Рыжаков Варлаам. Скупые годы

   В темноте перед моими глазами мелькали короткие белые косички, белесые брови и, словно лесные озера, глубокие, темные глаза.
   Она мне часто снилась во сне. Я слышал ее ласковый голос.
   "Вова!" - звала она меня, и я радостно замирал.
   Но мать безжалостно разрушала мои сны. Она тормошила меня за плечо, заставляла вставать. Я недовольно ворчал, раздраженно повертывался на другой бок и грезил уже наяву. Мать снова толкала меня в плечо. Я лениво слезал с кровати и сердитый уходил на конный двор, впрягал свою лошадь и нарочно галопом проносился мимо Люськиного дома.
   Рыдван подпрыгивал по ухабистой дороге, громыхал, а я ухарски свистел и весело смеялся, а сам тайком поглядывал на окна, из которых каждый раз испуганно смотрело на меня худощавое морщинистое лицо Люськиной матери. И хоть бы один раз посмотрела на меня та, о которой я так скучал.
   "Неужели она ничего не знает? Неужели она ни о чем не догадывается?" - часто с обидой думал я и решил написать Люське записку. Писал старательно, выводя каждую букву, а потом изорвал. Передать ей в руки самому было стыдно. А послать с кем-нибудь другим и того хуже. И я на другой день писал новую записку, писал и уверял себя: эту обязательно передам - подойду к ней, положу в карман и убегу.
   Я представлял себе, как Люська вынимает записку из кармана, осторожно развертывает, читает.
   Сердце мое при этом трепетно сжималось. Что она скажет?.. Пришлет ли ответ?..
   А вдруг она расскажет о моей записке своим подругам. Девчонки начнут подсмеиваться надо мной. Нет, лучше не передавать.
   Я рвал только что написанную записку, а на другой день опять писал новую. Несколько времени носил ее в кармане, воодушевлял себя отважиться и передать ее по назначению, но так и не отважился. Однако записку мою прочитали. И кто прочитал - мать! "Люся, я без тебя жить не могу, - писал я в этой записке, - я тебя люблю".
   - Так, может, сходить посватать? - передавая мне записку, шутливо предложила мать.
   Я вырвал у нее злополучную бумажку и метнулся на улицу и после этого целую неделю избегал с матерью встречаться. Мне было стыдно смотреть ей в глаза. А желание увидеть Люську, поговорить с ней не утихало, и я решил постучаться вечером к Люське в кладовую. Мы с Витькой отвозили с гумна обмолоченный хлеб. К полудню сломалась молотилка. Мы бездельничали. Время тянулось медленно. Солнце нехотя перевалило через зенит и лениво опускалось к горизонту. Молотилку исправили, только молотить не пришлось. С севера надвинулось косматое темное облако, и хлынул проливной дождь.
   Домой я вернулся рано. Умылся с мылом, что со мной редко случалось, надел новую рубашку и даже причесался перед осколком зеркала.
   - Ох ты какой! - удивился прибежавший ко мне Витька. - Женихом нарядился.
   - Каким женихом! - сердито оборвал я его. - Намок под дождем, вот и переоделся.
   - Намок, - Витька хитро улыбнулся, - а что же я не намок?
   - Это уж твое дело.
   - Ну ладно. Идем гулять.
   И Витька утащил меня за деревню на бугор, куда собиралась вся наша ватага. Но сегодня никто не пришел. Я думал, что Витьке будет тошно и он позовет меня домой. А он и не думал уходить. Я нервничал. А Витька, наоборот, почему-то веселился. Он городил всякую небылицу и не обращал на меня никакого внимания. Я платил ему тем же. Я не слушал его. Я думал о Люське.
   Наконец мы расстались.
   Витька, насвистывая какую-то песню, отправился домой, а я спрятался у забора и выжидал, когда за ним захлопнется дверь. Ждал долго и не дождался.
   Осторожно выполз из своего укрытия, переполз ровную луговую площадку и мимо огородов по густой жгучей крапиве начал пробираться к Люськиной кладовой.
