Страница:
унаследовавший предприимчивость и боевой дух своего деда, решил произвести
коренной переворот на предприятии, прославившем семейство Летурно..."
Он беззвучно рассмеялся. Мать надела темные очки, как будто собиралась
играть в покер. Не понимаю, зачем ей прибегать к темным стеклам, - лицо у
нее и так никогда ничего не выражает. Но она не сделала Валерио ни единого
возражения. И я тоже, ибо, сколько я ни искал, я не нашел в его
предложениях ловушки, да и сейчас не нахожу.
"Только не принимай все слишком всерьез", - сказал мне он.
"В фетиши я не верю", - ответил я.
"Если ты не опьянеешь от славословий и фимиама сто поводу
"Рационализаторской операции Филиппа Летурно", ты сделаешь большой шаг
вперед. Твой дед, в конце концов, был просто кустарем. А ты будешь
посвящен в тайны тех театральных постановок, к которым сводятся теперь все
крупные дела. До свиданья, Филипп".
"До свидания, Валерио", - сказал я без всякой неприязни на этот раз.
Мне, право, нравится его склад ума. Надо будет объяснить моим друзьям
коммунистам, что не все крупные буржуа устроены на один манер и что среди
финансистов можно встретить человека гуманного.
А теперь мы должны сдержать свое слово, наше слово. Что мы ответим
матери, когда она явится сюда за твоей подписью, за пресловутой
доверенностью? Боюсь, что из-за твоего бегства все пойдет насмарку. Прошу
тебя, поговори с ней по телефону тотчас же, как получишь мое письмо.
Но довольно говорить о тех заботах и тревогах, которые ты мне
доставляешь своими сумасбродными выходками. Завтра, как только откроется
контора, вызову официально Пьеретту Амабль и сообщу ей о нашей победе.
До свидания, моя свирепая Натали.
Твой Филипп.
ПИСЬМО II
Натали Эмполи Филиппу Летурно
Сент-Тропез, июнь 195... г.
Тебя надули, бедняжечка!
Не успел ты выйти из-банка, как твоя мамаша уже позвонила по телефону в
"замок" (как выражаются в Клюзо) - так ей не терпелось реализовать победу.
Дед побежал к твоему флигелю и постучался в окно.
"Моя невестка, эта бандитка, вызывает тебя к телефону", - сказал он.
Очень любезно с его стороны, что он утруждает себя из-за "бандитки",
ограбившей его дочиста. На его месте я бы сразу же повесила трубку. Все
Летурно размазни.
Я попросила ответить, что меня нет дома, и сейчас же уехала, чтобы не
обрушиться на тебя с ругательствами, когда ты вернешься. Ведь всем
известно, что ты - моя слабость.
Воображаю, как горячо благодарила тебя твоя малютка коммунистка за то,
что ты избавил ее от необходимости дать сражение. Дурачок! Так ты и не
понял, что теперь уж ее наверняка сожрут. Помнишь стишки, украшавшие буфет
в нашей детской столовой:
Котеночку никто не даст покушать,
Коль он не будет старших слушать.
Ну вот и слушайтесь оба старших. А я буду загорать на солнышке.
Натали.
(Письмо разминулось со следующим, письмом III, посланным
Филиппом до получения письма II.)
ПИСЬМО III
Филипп Летурно Натали Эмполи
Клюзо, июнь 195... г.
Мама приехала в Клюзо раньше, чем я думал, - через два часа после моего
возвращения.
"Где Натали?"
Я показал ей любезную записку, которую ты оставила на моей постели.
Никаких комментариев не последовало. В ответ на просьбу объяснить все это
мама только пожала плечами. Она, как и ты, заранее уверена, что я по своей
бестолковости ничего понять не способен. Зато она сама принялась
допрашивать меня. Что говорила Натали? Что делала? Виделась ли с отцом?
Поди спроси у прислуги, в какую сторону Натали поехала. Все это говорилось
зловещим тоном - ни дать ни взять сыщик из уголовного романа "черной
серии". При каждом новом вопросе рука у меня вздрагивала, я все порывался
прикрыть локтем лицо, словно опасался града оплеух. Ответы я давал самые
несуразные. Она вошла не поздоровавшись, ушла не попрощавшись. Явилась и
исчезла, как статуя командора.
Утром, в девять часов, я позвонил по телефону твоему отцу и сказал, что
ты уехала. Он, очевидно, это уже знал. Я спросил:
"А как будет с нашей "операцией"? Состоится?"
"Разумеется, - ответил он. - Почему же не состоится?"
"Натали не дала своей подписи".
"Какой подписи?"
"Доверенности не дала".
"Доверенность ее не имеет никакого отношения к нашему (в голосе легкая
ирония) начинанию - "Рационализаторской операции Филиппа Летурно".
"Значит, я могу сообщить?"
"Можешь сообщить друзьям о своей победе".
Я сейчас же послал за Пьереттой Амабль. Как только она переступила
порог кабинета, я подошел к ней и положил ей руки на плечи. Еще вчера я бы
не дерзнул на это.
"Мы выиграли!" - воскликнул я.
Пьеретта отвела мои руки.
"Что вы выиграли?" - спросила она.
"На фабрике не будет коренных перемен. Я договорился с отчимом".
Она посмотрела на меня почти таким же холодным взглядом, как мама, и
спросила:
"Какую каверзу вы еще строите?"
"Каверзу?"
"Да. Вы и ваша семейка".
"Моя сводная сестра, Натали Эмполи, мне очень помогла..."
Она не дала мне договорить.
"Что вы рассказывали матери?"
Она беседовала со мной почти таким же сыщицким тоном, как мама. Вопросы
так и сыпались один за другим.
"По какому праву вы говорили с матерью обо мне? Сколько раз вы меня
видели? Что вы вообразили?"
Короче говоря, выяснилось, что в прошлое воскресенье мама ездила в
Клюзо, пока мы - ты, Бернарда и я - дрыхли после попойки. Должно быть, на
моем лице изобразилось глубочайшее изумление, ибо "малютка коммунистка",
как ты ее величаешь, прекратила допрос. С минуту она молча смотрела мне в
глаза, нисколько не заботясь, какое впечатление это на меня производит,
словно перед ней был зверь из зоологического сада. Потом тихонько
рассмеялась.
"Решительно ничего не понимаю в вашей тактике".
"Право, тут какое-то недоразумение", - робко произнес я.
"Ну хорошо, расскажите все, с самою начала".
И она преспокойно уселась в "клубное кресло", которое я с таким трудом
выцарапал у администрации АПТО.
Я рассказал ей - довольно путано, потому что она слушала в полном
молчании и я из-за этого робел, - рассказал ей о первой моей поездке в
Лион вместе с Нобле, о том, как Валерио проявил интерес к нашему докладу и
предложениям, о сопротивлении мамы, о твоем заступничестве и об
ультиматуме, который ты предъявила. Потом рассказал о вчерашнем
приглашении в Лион, особо подчеркнул свою стойкость и в заключение сообщил
о компромиссном предложении Валерио.
