Роже Вайян. Бомаск

направилась к нему.
- Вызывали меня? - спросила она.
Нобле вскинул на нее глаза и снова принялся писать.
Пьеретта сказала:
- Я пришла.
- Я вас не вызывал, - буркнул Нобле, не поднимая головы, и продолжал
строчить.
Самая молоденькая из секретарш фыркнула. Пьеретта хорошо ее знала, они
жили в одном корпусе рабочего поселка, знала также Пьеретта, что мать этой
девицы занимается репетиторством - дает детям уроки катехизиса.
- Ты хочешь мне что-то сказать? - спросила Пьеретта.
Девушка вся вспыхнула и ничего не ответила. Пьеретта прошла в угол
комнаты, где блестела покрытая лаком двустворчатая дверь с медной
дощечкой, на которой было выгравировано: "Директор по кадрам". Пьеретта
постучалась. Послышались быстрые шаги. Филипп Летурно отворил дверь и
посторонился, пропуская Пьеретту.
- Прошу вас, мадам Амабль.
Пьеретта вошла. Филипп Летурно затворил дверь.
Комнату заливал солнечный свет. Пьеретта удивилась. Все знакомые ей
служебные кабинеты АПТО представляли собой неприглядное зрелище: полумрак,
грязные стекла в единственном окне, которое мыли лишь два раза в год -
весной и осенью, засиженные мухами стены, облупившиеся потолки.
Кабинет Филиппа Летурно занимал угловую комнату в три окна, солнечный
свет весело играл на белых, недавно выкрашенных стенах, где сверкали
яркими красками картины в светлых рамах.
- Садитесь, пожалуйста.
И Филипп Летурно указал рукой на так называемое "клубное кресло",
поставленное наискось около его письменного стола. Пьеретта хотела было
отказаться и сесть у стенки, где выстроились шеренгой деревянные стулья
того казенного стиля, который царил на фабрике. Но тут же она
спохватилась, досадуя на себя. Разве она, рабочая делегатка, не имеет
права сидеть в "клубном кресле" в директорском кабинете?
Итак, она села в глубокое кожаное кресло, слегка выставив одну ногу
вперед, а другую согнув в колене, держась, как всегда, прямо и положив
руки на подлокотники. Потом она подняла глаза на Филиппа Летурно. Он сидел
за письменным столом в кресле, обитом очень светлой кожей, - нечто весьма
дорогое и шикарное. И тут же она заметила, что на письменном столе стоит
ваза с букетом роз. Летурно торопливо переставил вазу, чтобы цветы не
мешали им видеть друг друга.
- Вы удивлены, - спросил он, - что в кабинете фабричного администратора
благоухают розы?
- Вы меня вызывали? - не отвечая ему, сказала Пьеретта.
- Да, да... - подтвердил Филипп и стал перебирать бумаги и книги,
лежавшие на столе. - Вот, - сказал он. - Господин Нобле дал мне на подпись
приказ об увольнении трех чернорабочих со склада, явившихся на работу в
нетрезвом виде.
Он улыбнулся, как будто извиняясь перед Пьереттой.
- Это я цитирую докладную записку...
И он отчеканил деревянным тоном, как жандарм из комедии:
- ...каковые явились на работу в складское помещение в нетрезвом виде,
что замечено за ними уже четвертый раз за последний месяц, за каковое
нарушение правил им в указанный период времени было сделано
последовательно одно за другим три предупреждения...
"Последовательно" - это уж он от себя прибавил, - подумала Пьеретта,
хорошо знавшая стиль приказов фабричной администрации. - Будто хочет
сказать: я не такой, как Нобле, я человек образованный, в университете
учился".
- Ну-с, так что вы об этом думаете? - спросил Летурно.
- Я не в курсе дела, - ответила Пьеретта. - Надо сначала выяснить
факты, разобраться. Скажите мне, пожалуйста, фамилии трех провинившихся
рабочих.
- Это лишнее, - произнес Летурно. - Я отказался подписать приказ.
И он, смеясь, взглянул на Пьеретту.