   Сердце во мне то замирало, то начинало учащенно биться.
   Иногда я останавливался и тревожно прислушивался. Нигде ни звука. Это хорошо. Меня никто не увидит. Только луна. Она смотрела на меня и, кажется, посмеивалась. Я смущенно прятался от нее в тень, голыми руками раздвигал крапиву, прошлогодний бурелом и упрямо шел к свой цели.
   Люськина кладовая была рядом. Крапива кончилась. Передо мной широкая луговина.
   Я стряхнул с рубашки мусор и хотел выйти, как вдруг по луговине к Люськиной кладовой промелькнула чья-то сгорбленная фигура. Я настороженно присел. Послышался легкий стук.
   Шепот:
   - Люся, Люсь, открой.
   По голосу я сразу узнал Витьку. И меня охватило отчаяние. Я сжался в комок и тяжело засопел.
   - Ну чего? - прошептала из-за двери Люська. - Говори.
   Я зажал голову руками и по той же крапиве бросился бежать.
   Не помню, как я очутился возле своего дома. Осторожно, чтобы не потревожить мать, вошел в комнату и тяжело опустился на скамейку возле окна. Так и заснул.
   А на другой день ко мне пришла Люська. Я не разговаривал с ней. Я лежал, отвернувшись к стене, и молчал.
   А Люська весело рассказывала о том, что нас с Витькой, как передовых колхозников, занесли на Доску почета.
   - Витька на девятом небе. К нему теперь не подойдешь. Ходит гордый. Разговаривает басом, точь-в-точь как председатель.
   Смеялась Люська. А у меня холодело сердце. Слушая ее, я все больше и больше с тоской убеждался, что она не любит меня. Недаром же она так много говорит о Витьке.
   С этих пор потянулись для меня печальные дни.
   ГЛАВА 5
   Я не злился на Витьку. Я понимал, что он не виноват, и все-таки в душе моей кипела на него обида, поэтому я с ним не разговаривал. Я избегал его. Витька долго приставал ко мне, пытался выяснить, отчего я вдруг изменился, и наконец его заело самолюбие, он начал меня сторониться.
   Дружба наша пошатнулась.
   Хорошо, что летние каникулы вскоре подошли к концу. Я был рад этому. Я знал, что школа заменит мне любимого товарища и я не так больно буду переживать одиночество. Однако мне пришлось разочароваться.
   Нас на два месяца освободили от учебы, и мы всей школой вместо занятий помогали колхозникам убирать урожай: рыли картофель.
   Часто мы уходили работать в дальние деревни и по нескольку дней, а то и всю неделю не появлялись дома. В колхозе, в котором мы рыли картофель, нас кормили, и там же мы квартировали по целой ватаге в одном доме.
   Это было веселое время, но только не для меня.
   Люська словно мстила мне за что-то, и теперь до глубокой полуночи слышался ее звонкий голос и беззаботный, радостный смех.
   Иногда она смеялась слишком громко, и я понимал, для чего она так смеялась. Она хотела, чтобы ее кто-то услышал. А кто? "Конечно, Витька", с горечью вздыхал я.
   И назло всем старался показать себя радостным, но это мне не удавалось.
   Чем веселей становилась Люська, тем мрачнее становилось на моей душе. Я не мог ее видеть веселой и перестал по вечерам выходить на улицу. Я думал, что мое отсутствие хоть немного, но опечалит Люську, но она оставалась по-прежнему веселой. Я, как отшельник, при свете мигающей лампадки целые ночи просиживал за толстой потрепанной книгой, за что получил прозвище "Бурика-профессор".
   А какой же я был "бурика" и к тому же "профессор", когда меня страшно тянуло на улицу? Никто не знал, что творилось в моей душе, что за целую ночь я часто прочитывал только одну страницу и ничего-то в ней не понимал.
   Читая, я напряженно вслушивался в доносившиеся до меня голоса. С трепетом улавливал знакомый смех, отбрасывал в сторону книгу и, облокотившись о подоконник, прислонялся горячим лбом к холодному стеклу.
