Розенберг Джоэл. Путь к Эвенору

   И тогда я вижу его — Карла Куллинана, отца Джейсона. Он стоит над толпой, на голову выше всех, лицо его сияет, на руках, на груди, на бороде — пятна засыхающей крови.
   — Надо их задержать, — говорит он. — Кто со мной? Он улыбается, будто мечтал об этом всю жизнь, чертов болван.
   — Я, — откликается кто-то, и Карл, не глядя, кто это, показывает место в строю рядом с Клинтом Хиллом и Эдди Мерфи.
   — Твой черед. — Он поворачивается ко мне. Он по­крыт кровью, какой-то желто-зеленой слизью и волчьим дерьмом.
   Он встряхивает головой, смахивая кровь с глаз.
   — Твой черед, Уолтер.
 

* * *

 
   — Твой черед, Уолтер, — повторил Джейсон и снова тряхнул меня.
   Я просыпался медленно, наполовину уже в реальности, наполовину в кошмаре: за лицом сына для меня еще маячило лицо Карла.
   Плохо: при моей профессии и образе жизни надо просы­паться мгновенно, до того, как тебя коснулись. Мне плевать, что моя подкорка считает, что в собственной постели и рядом с женой я в безопасности: дверь открыта, рядом с моей по­стелью стоит вооруженный человек.
   Очень плохо, Уолтер.
   На другом краю постели, свернувшись клубочком, спала глубоким сном Кира — но даже во сне выставив колено, будто защищаясь от меня.
   На полу с моей стороны валялись грязные, вонючие шер­стяные штаны и куртка. Спецодежда для кормления волчат. Я выбрался из-под одеял, с содроганием натянул ее — она все еще была влажной, — нацепил кое-какое оружие и сле­дом за Джейсоном вышел в коридор.
   Во рту у меня стоял металлический привкус — он всегда появляется, если я недосплю. Не знаю уж почему, но недо­сыпаю я вот уже десять дней — с самого возвращения. За­бавно, правда?
   На верхней площадке лестницы я остановился взглянуть в окно.
   Эллегон спал на холодных камнях двора, как кот, — ог­ромные лапы подобраны, треугольная голова посапывает на булыжниках. Обаятелен, как автобус.
   Плохо. Я бы не отказался от общества. Вовсе не весело торчать ночью в одиночестве.
   Джейсон протянул мне один из двух фонарей. По замко­вой традиции — восходящей, вероятно, к дням осады — фа­келов на стенах было раз, два и обчелся. Если кто выходил, брал с собой фонарь.
   — Как они? — спросил я.
   Парнишка пожал плечами:
   — Нора сидит под плитой. Ник нажрался за троих. — Он поднял руку, прощаясь. — Пойду немного посплю.
   И он поплелся к своей комнате, цепляясь ногами за ковер.
 
