Роже Вайян. Бомаск

организации, которая объединяет бывшую петэновскую милицию, нацистов,
осужденных как военные преступники и выпущенных на свободу, агентов ОВРА,
которых итальянские партизаны не удосужились вздернуть. В прошлом году она
таскала Натали в Испанию именно в связи с этим грязным делом.
А из-за дверей неслись злобные возгласы: "Поганая жидовка!" - "Вот
увидишь, сдохнешь, как твой братец". - "Сначала ты сдохнешь... Не посмеешь
больше сунуться в Америку".
- Так вот и будет до трех часов утра, - пояснил Филипп. - Просто ума не
приложу, что лучше: прятать ли от них виски или, наоборот, так их
накачать, чтобы они поскорее свалились с ног.
- Но почему, - спросил Миньо, - почему мадемуазель Натали проводит все
ночи с этой фашисткой?
- Так ей, знаете ли, удобнее, - ответил Филипп. - Когда она с
Бернардой, она обходится без мужчин. А отказывать мужчинам Натали не
способна.
- Вот как! - произнес Миньо.
- Когда Натали живет с мужчинами, она всякий раз попадается. Она уже
счет потеряла абортам.
- Вот как! - произнес Миньо.
Филипп снова налил виски.
- Вы понимаете, - продолжал он, - Бернарда для нее и секретарша, и
шофер, и горничная, и к тому же проводит с пей ночи. Согласитесь, такой
порядок упрощает жизнь.
- Вот как! - произнес Миньо.
- Кроме того, Бернарда еще и сиделка при Натали. Просто удивительно,
как Натали еще дышит, у нее почти не осталось легких.


Вдруг в окно, выходящее в парк, постучали. Бернарда тут же выскочила в
переднюю комнату. Грудь ее бурно подымалась, она с трудом переводила дух.
В ставню постучали снова.
- Иду! - крикнула Бернарда.
Она вышла в сад. Громко заскрипел на дорожке гравий. Филипп потушил
свет и приотворил ставни.
- Что там такое? - с недоумением спросил Миньо.
- Тише, молчите, - прошептал Филипп.
В просвет между ставнями Миньо разглядел старика Летурно - облитый
ярким лунным светом, он стоял возле капота "альфа-ромео", держа в руках
какой-то объемистый тюк.
- Там кто-нибудь есть? - спросил старик, ткнув больший пальцем в
сторону флигеля.
- Там Натали, - послышался ответ Бернарды.
- Я слышал мужской голос.
- Это я, - крикнул Филипп.
Франсуа Летурно положил свою ношу прямо на землю, перед машиной.
Зажглись фары. Непомерно огромная тень старика пробежала по аллее и
уперлась в самом конце ее в ствол высокой липы.
- Потуши сейчас же фары, - закричал старик. - А то увидят.
- Все спят, - ответила невидимая в темноте Бернарда.
Щелкнула дверца машины, и в полосе света, бьющего из фар, появилась
Бернарда. Она ловко содрала простыню, в которую был упакован тюк, и
опустилась на колени перед маленькой шифоньеркой.
- Подделка, - заявила она.
- Вещь подлинная, удостоверено экспертами, - возразил Франсуа Летурно.
- Да посмотрите сами...
- Не желаю. Я не купчишка какой-нибудь. Я привык, что мне верят на
слово.
- Подделка, правда прекрасная, - повторила Бернарда, - но все-таки
подделка.
- Сколько? - осведомился старик.
- Десять.
- Иди ты к черту, - сказал старик.
Бернарда поднялась с колен, и темнота тотчас поглотила ее.
- Сколько? - крикнул старик.
- Пятнадцать, - ответила Бернарда.
- Убирайся ты, и чтоб ноги твоей у меня больше не было!
Дверца машины захлопнулась, и фары потухли. Филипп подошел к окну.
- Сколько ты хочешь за шифоньерку? - спросил он деда.
- Тридцать пять тысяч.
- Пятнадцать, - ответил из темноты голос Бернарды. - А хотите получить
больше, добавьте еще севрский сервиз.