   "И зачем я родился на свет, - горестно сетовал я на свою судьбу в такие минуты, - лучше бы меня не было совсем, или же не было бы Люськи".
   Я нарочно думал о Люське самое плохое, а любовь, как колючий репей, впивалась в меня и перепутывала все мои мысли. Целые дни я ревниво следил за каждым Витькиным шагом, и он, будто угадав мои мысли, как назло, вызвал Люську на соревнование и работал рядом с ней. Они работали быстро. Я следил за ними и от всей души проклинал это злополучное соревнование. Обгоняя друг друга, они переглядывались, перебрасывались шутками, смеялись, и все это болью отдавалось в моей груди. Стиснув зубы, я угрюмо наклонялся над бороздой и отчаянно расшвыривал землю. Я работал изо всех своих сил. Я не соревновался с ними. Мне просто хотелось измучить себя, измучить для того, чтобы ни о чем не думать, и, пока Люська с Витькой обрабатывали по одной борозде, я обрабатывал полторы.
   Люську это задело. Иногда она посмеивалась надо мной и кидала в меня мелкими комьями земли, но я не отвечал на ее вызов. Я только суровее сдвигал брови и от какой-то ноющей обиды упрямо, с еще большей энергией, продолжал работать.
   Так проходили день за днем.
   И вот как-то среди недели, в обеденный перерыв, директор школы объявил нам, что после работы в правлении колхоза будет общее собрание.
   Больше он ничего не сказал. Однако, когда мы приступили к работе, Люська, проходя мимо меня, остановилась и тихо, так чтобы никто не услышал, шепнула:
   - Тебя премировать будут, - и убежала.
   Я принял ее слова за насмешку, запустил ей вдогонку ком земли, бросил работу и незаметно ушел в деревню.
   Я не хотел, чтобы меня премировали. Я понимал, что я этого совсем не заслужил. Может быть, я работал и хорошо, однако работал не оттого, что мне самому хотелось так работать, а оттого...
   Я твердо решил не ходить на собрание. Забрался на сеновал, зарылся в пахучее сено и скоро заснул.
   Разбудил меня громкий стук.
   Я приоткрыл глаза, огляделся. На сеновале было полутемно. Прислушался. Тишина. Только где-то глубоко в сене шуршала мышь. Успокоенный, я потянулся, зевнул и хотел было снова заснуть, как вдруг подо мной во дворе раздался пронзительный треск.
   Я сразу понял, что ломают дверь, и мгновенно спустился по лестнице вниз.
   В щель, которая образовалась от сломанной доски, протискивалась человеческая фигура. Воры?!
   В два прыжка я очутился около незнакомца и, схватив его за шею, прижал к земле.
   - Стой, гадина! Попался?
   - Пусти, Профессор, - прохрипел незнакомец.
   Я вздрогнул и отшатнулся. Это был Колька Чернов.
   Он втиснулся во двор, открыл дверь и, ругаясь, подступил ко мне с кулаками.
   - Чего не отпирал, говори?
   Я молчал. Я только сейчас вспомнил, что, уходя на сеновал, запер дверь на крючок, и теперь хмуро глядел на Кольку и обступивших меня ребят. Я ждал подзатыльников, но тут подоспела хозяйка.
   - Уж не случилось ли чего, - испуганно произнесла она, заметив выломанную в двери доску, - неужто воры?
   - Нет, теть Шур, это вот он. Заперся и не откликается, - раздраженно ответил Колька, - и пришлось ломать. Дать вон по зубам-то.
   - Ну, ну, - гневно вступилась хозяйка и, видя, что Колька отвернулся от меня, вздохнула: - Ну слава тебе господи, а я было переполошилась. А он, наверно, спал.
   - Какое спал, - не унимался Колька, - мы целый час грохали. Тут мертвый проснется.
   - Так и что, и этак бывает.
   И хозяйка рассказала нам случай, как однажды ночью заблудилась в своей комнате.
