Русанова Вера. Туманный берег

   - Ладно, черт с тобой. Давай искать любовницу. Вспомни, говорил при тебе Бокарев о какой-нибудь бабе? Ну, так чтоб в восторженных тонах или просто вскользь, но зато не по разу? С этого обычно и начинается: первый признак!
   - Да нет, не говорил. На работе у него есть, конечно, и бухгалтерши и секретарши, но это все как-то... Дело в том, что у него с знакомых не очень много. Старые связи он тоже полностью оборвал, одна только Алла осталась.
   - Что за Алла? - живо заинтересовалась Марина.
   - Ну, Алла! Та докторша, которая спасла девочку. Она же его подружка чуть ли не со студенческих лет.
   - Ага. Это уже становится интересным. Подружка значит?
   - Брось, Марин, - она помотала головой. - Это не то. Она практически друг семьи, и Оленьку спасла.
   - И что? Что это меняет?.. Ты много можешь мне привести примеров чистой дружбы мужчины и женщины?
   - Они дружили ещё в институте. Причем дружили компаниями: девочки-медички и мальчики-технари. Все, кто хотел, давно уже переженились.
   - Я тебе не о том говорю! Ты уши прочисти и слушай! Не старая ещё баба, врачиха, лучше других знающая, что девочка - дочь Олеси. Плюс к тому, у нее, наверняка, остались подтверждающие это документы! Плюс, она отлично понимает, что можно провести генетическую экспертизу! Плюс, наверняка, спасибо Вадику, ориентируется в твоих болячках! Да и потом, не верю я в старых подружек! Не верю, хоть ты меня убей!.. Она в доме у вас часто бывает?
   - Не очень часто - нормально, - Лиля все ещё пыталась сохранять скептическое выражение лица, но сердце уже провалилось холодным камешком в живот.
   - ... Приходит к вам домой в твое отсутствие?
   - Да, бывает, я гуляю с Оленькой...
   - Так чего же тебе ещё надо? Чего тут мудрить? Есть у неё возможность в твоих вещах порыться? Есть возможность волосы с расчески собрать?
   - Марина, ты просто не понимаешь, что говоришь!
   - Я-то как раз понимаю! Олесю убили, тебя посадили, Бокарев получил денежки, а потом женился на старой подружке... Что, скажи, тебя смущает?
   - Валеркина дача! - почти выкрикнула она. - При чем тут Валерка? Это же был самый главный косяк в мою сторону! Дело-то все в том, что Вадим о Валере ничего не знает. Ничего! И Алла, соответственно, тоже!
   - Ну, извини! - Марина развела руками. - Тогда ничем помочь тебе не могу. То мы ищем любовницу, а то вдруг выясняется, что любовница про дачу знать не могла и, соответственно, вообще тут ни при чем!.. Что, твой роман с Киселевым - засекреченная информация?
   - Не засекреченная, но каким-то образом она должна была всплыть? Я знала, ты знала...
   - О! Еще скажи, что это я - Бокаревская любовница!
   - Я не о том.
   - Слава Богу, что не о том... Да может твой Вадик знает все тысячу раз? Кто угодно с работы мог при нем на эту тему болтать.
   - Кто?
   - Слушай, а я знаю?.. Просто это самое логичное объяснение. Услышал, запомнил, где-то в голове отложилось. А то что не заговаривал никогда с тобой о Валерке - так извини, с какой бы радости ему сцены ревности тебе устраивать?
   От жары и дыма начинал тупо болеть затылок. Лиля подумала о том, что надо принять таблетки, и ещё о том, что Кира Петровна может забыть дать Оленьке морковный сок. По рулету на столе медленно ползала маленькая муха, она согнала её рукой.
   "Алла, Алла, Алла", - звенело в голове. Имя напоминало звучанием слово "алиби", и от этого делалось совсем тошно... Об Алле она подумала бы в последнюю очередь, если б не Маринка с её убийственной логикой.
   А, в самом деле, почему не Алла? Женщина, которая уже много лет рядом с Вадимом, женщина, которая знала тайну Оленьки, женщина, которая имела возможность доказать, что девочка - дочь Олеси. Женщина - врач. Умный, опытный врач, которому, раз плюнуть, разыграть приступ болезни Рено и заставить следствие ткнуться носом в её, Лилину, медицинскую карточку.
