— Эти несчастные бритоголовые? — спросила она.
— Именно, эти несчастные бритоголовые, — ответил он и вновь поднял руку и сделал знак. А затем произошла странная вещь, наполнившая страданием толстяка влюбленного Трессана.
Монахи внезапно выпрямились. Как будто порыв ветра пронесся по рядам братии и привел их всех в движение. Капюшоны были сброшены, плащи откинуты в сторону, и вместо благочестивых монахов возникли двадцать ловких, крепких молодцов в ливреях Кондильяка, вооруженных и ухмыляющихся, искренне наслаждающихся испугом ее и сенешала.
Один из них шагнул в сторону и запер дверь изнутри. Но вдова не обратила на это внимания, устремив свои прекрасные испуганные глаза на мрачную фигуру аббата, словно удивляясь, что того яе постигла никакая трансформация.
— Измена! — выдохнула она жутким голосом, напоминающим сдавленный шепот, и ее глаза, вновь обежав собравшихся, внезапно остановились на Фортунио, стоящем в шести шагах справа от нее, задумчиво пощипывающем свои усы и ничуть не удивляющемся происходящему.
Неожиданно в слепой ярости она повернулась к Трессану, выхватила у него из-за пояса кинжал и рванулась к вероломному капитану. Он каким-то образом предал ее, без боя сдал Кондильяк — она еще не успела сообразить, кому именно. И ее рука с удивительной нервной силой, какую никто не смог бы предположить в ее хрупком, нежном теле, схватила его за глотку. Прицеливаясь, она взмахнула кинжалом, в то время как захваченный врасплох капитан от изумления был не в состоянии шевельнуть рукой, чтобы защититься от неминуемого удара.
Но внезапно к ней шагнул аббат и своей тонкой, прозрачной рукой поймал ее запястье.
— Терпение, — повелел он ей. — Он всего лишь орудие возмездия.
Она отступила — была почти оттащена аббатом, — тяжело дыша от ярости и горя, и лишь тогда заметила, что, пока ее спина была обращена к гробу, с него был поднят покров. Вид простого деревянного ящика привлек внимание маркизы и на мгновение успокоил ее гнев. Какие еще сюрпризы они приготовили для нее?
Но не успела она задать себе этот вопрос, как сама же ответила на него, и ей показалось, что ледяная рука сдавила ее сердце. Мариус лежал в гробу… они лгали ей. Эти люди в ливреях ее пасынка принесли в Кондильяк тело ее сына.
Из ее горла вырвалось рыдание, и она шагнула к гробу. Она должна была убедиться сама. Так или иначе, необходимо рассеять это мучительное сомнение. Но не успела она сделать и трех шагов, как вновь остановилась, остолбенев, внезапно вскинув руки к груди и раскрыв губы, с которых был готов сорваться крик ужаса. Потому что крышка гроба медленно поднялась и со стуком упала. И, увеличивая ее ужас, из гроба поднялась и уселась там фигура, с мрачной улыбкой озираясь вокруг, и это была фигура человека, которого умертвили по ее приказу,
— Гарнаша. Да и выглядел он точно так же, как в тот день, когда приехал в Кондильяк.
Ее красивое лицо было смертельно бледно, а его черты искажены до такой степени, что следов красоты в нем уже более не осталось. Аббат холодно смотрел на нее и стоящего позади мадам сенешала, которому чуть было не сделалось дурно от ужаса. Но не боязнь призрака испугала его. В Гарнаше он видел человека, оставшегося в живых, каким-то чудом избежавшего участи, которую они ему уготовили, и ужас Трессана был ужасом преступника, призываемого к ответу.
После минутной паузы, словно насладившись произведенным эффектом, Гарнаш поднялся на ноги и проворно спрыгнул на пол. И в глухом стуке, с которым он приземлился перед вдовой, не было ничего призрачного. Испуг частично оставил мадам. Она видела, что имеет дело всего лишь с человеком, но только теперь начала понимать, насколько страшен для нее этот человек.
— Опять Гарнаш! — с трудом дыша, произнесла она.
Он безмятежно поклонился, улыбнувшись.
— Да, мадам, — иронично сказал он, — опять Гарнаш. Цепкий, как пиявка, мадам, и прибывший сюда, чтобы, подобно пиявке, кое-что здесь очистить.
Она несколько оправилась от своих недавних страхов, и ее глаза, вновь вспыхнувшие от ярости, попытались поймать уклончивый взгляд Фортунио. Гарнаш перехватил этот взгляд и догадался, что было у нее на уме.
— Все, что сделал Фортунио, — проговорил он, — он сделал по приказу и с санкции вашего сына.
— Мариуса? — уточнила она, боясь услышать, что, говоря о ее сыне, он имеет в виду пасынка, а Мариуса нет в живых.
— Да, Мариуса, — ответил он. — Он подчинился моей воле. Я пригрозил ему и его приятелю по оружию, столь достойному своего хозяина, что их вместе колесуют, если они воспротивятся мне. Это был их единственный шанс спастись. Они поступили благоразумно, воспользовавшись им, и таким образом дали мне возможность проникнуть в Кондильяк, чтобы освободить мадемуазель де Ла Воврэ.
— Значит, Мариус… — она оставила свой вопрос висеть в воздухе, и ее рука нервно сжала платье на груди.
— Жив и здоров, как должен был доложить вам Фортунио. Но он остается в моей власти и не выйдет из-под нее, пока дела в Кондильяке не будут улажены. Потому что если я снова встречу здесь противодействие, обещаю вам: его колесуют.
Она в последний раз попыталась воспротивиться его воле. Долгая привычка повелевать умирала с трудом. Маркиза вскинула голову; теперь, когда она узнала, что Мариус жив и здоров, мужество вновь вернулось к ней.
— Неплохо, — усмехнулась она, — но кто вы такой, что можете угрожать и давать такие обещания?
— Я покорный выразитель воли ее величества — королевы-регентши, мадам. Когда я угрожаю, я угрожаю от ее имени. Довольно чванства, умоляю вас. Сейчас оно принесет вам мало пользы. Вы низложены, мадам, и лучше примите это спокойно и с достоинством — вот вам мой дружеский совет.
— Я еще не так низко пала, чтобы пользоваться вашими советами, — кисло ответила она.
— Он может потребоваться вам прежде, чем зайдет солнце, — тихо улыбаясь, ответил он. — Маркиз де Кондильяк и его супруга все еще в Ла-Рошете и ждут, когда я закончу свои дела, чтобы им вернуться домой.
— Его супруга! — вскрикнула она.
— Именно так, мадам. Он привез из Италии жену.
— Тогда… тогда… Мариус? — она запнулась.
Возможно, даже этими словами она не намеревалась выдавать свои мысли. Но Гарнаш понял, что было у нее на уме, и удивился, насколько трудно ей избавиться от своих замыслов.
Но Гарнаш рассеял окончательно ее упования.