   Это развеселило ребят, а меня подбодрило, и я признался, что действительно спал.
   - Ну и дрыхнешь, - Колька дружелюбно ткнул меня в бок кулаком, - а за шею-то ты меня здорово сцапал.
   - Я думал, что воры.
   Все засмеялись.
   А через несколько минут мы уже сидели за столом и мирно ужинали. Ели горячие щи, картошку с солеными огурцами и молоко. После молока Колька поднялся и хлопнул себя по животу.
   - Полный. Теперь на собрание.
   - Пошли, - подхватили ребята, - идем, Профессор. Посмотришь, как там Саньку разукрасили.
   И они потащили меня на улицу.
   Мне не хотелось идти, но после всего случившегося я чувствовал за собой вину и не стал противиться.
   - Вот посмотри, - бросил мне Колька, когда мы поравнялись с правлением колхоза.
   Я остановился.
   На серой, обветшалой от времени стене был прикреплен хлебом широкий лист бумаги, а на нем красовалась карикатура на Саньку Офонина. Ребята уже видали ее и вошли в дом, а я шагнул ближе и прочитал крупную надпись:
   "В то время, когда на фронте идут тяжелые бои, когда в тылу все
   школьники работают не покладая рук, Офонин беззаботно бегает по
   полям за трактором. Позор лентяю!
   Р е д к о л л е г и я".
   - Редколлегия, - с иронией повторил я вслух, разглядывая знакомый Люськин почерк. - Везде она сует свой нос.
   И мне отчего-то стало немного жалко Саньку.
   Его всегда, как магнитом, притягивает к машинам. Он и в своем колхозе летом почти совсем не работал, а целые дни и ночи вертелся возле трактора. Измажется весь в мазуте и ходит задрав нос, гордый, как будто совершил какое-то важное дело.
   Мать не однажды колотила его за это, и все-таки Санька упрямо стоял на своем. Он лазил по чужим огородам, воровал огурцы, помидоры, подсолнухи и все это носил трактористам - подлизывался к ним. А трактористам что пускай мажется, чище трактор будет. А Санька и рад стараться... Вымажется так, что живого места не найдешь. На лице только зубы сверкают, на руки страшно взглянуть. А Санька гордится этим. Воображает, что в таком состоянии он больше всего смахивает на водителя.
   Часто Санька хвалился нам, что может управлять трактором самостоятельно, но мы не верили и смеялись над ним. Санька злился, размахивал руками, грозил нам и в результате оставался поколоченным.
   Но взбучку можно перенести, а вот это...
   Я взглянул на карикатуру и от досады сплюнул. В это время на мое плечо кто-то положил руку. Голос Витьки:
   - Здорово, правда?
   Я не ответил. Молча передернул плечами, чтобы стряхнуть его руку, и вбежал в правление колхоза. В комнате было людно и шумно. Я пробрался в угол, уселся на давно не мытый пол, съежился и вдруг, среди этого множества людей, почувствовал тоску одиночества.
   Я не слушал, как проходило собрание, и только когда заговорили о премировании лучших работников, я насторожился и опустил голову. Мне было отчего-то стыдно. Я не хотел, чтобы назвали мою фамилию, и в то же время ждал этого - боялся, что ее не назовут.
   Слова директора школы, хоть он говорил и тихо, в моих ушах гремели.
   - Первая премия, - произносил он торжественно, а я от каждого слова еще больше ежился и сжимался, - принадлежит ученику 6-го класса нашей школы...
   Я затаил дыхание.
   - Большакову.
   Я вздрогнул, сильнее вжался в угол и, кажется, засопел. Все притихли.
   - Большаков, - позвал директор.
   Я притаился.
   - Вот он, здесь, - крикнул кто-то рядом со мной, и не успел я что-нибудь сообразить, как меня схватили и протолкнули вперед.
   Раздалось дружное рукоплескание и такой же дружный смех.
   Краска залила мне лицо, я сразу вспотел, дрожащей рукой взял протянутую мне книгу, что-то пробормотал, повернулся и, прокладывая локтями путь, метнулся в свой угол.
