Страница:
— А-а? — у маркиза от изумления открылся рот, и он наконец пришел в себя и сообразил, что дело принимает серьезный оборот.
— Месье, — холодно произнес Гарнаш, — правильно ли я понял, что вы не намерены быть верным вашему слову и жениться на мадемуазель де Ла Воврэ?
Маркиз слегка покраснел. Он тоже поднялся и посмотрел в упор на своего гостя. Лицо его приобрело высокомерное выражение, а глаза смотрели повелительно.
— Я думал, месье, — с достоинством протянул он, — я думал, когда приглашал вас за свой стол, что вы намерены быть полезным мне, хотя не знаю, чем я заслужил эту честь. Но вместо этого вы, кажется, явились сюда оскорблять меня. Вы мой гость, месье. Я прошу вас удалиться, прежде чем меня выведут из себя вопросы о вещах, касающихся только меня одного.
Он был прав, а Гарнаш — нет. Он не имел права влезать в личные дела мадемуазель де Ла Воврэ. Но к тому времени Гарнаш уже потерял способность рассуждать, и, кроме того, он был не тот человек, который мог бы вынести чужое высокомерие, даже в самой вежливой форме. Он пристально посмотрел через стол на вспыхнувшее лицо Флоримона, и его губы дрогнули.
— Месье, — проговорил он, — я вполне понял, что вы хотите сказать. Мне достаточно полуслова, как другому — целой фразы. Вы, хотя и в учтивых выражениях, но фактически назвали меня наглецом, и мне это не нравится.
— Вот как! — усмехнувшись и пожав плечами, произнес маркиз. — Ну, если вы так негодуете… — Его улыбка и жест дополнили смысл сказанного.
— Именно так, месье, — ответил Гарнаш. — Но я не дерусь с больными.
Флоримон наморщил лоб и озадаченно взглянул на него.
— С больными? — переспросил он. — Месье, не кажется ли вам, что вы похожи на пьяницу, который думает, что все вокруг пьяны, кроме него?
Гарнаш смотрел на него во все глаза. Сомнение, зародившееся в начале их встречи, стало медленно обращаться в уверенность.
— Я не знаю, отчего вы столь невоздержанны на язык, не от лихорадки ли? .. — начал было он, но маркиз прервал его.
— Вы ошибаетесь! — закричал он. — Нет у меня никакой лихорадки.
— Но как понимать тогда ваше письмо в Кондильяк? — спросил Гарнаш, от изумления не зная, что и думать.
— Письмо? Клянусь, я никогда не писал, что у меня лихорадка.
— А я клянусь, что писали.
— Значит, вы обвиняете меня во лжи?
Но Гарнаш сделал жест, призывающий маркиза прекратить взаимные оскорбления. Очевидно, произошло какое-то недоразумение, и от этой мысли гнев его остыл. Сейчас его единственным желанием было скорее все прояснить.
— Нет-нет, — воскликнул он. — Я только пытаюсь установить истину.
Флоримон улыбнулся.
— Я мог написать, что нас задержала лихорадка, но никогда не говорил, что больной — это я.
— Кто тогда? Кто еще? — выпалил Гарнаш.
— Ну, теперь мне все ясно, месье! Лихорадка у моей жены.
— Вашей? .. — Гарнаш не поверил своим ушам.
— У моей жены, месье, — повторил маркиз. — Путешествие оказалось слишком утомительным для нее, да еще при такой спешке.
Наступило молчание. Гарнаш с тоской думал о бедной невинной девочке, хранившей верность и преданность своему жениху, который вернулся из Италии… с женой.
Пока он так стоял, а Флоримон с любопытством разглядывал его, дверь открылась, и появился хозяин гостиницы.
— Месье маркиз, — сказал он, — прибыли два господина, которые хотят видеть вас. Один из них — месье Мариус де Кондильяк.
— Мариус? — удивился маркиз и свел брови на переносице.
— Мариус? — выдохнул Гарнаш, а затем, осознав, что убийцы наступают ему на пятки, выбросил из головы все лишнее. Ему самому надо было свести с ними счеты. Время пришло. Он повернулся на каблуках и выпалил, прежде чем успел все обдумать:
— Просите их наверх.
Флоримон удивленно взглянул на него.
— О, конечно, если месье угодно, — попытался сыронизировать он.
Гарнаш взглянул на него, а затем вновь на хозяина, стоящего в нерешительности.
— Вы слышали? — жестко сказал он. — Просите их наверх.
— Хорошо, месье, — ответил хозяин, закрывая за собой дверь.
— Ваше вмешательство в мои дела становится и в самом деле забавным, месье, — язвительно сказал маркиз.
— Когда вы узнаете, с какой целью я вмешиваюсь, вам это, возможно, не покажется таким уж забавным, — последовал столь же язвительный ответ. — В нашем распоряжении несколько минут, месье. Слушайте, я расскажу вам, зачем они прибыли сюда.
Глава XXI. ПРИЗРАК ИЗ ШКАФА
Глава XXII. ЦЕРКОВНЫЕ ОБРЯДЫ
— Месье, — холодно произнес Гарнаш, — правильно ли я понял, что вы не намерены быть верным вашему слову и жениться на мадемуазель де Ла Воврэ?
Маркиз слегка покраснел. Он тоже поднялся и посмотрел в упор на своего гостя. Лицо его приобрело высокомерное выражение, а глаза смотрели повелительно.
— Я думал, месье, — с достоинством протянул он, — я думал, когда приглашал вас за свой стол, что вы намерены быть полезным мне, хотя не знаю, чем я заслужил эту честь. Но вместо этого вы, кажется, явились сюда оскорблять меня. Вы мой гость, месье. Я прошу вас удалиться, прежде чем меня выведут из себя вопросы о вещах, касающихся только меня одного.
Он был прав, а Гарнаш — нет. Он не имел права влезать в личные дела мадемуазель де Ла Воврэ. Но к тому времени Гарнаш уже потерял способность рассуждать, и, кроме того, он был не тот человек, который мог бы вынести чужое высокомерие, даже в самой вежливой форме. Он пристально посмотрел через стол на вспыхнувшее лицо Флоримона, и его губы дрогнули.
— Месье, — проговорил он, — я вполне понял, что вы хотите сказать. Мне достаточно полуслова, как другому — целой фразы. Вы, хотя и в учтивых выражениях, но фактически назвали меня наглецом, и мне это не нравится.
— Вот как! — усмехнувшись и пожав плечами, произнес маркиз. — Ну, если вы так негодуете… — Его улыбка и жест дополнили смысл сказанного.
