искривились в озорной улыбке. — Но даже в этом случае никто бы не догадался, кто я такой и что делаю.
— Это точно. — Вспомнив их план, Янагисава тоже улыбнулся. — Куда ты это положил?
Актер, поднявшись на цыпочки, припал к его уху, канцлер рассмеялся.
— Великолепно. Ты все сделал правильно.
Ситисабуро радостно захлопал в ладоши.
— Досточтимый канцлер, вы так мудры! Сёсакан-сама наверняка угодит в ловушку. — Затем он в сомнении наморщил свой детский лоб. — А что, если он каким-то образом избежит ее?
— Не избежит, — уверенно бросил Янагисава. — Я знаю, как Сано думает и действует. Он сделает именно то, что я задумал. Но если по какой-то причине поступит иначе, я ему помогу. — Янагисава хмыкнул. — Замечательно, что другой мой соперник поможет мне уничтожить их обоих. Все, что от нас требуется, — это терпеливо ждать. А теперь можно подумать о том, как приятно провести время. Иди сюда!
Янагисава схватил Ситисабуро за руку и притянул к себе. Но молодой человек стал игриво сопротивляться.
— Подождите, господин. У меня для вас сюрприз. Вы позволите?
С чарующей улыбкой он распустил пояс и уронил его на пол. Движением плеч — рукав за рукавом — сбросил верхнее кимоно. Затем актер спустил широкие штаны. Возбуждение сдавило горло канцлера и отдалось внизу живота. Никто не способен раздеваться с таким вкусом и изяществом. Он с нетерпением ожидал припасенного для него актером нового чувственного лакомства.
Глаза Ситисабуро пылали, отражая возбуждение хозяина. Чтобы растянуть их общее удовольствие, он выдержал театральную паузу, прежде чем снять белое нижнее белье. Потом сорвал с себя нижнее кимоно и, бросив его на пол, с восторгом развел руки, демонстрируя себя Янагисаве. Канцлер задохнулся.
Грудь Ситисабуро была покрыта свежими ранами. Еще не затянувшиеся порезы краснели, покрытые потемневшей кровью, зловеще контрастируя с чистой, гладкой кожей. Самый страшный из порезов рассекал левый сосок. Другой уходил от пупка под набедренную повязку. Актер выглядел как жертва нападения.
— Я сделал это для вас, господин! — воскликнул Ситисабуро. — Чтобы показать, что ради вас готов выдержать боль и страдания.
Ритуальное самоистязание при помощи мечей и кинжалов было древним самурайским способом показать любовникам свою преданность и верность. Поэтому, оправившись от первоначального шока, Янагисава не удивился действиям Ситисабуро. Удовлетворенный готовностью юноши доставлять удовольствие, канцлер рассмеялся.
— Ты сделал хорошо, — похвалил он.
Ситисабуро встал на колени и, взяв руку канцлера, приложил ее к ране на груди. Кожа была горячей.
— Я клянусь своей кровью в вечной любви к вам, господин, — прошептал молодой человек.
Его глаза пылали страстью — настоящей, непритворной страстью. Смех застрял в горле потрясенного Янагисавы.
Внутри на покрытом татами полу сидел канцлер Янагисава и изучал документы в мигающем свете масляных ламп. На подносе возле него лежали остатки вечерней трапезы, дым от угольной жаровни уносился в забранные рейками окна. Это было любимое место Янагисавы для тайных встреч, находящееся вдали от замка Эдо и чужих ушей. Сегодня вечером он выслушал доклады шпионов мэцукэ, вернувшихся из провинций. Теперь он ждал последней, самой важной встречи, связанной с интригой против сёсакана Сано.
На молу послышались голоса и шаги. Янагисава бросил бумаги на скамью и встал. Выглянув в окно, он увидел фигурку, которую один из солдат вел по молу в сторону павильона. Янагисава улыбнулся, узнав Ситисабуро, одетого в театральные халаты из разноцветной парчи. От волнения сердце канцлера забилось быстрее. Он открыл дверь, впуская внутрь поток холодного воздуха.
Ситисабуро двигался с ритуальной грацией, словно всходил на сцену театра но. При виде хозяина его глаза загорелись вполне натуральной радостью. Он поклонился и произнес нараспев:
Я станцую танец луны,
Рукава моего кимоно подобны
стелющимся облакам,
В танце я воспою мою радость,
Снова и снова, пока продолжается ночь.