   Больше я ничего не видел и не слышал. Говорил директор, говорили учителя, но их слова, словно осторожные воробьи, пролетали мимо меня. Мне было и неприятно, и обидно. Я понимал, что получил премию из-за Люськи, и злился на нее.
   После собрания я возвращался домой угрюмый. Мне хотелось как-то отомстить Люське. А как?
   Я шел, склонив голову.
   Вдруг кто-то дернул меня за рукав.
   Я повернулся.
   Люська.
   - Поздравляю. - Она весело протянула мне руку.
   Я вспыхнул.
   Люська поймала мой суровый взгляд и опешила.
   Ничего не соображая, я бросил книгу к ногам ошарашенной Люськи и процедил сквозь зубы:
   - Возьми, это ты заработала, - и, как испуганный зверь, метнулся в проулок.
   - Вова! - вскрикнула Люська.
   Но я не обернулся. Я перемахнул через изгородь и направился прочь от деревни в луга, освещенные полной луной. Шел не спеша. Торопиться мне было некуда.
   Добравшись до небольшого ручейка, я спустился в ложбину и лег на спину.
   Лежал и бездумно глядел на далекую синеву неба, на ласково мигающие звезды, и неожиданно это широкое, бесконечное пространство повеяло на меня спокойствием.
   Негодование и злое торжество сменилось легкой грустью.
   В это время мое внимание привлекла мелькнувшая в воздухе искра. Я приподнялся.
   Неподалеку от меня за кустами кто-то развел костер. Это меня заинтересовало.
   Я осторожно подкрался к кустам и раздвинул ветки. Возле костра, по-татарски поджав под себя ноги, сидел Санька Офонин и еще два каких-то неизвестных мне парня. Волосы у Саньки были растрепаны, нос и лоб в мазуте, на щеке виднелась черная полоса. Все трое молча курили махорку.
   Наконец один из них, самый маленький, вдохнул в себя слишком много дыму и отчаянно закашлялся.
   Санька покосился на него, сердито сплюнул в огонь и повернулся к своему соседу.
   - Надо ей морду набить.
   - Угу, - отозвался тот и снова умолк.
   Я догадался, что речь идет о Люське.
   - Это она тебя, Санька, так-ту разукрасила, - каким-то девичьим голоском выкрикнул малышка между приступами кашля и захохотал.
   Я вспомнил карикатуру и тоже улыбнулся.
   - Чего смеешься! - оборвал Санька. - Говорю тебе - морду ей надо набить.
   - А чего ты, Санька, дашь за это?
   Санька почесал затылок.
   - Арбузов.
   - Ну это ты врешь, - буркнул молчаливый Санькин сосед.
   - Дам. Их в колхозном огороде полно. Во какие, - и Санька сделал из рук колесо. - Только набить ей надо так, чтобы из носу кровь пошла.
   - Это само собой... - заверил молчун.
   И на этом торговая часть закончилась.
   Дальше начался тихий уговор.
   Заговорщики наметили встретить Люську на опушке леса. Санька знал, что Люська каждую субботу после работы заходит в школу к своей тетке-сторожихе и возвращается домой одна. Этим они и хотели воспользоваться.
   Закурили, подбросили в огонь хворосту и начали хвастаться своей удалью, а я незаметно отполз обратно в свою ложбину и вернулся в деревню. Я решил не выдавать заговорщиков. Я знал, что этим отомщу Люське, и на другой день на работе, поглядывая на нее, ликовал.
   "Ох и надают они тебе, ох и надают", - заранее радовался.
   Однако злая радость во мне постепенно угасала. Угасала оттого, что Люська работала неподалеку от меня и почему-то была грустной. Расшвыривала землю вяло, с неохотой. Это смущало меня. Сегодня я желал видеть ее веселой. Тогда бы мое ехидное торжество было вполне удовлетворено, но Люськино лицо было мрачным.