- Все Прива-Любасы воры, - закричал старик.
К окну подошла Натали.
- Бернарда, - окликнула она, - дай тридцать пять тысяч.
- Ни за что, - ответила Бернарда.
- Я покупаю за тридцать пять тысяч, - крикнула Натали. - Расплатись за
меня.
Фары снова зажглись. При свете их было видно, как Бернарда подошла к
старику и вручила ему три билета по десять тысяч франков и пять по тысяче
франков. Летурно не спеша пересчитал деньги, молча отошел и исчез во
мраке.
Филипп закрыл ставни и зажег электричество. Натали выпила еще рюмку
виски.
- Он же ничего не понимает, - сказал Филипп, указывая на Миньо
движением подбородка.
- А ты бы на его месте много понял? - возразила Натали.
- АПТО оставило моему деду только небольшую ренту, а розарий ему
обходится недешево, - начал Филипп. - Надо поддерживать в оранжерее
определенную температуру, освещать ее специальными лампами. Вот дед и
продает фамильные вещи. Он вбил себе в голову, что обязан вывести перед
смертью синюю розу. Все это делается тайком от его старой служанки, чтобы,
не дай бог, не узнали люди... Летурно только покупают и никогда не
продают. Так по крайней мере издавна считается в Клюзо.
- Они продавали пряжу и ткани, - возразила Натали.
- Они продавали труд своих рабочих, - подхватил Миньо.
- Совершенно справедливо, - ответил Филипп. Он стоял посреди комнаты,
бессильно свесив руки, слегка раскачиваясь всем телом, и смотрел
пристальным взглядом то на Миньо, то на Натали. Миньо подумал, что хозяин,
должно быть, немножко пьян.
- И все-таки, - произнес вдруг Филипп, - сегодня вечером нам всем
окончательно изменило чувство юмора.
Эта фраза прозвучала так неожиданно, что Натали и Миньо не могли
удержаться от смеха.
- Сейчас ты увидишь, изменило ли мне чувство юмора, - вдруг сказала
Натали.
Ее узкие глаза загорелись. Она направилась к двери. Шагала она не
особенно твердо. Мужчины вышли вслед за ней в парк. Бернарда уже сидела за
рулем машины, шифоньерка была аккуратно упакована и уложена на заднее
сиденье.
- Едем домой, - скомандовала Натали.
- Я тебя жду, - ответила Бернарда.
- Пусти меня, - потребовала Натали. - Я поведу машину.
- Нет, не поведешь, - возразила Бернарда.
- Катись отсюда! - завопила Натали.
Она всей тяжестью тела налегла на ручку дверцы, которую изнутри
придерживала Бернарда.
- Филипп, Филипп, - закричала Бернарда. - Не пускай ее, Филипп. Она
ведь совершенно пьяна. Она разобьет машину.
Филипп захохотал и ничего не ответил. Миньо стоял позади него в густой
тени, отбрасываемой стеной флигеля.
Вдруг дверца машины подалась. Бернарда обеими руками ухватилась за
баранку, но Натали бросилась на подругу и с силой столкнула ее с сиденья.
Бернарда упала прямо на песок. Натали уселась в кабину и живо захлопнула
дверцу.
Филипп по-прежнему хохотал, не произнося ни слова. Бернарда поднялась и
отряхнула костюм, запылившийся при падении.
- Ну а теперь садись, - скомандовала Натали.
Бернарда не пошевельнулась.
- Если ты сейчас же не поедешь со мной, - медленно проговорила Натали,
- мы больше никогда не увидимся. А ты знаешь, я умею держать слово... даже
в пьяном виде.
- Садистка! - злобно буркнула Бернарда.
- Помочь тебе? - спросил Филипп, подходя к Бернарде.
Бернарда круто повернулась к нему.
- Убийца! - крикнула она.
- Вот тебе действительно изменило чувство юмора, - сказал Филипп.
Он протянул было руку, чтобы поддержать ее.
- Не смей меня трогать, - огрызнулась Бернарда.