Это была строфа из написанной великим Дзэами Мотокиё пьесы «Кантан», герой которой, китайский простолюдин, мечтал подняться на императорский трон. Янагисава и Ситисабуро часто развлекались, играя сценки из любимой пьесы, и канцлер в ответ продекламировал:
Но пока продолжается ночь,
Поднимается яркое солнце,
И хоть кажется, все еще ночь,
День уже наступил.
Желание теплой волной разлилось по телу Янагисавы. Мальчишка талантливый актер... и так невероятно красив. Но дело прежде всего. Янагисава впустил Ситисабуро в павильон и закрыл дверь.
— Ты выполнил приказ, который я дал тебе прошлой ночью?
— О да, господин.
В свете ламп лицо актера излучало счастье. Его присутствие наполняло комнату свежим, сладким ароматом молодости. Опьяненный канцлер жадно втянул в себя воздух.
— У тебя не возникло проблем с тем, чтобы пробраться внутрь?
— Никаких, господин, — заверил Ситисабуро. — Я следовал вашим инструкциям. Никто не остановил меня. Все прошло идеально.
— Ты смог найти то, что нам нужно? — Несмотря на отсутствие свидетелей, Янагисава соблюдал обычную осторожность.
— О да. Это было именно там, где вы и сказали.
— Тебя кто-нибудь видел?
Актер покачал головой:
— Нет, господин, я был осторожен. — Его губы искривились в озорной улыбке. — Но даже в этом случае никто бы не догадался, кто я такой и что делаю.
— Это точно. — Вспомнив их план, Янагисава тоже улыбнулся. — Куда ты это положил?
Актер, поднявшись на цыпочки, припал к его уху, канцлер рассмеялся.
— Великолепно. Ты все сделал правильно.
Ситисабуро радостно захлопал в ладоши.
— Досточтимый канцлер, вы так мудры! Сёсакан-сама наверняка угодит в ловушку. — Затем он в сомнении наморщил свой детский лоб. — А что, если он каким-то образом избежит ее?
— Не избежит, — уверенно бросил Янагисава. — Я знаю, как Сано думает и действует. Он сделает именно то, что я задумал. Но если по какой-то причине поступит иначе, я ему помогу. — Янагисава хмыкнул. — Замечательно, что другой мой соперник поможет мне уничтожить их обоих. Все, что от нас требуется, — это терпеливо ждать. А теперь можно подумать о том, как приятно провести время. Иди сюда!
Янагисава схватил Ситисабуро за руку и притянул к себе. Но молодой человек стал игриво сопротивляться.
— Подождите, господин. У меня для вас сюрприз. Вы позволите?
С чарующей улыбкой он распустил пояс и уронил его на пол. Движением плеч — рукав за рукавом — сбросил верхнее кимоно. Затем актер спустил широкие штаны. Возбуждение сдавило горло канцлера и отдалось внизу живота. Никто не способен раздеваться с таким вкусом и изяществом. Он с нетерпением ожидал припасенного для него актером нового чувственного лакомства.
Глаза Ситисабуро пылали, отражая возбуждение хозяина. Чтобы растянуть их общее удовольствие, он выдержал театральную паузу, прежде чем снять белое нижнее белье. Потом сорвал с себя нижнее кимоно и, бросив его на пол, с восторгом развел руки, демонстрируя себя Янагисаве. Канцлер задохнулся.
Грудь Ситисабуро была покрыта свежими ранами. Еще не затянувшиеся порезы краснели, покрытые потемневшей кровью, зловеще контрастируя с чистой, гладкой кожей. Самый страшный из порезов рассекал левый сосок. Другой уходил от пупка под набедренную повязку. Актер выглядел как жертва нападения.
— Я сделал это для вас, господин! — воскликнул Ситисабуро. — Чтобы показать, что ради вас готов выдержать боль и страдания.
Ритуальное самоистязание при помощи мечей и кинжалов было древним самурайским способом показать любовникам свою преданность и верность. Поэтому, оправившись от первоначального шока, Янагисава не удивился действиям Ситисабуро. Удовлетворенный готовностью юноши доставлять удовольствие, канцлер рассмеялся.
— Ты сделал хорошо, — похвалил он.
Ситисабуро встал на колени и, взяв руку канцлера, приложил ее к ране на груди. Кожа была горячей.
— Я клянусь своей кровью в вечной любви к вам, господин, — прошептал молодой человек.
Его глаза пылали страстью — настоящей, непритворной страстью. Смех застрял в горле потрясенного Янагисавы.