Роже Вайян. Бомаск

появились у Раймонды в то воскресное утро, когда у нее в доме сел за стол
рабочий Кювро, приглашенный к обеду. Раймонда ненавидела Кювро за то, что
он резал правду в глаза, как ее родной отец, брессанский крестьянин.
Припадки ее выражались в блуждающей судороге, сводившей то руку, то ногу;
однажды боль подкатила к сердцу, Раймонда впала в глубокий обморок;
боялись, как бы она не умерла. Миньо стал возить жену к докторам, объездил
с ней всю область, даже лечил ее у какого-то знахаря в Сент-Мари-дез-Анж.
- Недавно мы возили ее в Лион, к невропатологу, - сказала Мари-Луиза.
Вернулся Миньо.
- Тебе бы следовало выступить, - сказал он Пьеретте Амабль.
- Только не сейчас, - возразила Пьеретта. - Одни увлечены танцами, а
другие пьяны и ничего не поймут.
- Но ведь так нельзя! Коммунисты устраивают вечер, и никто из нас не
выступит с речью! - возмущался Миньо.
- О чем, по-твоему, я должна сказать? - спросила Пьеретта.
- Скажи о необходимости единства между трудящимися.
- Выступи сам, если у тебя хватит храбрости.
- Нет, говори лучше ты, - настаивал Миньо.
- Не понимаю - почему?
- Потому, что меня не любят, - заявил Миньо.
- Ну что ты выдумываешь? - воскликнула Пьеретта, и на мгновенье тень
затуманила ее большие черные глаза.
В зал вошел Красавчик и направился прямо к нашему столу.
- Добрый вечер, мадам Амабль, - сказал он, энергично встряхнув ей руку.
Я глядел на него с удивлением. Пожимая Пьеретте руку, он расправил
плечи и слегка откинул назад голову: так итальянцы здороваются, когда
хотят выразить кому-нибудь особое свое уважение (немцы в таких случаях
низко склоняют голову, а поляки сгибают стан). Но меня удивило не только
то, что он как будто вытянулся во фронт перед Пьереттой. Изменился даже
звук его голоса, и в его приветствии: "Здравствуйте, мадам Амабль" - не
было нежных или чуть насмешливых заговорщических ноток, которые обычно
проскальзывали в его разговорах с женщинами и, случалось, раздражали меня;
теперь в его тоне я даже усмотрел некоторую чопорность. И почему он сказал
"мадам Амабль", когда все здесь называют эту молодую женщину просто
Пьереттой?
- Добрый вечер, Красавчик, - ответила Пьеретта. - Что ж ты так поздно?
- Нынче весь день я провел с земляками в горах, выше Гранж-о-Вана. Они
там жгут в лесу уголь.
Он говорил свободно, уверенно, словно вел беседу в светской гостиной. Я
лишний раз восхитился учтивой непринужденностью манер, свойственной
итальянскому народу.
- ...Последние три километра там даже и дороги нет никакой. Товарищи
вышли меня встречать и привели с собой оседланного мула. В деревне они не
живут - только раз в неделю посылают кого-нибудь туда за провизией.
- А я и не знал, что в здешних краях жгут уголь, - сказал Миньо.
- Ну разумеется, где ж тебе знать! - уколола его Пьеретта. - Ты про наш
край знаешь только то, что услышишь в комитете секции.
- Красавчик, - сказала Маргарита, - пригласи меня танцевать.
И она поднялась с места. Итальянец обнял ее за талию, они двинулись
скользящим шагом по валу.
- Красавчик... - задумчиво сказал Миньо. - Почему вы все зовете его
Красавчик?
- Да ведь это почти что его имя, - сказала Пьеретта. - К тому же он, по
нашему женскому мнению, очень хорош, хотя и далеко не красавец. Ты не
понимаешь самых простых вещей, бедный мой Фредерик.
- Верно, не понимаю, - согласился Миньо. - Такое несчастье! Отсюда все
мои политические ошибки.
- Довольно, довольно! - воскликнула Пьеретта. - Нашел время каяться.