   - Ладно, спасибо тебе, - она поднялась с дивана. - Мне просто сейчас надо привести в порядок мозги и спокойно во всем разобраться. И еще, я хочу тебя попросить... В общем, не обмолвись нигде, пожалуйста, что я к тебе заходила.
   - Ага! И ещё попроси меня отдельным пунктом не бегать в милицию и не писать заявление в прокуратуру, - усмехнулась Марина. - Странная ты какая-то, честное слово!
   Они простились в дверях. Маринка, как раньше, вышла на лестничную клетку дожидаться, пока до десятого этажа догромыхает лифт.
   - А помадой какой твоя Алла пользуется? Не кофейной часом? - спросила она, когда Лиля уже готова была шагнуть в кабину.
   - По-моему, розовой. А что это меняет?
   - Ничего, - согласилась та. - Ничего не меняет.
   Лиля вяло махнула рукой, зашла в лифт и нажала на кнопку первого этажа. Кабина мягко поехала вниз, а она прислонилась затылком к прохладной стене и прикрыла глаза. В голове все перемешалось: вата, измазанная кофейной помадой, полные, четко очерченные губы Аллы, пучеглазый львенок на Маринкиной полке и что-то еще... Было что-то еще...
   Она не могла понять, что именно её тревожит, да и не хотела сейчас разбираться в нюансах ощущений. Все это отодвинулось на второй план вместе с заботами о морковном соке.
   "Я ведь даже не знаю её отчества?"
   Лифт остановился, створки разъехались.
   "При чем тут отчество?.. Оленька, Вадим! О, Господи!"
   В лицо пахнуло раскаленной уличной пылью.
   "Алла..", - как о чем-то незнакомом и страшном подумала она и вышла из подъезда.
   * * *
   То, что её уволили, как-то не укладывалось в схему и тревожило, смущало точно так же, как Валеркина дача.
   - Денисова уволилась по собственному желанию, - спокойно объяснила заведующая клиникой. - Ищите её по домашнему телефону... Мне бы даже не хотелось вспоминать об этом педиатре.
   Ее уволили... Это было вполне естественно. Приходила милиция, подняли истории родов полуторогодовалой давности, что-то там раскопали... Алла Денисова спасла новорожденную недоношенную девочку. Алла Денисова без всяких на то законных оснований отдала ребенка в чужие руки и выписала фальшивые документы... Ее уволили со скандалом.
   Райончик, в котором она жила, был так себе. Панельные пятиэтажки, девятиэтажные дома серые от сырости. Настоящие джунгли корявых деревьев и кустарников вокруг крошечных детских площадок и гаражей.
   Телефонный разговор Лилю не устраивал. Она должна была видеть её глаза. Уже не было ничего - ни обиды, ни страха. Только воспоминание об Аллином голосе, который, как ей уже теперь казалось, очень сильно напоминал тот голос в телефонной трубке. Немного помех, немного хрипотцы...
   - А вы в какую квартиру, девушка? - спросила пожилая дама, набирающая код на замке подъезда и загораживающая от Лили плечом последовательность цифр.
   - В сорок восьмую.
   - А-а! - тон был несколько странным, но, в принципе, мог означать что угодно. И то, что к одинокой непорядочной Денисовой кто только не ходит (мужчины? А может Вадим? Может, в самом деле, Вадим?), и то, что Алла, наоборот, вполне благонадежна, а значит, гостью можно запустить в подъезд.
   Дама вышла на шестом этаже, Лиля доехала до восьмого. Сильно и зло, боясь растерять уверенность, надавила на кнопку звонка. Алла открыла сразу. Она, видимо, причесывалась перед зеркалом, висевшим в прихожей. На полочке лежал фен и стояла открытая баночка с немецким гелем. Ногой отодвинула белые босоножки, мешающие пройти, спросила только:
   - Ты одна или с Вадимом?
   - Я одна, - ответила она нервно. - Ты разве не знаешь, что я в розыске?
