Роже Вайян. Бомаск

- Отдельно, конечно. Мы же только что проходили.
- Верно, мадам Амабль. Зря вы на меня время тратите.
- "Кот бранил шалунишку-котишку, - продолжала Пьеретта. - Из норки
выскочила мышка. Ни кот, ни котенок ее не заметили..."
- При таких диктовках вы оба скоро превратитесь в полных идиотов, -
проворчал Миньо.
В одиннадцать часов Пьеретта отправилась спать. Она заперла дверь своей
комнаты. Гости посидели еще немного, побеседовали и пошли домой. Ключ от
входной двери они оставили в ящике для писем. Клюзо был пересадочной
станцией двух железнодорожных линий; не раз случалось, что кто-нибудь из
работников федерации партии или департаментского Объединения профсоюзов
ночью прибывал в Клюзо, и, выйдя утром из спальни, Пьеретта обнаруживала,
что в смежной комнате мирно спит на диване приезжий товарищ. Ни в рабочем
поселке, ни на фабрике никто не сплетничал по этому поводу. Но во многих
рабочих семьях целый вечер обсуждалось то обстоятельство, что Пьеретта
Амабль провела в кабинете Филиппа Летурно целых сорок минут. Ведь опыт
научил людей, живущих в рабочих поселках, что надо быть бдительными и
остерегаться худшей формы эксплуатации - совращения жен и дочерей
трудящихся.
Как-то раз на профсоюзном собрании Пьеретта разгорячилась до того, что
пригрозила пощечиной одному из выступавших ораторов, который предложил
примириться с решением администрации, несправедливо уволившей работницу.
После собрания старик Кювро сказал, с любопытством глядя на нее:
- Ты какая-то нервная стала за последнее время.
- Такая же, как всегда, - сухо ответила она.
- А может, причина есть? Нехорошо молодой женщине в одиночестве жить.
- Еще как хорошо быть одной! - воскликнула Пьеретта.
Прошло уже три года, как Пьеретта прогнала мужа, и она не могла
нарадоваться, что ей больше не надо переносить его общество.
- И никогда тебе не бывает тяжело без мужа жить? - допытывался Кювро.
Она посмотрела на него открытым, ясным взглядом.
- Мне омерзительно все, что напоминает Люсьена.
Кювро заговорил о другом, но Пьеретта чувствовала, что он не верит ей.
А ведь она пока что действительно отстраняла от себя вопрос о своей личной
жизни. Фабрика, профсоюз и партийная работа занимали шестнадцать часов в
сутки, и она крепко спала по ночам.

5

На следующий день, когда почтальоны вернулись из очередного обхода,
Миньо вышел из почтового отделения и направился в контору фабрики.
- Я хотел бы видеть господина Летурно, - обратился он к старичку
сторожу, который сидел у входа за простым сосновым столом, побуревшим от
грязи и чернильных пятен.
- Вам назначено?
- Нет.
- Заполните карточку.
Миньо заполнил:
"Имя, фамилия: Фредерик Миньо.
Цель посещения: По поручению секции Французской коммунистической партии
города Клюзо".
- Придется подождать, - заявил сторож и заковылял вверх по лестнице.
Миньо почудилось, что старичок как-то растерянно взглянул на него, но
он ошибался - старик, и смолоду страдавший глазами, не мог теперь читать
даже в очках. Потому-то у него и был такой испуганный вид.
- Введите немедленно, - распорядился Летурно, поджидая посетителя с
бьющимся сердцем.
"Вот оно, - подумал он, - то таинственное посещение, о котором говорила
Пьеретта. Она сдержала слово". Филипп твердо верил, что, "вводя в дом
врага", он совершает чуть ли не героический поступок. "Вот он, - шептал
Филипп, - мой первый акт мужества".
Миньо подготовил десятки доводов, имеющих целью убедить Летурно
поставить свою подпись под петицией об освобождении ***. Но Филипп, даже
не дослушав первой фразы, схватился за перо.