   Я спустился во внутренний двор и прошел в сарай, где мы поселили волчат.
   — Пошли вон, злобные твари, — сказал я, открывая оп­летенную металлической сеткой дверь и вешая фонарь на крюк.
   Волчата тут же выбрались из своих укрытий. Нора чуть не проскочила в дверь, но наткнулась на мою ногу и, скуля, удра­ла назад. Ник молча обнюхал мои ноги и завилял хвостом.
   В запертом буфете хранился кувшин Фредовой вонючей смеси. Я взял чистую деревянную плошку и плеснул в нее порцию для Норы. Ник в отличие от сестры еще не свыкся с мыслью о необходимости лакать; он скулил все время, пока я наливал его порцию в бутылку и совал ему в рот тряпичную соску.
   Еще неделя, может, чуть больше, и он тоже будет есть сам. Или я сверну ему шею.
   Я плюхнулся на кучу соломы, понадеявшись, что Джейсон перед уходом навел чистоту. Глупая надежда — однако на сей раз она оправдалась. Эти маленькие чудовища могут — и ни­когда не упустят случая — в момент превратить подстилку в помойку, дайте им только до нее добраться.
   Ник весь извертелся. Обычная проблема: как удержать одной рукой вертящегося щенка, а другой — бутылку у него во рту.
   Ел он жадно, словно его не кормили неделю, а не час.
   Лучший способ приручить щенка волка или дикой соба­ки, по словам Фреда, — взять их совсем маленькими (что мы и сделали), а потом как можно больше с ними возиться.
   Надо сделать их членами семьи, сказал он. Очевидно, он имел в виду импринтинг.
   Посидел бы он с ними ночами...
   Нет, я понимаю, отчего Фред не захотел сам этим зани­маться: его собаки до судорог боятся волчьего запаха. Я на­чинаю думать, что распылитель с волчьей мочой может сделать запретной для домашних собак любую территорию.
   Я так скажу: это был бы идеальный случай для юного барона Куллинана проявить баронскую власть и объявить одной из служаночек, что ей нашлось новое дело: ухаживать за парой волчат.
   Так нет же. Куллинаны — народ упрямый, и если уж эта работа дополнительная, Джейсон не собирался без крайней нужды занимать ею замковую дворню. Заниматься этим вы­пало тем, кто принял на себя ответственность: ему самому, Ахире, его матери и мне.
   Вообще-то я ничего не имею против собак. Я их даже люб­лю, люблю повозиться с ними под настроение, поиграть. Бро­сать палку и смотреть, как пес мчится за ней —истинное удовольствие... первую пару дюжин раз.
   Но тратить каждый день по шесть часов на кормежку и возню со щенками, убирать их псарню, недосыпать — этого я не люблю.
   Проклятие.
   Я тут до рассвета: потом придет Ахира. Несколько часов тоски.
   А все же они симпатяшки.
   Я прислонился к стене. Нора, более робкая, уже спрята­лась в тень, долизав миску, а Ник продолжал теребить и ли­зать бутылочку, пока не уснул у меня на коленях.
   И пошла моя долгая смена, когда совершенно нечем за­няться, кроме как размышлять о мерзостности мироздания.
   Что же я такое делаю, что для Киры секс стал мучением? Как-то не так прикасаюсь к ней? Не хочу показаться хваст­ливым, но за многие годы мало кто жаловался. Не всегда это было расчудесно или потрясающе, но я всегда считал, что не­плохо знаю, как это надо делать.
   Нет, глупо. Не в этом дело.
   Я почесал Ника между ушами, он пошевелился — и сно­ва заснул.
   Просто удивительно, как одна и та же жизнь может ка­заться вполне безоблачной днем — и мрачной, как туча, по­среди ночи.
   Днем куда более важно, что я живу и работаю с друзья­ми, которых люблю — и которые любят меня; что дело, ко­торое мы делаем, мы делаем не для себя одних; что у меня две очаровательные здоровые дочки, и обе обожают меня; что сам я тоже здоров и сумел сохранить бодрость духа...
   ...а ночью единственное, о чем я могу думать, — это что Моя жена не позволяет мне касаться себя.
   Должно быть, я задремал, но вдруг проснулся. Ник, тоже проснувшийся, вжался в мои колени — и замер.
   Выучка есть выучка: сперва ты хватаешься за оружие, а уж потом решаешь — нужно оно тебе или нет. Я спустил щенка на пол и вытащил из ножен кинжал.
   — Уолтер?
   Голос Киры.
 
