Он мало ел, но пил большими глотками, как поступают мужчины в угрюмом и подавленном настроении, и вино, согревая кровь и частично рассеивая сгустившийся в его душе мрак, разбудило в нем бесшабашность, обычно не свойственную ему в минуты тревоги.
   Случайно подняв глаза от чаши, в которую, как в кристалл, он пристально вглядывался, Мариус уловил на губах сенешала столь странную улыбку, а в глазах его столь жадное и плотоядное выражение, что ему стоило большого труда сдержаться, чтобы не изменить выражение этого обрюзгшего лица, швырнув в него своей чашей.
   Он обуздал себя и сардонически улыбнулся, но в этот момент поклялся, что должен любой ценой помешать им соединиться. Его мысли вернулись к Валери, и на этот раз они были запачканы грязью безобразных помыслов. Отчаяние, сначала зловещее, затем издевательское, овладело им. Он любил Валери до безумия. Любил ради нее самой, невзирая на все мирские блага, которые могли выпасть на его долю благодаря союзу с ней. Маркиза в этой предполагаемой женитьбе не видела ничего, кроме приобретения земель Ла Воврэ, и, быть может, считала даже, что и его отношение таково. Здесь она ошибалась, но именно это оправдывало ее раздражение по поводу его медлительности и неуклюжести, с которыми он ухаживал за девушкой. Откуда ей было знать, что именно искренность чувства делала его неуклюжим? Подобно многим другим бойким в обхождении и самоуверенным молодым людям, Мариус, влюбившись, стал робким, запинающимся и неловким.
   Но выпитое вино и нелепый вид сидящего с ним за одним столом стареющего влюбленного, от которого нужно было избавиться любой ценой и чей взгляд казался ему оскорбительным для его матери, углубили его отчаяние и изменили оттенок его страсти. В эту ночь разгоряченная фантазия сделала его способным на любые мерзости. Все, что было в его натуре низменного, рвалось наружу, грозя смести все преграды.
   И неожиданно для присутствующих, уже смирившихся с его угрюмым настроением, зло нашло себе выход. Маркиза сделала какое-то незначительное замечание, что-то, что необходимо было сделать до возвращения Флоримона. Мариус внезапно повернулся в своем кресле и оказался лицом к лицу со своей матерью.
   — А надо ли Флоримону возвращаться? — спросил он, и, хотя не произнес ничего более, выражение и тон, с которыми были сказаны эти четыре слова, оставляли мало места для сомнений в их подтексте.
   Повернувшись, мадам пристально посмотрела на него, и в ее взгляде читалось невыразимое удивление — не от того, на что он намекал, а от внезапности, с которой это было высказано. Циничная интонация его слов продолжала звучать в ее ушах, и она вглядывалась в лицо своего сына, чтобы еще раз убедиться в их значении.
   Она обратила внимание на раскрасневшиеся от вина щеки, отметила легкую улыбку на его губах и цинизм, с которым он, беззаботно теребя жемчужину, висящую у него в ухе, выдержал ее взгляд. Сейчас в своем сыне она видела мужчину, о решительности которого раньше и не подозревала.
   Воцарилось напряженное молчание; сенешал уставился на него, и румянец увял на его щеках, когда он догадался, к чему клонит Мариус. Наконец мадам, сузив глаза, очень тихо проговорила:
   — Фортунио.
   Мариус понял, для чего она решила его позвать.
   Слегка улыбаясь, он поднялся с кресла и, подойдя к двери, приказал пажу, бездельничавшему в прихожей, найти и привести капитана. Затем он не спеша вернулся, но не к столу, а к камину, у которого встал, опершись спиной о решетку.
   Пришел Фортунио, светловолосый и свежий, как младенец; его гибкая, не лишенная изящества фигура была облачена в безвкусное одеяние из скверного материала, выглядевшее еще хуже из-за своей изношенности и винных пятен. Маркиза велела ему присесть и своей рукой налила чашу анжуйского.
   Удивленный и, несмотря на свое обычное самообладание, немного смущенный, капитан повиновался и с извиняющимся видом сел в предложенное кресло.
   Он выпил вина; возникла секундная пауза, прерванная Мариусом. Нетерпеливо и откровенно он изложил суть дела, для которого маркиза пыталась найти более деликатные слова.
   — Мы послали за вами, Фортунио, — угрожающим тоном произнес он, — чтобы узнать, за какую цену вы согласитесь перерезать глотку моему брату, маркизу де Кондильяку.