— Именно так, месье, — ответил Гарнаш. — Но я не дерусь с больными.
Флоримон наморщил лоб и озадаченно взглянул на него.
— С больными? — переспросил он. — Месье, не кажется ли вам, что вы похожи на пьяницу, который думает, что все вокруг пьяны, кроме него?
Гарнаш смотрел на него во все глаза. Сомнение, зародившееся в начале их встречи, стало медленно обращаться в уверенность.
— Я не знаю, отчего вы столь невоздержанны на язык, не от лихорадки ли? .. — начал было он, но маркиз прервал его.
— Вы ошибаетесь! — закричал он. — Нет у меня никакой лихорадки.
— Но как понимать тогда ваше письмо в Кондильяк? — спросил Гарнаш, от изумления не зная, что и думать.
— Письмо? Клянусь, я никогда не писал, что у меня лихорадка.
— А я клянусь, что писали.
— Значит, вы обвиняете меня во лжи?
Но Гарнаш сделал жест, призывающий маркиза прекратить взаимные оскорбления. Очевидно, произошло какое-то недоразумение, и от этой мысли гнев его остыл. Сейчас его единственным желанием было скорее все прояснить.
— Нет-нет, — воскликнул он. — Я только пытаюсь установить истину.
Флоримон улыбнулся.
— Я мог написать, что нас задержала лихорадка, но никогда не говорил, что больной — это я.
— Кто тогда? Кто еще? — выпалил Гарнаш.
— Ну, теперь мне все ясно, месье! Лихорадка у моей жены.
— Вашей? .. — Гарнаш не поверил своим ушам.
— У моей жены, месье, — повторил маркиз. — Путешествие оказалось слишком утомительным для нее, да еще при такой спешке.
Наступило молчание. Гарнаш с тоской думал о бедной невинной девочке, хранившей верность и преданность своему жениху, который вернулся из Италии… с женой.
Пока он так стоял, а Флоримон с любопытством разглядывал его, дверь открылась, и появился хозяин гостиницы.
— Месье маркиз, — сказал он, — прибыли два господина, которые хотят видеть вас. Один из них — месье Мариус де Кондильяк.
— Мариус? — удивился маркиз и свел брови на переносице.
— Мариус? — выдохнул Гарнаш, а затем, осознав, что убийцы наступают ему на пятки, выбросил из головы все лишнее. Ему самому надо было свести с ними счеты. Время пришло. Он повернулся на каблуках и выпалил, прежде чем успел все обдумать:
— Просите их наверх.
Флоримон удивленно взглянул на него.
— О, конечно, если месье угодно, — попытался сыронизировать он.
Гарнаш взглянул на него, а затем вновь на хозяина, стоящего в нерешительности.
— Вы слышали? — жестко сказал он. — Просите их наверх.
— Хорошо, месье, — ответил хозяин, закрывая за собой дверь.
— Ваше вмешательство в мои дела становится и в самом деле забавным, месье, — язвительно сказал маркиз.
— Когда вы узнаете, с какой целью я вмешиваюсь, вам это, возможно, не покажется таким уж забавным, — последовал столь же язвительный ответ. — В нашем распоряжении несколько минут, месье. Слушайте, я расскажу вам, зачем они прибыли сюда.
Глава XXI. ПРИЗРАК ИЗ ШКАФА
Первой мыслью Гарнаша было то, что теперь Флоримон мог бы, вместо того чтобы спасать Валери от Мариуса, поддержать своего брата и принудить ее к браку с ним. Но он вовремя вспомнил о том, что из рассказов самой Валери о Флоримоне сам же сделал вывод о его порядочности, и отогнал прочь свои сомнения. И все же парижанин не желал рисковать; его делом было служить Валери, одной лишь Валери, и любой ценой добиться ее окончательного освобождения из плена Кондильяков. Для этого он должен использовать даже гнев Флоримона, позволив ему узнать, что Мариус приехал в Ла-Рошет с намерением убить своего сводного брата. Гарнаш кратко рассказал ему о заговоре, с радостью отметив, что лицо маркиза вспыхнуло от гнева.
— Что побудило их решиться на это преступление? — воскликнул он, разрываемый негодованием и сомнением.
— Их непомерное тщеславие и алчность. Мариус страстно желает получить земли мадемуазель де Ла Воврэ.
— Неужели ради этого он пойдет на убийство? Неужели правда все то, что вы сказали мне?
— Клянусь честью, это правда, — утвердительно отчеканил Гарнаш.
Мгновение Флоримон пристально разглядывал его. Спокойный взгляд этих голубых глаз и тон этого жесткого голоса рассеяли последние его сомнения.
— Злодеи! — прокричал маркиз. — Дураки! — и затем добавил: — Я ничего не имел бы против брака Мариуса и Валери. Во мне он нашел бы союзника, помогающего ему ухаживать за ней. Но теперь…
Он поднял руки, сжатые в кулаки, и потряс ими в воздухе, как будто обещая дать им бой.
— Хорошо, — сказал Гарнаш. — Я слышу их шаги на лестнице. Будет лучше, если они не увидят нас вместе.
Секундой позже дверь отворилась, и Мариус, очень воинственно настроенный, решительно вошел в комнату в сопровождении Фортунио. Длинная царапина, оставленная шпагой Гарнаша, пересекала щеку капитана.
Когда они вошли, Флоримон спокойно сидел за столом. Увидев их, он не спеша встал и направился к ним, с дружеской улыбкой приветствуя своего брата. Чувство юмора вновь проснулось в нем, а поскольку к тому же во Флоримоне было кое-что от актера, то роль, которую ему выпало играть в этой предстоящей комедии, он исполнял с неким мрачным удовлетворением. Ему надо было самому убедиться в правоте слов господина Гарнаша относительно их намерений.
Мариус очень холодно принял приветствия брата, вяло пожав протянутую им руку и нехотя уступив его поцелуям. Но Флоримон сделал вид, что не заметил этой отчужденности.
— Мой дорогой Мариус, надеюсь, ты в добром здравии, — воскликнул он и, отойдя на расстояние вытянутой руки, критически осмотрел его. — Право, ты возмужал, каким стал славным юношей. А как твоя матушка? Полагаю, она тоже здорова?
— Благодарю вас, Флоримон, она здорова, — чопорно ответил Мариус.
Маркиз снял руки с плеч брата. Его добродушное лицо светилось улыбкой, как будто это был самый счастливый день его жизни.
— Какое счастье вновь увидеть Францию, мой дорогой Мариус, — сказал он. — Как глупо с моей стороны было отсутствовать так долго. Я жажду вновь оказаться в Кондильяке.