"Что вы об этом думаете?" - спросил я под конец.
"Ничего не понимаю", - ответила она.
"Чего вы не понимаете?"
"Прежде всего не понимаю, что побудило вашу сестру пойти на этот
шантаж?"
"Нет, постойте, - воскликнул я, - лучше скажите, что вы думаете о тех
результатах, которых я в конечном счете добился?"
"Я должна поговорить с товарищами. Очень возможно, что профсоюзу
придется выступить против... - она улыбнулась, - против
"Рационализаторской операции Филиппа Летурно", Лично я буду убеждать
товарищей выступить против".
Я разволновался.
"А я-то так был уверен, что доставлю вам удовольствие!"
"Но почему, почему ваше семейство так упорно желает доставлять мне
удовольствие?" - воскликнула она.
"Но, видите ли, ведь..."
"В каком цехе, - прервала она меня, - в каком цехе АПТО решило провести
вашу "Рационализаторскую операцию"?"
"В Сотенном цехе" (так предложил Валерио, я забыл тебе об этом
написать).
"Но ведь это самый большой наш цех!"
"Я как раз и указал на это отчиму, а он мне ответил, что в Клюзо на
фабрике работает свыше тысячи человек и, следовательно, только одной
десятой части всего количества рабочих придется "менять свои навыки". А
кроме того, они получат прибавку к заработной плате".
"А увольнения будут?"
"Отчим дал твердое обещание, что рабочих, которые окажутся лишними в
Сотенном цехе, распределят по другим цехам. Никаких увольнений не будет".
"Мы по опыту знаем, чего стоят хозяйские обещания. Почти наверняка могу
сказать, что профсоюз выступит против вашей "рационализации".
"А я-то думал, что хорошо сделал..."
Должно быть, у меня была глупейшая физиономия, как и подобает
простофиле. Пьеретта опять с любопытством поглядела на меня. Потом она
стала мне разъяснять, почему при капиталистическом строе за увеличение
производительности на предприятиях всегда расплачиваются рабочие. Кажется,
речь шла об этом, но я, по правде говоря, не слушал и понял только
(единственный мой вывод из ее слов), что в рабочем вопросе политика - дело
чрезвычайно сложное и ее правила мне неизвестны. Получилось у меня так же,
как при игре в бридж (ты ведь знаешь, какой я плохой игрок), я, видимо,
допустил какую-то грубую ошибку, а воображал, что сделал блестящий ход.
Пока моя политическая деятельница читала мне лекцию, я размышлял и
пришел к следующему выводу: Валерио и мама нарочно повернули дело так,
чтобы я по-дурацки выставил свое требование, нарочно "запутали" меня, и
все тут меня обманывали, даже ты. А Пьеретта Амабль меня презирает, и
совершенно справедливо. У меня никогда не было хорошего "аллюра".
Выйдя замуж за твоего отца, мама попала в то общество, где вращается
он, то есть в среду энглизированных французов (Валерио относится к
англичанам с безоговорочным восхищением, так же как мама относится к
американцам, хотя он и не выражает своих восторгов с таким откровенным
бесстыдством, как она). Мама тотчас усвоила жаргон этих кругов. Когда мне
было тринадцать лет, она каждый вечер твердила; "У вас плохой "аллюр",
придется вас "одернуть". Это были выражения жокеев и лошадников, и когда я
это узнал, то был уязвлен до глубины души. Я решил не поддаваться
дрессировке и нарочно идти плохим "аллюром", как бы наездники меня ни
одергивали.
"В общем и целом, - сказала мне Пьеретта Амабль, - будь вы настоящим
хозяином, вы бы сразу поняли весь смысл этой операции. Но все равно, что
бы вы ни утверждали, а в вас заговорил классовый инстинкт, и вы пришли к
тем же результатам". (Не знаю, верно ли я передаю ее слова, - мне плохо
даются термины политического бриджа, но grosso modo [в общих чертах
(итал.)] смысл ее слов был точно такой.)
Пьеретта Амабль меня "одернула". У нее тоже повадки наездницы. Но
впервые в жизни мне было приятно, что меня "одергивают". Может быть, я не
такое уж безнадежно злое животное. Кстати сказать, для Пьеретты манеры
наездницы куда естественнее, чем для мамы, - в маме все время чувствуется
выскочка.
"А помните, что писал Сталин? - вдруг заявил я, пытаясь с честью выйти
из положения. - Он писал, что надо уметь заключать компромиссные
соглашения". (Я смутно помнил, что где-то читал это.)
"Нет, вы вовсе не компромиссное соглашение заключила - немедленно
"одернула" меня Пьеретта. - Вы по собственному своему почину повели этот
торг, пошли на маклерскую сделку и заключили ее в духе подлейших
буржуазных политиков. И вполне естественно, - вдруг заявила она, - что
ваша мать вообразила, будто я состою у вас в любовницах".
Только тут я понял, зачем мама приезжала в воскресенье в Клюзо: она
решила, что у меня связь с Пьереттой, и примчалась с целью выторговать наш
разрыв.
Я был до того возмущен, разъярен, пристыжен и так бурно выражал свое
негодование, что Пьеретта Амабль в конце концов сжалилась надо мной. Она
простилась очень миролюбиво и на прощанье, поглядев мне в глаза,
улыбнулась "почти нежной" улыбкой.
Вывод таков: к черту "Рационализаторскую операцию Филиппа Летурно".
Играйте в бридж без меня. Выхожу из игры. Вернусь "к милым сердцу книгам",
кои буду читать, растянувшись на раскладушке. А в те немногие часы,
которые я провожу в служебном кабинете, восседая в подаренном тобой
прекрасном кресле, обитом кожей мертворожденного теленка, милейший Нобле
будет оберегать меня от вторжения непрошеных посетителей. Только вот беда
- ни одна книга меня больше не интересует.
Желаю тебе объявить противнику "большой шлем".
Филипп.
ПИСЬМО IV
Филипп Летурно Натали Эмполи
(Ответ на письмо II, посланное Натали Эмполи Филиппу
Летурно до получения ею письма III.)
Клюзо, июнь 195... г.
Меня и в самом деле надули, дорогая Натали, хотя я еще как следует не
понимаю, кто и с какой целью. А впрочем, наплевать мне на все. Но из моего
письма, посланного третьего дня, ты, конечно, поняла, что моя "малютка
коммунистка", как ты ее называешь, не даст себя сожрать.
Сейчас был у меня в кабинете инженер Таллагран, на которого возложено
практическое проведение "РО" (так на фабричном жаргоне называют
"Рационализаторскую операцию АПТО - Филиппа Летурно", и, по-моему,
сокращенное название гораздо лучше). С того дня как я "работаю" на
фабрике, он впервые удостоил меня визитом. До сих пор он выказывал мне
непоколебимое презрение, как и подобает специалисту относиться к
дилетанту, к избалованному бездельнику. А теперь он пришел спросить мое
мнение относительно разработанного им проекта осуществления моего "смелого
и замечательного плана" и т.д. Я хоть и не заглядывал в проект, принялся
расхваливать "замечательную исполнительность и практический ум" Таллаграна
и т.д. Теперь он держится тихоньким пай-мальчиком - вероятно, на него
подействовали рассказы Нобле и сочетание моего имени с пресловутой
"Рационализаторской операцией", "РО", и он вообразил, будто я пользуюсь
известным влиянием в недоступной для него сфере, где решаются судьбы АПТО.