   - Знаю: Вадим звонил... Давай только сразу: чего ты от меня хочешь? Все показания я уже дала, так что изменить ничего не смогу. Пользы от меня никакой и вреда уже тоже.
   - При чем тут польза?
   - А зачем ты тогда явилась?
   На лестничной площадке громко хлопнула чья-то дверь. Лиля вздрогнула и на секунду отвела взгляд от Аллиного лица. Когда же снова взглянула на нее, обнаружила, что та совсем чуть-чуть сместилась вдоль стены прихожей и теперь стоит ближе к телефону. Рука возле трубки, поза - застывшее напряжение. Она вдруг ясно поняла, что та пытается изобразить страх (как же! В дом пришел убийца! Звонить в милицию! Караул! Спасите!), и внезапно почувствовала мучительное желание рассмеяться.
   - Алла! Ну, и зачем это? - короткие, булькающие спазмы рождались у неё в горле. - Ты же - взрослая, умная женщина. Зачем этот цирк? Что ты хочешь показать? Что страсть, как меня боишься, и если я кинусь на тебя с топором, тут же позвонишь в "О2"?.. Алл, ну ты же не можешь не понимать, что пожелай я разнести тебе голову, ты даже на нолик нажать не успеешь - не то что сообщить адрес!.. И, вообще, ты никуда не позвонишь.
   - Почему? - спросила Алла вполне спокойно и убрала обе руки в карманы домашних светлых брюк.
   - Потому что однажды ты уже позвонила. И назвала мне место встречи, а ещё телефончик. Потому что я пришла в "Камелию", а в двенадцать, как мне и было велено, вышла позвонить. А в это время другая женщина... я сильно подозреваю, что это была ты... продемонстрировала всему кафе свои, якобы, синие пальцы... Мне продолжать?
   - Как хочешь.
   - Значит, продолжу... Я не думаю, что головы Олесе и её мужу ты проломила собственноручно: наверняка, был кто-то еще. Но помада у нас под зеркалом - это ты, но "Турбуленс" - это ты. Ты ведь пользуешься "Турбуленсом"?.. И телефонные звонки - это ты, и план, наверняка, твой - с начала и до конца. Убить Олесю, отправить в колонию меня, помочь Вадиму оформить удочерение, а потом выйти за него замуж и вместе пользоваться полученным наследством...
   - Чай будешь? - голос Аллы был ровным и грустным, и Лиля вдруг почувствовала, что уверенность растворяется, противной слабостью стекая к кончикам пальцев. - К чаю у меня, правда, ничего нет, но все равно пойдем на кухню. Что в прихожей стоять?
   - Я никуда не пойду: я хочу услышать...
   - Хорошо, поговорим здесь. Во-первых, никаким "Турбуленсом" я не пользуюсь - только "Сальвадором Дали", во-вторых, ты права, я, действительно, что-то там изображала с телефоном, непонятно зачем. Защитная реакция, наверное?.. Нет, все глупости... Я с самого начала чувствовала, что ты тут ни при чем... Ну, и в-третьих, не знаю, поверишь ты или нет, но все твои подозрения в мой адрес - глупость.
   - А вот теперь ты права: не поверю, - она снова коротко и истерично хохотнула. - Не поверю, Алл!
   - Ну и зря. Начнем с того, что мне незачем было простраивать всю эту операцию.
   - Незачем?! Отлично!.. А Вадим? А деньги?
   - Что "Вадим"? Вадим - добрый старый друг, не более того. Если ты думаешь, что у нас с ним - любовь, то сильно ошибаешься... А что касается денег?.. Деньг нельзя получить, Лиля. Оленька их никогда не получит. И я одна из немногих, кто об этом знает. Так что у меня не было никакого резона убивать Райдеров.
   - Что значит "нельзя получить"? С какой стати ты об этом знала? Ты что, юрист международного уровня?
   - Я - врач, - Алла едва слышно вздохнула и с внезапной злостью захлопнула приоткрытую дверь ванной. - Я - врач, присутствовавший при родах Олеси Кузнецовой. И я знаю, что генетическая экспертиза даст отрицательный результат, потому что Оленька - не её дочь.