В эту минуту прибыла еще одна группа регбистов, они явились прямо с
пирушки, где праздновали победу, одержанную ими в тот день над командой
Лион-Вилербан в матче игроков второй категории. Впереди шествовал капитан
команды, сын торговца Бриана, в клетчатой рубашке с расстегнутым воротом,
стянутой кожаным поясом с медной пряжкой. У него был особый стиль:
полуковбой, полудесантник. Регбисты не любили его и терпели только потому,
что его отец, лесоторговец, первый богач в Клюзо, оплачивал майки, бутсы и
разъезды команды (женскую баскетбольную команду субсидировало АПТО).
Оркестр заиграл танго. Красавчик и Маргарита были почти одни на кругу.
Он ловко вел свою даму, касаясь щекой ее щеки.
Сын Бриана стоял в зале, засунув руки в карманы и широко расставив
ноги. Он разглядывал танцующих.
- Ай да макаронщики! Первые кавалеры у наших девчонок! - сказал он
очень громко, желая привлечь внимание всего зала.
Красавчик сразу остановился.
- Прошу тебя, - взмолилась шепотом Маргарита. - Ну прошу тебя... Не
затевай драки.
Красавчик покружил свою партнершу и оказался как раз напротив Бриана,
но на другой стороне зала.
- Прошу тебя... - шептала Маргарита. - Не затевай драки. Ведь этот бал
устраивают коммунисты. Полиция только того и ждет... у наших друзей будут
неприятности.
Красавчик через каждые два шага тянул свою даму к краю круга и, глядя
через ее плечо, старался поймать взгляд молодого Бриана. Маргарита,
откидываясь назад, пыталась увести своего кавалера в глубину зала.
- Не смей этого делать, не смей! - шептала она. - Слышишь? Подумай о
Пьеретте. Подумай о всех наших товарищах коммунистах.
Они опять принялись скользить, прижавшись друг к другу, но Маргарита
чувствовала, что ноги Красавчика дрожат, и поняла, что дрожит он от
сдерживаемого гнева.
Бриан медленно пересек зал, расталкивая на пути танцующие пары. Все
остановились, кроме Маргариты и Красавчика. Бриан подошел к ним и положил
руку на плечо Маргариты. Итальянец немного отодвинулся от девушки. Она
побледнела. Зато у Красавчика больше не дрожали ноги. Он весь сжался. "Как
будто перед прыжком в воду", - подумала Маргарита.
- Этакая милочка, - сказал Бриан, нажимая ладонью на плечо Маргариты, -
этакая милочка не для твоего носа, макаронщик!
Маргарита вырвалась от него. В то же мгновенье Красавчик дал ему
оплеуху и ударил под ложечку. Бриан свалился.
- Регбисты, ко мне! Ко мне, регбисты! - заорал он, поднявшись на ноги.
Из носу у него текла кровь, он вытирал ее тыльной стороной руки и
стряхивал с пальцев красные капли. Красавчик ждал, весь подобравшись,
напружинив мускулы. Бриан ринулся на него.
Но уже подоспели распорядители, разняли, растащили противников. Тут
прибежали и другие парни, болтавшие у подъезда или сидевшие в соседнем
кафе, так как на балу им было скучно.
Регбисты стояли в нерешительности. Всыпать макаронщику? Ладно, это еще
куда ни шло. Но вот как пойти против коммунистов? Тут уж другое дело.
Коммунисты ни за что не позволят сорвать их собрание или бал, живо дадут
отпор. В Клюзо это всем было известно. К тому же в команде регбистов,
субсидируемой папашей Брианом, было несколько "сочувствующих", а один даже
получил недавно партийный билет. Они держались немного в стороне от
остальных. Конечно, неловко, особенно после выигранного матча, смотреть
сложа руки, как колошматят капитана твоей команды, но и неохота лезть в
драку со своими же ребятами. И регбисты стояли в полном смятении.
Как раз тут в зал вошел железнодорожник Визиль, бывший командир
партизанского отряда.