Вот комедия!
Как не похожа на него Пьеретта Амабль! В прошлый раз, когда она меня
распекала, я все смотрел на нее, и мне на ум приходила мысль, что она как
отточенная шпага, как стальной клинок. По-моему, это самое верное
сравнение. Некоторые люди созданы иначе, чем обыкновенные смертные, они на
всем прочерчивают след, а сами неуязвимы. Я не слушал ее наставлений, а
думал только о том, что она гордая. Первый раз в жизни встречаю гордую
женщину. В тринадцать лет я записал в своем дневнике афоризм Шелли: "Из
всех свойств человеческой души меня больше всего пленяет гордость".
И я все гадаю - почему она в то утро улыбнулась мне "почти нежной"
улыбкой. В сущности, я сегодня весь поглощен этой загадкой и даже читать
не могу.
Как славно раньше писали в конце письма: "Обнимаю тебя от всего сердца,
дорогая сестра". Сегодня я полон нежности и тоже хочу кончить свое
послание этими словами.
Обнимаю тебя от всего сердца, дорогая сестра.
Филипп.
P.S. ...и желаю тебе мира душевного.
ПИСЬМО V
Натали Эмполи Филиппу Летурно
Сен-Тропез, июнь 195... г.
Милый братик! Счастливец, ты познаешь чистые волнения сердца! А я тут
умираю от скуки и наверняка умру очень скоро. Ненавижу Сен-Тропез. Как
погляжу на лоснящиеся от орехового масла тела первых "курортниц", (здесь
так говорят); меня тошнит. Еще тошнит от запаха анисовки. Весь город
пахнет анисовой водкой, как Париж по воскресеньям пахнет коньяком. Франция
когда-нибудь преставится от чрезмерного употребления анисовой. Я к тому
времени уже буду лежать в могиле, опившись виски. Так и кончится старая
цивилизация, давшая миру Версальский дворец, АПТО и Пьеретту Амабль.
Надеюсь, твой роман идет успешно. Почему бы вам с Пьереттой не приехать
ко мне провести свой отпуск? Я бы сняла виллу в каком-нибудь уединенном
уголке, куда не доходит запах орехового масла и анисовой водки, а Бернарда
была бы нашей домоправительницей. Она полна бешеной злобы оттого, что ей
все не удается вырвать у меня подпись и заслужить тем самым вечную
признательность твоей матушки. А мне весело - не получат они подписи!
Дозволь коснуться тихим поцелуем твоей груди, где вдруг забилось
сердце.
Натали.
ПИСЬМО VI
Филипп Летурно Натали Эмполи
Клюзо, июнь 195... г.
Я, может быть, и приеду к тебе в Сен-Тропез, но - увы! - один. В
прошлый раз я ведь тебе писал, как я целых двое суток восхищался гордостью
Пьеретты Амабль. Ты же, по своему обыкновению, все свела к постельным
делам. Ничего этого и в помине нет, никогда об этом и речи не было.
К тому же у нее есть любовник. Он итальянец, работал землекопом на
железной дороге, был уволен, а теперь развозит молоко. Ты его знаешь и как
будто даже пыталась соблазнить его. Помнишь, тот высокий, черноволосый и
смуглый парень, который подрался на балу в Клюзо? Его прозвище -
Красавчик. Они только что зажили "по-семейному" (как мне сообщил Нобле);
весь рабочий люд в Клюзо только об этом и говорит, так как она, кажется,
отличалась до сих пор самой суровой добродетелью. Секретарша дирекции
(прыщавая пигалица) сказала: "Стоило Пьеретте столько лег разыгрывать
недотрогу, чтобы теперь спутаться с макаронщиком".
А я, думается мне, угадываю причины такого союза и вижу, что идут они
вовсе не "от сердца". Итальянец Пьеретты слывет передовым коммунистом; в
прошлом году он взбунтовал всех землекопов на своем участке, образовал из
этих итальянцев и арабов нечто вроде ополчения. И говорят, до сих пор
руководит ими. Пьеретта Амабль - фанатичка, как и все коммунисты. Она ни
за что не согласится "деклассироваться", сойдясь с таким человеком, как я,
если б я даже возымел такие намерения. Она, несомненно, сочла за благо
вступить "через посредство" Красавчика в союз со всеми народами
колониальных и полуколониальных стран, говоря языком коммунистов.
В воскресенье утром я встретил их на главной улице Клюзо. Он нес ее
сумку с провизией, на нем был, как видно, лучший его костюм и розовая
рубашка (итальянский вкус!). Словом, принарядился ради праздника. А она
все равно была гордая, как всегда, и в черном своем заштопанном платьице
казалась удивительно породистой, и держится она так, как не умеют
держаться наши с тобой знакомые. Наверно, вот с таким же гордым
спокойствием выступала Элеонора Аквитанская рука об руку с Генрихом
Английским, грубым саксом, за которого она вышла замуж из государственных
соображений, радея о своем королевстве. Ведь теперь только коммунисты
способны поставить политические интересы выше голоса сердца и даже тела.
А мы с тобой, моя неродная ни по матушке, ни по батюшке сестрица, мы
два несчастных детеныша, далекие от каких бы то ни было интересов:
сердечных, плотских, денежных, политических, - и нам остается только
посылать друг другу нежные и довольно невеселые приветствия.
Все-таки целую тебя.
Филипп.
P.S. Иной раз мне думается, что лишь тебя одну я мог бы полюбить как
женщину. Да и не было ли меж нами такой любви?
ПИСЬМО VII
Натали Эмполи Филиппу Летурно
Сен-Тропез, июнь 195... г.
Итальянец очень хорош, бедный ты мой братец, и политика тут ни при чем.
Твоя Пьеретта мне нравится: у нас с ней одинаковый вкус. Мы бы с ней
подружились, если б ты привез ее ко мне, а не допустил бы, чтобы ее увели
из-под самого твоего носа. Но раз эта девчонка питает склонность к
красивым мужчинам, для тебя не все потеряно. Ведь женщины находят тебя
красивым. Только я одна знаю тебя как облупленного и чувствую, сколько в
тебе "дряблости", несмотря на твою шею Юпитера Олимпийского, какая
приторность в твоем голосе, который мои школьные подруги называли
бархатным (хотя, откровенно говоря, он скорее уж ватный), какая пустота за
твоим высоким челом, торжественным, будто Сакре-Кер. Но все это может
создать иллюзию мужественности.
