Сабатини Рафаэль. Колумб

   — Мне повезло, что я застала здесь дона Хуана, — улыбнулась маркиза. Фонсека поклонился, но и тени улыбки не мелькнуло на его круглом лице.
   — Я лелею надежду, — продолжала маркиза, — что принесенные мною новости побудят его изменить свое отношение к сеньору Колону.
   — К сожалению, мадам, мое отношение покоится на прочном основании.
   — Прочном? А по-моему, на песке, дон Хуан.
   Король торопливо сделал ход и вновь обернулся.
   — Что я слышу? Вы вновь защищаете этого лжеца?
   — Только от ошибок его судей, сир.
   — Клянусь бессмертной душой, откуда такая безрассудная страсть?
   — Это страсть к процветанию Испании, чести и славе ваших величеств.
   Королева похлопала ее по руке, опять вздохнула.
   — Никто не сомневается в твоих добрых намерениях, Беатрис. Но вопрос уже рассмотрен.
   — И решение вынесено, — добавил Фердинанд. — Дело закрыто.
   — Шах, сир, — вмешался епископ. — Боюсь, следующим ходом будет мат.
   — Да? — Король уставился на доску. — К дьяволу этого Колона! Из-за него проиграл партию.
   Маркиза не отрывала от него взгляда.
   — Я могу доказать вашему величеству, что из-за Колона вы можете проиграть больше, чем партию в шахматы.
   — Согласен с вами, клянусь святым Яго. Он и так отнял у меня много времени и нервов.
   — Поэтому не будем увеличивать эти потери, — решила королева.
   — Сможет ли моя любовь к вам, мадам, оправдать мое непослушание?
   Фердинанд тяжело поднялся, хмуро посмотрел на маркизу.
   — Ради Бога, Беатрис, неужели вы не понимаете, что словами тут ничего не изменишь?
   — Из-за слов я бы не стала отвлекать ваше внимание. Я говорю о доказательствах.
   — Доказательствах чего? — спросила королева.
   — Того, что с Колоном поспешили.
   Фердинанд рассмеялся.
   — Своей настырностью вы превзошли паука.
   — Тогда позвольте мне доплести свою паутину. — И с улыбкой она повернулась к королеве.
   — Ох уж эти сирены, — вздохнул король, а королева спросила:
   — Так что ты хотела нам сказать, Беатрис?
   Маркиза не заставила себя упрашивать.
   — Хорошо, что при нашем разговоре присутствуют епископ Авилы, который был председателем комиссии, и дон Хуан де Фонсека, оказавший немалое влияние на принятие решения.
   Талавера встал из-за стола вместе с королем и теперь молча сверлил Беатрис холодным взглядом. Дон Хуан еще раз поклонился маркизе.
   — Не переоценивайте моих заслуг, мадам. Я лишь помог сорвать маску с этого человека.
   — Или приписать ему те качества, которых у него нет и в помине.
   — Нет, нет, мадам. Он сам вырыл себе яму.
   — Вот об этом мы сейчас и поговорим. Вы дозволите мне высказаться, мадам?
   Королеву в немалой степени удивила настойчивость маркизы.
   — Да, мы вас слушаем. — Она откинулась на спинку стула. — Я не сомневаюсь, что дон Хуан найдет, что вам ответить.
   Подошел и король в сопровождении епископа Авилы. На его лице играла улыбка.
   — Послушаем и мы. Рыцарский поединок между женщиной и священником. Такое войдет в историю.
   Маркиза всматривалась в круглое лицо дона Хуана де Фонсеки.
   — Вы убедили себя и других, не так ли, что сеньор Колон лгал, утверждая, что у него есть карта великого Тосканелли?
   — По-вашему, я убедил себя, маркиза? — Он торжественно улыбнулся. — Простите меня, но в этом убедил нас сам Колон.
   — Признался, что он лжец, не так ли?