Мариус пристально разглядывал его, тщетно пытаясь найти признаки лихорадки. Он рассчитывал встретить ослабленного, истощенного болезнью человека, а вместо этого видел перед собой очень крепкого, здорового, энергичного субъекта, в хорошем настроении и, похоже, полного сил. Его затея начинала ему нравиться все меньше, несмотря на то, что он мог рассчитывать на поддержку Фортунио. И все же намеченное надо было исполнять.
— Вы писали нам, что у вас лихорадка… — полувопросительно сказал он.
— Фу! Это пустяки, — и Флоримон громко щелкнул большим и указательным пальцами.
— Но кто это с тобой? — спросил он и смерил взглядом Фортунио, стоящего в двух шагах позади своего господина.
Мариус представил своего наемника.
— Это капитан Фортунио, командир нашего гарнизона в Кондильяке.
Маркиз приветливо кивнул капитану.
— Капитан Фортунио? Хорошее имя для солдата удачи. Моему брату, без сомнения, есть что рассказать о семейных делах. Для меня будет честью, если вы, месье капитан, спуститесь вниз и поднимите тост-другой за наше здоровье.
Капитан в замешательстве посмотрел на Мариуса, и Флоримон перехватил его взгляд. Но Мариус стал еще холоднее.
— Фортунио, — сказал он, полуобернувшись и положа руку на плечо капитана, — мой очень хороший друг. У меня нет от него секретов.
Брови Флоримона мгновенно поползли вверх. Однако Мариус не стал торопить ссору. Он прибыл в Ла-Рошет, имея твердое намерение воспользоваться любым подходящим предлогом для нее. Но цветущий облик брата с такой силой распалил его ревность, что он решил сам искать ссоры, основываясь на истинных причинах своей неприязни к брату.
— О, как тебе будет угодно, — холодно ответил маркиз. — Может быть, твой друг присядет, и ты тоже, мой дорогой Мариус?
И он очаровательно разыграл перед ними радушного хозяина, придвинул им кресла, заставил их сесть и выпить вина.
Мариус бросил свою шляпу и плащ в кресло, в котором только что сидел Гарнаш, естественно предположив, что шляпа и плащ, оставленные парижанином, принадлежат его брату. Разбитый графин и лужу вина на полу он едва заметил, приписав это чьей-то неловкости либо брата, либо его слуги. Они оба выпили: Мариус — молча, а капитан произнес тост.
— За ваше успешное возвращение, месье маркиз, — сказал он, и Флоримон наклоном головы поблагодарил его. Затем обратился к Мариусу:
— Итак, у вас есть в Кондильяке гарнизон. Что там, черт побери, происходит? До меня доходили странные слухи. Кажется, вас считают бунтовщиком в нашем тихом Дофинэ?
Мариус пожал плечами; по его лицу было ясно, что он пребывает в дурном расположении духа.
— Королева-регентша сочла возможным вмешаться в наши дела. Мы, обитатели Кондильяка, не из тех, кто легко прощает подобное вмешательство.
Флоримон дружелюбно улыбнулся, приоткрыв ровные зубы.
— Это правда, истинная правда, черт возьми! Но что заставило ее величество так поступить?
Мариус почувствовал, что пора переходить к делу, бессмысленная беседа была пустой тратой времени. Он опустил бокал и, откинувшись в кресле, угрюмым взглядом ответил на дружелюбную приветливость брата.
— Я думаю, комплиментов друг другу мы наговорили достаточно, — сказал он, и Фортунио одобрительно закивал головой. Ему не нравилось, что во дворе было слишком много вооруженных людей, и чем дольше они тянули время, тем выше была вероятность того, что кто-то помешает им. Все надо было сделать быстро и так же быстро исчезнуть, до того, как будет поднята тревога.
— Наши неприятности в Кондильяке касаются мадемуазель де Ла Воврэ.
Флоримон рванулся вперед, весьма правдоподобно изображая взволнованного влюбленного.
— С ней все в порядке? — воскликнул он. — Скажите мне, что с ней?
— Успокойтесь, — усмехнувшись, ответил Мариус, и его лицо стало серым от охватившей его ревнивой ярости. — С Валери ничего не случилось. Вся проблема в том, что я собирался жениться на ней, а будучи обрученной с вами, она не желает и слышать об этом. Поэтому мы привезли ее в Кондильяк, намереваясь подействовать уговорами. Вы помните, что она находится под опекой моей матери. Однако нам не удалось убедить девушку. Валери подкупила одного из наших людей, и он доставил в Париж ее письмо, в ответ на которое королева прислала в Дофинэ одного не в меру вспыльчивого, нелепого неудачника, чтобы тот освободил ее. Сейчас он лежит на дне рва с водой у стен замка.
Ужас и негодование отразились на лице Флоримона.
— И ты осмеливаешься рассказать мне все это? — с негодованием спросил он.
— Осмеливаюсь, — с неприятным смехом ответил Мариус. — Дело уже многим стоило жизни. Гарнаш, тот малый из Парижа, оставил нам прошлой ночью несколько мертвецов, прежде чем сам отправился в мир иной. Вам и не снилось, как далеко отважились мы зайти. И прежде чем ваша нога ступит в Кондильяк, я добавлю к списку мертвых еще столько, сколько потребуется.
— А! — сказал Флоримон, как будто начиная что-то понимать. — Так вот по какому делу вы прибыли ко мне. Должен признаться, мой дорогой Мариус, я очень сомневался в твоем чувстве братской любви ко мне. Но скажи-ка мне, братец, а как насчет воли нашего отца? Неужели ты не испытываешь почтения к ней?
— А какое почтение испытываете вы? — парировал Мариус. — Что это за влюбленный, который отсутствовал три года и за все это время не написал ни слова своей невесте? Что хорошего сделали вы, чтобы заявлять о правах на нее?
— Должен признаться, ничего, но…
— Ну что ж, сейчас, по крайней мере, вы кое-что сможете сделать, — объяснил Мариус, вставая. — Я здесь для того, чтобы представить вам эту возможность. Если вы еще хотите завоевать мадемуазель де Ла Воврэ, вы будете отвоевывать ее у меня шпагой. Фортунио, последи за дверью.
— Подожди, Мариус! — вскричал Флоримон, и сейчас он выглядел искренне ошеломленным. — Опомнись! Не забывай, мы ведь братья, у нас одна кровь, мой отец был и твоим отцом.
— Я скорее предпочту помнить, что мы соперники, — ответил Мариус и вытащил шпагу.