   Открыв от изумления рот, сенешал замер в своем кресле. Капитан, нахмурив брови, пристально посмотрел на юношу своими широко посаженными и, казалось, честными глазами. Нельзя сказать, чтобы само дело было не по нутру этому плуту, но его явно возмутила откровенность предложения.
   — Месье де Кондильяк, — промолвил он с неожиданным для него достоинством. — Думаю, вы ошиблись во мне. Я солдат, но не убийца.
   — Ну, конечно, — успокоила его маркиза, мгновенно бросившись спасать ситуацию. Длинная изящная кисть ее руки легла на потертый зеленый бархат рукава капитана. — То, что мой сын думает и что говорит, — совершенно разные вещи.
   — Вам придется основательно напрячь ваш ум, — грубо рассмеялся Мариус, — чтобы понять эту разницу.
   После этих слов сенешал нервно кашлянул и, пробормотав, что становится поздно и ему пора ехать домой, собрался встать. Но взгляд маркизы заставил его остаться в кресле. В ее намерения не входило отпускать его прямо сейчас. Присутствие де Трессана могло впоследствии оказаться для нее полезным, и она намеревалась втягивать его в свои планы до тех пор, пока он не окажется их соучастником. Для этого ей не требовалось много усилий: пары слов и нежного взгляда было достаточно, чтобы погасить в его душе всякое сопротивление.
   Но с капитаном ее уловки не проходили. Он не питал надежд сделать ее своей женой, поскольку не был человеком больших амбиций. С другой стороны, он мог под покровительством самого сенешала взяться за эту грязную работу, но не знал, насколько тот может быть ему полезен, если дело впоследствии примет дурной оборот и надо будет спасаться от виселицы.
   Однако об этих своих соображениях Фортунио решил умолчать. В делах такого рода, как он знал по опыту, чем больше препятствий выдвигалось в начале, тем большая выгода приобреталась в конце, и если он позволит им убедить себя рискнуть своей шеей, то лишь за хорошую плату.
   — Месье Фортунио, — мягко проговорила маркиза, — не обращайте внимания на слова месье Мариуса. Слушайте меня. Маркиз де Кондильяк, как вам известно, находится в Ла-Рошете. Оказалось, что он дурно относится к нам — не будем уточнять почему. Нам нужен друг, чтобы убрать его с нашей дороги. Будете ли вы таким другом?
   — Вы можете заметить, — усмехнулся Мариус, — как велика разница между предложением маркизы и моим честным вопросом: за какую сумму вы возьметесь перерезать глотку моему брату?
   — Я не вижу никакой разницы, если вы это имеете в виду, — вскинув голову, резко ответил Фортунио, и от нанесенного оскорбления его глаза потемнели, ибо никто так не возмущается предложением совершить злодеяние, как самый отъявленный злодей.
   — И я, — закончил он, — повторяю вам, мадам, мой ответ: я не убийца.
   Она подавила свой гнев, вызванный издевкой Мариуса, и ее белые руки сделали чуть испуганный, но выразительный жест.
   — Но мы не просим вас быть убийцей.
   — Тогда я, видимо, ослышался, — все так же дерзко ответил он.
   — Вы услышали верно, но поняли неправильно. Эти вещи можно делать по-другому. Если бы требовалось всего лишь перерезать глотку, разве мы послали бы за вами? В гарнизоне полно тех, кто годится для этого.
   — Тогда что же вам нужно? — спросил он.
   — Нам нужно, чтобы дело было исполнено пристойно. Маркиз остановился в гостинице «Черный Кабан», в Ла-Рошете. Вы легко найдете его и еще легче спровоцируете, если нанесете ему оскорбление.
   — Превосходно, — вполголоса пробормотал Мариус. — Это то, что понравится такому фехтовальщику, как вы, Фортунио.
   — Дуэль? — спросил тот, и его дерзость исчезла, уступив место очевидному испугу. Рот его так и остался открытым — дуэль совершенно все меняла. — Но черт возьми! Если он убьет меня? Вы подумали об этом?
   — Убьет вас? — вскричала маркиза, и ее удивленные глаза остановились на его лице. — Вы шутите, Фортунио?
   — Кроме того, у него лихорадка, — с усмешкой вставил Мариус.
   — А! — произнес Фортунио. — У него лихорадка? Это лучше. Но всякое бывает.
   — Флоримон всегда был посредственным фехтовальщиком, — задумчиво сказал Мариус, беседуя как будто сам с собой.
   Капитан опять повернулся к нему.