Два парня-распорядителя схватили в охапку Бриана, а тот совсем
остервенев, норовил лягнуть их и все пытался расстегнуть пояс, чтобы
пустить его в ход.
Красавчик стоял немного поодаль, не сводя глаз с Бриана.
- Ко мне, регбисты! - вопил Бриан, лягаясь изо всех сил.
- Бей макаронщика! Франция для французов! - заорал о другого конца зала
колбасник Морель, у которого были неприятности в дни Освобождения, потому
что он оказывал "услуги" петэновской милиции. Морель пришел вместе с
командой регбистов, он был одним из ее болельщиков.
- Заткнись, колбасник! - прогудел кто-то над его ухом.
Морель вздрогнул и, повернувшись, очутился лицом к лицу с Визилем.
- Ты что? Хочешь, чтоб я еще разок заглянул в твою лавочку? - спросил
Визиль.
На лбу у колбасника сразу выступил пот.
- Извините, господин майор! - забормотал он. - Извините!..
У него тряслись отвислые пухлые щеки, тряслись толстые ляжки, тряслось
все его жирное тело.
Визиль спокойно прошел через зал. Тот самый Визиль, который освободил
Клюзо за неделю до прибытия американцев. Целую неделю для всего кантона в
его лице воплощалась власть административная и судебная. Визиль - член
коммунистической партии с 1929 года, но с 1946 года он перестал
участвовать в демонстрациях, не бывал на собраниях, даже не ходил на
собрания ячейки и выписывал лионскую газету "Прогресс". Первого января он
платил все членские взносы разом - и партийные, и в профсоюз, - а потом
его больше в глаза не видели, появлялся он только на ежегодном балу
компартии и всякий раз угощал рабочего Кювро бутылкой шампанского. "Когда
я действительно понадоблюсь, - заявлял Визиль, - я опять буду с вами, как
во времена Сопротивления". Служил он обходчиком на железнодорожном
переезде выше Клюзо, жил у самого леса; говорили, что он занимается
браконьерством. В добровольной пожарной дружине он состоял помощником
брандмейстера. Он не принимал участия даже в муниципальных выборах, и это
обстоятельство особенно возмущало Миньо - в комитете секции он не раз
требовал исключить Визиля из партии. Пьеретта Амабль и Кювро возражали
против исключения и склонили на свою сторону большинство; решено было
крепко поговорить с ним, но так и не поговорили. Визиль не спеша прошел
через зал, и, когда его увидели, наступила тишина.
- Это что такое? - спросил он, не повышая голоса. - Что здесь
происходит? Что все это значит?
Регбисты расступились, давая ему дорогу, но неугомонный Бриан рвался из
рук державших его парней. Визиль подошел поближе, остановился, свернул
сигарету, закурил и только тогда окинул взглядом эту живописную группу.
Бриан притих, из носу у пего все еще шла кровь и капала на клетчатую
ковбойку. Визиль сделал знак регбистам.
- Отведите его к фонтану, пусть умоется, а потом доставьте домой к
отцу.
Распорядители, державшие Бриана, передали его регбистам, и те повлекли
капитана к выходу.
- Трусы поганые! - орал Бриан своим регбистам. - Подлецы! Теперь ни
гроша от отца не получите, ни гроша! Слышите? Не будет у вас больше ни
бутсов, ни маек, ничего по будет!
- Стоп! - крикнул Визиль.
Регбисты, волочившие Бриана, остановились.
- Если наткнетесь на жандармов, - приказал Визиль, - скажите, что он
буянил в пьяном виде и вы сами его стукнули, чтобы он утихомирился.
- Будет сделано, господин Визиль, - ответили регбисты.


Регбисты вытащили Бриана на улицу. Визиль похлопал по плечу и назвал
молодцами обоих распорядителей, укротивших команду регбистов.
И тут вдруг Натали Эмполи вскочила, с шумом отодвинула свой стул и,
крикнув: "Браво! Браво! Браво!", изо всей мочи захлопала в ладоши.