"Сколько ему лет? - думала Пьеретта. - Говорят, двадцать четыре, а смех
у него совсем детский. Очевидно, даже не понимает, что такое
ответственность. Такие люди никогда взрослыми не становятся".
- Спасибо, - сказала она с бесстрастным видом.
- Если к ним опять будут придираться, - продолжал Летурно, - я их
вызову... И мы поговорим с ними... Мы, то есть вы и я... Мы вдвоем
поговорим с ними.
Пьеретта встала.
- Благодарю вас от их имени, господин директор.
Она кивнула ему на прощание и, повернувшись, направилась к двери.
- Подождите, мне надо еще кое-что сказать вам, - быстро проговорил
Филипп.
Пьеретта опять подошла к столу. Филипп встал с кресла.
Одно мгновение они молча стояли друг против друга. Он поднял руку и, не
поворачиваясь, указал большим пальцем на картину, висевшую за его спиной.
- Что вы скажете о такой живописи? - спросил он.
"Как поступить? Повернуться и уйти? - думала Пьеретта. - Или же сухо
ответить: "Мне платят деньги на фабрике не за то, чтобы я разглядывала
картины". Но зачем обижать парня, он ведь до сих пор..." У нее вдруг
мелькнула мысль: "А что если картина какая-нибудь непристойная? Ну уж
тогда получишь, голубчик, пощечину!" Она подняла глаза, взглянула на
картину и расхохоталась.
- Ну как? Что вы думаете?
- Ничего, - ответила она. - Ничего я об этом не думаю.
- Это превосходная репродукция картины Пикассо того периода его
творчества, который я больше всего люблю. Вы не находите, что от нее веет
счастьем?
- Не знаю, право, - сказала Пьеретта.
- Вам, конечно, известно, что Пикассо - член коммунистической партии.
- Он, бесспорно, хороший человек... - проговорила Пьеретта.
- Но его картины вам не нравятся? Да? - допытывался Филипп Летурно.
- Я не такая образованная, чтобы судить об этих вещах, - ответила
Пьеретта.
- Вот это-то и интересно! - воскликнул Филипп. - А как вы хорошо
сказали: "Я не такая образованная..." Нет, вы и представить себе не
можете, какая вы чудесная...
Пьеретта удивленно посмотрела на него, широко раскрыв свои огромные
черные глаза. Он заметил ее удивление.
- Да, да, - подтвердил он, - и самое чудесное в вас - это ваша
простота. Я уверен, что вы понимаете живопись гораздо лучше, чем вам это
кажется.
- Но я совсем не разбираюсь в живописи, - сказала она. - Попадались
кое-какие картинки в почтовом календаре, а других я, можно сказать,
никогда и не видела.
- Простите, - сказал он. - Извините меня...
- За что? - спросила Пьеретта.
Он помолчал немного и вдруг выпалил:
- За что вы меня ненавидите?
Пьеретта засмеялась.
- Вот выдумали! Никакой ненависти я к вам не испытываю.
Он стоял перед ней, смущенный, неловкий.
- Я даже думаю, - добавила она, - что вы славный малый.
- Я не враг рабочим, - торопливо проговорил он и замотал головой. - Вы
же видите, я отказался подписать приказ о наказании трех ваших товарищей.
Нобле, конечно, донесет об этом в правление АПТО. Впрочем, мне в высокой
степени наплевать на них на всех.
- Не верится, - сказала Пьеретта.
- Вы не верите, что мне наплевать на АПТО?
- Да нет, - сказала Пьеретта. - Я убеждена, что вы можете позволить
себе такую вольность - подразнить дирекцию АПТО. Я только хотела сказать,
что вряд ли господин Нобле сердится на вас. Думаю даже, что он
воспользуется случаем и станет воспевать снисходительность дирекции к
рабочим. А те трое пьянчужек, из-за которых вы меня вызвали, возможно, и
заслуживают наказания.
- Как! Вы согласны с тем приказом, который я отказался подписать?