— Нет, мадам, — сказал он. — Пусть Мариус ищет себе жену в другом месте, если только мадемуазель по своей воле не захочет выйти за него, что весьма маловероятно. — Затем его тон внезапно изменился, и он сурово спросил:
— Мадемуазель де Ла Воврэ здорова, мадам?
Она утвердительно кивнула, но не произнесла ни слова. Гарнаш повернулся к Фортунио.
— Пойди и приведи мадемуазель, — приказал он, и один из людей открыл дверь, выпуская отправившегося с поручением капитана.
Парижанин прошелся по залу и приблизился к дрожащему Трессану, дружески кивнув сенешалу, от чего тому опять едва не стало дурно.
— Рад встрече, мой дорогой месье сенешал. Не будь вас здесь, мне пришлось бы послать за вами. Между нами осталось неустроенным маленькое дельце. Можете положиться на меня, я устрою его к вашему полному удовлетворению, если не к вашей будущей печали.
И с улыбкой он оставил сенешала, совершенно онемевшего.
— Вы хотите договориться со мной? — гордо спросила мадам.
— Несомненно, — ответил Гарнаш с мрачной любезностью. — От того, примете ли вы эти условия, будет зависеть жизнь Мариуса и ваша собственная свобода.
— И каковы же они?
— В течение часа все ваши люди — до последнего поваренка — сложат свое оружие и покинут Кондильяк.
Не в ее власти было отказать.
— Маркиз не станет меня преследовать? — неуверенно спросила она.
— Маркиз не имеет таких полномочий, мадам. Только королева может иметь дело с вашим неповиновением, то есть в данном случае я как ее посланник.
— Если я соглашусь, месье, что тогда?
Он пожал плечами и спокойно улыбнулся.
— Никаких если, мадам. Вы будете вынуждены согласиться, добровольно или нет. Чтобы убедиться в этом, я вернулся и привел с собой солдат. Но если вздумаете сопротивляться, вам придется хуже, значительно хуже. Прикажите вашим людям уйти, как я сказал вам, и вы сможете свободно последовать за ними.
— Да, но куда? — вскричала она, внезапно рассвирепев.
— Насколько я осведомлен о ваших обстоятельствах, мадам, мне известно, что вы окажетесь в некотором смысле бездомны. Прежде чем строить заговоры против маркиза де Кондильяка, прежде чем пытаться убить его, вам следовало бы подумать, что может прийти день, когда вы будете зависеть от его великодушия. Сейчас вы вряд ли сможете рассчитывать на это и потому окажетесь на улице, если… — он остановился и сардонически взглянул на Трессана.
— Вы очень дерзко разговариваете со мной, — сказала она ему. — Вы говорите так, как ни один мужчина не осмеливался говорить со мной.
— Когда сила была на вашей стороне, мадам, вы обращались со мной так, как никто не осмеливался обращаться. Теперь преимущество за мной. Взгляните, насколько я использую его в ваших интересах; заметьте, как великодушно я поступаю с вами, с той, которая замышляла убийство. Месье де Трессан! — позвал вдруг он.
Сенешал вздрогнул, будто от внезапного укола.
— My… у… месье? — пробормотал он.
— Вам я тоже воздам добром за зло. Подойдите сюда.
Сенешал приблизился, недоумевая, что сейчас произойдет. Маркиза смотрела, как он шел, и ее глаза холодно блестели.
Солдаты ухмылялись, аббат взирал на все по-прежнему бесстрастно.
— С сегодняшнего дня у маркизы де Кондильяк, похоже, не будет крыши над головой, — сказал парижанин, обращаясь к сенешалу. — Не будете ли вы столь любезны предложить ей кров, месье де Трессан?
— Я? — задохнулся Трессан, не веря собственным ушам, и из глаз его почти исчезло всякое выражение. — Мадам хорошо знает, с какой радостью я сделал бы это.
— О-хо! — ликовал Гарнаш, наблюдая за лицом мадам. — Она знает? Тогда действуйте, месье; я готов забыть ваше неблагоразумие и обещаю, что вас не привлекут к ответственности за жизни, потерянные из-за вашей измены и отсутствия лояльности, при условии, что вы добровольно откажетесь от поста сенешала Дофинэ — я не могу согласиться с тем, чтобы вы и впредь занимали эту должность.
Трессан перевел взгляд с вдовы на Гарнаша и обратно. Она стояла, как будто слова парижанина превратили ее в камень, от ярости лишившись дара речи. А затем дверь в зал отворилась, и вошла мадемуазель де Ла Воврэ, сопровождаемая Фортунио.
При виде Гарнаша она замерла, положила руку на сердце и тихо вскрикнула. Был ли это на самом деле Гарнаш, которого она знала, — Гарнаш, ее храбрый странствующий рыцарь? Он выглядел иначе, чем в те дни, когда был ее тюремщиком; но зато соответствовал тому образу, который остался в ее душе с момента его предполагаемой смерти. Он шагнул девушке навстречу, и его глаза чуть задумчиво улыбались. Он протянул ей обе руки, она взяла их, и там же, на глазах у всех, прежде чем он успел отдернуть свои руки, она склонилась над ними и поцеловала их, шепча в то же время слова, возносившиеся к небесам:
— Слава Богу! Слава Богу!
— Мадемуазель, мадемуазель, — запротестовал он, когда уже было слишком поздно останавливать ее. — Вы не должны… Я не могу вам это позволить.
В ее поступке он видел всего лишь выражение благодарности за сделанное для нее, за тот риск, которому добровольно подвергался ради ее спасения. Услышав слова увещевания, она было успокоилась, но затем в ней вновь пробудился страх, к которому она так привыкла, находясь здесь.
— Почему вы здесь, месье? Вы опять оказались в опасности?
— Нет-нет, — рассмеялся он. — Это мои люди — хотя бы на время. Я вернулся, и на этот раз в моих силах совершить правосудие.
— Что сделать с этой дамой, мадемуазель? — спросил он и, хорошо зная мягкость души девушки, добавил: Говорите. Ее судьба в ваших руках.
Валери взглянула на свою обидчицу, затем обвела глазами молчаливо стоящих солдат и бледнолицего аббата во главе стола — беспристрастного свидетеля этой странной сцены.
Перемена была слишком внезапной. Всего несколько минут тому назад она еще была под стражей, терзаясь и мучаясь от сознания того, что Мариус должен вот-вот вернуться, и она волей-неволей будет вынуждена обвенчаться с ним. А теперь, похоже, она оказалась свободной: ее защитник здесь, и в его власти приказать ей решить судьбу ее недавней мучительницы.
Лицо мадам стало пепельно-серым. Она, никогда не испытывавшая к людям добрых чувств, судила о девушке по себе. Смерть — это все, чего ожидала маркиза, потому что знала: окажись она на месте Валери, потребовала бы смерти. Но…
— Отпустите ее с миром, месье, — услышала она слова мадемуазель и не могла поверить, что над ней не издеваются.
Гарнаш засмеялся.