   — Убедил нас своим поведением, — возразил Фонсека. — Типичным, кстати, для большинства шарлатанов. Сначала они утверждают, что их поддерживает знаменитость с непререкаемым авторитетом. Тем самым привлекая внимание к собственной персоне. Так, собственно, поступил и Колон, на этом он и споткнулся. Когда мы, выполняя свой долг, потребовали от него доказательств, он притворился, будто его ограбили. Заезженный приемчик.
   — Заезженный? А на чем основывается ваша уверенность, что это был приемчик?
   Фердинанд открыто рассмеялся.
   — Да, поневоле убедишься, что спорить с женщиной — все равно что нести воду в плетеной корзине.
   Но Изабелла нахмурилась.
   — Быть может, дон Хуан и не нашел другой емкости. Давайте выслушаем его.
   Фонсека бросился в бой.
   — Уверенность моя идет от знания жизни. Как могло случиться, что человек, имеющий на руках неопровержимые подтверждения своих взглядов, не упомянул об этом до тех пор, пока наша настойчивость не заставила его признать, что они у него есть?
   — Я понимаю, — с видимой неохотой согласилась маркиза. — Это существенно.
   — Слава тебе, Господи, — насмешливо воскликнул король. — Ее глаза открылись.
   — Не совсем, ваше величество. Кое-что остается неясным. Если выводы Колона представляются кому-то недостаточно убедительными, почему то же самое, сказанное другим человеком, не вызывает ни малейших сомнений. Я, разумеется, женщина глупая. Но убей Бог, я не вижу, в чем тут разница.
   Ей ответил Талавера.
   — Разница в том, кто высказывает эти выводы, невежественный моряк или лучший математик современности.
   — Вы удовлетворены ответом, маркиза? — спросил ее король.
   — Разумеется, сир. Ну почему я такая бестолковая? — она рассмеялась, как бы прикрывая собственную неловкость. — Но, господа, — она перевела взгляд с Талаверы на Фонсеку, — вы переоцениваете эту разницу. Не станете же вы притворяться, что поддержали бы Колона вместо того, чтобы отвергнуть его, предъяви он эти несчастные карту и письмо.
   — Никакого притворства нет, мадам, — сурово возразил Талавера.
   — Что? — Брови маркизы взметнулись вверх. На лице отразилось изумление. — Вы можете уверить меня, мой господин, что Колон получил бы вашу поддержку, если б у него на руках оказались документы, подписанные Тосканелли?
   — Заверяю вас в том, мадам, — твердо ответил епископ Авилы.
   — Несомненно, мадам, — добавил Фонсека.
   Недоверчивый смех маркизы не вызвал у них ничего, кроме раздражения.
   — Легко говорить о том, чего невозможно доказать. Я думаю, едва ли вы были бы таким сговорчивым, если б еще не требовали у Колона эти документы.
   — Мадам! — возмущенно воскликнул епископ.
   — Вы ошибаетесь, мадам, — вторил ему Фонсека. — Серьезно ошибаетесь. И немилосердны к нам. Извините за грубость.
   — Как раз грубости я и не заметил, — засмеялся король.
   Королева промолчала. Она уже давно поняла, что маркиза ведет какую-то игру.
   — Немилосердна! Фи, дон Хуан! Но я, пожалуй, соглашусь с вами и принесу свои извинения, если вы сейчас вот, немедленно, посоветовали бы их величествам поддержать Колона, положи он перед вами карту Тосканелли. Сможете вы это сделать?
   Фонсека поджал губы.
   — Кажется, я уже это сказал.
   — А вы, господин мой епископ?
   Талавера пожал плечами.
   — Все это пустые разговоры, мадам. Но, чтобы доставить вам удовольствие, в этом случае я без колебаний приму сторону Колона.
   Улыбка, теперь уже победная, заиграла на губах маркизы, когда она повернулась к королеве.
   — Ваше величество слышали, что сказали их преподобие. Я повязала их по рукам и ногам, не так ли?
   Фонсека обеспокоился.