- Нет. Разве я могу соглашаться с хозяйским судом и наказаниями? Если
рабочие пьют, это в конечном счете вина вашего АПТО. Позвольте вам только
указать, что господин Нобле всегда был милостив к пьяницам.
- Значит, он лучше, чем я думал о нем, - сказал Летурно.
Они все еще стояли друг против друга - по обе стороны стола.
- Правление треста, - продолжала Пьеретта, - обычно закрывает глаза на
служебные провинности, если причиной их является пьянство.
- Вот уж не ожидал такой гуманности!
Мгновение они молчали. Пьеретте вспомнилась старуха работница из ее
цеха: она всегда была пьяна и все же работала равномерно, как машина; за
долгие годы работы она сама стала придатком к машине. Проходя мимо нее,
инженеры подмигивали друг другу: "У старухи Вирье неутолимая жажда!" Ей
прощали опоздания, прогулы - ведь только она одна из всех рабочих фабрики
не принимала участия в последней забастовке.
Пьеретта в двух словах рассказала об этом Филиппу Летурно.
- Я защищаю пьяниц совсем по другим причинам, чем Нобле, - торопливо
заговорил он. - "Будемте вечно пьяны", - сказал Бодлер... Вы вчера видели
мою сводную сестру? Так вот, она каждый вечер напивается... И уж тем более
я понимаю ваших товарищей... ведь такие ужасные условия...
Пьеретта молча смотрела на него. Он запнулся и умолк.
- Ох, каких глупостей я наговорил... - пробормотал он. - Просто я хотел
доставить вам удовольствие и оттого не подписал приказ.
Она нахмурила брови.
В эту минуту кто-то постучался и тотчас отворил дверь.
- Ах, простите, - раздался голос Нобле.
Дверь закрылась.
- И главное, не думайте, пожалуйста... - сказал Летурно.
Она смотрела на него, не улыбаясь, вопрошающим, почти суровым взглядом.
- Я презираю таких людей... таких хозяев, - продолжал он, - которые
пользуются своим положением... Впрочем, вы, конечно, и не допустили бы
этого...
По лицу Пьеретты скользнула улыбка. И тотчас Летурно заговорил
увереннее:
- Я хотел доставить вам удовольствие и - возможно, это эгоистично с
моей стороны, - но я хотел доказать самому себе, что я не такой, как люди
моего класса. Вот именно... Мне всегда хотелось доказать себе самому, что
я на стороне рабочих.
Пьеретта снова улыбнулась.
- И не только это, - торопливо добавил он. - Мне хотелось заслужить
ваше уважение... Вы понимаете, что я хочу сказать?
- Понимаю, - ответила Пьеретта.
- Присядьте еще на минутку, - попросил он.
- Не могу, - ответила она. - Если я задержусь в вашем кабинете, пойдут
сплетни.
- Ну что для вас мнение какого-то Нобле?
- Нет, мне нужно, чтоб он уважал меня. Только тогда я могу сражаться с
ним на равных.
- Хотите, я распахну дверь?
- Если я задержусь у вас, то и в цехе пойдут разговоры. Наши работницы
имеют право никому не доверять... Их столько раз предавали. До свиданья,
господин Летурно...
- Вы, значит, отказываетесь помочь мне, - проговорил он, - и дать мне
возможность помочь вашим товарищам?
Пьеретта лукаво улыбнулась.
- Что ж, - сказала она, - в таком случае завтра мы кое-что у вас
попросим. К вам придут от имени нашей партии.
- Что-нибудь важное? - спросил он.
- По нашему мнению, очень важное.
- Можете рассчитывать на меня, - сказал он.
- Увидим, - ответила Пьеретта.
Она протянула ему руку и, простившись, пошла к двери.
- Мадам Амабль! - окликнул он ее.
- Ну что еще? - строго отозвалась она.
- Позвольте подарить вам на память одну вещь... Это так, пустячок...
- Смотря какой пустячок, - сказала она.
Он порылся в ящике стола и достал оттуда тоненькую книжечку форматом
чуть поменьше брошюр с "Лекциями по истории коммунистической партии".