— Мы позволим ей уйти, мадемуазель, — но не совсем так, как ей бы хотелось. Мадам, вы более не должны оставаться без узды, — сказал он маркизе. — Такая натура, как ваша, требует, чтобы ею управлял мужчина. Я думаю, для вас будет достаточным наказанием, если вы вступите в брак с недалеким месье де Трессаном, но он еще будет наказан, когда его теперешний юношеский пыл сменит разочарование. Сделайте друг друга счастливыми, — и он махнул рукой паре. — Наш достопочтенный месье аббат сейчас свяжет вас узами брака, а затем, господин сенешал, вы можете отвезти молодую жену домой. Ее сын вскоре последует за вами.
Но маркиза огласила воздух криком. Она затопала ногами, и в ее глазах, казалось, полыхало пламя.
— Никогда, месье! Никогда в жизни! — кричала она. — Я не позволю себя принуждать так. Я маркиза де Кондильяк, месье. Не забывайте этого!
— Едва ли мне грозит такая опасность. Я слишком хорошо помню об этом и потому настаиваю, чтобы вы срочно переменили место жительства и перестали быть маркизой де Кондильяк. У этой самой маркизы слишком много накопилось на счету. Только метаморфоза позволит ей избежать платежа. Я открыл вам дверь, мадам, через которую вы можете спастись.
— Вы оскорбляете меня, — сказала она ему. — Ради Бога, месье! Я не вещь, которой любой распоряжается, как хочет.
Услышав это, Гарнаш побагровел от ярости. Ее гнев подействовал на него, как сталь, чиркнувшая по кремнию и высекающая один из порывов безудержной, пылающей страсти, ударивший ему в голову.
— А как же эта девочка? — выкрикнул он. — Как насчет нее, мадам? Разве она была имуществом, которым всякий мог распоряжаться по своей воле, будь то мужчина или женщина? А вы собирались распорядиться ею против ее сердца, против ее естества, против данного ею слова. Довольно об этом! — рявкнул он, и лицо и голос его были столь ужасны, что вдова дрогнула и отступила, когда он сделал шаг в ее направлении.
— Венчайтесь с ним! Берите этого человека в мужья, вы, хладнокровно заставлявшие других вступать в брак против их воли! Берите, мадам, и сейчас же, или, клянусь небесами, вы отправитесь со мной в Париж, и вряд ли к вам будут там благосклонны. Там мало помогут крики и заявления, что вы маркиза де Кондильяк. Как убийцу и мятежницу, вас будут пытать и, кем бы вас ни признали, у вас есть хорошие шансы быть колесованной — вместе с вашим сыном. Выбирайте, мадам!
Он остановился. Валери схватила его за руку. Вся его ярость моментально исчезла. Он повернулся к ней.
— В чем дело, дитя мое?
— Не заставляйте ее, если она не хочет идти за него, — сказала она. — Я знаю… а она нет… сколь это ужасно.
— Потерпите, дитя, — улыбнувшись, успокоил он ее, и его улыбка была похожа на сияние солнца после бури. — Ей не так уж плохо. Она несколько нескромна. Похоже, они уже дали друг другу слово. А кроме того, я и не заставляю ее. Она выйдет за него по собственной воле — или поедет со мной в Париж со всеми вытекающими последствиями.
— Вы говорите, они дали друг другу слово?
— Ну… а разве нет, месье сенешал?
— Да, месье, — с гордостью ответил Трессан, — и что касается меня, то я готов к свадьбе хоть сейчас.
— Тогда, ради Бога, пусть мадам дает ответ. Мы не можем терять на это целый день.
Она стояла, глядя на него злыми глазами, стучала носком туфли по полу. В конце концов, едва не падая в обморок от отвращения, она согласилась уступить его воле. Париж и колесо оказались слишком пугающим выбором; и даже если ее пощадят, ей некуда будет идти, кроме лачуги в Турени, а Трессан, несмотря на свое уродство, был богат.
Поэтому аббат, который позволил себе участвовать в похоронном маскараде, теперь по приказу посланника королевы приготовился совершить обряд венчания.
К церемонии приступили не мешкая. Фортунио выступил поручителем Трессана, а Гарнаш настоял на том, чтобы собственноручно передать господину сенешалу его невесту: ирония судьбы, которая задела горделивую мадам больше, чем все испытания, выпавшие на ее долю за последние полчаса.
Когда все было закончено и вдова маркиза де Кондильяк стала графиней де Трессан, Гарнаш приказал им немедленно убираться восвояси.
— Как я вам обещал, месье де Трессан, вас не коснется никакое судебное преследование, — расставаясь с ним, заверил его Гарнаш. — Но вы должны немедленно оставить должность сенешала Дофинэ, иначе я буду вынужден отстранить вас от нее, а это может повлечь за собой неприятные последствия для всех.
Они удалились, и мадам шла, склонив голову, ее упрямство было, наконец, сломлено. За ними отправились слуги Флоримона и сам аббат, затем ушел Фортунио, выполняя приказ Гарнаша о том, чтобы люди вдовы немедленно начали собираться, и в огромном зале замка Кондильяк остались лишь парижанин и мадемуазель де Ла Воврэ.
Глава XXIV. НАКАНУНЕ ДНЯ СВЯТОГО МАРТИНА
— Именно, эти несчастные бритоголовые, — ответил он и вновь поднял руку и сделал знак. А затем произошла странная вещь, наполнившая страданием толстяка влюбленного Трессана.
Монахи внезапно выпрямились. Как будто порыв ветра пронесся по рядам братии и привел их всех в движение. Капюшоны были сброшены, плащи откинуты в сторону, и вместо благочестивых монахов возникли двадцать ловких, крепких молодцов в ливреях Кондильяка, вооруженных и ухмыляющихся, искренне наслаждающихся испугом ее и сенешала.
Один из них шагнул в сторону и запер дверь изнутри. Но вдова не обратила на это внимания, устремив свои прекрасные испуганные глаза на мрачную фигуру аббата, словно удивляясь, что того яе постигла никакая трансформация.
— Измена! — выдохнула она жутким голосом, напоминающим сдавленный шепот, и ее глаза, вновь обежав собравшихся, внезапно остановились на Фортунио, стоящем в шести шагах справа от нее, задумчиво пощипывающем свои усы и ничуть не удивляющемся происходящему.
Неожиданно в слепой ярости она повернулась к Трессану, выхватила у него из-за пояса кинжал и рванулась к вероломному капитану. Он каким-то образом предал ее, без боя сдал Кондильяк — она еще не успела сообразить, кому именно. И ее рука с удивительной нервной силой, какую никто не смог бы предположить в ее хрупком, нежном теле, схватила его за глотку. Прицеливаясь, она взмахнула кинжалом, в то время как захваченный врасплох капитан от изумления был не в состоянии шевельнуть рукой, чтобы защититься от неминуемого удара.
Но внезапно к ней шагнул аббат и своей тонкой, прозрачной рукой поймал ее запястье.
— Терпение, — повелел он ей. — Он всего лишь орудие возмездия.
