Сабатини Рафаэль. Колумб

   Колон швырнул кофель-нагель в мятежников, а сам подхватил с палубы меч упавшего дворянина. Схватка разгорелась с новой силой, и никто не замечал все усиливающейся качки.
   Но внезапно корма «Санта-Марии» поднялась столь высоко, что нос ушел под воду, а волна прокатила по шкафуту, сбивая людей с ног, нападавших и защищающихся, таща их за собой к бортам, к переборкам бака. Колон удержался на ногах, успев схватиться за поручень трапа, остался один на пустой, вздыбленной палубе. А в следующее мгновение нос резко пошел вверх и человеческая лавина покатилась по корме.
   Она погребла бы Колона под собой, если б тот не успел взбежать по трапу.
   Но тут порыв ветра, пойманный гротом, выпрямил каравеллу, и Колон, опытный мореплаватель, в несколько секунд оценил ситуацию.
   Волны становились все выше. Черные облака затянули полнеба, поглотив солнце. Держась за поручень одной рукой, сжимая меч в другой, Колон крикнул: «Слушать меня! Всем, кому дорога жизнь!»
   Морская вода охладила самые буйные головы, все они поняли, что каравелла в смертельной опасности. И взгляды их устремились к человеку на трапе, которого они только что хотели уничтожить. А решительный вид Колона внушал мысль, что только он может спасти и каравеллу, и команду. И теперь его короткие, ясные приказы выполнялись мгновенно.
   — Укоротить паруса! — И матросы, забыв про синяки, ссадины, раны, подстегиваемые паникой, бросились к мачтам. — Хасинто! — Крикнул он боцману.
   — Четверых на бизань. Взять паруса на гитовы. Остальные, задраить все люки. Коса, зарифить фок. Оставить только трисель, убрать остальные паруса!
   Вновь через плечо глянул он на черный, с металлическим отливом горизонт.
   — Поторапливайтесь! Поторапливайтесь, если хотите жить.
   Колон мог бы их и не подгонять. Настоящие матросы, в минуту смертельной опасности они и думать забыли о мятеже. Им и раньше случалось попадать в жестокие шторма. И они знали, что капитан, знающий свое дело, убережет их от беды. Не обращая внимания на качку, лезли они на мачты, и скоро реи «Санта-Марии» оголились. А дворяне, только что храбро сражавшиеся, стояли на баке с побледневшими лицами, ибо им-то казалось, что любой шторм неминуемо кончается кораблекрушением. В битве с природой они чувствовали себя совершенно беспомощными.
   И своим следующим приказом Колон поручил Аранде отвести их на кубрик, где они были бы в безопасности и не мешались бы под ногами.
   За кормой появилась стремительно приближающаяся белая линия бурунов. Шторм накатывал на «Санта-Марию». И первый его вал ударил в корму, едва последние матросы спустились с мачты. «Санта-Мария» ушла носом в воду, затем выпрямилась и затряслась, как собака, вылезшая из реки.
   Колон отдавал команды, стоя на шканцах. Коса, с рваной раной на голове, полученной в схватке, сошел с бака и нетвердой походкой направился к корме.
   Шторм неумолимо приближался, молнии то и дело пронзали черные тучи. Хлынул тропический ливень, вздымая фонтаны у водопротоков палубы. Протестующе стонало дерево, скрипели натянутые канаты, дребезжали блоки.
   По правому борту сквозь пелену дождя виднелись силуэты «Пинты» и «Ниньи», также с голыми мачтами. Размерами в два и более раза меньше флагмана, они были более устойчивыми, податливыми в управлении и под уверенной рукой Пинсонов противостояли урагану лучше «Санта-Марии». Но и Колон, восстановив контроль над командой, чувствовал себя уверенно, не сомневаясь, что из схватки с океаном он тоже выйдет победителем.
   Колон спустился по трапу, крепко держась за поручень, подхватил под руку Косу, позвал хирурга, чтобы тот перевязал штурману голову, распорядился подтянуть вдоль шкафута спасательный конец, велел Аранде поддерживать порядок на баке, принял решение удвоить число рулевых на каждой вахте. Но море было столь бурным, что он не мог полностью довериться никому из рулевых, а мгновенное замешательство последних или просто неловкое движение могли привести к катастрофе. Поэтому он сам встал у румпеля, чтобы держать нос «Санта-Марии» против ветра и поворачивать руль при его перемене.