Фортунио повернул в двери ключ. Флоримон пристально посмотрел на брата, а затем, вздохнув, взял шпагу, лежавшую поблизости, и задумчиво вынул ее из ножен. Он взялся одной рукой за рукоятку, а другой — за лезвие и согнул оружие, как хлыст, внимательно наблюдая за Мариусом.
— Послушайте меня, — сказал он, — если ты принуждаешь меня к этой противоестественной ссоре, пусть все будет сделано хотя бы прилично. Давай сойдемся на открытом месте, а не здесь, в этой загроможденной мебелью комнате. Если капитан будет твоим секундантом, я найду друга, который окажет мне подобную же услугу.
— Мы устроим поединок здесь, и немедленно, — безапелляционно ответил Мариус.
— Но если я убью тебя? — начал Флоримон.
— Не беспокойтесь, — с неприятной усмешкой проговорил Мариус.
— Ну хорошо, все равно, если ты убьешь меня, — это может быть расценено как убийство. Нельзя упускать из виду, что налицо нарушение правил.
— Капитан будет секундантом для нас обоих.
— Господа, я целиком в вашем распоряжении, — учтиво ответил Фортунио, поклонившись по очереди братьям.
Флоримон критически оглядел его.
— Мне не нравится его вид, — возразил он. — Возможно, Фортунио — твой сердечный друг, у тебя, Мариус, может, и нет секретов от него, но что касается меня, откровенно говоря, я предпочту, чтобы моим секундантом был кто-то из моих друзей.
Теперь, когда было решено, что они будут драться, Флоримон, похоже, отбросил в сторону все сомнения, связанные с их родством, и обсуждал предстоящее дело с величайшим спокойствием, как будто речь шла о том, в каком порядке им сидеть за столом.
Это привело прибывших в замешательство. Перемена была слишком резкой. Им это не понравилось. Не крылся ли за его спокойствием какой-то подвох? Неужели его успели предупредить? Но нет, невозможно, чтобы он знал, как они собираются разделаться с ним.
Мариус пожал плечами.
— То, что вы сказали, не лишено смысла, — согласился он, — но я тороплюсь. Я не могу ждать, пока вы будете искать друга.
— Ну, что же, — ответил Флоримон беззаботно, — тогда мне придется воскресить одного из мертвых.
Мариус и Фортунио вытаращили глаза. Не сошел ли он с ума? Не поврежден ли его рассудок лихорадкой? Может быть, здоровый цвет лица был печатью болезни, заставившей его нести этот бред?
— Dieu! Как вы удивлены, — продолжил он, рассмеявшись им в лицо. — Вы сейчас увидите нечто, что послужит хорошей наградой за вашу долгую дорогу. Месье, я многoe узнал в Италии и научился необычным вещам; любопытные люди живут по ту сторону Альп. Как, вы сказали, было имя человека, которого королева послала из Парижа? Того, кто лежит на дне рва с водой в Кондильяке?
— Давай оставим эти шутки, — прорычал Мариус. — Защищайтесь, месье маркиз!
— Терпение! Терпение! — взмолился Флоримон. — Я обещаю вам, все будет так, как вы хотите. Но будьте милосердны, месье, назовите сначала мне имя этого человека.
— Его звали де Гарнаш, — сказал Фортунио, — и если вам угодно знать, это я убил его.
— Вы? — вскричал Флоримон. — Расскажите мне подробности этой истории, прошу вас.
— Вы дурачите нас? — спросил Мариус, будучи целиком во власти ярости, превысившей его изумление, но уже начинающий подозревать, что здесь не все чисто.
— Дурачу вас? Да нет же! Я всего лишь хочу показать вам, чему я научился в Италии. Месье капитан, расскажите мне, как вы убили его.
— Я думаю, мы зря тратим время, — теперь и капитан рассердился.
Он понял, что этот развеселый брат его хозяина смеется над ними; у него даже промелькнула мысль, что по какой-то неизвестной причине маркиз пытается выиграть время. Он вытащил шпагу.
Флоримон увидел это, его глаза сверкали, и когда внезапно Мариус сделал выпад шпагой, он отскочил за стол и приготовился защищаться, но губы его продолжали загадочно улыбаться.
— Ну что ж, пора, господа, — проговорил он. — Я предпочел бы узнать побольше о том, как вы убили месье де Гарнаша, но раз вы не желаете сообщить мне подробности, попробуем обойтись и без них. Я попытаюсь вызвать его дух, чтобы у вас тоже был противник, месье капитан.
А затем, уже начав поединок со своим братом, он закричал:
— Ola note 42, месье Гарнаш! Ко мне!
И тогда этим убийцам показалось, что не маркиз был сумасшедшим или хвастуном, говоря о странных вещах, которым он будто бы выучился по ту сторону Альп, а что у них самих повредился рассудок: дверцы шкафа в дальнем углу комнаты внезапно со скрипом раскрылись и оттуда появилась фигура Мартина де Гарнаша. Он мрачно улыбался в свои пышные усы и держал в своей руке обнаженную шпагу, сверкающую в лучах солнца, проникающего сквозь узкое окно.
Смертельно побледнев, они в ужасе остановились, а затем в уме каждого из них возникло одно и то же объяснение феномена. Этот Гарнаш был похож на человека, который прибыл к ним две недели назад. Значит, тот желтолицый черноволосый мошенник, объявивший себя переодетым Гарнашем, был самозванцем. И как бы сильно они ни были испуганы появлением союзника Флоримона, вывод, к которому оба они пришли, вновь воодушевил их. Но не успели они утвердиться в нем, как жесткий голос Гарнаша окончательно лишил их надежды.
— Месье капитан, — сказал он, и Фортунио поежился, так как именно этот голос он слышал всего несколько часов назад, — я рад возможности возобновить наш поединок, который мы не окончили прошлой ночью.
И он решительно приблизился.
Шпага выпала из рук Мариуса, и оба дуэлянта замерли. Фортунио без лишних слов бросился к двери. Но Гарнаш одним прыжком пересек разделяющее их пространство.
— Назад! — вскричал он. — Повернись, или я проткну шпагой твою спину. Если хочешь воспользоваться дверью, то скорее всего потребуется пара человек, чтобы вынести тебя. Побереги свою грязную шкуру!
— Что побудило их решиться на это преступление? — воскликнул он, разрываемый негодованием и сомнением.
— Их непомерное тщеславие и алчность. Мариус страстно желает получить земли мадемуазель де Ла Воврэ.
— Неужели ради этого он пойдет на убийство? Неужели правда все то, что вы сказали мне?
— Клянусь честью, это правда, — утвердительно отчеканил Гарнаш.
Мгновение Флоримон пристально разглядывал его. Спокойный взгляд этих голубых глаз и тон этого жесткого голоса рассеяли последние его сомнения.