Она отступила — была почти оттащена аббатом, — тяжело дыша от ярости и горя, и лишь тогда заметила, что, пока ее спина была обращена к гробу, с него был поднят покров. Вид простого деревянного ящика привлек внимание маркизы и на мгновение успокоил ее гнев. Какие еще сюрпризы они приготовили для нее?
Но не успела она задать себе этот вопрос, как сама же ответила на него, и ей показалось, что ледяная рука сдавила ее сердце. Мариус лежал в гробу… они лгали ей. Эти люди в ливреях ее пасынка принесли в Кондильяк тело ее сына.
Из ее горла вырвалось рыдание, и она шагнула к гробу. Она должна была убедиться сама. Так или иначе, необходимо рассеять это мучительное сомнение. Но не успела она сделать и трех шагов, как вновь остановилась, остолбенев, внезапно вскинув руки к груди и раскрыв губы, с которых был готов сорваться крик ужаса. Потому что крышка гроба медленно поднялась и со стуком упала. И, увеличивая ее ужас, из гроба поднялась и уселась там фигура, с мрачной улыбкой озираясь вокруг, и это была фигура человека, которого умертвили по ее приказу,
— Гарнаша. Да и выглядел он точно так же, как в тот день, когда приехал в Кондильяк.
Ее красивое лицо было смертельно бледно, а его черты искажены до такой степени, что следов красоты в нем уже более не осталось. Аббат холодно смотрел на нее и стоящего позади мадам сенешала, которому чуть было не сделалось дурно от ужаса. Но не боязнь призрака испугала его. В Гарнаше он видел человека, оставшегося в живых, каким-то чудом избежавшего участи, которую они ему уготовили, и ужас Трессана был ужасом преступника, призываемого к ответу.
После минутной паузы, словно насладившись произведенным эффектом, Гарнаш поднялся на ноги и проворно спрыгнул на пол. И в глухом стуке, с которым он приземлился перед вдовой, не было ничего призрачного. Испуг частично оставил мадам. Она видела, что имеет дело всего лишь с человеком, но только теперь начала понимать, насколько страшен для нее этот человек.
— Опять Гарнаш! — с трудом дыша, произнесла она.
Он безмятежно поклонился, улыбнувшись.
— Да, мадам, — иронично сказал он, — опять Гарнаш. Цепкий, как пиявка, мадам, и прибывший сюда, чтобы, подобно пиявке, кое-что здесь очистить.
Она несколько оправилась от своих недавних страхов, и ее глаза, вновь вспыхнувшие от ярости, попытались поймать уклончивый взгляд Фортунио. Гарнаш перехватил этот взгляд и догадался, что было у нее на уме.
— Все, что сделал Фортунио, — проговорил он, — он сделал по приказу и с санкции вашего сына.
— Мариуса? — уточнила она, боясь услышать, что, говоря о ее сыне, он имеет в виду пасынка, а Мариуса нет в живых.
— Да, Мариуса, — ответил он. — Он подчинился моей воле. Я пригрозил ему и его приятелю по оружию, столь достойному своего хозяина, что их вместе колесуют, если они воспротивятся мне. Это был их единственный шанс спастись. Они поступили благоразумно, воспользовавшись им, и таким образом дали мне возможность проникнуть в Кондильяк, чтобы освободить мадемуазель де Ла Воврэ.
— Значит, Мариус… — она оставила свой вопрос висеть в воздухе, и ее рука нервно сжала платье на груди.
— Жив и здоров, как должен был доложить вам Фортунио. Но он остается в моей власти и не выйдет из-под нее, пока дела в Кондильяке не будут улажены. Потому что если я снова встречу здесь противодействие, обещаю вам: его колесуют.
Она в последний раз попыталась воспротивиться его воле. Долгая привычка повелевать умирала с трудом. Маркиза вскинула голову; теперь, когда она узнала, что Мариус жив и здоров, мужество вновь вернулось к ней.
— Неплохо, — усмехнулась она, — но кто вы такой, что можете угрожать и давать такие обещания?
— Я покорный выразитель воли ее величества — королевы-регентши, мадам. Когда я угрожаю, я угрожаю от ее имени. Довольно чванства, умоляю вас. Сейчас оно принесет вам мало пользы. Вы низложены, мадам, и лучше примите это спокойно и с достоинством — вот вам мой дружеский совет.
— Я еще не так низко пала, чтобы пользоваться вашими советами, — кисло ответила она.
— Он может потребоваться вам прежде, чем зайдет солнце, — тихо улыбаясь, ответил он. — Маркиз де Кондильяк и его супруга все еще в Ла-Рошете и ждут, когда я закончу свои дела, чтобы им вернуться домой.
— Его супруга! — вскрикнула она.
— Именно так, мадам. Он привез из Италии жену.
— Тогда… тогда… Мариус? — она запнулась.
Возможно, даже этими словами она не намеревалась выдавать свои мысли. Но Гарнаш понял, что было у нее на уме, и удивился, насколько трудно ей избавиться от своих замыслов.
Но Гарнаш рассеял окончательно ее упования.
— Нет, мадам, — сказал он. — Пусть Мариус ищет себе жену в другом месте, если только мадемуазель по своей воле не захочет выйти за него, что весьма маловероятно. — Затем его тон внезапно изменился, и он сурово спросил:
— Мадемуазель де Ла Воврэ здорова, мадам?
Она утвердительно кивнула, но не произнесла ни слова. Гарнаш повернулся к Фортунио.
— Пойди и приведи мадемуазель, — приказал он, и один из людей открыл дверь, выпуская отправившегося с поручением капитана.
Парижанин прошелся по залу и приблизился к дрожащему Трессану, дружески кивнув сенешалу, от чего тому опять едва не стало дурно.
— Рад встрече, мой дорогой месье сенешал. Не будь вас здесь, мне пришлось бы послать за вами. Между нами осталось неустроенным маленькое дельце. Можете положиться на меня, я устрою его к вашему полному удовлетворению, если не к вашей будущей печали.
И с улыбкой он оставил сенешала, совершенно онемевшего.
— Вы хотите договориться со мной? — гордо спросила мадам.
— Несомненно, — ответил Гарнаш с мрачной любезностью. — От того, примете ли вы эти условия, будет зависеть жизнь Мариуса и ваша собственная свобода.
— И каковы же они?
— В течение часа все ваши люди — до последнего поваренка — сложат свое оружие и покинут Кондильяк.
Не в ее власти было отказать.
— Маркиз не станет меня преследовать? — неуверенно спросила она.
— Маркиз не имеет таких полномочий, мадам. Только королева может иметь дело с вашим неповиновением, то есть в данном случае я как ее посланник.
— Если я соглашусь, месье, что тогда?
Он пожал плечами и спокойно улыбнулся.
— Никаких если, мадам. Вы будете вынуждены согласиться, добровольно или нет. Чтобы убедиться в этом, я вернулся и привел с собой солдат. Но если вздумаете сопротивляться, вам придется хуже, значительно хуже. Прикажите вашим людям уйти, как я сказал вам, и вы сможете свободно последовать за ними.