   Только теперь, когда были приняты все возможные меры предосторожности, Колон понял, что шторм этот, немилосердно бросающий маленькое суденышко с гребня волны в глубокую впадину и поднимающий обратно, чтобы снова сбросить вниз, не что иное, как божественное вмешательство, спасшее его от другой смертельной опасности. Если б не водяной вал, едва не поставивший каравеллу на попа, его судьба была бы решена. Мятежники, числом превосходящие тех, кому достало ума стать на его сторону, наверняка одержали бы верх. Колон, конечно, мог остаться в живых, но о плавании к Индиям пришлось бы забыть.
   В этот час, более чем когда-либо, видел он себя оружием в руке Божьей, о чем не побоялся сказать докторам из Саламанки. Этот шквал, спасший ему жизнь, был не чем иным, как знаком Его благоволения. Буйство природы напомнило мерзавцам об их бессмертных душах и заставило воззвать к милосердию, молить о прощении.
   И среди молний, рассекающих почерневшее небо, в грохоте грома, под неистовыми порывами ветра, с водяными волами, перекатывающимися через нос и шкафут «Санта-Марии», Колон, стоя рядом с перепуганными рулевыми, от всего сердца благодарил свою покровительницу деву Марию за своевременно оказанную помощь, пусть и выразившуюся в жестоком урагане.
   Хладнокровие Колона постепенно успокоило матроса, стоящего у румпеля, так что нос каравеллы ни на йоту не отклонился от заданного курса.
   Два часа спустя другой матрос, посланный Косой, мертвой хваткой цепляясь за спасательные концы, чтобы не оказаться за бортом, добрался до кормы, чтобы сменить рулевого. Подоспел он вовремя, потому что последние полчаса рулевой уже едва держался на ногах от усталости, и адмиралу все чаще приходилось браться за румпель.
   Когда вновь прибывший добрался до них, очередная волна с такой силой тряхнула корабль, что матроса бросило на адмирала, и они вдвоем едва не упали. Каравеллу начало разворачивать бортом к ветру, вода в мгновение ока смыла планшир правого борта, и Колон едва успел всем телом навалиться на румпель, чтобы вернуть «Санта-Марию» на прежний курс.
   — Хесус Мария! — завопил рулевой в тот ужасный момент, когда почувствовал, что руль не слушается его.
   — Ты устал, Хуан. — Колон ни в чем не упрекнул его. — Пора тебя сменить. Можешь идти, но скажи сеньору Косе, чтобы он прислал сюда плотника и двух парней покрепче.
   У румпеля встал сменщик, а когда прибыли плотник и два матроса, Колон приказал им снабдить румпель хомутом, прикрепив с каждой стороны по блоку с двумя талями на каждый. С такой упряжью управлять румпелем стало намного легче.
   И не было на корабле ни единого человека, кто в те часы не помянул бы Колона в своих молитвах. Все они поняли, что только он может спасти каравеллу и их самих. Тем временем на корме появился Коса со свеженаложенной повязкой на голове. Стоя рядом с Колоном, ему приходилось кричать, чтобы адмирал услышал его.
   — Я опасался, что балласт переместится, когда она чуть не перевернулась,
   — прокомментировал Коса тот момент, когда румпель чуть не вырвался из рук рулевого. — Если бы это случилось, мы уже предстали бы перед нашим создателем. Просто чудо, что каравелла осталась на плаву.
   — Чудо, — согласился Колон. — Как вы только что сказали. Все это чудо. — Он склонился к уху штурмана. — Балласт очень беспокоит меня. Вернее его недостаток. Мы выпили почти все вино, воду, и еды осталась самая малость. Правда, у нас есть пустые бочки. «Санта-Марии» не хватает массы.
   Он повернулся к плотнику, который все еще возился с талями.
   — Кликни мне боцмана с дюжиной матросов.
   Когда они пришли, Колон приказал шестерым спуститься в трюм через люк у румпеля, чтобы вытащить на палубу пустые бочки. По мере поступления их осторожно скатывали на шкафут, наполняли морской водой, закупоривали и отправляли обратно в трюм, где расставляли согласно указаниям Косы, а плотник и его помощник закрепляли бочки с помощью распорок.
   На все это ушло немало времени, матросы получили не один синяк, три бочки смыло за борт, когда их наполняли водой, но в итоге увеличение балласта позволило хоть немного уменьшить килевую качку каравеллы.