   — Повязали нас, мадам?
   — Оплела паутиной, как и предупреждала. Может, вы не обратили внимание на мое предупреждение?
   Королева наклонилась вперед.
   — Вы задали нам уже немало загадок, Беатрис. Объясните по-простому, о чем, собственно, идет речь?
   — Ваше величество, я лишь хотела, чтобы эти господа лишились той предвзятости, которую они испытывают по отношению к Колону. Он совсем не обманщик. Ему уже возвращены украденные у него карта и письмо. Он здесь в лагере и готов положить их перед вами.

Глава 22. РЕАБИЛИТАЦИЯ

   Кристобаль Колон стоял перед их величествами в золотистом отсвете свечей.
   Королева Изабелла решила, что восстановление справедливости не терпит отлагательств. Кроме того, ей хотелось еще раз убедиться, что в отличие от комиссии она сразу же и по достоинству оценила предложение Колона.
   Сантанхель и Кабрера вошли вместе с Колоном. Маркиза Мойя, теперь главный покровитель Колона, стояла на полпути между ними и столиком, за которым сидела королева. Король, Талавера и Фонсека тесной группой застыли за ее спиной. Документы Тосканелли и собственная карта Колона лежали на столе, перед ее величеством.
   С разрешения королевы Сантанхель рассказал о своем участии в спасении документов.
   — Воры, — докладывал он, — два агента Венецианской республики. Один из них какое-то время находился при дворе ваших величеств, заявляя, что состоит в штате мессира Мочениго, посла Венецианской республики. Их взяли в десяти милях от Кордовы по дороге в Малагу. Чтобы исключить возможные осложнения с Венецией, коррехидор Кордовы обставил все так, будто на них напали обыкновенные бандиты.
   Тут его прервал король Фердинанд.
   — Чушь какая-то. Какой интерес может проявлять Венеция к этим документам?
   — Чушь это или нет, но я излагаю вам факты, и коррехидор Кордовы может подтвердить мои слова.
   — С вашего дозволения, ваше величество, интерес Венеции мне более чем ясен, и теперь я даже начинаю понимать, почему встретил в Португалии такое противодействие. Богатство и могущество Венеции зиждется на ее торговле с Индией. Венеция контролирует всю европейскую торговлю с Востоком. Стоит нам достичь Индии западным путем — ее монополия рухнет.
   Фердинанд задумался.
   — Пожалуй, в этом что-то есть, — нехотя пробурчал он.
   Королева оторвалась от карты, которую внимательно изучала.
   — Я сожалею, сеньор, что с вами обошлись столь несправедливо, и я очень рада, что вы доказали полную свою невиновность.
   Фонсека, однако, не желал признавать себя побежденным.
   — Возможно, я перестраховываюсь, ваше величество, но не следует забывать, что Тосканелли уже умер и нам могут подсунуть подделку.
   От громкого насмешливого смеха маркизы кровь бросилась ему в лицо, черные глаза полыхнули яростью. Но королева не дала ему заговорить.
   — Почерк на карте тот же, что и на письме, одинакова и печать, — сухо заметила она.
   — Можно подделать и то, и другое, — отвечал Фонсека.
   — Действительно, — согласился Фердинанд, нельзя исключать такой возможности.
   Королева взглянула в глаза Фонсеки.
   — Так вы утверждаете, что перед нами подделка? Говорите, ваше преподобие, не стесняйтесь. Вопрос серьезный.
   Чувствуя за собой поддержку короля, Фонсека не замедлил с ответом.
   — Как угодно вашему величеству. Мне представляется, что в критической ситуации человек может не устоять перед искушением, тем более что сеньору Колону нарисовать такую карту, а мы можем судить о его способностях по его собственной карте, не составит большого труда.
   Колон рассмеялся, вызвав неудовольствие королевы.
   — Что развеселило вас, сеньор?
   — Сколь тонко дон Хуан завуалировал свои намеки. Почему бы не высказаться более откровенно. Обвинить меня в том, что я подделал эти документы, чтобы добиться одобрения моего предложения.