   — Но, месье Мариус, — проговорил он, — зачем тогда я вам нужен, если вы сами фехтуете не хуже меня, тем более что у него лихорадка?
   — Зачем нужны вы? — откликнулся Мариус. — Какое ваше дело? Мы просим лишь назвать цену, которая вас устраивает. Хватит встречных вопросов.
   Мариус ловко обращался с рапирами, как сказал Фортунио, но не любил иметь дело с настоящим оружием и сам знал это, поэтому насмешка капитана задела его за живое. Но он напрасно взял с ним такой тон. Вся свирепая гордость южанина мгновенно ожила в этом злодее, и никакие уговоры уже не могли ублажить ее.
   — Надо ли повторять вам, что вы ошиблись во мне? — наконец вскипел он и, говоря это, поднялся, показывая, что не намерен более обсуждать сей предмет. — Я не из тех, кому говорят: «Мне надо, чтобы такой-то умер, назови цену, за которую ты его зарежешь».
   Маркиза заломила руки, имитируя отчаяние и изливая потоки примиряющих фраз, как льют масло, чтобы успокоить бушующие волны. Сенешал сидел и бесстрастно молчал, напуганный этой странной сценой, в то время как маркиза говорила и говорила, пока, наконец, к Фортунио не вернулась отчасти способность воспринимать ее слова.
   Свои рассуждения она завершила предложением суммы в сто пистолей note 33. Капитан облизал губы и пощипал усы. Несмотря на все его хвастливое презрение к наемному убийству, теперь, когда он услышал цену, от его презрительности не осталось и следа.
   — Скажите мне еще раз, что и как вы собираетесь делать, — более уступчивым тоном проговорил он.
   Когда она закончила, он предложил ей компромисс.
   — Если я пойду на это дело, мадам, то не один.
   — О, как пожелаете, — произнес Мариус. — Берите с собой кого хотите.
   — Чтобы отправиться потом вместе на виселицу, — с вернувшейся к нему дерзостью усмехнулся он. — Сто пистолей мне тогда не помогут. Послушайте, месье де Кондильяк, и вы, мадам: если я пойду, мне потребуется куда лучший заложник, чем весь этот гарнизон. Для безопасности мне потребуется тот, кто сам позаботится о своей сохранности, точно так же, как я позабочусь, чтобы он не пострадал прежде меня.
   — Что вы говорите? Поясните, Фортунио, — повелела ему маркиза.
   — Я хочу сказать, что буду выполнять не само дело, а стоять рядом и, если потребуется, помогу. Пусть едет месье де Кондильяк, я приложу все усилия, чтобы он вернулся цел, а тот, другой, оказался мертв.
   Мадам и Мариус вздрогнули, а сенешал тяжело облокотился о стол. При всех своих недостатках он не был, однако, кровожаден, и этот разговор об убийстве плохо действовал на него.
   Тщетно маркиза пыталась изменить решение капитана, которого неожиданно поддержал и сам Мариус. Он спросил Фортунио:
   — Вы полагаете, мы должны напасть на него? Не забывайте, у него есть люди. Одно дело дуэль, другое — нападение, а в нем мы вряд ли преуспеем.
   Капитан закрыл один глаз, и на его хитром лице появилась злобная усмешка.
   — Я подумал об этом, — сказал он. — Ни дуэль, ни нападение, но нечто среднее, что выглядело бы дуэлью, но было бы нападением.
   — Объясните подробнее, что вы имеете в виду.
   — Надо ли дальше объяснять? Мы нападем на месье маркиза там, где нет его людей. Скажем, мы проникнем в его комнату. Я открою дверь. Мы окажемся наедине с ним, и вы спровоцируете его. Он рассердится и захочет сразу же драться с вами. Я — ваш друг и могу выполнить обязанности секунданта для обеих сторон. Вы деретесь, а я стою рядом. По вашим словам, он посредственный фехтовальщик, и к тому же у него лихорадка. Тогда вы сможете проткнуть его, и это будет дуэлью. Но если удача будет на его стороне и из-за собственной неловкости вы окажетесь в опасности, тогда я буду рядом и в нужный момент своей шпагой заставлю его открыться таким образом, чтобы вы могли поразить его.
   — Поверьте, было бы лучше, — начала вдова, но Мариус, внезапно захваченный идеей капитана, вновь вмешался:
   — Можно ли положиться, что вы не сделаете ошибки, Фортунио?