   Руководя всей операцией, адмирал оставался рядом с рулевым и не сдвинулся с места после того, как отпустил боцмана с дюжиной матросов. За ведь день он ничего не ел, лишь утолил жажду кружкой подогретого вина с пряностями, которую принес ему заботливый слуга. Не покинул он своего поста и с наступлением ночи, и рассвет следующего дня застал его у румпеля. Рулевые же менялись регулярно, и каждому он был готов прийти на помощь, чтобы исправить любую ошибку. В результате нужный курс выдерживался при любых обстоятельствах, даже при едва заметных колебаниях ветра.
   Дважды за ночь на корме появлялся Коса, предлагая сменить его. Один раз в сопровождении Аранды. Но адмирал оставался непоколебим. Он полностью доверяет только себе и никому другому, сказал он, и сам, разумеется с Божьей помощью, преодолеет выпавшее на их долю тяжелое испытание.
   Второй день урагана он провел у румпеля, и не однажды его интуиция и мастерство спасали корабль при неожиданных порывах ветра. Казалось, шестое чувство предупреждало его о надвигающейся опасности, и всякий раз он успевал отвратить ее.
   А ближе к вечеру шторм начал выдыхаться. Прекратился дождь, ветер притих, зеленые волны перестали перекатываться через нос «Санта-Марии», грозя увлечь ее на дно морское. Деревянный корпус еще зловеще скрипел, но, по крайней мере, не дал течь, и не сломался ни один рангоут. К наступлению ночи с востока дул лишь легкий бриз, хотя море еще не успокоилось. Только тогда под очистившимися от облаков небесами Колон, с посеревшим лицом, с налитыми кровью глазами, передал управление кораблем Косе, а сам направился в каюту. Перед тем как ступить на трап, он оглядел море и небо. Менее чем в четверти мили от «Санта-Марии» различил силуэты двух других каравелл эскадры, мирно поднимающихся и опускающихся на волнах, идущих уже под всеми парусами. И они выдержали шторм, в чем, собственно, Колон и не сомневался, полагаясь на опыт Пинсонов.
   Он глянул на шкафут. Там собрались люди, тридцать шесть часов назад жаждавшие его смерти. Они выползали из укрытий, благодарили Бога за то, что остались в живых, еще не пришедшие в себя от пережитого ужаса, отбросив все мысли о мятеже, ибо осознавали, что жизнь им спас тот самый человек, которого они хотели убить. А самые набожные расценивали шторм как божественное вмешательство, спасшее их бессмертные души от вечных мук.
   В каюте адмирал первым делом опустился на колени перед образом девы Марии, чтобы возблагодарить ее за покровительство, уберегшее корабль, названный ее именем, от опасностей урагана. Затем снял насквозь промокший камзол, скинул башмаки, без сил рухнул на кровать и мгновенно заснул.
   И было ему в ту ночь видение, о чем он рассказывал позже, хотя едва ли его можно назвать иначе, чем сон. Образ, которому он молился перед тем, как уснуть, увеличился в размерах до человеческого роста, а затем сошел с картины и поплыл к кровати, широко раскинув руки.
   — Спи спокойно, Кристобаль, — послышался голос. — Ибо я с тобой и охраняю тебя.
   Но эти ясные печальные глаза, эти полные губы, изогнувшиеся в божественной улыбке, принадлежали не деве Марии, а Беатрис Энрикес.

Глава 30. ЗЕМЛЯ!

   Проснулся Колон лишь во второй половине следующего дня, бодрый и полный сил. В иллюминаторы увидел спокойное, залитое солнцем море.
   Гарсия, стюард, принес ему еды, на которую он набросился с жадностью изголодавшегося человека.
   Скоро появился Коса, чтобы определить местоположение судна и передать полученные результаты на другие каравеллы. О точности говорить не приходилось, поскольку во время урагана никаких замеров не делали.
   Выйдя на палубу, Колон полной грудью вдохнул свежий воздух. Устойчивый ветер надувал паруса. На борту царил полный порядок. Разрушенное ветром и волнами уже заменили. Команды боцмана и плотника поработали на славу. Хватило дел и цирюльнику-хирургу, поскольку шторм и предшествующая ему жаркая схватка оставили на моряках немало отметин.
   Западный горизонт, к которому они продолжали идти, оставался все таким же пустым. Впрочем, последнее теперь больше волновало Колона, а не матросов, поскольку буйство морской стихии, похоже, забрало у них всю энергию, и теперь они не могли возмущаться, не то что бунтовать.
   Вновь у корабля появились тунцы, пролетела мимо стайка птиц, держа курс на юго-запад. Родригес Хименес, поднявшись по трапу, обратил на них внимание адмирала.