   — Да. — Я сунул кинжал назад в ножны. — Он самый.
   Наклонившись, я потрепал озадаченного щенка по шее.
   Удерживая на одной руке поднос, она вошла и наклони­лась к Нику. Тот решил, что она своя, и изо всех силенок замахал хвостом, а когда она подняла его свободной рукой, нежно облизал ей лицо.
   — Привет. Ты зачем поднялась?
   — Покормить тебя. — Она отдала мне поднос: полбу­ханки домашнего ароматного хлеба, нарезанного кусками тол­щиной в палец, огромный — чуть ли не фунт — кус холодного жареного с чесноком мяса, тоже нарезанного, не слишком тол­сто; белые фарфоровые блюдечки с горчицей и хреном; таре­лочка с козьим сыром в голубых прожилках, в окружении яблочных долек, и глазурованный коричневый чайник с ды­мящимся травяным чаем. И две кружки.
   Моя женушка умеет пошарить на кухне.
   — Не могу спать одна. — Она улыбнулась, понимая дву­смысленность ситуации. — Наверное, мне не хватает тебя.
   — Сколько времени?
   Я густо намазал на хлеб горчицу, потом — хрен, а сверху шлепнул ломоть мяса. Потом поставил поднос на стол. Ос­тавлю немного и ей. По крайней мере пока не доем сандвич.
   — Полвторого.
   Она опустила Ника на пол, и он тут же опять замахал хвостом.
   — Надергай соломы и садись, — сказал я. — Я встал в полночь. — Меня не было всего-то чуть больше часа.
   Но такого времени вполне хватает, чтобы впасть в деп­рессию.
   Я вгрызся в сандвич. От хрена у меня на глазах выступили слезы но сандвич того стоил. Много чего можно сказать о тонко порезанном холодном жареном мясе, чуть-чуть
   присоленном и наперченном, приправленном горчицей и хреном, на ломте домашнего ароматного хлеба, с чесночком... но я лучше помолчу и просто его съем.
   Кира села — так, чтобы я не мог до нее дотянуться, — откинулась на стену и запахнула белый полотняный халат, надетый поверх просторных штанов.
   Ник отправился охотиться за Норой, но та только поглуб­же забилась в свое гнездо в дальнем углу сарая. Кира при­встала, но я покачал головой — и она опустилась назад.
   — Оставь ее, — буркнул я с набитым ртом. — Толку нет ее выгонять, сама вылезет со временем. Или нет.
   Когда тебя тревожит что-то, с чем ты не можешь ничего поделать, лучше всего думать о чем-то другом, с чем ты тоже ничего поделать не можешь.
   Как же мне не хватает хорошего справочника с Той сто­роны! Здравый смысл и старые заметки помогают, но их мало. Я помню что-то насчет доминирующих самцов, и что если человек хочет нормально ужиться с волками — он должен стать для нин чем-то вроде супердоминирующего самца. Но как этого добиться? Рычать на них, что ли, и кусаться? Бить их по морде? Прижимать рукой к земле, чтобы вели себя при­лично? Или самый лучший способ — мягкое упорство?
   Здравый смысл тут не помощник. У всех животных — человек не исключение — свои стереотипы поведения, и если нарушать их, толку не будет. Никакими убеждениями и угрозами нельзя заставить корову спускаться по лестнице, кош­ку — делать стойку на дичь, а лошадь — приносить добычу.
   Из курса экологии я помню, что волки питаются в основ­ном вредителями-грызунами и что фермеры, истребляя их, делают себе же хуже. Работая на короля Маэреллена, в Энделле, я начисто прекратил избиение волков гномами. (Лад­но, ладно: я настоятельно порекомендовал царю прекратить его, а он последовал рекомендации.) У подданных царя было чем заняться более полезным, сколько бы там крови ни было между гномами и волками.
   Возможно ли будет вернуть этих волчат в лес? Черт меня побери, если я знаю.
   Подбежал Ник и принялся лизать и грызть мои пальцы. Я попытался приласкать его, чтоб успокоился. Не помогло — он продолжал задираться. А зубки у него острые.