— Злодеи! — прокричал маркиз. — Дураки! — и затем добавил: — Я ничего не имел бы против брака Мариуса и Валери. Во мне он нашел бы союзника, помогающего ему ухаживать за ней. Но теперь…
Он поднял руки, сжатые в кулаки, и потряс ими в воздухе, как будто обещая дать им бой.
— Хорошо, — сказал Гарнаш. — Я слышу их шаги на лестнице. Будет лучше, если они не увидят нас вместе.
Секундой позже дверь отворилась, и Мариус, очень воинственно настроенный, решительно вошел в комнату в сопровождении Фортунио. Длинная царапина, оставленная шпагой Гарнаша, пересекала щеку капитана.
Когда они вошли, Флоримон спокойно сидел за столом. Увидев их, он не спеша встал и направился к ним, с дружеской улыбкой приветствуя своего брата. Чувство юмора вновь проснулось в нем, а поскольку к тому же во Флоримоне было кое-что от актера, то роль, которую ему выпало играть в этой предстоящей комедии, он исполнял с неким мрачным удовлетворением. Ему надо было самому убедиться в правоте слов господина Гарнаша относительно их намерений.
Мариус очень холодно принял приветствия брата, вяло пожав протянутую им руку и нехотя уступив его поцелуям. Но Флоримон сделал вид, что не заметил этой отчужденности.
— Мой дорогой Мариус, надеюсь, ты в добром здравии, — воскликнул он и, отойдя на расстояние вытянутой руки, критически осмотрел его. — Право, ты возмужал, каким стал славным юношей. А как твоя матушка? Полагаю, она тоже здорова?
— Благодарю вас, Флоримон, она здорова, — чопорно ответил Мариус.
Маркиз снял руки с плеч брата. Его добродушное лицо светилось улыбкой, как будто это был самый счастливый день его жизни.
— Какое счастье вновь увидеть Францию, мой дорогой Мариус, — сказал он. — Как глупо с моей стороны было отсутствовать так долго. Я жажду вновь оказаться в Кондильяке.
Мариус пристально разглядывал его, тщетно пытаясь найти признаки лихорадки. Он рассчитывал встретить ослабленного, истощенного болезнью человека, а вместо этого видел перед собой очень крепкого, здорового, энергичного субъекта, в хорошем настроении и, похоже, полного сил. Его затея начинала ему нравиться все меньше, несмотря на то, что он мог рассчитывать на поддержку Фортунио. И все же намеченное надо было исполнять.
— Вы писали нам, что у вас лихорадка… — полувопросительно сказал он.
— Фу! Это пустяки, — и Флоримон громко щелкнул большим и указательным пальцами.
— Но кто это с тобой? — спросил он и смерил взглядом Фортунио, стоящего в двух шагах позади своего господина.
Мариус представил своего наемника.
— Это капитан Фортунио, командир нашего гарнизона в Кондильяке.
Маркиз приветливо кивнул капитану.
— Капитан Фортунио? Хорошее имя для солдата удачи. Моему брату, без сомнения, есть что рассказать о семейных делах. Для меня будет честью, если вы, месье капитан, спуститесь вниз и поднимите тост-другой за наше здоровье.
Капитан в замешательстве посмотрел на Мариуса, и Флоримон перехватил его взгляд. Но Мариус стал еще холоднее.
— Фортунио, — сказал он, полуобернувшись и положа руку на плечо капитана, — мой очень хороший друг. У меня нет от него секретов.
Брови Флоримона мгновенно поползли вверх. Однако Мариус не стал торопить ссору. Он прибыл в Ла-Рошет, имея твердое намерение воспользоваться любым подходящим предлогом для нее. Но цветущий облик брата с такой силой распалил его ревность, что он решил сам искать ссоры, основываясь на истинных причинах своей неприязни к брату.
— О, как тебе будет угодно, — холодно ответил маркиз. — Может быть, твой друг присядет, и ты тоже, мой дорогой Мариус?
И он очаровательно разыграл перед ними радушного хозяина, придвинул им кресла, заставил их сесть и выпить вина.
Мариус бросил свою шляпу и плащ в кресло, в котором только что сидел Гарнаш, естественно предположив, что шляпа и плащ, оставленные парижанином, принадлежат его брату. Разбитый графин и лужу вина на полу он едва заметил, приписав это чьей-то неловкости либо брата, либо его слуги. Они оба выпили: Мариус — молча, а капитан произнес тост.
— За ваше успешное возвращение, месье маркиз, — сказал он, и Флоримон наклоном головы поблагодарил его. Затем обратился к Мариусу:
— Итак, у вас есть в Кондильяке гарнизон. Что там, черт побери, происходит? До меня доходили странные слухи. Кажется, вас считают бунтовщиком в нашем тихом Дофинэ?
Мариус пожал плечами; по его лицу было ясно, что он пребывает в дурном расположении духа.
— Королева-регентша сочла возможным вмешаться в наши дела. Мы, обитатели Кондильяка, не из тех, кто легко прощает подобное вмешательство.
Флоримон дружелюбно улыбнулся, приоткрыв ровные зубы.
— Это правда, истинная правда, черт возьми! Но что заставило ее величество так поступить?
Мариус почувствовал, что пора переходить к делу, бессмысленная беседа была пустой тратой времени. Он опустил бокал и, откинувшись в кресле, угрюмым взглядом ответил на дружелюбную приветливость брата.
— Я думаю, комплиментов друг другу мы наговорили достаточно, — сказал он, и Фортунио одобрительно закивал головой. Ему не нравилось, что во дворе было слишком много вооруженных людей, и чем дольше они тянули время, тем выше была вероятность того, что кто-то помешает им. Все надо было сделать быстро и так же быстро исчезнуть, до того, как будет поднята тревога.
— Наши неприятности в Кондильяке касаются мадемуазель де Ла Воврэ.
Флоримон рванулся вперед, весьма правдоподобно изображая взволнованного влюбленного.
— С ней все в порядке? — воскликнул он. — Скажите мне, что с ней?
— Успокойтесь, — усмехнувшись, ответил Мариус, и его лицо стало серым от охватившей его ревнивой ярости. — С Валери ничего не случилось. Вся проблема в том, что я собирался жениться на ней, а будучи обрученной с вами, она не желает и слышать об этом. Поэтому мы привезли ее в Кондильяк, намереваясь подействовать уговорами. Вы помните, что она находится под опекой моей матери. Однако нам не удалось убедить девушку. Валери подкупила одного из наших людей, и он доставил в Париж ее письмо, в ответ на которое королева прислала в Дофинэ одного не в меру вспыльчивого, нелепого неудачника, чтобы тот освободил ее. Сейчас он лежит на дне рва с водой у стен замка.