"Только-то", - подумал он. А он боялся, что Пьеретта потребует от него
публичной демонстрации своих взглядов - вдруг возьмет да и пошлет его
продавать "Юманите" в воскресенье утром у церкви к моменту окончания
мессы. Он боялся оказаться в смешном положении. Конечно, не в глазах
обывателей города Клюзо; мнение этих жалких мещан интересовало его меньше
всего; кроме того, он знал, что его парижские или лионские друзья сочтут
очень забавной подобную ситуацию - Филипп Летурно стоит и выкрикивает на
улицах главного города кантона: "Покупайте "Юманите"! Покупайте
"Юманите"!" Филипп боялся другого - оказаться смешным в глазах рабочих: "У
меня это не получится так, как у них. Я буду чересчур "не на месте". С тех
пор как Филипп поселился в Клюзо, он ни разу не выходил из дома в
воскресное утро и не знал поэтому, что никто на улицах "Юманите" не
продает; те немногие товарищи, которых удалось привлечь Миньо и Пьеретте,
разносили газету по домам постоянным читателям. Таким образом, воскресным
утром, пока не наступал час посещения кафе и кабачков, на улицах Клюзо
попадались только рабочие, шедшие в церковь, которую они посещали в угоду
Нобле.
В равной мере Филипп опасался и того, что публичная продажа "Юманите"
помешает ему получить визу в Америку, куда обещала его отправить мать
после окончания стажировки на фабрике. "Независимо от любых политических
взглядов нельзя в наши дни быть полноценным человеком, не пожив некоторое
время в Соединенных Штатах. Французская полиция обо всем осведомляет их
консульство, они меня просто не пустят". Всю ночь Филипп обдумывал, в
каких выражениях всего удобнее отказаться от продажи "Юманите". "Я могу
быть гораздо полезнее вам, не будучи чересчур открыто связан с вами".
Миньо настаивал, чтобы Филипп хотя бы прочитал текст петиции об
освобождении ***.
- Нет, нет, - отказывался Филипп. - Я вам вполне доверяю.
На этом беседа прервалась - оба не знали, о чем говорить дальше.
- А в каком отделе вы работаете? - осведомился Филипп.
- Если бы я работал у вас в АПТО, я бы не явился сюда в означенном
качестве, - ответил Миньо, указывая на графу карточки "Цель посещения".
("А почему бы нет?" - непременно спросила бы Пьеретта. Но в глазах
Миньо АПТО было учреждением куда более опасным и загадочным, нежели в
глазах Пьеретты.)
- Я работаю почтовым инспектором, - пояснил он.
- Заходите ко мне как-нибудь вечерком, - начал Филипп. - Я привез сюда
часть своей библиотеки, можете взять все, что вам угодно... У меня есть
полное собрание сочинений Карла Маркса.
- Вы читали Карла Маркса?
- Ну, не все, конечно. Я, видите ли, больше интересуюсь поэзией.
С таким же успехом Филипп мог дать любой другой ответ. Ему хотелось
одного - "сломать лед".
- Знаю, знаю, - сказал Миньо, - я видел у мадам Амабль вашу книжечку.
Но сейчас Филиппу совсем не улыбалось переводить разговор на такую
скользкую тему, как свои поэтические опыты.
- Я достаточно читал Карла Маркса и пришел к убеждению, что он прав, -
заявил он. И во внезапном порыве добавил: - Я убежден, что вы, коммунисты,
переоцениваете противника. Вы даже представления не имеете, до какой
степени разложился мой класс.
Ничего подобного Миньо не ожидал. Он уцепился за слова "мой класс" и
ответил:
- У вашего класса еще достаточно силы, чтоб подвинтить гайку, когда
дело касается рабочих. И доказательство этому...
Он показал на петицию, которую только что подписал Филипп.
- Верно, - согласился Филипп, - эту сторону вопроса я еще недостаточно
продумал.