   Нет. Кусаться нельзя! Кира хихикнула:
   — Ты точно так же воспитывал Джейн.
   Я тоже засмеялся.
   — Уж как умею. — Свободной рукой я показал на под­нос, предлагая ей тоже сделать сандвич.
   Кира помотала головой.
   — Нет. Это только тебе. — Она помолчала. — Как по-твоему, что за тварь этот ваш Бойоардо?
   Я пожал плечами:
   — Нечто из Фэйри. Опасное нечто.
   Она притянула Ника к себе, он устроился у нее на коле­нях и мигом заснул. Я изогнул бровь.
   — Просто надо уметь с ними общаться, — сказала она. И тряхнула головой, отбрасывая с глаз волосы.
   Я намазал сыр на кусок яблока и отправил в рот. Сочета­ние это кажется нелепым, как острая ветчина с ломтиком дыни, пока не попробуешь. Сладость яблока смягчает остроту сыра, а его клейкость не дает яблоку рассыпаться. Хрустит оно при этом по-прежнему.
   Я намазал еще кусочек и предложил Кире. К моему удив­лению, она не отказалась.
   — Я говорила о нем с Андреа, — сказала она, слизывая с пальцев остатки сыра.
   — О Нике?
   — Нет. О фэйри.
   Порой я знаю, что надо сказать женщине:
   — Вот как? У нее есть предположения?
   — Нет. — Она посмотрела так, будто один из нас такой болван, что только со второй попытки угадает, кто именно из нас болван. — У меня есть.
   — Да? И какие же?
   Не знаю, получилось бы у меня нарочно говорить более неискренне и более покровительственно. Когда портятся от­ношения, тут уж не важно, как и что говорится.
   — Гм... Ты рассказывал — оно двигалось похоже на вол­ка, но не как волк, сгибалось неправильно и не там, где надо.
   А она, оказывается, слушала внимательно. Я кивнул.
   — Точно.
   — Ну так вот, я вспомнила об этом сегодня днем, когда смотрела, как Доранна играет с Беталин — знаешь, дочкой Фоны? Они играли в лошадки.
   Я улыбнулся:
   — И кто был всадником?
   Ну наконец-то я сказал хоть что-то верное: Кира улыб­нулась.
   — Беталин. Доранна пожелала быть лошадью. Она бе­гала на четвереньках, но гнулась не там, где настоящая лошадь. А когда она заржала, это не было ржанием настоящей лошади — она просто в это играла.
   Аналогии обманчивы. Они могут привести к правде, а мо­гут и провести мимо или вывести на минное поле.
   — Так ты считаешь, Бойоардо — детеныш фэйри и про­сто играл в волка?
   — Как тебе эта мысль? Такое возможно?
   Не знаю, почему моей жене так важно мое мнение, но она смотрела на меня так, будто от моих слов зависела ее жизнь.
   — Возможно. Вполне может быть, что ты права.
   Она опустила плечи — я и не заметил, насколько они были напряжены. Вообще я многого не замечаю.
   — Не знаю, много ли от этого будет пользы, — сказала она, — но мне подумалось...
   — Ты правильно сделала, что сказала. — Но что мы зна­ем о Фэйри? Если она права, что может значить? Что все чудные твари оттуда, о которых ползут слухи, — злые детки из детсада на прогулке? — Я тоже не знаю, будет ли от этого какой-нибудь прок, — сказал я с улыбкой, — но рассказать стоило.
   Выяснить все точно можно в двух местах: в Пандатавэе и в Эвеноре. В Эвеноре, ибо там единственный в Эрене форпост Фэйри. В Пандатавэе — потому, что если в Фэйри начинает­ся какое-то шевеление, пусть и самое слабое, это рано или позд­но, но непременно привлечет внимание Гильдии Магов.
   Мне не по душе оба города, хотя Пандатавэй все же хуже. Там за мою голову все еще назначена награда — причем чем на меньшие кусочки разрубленным меня представят, тем выше цена.
   Значит, остается Эвенор. Никогда его не любил. Это фор­пост Фэйри, и там действуют далеко не все действующие в Эрене законы природы. Поблизости от городской черты еще не так плохо — я был там и выбрался всего лишь с нервным тиком, да и тот быстро прошел. Но говорят, чем дальше — тем больше действуют неустойчивые, зависящие от места за­коны мира Фэйри, и тем меньше остается от незыблемых за­конов остального мироздания.