   — Если бы не миражи, которые уже столько раз обманывали нас, — заметил идальго, — я бы сказал, что земля совсем близко.
   — Наверное, так оно и есть, — не стал разубеждать его Колон. — Это же цапли, которые никогда не улетают далеко от земли.
   Это утверждение на самом деле явилось очередной догадкой, хотя, возможно, основывалось на его личных наблюдениях. Во всяком случае ранее ему не приходилось видеть цаплю над морем на большом расстоянии от берега.
   Слова его достигли ушей трех или четырех матросов, сращивающих канаты, и все они с надеждой подняли головы к небу, провожая взглядом больших серых птиц.
   Какое-то время спустя они увидели пеликана, а еще позже утку, предвестницу суши. Появились и другие свидетельства близости земли. Из моря выловили зеленую ветку с ягодами. А Мартин Алонсо, приплывший на ялике с «Пинты», привез с собой часть ствола сосны, поднятой ими из воды. Он доложил, что «Пинта» с честью выдержала ураган, и высказал предположение, что земля совсем рядом, но искать ее надо на юго-западе.
   Колон, однако, с ним не согласился, продолжая утверждать, что Сипанго находится на западе. Говорил он об этом столь уверенно, что Мартин Алонсо не стал спорить, а отбыл на свою каравеллу.
   Когда его ялик отвалил от борта, Аранда, присутствовавший при разговоре, спросил адмирала, на чем основана такая убежденность.
   — Убежденность? — Колон рассмеялся и ответил с предельной откровенностью, которую позволял себе только с Арандой:
   — Убежден я только в одном: если мы будем идти зигзагами, то можем пройти мимо всех островов океана. А прямолинейное движение, по крайней мере, гарантия того, что рано или поздно мы наткнемся на землю.
   — Я молюсь за то, чтобы это случилось рано, — вздохнул Аранда, — ибо матросы затихли только на время. Признаки близости земли приободрили их. Но да поможет нам Бог, если они и на этот раз окажутся ложными.
   Солнце закатилось за пустынный горизонт, и в вечерней молитве, как обычно пропетой на корабле, слышались меланхолические нотки.
   А потом команда видела, как Колон беспокойно расхаживает по юту под ночными звездами, отбрасывая черную тень в свете фонаря.
   Внезапно он остановился, схватился за поручень, всмотрелся в темноту шкафута. Внизу шевельнулись какие-то тени.
   — Эй! — позвал он их.
   — Что, дон Кристобаль? — ответил ему Хименес.
   — Поднимайтесь сюда, — возбужденно воскликнул Колон. — Кто там с вами? Поднимайтесь вдвоем.
   Хименес тут же поднялся на ют, за ним следовал Санчес, также один из обедневших дворян.
   Пальцы Колона сжали руку дона Родригеса, как железные тиски.
   — Посмотрите туда. Прямо перед собой. В направлении бушприта. Скажите мне, что вы там видите?
   Всмотревшись, Хименес увидел яркую точку, огонек, и сказал об этом.
   — Да, огонь! — кивнул Колон. — Я боялся поверить своим глазам. Или фонарь, или факел. Им машут из стороны в сторону. Видите?
   — Вижу, вижу.
   Колон повернулся. Присущее ему спокойствие исчезло. Он дрожал от возбуждения.
   — Видите, Санчес? Посмотрите! Видите?
   Он указал на крошечный огонек. Тот, однако, исчез, и Санчес ничего не увидел.
   — Но он там был, дон Родригес это подтвердит, — настаивал Колон. — Светили с суши. С суши! Вы понимаете?
   — Несомненно, адмирал, — согласился Хименес. — Другого и быть не может.
   — Наконец-то земля, — вздохнул Колон. Затем осенил себя крестным знамением и выкрикнул во весь голос:
   — Земля! Впереди земля!
   Крик разбудил «Санта-Марию». Зашевелились спящие на шкафуте. Загудели голоса. Матросы делились друг с другом услышанным, Хименес и Санчес спустились вниз, чтобы рассказать, что они видели. В ту ночь на флагманском корабле уже не спали. На нем царило возбуждение, надежда, но не вера. Слишком часто земля оказывалась призрачной, о чем напоминал им Ирес с перебинтованной головой.
   — Свет, фонарь, — ерничал он. — Да еще кто-то им махал. Ерунда. В небе полно звезд, но никто же не заявляет, что они светят с земли. И не говорите мне об этом. По эту сторону ада земли нам не видать. Сгинем мы в пучине морской, и никто не выроет нам после смерти могилу. Рыть будет негде.