Лоб у него был высокий, гладкий - ни морщинки, ни складочки между
широко разлетающимися бровями. Он задумчиво поднес ко лбу руку. Казалось,
он старается нахмурить брови и это никак ему не удается. Он посмотрел на
Миньо с таким обескураженным видом, что тот с трудом удержался, чтобы не
наговорить ему любезностей.
- Многое до меня еще просто не доходит, - признался Филипп. - Так
загляните как-нибудь ко мне... Я буду очень, очень рад.
Миньо горячо поблагодарил Филиппа за то, что он подписал петицию.
Вечером он застал у Пьеретты рабочего Кювро и Бомаска и отдал отчет "о
проделанной работе".
- Непременно сходи, - посоветовал Кювро. - Полезно узнать, чем он там
дышит. А может, и действительно славный парень.

6

Недели через две после бала, устроенного коммунистической секцией
Клюзо, ко мне явился Фредерик Миньо. Он приехал в Гранж-о-Ван по шоссе на
мотоцикле и привез бумаги, которые ему вручил Филипп Летурно; по мнению
Миньо, они могли пригодиться мне для газетных статей.
После своей первой встречи с Филиппом Летурно в конторе фабрики
Фредерик Миньо все-таки выждал несколько дней. "Мне вовсе не хотелось, -
пояснял он, - чтоб у него создалось впечатление, будто я так сразу к нему
и побежал". Наконец как-то вечером часов около девяти он отправился в
"замок".
Филипп занимал флигель, где прежде жили сторожа. В каждой комнате было
по два окна, одно выходило на шоссе, другое - в парк. Железные ставни со
стороны шоссе не открывались даже днем.
- Если вы увидите сквозь ставни свет, смело стучитесь, - предупредил
его в первую встречу Филипп.
Миньо постучался в ставень. Филипп тотчас же отпер калитку, пробитую
рядом с широкими решетчатыми воротами парка.
- Как мило с вашей стороны, что вы зашли! - воскликнул он.
Около флигеля на аллее Миньо заметил длинный спортивный автомобиль
"альфа-ромео". Из дома доносились взрывы смеха и женский голос. Миньо
попятился:
- Я вам помешал, я лучше зайду в другой раз...
- Да нет же, совсем напротив, - сказал Филипп, подталкивая гостя к
дверям флигеля.
Миньо сразу узнал двух молодых женщин, которые были с Филиппом на балу.
Натали Эмполи лежала на железной раскладушке, рядом на стуле стояла
бутылка виски и три рюмки. Белый вязаный свитер обтягивал ее костлявые
плечи и красивые маленькие груди. Бернарда Прива-Любас, все в том же
костюме строгого английского покроя, рылась в пластинках, наваленных прямо
на кресло.
Миньо с удивлением оглядел жилище молодого директора - стены выбелены
известкой, кресла в полотняных чехлах. Из настоящей обстановки один только
книжный шкаф, и тот без дверок; на полках в беспорядке валяются книги,
бумаги, и тут же лежит электрическая бритва. Дверь в соседнюю комнату была
открыта, и Миньо заметил пружинный матрас, свернутый тюфячок, смятые
одеяла (здесь после того бала ночевали Натали и Бернарда) и прямо на полу
стопки книг. С потолка свисала веревка, при помощи которой открывался люк
на чердак.
От Летурно не укрылось удивление гостя, и, показав на раскладушку, он
заявил:
- Если бы я вообще мог быть счастливым, я был бы вполне счастлив и на
этой раскладушке. Я велел обставить свой служебный кабинет лишь в знак
протеста против скаредности АПТО, а картины моих любимых абстрактных
художников должны вносить смятение в душу Нобле.
Затем он представил гостя дамам.
- Виски?.. - предложила Натали.
- Спасибо, но...
Миньо хотел добавить: "Но не знаю, понравится ли мне виски". Однако он
воздержался, фраза так и осталась незаконченной.
- А как поживает черноглазая? - спросила Натали.
- Черноглазая? - с удивлением переспросил Миньо.