   Есть решение, подходящее к целой куче проблем: пусть этим занимается кто-нибудь другой.
   И мне это решение казалось оптимальным. То, что я де­лаю, я делаю неплохо — но я не маг, я не люблю магии и считаю наиболее разумным держаться от нее подальше, ка­ков бы ни был ее источник.
   — Это тебя пугает?
   Когда моя жена говорит, что я не идиот, я не против.
   — Разумеется, — сказал я. — Заработать себе репута­цию неуязвимого может каждый. Для начала лезешь в самое пекло и выходишь живым. Повторяешь это еще раз — и репутация готова. Еще несколько раз — и станешь легендой. Но слава не сделает тебя неуязвимым. Твое умение тоже зна­чения не имеет: всегда есть шанс, что не повезет. Если все время бросать кости, то в конце концов выбросишь несколь­ко раз подряд «змеиные глаза».
   — Как было у Карла.
   Я кивнул.
   — Как было у Карла, у Джейсона Паркера, у Чака, как... как у нас всех когда-нибудь будет. Возможно.
   Мы слишком долго не обращали на Нору внимания: она вылезла из своего закутка и принялась жевать мой башмак.
   — Вот так, понимаешь, и возникла вся проблема.
   Я очень осторожно, нежно, отпихнул щенка. В ответ она вцепилась в носок башмака и начала трясти его, как пес — крысу.
   — Какая?
   — Рабство. — Я наклонился, ухватил Нору за шкирку и подержал. — Вот ты воюешь с другим племенем — не важ­но, кто начал войну — и побеждаешь. Что ты сделаешь с выжившими? Устраиваешь поголовную резню, как принято у народа Чака? Отпустишь на все четыре стороны — Лелеять месть?
   — На которую они имеют право.
   — Кто бы спорил. Но дело не в этом. Имеют, не имеют но если ты позволишь им уйти, ты посеешь ветер. Итак, ты перебьешь их — всех до единого? Или примешь под свою руку?
   А если примешь — сможешь ли ты принять их, как соб­ственных граждан, или членов племени, как ни назови? Ра­зумеется, нет.
   Конечно, рабство — не единственный выход. Выбор ог­ромный — хотя бы и колонизация. После победы Бима Карл присоединил Холтун. Различия касались лишь доверия и по­ложения: Карл принял холтов под свою руку, пообещав им равные права в Империи — со временем.
   — Значит, ты говоришь, что работорговцы, которые со­жгли мою деревню и захватили меня, когда я была еще дев­чонкой, были милейшими людьми. Просто их не так поняли. А я тебе рассказывала, как они вшестером, вшестером...
   — Тише. — Я потянулся было к ней, но вовремя опом­нился. — Успокойся, Кира. Я говорю не о том, во что это превратилось. Я говорю о том, как это начиналось. — Я погладил щенка. — Может, из лучших побуждений?
   Может быть, если предвидеть все последствия, лучше было позволить Тэннети просто безболезненно их прикон­чить.
   Киру это не убедило. Губы ее сжались в прямую линию, а потом она отвернулась. Черт ее побери, вечно она от меня отворачивается!
   — Кира, — сказал я. — Я никогда не прощу никого, кто причинял тебе боль. Умышленно или нет.
   Я хотел обнять ее, приласкать, прижать к себе и сказать, что все будет хорошо, но такую ложь трудно сказать женщи­не, которая вскрикивает, едва ты ее коснешься.
   Какой-то миг я гадал, чем все кончится. Случиться могло все от попытки ударить меня до пылких объятий.
   Но она просто приподняла Ника — щенок засучил в воз­духе лапками.
   — Я знаю, — холодно сказала она. — Ступай, Уолтер. — В ее голосе слышалась дрожь, но это потому, что я очень при­слушался. — Я побуду здесь. Тебе нужно поспать.
   У меня расстройство сна стремится к максимуму — я так и не сумел заснуть опять.