Как-нибудь выпутывайся сам. Я тебя пущу в Сен-Тропез только вместе с
этой девчонкой, в которую ты влюблен, хотя и пытаешься (весьма неловко)
отнекиваться от этого. А если приедешь с ней, то придется тебе, пожалуй,
защищать свою добычу от меня самой, если ты собираешься владеть ею в
единственном числе (у тебя ведь хватит ума на такие выдумки).
Натали.
P.S. Мы с тобой никогда не узнаем, случилось то самое или нет. Мы были
вдребезги пьяны в тот вечер, когда "это" могло произойти.
ПИСЬМО VIII
Филипп Летурно - Натали Эмполи.
Клюзо, июнь 195... г.
Это правда, я люблю Пьеретту Амабль. Должно быть, я полюбил с того
самого вечера, когда впервые увидел ее на балу в Клюзо, такую стройную,
строгую, полюбил с того мгновения, когда она, улыбнувшись, с такой
благородной простотой отказалась танцевать со мной. Но я тогда еще не
знал, что такое любовь, и не догадывался, что она пришла ко мне.
Твои шуточки (в Лионе, у твоего отца) чуть было не открыли мне истину,
и я втайне уже сознавал, что меня интересует эта гордая женщина, делегатка
"моих" рабочих. Но я не знал, из чего исходит мое тяготение к ней, и
смешивал свое все возраставшее чувство с вечной моей потребностью
заслужить уважение наших "классовых врагов".
Даже при последнем нашем разговоре, происходившем у меня в кабинете,
когда она преспокойно "одернула" меня, я еще не знал, что люблю ее. Но
когда на прощанье она улыбнулась "почти нежной" улыбкой, я предался смелым
мечтам! В воображении я видел себя возле нее, видел ее возле меня - на
всех путях земных и во всех обстоятельствах жизни.
Когда я узнал, что она живет с этим итальянцем, с рабочим, я понял, что
она недосягаема для меня: к преграде классовой, стоящей меж нами, еще
прибавилось ее чувство к другому. Но было уже поздно. С того мгновения,
когда я так глупо усмотрел проблеск нежности в ее улыбке и вообразил, что
Пьеретта может полюбить меня, я сам крепко полюбил ее. И теперь я уж не
властен над своим сердцем. Вот и все.
Пьеретта Амабль ничего не знает о моей любви. Я больше не вызывал ее к
себе в кабинет. Моя любовь может показаться ей оскорбительной - ведь я
вдвойне хозяин Пьеретты: как директор по кадрам, а еще больше как сын
мадам Эмполи, связанный через нее с несколькими семействами, которые
держат в своих руках почти все текстильные фабрики в мире. Она подумает,
что я хочу ее купить. А тогда даже то немногое, что я попытался сделать
для нее и для ее товарищей, - это заступничество перед твоим отцом и моей
матерью, так неудачно обернувшееся (до сих пор еще не понимаю почему), но
все же убедившее Пьеретту Амабль в моих благих намерениях, - показалось бы
совсем иным; вздумай я теперь открыться в своих чувствах, все было бы
опошлено и я предстал бы в роли галантного покупателя уличной красотки,
которую он угощает рюмочкой спиртного, прежде чем сторговаться с нею на
ночь.
Со дня последней нашей встречи она два раза приходила по делу в личный
стол. Я предоставил Нобле разговаривать с ней. Мне бы не удалось скрыть
своего волнения, а тогда я навеки лишился бы надежды прочесть в ее глазах
не одно лишь презрение. Я заперся на ключ во избежание каких-нибудь
сюрпризов, а сам приник ухом к дверям, чтобы слышать ее голос. Ока о
чем-то спорила, очень решительно. Иногда она останавливалась посреди
фразы, и я узнавал обычные ее краткие паузы, которые заметил во время
наших с нею бесед, - я понимал, что они вызваны вовсе не нерешительностью,
а желанием подыскать верное слово, высказать свою мысль как можно точнее;
даже в этих паузах сказывалась ее гордость. Я опять с восторгом подмечал
эти краткие мгновения молчания. Целых четверть часа я слышал ее голос,
ловил каждую паузу - право, я давно уже не был так счастлив.
Да, я никогда не был так счастлив, ведь если раньше я совсем не знал
любовных мук, то совсем не знал и другого - я даже не подозревал, какое
блаженство дают человеку самые смехотворные мелочи, хоть сколько-нибудь
утоляющие его любовную жажду.
Ежедневно и без опозданий я два раза в день бегу в дедушкин розарий:
перед началом работы на фабрике и перед фабричным гудком, в час скончания
смены. Старик весьма удивлен моим внезапным интересом к его прививкам и
гибридам. А дело в том, что дорога от фабрики к рабочему поселку пролегает
мимо розария и оттуда я могу видеть Пьеретту Амабль, когда она идет на
фабрику и когда возвращается домой. Утром она бежит быстро-быстро и несет
в руке жестяной судочек с завтраком. Обожаю этот судочек. Видишь, какие
глупые чувства внушает мне любовь. После работы за ней иногда заходит ее
итальянец, и они идут под ручку. Он никогда не забывает преподнести ей
какой-нибудь цветок, и Пьеретта прикалывает его себе на грудь. Так вот, я
с восторгом вставал бы до рассвета и ездил бы собирать бидоны с молоком у
здешних ужасных мужиков, как собирает их этот малый, я с наслаждением жил
бы так же, как он, пусть меня ждала бы лопата землекопа или грузовик
сливного пункта, лишь бы иметь право не то чтобы проводить с Пьереттой
ночи - о таком счастье я и мечтать не смею, - а только право выходить ей
навстречу и ждать ее с цветком в руке у ворот "моей" фабрики.
Если б ты видела, как нежно она опирается на его руку! Вчера они шли
мимо розария, и она смеялась, запрокидывая голову, и смотрела ему в глаза.
А он милостиво улыбался, и только - очевидно, он находит, что все это в
порядке вещей. Я следил за ними; как тигр. Никогда еще никто так не желал
смерти своему врагу.
Пора в розарий! Бегу! "О муки, о блаженство!"
Целую тебя.
Твой несчастный брат,
Филипп.
ПИСЬМО IX
Натали Эмполи - Филиппу Летурно.
Сен-Тропез, июль 195... г.
Ах ты беззубый тигр, залезший в розовый куст!
Вместо того чтобы декламировать "Любовный письмовник", постарайся
овладеть этой женщиной. Если мужчина действительно полон желания - уж
поверь моему женскому опыту, - он добьется своего. Мы так привыкли к
ухаживаниям поклонников, которые не могут на деле показать себя мужчинами,
когда их припрут к стенке, что мы не в состоянии сказать "нет", когда нас
хотят по-настоящему. Бессилие мужчин приводит к доступности женщин. В
Италии, где мужчины сохранили некоторую мужественность, женщины еще
защищаются.
Весь вопрос вот в чем: действительно ли ты желаешь эту женщину? И
желаешь ли ты ее с такой же силой, как ее итальянец (впрочем, мне он не
кажется серьезной помехой - вероятно, он слишком избалован легкостью
побед)? Твое поведение в прошлом не свидетельствует о твоих больших
коренной переворот на предприятии, прославившем семейство Летурно..."