   — А если бы я прямо сказал об этом, смогли бы вы указать мне, в чем я не прав?
   — Я бы не стал этого делать. Да этого и не нужно. Вы и сами должны понимать, будь эти документы поддельными, а я — их автором, они бы появились перед уважаемым председателем комиссии, едва я переступил порог зала заседаний. Хотелось бы услышать ваш ответ и на другой вопрос: с какой стати Венецианская республика послала агентов, чтобы те выкрали у меня подделки перед заседанием комиссии?
   Фердинанд громко рассмеялся. Улыбнулся даже Талавера. Фонсека поджал губы. Поклонился их величествам.
   — В рвении услужить вашим величествам я иногда делаю и ошибки.
   — И не только вы, — добавил Колон.
   — Сеньор, сегодня вы можете быть более великодушным, — мягко упрекнула его королева. — Возьмите ваши карты. Вы можете идти. Завтра мы вновь ждем вас у себя.
   — Целую ноги вашего величества. — И Колон удалился, весьма довольный исходом аудиенции.
   Наибольшее впечатление на королеву произвело не возвращение карты Тосканелли, а сама попытка венецианцев украсть ее и объяснение Колона. Тут уж у нее не осталось ни малейших сомнений: она поступила мудро, сразу же высказавшись за экспедицию в Индии.
   — Ну и хитры же эти венецианцы, — сказала она королю Фердинанду, когда они остались вдвоем. — Сразу поняли, что обогащение Испании, обещанное Колоном, произойдет за их счет.
   — А разве нам не хватит богатств Гранады?
   Изабелла покачала головой.
   — Священный долг правителей — не останавливаться на достигнутом, когда у них есть возможность расширить владения государства, во главе которых они поставлены Господом Богом.
   — Все так. Но давайте не путать грезы с реалиями. Земли, которые можно достичь, плывя на запад, пока не более чем мечта.
   — Не так давно мечтой казалось и покорение Гранады. Однако ждать осталось совсем недолго.
   — Гранада у нас перед глазами. Мы знаем, что она существует. Но не можем увидеть земли сеньора Колона.
   — Есть глаза души. Ими Колон видит Индию так же ясно, как мы — Гранаду.
   — Об этом я и толкую. Стоит ли нам рисковать людскими жизнями и богатством, кровью и золотом, чтобы доказать что его видения — не миф?
   — Кто не рискует, тот не выигрывает.
   — А должны ли мы рисковать? Война опустошила нашу казну и может затянуться еще на много месяцев. Каждый мараведи на счету.
   Собственно, последней фразой и определилось решение, которое услышал Колон на следующий день, придя в королевский павильон. Исполнение его надежды вновь откладывалось. Но он получил твердое заверение, что владыки Испании на его стороне.
   — Мы всесторонне рассмотрели ваше предложение и решили вас поддержать, — сообщила ему королева. — Но осуществление экспедиции возможно лишь после покорения Гранады. Только тогда у нас будут необходимые средства. А пока Алонсо де Кинтанилья получит указание выплачивать вам ежеквартальное пособие, чтобы вы ни в чем не знали нужды.
   От встречи с королевой Колон ждал большего, но и такой итог не обескуражил его.
   — В конце концов, — резонно заметил Сантанхель, — стоит ли раздражаться из-за нескольких недель задержки, когда позади годы ожидания.
   Они сидели вдвоем в шелковом шатре казначея. Пообедали, но еще не встали из-за стола. Казначей одну за другой брал из вазы вишенки.
   Колон вздохнул.
   — Меня все еще считают молодым, а годы несбывшихся надежд уже посеребрили мне голову. — Он наклонился, чтобы показать седые волосы, действительно появившиеся в его великолепных рыжеватых кудрях.
   — Не ищите у меня сочувствия, — улыбнулся Сантанхель. — Я весь поседел на королевской службе.