Ужас и негодование отразились на лице Флоримона.
— И ты осмеливаешься рассказать мне все это? — с негодованием спросил он.
— Осмеливаюсь, — с неприятным смехом ответил Мариус. — Дело уже многим стоило жизни. Гарнаш, тот малый из Парижа, оставил нам прошлой ночью несколько мертвецов, прежде чем сам отправился в мир иной. Вам и не снилось, как далеко отважились мы зайти. И прежде чем ваша нога ступит в Кондильяк, я добавлю к списку мертвых еще столько, сколько потребуется.
— А! — сказал Флоримон, как будто начиная что-то понимать. — Так вот по какому делу вы прибыли ко мне. Должен признаться, мой дорогой Мариус, я очень сомневался в твоем чувстве братской любви ко мне. Но скажи-ка мне, братец, а как насчет воли нашего отца? Неужели ты не испытываешь почтения к ней?
— А какое почтение испытываете вы? — парировал Мариус. — Что это за влюбленный, который отсутствовал три года и за все это время не написал ни слова своей невесте? Что хорошего сделали вы, чтобы заявлять о правах на нее?
— Должен признаться, ничего, но…
— Ну что ж, сейчас, по крайней мере, вы кое-что сможете сделать, — объяснил Мариус, вставая. — Я здесь для того, чтобы представить вам эту возможность. Если вы еще хотите завоевать мадемуазель де Ла Воврэ, вы будете отвоевывать ее у меня шпагой. Фортунио, последи за дверью.
— Подожди, Мариус! — вскричал Флоримон, и сейчас он выглядел искренне ошеломленным. — Опомнись! Не забывай, мы ведь братья, у нас одна кровь, мой отец был и твоим отцом.
— Я скорее предпочту помнить, что мы соперники, — ответил Мариус и вытащил шпагу.
Фортунио повернул в двери ключ. Флоримон пристально посмотрел на брата, а затем, вздохнув, взял шпагу, лежавшую поблизости, и задумчиво вынул ее из ножен. Он взялся одной рукой за рукоятку, а другой — за лезвие и согнул оружие, как хлыст, внимательно наблюдая за Мариусом.
— Послушайте меня, — сказал он, — если ты принуждаешь меня к этой противоестественной ссоре, пусть все будет сделано хотя бы прилично. Давай сойдемся на открытом месте, а не здесь, в этой загроможденной мебелью комнате. Если капитан будет твоим секундантом, я найду друга, который окажет мне подобную же услугу.
— Мы устроим поединок здесь, и немедленно, — безапелляционно ответил Мариус.
— Но если я убью тебя? — начал Флоримон.
— Не беспокойтесь, — с неприятной усмешкой проговорил Мариус.
— Ну хорошо, все равно, если ты убьешь меня, — это может быть расценено как убийство. Нельзя упускать из виду, что налицо нарушение правил.
— Капитан будет секундантом для нас обоих.
— Господа, я целиком в вашем распоряжении, — учтиво ответил Фортунио, поклонившись по очереди братьям.
Флоримон критически оглядел его.
— Мне не нравится его вид, — возразил он. — Возможно, Фортунио — твой сердечный друг, у тебя, Мариус, может, и нет секретов от него, но что касается меня, откровенно говоря, я предпочту, чтобы моим секундантом был кто-то из моих друзей.
Теперь, когда было решено, что они будут драться, Флоримон, похоже, отбросил в сторону все сомнения, связанные с их родством, и обсуждал предстоящее дело с величайшим спокойствием, как будто речь шла о том, в каком порядке им сидеть за столом.
Это привело прибывших в замешательство. Перемена была слишком резкой. Им это не понравилось. Не крылся ли за его спокойствием какой-то подвох? Неужели его успели предупредить? Но нет, невозможно, чтобы он знал, как они собираются разделаться с ним.
Мариус пожал плечами.
— То, что вы сказали, не лишено смысла, — согласился он, — но я тороплюсь. Я не могу ждать, пока вы будете искать друга.
— Ну, что же, — ответил Флоримон беззаботно, — тогда мне придется воскресить одного из мертвых.
Мариус и Фортунио вытаращили глаза. Не сошел ли он с ума? Не поврежден ли его рассудок лихорадкой? Может быть, здоровый цвет лица был печатью болезни, заставившей его нести этот бред?
— Dieu! Как вы удивлены, — продолжил он, рассмеявшись им в лицо. — Вы сейчас увидите нечто, что послужит хорошей наградой за вашу долгую дорогу. Месье, я многoe узнал в Италии и научился необычным вещам; любопытные люди живут по ту сторону Альп. Как, вы сказали, было имя человека, которого королева послала из Парижа? Того, кто лежит на дне рва с водой в Кондильяке?
— Давай оставим эти шутки, — прорычал Мариус. — Защищайтесь, месье маркиз!
— Терпение! Терпение! — взмолился Флоримон. — Я обещаю вам, все будет так, как вы хотите. Но будьте милосердны, месье, назовите сначала мне имя этого человека.
— Его звали де Гарнаш, — сказал Фортунио, — и если вам угодно знать, это я убил его.
— Вы? — вскричал Флоримон. — Расскажите мне подробности этой истории, прошу вас.
— Вы дурачите нас? — спросил Мариус, будучи целиком во власти ярости, превысившей его изумление, но уже начинающий подозревать, что здесь не все чисто.
— Дурачу вас? Да нет же! Я всего лишь хочу показать вам, чему я научился в Италии. Месье капитан, расскажите мне, как вы убили его.
— Я думаю, мы зря тратим время, — теперь и капитан рассердился.
Он понял, что этот развеселый брат его хозяина смеется над ними; у него даже промелькнула мысль, что по какой-то неизвестной причине маркиз пытается выиграть время. Он вытащил шпагу.
Флоримон увидел это, его глаза сверкали, и когда внезапно Мариус сделал выпад шпагой, он отскочил за стол и приготовился защищаться, но губы его продолжали загадочно улыбаться.
— Ну что ж, пора, господа, — проговорил он. — Я предпочел бы узнать побольше о том, как вы убили месье де Гарнаша, но раз вы не желаете сообщить мне подробности, попробуем обойтись и без них. Я попытаюсь вызвать его дух, чтобы у вас тоже был противник, месье капитан.
А затем, уже начав поединок со своим братом, он закричал:
— Ola note 42, месье Гарнаш! Ко мне!