Он беззвучно рассмеялся. Мать надела темные очки, как будто собиралась
играть в покер. Не понимаю, зачем ей прибегать к темным стеклам, - лицо у
нее и так никогда ничего не выражает. Но она не сделала Валерио ни единого
возражения. И я тоже, ибо, сколько я ни искал, я не нашел в его
предложениях ловушки, да и сейчас не нахожу.
"Только не принимай все слишком всерьез", - сказал мне он.
"В фетиши я не верю", - ответил я.
"Если ты не опьянеешь от славословий и фимиама сто поводу
"Рационализаторской операции Филиппа Летурно", ты сделаешь большой шаг
вперед. Твой дед, в конце концов, был просто кустарем. А ты будешь
посвящен в тайны тех театральных постановок, к которым сводятся теперь все
крупные дела. До свиданья, Филипп".
"До свидания, Валерио", - сказал я без всякой неприязни на этот раз.
Мне, право, нравится его склад ума. Надо будет объяснить моим друзьям
коммунистам, что не все крупные буржуа устроены на один манер и что среди
финансистов можно встретить человека гуманного.
А теперь мы должны сдержать свое слово, наше слово. Что мы ответим
матери, когда она явится сюда за твоей подписью, за пресловутой
доверенностью? Боюсь, что из-за твоего бегства все пойдет насмарку. Прошу
тебя, поговори с ней по телефону тотчас же, как получишь мое письмо.
Но довольно говорить о тех заботах и тревогах, которые ты мне
доставляешь своими сумасбродными выходками. Завтра, как только откроется
контора, вызову официально Пьеретту Амабль и сообщу ей о нашей победе.
До свидания, моя свирепая Натали.
Твой Филипп.
ПИСЬМО II
Натали Эмполи Филиппу Летурно
Сент-Тропез, июнь 195... г.
Тебя надули, бедняжечка!
Не успел ты выйти из-банка, как твоя мамаша уже позвонила по телефону в
"замок" (как выражаются в Клюзо) - так ей не терпелось реализовать победу.
Дед побежал к твоему флигелю и постучался в окно.
"Моя невестка, эта бандитка, вызывает тебя к телефону", - сказал он.
Очень любезно с его стороны, что он утруждает себя из-за "бандитки",
ограбившей его дочиста. На его месте я бы сразу же повесила трубку. Все
Летурно размазни.
Я попросила ответить, что меня нет дома, и сейчас же уехала, чтобы не
обрушиться на тебя с ругательствами, когда ты вернешься. Ведь всем
известно, что ты - моя слабость.
Воображаю, как горячо благодарила тебя твоя малютка коммунистка за то,
что ты избавил ее от необходимости дать сражение. Дурачок! Так ты и не
понял, что теперь уж ее наверняка сожрут. Помнишь стишки, украшавшие буфет
в нашей детской столовой:
Котеночку никто не даст покушать,
Коль он не будет старших слушать.
Ну вот и слушайтесь оба старших. А я буду загорать на солнышке.
Натали.
(Письмо разминулось со следующим, письмом III, посланным
Филиппом до получения письма II.)
ПИСЬМО III
Филипп Летурно Натали Эмполи
Клюзо, июнь 195... г.
Мама приехала в Клюзо раньше, чем я думал, - через два часа после моего
возвращения.
"Где Натали?"
Я показал ей любезную записку, которую ты оставила на моей постели.
Никаких комментариев не последовало. В ответ на просьбу объяснить все это
мама только пожала плечами. Она, как и ты, заранее уверена, что я по своей
бестолковости ничего понять не способен. Зато она сама принялась
допрашивать меня. Что говорила Натали? Что делала? Виделась ли с отцом?
Поди спроси у прислуги, в какую сторону Натали поехала. Все это говорилось
зловещим тоном - ни дать ни взять сыщик из уголовного романа "черной
серии". При каждом новом вопросе рука у меня вздрагивала, я все порывался
прикрыть локтем лицо, словно опасался града оплеух. Ответы я давал самые
несуразные. Она вошла не поздоровавшись, ушла не попрощавшись. Явилась и
исчезла, как статуя командора.
Утром, в девять часов, я позвонил по телефону твоему отцу и сказал, что
ты уехала. Он, очевидно, это уже знал. Я спросил:
"А как будет с нашей "операцией"? Состоится?"
"Разумеется, - ответил он. - Почему же не состоится?"
"Натали не дала своей подписи".
"Какой подписи?"
"Доверенности не дала".
"Доверенность ее не имеет никакого отношения к нашему (в голосе легкая
ирония) начинанию - "Рационализаторской операции Филиппа Летурно".
"Значит, я могу сообщить?"
"Можешь сообщить друзьям о своей победе".
Я сейчас же послал за Пьереттой Амабль. Как только она переступила
порог кабинета, я подошел к ней и положил ей руки на плечи. Еще вчера я бы
не дерзнул на это.
"Мы выиграли!" - воскликнул я.
Пьеретта отвела мои руки.
"Что вы выиграли?" - спросила она.
"На фабрике не будет коренных перемен. Я договорился с отчимом".
Она посмотрела на меня почти таким же холодным взглядом, как мама, и
спросила:
"Какую каверзу вы еще строите?"
"Каверзу?"
"Да. Вы и ваша семейка".
"Моя сводная сестра, Натали Эмполи, мне очень помогла..."
Она не дала мне договорить.
"Что вы рассказывали матери?"
Она беседовала со мной почти таким же сыщицким тоном, как мама. Вопросы
так и сыпались один за другим.
"По какому праву вы говорили с матерью обо мне? Сколько раз вы меня
видели? Что вы вообразили?"
Короче говоря, выяснилось, что в прошлое воскресенье мама ездила в
Клюзо, пока мы - ты, Бернарда и я - дрыхли после попойки. Должно быть, на
моем лице изобразилось глубочайшее изумление, ибо "малютка коммунистка",
как ты ее величаешь, прекратила допрос. С минуту она молча смотрела мне в
глаза, нисколько не заботясь, какое впечатление это на меня производит,
словно перед ней был зверь из зоологического сада. Потом тихонько
рассмеялась.
"Решительно ничего не понимаю в вашей тактике".
"Право, тут какое-то недоразумение", - робко произнес я.
"Ну хорошо, расскажите все, с самою начала".
И она преспокойно уселась в "клубное кресло", которое я с таким трудом
выцарапал у администрации АПТО.
Я рассказал ей - довольно путано, потому что она слушала в полном
молчании и я из-за этого робел, - рассказал ей о первой моей поездке в
Лион вместе с Нобле, о том, как Валерио проявил интерес к нашему докладу и
предложениям, о сопротивлении мамы, о твоем заступничестве и об
ультиматуме, который ты предъявила. Потом рассказал о вчерашнем
приглашении в Лион, особо подчеркнул свою стойкость и в заключение сообщил
о компромиссном предложении Валерио.