   — Служба, разбивающая сердца. Гранада! — фыркнул Колон. — Город. И ради него откладывается покорение целого мира.
   — Успокойтесь. Задержка будет недолгой. Война закончится еще до конца года. Владыки знают, что говорят.
   — Я буду ждать ее окончания в Кордове с Беатрис. Она поможет мне набраться терпения.
   Сантанхель согласно кивнул.
   — Вы правы, Кристобаль, поезжайте к ней. Она ждет вас. И… — Он помолчал, а затем добавил:
   — Будьте добры к ней.
   Глаза Колона изумленно раскрылись.
   — Уж в этом-то вы можете не сомневаться.

Глава 23. ЧАША СТРАДАНИЯ

   Наутро после заточения в каменный мешок оба венецианца предстали перед коррехидором Кордовы.
   Они стояли перед ним с налитыми кровью от недосыпания и злости глазами, неряшливые, искусанные клопами и блохами. Громогласная речь Рокки, которую тот репетировал едва ли не полночи, оборвалась на второй фразе сердитым окриком дона Ксавьера.
   — Вы здесь не для того, чтобы оглушать меня своими воплями. Будете говорить, только когда вас о чем-то спросят. Вы сейчас в Кастилии, а в Кастилии мы во всем придерживаемся установленного порядка. — Он обернулся к нотариусу:
   — Зачитайте жалобу.
   Надувшись, венецианцы выслушали перечень оскорбительных выходок, допущенных ими в корчме. Затем их спросили, отрицают ли они предъявленные обвинения.
   Рокка попытался воспользоваться представившимся случаем и продолжить свою речь.
   — Мы ничего не отрицаем. Но ваша милость…
   Его милость остановила венецианца взмахом руки, а сам глянул на нотариуса.
   — Они не отрицают. Сделайте соответствующую пометку. Это все, что меня интересует.
   — Но сеньор…
   — Это все, что меня интересует! — прогремел коррехидор. Рокка больше не пытался открыть рта, и дон Ксавьер продолжил:
   — Судить вас будет алькальд. Уведите их.
   — По меньшей мере, вы должны разрешить нам отправить письмо, — ввернул Галлино.
   — Вам не разрешено ничего писать до рассмотрения вашего дела алькальдом, — возразил коррехидор.
   — А когда мы предстанем перед ним?!
   — Когда он сочтет нужным назначить суд. Идите с Богом. — И венецианцев увели.
   Суд состоялся лишь через неделю. Грязные, голодные, оборванные, предстали они перед алькальдом. Тем более фантастическим показалось тому утверждение Рокки, что он приписан к посольству Венецианской республики. А уж требования немедленно вызвать посла Венеции просто вызвало возмущение.
   — Вы же должны понимать, — сурово заявил ему алькальд, — что посольские привилегии и неприкосновенность не распространяются на тех, кто грабит и увечит подданных короля и королевы Испании.
   Рокка ответил, что они никого не собирались грабить, наоборот, их самих ограбил тот самый мужчина, в нападении на которого их обвиняют. Алькальд сухо уведомил их, что они ошибаются, но соблаговолил разрешить им отправить письмо. И когда прибыл секретарь посольства, им вернули свободу, получив предварительное письменное обязательство уплатить штраф и компенсацию сеньору Рибере. Далее алькальд милостиво согласился выслушать подробности ограбления, которому они будто бы подверглись, и пообещал рассмотреть этот вопрос с коррехидором.
   Как выяснилось, чашу страдания они испили еще не до дна. Последние капли выплеснул на них венецианский посол, к которому их доставили сразу после освобождения.
   Федерико Мочениго, крупный, импозантный мужчина, воротя патрицианским носом от запаха экскрементов, которыми пропитались лохмотья агентов Совета трех, выслушал их печальный рассказ.
   — Вашим действиям недоставало благоразумия, необходимого для служащих нашего учреждения. — В голосе посла чувствовалось пренебрежение не только к агентам, но и к самому Совету трех.