Зааплодировала и Бернарда Прива-Любас, но более сдержанно, не
поднимаясь с места. Филипп Летурно тихонько посмеивался. Он уже выпил
несколько рюмок коньяку и раскраснелся, по не казался пьяным.
Все взгляды обратились в их сторону. Визиль спокойно посмотрел на
Натали, вытянул руки и, подмигнув ей, похлопал кончиками пальцев раза три.
- Браво, умница! - крикнул он.
Потом Визиль отправился в буфет и заказал бутылку шампанского, Кювро
присоединился к нему, пригласили и Бомаска.
- Ну что, видишь? - сказал Пьеретте Фредерик Миньо. - Разве я не был
прав? У твоего Визиля все повадки гангстера. Да он еще к тому же и
браконьер. Сущий анархист! Вот посмотришь, у нас еще будут из-за него
неприятности.
Пьеретта ничего не ответила и, улыбаясь, искоса поглядывала на Визиля.
Со времени Освобождения он обрюзг, отрастил себе брюшко. Пьеретта
представила себе, как летним утром, на рассвете, он осматривает свои
силки, пыхтя и обливаясь потом, карабкается в гору, обшаривает кусты.
Миньо, может быть, и прав. Однако воображение так ясно нарисовало ей
картину: хорошо знакомый дуб, под ним, задорно поглядывая вокруг, сидит
Визиль, на его седеющих кудрявых волосах блестят капли росы, а в руках у
него вынутый из силка кролик. Ей захотелось расцеловать старика в обе
щеки.
- Ну, после такой истории, - сказала она, - мне действительно надо
взять слово.
Пьеретта поднялась на сцену. Чтобы привлечь внимание публики, дирижер
трижды ударил палочкой по большому барабану. Сразу наступила тишина. После
драки все ждали еще какого-нибудь происшествия.
Пьеретта начала свою речь. Говорила она, почти не повышая голоса,
останавливалась, подыскивала слова.
- Тут сейчас оскорбили трудящегося человека, - сказала она, - только за
то, что он итальянец.
Она спрашивала, видел ли кто-нибудь из находящихся в этом зале товарные
вагоны - в них раньше возили скот, а теперь живут итальянцы и
североафриканцы, которые работают на прокладке железнодорожной ветки.
Видели? Хорошо. А почему подрядчики не нанимают на эту работу французов?
Потому что французы не согласились бы жить в таких условиях и работать за
такую плату... Хорошо.
Пьеретта говорила не спеша, подыскивая нужные, правильные слова. Видно
было, что она еще не привыкла выступать на больших собраниях. Если слово
не сразу приходило ей на ум, она останавливалась посреди фразы. Тогда все
выжидающе смотрели на ее молодое лицо с большими глазами, устремлявшими
куда-то вдаль серьезный, сосредоточенный взгляд; в зале стало еще тише,
ясно было, что все здесь любят эту черноглазую молодую женщину. Даже
пьянчуги умолкли и сидели не шелохнувшись. Пьеретта сопровождала свои
рассуждения многочисленными вводными словами: "и вот", "хорошо", "значит",
"следовательно", "далее", "спросим себя".
Мысли ее, естественно, обратились к фабрике. Она поставила вопрос: на
каких станках там работают, давно ли они служат? Двадцать пять, а то и
тридцать лет. А как известно, АПТО - международное акционерное общество.
Какими же станками оборудованы его фабрики в Германии и в Америке? Сколько
времени пользуются ими? От двух до пяти лет. И Пьеретта стала сравнивать
производительность станков... "Ну вот... Хорошо..."
- Так почему же тогда АПТО, - сказала она, - все же заставляет нас
работать на этих устаревших станках? Потому, что заработная плата у нас
ниже, чем у немецких и американских рабочих, и потому, что мы соглашаемся
жить в худших условиях, чем они. АПТО платит нам так мало потому, что ему
выгоднее, чтобы мы работали на устаревших, малопроизводительных станках,
чем покупать для фабрики новые машины. Мы с вами для АПТО дешевый вьючный
скот, так же как итальянцы и африканцы!