"Что вы об этом думаете?" - спросил я под конец.
"Ничего не понимаю", - ответила она.
"Чего вы не понимаете?"
"Прежде всего не понимаю, что побудило вашу сестру пойти на этот
шантаж?"
"Нет, постойте, - воскликнул я, - лучше скажите, что вы думаете о тех
результатах, которых я в конечном счете добился?"
"Я должна поговорить с товарищами. Очень возможно, что профсоюзу
придется выступить против... - она улыбнулась, - против
"Рационализаторской операции Филиппа Летурно", Лично я буду убеждать
товарищей выступить против".
Я разволновался.
"А я-то так был уверен, что доставлю вам удовольствие!"
"Но почему, почему ваше семейство так упорно желает доставлять мне
удовольствие?" - воскликнула она.
"Но, видите ли, ведь..."
"В каком цехе, - прервала она меня, - в каком цехе АПТО решило провести
вашу "Рационализаторскую операцию"?"
"В Сотенном цехе" (так предложил Валерио, я забыл тебе об этом
написать).
"Но ведь это самый большой наш цех!"
"Я как раз и указал на это отчиму, а он мне ответил, что в Клюзо на
фабрике работает свыше тысячи человек и, следовательно, только одной
десятой части всего количества рабочих придется "менять свои навыки". А
кроме того, они получат прибавку к заработной плате".
"А увольнения будут?"
"Отчим дал твердое обещание, что рабочих, которые окажутся лишними в
Сотенном цехе, распределят по другим цехам. Никаких увольнений не будет".
"Мы по опыту знаем, чего стоят хозяйские обещания. Почти наверняка могу
сказать, что профсоюз выступит против вашей "рационализации".
"А я-то думал, что хорошо сделал..."
Должно быть, у меня была глупейшая физиономия, как и подобает
простофиле. Пьеретта опять с любопытством поглядела на меня. Потом она
стала мне разъяснять, почему при капиталистическом строе за увеличение
производительности на предприятиях всегда расплачиваются рабочие. Кажется,
речь шла об этом, но я, по правде говоря, не слушал и понял только
(единственный мой вывод из ее слов), что в рабочем вопросе политика - дело
чрезвычайно сложное и ее правила мне неизвестны. Получилось у меня так же,
как при игре в бридж (ты ведь знаешь, какой я плохой игрок), я, видимо,
допустил какую-то грубую ошибку, а воображал, что сделал блестящий ход.
Пока моя политическая деятельница читала мне лекцию, я размышлял и
пришел к следующему выводу: Валерио и мама нарочно повернули дело так,
чтобы я по-дурацки выставил свое требование, нарочно "запутали" меня, и
все тут меня обманывали, даже ты. А Пьеретта Амабль меня презирает, и
совершенно справедливо. У меня никогда не было хорошего "аллюра".
Выйдя замуж за твоего отца, мама попала в то общество, где вращается
он, то есть в среду энглизированных французов (Валерио относится к
англичанам с безоговорочным восхищением, так же как мама относится к
американцам, хотя он и не выражает своих восторгов с таким откровенным
бесстыдством, как она). Мама тотчас усвоила жаргон этих кругов. Когда мне
было тринадцать лет, она каждый вечер твердила; "У вас плохой "аллюр",
придется вас "одернуть". Это были выражения жокеев и лошадников, и когда я
это узнал, то был уязвлен до глубины души. Я решил не поддаваться
дрессировке и нарочно идти плохим "аллюром", как бы наездники меня ни
одергивали.
"В общем и целом, - сказала мне Пьеретта Амабль, - будь вы настоящим
хозяином, вы бы сразу поняли весь смысл этой операции. Но все равно, что
бы вы ни утверждали, а в вас заговорил классовый инстинкт, и вы пришли к
тем же результатам". (Не знаю, верно ли я передаю ее слова, - мне плохо
даются термины политического бриджа, но grosso modo [в общих чертах
(итал.)] смысл ее слов был точно такой.)
Пьеретта Амабль меня "одернула". У нее тоже повадки наездницы. Но
впервые в жизни мне было приятно, что меня "одергивают". Может быть, я не
такое уж безнадежно злое животное. Кстати сказать, для Пьеретты манеры
наездницы куда естественнее, чем для мамы, - в маме все время чувствуется
выскочка.
"А помните, что писал Сталин? - вдруг заявил я, пытаясь с честью выйти
из положения. - Он писал, что надо уметь заключать компромиссные
соглашения". (Я смутно помнил, что где-то читал это.)
"Нет, вы вовсе не компромиссное соглашение заключила - немедленно
"одернула" меня Пьеретта. - Вы по собственному своему почину повели этот
торг, пошли на маклерскую сделку и заключили ее в духе подлейших
буржуазных политиков. И вполне естественно, - вдруг заявила она, - что
ваша мать вообразила, будто я состою у вас в любовницах".
Только тут я понял, зачем мама приезжала в воскресенье в Клюзо: она
решила, что у меня связь с Пьереттой, и примчалась с целью выторговать наш
разрыв.
Я был до того возмущен, разъярен, пристыжен и так бурно выражал свое
негодование, что Пьеретта Амабль в конце концов сжалилась надо мной. Она
простилась очень миролюбиво и на прощанье, поглядев мне в глаза,
улыбнулась "почти нежной" улыбкой.
Вывод таков: к черту "Рационализаторскую операцию Филиппа Летурно".
Играйте в бридж без меня. Выхожу из игры. Вернусь "к милым сердцу книгам",
кои буду читать, растянувшись на раскладушке. А в те немногие часы,
которые я провожу в служебном кабинете, восседая в подаренном тобой
прекрасном кресле, обитом кожей мертворожденного теленка, милейший Нобле
будет оберегать меня от вторжения непрошеных посетителей. Только вот беда
- ни одна книга меня больше не интересует.
Желаю тебе объявить противнику "большой шлем".
Филипп.
ПИСЬМО IV
Филипп Летурно Натали Эмполи
(Ответ на письмо II, посланное Натали Эмполи Филиппу
Летурно до получения ею письма III.)
Клюзо, июнь 195... г.
Меня и в самом деле надули, дорогая Натали, хотя я еще как следует не
понимаю, кто и с какой целью. А впрочем, наплевать мне на все. Но из моего
письма, посланного третьего дня, ты, конечно, поняла, что моя "малютка
коммунистка", как ты ее называешь, не даст себя сожрать.
Сейчас был у меня в кабинете инженер Таллагран, на которого возложено
практическое проведение "РО" (так на фабричном жаргоне называют
"Рационализаторскую операцию АПТО - Филиппа Летурно", и, по-моему,
сокращенное название гораздо лучше). С того дня как я "работаю" на
фабрике, он впервые удостоил меня визитом. До сих пор он выказывал мне
непоколебимое презрение, как и подобает специалисту относиться к
дилетанту, к избалованному бездельнику. А теперь он пришел спросить мое
мнение относительно разработанного им проекта осуществления моего "смелого
и замечательного плана" и т.д. Я хоть и не заглядывал в проект, принялся
расхваливать "замечательную исполнительность и практический ум" Таллаграна
и т.д. Теперь он держится тихоньким пай-мальчиком - вероятно, на него
подействовали рассказы Нобле и сочетание моего имени с пресловутой
"Рационализаторской операцией", "РО", и он вообразил, будто я пользуюсь
известным влиянием в недоступной для него сфере, где решаются судьбы АПТО.