Глава 9,
в которой мы отправляемся в путь

   Я и сам никогда не знаю, сколько правды в моих рассказах.

Вашингтон Ирвинг

   Закон Словотского номер девят­надцать: «Когда рассказываешь исто­рию, эффект важнее правдивости».

Уолтер Словотский

 
   Стах всегда клялся, что это было на самом деле, но в роду Словотских принято врать. Я лично в это не верю.
   А история такова.
   Однажды, когда я был совсем маленьким — лет трех или близко к тому, — Стах поставил меня на кухонный стол и отпустил руки.
   — Прыгай, Уолтер, — сказал он. — Не бойся: я тебя подхвачу.
   — Нет, не подхватишь, — заупрямился я. — Ты не ста­нешь меня ловить, и я упаду.
   — Давай, Уолтер, давай. Я поймаю тебя. Честно. Некоторое время мы спорили — он протягивал ко мне большие руки, я упирался, понимая, что это какая-то провер­ка. И наверняка — подвох.
   И все же я прыгнул. А он отступил, и я упал на пол. И расшибся.
   Я лежал и плакал.
   — Ты же обещал, что поймаешь!
   — Это научит тебя не доверять никому, — сказал он.
   Потом я много думал об этом. Поступок был жесток, а мой отец скорее отрезал бы себе руки, чем был жестоким со мной. Но сказать, что он это сделал, — дело иное. Ведь то, что он этим доказывал мне, было истиной: проживите доста­точно долго, и наверняка среди тех, кому вы доверяете — даже если таких немного, — найдется тот, кто предаст вас. Попросту даст вам упасть.
   Они всего лишь люди; все люди ненадежны, даже я. Осо­бенно я.
   Не лучше ли понять это в детстве, на примере, которого, может, никогда и не было, чем напороться на это тогда, когда это будет по-настоящему важно?
   И не говорите мне, что ложь — всегда жестокость.
 

* * *

 
   Джейсон нашел меня в фехтовальном зале в восточном крыле казарм. Светлое, полное воздуха место: одна стена по­чти целиком из распахнутых окон, вторая сияет белизной.
   Я выбрал учебный меч и соломенную куклу, разогрел мышцы с годами это становится все нужнее и нужнее — и принялся отрабатывать выпады, заставляя мышцы бедер ра­ботать так, что они чуть не взвыли.
   Как говаривал приятель моего приятеля: «После сорока остается себя только латать». Физически ты вроде бы еще в форме, тем более если поддерживаешь себя упражнениями на уровне — но организм неуклонно сдает. Мое правое ко­лено время от времени начинало ныть, хотя по-настоящему плохо мне становилось, только если я его перетруждал. И все равно — плохо. Я пробовал и лед, и тепло, и уже начал подумывать съездить в Питтсбург к пауканам выяснить, не сможет ли их лекарь как-то заговорить мой сустав.
   — Поработаешь со мной? — спросил Джейсон.
   Он был в белой свободной рубахе и таких же штанах, заправленных в сапоги. Добрая рабочая одежка.
   — А в чем вопрос? Разве из меня песок сыплется? — Я указал на стойку с тренировочным оружием. — Давай. Вы­бирай игрушки.
   — Спасибо.
   Он взял пару поддельных терранджийских боевых жез­лов и напал на моего любимого противника — деревянный столб, от пола до потолка укутанный циновками. Блокировал воображаемый удар, парировал второй, потом выбил по за­кутанному дереву быструю глухую дробь.
   — Хочешь бесплатный совет, стоящий того, что ты за него платишь? — спросил я, вставая в позицию напротив.
 