   Лицо Галлино оставалось бесстрастным. Рокка же возмутился.
   — Я не могу согласиться, ваше высочество, что мы действовали неблагоразумно. Мы вели операцию к успешному завершению. Но никто не застрахован от нападения разбойников, и едва ли можно упрекать нас в том, что мы попали к ним в руки. Такого, кстати, я бы не пожелал бы и своему врагу.
   — Напрасно вы со мной спорите, — ответил посол. — На вашем месте я бы принял определенные меры предосторожности, чтобы грабители не смогли захватить то, что досталось вам с большим трудом. Но мне нет нужды поучать вас в ваших делах. — Его высочество поднес к носу платочек, смоченный апельсиновой водой. — Теперь, как я понимаю, вам нужно дать денег для возвращения домой.
   — Пока еще нет, ваше высочество, — возразил Галлино. — Наша миссия не закончена. Возможно, мы еще сможем вернуть утерянное. И сейчас вы должны поддержать нас и добиться наказания грабителей и возвращения нам нашей собственности.
   — По меньшей мере, карты, — поддакнул ему Рокка. Мессир Мочениго поскучнел.
   — Вижу, вы намерены поучать меня. Полагаю, у вас есть мозги. Пораскиньте ими. Я должен подать иск алькальду Кордовы. И что, я напишу в нем, у вас отняли? Карту и письмо, которые вы украли сами? Как же, по-вашему, отреагирует алькальд? Вы вот, мессир Рокка, приписаны к моему посольству. Вы хотите, чтобы алькальд напомнил мне, чем должно, а чем не должно заниматься дипломату? Вы хотите, чтобы посла Венецианской республики отчитывали, как нашкодившего мальчишку? — Лицо Мочениго из презрительно-насмешливого стало суровым. — Вы вернетесь в Венецию за государственный счет и чем быстрее вы покинете Испанию, тем будет лучше.
   Рокка аж взвился при столь явном неуважении к Совету трех.
   — Значит, нам придется доложить государственным инквизиторам, что вы помешали нам выполнить задание?
   — Да вы, я вижу, наглец. Что касается вашего задания, то оно, похоже, выполнено и без вашего участия. Насколько мне известно, в нужный момент карты у ее владельца не оказалось и его претензии были признаны необоснованными. Дело, таким образом, закрыто. А я не могу допустить дальнейшей компрометации его светлости и возглавляемой им Венецианской республики. Деньги на обратный путь вам выделят. Это все, что я могу вам сегодня сказать.
   Пристыженные, разъяренные, они вышли из посольства и отправились в свой номер в «Фонда дель Леон». Там, смыв с себя грязь и переодевшись, они сели за стол, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию.
   Неудача не объединила их, а, наоборот, побудила переложить вину с себя на другого. Галлино уж точно винил во всем Рокку, поскольку именно из-за него они уехали не сразу, а через день.
   — Черт бы побрал этого мессира Мочениго, — бурчал Рокка. — Болван и есть болван. Небось ни куска хлеба в жизни не заработал. Легко ему судить тех, кто рискует своей шеей, служа государству.
   — Мне кажется, что не долго оставаться нам на государственной службе.
   — О чем ты говоришь? Разве мы виноваты в том, что нас ограбили?
   — Если что-то идет не так, в этом всегда обвиняют таких, как мы. Для этого нас и держат. И никому нет дела, что лишь случай помешал нам.
   — Ты вот упираешь на случай, а я придерживаюсь другого мнения. Все было подстроено. И тому много свидетельств. Я уже об этом говорил. Они же не вспороли подкладку твоего камзола. Ибо в моем нашли то, что искали. И этот мерзавец Рибера остановил бандита, обыскивающего тебя, как только карта и письмо оказались у него в руках.
   Галлино все еще сомневался.
   — Похоже, что так, не буду с тобой спорить. Но если бы Колон узнал, что мы украли карту, он не стал бы посылать за нами цыган. Скорее добился бы нашего ареста.