   Молчание было длинным. На кухне глухо урчал холодильник, во дворе жизнерадостно орали дети. Лиля по-прежнему стояла у двери и думала о том, что глупее, безобразнее всего будет прямо здесь грохнуться в обморок.
   - В каком смысле "не её дочь"? - проговорила она наконец. - Как такое возможно? Я ещё понимаю - "не дочь Вадима"...
   - И не дочь Вадима - тоже. Ее мать, насколько я знаю, студентка, а отец, вообще, неизвестно кто.
   - Подожди, Алла, я не понимаю!
   - Пошли все-таки на кухню.
   Они прошли на кухню. Алла включила электрический чайник, пошарила в коричневой пластиковой хлебнице и достала шоколадные вафли в надорванной упаковке. Подвинула к Лиле сахарницу, поставила перед ней чашку, положила ложку. Сама села напротив, облокотившись о стол и подперев подбородок обеими кулаками.
   Над чайником тонкой струйкой вился белый пар, в носике булькало. Алла следила за закипанием воды с преувеличенным, почти болезненным вниманием.
   - Девочка прожила уже семьдесят два часа, - произнесла она, в конце концов, глядя на чайник широко раскрытыми глазами. - Конечно, в таких случаях, семьдесят два часа - не показатель, но её запросто можно было вытащить, а я... А у меня тогда выдался очень тяжелый день. Точнее ночь. Накануне вечером я сильно выпила в компании с одним мужчиной, мы поссорились. Ну и наутро...
   Наутро она проснулась с раскалывающейся головой и ощущением, что жизнь кончена. Памятью о вчерашнем вечере осталось отстиравшееся винное пятно на новом костюме песочного цвета и пустая бутылка коньяка, которую она выпила в одиночестве уже ночью. Как алкоголичка. Или просто как глупая баба, которую бросили. Которую бросили, но которой ничего, по сути дела, и не обещали.
   Алла опустила с дивана опухшие ноги со вздувшимися венами и с каким-то болезненным наслаждением поставила горячие, дрожащие ступни на холодный линолеум. Топили этой зимой плохо, батареи были чуть теплые. Но сегодня это пришлось как нельзя кстати. Голова гудела, собственное дыхание, отдающее "Белым аистом", заставляло подкатывать к горлу все новые и новые сгустки тошноты.
   Она вдруг вспомнила, что вчера ночью позвонила ресторанному кавалеру и наговорила всяких гадостей, пакостей и мерзостей, чем окончательно опозорила себя, вывалившись из образа сдержанной, умной, сильной леди, как картошка из дырявого мешка. Ну, и пусть, ну, и ладно! Пусть бы он даже увидел её такой, уснувшей прямо поверх клетчатого пледа в фланелевом задравшемся халате и размазанной по лицу косметике. Пусть, теперь все равно...
   Она поднялась с дивана и побрела к умывальнику. Стены вибрировали, а линолеум раскачивался туда-сюда, как отломанное донышко неваляшки. Хорошо хоть, что коридор короткий. Идти не далеко. В ванной она первым делом взглянула в зеркало, увидела отекшее серое лицо с опухшими глазами и подумала: "Это надо же было так напиться!" Мысль тоже была "алкашной", от этого становилось ещё обиднее. Алла жалко и одновременно зло усмехнуласью. Спросила у своего отражения: "Ты меня уважаешь?"
   Потом она насильно влила в себя чашку очень крепкого и очень горячего кофе, прополоскала рот отваром мяты и пошла одеваться.
   Поправила перед зеркалом прическу. Не тщательно, а так, чтобы выглядеть не совсем уж пугающе, капнула на запястья немного "девятнадцатой "Шанели" и подкрасила опухшие после вчерашних рыданий губы бледно-розовой помадой. А часы все тикали и тикали. Шевелиться не хотелось. Хотелось снова упасть на диван ничком и лежать, лежать, лежать... Пока из ЖЭУ не придут проверять, проживает ли кто-нибудь в квартире. Но работа в частной клинике не предусматривала прогулов.