   Она все чаще и чаще кидала в мою сторону чем-то опечаленный взгляд и наконец тихо позвала:
   - Вова.
   Я вздрогнул и понурил голову.
   - Отчего ты на меня злишься?
   - Я не злюсь, - чуть слышно, с дрожью прошептали мои губы.
   Люська подошла ко мне.
   Чтобы скрыть от нее свое волнение, я поднял с земли корзину и направился к общей груде высыпать из нее картофель.
   Люська взялась мне помочь.
   Мы шли молча. Молча опорожнили корзину, и я повернул обратно.
   - Погоди.
   Люська достала из-под кофты аккуратно обернутую газетой книгу и протянула ее мне.
   - Возьми.
   - Мне ее не надо.
   - Там записка.
   Книга очутилась в моих руках. Люська стыдливо отвернулась и торопливо зашагала к своей борозде.
   Я провожал ее смущенным взглядом и чувствовал, как большая радость и теплота разливаются по всему моему телу. Сердце замирало от какого-то приятного предчувствия.
   Я воровато огляделся и спрятал книгу за пазуху. Жизнь моя сразу изменилась. Я вмиг позабыл обо всем на свете: о войне, о тяжелой работе, о Витьке и даже о самом себе. Я думал только о записке. Я не хотел ее читать до вечера, но книга мешала мне работать, мешала нагибаться и каждую минуту напоминала о том, что в ней заложен заветный листочек бумаги, который для меня ценнее всяких сокровищ. И я не вытерпел. Я лег в борозду, загородился от посторонних глаз корзиной и достал из-за пазухи книгу. Развернул. И тут случилось то, чего я никак не мог предвидеть.
   Сильный порыв ветра подхватил дорогую мне легкую бумажку и стремительно помчал ее по оголенному полю. Я как сумасшедший бросился за ней. Я ничего не видел и не чувствовал. Перед моими глазами мелькал перепрыгивающий через борозды белый лоскуток. Вот он застрял, и тут... У меня потемнело в глазах.
   Перед самым моим носом записку схватила какая-то рыжая длинноволосая девчонка и со смехом кинулась бежать.
   Разъяренный, я вцепился в ее спину и захрипел:
   - Отдай!
   Рыжуха упала, разбила нос и в гневе разорвала мою записку в мелкие клочья. Я что-то крикнул и ударил ее.
   А дальше... Дальше действия проходили в каком-то тумане.
   Рыжуха с плачем направилась к учительнице, та - к директору школы, и над моей головой разразилась гроза. Меня стыдили, упрекали, а я, опустив голову, сопел и с ноющей болью думал о пропавшей записке.
   Директор школы и заставлял, и упрашивал меня извиниться, а я стоял перед ним и думал: "О чем писала мне Люська?" Этот вопрос не давал покоя весь следующий день.
   Я несколько раз пытался подойти к Люське и спросить, и каждая попытка кончалась неудачей. Не хватало смелости. И наконец в субботу утром я написал ей записку.
   "Люся, напиши мне еще одну такую же записку", - просил я на маленьком лоскутке бумаги. Бережно свернул его вчетверо и, зажав в кулаке, направился на работу.
   Однако работа не шла мне на ум. Я целых полдня подстерегал Люську улавливал удобный момент. И вот мы встретились. Встретились один на один за высокой грудой картофеля. Мы не сказали друг другу ни слова.
   Я молча сунул руку в карман Люськиной кофты и разжал кулак.
   Люська не спросила, зачем я это делаю, она догадалась, и мы разошлись.
   Работать оставалось недолго. Мы в субботу кончали раньше обычного, но я не стал дожидаться окончания работы. Мне было не до этого.
   После того как Люська передала мне книгу с запиской, я с гордостью носил в себе тайную мысль: одному защитить Люську от заговорщиков.
   И защитить не просто так - расстроить их план, нет. Это я мог сделать и раньше, но я этого не хотел. Я мечтал накинуться на Саньку и его товарищей и отколотить их именно тогда, когда они нападут на Люську.