Раскрыв книжечку, он разрезал страницы, что-то написал на титульном листе
и протянул ее Пьеретте.
Она прочитала на обложке: "Филипп Летурно. Гранит. Мел. Песок. Стихи.
Издатель Пьер Сегер", а на титульном листе было написано крупным детским
почерком: "Мадам Пьеретте Амабль, чье уважение мне очень хотелось бы
завоевать".
- Прочтите когда-нибудь на досуге, - сказал Филипп. - Стихи немножко
необычные, как вот эта картина. Но все-таки возьмите, в знак дружбы.
- Спасибо, - сказала Пьеретта.
И на этот раз в ее улыбке не было ни насмешки, ни лукавства. Филипп в
ответ тоже улыбнулся.
- Значит, завтра мне будет испытание? - сказал он, пожимая ей руку.
Пьеретта бегом сбежала по лестнице. Разговор и так уж занял сорок с
лишним минут. Вернувшись в цех, она положила книжечку около станка; пока
она налаживала станок, Маргарита подошла посмотреть и прочла надпись
Филиппа.
- Ерунда! - сказала Пьеретта.
- А чего ж ты покраснела? - съехидничала Маргарита.
- Дура! - вскипела вдруг Пьеретта. - Я знаю, что у тебя дурацкие мысли,
оттого и покраснела.

4

За воротами фабрики Маргарита взяла Пьеретту под руку.
- Сердишься на меня? - спросила она.
- И не думаю. За что мне сердиться? - ответила Пьеретта.
Они подошли к дому родителей Маргариты. Пьеретта терпеливо слушала
пространный рассказ своей влюбчивой подруги о ее новом романе. Ее
поклонник работал в Дорожном управлении и ждал, что его вот-вот переведут
в окрестности Лиона. "Ах, если б он увез меня с собой!" - мечтала вслух
Маргарита, жаждавшая удрать из Клюзо.
Домой Пьеретта вернулась только к семи часам вечера. На кухне у нее
сидели Фредерик Миньо, Красавчик и Кювро.
- Здравствуйте, мадам Амабль, - сказал, поднявшись со стула, Красавчик.
- Меня все зовут Пьереттой, - поправила она.
- Здравствуйте, Пьеретта, - повторил он.
Эта сцена повторялась при каждой встрече. Красавчик не хотел называть
ее просто по имени, как все остальные в Клюзо, и осмеливался на такую
вольность, лишь повинуясь ее приказу.
Он предложил ей сигарету с золотым ободком: он курил только "Султаншу",
за что товарищи над ним подсмеивались.
Миньо читал последний номер "Франс нувель" и делал заметки в блокноте.
- Что с тобой нынче? Опять дома не клеится? - спросила Пьеретта.
- Да, - буркнул он, не поднимая головы.
- Ох и задам же я им! - воскликнул вдруг Кювро. Он готовился к
выступлению в муниципальном совете и писал конспект своей речи на листке
бумаги, вырванном из школьной тетрадки. - Ох и задам! - И он прочел вслух
одну фразу.
- Невозможно работать! - возмутился Миньо.
Апрель 195... года выдался в долине Клюзо холодный, и Кювро, не
дожидаясь хозяйки, сам затопил в кухне плиту. Пьеретта оставляла ключ от
входной двери в ящике для писем, висевшем в нижнем этаже, или просто в
дверях. Товарищи могли прийти к ней в любой час, если им нужно было
прочесть какую-нибудь брошюру, порыться в комплектах журналов и газет,
навести справку в папках с профсоюзными делами, а иной раз просто спасаясь
от домашних неприятностей.
- Раз ты затопил печку, надо было отворить двери в комнаты, - сказала
Пьеретта. - Наверно, у меня в спальне холодище, как в погребе.
И она распахнула двери во всех трех комнатах, расположенных анфиладой.
Спальня помещалась в глубине; из окна, обращенного на север, открывался
вид на каменистый холм, возвышавшийся над долиной.