   — Per Bacco note 34, — выругался злодей. — Ошибка может стоить мне сотни пистолей. Думаю, в этом деле вы можете на меня положиться. Если я вообще ошибусь, то лишь желая поскорее разделаться с ним. Месье, вот вам мой ответ. Даже если мы будем говорить всю ночь, мы не продвинемся дальше этого. Но если мое предложение устраивает вас, я — ваш человек.
   — А я — ваш, Фортунио, — отозвался Мариус, и его голос почти звенел от возбуждения.
   Вдова перевела взгляд с одного на другого, как бы оценивая их и удостоверяясь, что Мариус не подвергнется излишнему риску. Она задала пару вопросов сыну, еще один — капитану, а затем, видимо удовлетворившись принятым решением, кивнула им и сказала, что лучше всего отправиться с восходом солнца.
   — В половине седьмого для вас будет достаточно света. Не задерживайтесь в пути. И постарайтесь возвратиться к вечеру: пока вы не вернетесь, я буду волноваться.
   Она вновь налила капитану вина, и Мариус, подойдя к столу, тоже наполнил себе чашу, которую выпил залпом. Маркиза обратилась к Трессану.
   — Разве вы не выпьете за успех нашего дела? вкрадчиво спросила она, глядя ему прямо в глаза. — Я думаю, сейчас всем нам хочется увидеть конец наших несчастий, а Мариуса — хозяином Кондильяка и Ла Воврэ.
   И толстый, глупый сенешал, очарованный ее изумительными глазами, медленно поднял чашу к своим губам и выпил за успех этого кровавого дела. Мариус стоял неподвижно, но когда было упомянуто название Ла Воврэ, его глаза посуровели. Возможно, оно и будет принадлежать ему, как сказала его мать, но он хотел бы получить его иначе. Затем черты его лица разгладились, он сардонически улыбнулся и налил себе еще вина. Выпив и не сказав ни слова, он повернулся на каблуках и вышел из зала; его походка была не вполне твердой, но зато он двигался столь целеустремленно, что все трое с немым удивлением посмотрели ему вслед.

Глава XVI. НЕОЖИДАННОСТЬ

   Валери ужинала в своей комнате в северной башне замка, и, чтобы избавить господина де Гарнаша от наиболее коробящей его части его обязанностей, она сама убрала скатерть и приборы в караульную комнату, где они находились до утра. Несмотря на ее протесты, Гарнаш помогал ей и, когда они закончили, напомнил девушке, что уже девять часов, и попросил сделать необходимые приготовления для побега.
   — Это не займет много времени, — с улыбкой заверила она его. — Мне потребуется лишь то, что я смогу унести в плаще.
   Они начали говорить о предстоящем путешествии и вместе смеялись, представляя себе замешательство, которое испытают вдова и ее сын, когда утром обнаружат, что клетка пуста. Постепенно они перешли к беседе о самой Валери, о ее прежней жизни в Ла Воврэ, потом добрались до Гарнаша, она расспрашивала его о войнах, в которых он участвовал в ранней молодости, о Париже, этом чудесном городе, который был для нее единственным земным аналогом небесного рая, и о жизни двора.
   В такой беседе они скоротали вечер, и за один час узнали друг о друге больше, чем за все предыдущее время. Они давно уже были близки друг другу, хотя и не сознавали этого. Необычное стечение обстоятельств — когда оба они оказались запертыми в башне, — совершенно невозможное ни при каких иных условиях, кроме тех, которые сопутствовали заточению, породило чувство доброго товарищества между ними. Девушка зависела от Гарнаша, но и доверяла ему, и, ценя это доверие, он намеревался доказать ей, что она не ошиблась.
   А этой ночью их души особенно сблизились, и, возможно, поэтому Валери вздохнула и с сожалением и очаровательной непосредственностью произнесла:
   — Я в самом деле сожалею, месье де Гарнаш, что наше совместное пребывание здесь подходит к концу.
   В ответ он рассмеялся и сказал:
   — А я — нет, мадемуазель. Я не успокоюсь, пока этот злосчастный замок не окажется лигах note 35 в трех позади нас. Ш-ш! Что это за звук?
   Он вскочил на ноги, и лицо его стало озабоченным и серьезным. До этого момента Гарнаш непринужденно сидел, развалившись в кресле, через спинку которого перекинул перевязь с висевшей на ней шпагой. Но снизу донесся лязг распахнувшейся тяжелой металлической двери.
   — Неужели пора? — спросила мадемуазель и чуть побледнела.
   Он покачал головой.