Без посторонней помощи она обогнула машину и села рядом с Натали.
- Отвори ворота, - приказала Натали Филиппу.
Филипп пошел к воротам. Миньо последовал за ним.
- Как по-вашему, - спросил он, - не опасно отпускать их в таком
состоянии?
- Натали в пьяном виде прекрасно ведет машину, - ответил Филипп.
Он распахнул ворота и снова подошел к машине. Натали завела мотор и
включила фары. Она высунулась из окна.
- Поцелуй меня, - попросила она Филиппа.
Филипп нагнулся и поцеловал ее, затем отошел.
Натали рванула с места, но не выехала в ворота, а погнала машину по
главной аллее парка, идущей к подъезду "замка". Она объехала вокруг дома,
резко тормозя, машину сильно заносило на каждом повороте.
- Это только так, репетиция, - вполголоса пояснил Филипп. - Бернарда
просто умирает со страху, когда Натали садится за руль после нескольких
стаканов виски. А моя сестрица пользуется этим, чтобы мстить Бернарде.
- За что же она ей мстит? - поинтересовался Миньо.
- Видите ли, Бернарда внушает ей отвращение - вот она и мстит ей.
- И так у них каждую ночь? - спросил Миньо.
- Во всяком случае, очень часто, - ответил Филипп.
"Альфа", свернув под прямым углом, вылетела на главную аллею и
проскользнула мимо стоящих мужчин.
- Посмотрите на нее, - крикнула Натали.
Бернарда сидела бледная как мертвец, судорожно ухватившись одной рукой
за дверцу, а другой за спинку сиденья. Натали зажгла в машине лампочку для
того, чтобы Филипп и Миньо могли насладиться этим зрелищем.
Затем Натали так круто вывернула машину, что Бернарда закусила губу.
"Альфа" выскочила на шоссе. В это время мимо парка на огромной скорости
неслась встречная машина. Шофер резко затормозил. "Альфа" проскочила перед
самым носом автомобиля, проехалась двумя колесами по противоположному
тротуару, понеслась, как вихрь, и исчезла в темноте.
- Она непременно убьется, - сказал Миньо.
- Почему убьется? - удивился Филипп. - Ей с детства везет.
Он запер ворота, Миньо помог ему.
- Еще по рюмочке, на прощанье, - предложил Филипп. - Нет? Заходите
как-нибудь, ко мне. Буду рад вас видеть. Покойной ночи.
Чувствовалось, что; ему очень хочется придать последним словам как
можно больше сердечности. И все-таки это "покойной ночи" было сказано
тоном хозяина, желающего дать понять подчиненному, что разговор окончен.
Это уж всасывается с молоком матери.
Филипп вернулся в парк через калитку, хватаясь за красные кирпичные
пилястры, ибо он тоже немало выпил виски.


Миньо закончил свой рассказ.
- Безумцы, - заключил он.
- Да, - подтвердил я, - это общество кончит безумием.
И в ту же самую минуту я вспомнил о "болях" жены Миньо, о страхах
самого Миньо, о тракторе Жюстена, который выполнял роль парадного выезда,
о модном домашнем халатике Эрнестины, о молодых людях из Клюзо, которые
каждое воскресенье являются на танцы, но никогда не танцуют, потому что
безбожно напиваются. Противоречия правящего класса неизбежно отражаются на
всех социальных слоях. Но меня слишком взволновал рассказ Миньо, и я не
мог сейчас развить эту мысль.
К тому же Миньо непременно обвинил бы меня в снисхождении к противнику.
В 1943 году он ушел в маки, как раз в то время, когда сдавал экзамен на
аттестат зрелости. После Освобождения, находясь уже на службе, он
готовился к конкурсным экзаменам для чиновников почтового ведомства и
одновременно посещал партийную школу. В общем, он только-только закончил
учение, а, как известно, школьники склонны величать циниками тех, кто им
рисует жизнь без прикрас.
- Тебя интересуют документы Филиппа Летурно? - спросил он меня.
- Крайне интересуют.