— Да, но куда? — вскричала она, внезапно рассвирепев.
— Насколько я осведомлен о ваших обстоятельствах, мадам, мне известно, что вы окажетесь в некотором смысле бездомны. Прежде чем строить заговоры против маркиза де Кондильяка, прежде чем пытаться убить его, вам следовало бы подумать, что может прийти день, когда вы будете зависеть от его великодушия. Сейчас вы вряд ли сможете рассчитывать на это и потому окажетесь на улице, если… — он остановился и сардонически взглянул на Трессана.
— Вы очень дерзко разговариваете со мной, — сказала она ему. — Вы говорите так, как ни один мужчина не осмеливался говорить со мной.
— Когда сила была на вашей стороне, мадам, вы обращались со мной так, как никто не осмеливался обращаться. Теперь преимущество за мной. Взгляните, насколько я использую его в ваших интересах; заметьте, как великодушно я поступаю с вами, с той, которая замышляла убийство. Месье де Трессан! — позвал вдруг он.
Сенешал вздрогнул, будто от внезапного укола.
— My… у… месье? — пробормотал он.
— Вам я тоже воздам добром за зло. Подойдите сюда.
Сенешал приблизился, недоумевая, что сейчас произойдет. Маркиза смотрела, как он шел, и ее глаза холодно блестели.
Солдаты ухмылялись, аббат взирал на все по-прежнему бесстрастно.
— С сегодняшнего дня у маркизы де Кондильяк, похоже, не будет крыши над головой, — сказал парижанин, обращаясь к сенешалу. — Не будете ли вы столь любезны предложить ей кров, месье де Трессан?
— Я? — задохнулся Трессан, не веря собственным ушам, и из глаз его почти исчезло всякое выражение. — Мадам хорошо знает, с какой радостью я сделал бы это.
— О-хо! — ликовал Гарнаш, наблюдая за лицом мадам. — Она знает? Тогда действуйте, месье; я готов забыть ваше неблагоразумие и обещаю, что вас не привлекут к ответственности за жизни, потерянные из-за вашей измены и отсутствия лояльности, при условии, что вы добровольно откажетесь от поста сенешала Дофинэ — я не могу согласиться с тем, чтобы вы и впредь занимали эту должность.
Трессан перевел взгляд с вдовы на Гарнаша и обратно. Она стояла, как будто слова парижанина превратили ее в камень, от ярости лишившись дара речи. А затем дверь в зал отворилась, и вошла мадемуазель де Ла Воврэ, сопровождаемая Фортунио.
При виде Гарнаша она замерла, положила руку на сердце и тихо вскрикнула. Был ли это на самом деле Гарнаш, которого она знала, — Гарнаш, ее храбрый странствующий рыцарь? Он выглядел иначе, чем в те дни, когда был ее тюремщиком; но зато соответствовал тому образу, который остался в ее душе с момента его предполагаемой смерти. Он шагнул девушке навстречу, и его глаза чуть задумчиво улыбались. Он протянул ей обе руки, она взяла их, и там же, на глазах у всех, прежде чем он успел отдернуть свои руки, она склонилась над ними и поцеловала их, шепча в то же время слова, возносившиеся к небесам:
— Слава Богу! Слава Богу!
— Мадемуазель, мадемуазель, — запротестовал он, когда уже было слишком поздно останавливать ее. — Вы не должны… Я не могу вам это позволить.
В ее поступке он видел всего лишь выражение благодарности за сделанное для нее, за тот риск, которому добровольно подвергался ради ее спасения. Услышав слова увещевания, она было успокоилась, но затем в ней вновь пробудился страх, к которому она так привыкла, находясь здесь.
— Почему вы здесь, месье? Вы опять оказались в опасности?
— Нет-нет, — рассмеялся он. — Это мои люди — хотя бы на время. Я вернулся, и на этот раз в моих силах совершить правосудие.
— Что сделать с этой дамой, мадемуазель? — спросил он и, хорошо зная мягкость души девушки, добавил: Говорите. Ее судьба в ваших руках.
Валери взглянула на свою обидчицу, затем обвела глазами молчаливо стоящих солдат и бледнолицего аббата во главе стола — беспристрастного свидетеля этой странной сцены.
Перемена была слишком внезапной. Всего несколько минут тому назад она еще была под стражей, терзаясь и мучаясь от сознания того, что Мариус должен вот-вот вернуться, и она волей-неволей будет вынуждена обвенчаться с ним. А теперь, похоже, она оказалась свободной: ее защитник здесь, и в его власти приказать ей решить судьбу ее недавней мучительницы.
Лицо мадам стало пепельно-серым. Она, никогда не испытывавшая к людям добрых чувств, судила о девушке по себе. Смерть — это все, чего ожидала маркиза, потому что знала: окажись она на месте Валери, потребовала бы смерти. Но…
— Отпустите ее с миром, месье, — услышала она слова мадемуазель и не могла поверить, что над ней не издеваются.
Гарнаш засмеялся.
— Мы позволим ей уйти, мадемуазель, — но не совсем так, как ей бы хотелось. Мадам, вы более не должны оставаться без узды, — сказал он маркизе. — Такая натура, как ваша, требует, чтобы ею управлял мужчина. Я думаю, для вас будет достаточным наказанием, если вы вступите в брак с недалеким месье де Трессаном, но он еще будет наказан, когда его теперешний юношеский пыл сменит разочарование. Сделайте друг друга счастливыми, — и он махнул рукой паре. — Наш достопочтенный месье аббат сейчас свяжет вас узами брака, а затем, господин сенешал, вы можете отвезти молодую жену домой. Ее сын вскоре последует за вами.
Но маркиза огласила воздух криком. Она затопала ногами, и в ее глазах, казалось, полыхало пламя.
— Никогда, месье! Никогда в жизни! — кричала она. — Я не позволю себя принуждать так. Я маркиза де Кондильяк, месье. Не забывайте этого!
— Едва ли мне грозит такая опасность. Я слишком хорошо помню об этом и потому настаиваю, чтобы вы срочно переменили место жительства и перестали быть маркизой де Кондильяк. У этой самой маркизы слишком много накопилось на счету. Только метаморфоза позволит ей избежать платежа. Я открыл вам дверь, мадам, через которую вы можете спастись.
— Вы оскорбляете меня, — сказала она ему. — Ради Бога, месье! Я не вещь, которой любой распоряжается, как хочет.
Услышав это, Гарнаш побагровел от ярости. Ее гнев подействовал на него, как сталь, чиркнувшая по кремнию и высекающая один из порывов безудержной, пылающей страсти, ударивший ему в голову.
— А как же эта девочка? — выкрикнул он. — Как насчет нее, мадам? Разве она была имуществом, которым всякий мог распоряжаться по своей воле, будь то мужчина или женщина? А вы собирались распорядиться ею против ее сердца, против ее естества, против данного ею слова. Довольно об этом! — рявкнул он, и лицо и голос его были столь ужасны, что вдова дрогнула и отступила, когда он сделал шаг в ее направлении.