   — Предположим, что ты прав. Но я уверен: эти подонки знали, что искать, даю руку на отсечение, что Беатрис нас выдала.
   — Для того чтобы повесить своего братца? Ха! Как она могла выдать то, чего не знала?
   Рокка дернул щекой.
   — Я иногда удивляюсь, Галлино, как с такими куриными мозгами тебе удалось так далеко продвинуться по службе! Это одна из загадок нашей жизни. Девушка знала, что тебе известно, где спрятана карта. Потом карта исчезла. Неужели она не поняла, кто ее украл?
   — Если исходить из этого, получается, что цыган напустила на нас эта девчонка. Тогда, по крайней мере, в твоих умозаключениях будет какая-то логика.
   Кулаки Рокки с грохотом опустились на стол.
   — Клянусь Богом, так оно и есть. Этим все объясняется. Не остается ни малейшего сомнения. Так что пора браться за дело.
   У Галлино словно открылись глаза.
   — Да, скорее всего так оно и было. И почему я не додумался до этого раньше? — Он встал. — А что мы можем сделать?
   — Навестить Беатрис и узнать все из первых рук. Вполне возможно, что карта все еще у нее. Во всяком случае, надо разобраться с этой потаскухой.
   Они нашли Беатрис в ее комнате у Загарте. Она вышивала. До представления оставалось еще несколько часов. Надо отметить, что число зрителей значительно уменьшилось после того, как двор покинул Кордову.
   Она что-то напевала, но слова замерли у нее на губах, когда открылась дверь.
   — Благослови тебя Бог, Беатрис, — мягко поздоровался Рокка, переступив порог. Вслед за ним в комнату вошел Галлино.
   — Благослови вас Бог, — ответила девушка. — Я думала, вы уехали.
   — Не попрощавшись с тобой? — слащаво спросил Рокка. — Как ты могла подумать такое?
   — И с чего у тебя могли появиться такие мысли? — добавил Галлино. — Мы же не довели дело до конца.
   Внешне Беатрис оставалась невозмутимой, но внутренне сжалась от исходящей от венецианцев ненависти.
   — Что же ты молчишь? — продолжал Галлино, подойдя вплотную. — Раз ты решила, что мы уехали, значит, подумала, что мы добыли то, за чем нас послали. Так?
   — Естественно.
   — Ты выдала нас Колону! — В голосе Галлино слышался не вопрос, но утверждение.
   Беатрис рывком поднялась.
   — Почему вы здесь? Почему разговариваете со мной в таком тоне?
   — Отвечай мне, — жилистая рука Галлино легла ей на плечо и усадила на диван. — Не шути с нами, девочка. Одно дело, если ты больше не хочешь нам помогать. За это поплатится твой брат. И совсем другое — твое предательство. Если так, тебе несдобровать.
   — Что вы от меня хотите? Я и так многое сделала для вас.
   — Поначалу сделала, а вот потом сильно напортила. Напортила так, что все нужно начинать заново. Где Колон?
   — Не знаю.
   — Не лги нам, потаскуха. Где Колон?
   — Говорю вам, не знаю. Я не видела его больше недели. Уходите. Оставьте меня. Мне больше нечего вам сказать.
   Галлино наклонился еще ниже.
   — Может статься, ты уже никому не сможешь что-либо сказать.
   В страхе смотрела она на Галлино, а Рокка тем временем уселся рядом с ней на диван, знаком предложил Галлино помолчать, а сам заворковал.
   — Послушай меня, Беатрис. Мы ведем с тобой честную игру. Неужели ты предпочтешь нам этого мерзавца, который все равно обманет и бросит тебя? Неужели ты так влюблена и не осознаешь, что для него танцовщица — это игрушка на час досуга? Послушай, дитя мое, вся Кордова знает, что прекрасная маркиза Мойя — его любовница. Неужели ради такого человека ты готова пожертвовать собственным братом?