- Значит, ты собираешься написать серию статей об истории АПТО?
- Ну знаешь ли, это скорее тема для трагедии...
Я наспех набросал генеалогическое дерево семьи Летурно со всеми его
новыми ответвлениями.

Летурно ... Прива-Любасы .... Эмполи ...... Дюран де Шамбора
.. | ......... | .............. | .................... |
Франсуа ... Иоахим ............ |------ .............. |
Летурно ... Прива-Любас ....... | ... | .............. |
.. | ......... | .............. | ... | .............. |
Жорж женат на Эмили (которая Валерио Эстер замужем за Джеймсом
.. | .......... | вторым ... Эмполи ........ Дюран де Шамбором
.. -------------- браком ...... |
....... | ....... вышла за) ... |
Филипп Летурно ............. Натали
............................ (дочь Валерио Эмполи
............................ от первого брака)

Эмили, урожденная Прива-Любас, по слухам, путем интриг пытается выйти в
третий раз замуж за одного из Дюран де Шамборов, быть может за Джеймса.
И вдруг я увлекся.
- Взгляни, - сказал я Миньо, - Эмили Прива-Любас находится в самом
центре, в центре всего... предположим, что она состояла в интимных
отношениях с Валерио Эмполи еще до тысяча девятьсот двадцать седьмого
года... предположим, что она постаралась сократить дни своего первого
супруга... предположим, что она сейчас старается занять место Эстер
Эмполи... Вот главное действующее лицо трагедии. По сравнению с ней леди
Макбет просто ангел небесный.


Но в течение последующих недель трагедии суждено было пойти иным путем.

7

В первых числах мая Филипп Летурно, Нобле и инженер Таллагран,
технический директор, были вызваны в правление АПТО в город Лион. Их
принял сам господин Нортмер - главный директор Общества.
В недвусмысленных выражениях он сразу же ввел своих посетителей в курс
дела. Производство тканей из натурального шелка, выпускаемых фабрикой в
Клюзо, стало убыточным. Из-за прекращения торговли с Китаем, происшедшего
с началом войны в Корее, значительно повысились цены на шелк-сырец.
Станки, установленные Франсуа Летурно в период между 1910-1920 годами, -
новинка по тем временам - сейчас безнадежно устарели. Швейцарские и
немецкие конкуренты работают более быстрыми темпами и с меньшей затратой
рабочей силы. Посему АПТО решило коренным образом перестроить свое
предприятие в городе Клюзо (а также и все свои прочие предприятия во
Франции, находящиеся в аналогичном положении).
Натуральный шелк больше не будет поступать в обработку. Ткацкие цеха
вообще решено закрыть.
Все цеха будут переоборудованы и отныне займутся исключительно
обработкой искусственного волокна и выделкой вискозной пряжи. (Ткани будут
изготовляться на других предприятиях, специально оснащенных для этой
цели.)
Операция эта рассчитана на три года и будет проводиться по этапам.
Начнется она в тот самый день, когда акционеры утвердят увеличение
капиталовложений.
Таллаграну поручается связаться с техническими отделами дирекции АПТО,
дабы в кратчайший срок представить проект реорганизации. Сейчас
подготовляется контракт с одним германским машиностроительным заводом, с
тем чтобы большой ткацкий цех, так называемый Сотенный, мог уже в октябре
приступить к обработке волокна искусственного шелка. Итак, дело не терпит
отлагательств.
Что касается Летурно и Нобле, то им поручается соответственно
пересмотреть и сократить наличный состав рабочих.
Свой доклад Нортмер начал словами:
- Вы знаете, какова конъюнктура на мировом рынке в отношении
шелка-сырца...
Тут Филипп перестал слушать. Он уже давно из принципа "выключался",
когда при нем произносили слово "шелк", слово "рынок" и любое другое
слово, имеющее отношение к промышленности или к финансам; подобрать для
Миньо материалы об истории предприятия Летурно стоило ему немалых усилий.