Рабочий поселок был построен в начале века, когда на фабрике Жоржа
Летурно работало до пяти тысяч человек. При современной технике она давала
больше продукции, чем прежде, хотя заняты на ней были только тысяча двести
человек, и поэтому в рабочем поселке существовало правило: по одной
комнате на каждого жильца. (Пьеретта получила квартиру в то время, когда
она поселилась здесь с мужем и ребенком.) Однако на каждом этаже имелась
только одна уборная для всех десяти квартир с номерками на входных дверях,
которые тянулись в ряд вдоль открытой галереи, и во всем поселке не было
ни одной ванны. Душевая, устроенная в середине прямоугольника,
образованного жилыми корпусами, действовала только летом. Когда Пьеретта
выставила требование, чтобы душевую топили и зимой, Нобле ответил ей так:
- Слишком дорого обойдется. Да и зачем топить? Вы же прекрасно знаете,
что зимой никто не пойдет мыться в душевую. И правильно сделает! Скажите,
пожалуйста, какую моду завели - в любую погоду водой себя поливать. Так
недолго ревматизм схватить или чахотку.
Нобле говорил совершенно искренне. Кстати сказать, ни ванн, ни душа не
было и в тех домиках, где жил административно-технический персонал
фабрики. Не было их и в квартире Нобле, и его дочь, двадцатитрехлетняя
девица, закончившая заочный курс литературного факультета, раз в год
закатывала отцу сцену, требуя, чтобы он оборудовал в кредит ванную
комнату. Но делала она это только для standing [положение, вес (англ.)],
ведь она читала журнал "Селексьон". Если бы отец уступил ее требованиям,
она все равно не стала бы мыться в ванне зимой - такова сила воспитания.
Во всем городе было одно-единственное исключение - технический директор
инженер Таллагран, мужчина тридцати пяти лет, окончивший Училище
гражданских инженеров и женатый на дочери директора горнорудной компании,
разбогатевшего при национализации копей. Таллагран устроил за свой счет
ванную комнату, и его жена купалась каждое утро, о чем говорил весь город.
Такого рода штрихи свидетельствовали о глубоком различии между двумя
поколениями административно-технического персонала АПТО. Различие это
сказывалось и в их методах работы на фабрике.
В обстановке спальни Пьеретты чувствовались вкусы зажиточных крестьян:
ее дядя, мой сосед в Гранж-о-Ване, дал племяннице в приданое кровать
вишневого дерева в форме "ладьи", пуховое стеганое одеяло красного цвета,
массивный шкаф орехового дерева. Матрас был набит чистой шерстью и стоил
больше месячного заработка Пьеретты.
В другой комнате, расположенной между спальней и кухней, стоял
нарядный, блестевший лаком буфет со стеклянными дверцами - безумная
прихоть мужа Пьеретты, его "подарок" к первой годовщине свадьбы; он купил
буфет в рассрочку, а в конечном счете выплачивать за него пришлось
Пьеретте. Долгое время ей было противно смотреть на этот буфет, как и на
все, что напоминало ей о негодяе муже, которого она выгнала. Теперь она
держала в злополучном буфете папки с делами профсоюза.
Пьеретта поставила на плиту суп. Спросила у Миньо, ужинал ли он.
- Нет, - ответил Миньо, - но это неважно.
- Что, опять с женой рассорился?
- Я сам был виноват. Упрекнул ее за то, что она на вечере восхищалась
хозяйским сынком Летурно. Ну, она, конечно, разозлилась. "В кои-то веки
встретился на ваших вечерах приличный человек, и ты уж недоволен. Тебе
хочется, чтобы я водилась с черномазыми..." Опять ее схватила судорога. Я
хлопнул дверью и ушел.
- Разве можно так грубо обращаться с женой? - возмутился Кювро.
- А разве с ней можно поладить? Она только об одном мечтает;
познакомиться с мадам Таллагран, бывать у нее в доме. Нас всех она
ненавидит, мы ей помеха.