— Венчайтесь с ним! Берите этого человека в мужья, вы, хладнокровно заставлявшие других вступать в брак против их воли! Берите, мадам, и сейчас же, или, клянусь небесами, вы отправитесь со мной в Париж, и вряд ли к вам будут там благосклонны. Там мало помогут крики и заявления, что вы маркиза де Кондильяк. Как убийцу и мятежницу, вас будут пытать и, кем бы вас ни признали, у вас есть хорошие шансы быть колесованной — вместе с вашим сыном. Выбирайте, мадам!
Он остановился. Валери схватила его за руку. Вся его ярость моментально исчезла. Он повернулся к ней.
— В чем дело, дитя мое?
— Не заставляйте ее, если она не хочет идти за него, — сказала она. — Я знаю… а она нет… сколь это ужасно.
— Потерпите, дитя, — улыбнувшись, успокоил он ее, и его улыбка была похожа на сияние солнца после бури. — Ей не так уж плохо. Она несколько нескромна. Похоже, они уже дали друг другу слово. А кроме того, я и не заставляю ее. Она выйдет за него по собственной воле — или поедет со мной в Париж со всеми вытекающими последствиями.
— Вы говорите, они дали друг другу слово?
— Ну… а разве нет, месье сенешал?
— Да, месье, — с гордостью ответил Трессан, — и что касается меня, то я готов к свадьбе хоть сейчас.
— Тогда, ради Бога, пусть мадам дает ответ. Мы не можем терять на это целый день.
Она стояла, глядя на него злыми глазами, стучала носком туфли по полу. В конце концов, едва не падая в обморок от отвращения, она согласилась уступить его воле. Париж и колесо оказались слишком пугающим выбором; и даже если ее пощадят, ей некуда будет идти, кроме лачуги в Турени, а Трессан, несмотря на свое уродство, был богат.
Поэтому аббат, который позволил себе участвовать в похоронном маскараде, теперь по приказу посланника королевы приготовился совершить обряд венчания.
К церемонии приступили не мешкая. Фортунио выступил поручителем Трессана, а Гарнаш настоял на том, чтобы собственноручно передать господину сенешалу его невесту: ирония судьбы, которая задела горделивую мадам больше, чем все испытания, выпавшие на ее долю за последние полчаса.
Когда все было закончено и вдова маркиза де Кондильяк стала графиней де Трессан, Гарнаш приказал им немедленно убираться восвояси.
— Как я вам обещал, месье де Трессан, вас не коснется никакое судебное преследование, — расставаясь с ним, заверил его Гарнаш. — Но вы должны немедленно оставить должность сенешала Дофинэ, иначе я буду вынужден отстранить вас от нее, а это может повлечь за собой неприятные последствия для всех.
Они удалились, и мадам шла, склонив голову, ее упрямство было, наконец, сломлено. За ними отправились слуги Флоримона и сам аббат, затем ушел Фортунио, выполняя приказ Гарнаша о том, чтобы люди вдовы немедленно начали собираться, и в огромном зале замка Кондильяк остались лишь парижанин и мадемуазель де Ла Воврэ.
Глава XXIV. НАКАНУНЕ ДНЯ СВЯТОГО МАРТИНА
С нелегким сердцем, в поисках какого-либо способа рассказать о случившемся и освободиться от этой мучительной задачи, Гарнаш расхаживал по комнате, а мадемуазель смотрела на него, прислонившись к столу, где все еще стоял пустой гроб.
Его размышления были тщетны: он никак не мог подобрать нужных слов. Гарнаш хорошо помнил, что мадемуазель как-то раз сказала, что не любила в точном смысле слова Флоримона и что ее верность ему — не более чем покорность воле отца. Тем не менее, думал он, какой это будет удар для ее гордости, когда она узнает, что Флоримон привез домой жену. Гарнаш был полон жалости к ней и к образу жизни, ожидавшему ее, когда, став хозяйкой обширного поместья в Дофинэ, она окажется одинокой и безо всякой дружеской поддержки. И как бы между прочим он немного жалел себя, чувствуя, что одиночество окажется и его уделом в скором будущем. Валери первая прервала молчание.
— Месье, — обратилась она к нему, и ее голос был напряжен, — вы успели спасти Флоримона?
— Да, мадемуазель, — с готовностью ответил он, радуясь, что инициатива исходит от нее. — Я успел.
— А Мариус? — допытывалась она. — Я поняла из ваших слов, что он не пострадал.
— Никоим образом. Я пощадил его, и он вскоре сможет разделить радость своей матери от ее союза с месье де Трессаном.
— Хорошо, что так все обернулось, месье. Расскажите мне об этом. — Ее голос звучал безучастно.
Но он то ли не услышал ее вопроса, то ли не обратил на него внимания.
— Мадемуазель, — медленно произнес он, — Флоримон приезжает…
— Флоримон? — дрожащим голосом перебила она, и ее щеки побелели как полотно. То, о чем она молилась, на что надеялась все эти месяцы, наконец свершилось, но заставило ее помертветь от ужаса.
Он заметил перемену, происшедшую в ней, но приписал это естественному возбуждению. Он помедлил. Затем продолжил:
— Он еще в Ла-Рошете. Но лишь ждет, пока его мачеха не покинет Кондильяк.
— Но… почему… почему? Разве он не спешит ко мне? — спросила она, и ее голос вновь изменил ей.
— Он… — Гарнаш остановился и, мрачно глядя на нее, потеребил свои усы.
Он стоял совсем рядом с ней, и его рука мягко опустилась на ее хрупкое плечо.
— Мадемуазель, — спросил он, глядя с высоты своего роста на ее милое овальное личико, обращенное к нему. — Вы бы сильно опечалились, если после всего, что произошло, вам все-таки не суждено было бы выйти замуж за маркиза Кондильяка?
— Опечалилась? — отозвалась она, и сама постановка вопроса заставила ее задохнуться от надежды. — Что вы, месье, я нисколько не опечалилась бы.
— Это правда? Это в самом деле, в самом деле правда? — воскликнул он.
— Разве вы не знаете, что это так? — произнесла она с таким значением и так робко взглянула на него, что у Гарнаша перехватило дыхание.
Кровь прилила к его щекам. Ее слова заставили его сердце биться более учащенно, чем в любые испытанные минуты радости или опасности. Но он сдержался, и ему показалось, что в глубине своей души он услышал раскаты издевательского смеха — точно такой же взрыв сардонического веселья, как и два дня назад, когда он направлялся в Вуарон. Тогда он вернулся к делу, которое надлежало сейчас исполнить.
— Я рад, что вы так относитесь к этому, — тихо сказал он. — Потому что… потому что Флоримон везет домой жену.