И если он довел свою работу до конца, то лишь потому, что его вдохновляла
мысль, что он предает своих. Однажды, когда Филиппу сказали, что его отчим
Валерио Эмполи очень умный человек, Филипп искренне удивился: в течение
десяти лет, присутствуя в среднем один раз в день на семейных трапезах, он
никогда не прислушивался к словам отчима; войдя в столовую, Филипп тут же
замыкался в себе и, как только мать взглядом отпускала его из-за стола,
поспешно уходил. Он гордился своей способностью "думать о другом", недаром
же он увлекался учением йогов и старательно в течение нескольких месяцев
проделывал их упражнения. Пока Нортмер разглагольствовал, Филипп пытался
вспомнить начало третьей "Песни Мальдорора" [поэма известного французского
поэта Исидора Дюкасса, писавшего под псевдонимом Лотреамон]. И вспомнил
целые куски:
"Существует некое насекомое, которое люди вскармливают собственным
своим телом. Они ничем ему не обязаны, но боятся его. Тот, кто не любит
вина и предпочитает свежую кровь, способен, если не удовлетворить его
законных нужд, с помощью оккультной силы достичь размеров слона,
растоптать людей как былинку... Вместо трона ему подставляют голову, и он
горделиво впускает когти свои в корни волос... О вошь с прищуренным
зраком..."
Таллагран повез обратно Летурно и Нобле на своей машине. Нобле сел
рядом с инженером, а Филипп устроился на заднем сиденье. Таллагран и Нобле
тут же начали оживленную беседу, а Филипп думал. Для своих снов наяву он
изобрел бесшумную летательную машину, которая была чуть-чуть легче
воздуха, что представляло немалые удобства для бегства. Вдруг он был
сброшен с небес на землю громкими голосами своих спутников.
- ...если эта реорганизация вообще еще произойдет, - сказал Нобле.
- Она непременно произойдет, - ответил Таллагран.
- Нортмер говорил, я нарочно записал его слова: "Перестройка начнется,
когда будут увеличены капиталовложения..."
- Ну, если он нам так сказал, значит, решение принято.
- Вы еще молоды, а я, извините, стреляный воробей и знаю АПТО как свои
пять пальцев. Не в первый раз меня приглашают для рассмотрения проекта,
которому суждено мирно почивать под сукном.
- Вы, по-моему, просто мечтаете о провале реорганизации.
- Совершенно верно, мечтаю.
Филипп начал прислушиваться внимательнее. Он заметил на щеках Нобле
красные пятна, как в тот вечер, когда на балу его раздразнила Натали.
- Модернизация производства бьет по вашей рутине, - сказал Таллагран.
- Обойдутся половинным составом рабочих! - проворчал Нобле. - А что
прикажете делать другой половине?
- Если бы все так рассуждали, как вы, мы бы до сих нор работали на
ручных станках.
- Нельзя одним росчерком пера ставить под угрозу судьбу сотен и сотен
семей, - возразил Нобле. - Надо подумать, надо поискать выход... Франсуа
Летурно в тысяча девятьсот тринадцатом году...
- Времена меняются, ничего не поделаешь. Уволенные рабочие устроятся в
другом месте, и, в конце концов, им же самим пойдет на пользу увеличение
продукции. Сейчас рабочий может купить больше рубашек, чем в те времена,
когда полотно ткали вручную. Уровень жизни рабочего подымается из года в
год.
- Это неверно, - заявил Нобле. - В Клюзо рабочие сейчас живут гораздо
хуже, чем в начале века.
- Зато тогда они работали по двенадцать часов в сутки.
- Но все сады были обработаны уже к пятнадцатому мая. А вы посмотрите
сейчас, когда мы поедем по берегу Желины, - добрая половина садов еще даже
не взрыхлена.
- Что же это, по-вашему, доказывает?
- Доказывает то, что предписываемые нами темпы работы слишком велики.
За восемь часов рабочий устает больше, чем раньше уставал за двенадцать. И
у него не хватает сил копаться в своем саду.
- Ах, я совсем забыл! - со смехом произнес Таллагран. - Вы ведь
состоите председателем Общества взаимопомощи садоводов.