   — Не может быть, — ответил он, — нет еще и десяти часов. Если только этот идиот Арсенио все не перепутал. Ш-ш! — прошептал он. — Сюда кто-то идет.
   И внезапно он осознал, какая опасность таится в том, что его обнаружат в ее обществе. Это встревожило его куда больше, чем сам визит, столь необычный в такой час. Он понимал, что не успеет вовремя добежать до прихожей и будет захвачен врасплох, что насторожит вдову или ее сына — если это был кто-то из них.
   — Мадемуазель, скорее в комнату! — испуганно прошептал он и указал на дверь спальни. — Запритесь там.
   И он неистово замахал ей, чтобы она двигалась бесшумно.
   Быстро и бесшумно, как мышь, она выскользнула из комнаты, мягко закрыла дверь и повернула ключ в замке, который Гарнаш предусмотрительно смазал. Он вздохнул спокойнее, когда все было сделано.
   В прихожей, она же караульная комната, раздались шаги. Он неслышно сел в кресло, из которого только что встал, опустил голову на спинку, закрыл глаза, открыл рот и притворился спящим.
   Кто-то легкой походкой быстро пересекал караульную, и Гарнаш спрашивал себя, кто же это может быть: мать или сын и что здесь надо этому припозднившемуся посетителю.
   Дверь прихожей распахнулась, и в дверном проеме появился Мариус в коричневом бархатном камзоле, который Гарнаш видел на нем в прошлый раз. На мгновение он замер, оглядывая комнату. Затем шагнул вперед и, увидев Баттисту, дремавшего в кресле, нахмурился.
   — Эй, ты! — выкрикнул он, пиная вытянутые ноги часового, чтобы быстрее разбудить его. — Разве так стоят на страже?
   Гарнаш открыл глаза и секунду тупо глядел на человека, якобы нарушившего его сон. Потом, словно окончательно проснувшись, он тяжело поднялся на ноги и поклонился, глупо улыбаясь.
   — Разве так стоят на страже? — вновь спросил Мариус, и Гарнаш, всмотревшись в лицо юноши, отметил краску на его щеках, необычный блеск красивых глаз и даже уловил винные пары в его дыхании. Гарнаш начал беспокоиться, но на его лице сохранялось все то же выражение идиотской растерянности и глупая улыбка. Он опять поклонился и, указав в сторону спальни, произнес:
   — La damigella e la note 36.
   И Мариус, не зная итальянского, понял значение его слов, сопровождаемых выразительным жестом. Он криво усмехнулся.
   — Плохо бы тебе пришлось, мой неприятный приятель, если бы ее там не оказалось, — проговорил он. — Убирайся. Я позову тебя, когда ты понадобишься.
   И он указал на дверь.
   Гарнаш почувствовал смятение, даже страх. Он решил, что ему лучше выглядеть догадавшимся о значении жестов Мариуса, но не уходить далеко, а остаться по другую сторону двери.
   Он поклонился в третий раз и, снова идиотски ухмыльнувшись, потащился из комнаты, прикрыв за собой дверь, чтобы Мариус не мог видеть, как близко от входа он остановился.
   Мариус, более не обращая на него внимания, подошел к двери спальни и торопливо постучал костяшками пальцев о косяк.
   — Кто там? — спросила мадемуазель.
   — Это я, Мариус. Откройте. Мне надо вам кое-что сказать.
   — Не потерпит ли это до утра?
   — К утру я уеду, — нетерпеливо ответил он, — но мой отъезд во многом зависит от того, увижу ли я вас. Поэтому откройте. Выйдите!
   Последовала пауза, и Гарнаш за дверью стиснул зубы и молился, чтобы она не рассердила Мариуса. С ним надо было обращаться осторожно, иначе их побег мог расстроиться в последний момент. Гарнаш молился и о том, чтобы ему не пришлось вмешиваться. Это было бы кораблекрушение вблизи гавани, поэтому он обещал себе, что постарается не срываться по пустякам. Кроме того, услышав, что Мариус собирается уезжать, он очень захотел узнать о цели этой поездки.
   Дверь спальни медленно отворилась. Девушка стояла на пороге, бледная и оробевшая.
   — Чего вы хотите, Мариус?
   — Сейчас, и всегда, и превыше всего на свете — видеть вас, Валери,
   — с пафосом произнес он, и раскрасневшиеся щеки, блестящие глаза, винное дыхание сказали ей все так же, как чуть раньше — Гарнашу, но напугали куда больше. Тем не менее она вышла из спальни, повинуясь ему.