- Ну да, черноглазая, - настойчиво повторила Натали. - Та молоденькая
женщина, которая отказалась танцевать с Филиппом.
- Ах, да, - протянул Миньо.
- Она красивая, - продолжала Натали. - А вот от меня остались кожа да
кости.
Явно дурачась, она оттянула ворот свитера и затем тихонько отпустила
его; пузыри набравшегося внутрь воздуха постепенно опадали; шерстяное
джерси снова плотно обтянуло ее костлявые плечи.
- Вот вам, - сказала она, одергивая свитер.
- Господину Миньо плевать, - вдруг закричала Бернарда.
- Правда? - спросила Натали, приподнявшись на локте.
Миньо счел за благо промолчать.
- Значит, вы тот самый "красный", о котором нам рассказывал Филипп? -
снова начала Натали.
Филипп, перебиравший связки бумаг на полке книжного шкафа, обернулся.
- Отстань от него, - крикнул он.
- Извините меня, - обратилась Натали к Миньо, - но боюсь, что я уже
пьяна.
Наконец Филипп отыскал нужные бумаги.
- Здесь у меня есть кое-что интересное для вас, - обратился он к Миньо.
- Пройдемте в соседнюю комнату.
- Почему в соседнюю комнату? - запротестовала Натали.
- Потому что нам надо поговорить о серьезных вещах.
Натали вдруг произнесла тоненьким голоском:
- Филипп, ну, Филипп, миленький, ну прошу тебя, Филипп, мне будет так
приятно, если ты хоть раз в жизни поговоришь при мне о серьезных вещах.
Филипп молча пожал плечами, однако пододвинул гостю кресло в чехле, а
сам сел напротив на раскладушку в ногах Натали. Он держал четыре связки
бумаг.
- Я тут рылся в архивах фабрики, - сказал он, - и вот, видите ли,
обнаружил кое-какие документы... Хотя они представляют только историческую
ценность, однако могут пригодиться в той борьбе, которую вы ведете... - И,
помолчав, он мрачно произнес: - Наше семейство уже издавна было настоящим
разбойничьим гнездом.


В конце XVIII века некий Летурно основал в долине в десяти километрах
от Клюзо шелкопрядильную фабрику, машины которой приводились в действие
водами реки Желины. В 1820 году на лионском рынке произошло
катастрофическое падение цен на шелковую пряжу, поскольку эльзасские
промышленники ввели новые способы обработки шелка. Три брата Летурно,
сыновья основателя фабрики, очутились перед угрозой полного разорения;
тогда младший брат под чужим именем нанялся в качестве простого рабочего
на эльзасскую шелкопрядильную фабрику.
Первая связка бумаг, врученная гостю Филиппом Летурно, содержала
письма, которыми обменивались в ту пору три брата. Подглядеть и похитить
чужой производственный секрет отнюдь не считалось у них предосудительным.
"А главное, - наставлял старший брат меньшого, - не забудьте о тех
машинах, о которых вы нам писали, сделайте все возможное и невозможное, но
непременно выясните все технические подробности. Лучше вам пока не
возвращаться домой, ежели, повременив, вы сможете обнаружить еще что-либо
для нас полезное", и прочее и прочее.
В последующие годы прядильная фабрика "Летурно и сыновья" разрослась
чуть ли не в десять раз против прежнего. Но где и как найти за сходную
цену рабочие руки - по примеру эльзасских конкурентов, которые
использовали труд уголовных преступников, или по примеру конкурентов
швейцарских, которые эксплуатировали труд "кающихся Магдалин", посаженных
за решетку попечениями духовных властей? Тогда-то братья Летурно и
додумались нанимать на фабрику детей из соседних горных деревушек.
Вторая пачка, переданная гостю Филиппом Летурно, содержала "служебные
распоряжения", касающиеся использования детского труда. В частности, там
хранился следующий документ: "Надсмотрщику вменяется в обязанность каждое
утро обходить вверенную ему деревню с цветным фонарем в руках (каждой
деревне присвоен свой особый цвет) и играть зорю... Перед отправкой тот же
надсмотрщик дает сигнал, по которому дети строятся в следующем порядке:
мальчики впереди, затем сам надсмотрщик, колонну замыкают девочки...