- Сады кормят рабочих, считайте, наполовину, - продолжал Нобле, -
примерно это составляет треть их заработка на фабрике. Неужели вы думаете,
что старик Летурно отвел каждому семейству сад на своих собственных землях
из любви к бегониям и что АПТО только ради этого поддерживало его
начинание?
- Когда они будут больше производить, они и заработают больше, и
незачем будет ковырять землю на берегах Желины и попусту тратить время.
- А ведь именно из-за садов, - произнес Нобле, - у нас в последние
пятнадцать лет не было серьезных стачек. Ковыряют они землю, как вы
выражаетесь, потому что земля их кормит и служит им, сверх того, занятием,
а раз они заняты, им не до профсоюзов. Заметьте, у нас куда больше хлопот
с женщинами, чем с мужчинами, потому что женщины не занимаются
садоводством.
- Сейчас, - прервал его Таллагран, - в нашем распоряжении имеются
другие методы для привлечения рабочего класса. Если бы вы сами занимались
спортом, вы бы лучше понимали настроения молодых рабочих.
- Вернее, молодых работниц, - сердито сказал Нобле.
Таллагран захохотал.
- Вы стареете, друг мой, - отозвался он, - и просто завидуете.
В смотровом зеркале он заметил, что Филипп прислушивается к их
разговору.
- В самом деле, Летурно, - сказал инженер. - Почему бы вам не
организовать футбольную команду в противовес регбистам Бриана? Как
правило, наиболее смышленая часть молодежи вступает в спортивные общества.
Футбольные команды - это рассадник будущих старших мастеров.
- Из всех видов спорта я интересуюсь только охотой на китов, - отрезал
Филипп. И он продекламировал: - "Я зовусь Измаил. Пусть так. Несколько лет
назад, не помню в точности сколько, ни гроша не имея в кармане или имея
всего только грош, не ведая, чем мне заняться на этой проклятой земле,
задумал я вновь пуститься в плаванье, чтобы вновь увидеть вселенную вод".
- Ах, верно, - сказал Таллагран. - Мне ведь говорили, что вы поэт. Я
лично предпочитаю баскетбол.
- Баскетболисток, - язвительно заметил Нобле.
- А почему бы и нет? - возразил Таллагран. - Я мужчина и горжусь этим.
А разве хорошенькой девушке повредит, если я шепну ей в уголке
словечко-другое.
И он беззвучно рассмеялся.
- Я, видите ли, изобрел свой собственный способ прививать дух АПТО
нашим будущим старшим мастерицам.
Он снова рассмеялся. Нобле упрямо молчал, он сидел, напряженно
выпрямившись, уткнув подбородок в галстук. Филипп решил, что Маргарита,
наверное, была любовницей Таллаграна. Эта мысль возмутила его. Почему? -
спрашивал он себя. Он вспомнил Маргариту и Пьеретту Амабль в вечер бала, с
улыбкой кружившихся по залу. Пьеретта сказала тогда: "Мы давно дружим" -
или что-то в этом роде, и ему была неприятна мысль, что подруга строгой
Пьеретты уступила Таллаграну. Вульгарные повадки инженера вызывали в нем
отвращение.
- А я согласен с Нобле, - вдруг произнес он, - я буду протестовать
против увольнения рабочих.
Из всего спора Нобле с Таллаграном Филипп понял только одно, а именно
что старый начальник личного стола обеспокоен предстоящим увольнением
половины рабочих. Но почему именно собрались их уволить, он не знал, так
как не прислушивался по обыкновению к деловым разговорам. Нобле не
удивился этой неожиданной поддержке, и не удивился не потому, что принимал
всерьез громкие фразы, которые любил бросать игравший в сторонника
коммунизма Филипп, - сынки богатых родителей могут позволить себе и не
такую фантазию, - но потому, что Филипп был внуком "великого Летурно", а
тот говорил "мои рабочие" и измерял свое благосостояние количеством
занятых на фабрике рабочих рук.