И тогда этим убийцам показалось, что не маркиз был сумасшедшим или хвастуном, говоря о странных вещах, которым он будто бы выучился по ту сторону Альп, а что у них самих повредился рассудок: дверцы шкафа в дальнем углу комнаты внезапно со скрипом раскрылись и оттуда появилась фигура Мартина де Гарнаша. Он мрачно улыбался в свои пышные усы и держал в своей руке обнаженную шпагу, сверкающую в лучах солнца, проникающего сквозь узкое окно.
Смертельно побледнев, они в ужасе остановились, а затем в уме каждого из них возникло одно и то же объяснение феномена. Этот Гарнаш был похож на человека, который прибыл к ним две недели назад. Значит, тот желтолицый черноволосый мошенник, объявивший себя переодетым Гарнашем, был самозванцем. И как бы сильно они ни были испуганы появлением союзника Флоримона, вывод, к которому оба они пришли, вновь воодушевил их. Но не успели они утвердиться в нем, как жесткий голос Гарнаша окончательно лишил их надежды.
— Месье капитан, — сказал он, и Фортунио поежился, так как именно этот голос он слышал всего несколько часов назад, — я рад возможности возобновить наш поединок, который мы не окончили прошлой ночью.
И он решительно приблизился.
Шпага выпала из рук Мариуса, и оба дуэлянта замерли. Фортунио без лишних слов бросился к двери. Но Гарнаш одним прыжком пересек разделяющее их пространство.
— Назад! — вскричал он. — Повернись, или я проткну шпагой твою спину. Если хочешь воспользоваться дверью, то скорее всего потребуется пара человек, чтобы вынести тебя. Побереги свою грязную шкуру!
Глава XXII. ЦЕРКОВНЫЕ ОБРЯДЫ
Через пару часов после поединка в апартаментах маркиза де Кондильяка, в гостинице «Черный Кабан» в Ла-Рошете, господин Гарнаш, сопровождаемый одним лишь Рабеком, скакал галопом в сторону французской границы, направляясь в маленький городок Шейли, расположенный на дороге, ведущей через долину Изера к Кондильяку. Но его путь лежал мимо города. В двух милях к востоку от Шейли, на холме, склоны которого представляли собой сплошной виноградник, стояло низкое, квадратное серое здание монастыря Святого Франциска. Туда и направил господин Гарнаш бег своей лошади, и они с Рабеком поехали через виноградники, вверх по длинной извилистой дороге, освещенной мягким светом ноябрьского полудня.
Все мысли Гарнаша были о Валери, лицо парижанина было мрачным, а глаза печальными.
Наконец они достигли возвышенности; Рабек спешился и постучал хлыстом в монастырские ворота.
Появился привратник и, услышав от Гарнаша, что ему необходимо видеть аббата, предложил ему войти.
Гарнаша провели сквозь аркады, обрамляющие огромный четырехугольный двор и сад, где трудились двое монахов в рясах, подоткнутых выше колен, а затем вверх по лестнице в комнату аббата, которая оказалась небольшой и скудно обставленной и была пропитана слабым запахом воска, который присущ исключительно монастырским помещениям.
Аббат монастыря Святого Франциска в Шейли был высокий худощавый человек с аскетическим лицом. Нос его напоминал нос Гарнаша; такой тип носа свидетельствует о склонности скорее к действиям, нежели к молитвам. Он с серьезным видом поклонился этому рослому незнакомцу и попросил его сообщить, чем может быть ему полезен. Держа в руке шляпу, Гарнаш сделал шаг вперед и без колебаний изложил причину своего визита.
— Святой отец, — сказал он, — один из семейства Кондильяков сегодня утром встретил свой конец в Ла-Рошете.
Глаза монаха, казалось, оживились, словно у него проснулся интерес к внешнему миру.
— На все воля Божья, — вскричал он. — Путь порока навлекает гнев небес. Как этот несчастный встретил свою смерть?
Гарнаш пожал плечами.
— De mortuis aut bene, aut ninil note 43, — сказал он. Вид его был серьезен, голубые глаза строго смотрели перед собой, но аббат и не подозревал, как внимательно они наблюдают за ним. Он слегка покраснел, услышав упрек, но, смиряясь, лишь склонил голову и ждал, пока парижанин продолжит.
— Необходимо предать его тело погребению, святой отец, — мягко проговорил тот.
Услышав это, монах поднял голову, и на его щеках появился более густой румянец — теперь уже от гнева. Гарнаш был рад этому.
— Зачем вы пришли ко мне? — спросил он.
— Зачем? — нерешительно откликнулся Гарнаш. — Разве погребение мертвых не обязанность церкви? Разве это не составляет часть ваших священных обрядов?
— Вы спрашиваете так, как будто заранее ставите мой ответ под сомнение, — покачав головой, ответил монах. — Да, все это так, как вы сказали, но в наши обязанности не входит хоронить умерших безбожников и тех, кто при жизни был отлучен и умер без покаяния.
— Как можете вы быть уверены, что он умер без покаяния?
— Я не уверен, но предполагаю, что он умер без отпущения грехов, поскольку не нашлось бы священника, который, зная его имя, решился бы исповедать его, а если бы кто-то сделал это, не зная ни имени, ни об отлучении, то такая исповедь вообще не имеет силы. Просите других похоронить этого члена семейства Кондильяков; не имеет значения, чьими руками и в чьей земле его похоронят, как не имеет значения для лошади, на которой он ездил, или гончей, которая бегала за ним.
— Церковь бывает иногда слишком сурова, святой отец, — смиренно заметил Гарнаш.
— Церковь всегда справедлива, — строго ответил аббат, и гнев вспыхнул в его темных глазах.
— При жизни он был знатным дворянином, — задумчиво произнес Гарнаш. — Не подобает, чтобы после смерти его телу не были оказаны должные почести.
— Тогда пусть те, кого почитали Кондильяки, окажут теперь почести этому умершему Кондильяку. Церковь не в их числе, месье. Со времени смерти последнего маркиза семейство Кондильяков взбунтовалось против нас, с нашими священниками дурно обращаются, наш авторитет презирают, они не платят десятину, не ходят к причастию. Устав от такого неблагочестия, церковь наложила на них проклятие, под этим проклятием они, похоже, и гибнут. Мое сердце скорбит о них, но…
Он развел руками, длинными и настолько худыми, что они были почти прозрачными, и его лицо осталось опечаленным.
— И тем не менее, святой отец, — сказал Гарнаш, — двадцати братьям монастыря Святого Франциска придется отнести это тело в Кондильяк, и вы сами возглавите эту мрачную процессию.