Рабочий день не должен превышать двенадцати часов. Вечером после гудка,
извещающего об окончании работ, дети должны приготовиться, почиститься...
второй сигнал оповещает о начале молитвы... По окончании молитвы дети
расходятся по мастерским, к месту сбора своей деревни, название которой
обозначено на стене мастерской; является надсмотрщик..." и так далее.
В тридцатых годах прошлого столетия заведение Летурно уже так
разрослось, что бок о бок с прядильными мастерскими выросли и ткацкие. Тем
временем некий Пьер Амабль, коренной житель Клюзо, открыл свою небольшую
ткацкую мастерскую, всего на двенадцать рабочих. Пряжу он покупал у
братьев Летурно и, по существу, держал полукустарную мастерскую. Однако
сын его прошел курс учения и, возвратившись в родные края, изобрел машину,
которая и поныне применяется в ткацких цехах любой части света и известна
под названием "ротационный станок Амабля".
- Может быть, этот Амабль - отдаленный предок Пьеретты Амабль? -
спросил Филипп.
- Вполне вероятно, но сама она об этом, конечно, ничего не знает, надо
бы порыться в архивах мэрии.
Благодаря ротационному станку Амабля "Ткацкая мастерская Клюзо" в
скором времени стала опасным конкурентом "Ткацкой фабрики Летурно". Тогда
братья Летурно вдруг прекратили снабжение конкурента сырьем и заключили
негласное соглашение о том же со всеми прядильными мастерскими, куда
обращались Амабли. Но для полного торжества семейства Летурно понадобилась
эпидемия брюшного тифа, унесшего чуть ли не половину обитателей Клюзо, и в
числе первых своих жертв - самого Пьера Амабля; его сын, молодой Амабль,
сдался на милость победителя, за что и был назначен техническим директором
двух объединившихся ткацких фабрик; умер он в бедности, но увешанный
медалями за многочисленные изобретения. Братья Летурно перенесли в Клюзо
управление объединенными предприятиями и распространили сферу своего
влияния на всю округу.
Третья пачка документов относилась к эпидемии тифа, опустошившей Клюзо
в 1836 году (в ту пору словом "тиф" именовали все виды горячки, включая
паратиф). Здесь хранились жалобы жителей города Клюзо, которые, не имея
иных источников водоснабжения, вынуждены были пользоваться для питья водой
из Желины, отравленной отходами фабрики Летурно, лежавшей выше города по
течению реки, жалобы муниципалитета, адресованные префектуре,
свидетельства о пригодности питьевой воды, услужливо выданные врачами,
связанными с Летурно, и, наконец, рескрипт Луи-Филиппа, милостиво
разрешающий "указанному выше господину Летурно сохранить на прежнем месте
шелкоткацкую фабрику, коей он владеет на берегу реки Желины". Рескрипт
относится к 1834 году, эпидемия - к 1836 году.
В конце прошлого столетия Амадей Летурно, прапрадед Филиппа, фактически
уже контролировал все шелкоткацкие и прядильные фабрики, расположенные по
берегам Желины и в соседних долинах. Семейство Прива-Любас в результате
примерно таких же махинаций прибрало к рукам большинство прядильных и
ткацких фабрик департамента Ардеш. Но в первую четверть двадцатого
столетия две эти фирмы шли различными путями. Франсуа Летурно заботился об
усовершенствовании оборудования своих фабрик и достиг того, что они стали
образцом для всей Европы. А тем временем Иоахим Прива-Любас преобразовал
свои предприятия в акционерное общество под названием "Акционерное
прядильно-ткацкое общество" (АПТО) и основал банк, который контролировал
АПТО и мало-помалу распространил свое влияние на ряд предприятий смежных
отраслей промышленности во Франции и за границей.