Таллагран молча пожал плечами. В качестве питомца Училища гражданских
инженеров он почитал вопросом чести не уважать мнение какого-то хлыща, к
тому же навязанного фабрике правлением Общества.
Они приближались к Клюзо. Таллагран все так же молча сидел за баранкой.
Он вел машину быстро, но осторожно, не прибавляя скорости на подъемах и
спусках, не срезая поворотов, - словом, вел, как человек рассудительный и
зрелый, хорошо владеющий собой, вел совсем в ином стиле, чем Натали.
И это тоже раздражало Филиппа. Ведь у него никогда не было приличного
автомобиля. Всю жизнь он разъезжал на каких-то разбитых таратайках,
которые к тому же пожирали непомерное количество бензина и из которых
нельзя было выжать больше девяноста километров; знал он, что случайные
приятели по бару бессовестно обкрадывали его, стараясь всучить ему дрянную
машину, да еще советовали при этом не упускать "редчайшего случая". Но
Филипп считал, что позволять себя обкрадывать таким способом вполне "в его
стиле". Его последняя машина, "форд" модели 1928 года, застряла где-то на
полпути от перевала Лотаре из-за перегрева мотора. Филипп столкнул свою
калеку в кювет и даже не потрудился вернуться за ней.


В конце разговора Нортмер вручил каждому из представителей фабрики
Клюзо решение, отпечатанное на машинке и носящее название "Предварительный
проект реорганизации". Таллагран и Нобле положили бумагу в свои пустые
портфели, а Филипп сунул ее в карман и тут же забыл, в какой именно. Но,
очутившись у себя в конторе, он стал искать документ и наконец обнаружил -
злосчастный проект, сложенный вчетверо, отыскался среди начатых и
неоконченных стихотворений, каталогов книжных магазинов и рисунков,
которые Филипп царапал от скуки во время сообщения Нортмера и которые
ничего, в сущности, не изображали.
Несмотря на свое полное невежество в технических вопросах, он все же
понял, о чем идет речь, и первой его мыслью было известить рабочих. Он
всерьез принял свои собственные слова, сказанные на прощанье Пьеретте
Амабль во время ее первого и последнего посещения директорского кабинета.
"Можете рассчитывать на меня", - сказал он. "Увидим", - ответила она.
Но как же их предупредить? Он не смел вторично вызвать Пьеретту к себе
в кабинет. Ему не улыбалось прослыть хоть на мгновение в глазах Нобле, в
глазах служащих и рабочих, а особенно в глазах самой Пьеретты вторым
Таллаграном. Пойти на почту к Миньо? В этом случае весь Клюзо будет знать,
что Филипп Летурно имел свидание с "коммунистическим лидером", через час
все станет известно Нобле, через день - Нортмеру, а тогда, думая. Филипп,
за каждым моим шагом будут зорко следить.
Он долго сидел в глубоком унынии. "В сущности, - твердил он про себя, -
здесь, в своем директорском кабинете, я так же одинок, как заключенный в
одиночке". Но узники изобретают тысячи способов сообщаться друг с другом -
Филипп знал это из прочитанных им романов и мемуаров, - случалось даже,
что некоторым несчастным удавалось установить дружеские отношения с
тюремщиком. По правде говоря, его одиночество скорее уж схоже с
одиночеством тюремщика: "Если у тюремщика есть сердце, он, должно быть,
так же не смеет разговаривать со своими узниками, как я с Пьереттой
Амабль... Но положено ли тюремщику иметь сердце?" И он вдруг решил
написать Пьеретте. Поперек листа бумаги он нацарапал от руки: "Прилагается
при сем проект реорганизации фабрики Клюзо, который был мне вручен сегодня
утром. В результате его осуществления последует сокращение половины всего
числа рабочих. Располагайте мной, я готов бороться бок о бок с вами против
подобного злодеяния".
Он подумал с минуту, затем разорвал лист и написал снова тот же самый
текст, но на этот раз закончил словами "бороться бок о бок с вами" и
опустил слова "против подобного злодеяния", так как последняя фраза