А в заключение она сказала, что для крупных международных монополий и
французы, и итальянцы, и североафриканцы, и немцы, и даже американцы -
словом, рабочие люди любой национальности - просто дешевый вьючный скот.
- Объединимся же все в борьбе против мировых монополий, против всех и
всяческих АПТО, которые готовят новую войну и насаждают фашизм, чтобы еще
больше эксплуатировать нас.
Под бурные рукоплескания Пьеретта сошла со сцены и села рядом с Миньо.
Заключительные слова своей речи она произнесла очень громким голосом, но
ей стало стыдно этого ораторского приема, и она покраснела. Щеки ее еще
горели, когда она села за наш столик.


- А ты почему не аплодировал? - спросила Натали Филиппа Летурно.
- Я тут волей-неволей являюсь представителем АПТО, - ответил Филипп. -
Не могу же я смиренно подставлять и левую щеку, когда меня ударили по
правой.
- АПТО вовсе не ты, а я, - возразила Натали.
Она хлопала в ладоши, пока не выбилась из сил.
- Я строго осуждаю АПТО, еще строже, чем эта малютка, - продолжал
Филипп. - Но у нее очень упрощенный подход к делу. Прежде всего неверно,
что немецким рабочим платят больше, чем французам...
- Ну вот, сразу видно хозяйского сынка, - прервала его Натали.
- А ты кто? - вскипел Филипп.
- Я - Эмполи. С четырнадцатого века все Эмполи были банкирами. Бернардо
Эмполи довел герцогов Медичи до разорения. А когда банкротство грозило
Карлу Пятому, его спас Джулио Эмполи. Эдинбургские Эмполи повелевали в
Шотландии гораздо чаще, чем английские короли. Моя нью-йоркская тетушка
вышла за Дюран де Шамбора, и у нее теперь атомные заводы. Я принадлежу к
одному из семейств, которые правят миром.
Она резко повернулась к Филиппу.
- Для меня ты "простолюдин", такой же простолюдин, как любой из этих
парней... А черноглазой я аплодировала, потому что она мне нравится...
Она налила коньяку себе и Филиппу и, подняв рюмку, заглянула ему в
глаза. Бутылка была уже почти пуста.
- За твое счастье! - сказала Натали.
Она залпом выпила рюмку. Филипп тоже поднял рюмку и одним духом выпил
коньяк. Взгляды их встретились. Глаза у Натали чуть потускнели, на щеках
горели красные пятна.
- Ты мне тоже нравишься, - глухим голосом сказала она. - И ты это
прекрасно знаешь... Хочешь, повторим?
- А к чему это привело? - бросил Филипп.
- Тогда мы оба были пьяны.
- Мы нравимся друг другу только в пьяном виде.
- Мне ты нравишься во всяком виде, - сказала она.
Послышался холодный голос Бернарды, донесшийся как будто издали.
- А я? - спросила она. - Что же мне-то остается делать?
Натали быстро повернулась к ней.
- Компаньонки не имеют права голоса, когда речь идет о серьезных делах.
И она снова обратилась к Филиппу.
- Любопытная штука, - сказала она, - это влечение семейства Эмполи к
представителям вашего семейства: у моего отца - к твоей матери, а у меня -
к тебе... Непременно поезжай в Америку, уверена, ты сделаешь там карьеру
через мою тетушку Эстер.
И, помолчав, она добавила:
- Наверное, твоя матушка как раз об этом и мечтает.
Поднявшись со стула, Филипп искал кого-то взглядом на другом конце
зала. Потом наклонился к Натали.
- В конечном счете я предпочитаю черноглазую, - сказал он. -
Черноглазая лучше.
Оркестр заиграл медленный фокстрот. Пары еще не начали танцевать.
Филипп пересек по диагонали весь зал, направляясь к столу с красными
гвоздиками. Он был высокого роста, с массивными плечами и толстой шеей,
как у всех Летурно. Движения его отличались непринужденностью, совершенно
естественной для молодого человека, видевшего начальство Только за
родительским столом. Несмотря на выпитый коньяк, он шел твердой поступью,
настолько он чувствовал себя хозяином в этом городке. Все следили за ним
взглядом.