   Многие соглашались с ним. Но к двум часам после полуночи, когда взошла луна, число скептиков заметно поубавилось. На «Пинте» вновь громыхнула бомбарда, а в двух лигах впереди в серебристом сиянии они увидели береговую линию.
   Изумленное молчание сменилось радостными криками вперемешку с истерическим смехом и даже рыданиями.
   А затем штурман и боцман передали команде приказ адмирала убрать паруса. Колон решил не приближаться к берегу до рассвета.
   С гулко бьющимся сердцем стоял он на юте, с нетерпением ожидая прихода дня, чтобы увидеть, то ли перед ним Сипанго с золотыми крышами, то ли маленький, затерянный в океане островок. Великую радость, как и печаль, тяжело переживать в одиночку, поэтому он вызвал к себе Аранду.
   — Я оказался прав, Васко. Доказал этим придворным насмешникам и докторам из Саламанки, что заморские территории не фантазия, а явь. Сколько мне пришлось претерпеть унижений, вымаливать крохи, словно нищему на паперти. Но не зря говорят, хорошо смеется тот, кто смеется последним, И все последующие поколения вместе со мной будут смеяться над докторами из Саламлнки, посмевшими назвать меня мошенником. — И голос его вибрировал от юношеского задора. — Завтра, Васко, нет, уже сегодня, я стану адмиралом и вице-королем земель, которые лежат перед нами. И передо мной склонятся те испанские гранды, что видели во мне лишь безродного иностранца.
   Но тут же при мысли о Беатрис взгляд его затуманился, и в молчаливой молитве он попросил деву Марию позволить ему разделить свой триумф с любимой женщиной.

Глава 31. ОТКРЫТИЕ

   Во главе эскадры под всеми парусами «Санта-Мария» горделиво вошла в бухту удивительной красоты, окаймленную широкой полосой серебристого песка, за которой зеленой стеной поднимался лес, где пели и щебетали незнакомые птички, сверкающие, словно драгоценные камни.
   Матрос на носу промерял глубину, хотя в этом и не было особой необходимости, потому что через кристально чистую воду каждый ясно мог видеть дно.
   Колон со шканцев оглядывал берег. Песок, на который с тихим рокотом накатывались волны, деревья за ним, которых ему не доводилось видеть раньше. Пальмы, переплетенные лианами с белыми, красными и лиловыми цветами. Дальше поднимался лес с громадными соснами, и еще какими-то деревьями, чем-то напоминающими вязы, но с плодами, похожими на тыквы. А среди листвы, потревоженные лязгом якорных цепей, летали птицы самых фантастических расцветок.
   Октябрьский воздух, прохладный, как в мае в Андалузии, наполнили незнакомые ароматы. Прозрачная вода бухты кишела рыбой. Все говорило о том, что они попали в райский уголок. Колон уже понял, что видит перед собой всего лишь остров, причем совсем не Сипанго, которого хотел достичь. Должно быть, думал он, они подошли к одному из тысячи островков, окаймлявших Азию, о чем писал Марко Поло. Следовательно, Сипанго лежал дальше к западу, а уж за ним находился сам материк.
   В этот момент из леса появились люди, обнаженные, со смуглой, чуть темнее, чем у испанцев, кожей. Теперь уж у Колона отпали последние сомнения в том, что он открыл не просто новые земли, но новый мир.
   Отдав Аранде короткий приказ касательно тех, кто отправится с ним на берег, Колон прошел в каюту. Надел панцирь из сверкающей стали, плащ из ярко-алого камлота — парадный наряд, приличествующий столь торжественному событию. И с королевским штандартом в руках сел в шлюпку, где его ждала вооруженная охрана.
   Его сопровождали нотариус Эсковедо, Аранда, Коса, Хименес, Санчес. Братья Пинсоны прибыли с «Пинты» и «Ниньи» на своих шлюпках.
   Первым ступив на берег. Колон опустился на колени и поцеловал землю. Не поднимаясь с колен, подождал, пока остальные последуют его примеру, а затем молитвой возблагодарил Бога. Тем временем шлюпки уже плыли к каравеллам, чтобы перевезти остальных матросов.
   Когда на берегу собралось чуть больше пятидесяти человек, адмирал объявил остров владениями короля и королевы, правителей Испании, и вбил в песок древко королевского штандарта с зеленым крестом и инициалами «Ф» и «И». Затем, обнажив меч, нарек остров Сан-Сальвадором.