   Алла достала из шкафа капроновые колготки, скатала штанины так, чтобы уж точно не промахнуться и с отвратительной смесью сарказма и пафоса сказала сама себе, поражаясь тому, как хрипло и пропито звучит голос: "Вперед! Тебя ждут маленькие детишки, которые нуждаются в тебе, несчастная пьянь с мутными глазами и трясущимися руками!.. Да кто, вообще, в тебе нуждается? Три попытки! Есть варианты? Ах, нет!.. Ну, тогда - поздравляю!"
   В троллейбусе её тошнило, в метро кружилась голова. Даже акушерка Галя, с которой она столкнулась в вестибюле, участливо заметила:
   - Болеете, Алла Леонидовна?
   - А, ничего, пройдет, - она отмахнулась. - Так, подпростыла немного.
   Галя не уходила. И вид у неё был испуганный и виноватый. Да по одному её чрезмерно-заискивающему "болеете, Алла Леонидовна?" можно было понять, что что-то нечисто.
   - Ну, говори, - Алла стащила с головы белую пуховую шаль и резко встряхнула её, освобождая от снега. - Что? Санэпидемстанция была? Что-нибудь нашли? Или кто-нибудь из мамочек чем-то недоволен? Жалуются?
   Галя стояла перед ней, понурив голову и переминалась с ноги на ногу, как лошадь, привязанная к столбу. Она ещё успела подумать, что при Галиных толстых икрах надевать шерстяные носки с отворотами противопоказано категорически, когда та, наконец, подняла глаза и голосом ученика, который собирается проканючить директору школы: "я больше не буду", выдала:
   - Вы только не сердитесь, пожалуйста, не сердитесь... То есть, я, конечно, не то говорю... Но девочка, та которая под колпаком, умерла... Там ничего нельзя было сделать, мы старались... Таня всего на полчасика отлучилась, потом пришла обратно, а там уже...
   - На полчасика? - заорала Алла, ещё не соображая, что в данном, конкретном случае кричать никак нельзя. Потому что, не дай Бог, нажалуются. - Знаю я эти полчасика! Наверное, опять Татьяна со своим мужиком обжималась до посинения, до зеленых чертиков в глазах?.. Ах, падлы! Вот падлы!
   Потом она летела вверх по лестнице, перескакивая через две ступеньки, и думала о том, что бежать уже, собственно, некуда. Еще о том, что все и должно было кончиться именно так, потому что если карточный домик начинает рушиться, то веером рассыпаются и бубны, и трефы, и черви. Ничего не остается...
   Девочка по-прежнему лежала под колпаком, только все системы уже были отключены. Сейчас она казалась ещё больше похожей на обезьянку. На маленькую мертвую обезьянку.
   Алла опустилась на пол, взялась рукой за холодную металлическую ножку и завыла. Ей было жаль ребенка, потому что она уже вложила в него безумно много нервов и сил, и просто потому что он умер. И пожалеть её было некому. Она думала о том, что и Галина, и Татьяна, обиженные, изруганные, в конце концов, утешатся на груди своих мужчин, расскажут про злобную и несправедливую дуру-завотделением, обязательно процитируют фразу про "зеленых чертиков". Посетуют на то, каким невыносимым и опасным для общества делается характер старых дев... Да что там говорить? Девочка умерла, и все умерло.
   Мысль о том, что это случилось, а Вадим ещё ничего не знает, пришла ей в голову только часа через два, когда она уже беседовала с дежурным врачом, пытавшимся реанимировать ребенка.
   - Нет, там в самом деле, было бесполезно что-либо предпринимать, оправдывалась молодая, красивая и, как ни странно, умная Юля Вельяминова. Я пыталась, честно! Но...
   - Ничего уже не исправишь, - отрешенно проговорила Алла, поднимаясь со стула. - Он подумает, что это все я, что это из-за меня...
   - Кто? Кто подумает? - вскинулась Юля. - Если хотите, я кому угодно подтвержу, что вы совершенно не виноваты. Хотите?
   - Спасибо. Ничего не надо, - ответила она и ушла в свой кабинет.
   Ни плакать, ни курить не хотелось. Она думала о Вадиме, о Лиле, об Олесе, мысленно похоронившей свою дочь уже семьдесят два часа назад. Она думала о мертвой девочке. А ещё о том, что её старый друг до основания разломал все в своей жизни, чтобы забрать из клиники пищащее существо в одеяле...