Подойдя к Пьеретте Амабль, он склонился перед ней и пригласил
танцевать.
Пьеретта медленно подняла на него свои большие черные глаза.
- Благодарю вас, я очень устала. Сейчас не могу танцевать, - сказала
она.
Филипп еще раз поклонился и, с прежней непринужденностью пройдя через
зал, вернулся на свое место. Натали разлила коньяк по рюмкам.
- За твою черноглазую, - сказала она.
- У нее в самом деле дивные глаза, - заметил он.


- Почему ты не пошла с ним танцевать? - спросил Миньо.
- Потому, что он мой хозяин, - ответила Пьеретта.
- Мы устроили бал не только для рабочих, - поучал Миньо. - Мы
пригласили все население Клюзо. Зачем же делать различие?
Пьеретта встрепенулась.
- Ты окончательно поглупел! - воскликнула она. - Как же это я завтра
буду защищать интересы моих товарищей и сражаться с директором по кадрам,
если нынче вечером я буду с ним любезничать?
- Она верно говорит, - поддержал старик Кювро.
- По-моему, у вас обоих неправильная точка зрения, - возразил Миньо.
- Тогда пойди и пригласи его подружку, - сказала Пьеретта.
- Я не умею танцевать, - ответил Миньо.
Пьеретта кивнула Красавчику, он пригласил ее, и они пошли танцевать.


Филипп Летурно, Натали Эмполи и Бернарда Прива-Любас возвратились в
особняк около часу ночи.
Когда Филипп получил назначение на фабрику, дед отдал в его
распоряжение флигель, где прежде жили сторожа. Их уволили, как только
Франсуа Летурно отошел от дел, продав свою фабрику АПТО; оставив при себе
из всей прислуги одну кухарку, старик жил в главном корпусе, который
называли "замок". Здание это, имевшее больше двадцати комнат, не считая
мансард, было построено в восьмидесятых годах прошлого века, в пору
наибольшего процветания предприятий Летурно. Старик занимал только нижний
этаж; все остальные комнаты с 1925 года были заперты; ставни там
отворялись только раз в году в день генеральной уборки, и для такого
случая директор АПТО посылал бывшему владельцу фабрики на сутки двух
уборщиц.
Филипп и его гостьи направились кратчайшим путем из города в рабочий
поселок и вошли в парк через калитку; еще издали они увидели свет в
оранжерее. Очутившись не у дел, "великий Летурно" от скуки занялся
садоводством, задавшись целью вывести синюю розу - единственный вид,
который ботаники считают противоречащим самой природе семейства розовых. И
вот его стараниями с каждым годом все шире становилось ярко-синее пятнышко
на лепестках пурпурных роз. Старик Летурно высчитал, что, если только не
помешает какой-нибудь прискорбный случай, первая синяя роза должна
расцвести около 1970 года; он надеялся дожить до этого времени и увидеть
синюю розу собственными глазами. Нередко он вставал ночью и шел в теплицу
полюбоваться на свои детища.
- Пойдемте поздороваемся с дедушкой, - предложила Натали.
- Он ненавидит мою мать, - сказал Филипп, - а от нее рикошетом это
чувство распространяется и на все твое семейство Эмполи.
- Ну, меня-то он любит, - сказала Натали.
Филипп пожал плечами.
- Если хочешь, зайдем, - сказал он.
Они вошли в ярко освещенную теплицу.
- Филипп нынче вечером получил щелчок, - сказала Натали, - пригласил
танцевать делегатку работниц вашей фабрики, а она ему отказала.
- Кто? Кто? Малютка Амабль? - спросил старик. - Молодец девчонка! Она
вам всем еще задаст перцу.

3

На следующее утро, около одиннадцати часов, в цех, где работала
Пьеретта Амабль, явилась секретарша дирекции. Девица носила длинную черную
блузу с узким белым воротничком, гладко зачесывала назад волосы и не
красилась; этот стиль, обязательный для мелкой сошки, обслуживавшей
дирекцию, оставался неизменным с того времени, когда фабрика принадлежала
еще Жоржу Летурно, отцу "великого Франсуа Летурно"; мелких служащих
набирали по рекомендации приходского священника.