   — Конечно.
   Один жезл он отвел назад, другой выставил вперед. Стой­ка ожидания и защиты.
   — Не старайся уметь все. Не впадай ни в суперспециализацию, ни в неумение вообще чему-нибудь научиться.
   Я мягко отбил пробный выпад, сильным ударом отбросил в сторону его жезл и отступил.
   — Отлично, — кивнул он.
   Он провел сложный маневр, в котором я не до конца ра­зобрался; целью его было — отвлечь мое внимание от атакую­щей руки. Я легко парировал и скользнул вбок — в результате он проскочил мимо и сам себе помешал.
   — Ну спасибочки, юный Куллинан!
   Я сделал вид, что бью по запястью, — но превратил об­манное движение в выпад, который пронзил бы его грудь, если бы не две вещи: во-первых, оружие у нас было тренировочное, а во-вторых, Джейсон парировал — слишком даже просто — левым жезлом.
   Я чересчур долго соображал, что он делает — это не был настоящий терранджийский палочный бой. Джейсон дрался, словно двумя клинками, пользуясь левым жезлом как кинжа­лом, а правым — как саблей. В ближнем бою кинжал — убий­ственное оружие: когда сходишься грудь в грудь с противником, работающим двумя мечами, очень советую ничем лишним ле­вую руку не занимать. На нормальной дистанции — это доба­вочная угроза и отвлечение для противника, особенно если у гарды кинжала длинные «усы», позволяющие захватывать атакующий клинок.
   Когда приходится работать с одним клинком против двух, классическое решение — прямолинейность. Во всех смыс­лах. Заставьте противника встать к вам грудью, в то время стоите в позиции три четверти или боком — самая удобная позиция для защиты. Жестко блокируете его длинный клинок, потом атакуете руку, которая его держит. Наносите сильный удар, отступаете — убедиться, что ору­жие выбито, увлекаться здесь нельзя — и нанизываете его на вертел.
   Забудьте о целевых точках фехтования, о победе в один удар. Все эти финты, и обводы, и изящные выпады в попыт­ках добраться до тела половины не стоят хорошего, глубоко­го пореза предплечья, прорезающего мышцы и сухожилия так, что оружие выпадает из окровавленных пальцев.
   Наверное, я слишком отвлекся на теоретические размыш­ления, и Джейсон пробился через мою защиту, слегка стук­нув тем жезлом, который я считал блокирующим.
   — Черт!
   Я отскочил, потирая ушибленное место. Было больно. Он улыбнулся.
   — Еще раз?
   — Хватит.
   Он поставил жезлы назад в стойку и повернулся ко мне.
   — Идея повынюхивать вокруг Эвенора тебя не вдохнов­ляет, если я правильно понял?
   — Не вдохновляет. Терпеть не могу лезть туда, где за­мешана магия.
   Он кивнул.
   — Понимаю. Согласен. Но только что прибыл гонец. Ка­жется, близ Эвенора происходит и еще кое-что — в Феневаре произошло убийство из серии «Воин жив».
   «Даже записку оставили. Разумеется, по-английски». Давненько я не беседовал с драконом.
   — Микин?
   Джейсон пожал плечами.
   — Может, и нет. Мы только подали пример.
   Н-да, а это имело смысл. Разбираться с порождениями магии — это не ко мне, а вот поискать пропавшего друга я вполне могу.
   — Один отряд или два? — спросил Джейсон.
   Решение с двумя отрядами напрашивалось само собой. Один — заглянуть в Фэйри, другой — искать Микина. Один со мной, другой — без. Но — допустим, мы найдем его — что дальше? Арестуем? За что?
    Микин, вы арестованы по подозрению в сумасшествии, поскольку мы о вас слишком долго не имели известий.
   Нет уж. С другой стороны, если он переступил грань... тогда нужен кто-то старший и достойный доверия. Таких у нас немного.
   — Я готов. Позволь только мне поговорить с Ахирой.
   Джейсон кивнул.
   — Конечно. Пошли.
   — Сейчас?
   — А у тебя есть еще какие-то дела?
 
   Гном снова был в сумрачной кузне, законченная кольчуга висела на вешалке на стене. Свет углей отражался в его гла­зах, делая их демонически-красными. Он клал в горн какую-то заготовку — из двух брусков: один, подлиннее, толщиной в палец и длиной в мою руку, и другой, покороче. Тот, что короче, был уже приварен к длинному примерно на четверть длины от конца.
   — Что это будет? — поинтересовался я.
   Он улыбнулся, сунул заготовку в горн и яростно зарабо­тал мехами. Мне в лицо ударило жаром, а сквозь его волосы, по щекам и покрытой шрамами груди заструились ручейки пота.
    Помнишь те новомодные дубинки, что появились у полицейских на Той стороне? Вот, хочу попробовать сделать такую. — Он похлопал по рукояти молота. — Рукоятка бу­дет вращаться — Кайрин делает для нее втулку. Насажу ру­коять и слегка расклепаю.
   — Помню их, — сказал я. — Но они же были дере­вянные.