   Признаться, это был смелый план. Один против троих. Но это-то меня и разжигало.
   Я понимал, что такая смелость поднимет в глазах Люськи мой авторитет, из-за этого я был готов на все. Я хорошо знал то место в лесу, где должны встретиться заговорщики, и, не медля ни минуты, отправился туда. Противники мои были уже в сборе. Они сидели возле костра на дне широкой котловины, поросшей густым орешником, и, обжигаясь, ели печенную в золе картошку.
   Я наблюдал за ними сверху.
   Погода стояла ветреная. Лес глухо шумел и торопливо, как будто стыдясь чего-то, сбрасывал нарядную осеннюю одежду. В котловину, медленно кружась в воздухе, спускались тысячи разноцветных листьев. На небе не было ни тучки. Косые лучи заходящего солнца с мягкой грустью просвечивали редеющий лес.
   Вдруг неожиданный свист вывел меня из оцепенения. Заговорщики в котловине повскакивали с мест, и я с удивлением отметил, что их осталось только двое.
   Значит, свистел разведчик. Значит, Люська недалеко. Перебегая от ствола к стволу, я выбрался на опушку и заметил, что Люська, весело напевая, шла по полю. Я облегченно вздохнул. Неподалеку от меня дорога огибала глубокий, заросший колючим шиповником овраг. На берегу оврага, в том месте, где дорога делала изгиб, стоял столетний кряжистый вяз. Вот за ним-то и прятался разведчик-коротышка. Через несколько минут к нему из оврага, крадучись, вылезли и тоже притаились Санька и его товарищ угрюмый молчун.
   Люська, ничего не подозревая, торопливо приближалась к роковому месту.
   Вот она прошла мимо меня и неожиданно остановилась. На дорогу, переваливаясь с боку на бок, вышел Санька Офонин.
   Люська помедлила, поправила на голове платок и решительно направилась на своего врага.
   - Стой! - угрожающе зарычал Санька.
   - Ну стою.
   - Ты рисовала карикатуру?
   - Я.
   Санька не ожидал такой смелости, растерялся и тревожно оглянулся. Из-за вяза к нему на подмогу выскочил малышка и здоровенный угрюмый молчун.
   Заметив их, Люська шагнула вперед.
   - Уйди.
   - Я тебе уйду, - осмелел Санька, - я тебе всю физиономию разрисую.
   - Попробуй! - Люська сжала кулаки.
   - Ну и попробую.
   - Попробуй!
   - На.
   В тот же миг Санька с Люськой вцепились друг другу в волосы и свалились на пыльную дорогу. К Саньке подоспела помощь.
   Молчун ухватился за Люськины руки и старался оторвать их от Санькиных волос. Санька орал. Я, стиснув зубы, выпрыгнул из своего укрытия и с разбегу ударил ногой молчуна в зад. Он перевернулся и, как чурбан, кувыркаясь, покатился в овраг. Заметив это, коротышка бросился бежать. Я метнулся за ним. Он понял, что ему не уйти, и сделал хитрый маневр - упал мне под ноги. Я ткнулся. Коротышка прыгнул в сторону и скрылся в лесу.
   - Держи, держи! - кричала Люська.
   В это время мимо меня зайцем промелькнул Санька Офонин.
   Разъяренный, я кинулся за ним.
   Началась погоня.
   Санька, чтобы скрыться, как лиса, петлял между деревьев, а я, не теряя его из виду, летел напрямую...
   Вдруг кто-то дернул меня за плечо.
   Я пошатнулся и хотел обернуться, но в лицо мне врезался кулак. Я на мгновение потерял равновесие. Из глаз брызнули искры.
   - Попался? - послышался веселый смех молчуна.
   Я озверел.
   Не помню, как в руках у меня очутилась палка и я ударил ею своего противника. Он взвыл. Я хотел ударить его еще раз, но кто-то сзади повис на моих плечах. На меня посыпался град кулаков. Я догадался, что враги мои в сборе, и, кое-как вырвавшись, дал стрекача.