   — Вы, я вижу, еще не спите, — проговорил он. — Это хорошо. Нам надо поговорить.
   Он пододвинул ей кресло и предложил сесть, сам же взгромоздился на стол, ухватившись за столешницу, и посмотрел ей прямо в глаза.
   — Валери, — медленно произнес он, — маркиз де Кондильяк, мой брат, в Рошете.
   — Он возвращается домой? — вскрикнула она, разыгрывая удивление во взгляде и в словах.
   — Нет, — ответил он. — Он не возвратится, если вы не пожелаете этого.
   — Если я не пожелаю? Но, разумеется, я этого желаю!
   — Валери, если вы хотите, чтобы ваше желание исполнилось, исполните сначала мое: станьте моей женой, и тогда Флоримон вновь вернется в Кондильяк.
   Он наклонился к ней, опираясь на локоть и приблизип свое лицо к лицу девушки, румянец на его щеках усилился, черные глаза заблестели ярче, винное дыхание обволакивало и удушало ее. Она отпрянула назад, и ее кулаки сжались с такой силой, что костяшки пальцев побелели.
   — Что вы имеете в виду? — запинаясь, проговорила она.
   — Не более, чем я сказал, и не менее. Если вы любите его достаточно сильно, чтобы пожертвовать собой, — и произнеся эти слова, он сардонически ухмыльнулся, — тогда выходите за меня замуж и спасите Флоримона от превратностей судьбы.
   — Какой судьбы? — автоматически переспросила она, и ее губы, казалось, застыли.
   Он вскочил со стола и встал перед ней.
   — Я поясню вам, — ответил он. — Я люблю вас, Валери, более всего на земле и, думаю, на небе; и я не уступлю вас ему. Скажете сейчас нет, и с рассветом я отправлюсь в Ла-Рошет отвоевывать вас своей шпагой.
   Несмотря на испуг, она не могла удержаться от легкой усмешки.
   — Вот как? — спросила она. — Но это очень опасно для вас!
   Он довольно улыбнулся при этом намеке на его мужество и умение владеть шпагой.
   — Я поеду не один, — ответил он.
   Валери все поняла. Ее глаза расширились от ужаса и ненависти к нему. С губ сорвались гневные слова.
   — Щенок, трусливый убийца! — клеймила она его. — Я должна была догадаться, что замышляется подлость, а не завоевание меня шпагой!
   Она видела, как краска сошла с его щек, а по лицу и даже губам разлилась отвратительная смертельная бледность. Однако это не испугало ее, и прежде чем он успел заговорить, она вскочила на ноги и встала перед ним. Глаза ее сверкали, дрожащая рука показывала на дверь.
   — Убирайтесь! — воскликнула она. — Вон отсюда! Убирайтесь! Делайте, что хотите, только оставьте меня. Я не желаю торговаться с вами.
   — Почему бы и нет? — спросил он сквозь зубы и вдруг схватил запястье ее вытянутой руки. Но она не поняла приближавшейся опасности. Единственная опасность, как она думала, была та, что угрожала Флоримону; но поскольку в полночь они с Гарнашем собирались покинуть Кондильяк и должны были оказаться в Ла-Рошете заблаговременно, чтобы успеть предупредить ее жениха, эта мысль мало ее беспокоила, тогда как само воспоминание о предстоящем побеге придавало мужества и уверенности в себе.
   — Вашим предложением вы оскорбили меня, — сказала она ему. — Вы назначили цену и слышали мой отказ. А теперь убирайтесь.
   — Чуть позже, — произнес он таким противным елейно-сладким голосом, что у Гарнаша перехватило дыхание.
   Он привлек ее к себе и, несмотря на отчаянное сопротивление, крепко прижал к своей груди и покрыл горячими поцелуями лицо и волосы девушки. Освободив одну руку, она изо всех сил ударила его по лицу.
   — Этот удар убил Флоримона де Кондильяка, — злобно сказал он ей. — Он умрет завтра в полдень. Подумай об этом, душечка.
   — Мне не важно, что вы собираетесь делать, только оставьте меня, — с вызовом ответила она, с трудом удерживая горькие слезы.
   Гарнаш едва сдержался и не ворвался в комнату в тот момент, когда Мариус схватил мадемуазель.
   Мгновение Мариус пожирал глазами девушку, его лицо при этом было искажено яростью.
   — Клянусь Всевышним, — вскричал он, — если я не смогу заставить вас полюбить меня, то дам достаточно оснований ненавидеть.