Слова были произнесены, и он отступил, как отступает человек, который, нанеся оскорбление, готов отразить удар, ожидаемый в ответ. Он предвидел шторм, дикий, неистовый взрыв эмоций, молнии рассерженных, сверкающих глаз, гром уязвленной гордости. Но вместо этого было тихое спокойствие и бледная улыбка на губах, а затем она закрыла руками свое милое лицо и, уткнувшись в его плечо, тихо заплакала.
Это, думал Гарнаш, было еще хуже, чем буря, которая должна была разразиться. Откуда он мог знать, что в этих слезах изливалось сердце, готовое разорваться от переполняющей его радости. Успокаивая девушку, он погладил ее по плечу.
— Дитя, — зашептал он ей в ухо. — Ну что это значит? В самом деле, вы ведь не любили его. Он недостоин вас. Не печальтесь, дитя мое. Ну-ну, вот так уже лучше.
Она посмотрела на него, улыбаясь сквозь слезы, застилавшие ее глаза.
— Я плачу от радости, месье, — промолвила она.
— Что? — воскликнул он. — От чего только не плачет женщина!
Неосознанно, почти инстинктивно, она придвинулась к нему, и опять его пульс участился, и краска вновь залила его худое лицо. Очень мягко он прошептал ей в ухо:
— Вы поедете со мной в Париж, мадемуазель?
Этим вопросом он лишь намеревался выяснить, не будет ли лучше для нее быть под покровительством королевы-регентши, поскольку здесь, в Дофинэ, она окажется совершенно одинокой. Но как можно обвинить ее, если она не так поняла вопрос, если прочитала в нем те самые слова, которые ее сердце стремилось услышать от него? Сама нежность его голоса намекала именно на то значение, которого она желала. Она вновь подняла голову, и ее карие глаза приблизились к его глазам, веки робко затрепетали, целомудренные щеки залились восхитительным румянцем, а затем она очень тихо ответила:
— С вами, месье, я поеду куда угодно.
Вскрикнув, он бросился от нее прочь. Все стало очевидным. Он понял, как неверно она истолковала его вопрос, как своим ответом отдала себя в его власть.
Поведение Гарнаша испугало ее, и она изумленно глядела, как он метался по залу, затем вернулся к ней и, тщетно пытаясь обуздать смятение своих чувств, замер на месте. Он взял ее за плечи и, держа перед собой на расстоянии вытянутой руки, внимательно оглядел. В его взоре читалась озабоченность.
— Мадемуазель, мадемуазель! — воскликнул он. — Валери, дитя мое, что такое вы говорите мне?
— А что вы хотели бы от меня услышать? — спросила она, опустив глаза. — Разве я была слишком дерзкой? Мне кажется, об этом можно было бы и не спрашивать. Я принадлежу вам. Какой мужчина когда-либо служил женщине так, как служили мне вы? У какой женщины был более верный друг, более благородный возлюбленный? Так почему мне стыдиться, признаваясь в своей преданности?
Он с трудом перевел дыхание, и перед его глазами поплыл туман, перед глазами, равнодушно смотревшими на многие кровавые сцены.
— Вы не знаете, что вы делаете, — ответил он, и в его голосе звучала боль. — Я стар.
— Стар? — глубоко удивленная, отозвалась она и посмотрела на него так, как будто отыскивала свидетельства того, что он утверждал.
— Да, стар, — горько заверил он ее. — Взгляните на седину в моих волосах, на морщины на моем лице. Я не подходящий возлюбленный для вас, дитя мое. Вам нужен молодой, пригожий кавалер.
Она смотрела на него, и слабая улыбка мерцала в уголках ее губ. Она обежала взглядом его статную фигуру, воплощение достоинства и силы. Это был настоящий мужчина; а кого еще могла бы желать себе в суженые девушка?
— У вас есть все, что мне нужно, — ответила она, и мысленно он почтя проклял ее упрямство и отсутствие здравого смысла.
— Я раздражителен и упрям, — сообщил он ей, — и я вырос в полном неведении относительно хороших манер. До сих пор любовь никогда не посещала меня. Хороший же возлюбленный из меня получится!
Ее глаза остановились на окнах за его спиной. Солнечные лучи, проникавшие сквозь них, казалось, подсказали ей ответ, который она искала.
— Завтра день Святого Мартина, — промолвила она, — но посмотрите, как ярко светит солнце.
— Жалкое, фальшивое лето Святого Мартина, — ответил он. — Ваша аллегория — подходящий ответ мне.
— О нет, вовсе нет, — воскликнула она. — Какая же фальшь в тепле и свете солнца, которому мы радуемся не меньше, а даже больше, чем летом, хотя на дворе — ноябрь? И вашей жизни еще далеко до ноября.
— Что ж, возможно, вы и правы, — задумчиво произнес он. — Какое странное совпадение: мое имя — Мартин, хотя я отнюдь не святой.
Но он стряхнул с себя это настроение, которое считал эгоистичным и которое могло передаться ей и захватило бы ее, как волк хватает ягненка, — не заботясь ни о чем, кроме своего голода.
— Нет-нет, — вскричал он. — Я недостоин этого!
— Даже если я люблю вас, Мартин? — тихо спросила она его.
Мгновение он смотрел на нее, словно проникая сквозь ее ясные глаза в самые глубины девичьей души. Затем опустился перед ней на колени, как сделал бы всякий влюбленный мальчишка, и поцеловал ее руки в знак того, что завоеван.
Его размышления были тщетны: он никак не мог подобрать нужных слов. Гарнаш хорошо помнил, что мадемуазель как-то раз сказала, что не любила в точном смысле слова Флоримона и что ее верность ему — не более чем покорность воле отца. Тем не менее, думал он, какой это будет удар для ее гордости, когда она узнает, что Флоримон привез домой жену. Гарнаш был полон жалости к ней и к образу жизни, ожидавшему ее, когда, став хозяйкой обширного поместья в Дофинэ, она окажется одинокой и безо всякой дружеской поддержки. И как бы между прочим он немного жалел себя, чувствуя, что одиночество окажется и его уделом в скором будущем. Валери первая прервала молчание.
— Месье, — обратилась она к нему, и ее голос был напряжен, — вы успели спасти Флоримона?
— Да, мадемуазель, — с готовностью ответил он, радуясь, что инициатива исходит от нее. — Я успел.
— А Мариус? — допытывалась она. — Я поняла из ваших слов, что он не пострадал.
— Никоим образом. Я пощадил его, и он вскоре сможет разделить радость своей матери от ее союза с месье де Трессаном.
— Хорошо, что так все обернулось, месье. Расскажите мне об этом. — Ее голос звучал безучастно.
Но он то ли не услышал ее вопроса, то ли не обратил на него внимания.
— Мадемуазель, — медленно произнес он, — Флоримон приезжает…
— Флоримон? — дрожащим голосом перебила она, и ее щеки побелели как полотно. То, о чем она молилась, на что надеялась все эти месяцы, наконец свершилось, но заставило ее помертветь от ужаса.
Он заметил перемену, происшедшую в ней, но приписал это естественному возбуждению. Он помедлил. Затем продолжил:
— Он еще в Ла-Рошете. Но лишь ждет, пока его мачеха не покинет Кондильяк.