Раймонда Миньо плохо разбиралась в укладе местного общества. Жена
главного инженера ни за что бы не пригласила ее к себе. Из страха прослыть
провинциалкой мадам Таллагран ни у кого в Клюзо не бывала и к себе никого
не приглашала. Она гордилась тем, что все ее друзья живут в Париже, и
дважды в год ездила туда на две недели. Ей и в голову не приходило, что
это высокомерие было самой настоящей провинциальной чертой. По той же
причине ни у кого не бывала и дочь господина Нобле.
- Не надо было на ней жениться, - продолжал Кювро. - Или уж разведись,
что ли. Но нельзя же день и ночь корить женщину: "Ты мещанка, ты мещанка".
Красавчик улыбался. Он придерживался своих собственных, итальянских
понятий относительно правил поведения мужа, желающего быть хозяином в
доме. Его насмешливый взгляд приводил Миньо в смущение. Поеживаясь, он
подошел к плите и встал спиной к огню, как будто хотел погреться. На глаза
ему попалась книжечка стихов Филиппа Летурно - войдя в комнату, Пьеретта
положила ее на стол. Миньо раскрыл ее и прочел надпись.
- Ну вот, - сказал он, - и ты тоже готова пасть в объятия красавца
Летурно.
Пьеретта спустила ему эту дерзость. Все снисходительно относились к
выпадам Миньо. Как человеку не быть желчным и раздражительным, если его
замучила сварливая жена? Пьеретта пересказала со всеми подробностями свой
разговор с Филиппом Летурно.
- Ты будь с ним поосторожнее, - сказал Миньо. - Он провокатор.
- Ты действительно так думаешь? - спросила она.
- Ну конечно. Он старается влезть к тебе в доверие, хочет, чтобы ты все
ему выбалтывала. Наверняка шпик, подосланный к нам правлением.
- Нам скрывать нечего, - сказала Пьеретта.
- Чего там, он просто-напросто гага, - вставил Красавчик.
Все засмеялись. Что это значит? Почему гага?
Красавчик объяснил: "гага" в Италии называют молодых щеголей, которые
носят длинные волосы и коротенькие брючки дудочкой.
- В наших краях говорят хлыщи, - пояснила Пьеретта.
- А еще их называют у нас фертиками, - заметил Кювро. - В давние
времена таких шалопаев именовали щеголями и невероятными.
- А по-моему, он просто несчастный малый, - сказала Пьеретта.
- Если у него действительно добрые намерения, - добавил Кювро, - пусть
займется работой среди сторонников мира. Он ведь может общаться с
докторами, нотариусами, директорами школ - для нас они пока что были
недоступны.
- Я вот что подумала, - сказала Пьеретта. - Надо ему предложить
подписаться под протестом против ареста ***. Это будет для него первым
испытанием. А фамилия внука "великого Летурно" произведет известное
впечатление.
- Отличная мысль, - сказал Миньо.
- Хорошо. А кому мы поручим поговорить с ним? - спросила Пьеретта.
Определять задание, назначать ответственного и требовать отчет о
выполнении стало у Пьеретты второй натурой.
- Тебе поручим, - сказал Миньо.
- Нет, тебе, - возразила Пьеретта.
- А почему же не тебе? - настаивал Миньо. - Вы так подружились.
- Если я пойду к нему еще раз, то не только тебе, но и другим придут в
голову разные глупости, вроде тех, какую ты сейчас сморозил.
- Она правильно говорит, - сказал Кювро. - К тому же ты у нас человек
ученый, всякие экзамены прошел. Ты лучше столкуешься с поэтом.
Пьеретта достала из ящика кухонного стола школьную тетрадь и карандаш.
Помусолив карандаш, она записала в тетрадку:
"Задание: Получить подпись Ф.Летурно под протестом против ареста ***.
Ответственный: Миньо".
- Ты когда пойдешь к нему? - спросила она.
- Завтра, - ответил Миньо.
Она снова помусолила карандаш и записала:
"Отчет: 28 апреля".
Потом налила супу себе и Миньо - два других ее гостя уже поужинали
дома. После супа она приготовила омлет и открыла коробку рыбных консервов.
Такое угощенье стоило много дороже, чем обычный обед рабочих в Клюзо.