Брак Жоржа Летурно, единственного сына Франсуа, с девицей Эмили
Прива-Любас, единственной дочерью старика Иоахима, казалось, предвещал
счастливое объединение двух фирм, слияние промышленности и финансов,
католического капитала и протестантского банковского капитала, основание
всеевропейской шелковой династии. Появление на свет маленького Филиппа
было встречено как рождение наследного принца. Отец его Жорж, хилый
отпрыск болезненной эльзаски, которая никак не могла прижиться в горном
ущелье, умер в 1927 году. Его жене Эмили в то время было тридцать лет. Она
отличалась железным здоровьем, и единственным ее интересом были дела.
Четвертая связка содержала переписку между матерью Филиппа и его дедом
с материнской стороны Иоахимом Прива-Любасом, относящуюся к периоду
большой забастовки 1924 года и к более позднему времени. Ясно было, что
Филипп не мог обнаружить этой переписки в архивах АПТО, однако не счел
нужным объяснить, где и как нашел или стащил эти письма. С каждым письмом
все ярче обрисовывался облик Эмили, которая с неутомимым упорством, пустив
в ход целый арсенал хитростей, старалась ожесточить своего свекра против
бастующих рабочих, а также убедить его взять ссуду, предложенную банком
Прива-Любас. Прива-Любасы не имели обыкновения держать данное ими слово,
если таковое не было своевременно зафиксировано на бумаге. И через
несколько месяцев после окончания забастовки АПТО поглотило предприятия
Летурно.
Старик Летурно лишен был даже удовольствия изгнать из дома
невестку-предательницу. Ровно через три месяца после смерти мужа она
сочеталась браком с Валерио Эмполи, крупным лионским банкиром,
происходившим из знаменитого рода еврейских финансистов, обосновавшихся во
Флоренции. Отголоски мирового экономического кризиса, начавшегося в
Америке, помогли Эмили повернуть против своего собственного отца то самое
оружие, которое она с успехом применила против свекра, и в 1932 году АПТО
уже окончательно попало под контроль банка Эмполи.
- Вот какова наша семейка, - заключил Филипп Летурно. - Теперь вы
знаете, что в основе нашего благосостояния лежит воровство, эксплуатация
детей, нам на руку все, даже тиф. Мы беспощадно уничтожаем любого
конкурента и склонны к предательству в собственной семье... И поверьте,
моя мать самая отъявленная злодейка среди всей нашей родни...


Пока Филипп исповедовался перед гостем, Натали все время пила. Правда,
маленькими, как наперсток, рюмками. Алкоголь не усилил блеска ее
пронзительных глаз. Бернарда выпила несколько больших рюмок виски, и по ее
лицу и рукам пошли красные пятна. Было уже за полночь.
- И поверьте, моя мать самая отъявленная злодейка... - сказал Филипп.
Натали вдруг прервала его с неожиданной страстностью:
- Твоя мамаша сейчас как раз старается прикончить моего отца.
Она порывисто села на койке и, вызывающе выпятив грудь, повернулась
всем корпусом к Филиппу.
- Твоя мамаша и моя тетушка Эстер готовятся выкинуть подлейший трюк, -
сказала она.
- Эстер Дюран де Шамбор, - уточнила Бернарда, очевидно специально для
Миньо. Слова "Дюран де Шамбор" она насмешливо протянула.
- Дюран де Шамбор, - повторил Миньо. - Как будто я слышал эту
фамилию...
Натали повернулась к нему и сухо отчеканила:
- Мой отец читает речи Сталина. Вам тоже не мешало бы знать имена ваших
злейших врагов.
- Дюран де Шамборы - французское семейство, эмигрировавшее в
восемнадцатом веке в Америку, - выпалила Бернарда. - А сейчас американский
трест: химическая продукция, атомная промышленность и, что важнее всего
для нас, искусственный шелк...
- Ах да, знаю, - проговорил Миньо. Он действительно вспомнил, что
как-то в прессе встречал эту фамилию, вот почему она и показалась ему
такой знакомой.