Вот комедия!
Как не похожа на него Пьеретта Амабль! В прошлый раз, когда она меня
распекала, я все смотрел на нее, и мне на ум приходила мысль, что она как
отточенная шпага, как стальной клинок. По-моему, это самое верное
сравнение. Некоторые люди созданы иначе, чем обыкновенные смертные, они на
всем прочерчивают след, а сами неуязвимы. Я не слушал ее наставлений, а
думал только о том, что она гордая. Первый раз в жизни встречаю гордую
женщину. В тринадцать лет я записал в своем дневнике афоризм Шелли: "Из
всех свойств человеческой души меня больше всего пленяет гордость".
И я все гадаю - почему она в то утро улыбнулась мне "почти нежной"
улыбкой. В сущности, я сегодня весь поглощен этой загадкой и даже читать
не могу.
Как славно раньше писали в конце письма: "Обнимаю тебя от всего сердца,
дорогая сестра". Сегодня я полон нежности и тоже хочу кончить свое
послание этими словами.
Обнимаю тебя от всего сердца, дорогая сестра.
Филипп.
P.S. ...и желаю тебе мира душевного.
ПИСЬМО V
Натали Эмполи Филиппу Летурно
Сен-Тропез, июнь 195... г.
Милый братик! Счастливец, ты познаешь чистые волнения сердца! А я тут
умираю от скуки и наверняка умру очень скоро. Ненавижу Сен-Тропез. Как
погляжу на лоснящиеся от орехового масла тела первых "курортниц", (здесь
так говорят); меня тошнит. Еще тошнит от запаха анисовки. Весь город
пахнет анисовой водкой, как Париж по воскресеньям пахнет коньяком. Франция
когда-нибудь преставится от чрезмерного употребления анисовой. Я к тому
времени уже буду лежать в могиле, опившись виски. Так и кончится старая
цивилизация, давшая миру Версальский дворец, АПТО и Пьеретту Амабль.
Надеюсь, твой роман идет успешно. Почему бы вам с Пьереттой не приехать
ко мне провести свой отпуск? Я бы сняла виллу в каком-нибудь уединенном
уголке, куда не доходит запах орехового масла и анисовой водки, а Бернарда
была бы нашей домоправительницей. Она полна бешеной злобы оттого, что ей
все не удается вырвать у меня подпись и заслужить тем самым вечную
признательность твоей матушки. А мне весело - не получат они подписи!
Дозволь коснуться тихим поцелуем твоей груди, где вдруг забилось
сердце.
Натали.
ПИСЬМО VI
Филипп Летурно Натали Эмполи
Клюзо, июнь 195... г.
Я, может быть, и приеду к тебе в Сен-Тропез, но - увы! - один. В
прошлый раз я ведь тебе писал, как я целых двое суток восхищался гордостью
Пьеретты Амабль. Ты же, по своему обыкновению, все свела к постельным
делам. Ничего этого и в помине нет, никогда об этом и речи не было.
К тому же у нее есть любовник. Он итальянец, работал землекопом на
железной дороге, был уволен, а теперь развозит молоко. Ты его знаешь и как
будто даже пыталась соблазнить его. Помнишь, тот высокий, черноволосый и
смуглый парень, который подрался на балу в Клюзо? Его прозвище -
Красавчик. Они только что зажили "по-семейному" (как мне сообщил Нобле);
весь рабочий люд в Клюзо только об этом и говорит, так как она, кажется,
отличалась до сих пор самой суровой добродетелью. Секретарша дирекции
(прыщавая пигалица) сказала: "Стоило Пьеретте столько лег разыгрывать
недотрогу, чтобы теперь спутаться с макаронщиком".
А я, думается мне, угадываю причины такого союза и вижу, что идут они
вовсе не "от сердца". Итальянец Пьеретты слывет передовым коммунистом; в
прошлом году он взбунтовал всех землекопов на своем участке, образовал из
этих итальянцев и арабов нечто вроде ополчения. И говорят, до сих пор
руководит ими. Пьеретта Амабль - фанатичка, как и все коммунисты. Она ни
за что не согласится "деклассироваться", сойдясь с таким человеком, как я,
если б я даже возымел такие намерения. Она, несомненно, сочла за благо
вступить "через посредство" Красавчика в союз со всеми народами
колониальных и полуколониальных стран, говоря языком коммунистов.
В воскресенье утром я встретил их на главной улице Клюзо. Он нес ее
сумку с провизией, на нем был, как видно, лучший его костюм и розовая
рубашка (итальянский вкус!). Словом, принарядился ради праздника. А она
все равно была гордая, как всегда, и в черном своем заштопанном платьице
казалась удивительно породистой, и держится она так, как не умеют
держаться наши с тобой знакомые. Наверно, вот с таким же гордым
спокойствием выступала Элеонора Аквитанская рука об руку с Генрихом
Английским, грубым саксом, за которого она вышла замуж из государственных
соображений, радея о своем королевстве. Ведь теперь только коммунисты
способны поставить политические интересы выше голоса сердца и даже тела.
А мы с тобой, моя неродная ни по матушке, ни по батюшке сестрица, мы
два несчастных детеныша, далекие от каких бы то ни было интересов:
сердечных, плотских, денежных, политических, - и нам остается только
посылать друг другу нежные и довольно невеселые приветствия.
Все-таки целую тебя.
Филипп.
P.S. Иной раз мне думается, что лишь тебя одну я мог бы полюбить как
женщину. Да и не было ли меж нами такой любви?
ПИСЬМО VII
Натали Эмполи Филиппу Летурно
Сен-Тропез, июнь 195... г.
Итальянец очень хорош, бедный ты мой братец, и политика тут ни при чем.
Твоя Пьеретта мне нравится: у нас с ней одинаковый вкус. Мы бы с ней
подружились, если б ты привез ее ко мне, а не допустил бы, чтобы ее увели
из-под самого твоего носа. Но раз эта девчонка питает склонность к
красивым мужчинам, для тебя не все потеряно. Ведь женщины находят тебя
красивым. Только я одна знаю тебя как облупленного и чувствую, сколько в
тебе "дряблости", несмотря на твою шею Юпитера Олимпийского, какая
приторность в твоем голосе, который мои школьные подруги называли
бархатным (хотя, откровенно говоря, он скорее уж ватный), какая пустота за
твоим высоким челом, торжественным, будто Сакре-Кер. Но все это может
создать иллюзию мужественности.