Пьеретта позволяла себе покупать яйца и консервы, потому что терпеть не
могла заниматься стряпней, и в конце недели, перед получкой, ей
приходилось питаться только кофе с молоком и хлебом - впрочем, ее
настроение от этого ничуть не портилось.
Пьеретта Амабль получала, считая и пособие на сына, двадцать пять тысяч
франков в месяц, но ребенок ее жил у деда и ничего ей не стоил. Она
чувствовала себя менее стесненной в средствах, чем Миньо, - тот получал
пятьдесят тысяч франков в месяц, но его жена тратила деньги на
сравнительно дорогие вещи, внушавшие ей обманчивую иллюзию ее
принадлежности к привилегированному классу: то она покупала холодильник,
то цигейковое манто.
Словом, Пьеретте жилось относительно легче, чем Миньо, хотя она была
куда беднее; она никогда не ездила в вагоне второго класса, никогда не
видала моря, никогда не бывала в Париже, не носила шелкового белья. Четыре
раза в год она ездила в Лион на собрания профсоюзных делегатов от рабочих
различных предприятий АПТО и, проходя по улицам города, с любопытством
рассматривала в витринах роскошных парфюмерных магазинов флакончики и
баночки со всевозможными косметическими средствами, об употреблении
которых она знала только со слов Маргариты; но покупала она себе самую
обыкновенную губную помаду и самый обыкновенный крем в магазине
стандартных цен или у парикмахера в Клюзо. Раза два она была в театре
"Селестэн" на галерке. Она никогда не имела возможности "не считать
деньги" - ужасное выражение! Словом, она хорошо знала бедность, ту
трагическую границу, которая отделяет друг от друга социальные классы и
резко разграничивает слои внутри классов. Между тем Миньо, имевший в
дополнение к основному окладу наградные, прибавку за выслугу, и получивший
небольшое наследство, мог иной раз позволить себе не очень "считать
деньги" - то съездить на Юг, то купить хороший костюм.
Ежемесячный бюджет педагогов Жакларов, считая пособие для семейных (у
них было трое детей), состоял из ста двадцати тысяч франков с лишним.
Жаклары тоже были коммунистами, но по материальному своему положению они
так же отличались от Пьеретты, как инженер Таллагран отличался от Нобле.
Жаклары безотказно предоставляли в распоряжение партийной организации свой
автомобиль, если в нем была нужда, а Пьеретта не смела и помыслить о
покупке автомобиля, пока "не изменится лик земли"; но это не могло
повлиять на нее, как не влияет движение в небе звезды четырнадцатой
величины на устойчивость железобетонного моста. Но всякий раз, как она
просила у Жакларов автомобиль для кого-либо из товарищей, она изо всех сил
старалась поблагодарить Жакларов как можно "естественнее" и очень боялась
"дать им почувствовать", что они люди другого круга, чем она, -
характерное проявление такта рабочего человека.
Нельзя сказать, чтобы Пьеретта очень страдала от своей бедности. Именно
в эту полосу жизни для нее перестали существовать вопросы личного
благополучия и важнее всего сделалась общественная деятельность - она уже
становилась профессиональной революционеркой, хотя очень удивилась бы,
если бы ей это сказали; само выражение она узнала лишь из русских романов
и себя считала бесконечно ниже испытанных борцов за рабочее дело.
После ужина, занявшего немного времени, Пьеретта стала заниматься с
Красавчиком. Ученик еще не сделал больших успехов: уроки шли нерегулярно
из-за многочисленных обязанностей учительницы. Пьеретта села в плетеное
кресло, он устроился напротив на деревянном стуле и, положив листок на
колени, а под него картонный календарь-численник, приготовился писать.
Пьеретта устроила ему диктовку на правила употребления дифтонгов - вопрос
очень трудный для итальянцев, так как в итальянском языке нет таких
дифтонгов.
"Кот Тити играл с котенком. Котенок прыгал, катался по полу..." -
диктовала Пьеретта.
- Как пишется "по полу" - вместе или отдельно? - спрашивал ученик.