— Но… почему… почему? Разве он не спешит ко мне? — спросила она, и ее голос вновь изменил ей.
— Он… — Гарнаш остановился и, мрачно глядя на нее, потеребил свои усы.
Он стоял совсем рядом с ней, и его рука мягко опустилась на ее хрупкое плечо.
— Мадемуазель, — спросил он, глядя с высоты своего роста на ее милое овальное личико, обращенное к нему. — Вы бы сильно опечалились, если после всего, что произошло, вам все-таки не суждено было бы выйти замуж за маркиза Кондильяка?
— Опечалилась? — отозвалась она, и сама постановка вопроса заставила ее задохнуться от надежды. — Что вы, месье, я нисколько не опечалилась бы.
— Это правда? Это в самом деле, в самом деле правда? — воскликнул он.
— Разве вы не знаете, что это так? — произнесла она с таким значением и так робко взглянула на него, что у Гарнаша перехватило дыхание.
Кровь прилила к его щекам. Ее слова заставили его сердце биться более учащенно, чем в любые испытанные минуты радости или опасности. Но он сдержался, и ему показалось, что в глубине своей души он услышал раскаты издевательского смеха — точно такой же взрыв сардонического веселья, как и два дня назад, когда он направлялся в Вуарон. Тогда он вернулся к делу, которое надлежало сейчас исполнить.
— Я рад, что вы так относитесь к этому, — тихо сказал он. — Потому что… потому что Флоримон везет домой жену.
Слова были произнесены, и он отступил, как отступает человек, который, нанеся оскорбление, готов отразить удар, ожидаемый в ответ. Он предвидел шторм, дикий, неистовый взрыв эмоций, молнии рассерженных, сверкающих глаз, гром уязвленной гордости. Но вместо этого было тихое спокойствие и бледная улыбка на губах, а затем она закрыла руками свое милое лицо и, уткнувшись в его плечо, тихо заплакала.
Это, думал Гарнаш, было еще хуже, чем буря, которая должна была разразиться. Откуда он мог знать, что в этих слезах изливалось сердце, готовое разорваться от переполняющей его радости. Успокаивая девушку, он погладил ее по плечу.
— Дитя, — зашептал он ей в ухо. — Ну что это значит? В самом деле, вы ведь не любили его. Он недостоин вас. Не печальтесь, дитя мое. Ну-ну, вот так уже лучше.
Она посмотрела на него, улыбаясь сквозь слезы, застилавшие ее глаза.
— Я плачу от радости, месье, — промолвила она.
— Что? — воскликнул он. — От чего только не плачет женщина!
Неосознанно, почти инстинктивно, она придвинулась к нему, и опять его пульс участился, и краска вновь залила его худое лицо. Очень мягко он прошептал ей в ухо:
— Вы поедете со мной в Париж, мадемуазель?
Этим вопросом он лишь намеревался выяснить, не будет ли лучше для нее быть под покровительством королевы-регентши, поскольку здесь, в Дофинэ, она окажется совершенно одинокой. Но как можно обвинить ее, если она не так поняла вопрос, если прочитала в нем те самые слова, которые ее сердце стремилось услышать от него? Сама нежность его голоса намекала именно на то значение, которого она желала. Она вновь подняла голову, и ее карие глаза приблизились к его глазам, веки робко затрепетали, целомудренные щеки залились восхитительным румянцем, а затем она очень тихо ответила:
— С вами, месье, я поеду куда угодно.
Вскрикнув, он бросился от нее прочь. Все стало очевидным. Он понял, как неверно она истолковала его вопрос, как своим ответом отдала себя в его власть.
Поведение Гарнаша испугало ее, и она изумленно глядела, как он метался по залу, затем вернулся к ней и, тщетно пытаясь обуздать смятение своих чувств, замер на месте. Он взял ее за плечи и, держа перед собой на расстоянии вытянутой руки, внимательно оглядел. В его взоре читалась озабоченность.
— Мадемуазель, мадемуазель! — воскликнул он. — Валери, дитя мое, что такое вы говорите мне?
— А что вы хотели бы от меня услышать? — спросила она, опустив глаза. — Разве я была слишком дерзкой? Мне кажется, об этом можно было бы и не спрашивать. Я принадлежу вам. Какой мужчина когда-либо служил женщине так, как служили мне вы? У какой женщины был более верный друг, более благородный возлюбленный? Так почему мне стыдиться, признаваясь в своей преданности?
Он с трудом перевел дыхание, и перед его глазами поплыл туман, перед глазами, равнодушно смотревшими на многие кровавые сцены.
— Вы не знаете, что вы делаете, — ответил он, и в его голосе звучала боль. — Я стар.
— Стар? — глубоко удивленная, отозвалась она и посмотрела на него так, как будто отыскивала свидетельства того, что он утверждал.
— Да, стар, — горько заверил он ее. — Взгляните на седину в моих волосах, на морщины на моем лице. Я не подходящий возлюбленный для вас, дитя мое. Вам нужен молодой, пригожий кавалер.
Она смотрела на него, и слабая улыбка мерцала в уголках ее губ. Она обежала взглядом его статную фигуру, воплощение достоинства и силы. Это был настоящий мужчина; а кого еще могла бы желать себе в суженые девушка?
— У вас есть все, что мне нужно, — ответила она, и мысленно он почтя проклял ее упрямство и отсутствие здравого смысла.
— Я раздражителен и упрям, — сообщил он ей, — и я вырос в полном неведении относительно хороших манер. До сих пор любовь никогда не посещала меня. Хороший же возлюбленный из меня получится!
Ее глаза остановились на окнах за его спиной. Солнечные лучи, проникавшие сквозь них, казалось, подсказали ей ответ, который она искала.
— Завтра день Святого Мартина, — промолвила она, — но посмотрите, как ярко светит солнце.
— Жалкое, фальшивое лето Святого Мартина, — ответил он. — Ваша аллегория — подходящий ответ мне.
— О нет, вовсе нет, — воскликнула она. — Какая же фальшь в тепле и свете солнца, которому мы радуемся не меньше, а даже больше, чем летом, хотя на дворе — ноябрь? И вашей жизни еще далеко до ноября.
— Что ж, возможно, вы и правы, — задумчиво произнес он. — Какое странное совпадение: мое имя — Мартин, хотя я отнюдь не святой.
Но он стряхнул с себя это настроение, которое считал эгоистичным и которое могло передаться ей и захватило бы ее, как волк хватает ягненка, — не заботясь ни о чем, кроме своего голода.
— Нет-нет, — вскричал он. — Я недостоин этого!
— Даже если я люблю вас, Мартин? — тихо спросила она его.
Мгновение он смотрел на нее, словно проникая сквозь ее ясные глаза в самые глубины девичьей души. Затем опустился перед ней на колени, как сделал бы всякий влюбленный мальчишка, и поцеловал ее руки в знак того, что завоеван.