   В конце концов, наклонилась над столом, опрокинув подставку с карандашами, подтянула к себе телефонный аппарат с новенькими серыми кнопочками и по памяти набрала номер. Когда на том конце провода ответили, она заговорила быстро, четко и без эмоций:
   - Нина, ты? У вас есть сейчас отказные дети? Нужна девочка. Желательно, недоношенная... Я тебе потом все объясню. Нет, никакой торговлей детьми я заниматься не собираюсь... Ты скажи сначала: есть или нет?.. Ну, хорошо, ребенок умер. Общий смысл поняла? Да, мне это надо! Да, мне, а не родителям... Нет, они не "шишки", но мне это нужно... Ниночка, миленькая, помоги мне, иначе я просто не знаю, что делать...
   ... - Ее звали Нина Бородянская, если тебе интересно, - Алла разломила вафлю и теперь задумчиво крошила шоколадную начинку на блюдечко. - Она работала в Хорошевской районе. Да и сейчас работает... Это, на случай, если ты мне не поверишь и решишь проверять. Вот и все.
   - Но зачем? - она быстрым движением убрала волосы со лба. - Я все равно не понимаю, зачем? Ведь Вадим же хотел не просто ребенка, он хотел ребенка Олеси, а это... А Оленька, получается, совсем чужая ему девочка?
   - Я, кстати, боялась, что ты не поймешь... Да, чужая, да, не Олесина. Но теперь представь себя на моем месте. Друг сначала рыдает мне в халат, что ему нужен этот приговоренный ребенок, я влезаю в страшную авантюру. Но не только влезаю сама - втягиваю его! Это я убеждаю его жениться, это я объясняю, что за собой придется сжечь все мосты. Что он и делает. Женится на тебе, увольняется с работы... К моменту смерти девочки вы были уже официально женаты.
   - Мы могли развестись.
   - Да, могли... Но я подумала, что для Вадима так будет лучше. Он создал себе иллюзию и уже жил в ней: семья, жена, дочь - маленькая копия бывшей возлюбленной... Вадим, вообще, очень сложный человек. Очень сложный! Можно даже сказать, странный! Я ещё Олесю об этом предупреждала. Никто не мог знать, как он отреагирует... Если угодно, я где-то испугалась за себя и перестраховалась. Побоялась, что он поднимет шум, и меня выпрут с работы. Как, в конце концов, и случилось... Во-от... А Нинка гарантировала, что младенец здоровый, никакой там алкогольной или наркотической патологии. Документы оформили, девочку отдали вам.
   - А Олеся? - сама не зная, зачем, спросила Лиля.
   - А что "Олеся"? Олеся отлежала в клинике положенные дни и выписалась. Улетела вместе со своим Тимом... О дочери она не плакала, не думай.
   - Ты её не любила?
   - Олесю-то? Да, не любила. Мне из одних профессиональных соображений и то уже было гадко... Однако, мотива убивать её у меня, как видишь, не было!
   - У меня тоже сначала не было, - она невесело усмехнулась. - Потом нашли... Ты извини меня, что я так к тебе ворвалась.
   - Ничего, - Алла пожала плечами. - Ради Бога... Я вот только не знаю, стоит ли Вадиму говорить, что девочка ему не родная? Может, пусть и дальше считает, что воспитывает собственную дочь?
   - Он не воспитывает. Я Оленьку увезла.
   - Да, прости. Я забыла...
   Еще немного помолчали. Дети за окном уже вопили не так пронзительно, даже холодильник сменил мерное ровное гудение на прорезающиеся время от времени трепыхания.
   Лиля думала о том, что только что услышала и совершенно не ощущала горечи по этому поводу. Наоборот, она чувствовала себя почти счастливой. Оказывается, Оленька - не дочь Олеси и Вадима! Она - не плод их мучительной и недолгой, по сути, любви. Она ничья, а, значит, намного больше - её собственная, чем она смела надеяться... Ее Оленька! Ее милая, хорошенькая Оленька, для которой она не приглашенная няня, а мать, имеющая равные права с отцом.
   - Не пьешь ничего, - заметила Алла.