— Я? — монах отпрянул от него, и его фигура, казалось, стала выше.
— Кто вы такой, месье, чтобы приказывать мне, что я должен делать, невзирая на законы церкви?
Гарнаш взял аббата за рукав и подвел к окну. Его глаза и губы улыбались.
— Я скажу вам, кто я такой, — произнес Гарнаш, — и в то же время постараюсь отвратить вас от ваших суровых намерений.
В тот самый час, когда Гарнаш старался убедить аббата монастыря Святого Франциска в Шейли отнестись более доброжелательно к покойному, мадам де Кондильяк сидела за обедом, а с ней находилась Валери де Ла Воврэ. Обе почти не прикасались к еде. Одна была подавлена печалью, другая — беспокойством, и то обстоятельство, что обе они страдали, возможно, подтолкнуло вдову обращаться с девушкой более мягко. Вглядываясь в бледное лицо и печальные глаза Валери, вдова почувствовала, что какая-то наиболее значащая часть естества девушки перестала существовать. У мадам мелькнула мысль, что в таком состоянии ее будет проще подчинить их воле, но долго об этом размышлять не стала. Сегодня она была настроена миролюбиво, но, без сомнения, лишь потому, что сама нуждалась в милосердии и сочувствии.
Все мысли Гарнаша были о Валери, лицо парижанина было мрачным, а глаза печальными.
Наконец они достигли возвышенности; Рабек спешился и постучал хлыстом в монастырские ворота.
Появился привратник и, услышав от Гарнаша, что ему необходимо видеть аббата, предложил ему войти.
Гарнаша провели сквозь аркады, обрамляющие огромный четырехугольный двор и сад, где трудились двое монахов в рясах, подоткнутых выше колен, а затем вверх по лестнице в комнату аббата, которая оказалась небольшой и скудно обставленной и была пропитана слабым запахом воска, который присущ исключительно монастырским помещениям.
Аббат монастыря Святого Франциска в Шейли был высокий худощавый человек с аскетическим лицом. Нос его напоминал нос Гарнаша; такой тип носа свидетельствует о склонности скорее к действиям, нежели к молитвам. Он с серьезным видом поклонился этому рослому незнакомцу и попросил его сообщить, чем может быть ему полезен. Держа в руке шляпу, Гарнаш сделал шаг вперед и без колебаний изложил причину своего визита.
— Святой отец, — сказал он, — один из семейства Кондильяков сегодня утром встретил свой конец в Ла-Рошете.
Глаза монаха, казалось, оживились, словно у него проснулся интерес к внешнему миру.
— На все воля Божья, — вскричал он. — Путь порока навлекает гнев небес. Как этот несчастный встретил свою смерть?
Гарнаш пожал плечами.
— De mortuis aut bene, aut ninil note 43, — сказал он. Вид его был серьезен, голубые глаза строго смотрели перед собой, но аббат и не подозревал, как внимательно они наблюдают за ним. Он слегка покраснел, услышав упрек, но, смиряясь, лишь склонил голову и ждал, пока парижанин продолжит.
— Необходимо предать его тело погребению, святой отец, — мягко проговорил тот.
Услышав это, монах поднял голову, и на его щеках появился более густой румянец — теперь уже от гнева. Гарнаш был рад этому.
— Зачем вы пришли ко мне? — спросил он.
— Зачем? — нерешительно откликнулся Гарнаш. — Разве погребение мертвых не обязанность церкви? Разве это не составляет часть ваших священных обрядов?
— Вы спрашиваете так, как будто заранее ставите мой ответ под сомнение, — покачав головой, ответил монах. — Да, все это так, как вы сказали, но в наши обязанности не входит хоронить умерших безбожников и тех, кто при жизни был отлучен и умер без покаяния.
— Как можете вы быть уверены, что он умер без покаяния?
— Я не уверен, но предполагаю, что он умер без отпущения грехов, поскольку не нашлось бы священника, который, зная его имя, решился бы исповедать его, а если бы кто-то сделал это, не зная ни имени, ни об отлучении, то такая исповедь вообще не имеет силы. Просите других похоронить этого члена семейства Кондильяков; не имеет значения, чьими руками и в чьей земле его похоронят, как не имеет значения для лошади, на которой он ездил, или гончей, которая бегала за ним.
— Церковь бывает иногда слишком сурова, святой отец, — смиренно заметил Гарнаш.
— Церковь всегда справедлива, — строго ответил аббат, и гнев вспыхнул в его темных глазах.
— При жизни он был знатным дворянином, — задумчиво произнес Гарнаш. — Не подобает, чтобы после смерти его телу не были оказаны должные почести.
— Тогда пусть те, кого почитали Кондильяки, окажут теперь почести этому умершему Кондильяку. Церковь не в их числе, месье. Со времени смерти последнего маркиза семейство Кондильяков взбунтовалось против нас, с нашими священниками дурно обращаются, наш авторитет презирают, они не платят десятину, не ходят к причастию. Устав от такого неблагочестия, церковь наложила на них проклятие, под этим проклятием они, похоже, и гибнут. Мое сердце скорбит о них, но…
Он развел руками, длинными и настолько худыми, что они были почти прозрачными, и его лицо осталось опечаленным.
— И тем не менее, святой отец, — сказал Гарнаш, — двадцати братьям монастыря Святого Франциска придется отнести это тело в Кондильяк, и вы сами возглавите эту мрачную процессию.
— Я? — монах отпрянул от него, и его фигура, казалось, стала выше.
— Кто вы такой, месье, чтобы приказывать мне, что я должен делать, невзирая на законы церкви?
Гарнаш взял аббата за рукав и подвел к окну. Его глаза и губы улыбались.
— Я скажу вам, кто я такой, — произнес Гарнаш, — и в то же время постараюсь отвратить вас от ваших суровых намерений.
В тот самый час, когда Гарнаш старался убедить аббата монастыря Святого Франциска в Шейли отнестись более доброжелательно к покойному, мадам де Кондильяк сидела за обедом, а с ней находилась Валери де Ла Воврэ. Обе почти не прикасались к еде. Одна была подавлена печалью, другая — беспокойством, и то обстоятельство, что обе они страдали, возможно, подтолкнуло вдову обращаться с девушкой более мягко. Вглядываясь в бледное лицо и печальные глаза Валери, вдова почувствовала, что какая-то наиболее значащая часть естества девушки перестала существовать. У мадам мелькнула мысль, что в таком состоянии ее будет проще подчинить их воле, но долго об этом размышлять не стала. Сегодня она была настроена миролюбиво, но, без сомнения, лишь потому, что сама нуждалась в милосердии и сочувствии.