Секретарша направилась прямо к Пьеретте, стоявшей у своего станка, и
довольно громко, так, чтобы все кругом слышали, сказала:
- Директор по кадрам просит вас немедленно явиться к нему в кабинет.
Обычно рабочую делегатку вызывали в дирекцию совсем иначе. Курьер
вручал ей нечто вроде повестки - узкую полоску бумаги (сберегай грош -
миллион наживешь!) с отпечатанным на машинке текстом:

"В 17 часов Вам предлагается явиться в личный стол".

Слева в верхнем углу приписывалось от руки: "Мадам Амабль". Принимал ее
всегда Нобле, и всегда в пять часов, после окончания работы, ибо дирекция
не желала нести убытки, позволив Пьеретте Амабль потратить хотя бы час
рабочего времени на защиту интересов своих товарищей. Так обычно
начинались серьезные схватки. На сей раз враг, видимо, решил вести бой на
совсем иной подоплеке.
Маргарита, работавшая на соседнем станке, замурлыкала: "Когда любовь
волнует кровь..."
Пьеретта подумала, что Филипп Летурно, должно быть, только что встал и
лишь сейчас явился в контору.
Она остановила станок. Секретарша направилась к выходу, повторив еще
раз:
- К самому директору по кадрам... немедленно.
- Дать тебе губную помаду? - спросила Маргарита, стараясь перекричать
грохот станков.
Глаза у нее возбужденно блестели. "А ведь и в самом деле начинается,
как в "Признаниях"!" - подумала Пьеретта; она знала, что ее подружка
прилежная читательница этого журнала. На мгновение Пьеретте подумалось, не
придется ли ей защищать свое достоинство женщины и работницы. Но она не
испытывала никакого беспокойства; вчера на балу она разглядела Филиппа
Летурно, и он не внушал ей ни малейшего страха.
Здание конторы, находившееся в самом центре Клюзо, стояло напротив
ворот фабрики, отделенное от нее неширокой площадью, и представляло собой
весьма красивое строение из тесаного камня; приезжие нередко принимали его
за городскую ратушу. Они не очень ошибались: с 1818 года, то есть со
времени основания фабрики, и до 1934 года мэром города всегда бывал или
сам фабрикант, или директор фабрики.
Около крыльца конторы резко запахло хлоркой, которую употребляли для
дезинфекции; этот едкий запах связывался у Пьеретты с воспоминанием о том
дне, когда она впервые, робея и волнуясь, явилась сюда в качестве рабочей
делегатки. Да нет, это шло еще с детских лет. Ведь если рабочие говорили:
"Надо идти в контору", значит, дело касалось очень важных вопросов:
увольнения, готовящегося сокращения, хлопот о пособии, просьбы о выдаче
вперед заработной платы; приходили сюда с протестом - такого бунтовщика
обязательно заносили в черный список.
В нижнем этаже помещались бухгалтерия и касса. В первые годы работы на
фабрике Пьеретте было неловко и даже стыдно стоять в очереди "за
получкой", как будто она делала что-то нехорошее, продавала себя; чувство
это совершенно исчезло, как только она стала активисткой в профсоюзе;
теперь, когда она приходила на фабрику, у нее уже не было ощущения, что
она продает свое время, свою жизнь, все свое существо, - нет, она шла
туда, как на битву. У окошечка кассы она тщательно проверяла ведомость и
расписывалась твердым и четким почерком.
Она быстро поднялась по каменной лестнице. На этот раз она не
испытывала никакой тревоги, скорее была заинтригована и посмеивалась в
душе. Она отворила дверь с матовым стеклом, на котором белыми эмалевыми
буквами было написано: "Управление кадров", а ниже: "Входите без стука". В
комнате стрекотала пишущая машинка, на которой печатала секретарша. В
глубине, спиной к окну, сидел за письменным столом Нобле. Пьеретта