Как-нибудь выпутывайся сам. Я тебя пущу в Сен-Тропез только вместе с
этой девчонкой, в которую ты влюблен, хотя и пытаешься (весьма неловко)
отнекиваться от этого. А если приедешь с ней, то придется тебе, пожалуй,
защищать свою добычу от меня самой, если ты собираешься владеть ею в
единственном числе (у тебя ведь хватит ума на такие выдумки).
Натали.
P.S. Мы с тобой никогда не узнаем, случилось то самое или нет. Мы были
вдребезги пьяны в тот вечер, когда "это" могло произойти.
ПИСЬМО VIII
Филипп Летурно - Натали Эмполи.
Клюзо, июнь 195... г.
Это правда, я люблю Пьеретту Амабль. Должно быть, я полюбил с того
самого вечера, когда впервые увидел ее на балу в Клюзо, такую стройную,
строгую, полюбил с того мгновения, когда она, улыбнувшись, с такой
благородной простотой отказалась танцевать со мной. Но я тогда еще не
знал, что такое любовь, и не догадывался, что она пришла ко мне.
Твои шуточки (в Лионе, у твоего отца) чуть было не открыли мне истину,
и я втайне уже сознавал, что меня интересует эта гордая женщина, делегатка
"моих" рабочих. Но я не знал, из чего исходит мое тяготение к ней, и
смешивал свое все возраставшее чувство с вечной моей потребностью
заслужить уважение наших "классовых врагов".
Даже при последнем нашем разговоре, происходившем у меня в кабинете,
когда она преспокойно "одернула" меня, я еще не знал, что люблю ее. Но
когда на прощанье она улыбнулась "почти нежной" улыбкой, я предался смелым
мечтам! В воображении я видел себя возле нее, видел ее возле меня - на
всех путях земных и во всех обстоятельствах жизни.
Когда я узнал, что она живет с этим итальянцем, с рабочим, я понял, что
она недосягаема для меня: к преграде классовой, стоящей меж нами, еще
прибавилось ее чувство к другому. Но было уже поздно. С того мгновения,
когда я так глупо усмотрел проблеск нежности в ее улыбке и вообразил, что
Пьеретта может полюбить меня, я сам крепко полюбил ее. И теперь я уж не
властен над своим сердцем. Вот и все.
Пьеретта Амабль ничего не знает о моей любви. Я больше не вызывал ее к
себе в кабинет. Моя любовь может показаться ей оскорбительной - ведь я
вдвойне хозяин Пьеретты: как директор по кадрам, а еще больше как сын
мадам Эмполи, связанный через нее с несколькими семействами, которые
держат в своих руках почти все текстильные фабрики в мире. Она подумает,
что я хочу ее купить. А тогда даже то немногое, что я попытался сделать
для нее и для ее товарищей, - это заступничество перед твоим отцом и моей
матерью, так неудачно обернувшееся (до сих пор еще не понимаю почему), но
все же убедившее Пьеретту Амабль в моих благих намерениях, - показалось бы
совсем иным; вздумай я теперь открыться в своих чувствах, все было бы
опошлено и я предстал бы в роли галантного покупателя уличной красотки,
которую он угощает рюмочкой спиртного, прежде чем сторговаться с нею на
ночь.
Со дня последней нашей встречи она два раза приходила по делу в личный
стол. Я предоставил Нобле разговаривать с ней. Мне бы не удалось скрыть
своего волнения, а тогда я навеки лишился бы надежды прочесть в ее глазах
не одно лишь презрение. Я заперся на ключ во избежание каких-нибудь
сюрпризов, а сам приник ухом к дверям, чтобы слышать ее голос. Ока о
чем-то спорила, очень решительно. Иногда она останавливалась посреди
фразы, и я узнавал обычные ее краткие паузы, которые заметил во время
наших с нею бесед, - я понимал, что они вызваны вовсе не нерешительностью,
а желанием подыскать верное слово, высказать свою мысль как можно точнее;
даже в этих паузах сказывалась ее гордость. Я опять с восторгом подмечал
эти краткие мгновения молчания. Целых четверть часа я слышал ее голос,
ловил каждую паузу - право, я давно уже не был так счастлив.
Да, я никогда не был так счастлив, ведь если раньше я совсем не знал
любовных мук, то совсем не знал и другого - я даже не подозревал, какое
блаженство дают человеку самые смехотворные мелочи, хоть сколько-нибудь
утоляющие его любовную жажду.
Ежедневно и без опозданий я два раза в день бегу в дедушкин розарий:
перед началом работы на фабрике и перед фабричным гудком, в час скончания
смены. Старик весьма удивлен моим внезапным интересом к его прививкам и
гибридам. А дело в том, что дорога от фабрики к рабочему поселку пролегает
мимо розария и оттуда я могу видеть Пьеретту Амабль, когда она идет на
фабрику и когда возвращается домой. Утром она бежит быстро-быстро и несет
в руке жестяной судочек с завтраком. Обожаю этот судочек. Видишь, какие
глупые чувства внушает мне любовь. После работы за ней иногда заходит ее
итальянец, и они идут под ручку. Он никогда не забывает преподнести ей
какой-нибудь цветок, и Пьеретта прикалывает его себе на грудь. Так вот, я
с восторгом вставал бы до рассвета и ездил бы собирать бидоны с молоком у
здешних ужасных мужиков, как собирает их этот малый, я с наслаждением жил
бы так же, как он, пусть меня ждала бы лопата землекопа или грузовик
сливного пункта, лишь бы иметь право не то чтобы проводить с Пьереттой
ночи - о таком счастье я и мечтать не смею, - а только право выходить ей
навстречу и ждать ее с цветком в руке у ворот "моей" фабрики.
Если б ты видела, как нежно она опирается на его руку! Вчера они шли
мимо розария, и она смеялась, запрокидывая голову, и смотрела ему в глаза.
А он милостиво улыбался, и только - очевидно, он находит, что все это в
порядке вещей. Я следил за ними; как тигр. Никогда еще никто так не желал
смерти своему врагу.
Пора в розарий! Бегу! "О муки, о блаженство!"
Целую тебя.
Твой несчастный брат,
Филипп.
ПИСЬМО IX
Натали Эмполи - Филиппу Летурно.
Сен-Тропез, июль 195... г.
Ах ты беззубый тигр, залезший в розовый куст!
Вместо того чтобы декламировать "Любовный письмовник", постарайся
овладеть этой женщиной. Если мужчина действительно полон желания - уж
поверь моему женскому опыту, - он добьется своего. Мы так привыкли к
ухаживаниям поклонников, которые не могут на деле показать себя мужчинами,
когда их припрут к стенке, что мы не в состоянии сказать "нет", когда нас
хотят по-настоящему. Бессилие мужчин приводит к доступности женщин. В
Италии, где мужчины сохранили некоторую мужественность, женщины еще
защищаются.
Весь вопрос вот в чем: действительно ли ты желаешь эту женщину? И
желаешь ли ты ее с такой же силой, как ее итальянец (впрочем, мне он не
кажется серьезной помехой - вероятно, он слишком избалован легкостью
побед)? Твое поведение в прошлом не свидетельствует о твоих больших