   Этим днем, пятницей, двенадцатого октября, и был датирован переход Сан-Сальвадора во владение правителей Испании — Фердинанда и Изабеллы. Акт, составленный нотариусом Эсковедо, первым засвидетельствовал Кристобаль Колон, адмирал.
   А местных жителей все пребывало. Появлялись они из леса, в изумлении молча подходили к странным существам, привезенным к берегу большими птицами, уже свернувшими свои огромные белые крылья. Некоторые из индейцев, так неточно назвал их Колон, полагая, что приплыл в Индию, были вооружены дротиками, вернее, палками, с заостренным концом, но никто из них не выказывал страха или враждебности. Ибо, как впоследствии узнали испанцы, страх и враждебность были чужды местным жителям, так же как и право собственности, которое характерно для цивилизованного мира, что во многом является причиной и страха, и враждебности. Индейцы же владели сообща тем малым, что имели, а плодородная земля удовлетворяла все их нужды.
   Дружелюбие лукаянцев, так называли себя жители этого и ближайших островков, их мелодичные голоса и добрые глаза заставили Колона задуматься: а не попал ли он в рай, где не свершилось первородного греха и обитателям его не приходилось в поту добывать хлеб насущный? Толпа аборигенов состояла, за единственным исключением, из молодых мужчин, высоких, атлетически сложенных, с правильными чертами лица и с большими глазами под красиво изогнутыми бровями. Волосы — прямые и жесткие, с челкой на лбу, а сзади длинные, достигающие плеч. Подбородок и щеки — без признаков бороды, тела расписаны разноцветными полосами, черными, красными, белыми. Кое-кто расписывал и лицо: круги у глаз, полоски у носа. У некоторых в носу блестела пластинка желтого металла, в котором без труда узнавалось золото.
   Приблизившись, туземцы распростерлись перед странными существами с белыми волосатыми лицами, с телами, скрытыми от глаз кусками материи разнообразных цветов и формы, в панцирях, словно черепахи. Они достаточно быстро поняли, что главный среди прибывших к ним богов — высокий светлоглазый человек в ярко-алом плаще, ибо по завершении церемонии передачи земли во владения Фердинанда и Изабеллы остальные приветствовали его, а трое-четверо упали перед ним на колени.
   То были зачинщики мятежа, среди них и Ирес. Они боялись, что Колон, став вице-королем Индий, то есть приобретя право распоряжаться жизнью и смертью своих подданных, призовет их к ответу за мятеж. А уж деревьев, чтобы их повесить, вокруг хватало с лихвой. Поэтому мятежники смиренно стояли перед ним на коленях, признавая свои грехи и моля простить их.
   Но его высочество адмирал моря-океана, вице-король Нового Света, в то утро пребывал в превосходном настроении и не собирался омрачать день сведением счетов. Мятежники отделались очень легко. В наказание Колон обязал их вылить морскую воду из бочек, заполненных во время урагана, и налить в них пресную воду.
   Затем Колон повернулся к туземцам и дружеской улыбкой и жестами предложил подойти поближе. Слов они, разумеется, не поняли, но тон Колона не оставлял сомнения в его мирных намерениях.
   В каждой руке он держал по паре металлических колокольчиков, и глаза дикарей раскрывались от восторга, когда они слышали мелодичное треньканье. Он протянул колокольчики двум юношам, что стояли ближе других, и те тут же затренькали колокольчиками сами.
   Один из юношей, посмелее, коснулся рукой рукава камзола адмирала. Затем его меча. Колон же надел на его жесткие волосы свою шапочку из алой шерсти. Другому туземцу подарил стеклянные бусы. Потом знаком подозвал к себе единственную девушку, изумительно сложенную, загорелую, и дал ей металлическое зеркальце. Она всмотрелась в свое отражение, сначала с благоговейным трепетом, затем — с радостной улыбкой. Он и испанцы, выказывая свое дружелюбное отношение, продолжали раздавать безделушки туземцам, пока их запас не подошел к концу.
   Лишь один инцидент омрачил эту идиллию, и причиной его стал Гомес, только что получивший прощение за участие в мятеже. Он решил показать свой меч индейцу, ощупывавшему ножны. Тот схватился за блестящее лезвие, и из глубокого пореза хлынула кровь.
   Ужас охватил туземцев, впервые они увидели, сколь могучи пришельцы, как легко им ранить и даже убить любого из них.
   Но адмирал тут же снял возникшую напряженность, сурово отчитав испанца, который, поникнув головой, убрал меч в ножны.