Натали снова набросилась на Филиппа:
- Если ты не осадишь свою мамашу, то в один прекрасный день очутишься
на улице, и твоему будущему американскому братцу достанется все, что... -
она замялась, подыскивая нужное слово, - ...все, что успели награбить обе
наши семейки, - заключила она со смехом.
- Не беспокойся, Филипп, - вдруг медленно и холодно произнесла
Бернарда.
Она воинственно выпрямилась и стояла, прислонясь к стене. Миньо с
удивлением заметил, что ее серые глаза вдруг загорелись ненавистью.
- Не верь ей, - продолжала Бернарда. - Эмполи хитрее всех нас, в конце
концов они всегда выигрывают.
Бернарда сделала эффектную паузу. Филипп повернулся к ней. Он был явно
изумлен внезапным вмешательством вечной молчальницы Бернарды.
- Единственный, кто погиб окончательно и бесповоротно, - так это ты,
бедный мой Филипп. Побит, как Летурно, побит, как Прива-Любас, сражен по
всем пунктам. Да ты взгляни на себя в зеркало - у тебя уже и сейчас
физиономия человека побежденного, даже походка и та, как у побежденного...
В голосе ее вдруг зазвучали металлические нотки.
- Побежденный, - повторила она веско. - Вот почему ты сейчас
заигрываешь с красными. Блеешь вместе со всем стадом.
- Ты сама побежденная, - отрезал Филипп.
Он поднялся с койки, налил себе большую рюмку виски и жадно, одним
духом выпил ее. Он стоял, прислонившись к стене, напротив Бернарды. Теперь
сидел один только Миньо, немножко в стороне от спорящих. Впрочем, хозяева
забыли о нем.
- Да, я проиграла, но лишь временно. Погоди, я еще выберусь, - твердо
произнесла Бернарда.
Филипп взглянул на нее.
- Я-то буду биться до последнего, - злобно проговорила Бернарда. - И
никогда не стану унижаться, не стану подлаживаться к коммунистам и
выбалтывать им свои семейные истории.
- Дрянь! - закричал Филипп. - Конечно, ты предпочитаешь лизаться с
Натали и выманивать у нее деньги!
Натали расхохоталась. Смех у нее был визгливый.
- Филипп, Филипп, - воскликнула она. - Я тебя обожаю... Как ты здорово
ее отбрил.
Она с наслаждением повторила слова Филиппа и снова захохотала.
- Почему ты не хочешь меня любить? Ведь ты единственное существо в
мире, с которым мне весело.
- Оба вы дегенераты, - сказала Бернарда.
Филипп вдруг вспомнил, что Миньо сидит в комнате, и повернулся к нему.
- Бернарда - фашистка, - пояснил он.
Натали тоже повернулась к Миньо.
- Знаете, почему Бернарда бесится каждую ночь?
- Меня это мало интересует, - ответил Миньо.
- А я знаю, я знаю, - повторяла Натали. - Когда у нее бессонница, она
мне все рассказывает. Она вспоминает, как умер...
- Замолчи! - крикнула Бернарда.
- Она знает, - упрямо закончила Натали, - что она умрет так же, как ее
брат...
- Не смей! - закричала Бернарда.
Она бросилась в соседнюю комнату и громко хлопнула дверью. Натали
побежала за ней, и тотчас до слуха мужчин донеслись гневные выкрики,
рыдания, что-то с грохотом упало на пол.
- Каждую ночь одно и то же, - вздохнул Филипп.
Он налил две рюмки виски и протянул рюмку Миньо. Миньо выпил.
- А как умер ее брат? - спросил он.
- Он служил в петэновской милиции, - ответил Филипп. - Ардешские
крестьяне закололи его вилами на глазах у Бернарды. Он так и умер на
навозной куче. Он, видите ли, был осведомителем гестапо и выдал
гестаповцам несколько ардешских партизанских отрядов. Вся деревня прошла
мимо трупа, и каждый плюнул ему в лицо... А Бернарда сейчас состоит в