   - Да дело в том, что я сегодня уже была в гостях.
   - Весело живешь для уголовницы объявленной в розыск... Извини, шутка.
   - Ничего.
   Из гостей... Из одних гостей да в другие... Маринка... Плюшевый львенок у неё на полке... Талисман... Львенок, нарисованный в подвале заброшенной дачи... Песок под ногтем Олеси... Ее фотография... Отчего так тревожно? Отчего?... Что-то сказала Маринка? Что же она сказала?... Львенок... Лев - Лион - Леон...
   - Лиля, ты обиделась что ли?
   - Что? - она вздрогнула. - Нет, я не обиделась... Алл, я вот ещё о чем хотела с тобой поговорить. Точнее, сначала, конечно, я этого делать не собиралась, но раз уж так дело повернулось...
   - Я все понимаю. Давай без взаимных реверансов?
   - В общем, мне кажется, что у Вадима есть любовница. Я с чего стала тебя про "Турбуленс" спрашивать и ватку с помадой? Звонки эти, смех в трубке... Ну, ты уже поняла, что как раз эта женщина меня в кафе выманила?
   Алла коротко кивнула, подперла щеку рукой.
   - Мне кажется, что это все - она. Вадим бы просто не смог. Слишком сильно он когда-то Олесю любил.
   - Да, любил... Я помню.
   - Вот... А теперь эта женщина.
   - А зачем ты все-таки пошла в кафе? Разбираться? Глаза ей выцарапывать?
   Лиля сомневалась всего секунду. Потом помотала головой:
   - Нет, выцарапывание глаз тут ни при чем. Просто так я бы ни за что не пошла. Она... эта женщина сказала, что знает про Вадима кое-что, что может быть интересно милиции, и если я не приду - тут же его выдаст.
   - Вадим? Милиция? - Алла даже отпрянула. - Чушь какая-то! Ты уверена, что правильно поняла? Я его сто лет знаю, он у тебя мужчина, конечно, со странностями, но не до такой же степени?
   - Да в том-то и дело, что неправильно понять было просто невозможно! Понимаешь, у нас на работе около двух лет назад была кража: вскрыли сейф у шефа к кабинете, взяли много денег. Тогда посчитали, что постарались какие-то левые ребята, а эта женщина утверждает, что у неё есть улики против Вадима. Либо она работала вместе с нами, либо у них настолько близкие отношения... Я просто не знаю...
   - Погоди-погоди! Что значит, "улики против Вадима"? Она что-нибудь конкретное тебе предъявила?
   - Она предъявила мне ультиматум: либо я прихожу в кафе, причем ни Вадиму, ни милиции ни слова, либо она его сдает, и вся его карьера, вся его жизнь летит к чертовой матери!
   - Н-да...
   - Вот именно, - Лиля тихо вздохнула. - Иногда мне кажется, что это сама Олеся: живая ли, мертвая ли. Слишком много она знает, слишком! И про кражу эту чертову, и про Оленьку...
   Алла перегнулась через стол и расправила смявшийся край клеенчатой скатерти:
   - Нервы у тебя ни к черту, вот что я тебе скажу! Олеся мертва и нечего тут выдумывать! Всему надо находить реальное, а не мистическое объяснение. Ну, что уж она такого особенного знает? То, что девочка удочеренная? То, что он когда-то деньги спер?.. Знаешь, во время хорошего секса можно и не такое вызнать.
   - Она знала о моем бывшем любовнике. Мало того, она знала адрес его дачи! Как хочешь, Алл, но я не верю в такие совпадения.
   - Это вот так, с бухты-барахты, объяснить, конечно, сложнее. Но если подумать, и тут можно разобраться. Дача. Ну, что "дача"? Военный объект?
   Почти такую же фразу каких-нибудь пару часов назад произнесла Маринка. "Дача - не военный объект", "отношения с Валеркой не помечены грифом "совершенно секретно". Но, кроме этого, она сказала что-то еще... Лиля снова почувствовала, как руки её покрываются гусиной кожей... Что-то сказала Маринка или что-то не договорила Алла? О чем шел разговор? О любовнице? О том, откуда она знает про дачу? Об Олесе?