Страница:
Дориа усмехнулся в бороду.
— Судить всегда легче, чем действовать. Давайте займемся делом. Он быстро и мастерски составил подробнейший план нападения. То, как он учел все мелочи, не могло не вызвать восхищения. Покончив с этим, адмирал отпустил Просперо и дона Алваро на их корабли, так и не поблагодарив за высказанные мнения.
Шлюпка отвезла двух капитанов на их галеры. Если синьор Андреа отпустил их с обидой, то и они испытывали сходные чувства. Дону Алваро де Карбахалу хватило смелости высказать свое негодование. Что же касается Просперо, то он осудил Андреа Дориа за чрезмерную заботу о своей репутации и предрек падение ее в глазах императора, который не скажет спасибо за невыполнение задания.
— Он может впасть в немилость, когда мы разделаемся с Шершелом, — заявил Просперо.
— Если это произойдет, поражение неизбежно.
— По крайней мере, такой исход очень вероятен, — мрачно согласился Просперо. Если бесполезный штурм Шершела удастся, чести это им не принесет. А потерпев неудачу, они навеки покроют себя позором, а авторитет Андреа Дориа погибнет из-за поражения от Хайр-эд-Дина еще до того, как Алжир получит шанс подорвать его.
Под палящим африканским солнцем, при все возрастающей жаре, свойственной концу августа, императорский флот стоял напротив бухты. Город был как на ладони, а отсутствие защитного вала позволяло галерам при их малой осадке подойти вплотную к обрывистому берегу. Исламского флота, способного помешать европейцам, тут не было. Те суда, что стояли в бухте, скрылись при появлении императорских галер, то ли чтобы спастись от захвата, то ли желая помешать европейцам. Над галерами в неподвижном воздухе разносился бой барабанов, которым вторили трубы. Европейцы видели, как жители в панике бросились к крепости. Кое-кто вел с собой коз, другие — ишаков, мулов и даже верблюдов. Из-за отсутствия городских стен как таковых большинство населения Шершела искало убежища в крепости.
Приблизившись на расстояние выстрела, Дориа приказал открыть огонь, и раскатистые артиллерийские залпы громоподобным эхом прокатились по горам. Когда крепость ответила огнем, Дориа приказал прекратить обстрел и повел флот на восток, туда, где можно было укрыться от турецких пушек. Здесь он высадил десант в тысячу двести человек: пятьсот генуэзцев, четыреста испанцев и триста неаполитанцев из отряда Просперо. Он послал их на берег двумя отрядами: генуэзцев и испанцев — под началом Джанеттино, неаполитанцев — под предводительством Просперо.
Десант захватил врасплох Аликота Караманли, турецкого офицера, коменданта Шершела. Он и думать ни о чем подобном не мог, пока пушки не начали обстрел крепости, в которой он укрылся с главными силами войск и теми жителями, которые бросили свои дома. Однако четыре сотни янычар произвели бесстрашную вылазку, надеясь повергнуть нападавших в замешательство. Джанеттино с генуэзцами, оказавшись на берегу первым, принял на себя основной удар и сдерживал янычар до тех пор, пока не подошла подмога. Просперо, действуя самостоятельно со своими неаполитанцами, напал на турецкий фланг и разметал его огнем аркебуз. Янычары, численность которых уменьшилась вдвое, лишились предводителя и, смешавшись перед превосходящими силами противника, в беспорядке отступили под стены крепости. Джаяеттино, горя желанием отомстить за генуэзцев, павших под турецкими ятаганами и стрелами, бросил в погоню отряд испанцев под предводительством офицера по имени Сармиенто. Сам же остался, чтобы обеспечить доставку раненых на борт одной из галер, стоявшей у длинного мола.
Основная часть флота двигалась под всплески весел через залив, чтобы возобновить обстрел крепости.
Так, сочетая действия на берегу и на море, Дориа рассчитывал добиться быстрой победы и завершения этого сражения, грохот которого, казалось, сотрясал воздух. Однако каждая сторона несла сравнительно легкие потери, а десант не достиг желаемой цели. Исход битвы грозил стать ничейным. Частично — благодаря прочности крепостных стен, частично — из-за никудышной стрельбы турецких канониров.
Пока испанцы Сармиенто преследовали на улицах города уцелевших янычар, Джанеттино и Просперо привели свои отряды к краю рва, опоясывавшего малый форт. С его высокой стены раздавался громкий жалобный призыв: «Во имя Христа, спасите нас! »
Джанеттино прислушался.
— Что за мольба? — спросил он. Один из офицеров ответил ему:
— Это христианские невольники. Джанеттино засомневался:
— А если это ловушка неверных? Ведь они коварны, как сатана. Стенания продолжались. У молодого генуэзского офицера разрывалось сердце.
— Туда легко добраться. Ров — сухой.
— Повременим, — ответил Джанеттино не допускающим возражений тоном. — Возможно ли, чтобы рабы оставались без присмотра? А если там стража, могли ли они поднять такой шум? Я не собираюсь попадать в турецкий капкан.
Однако к ним уже подошел Просперо со своей дружиной.
— Что там такое? — Он тоже прислушался к несмолкающим мольбам.
Джанеттино объяснил, что происходит, и поделился своими подозрениями.
Просперо презрительно усмехнулся.
— Стражники просто бросили их, чтобы атаковать нас. Это был тот самый отряд, который мы разгромили. Я иду туда.
— А что же крепость?
— Крепость подождет. Сначала освободим братьев во Христе, да и солдаты разомнутся перед штурмом.
— Но адмирал дал нам четкие указания, — поспешно напомнил Джанеттино.
— Синьор изменил бы их, будь он здесь. Джанеттино понял, что это — камень в его огород.
— Когда-нибудь, — пророчески изрек он, — ваша самоуверенность выйдет вам боком. Это может случиться уже сегодня.
— А может и не случиться. От судьбы не уйдешь, как сказали бы враги.
— В любом случае желаю вам успеха, — произнес Джанеттино с прощальным поклоном.
Приказав трубачам играть отбой, он отступил с войском.
Просперо со своими солдатами преодолел ров у подножия вала и оказался у закрытых ворот. Опустошили дюжину пороховниц, порох уложили под воротами и подожгли. Оставшиеся бревна разнесли тараном из связки копий, которым орудовал десяток самых сильных воинов.
Западни, как и ожидал Просперо, не было. Они попали во двор, где не оказалось никаких солдат. Из-за закрытой на засовы двери неслась многоголосая мольба невольников. Выбить дверь оказалось нетрудно, и из невыносимо зловонной темницы на залитый ослепительным солнечным светом двор хлынул поток людей. Почти обнаженные, они смеялись и плакали, обнимая своих избавителей. Тут были одни мужчины, с нечесанными волосами и бородами, кишащими паразитами, ужасно грязными. Многие оказались в кандалах, и едва ли тут можно было увидеть спину без шрамов, оставленных плетьми.
Просперо наблюдал за их ликованием с жалостью, смешанной с гневом против тех, кто довел христиан (в том числе и знатных) до состояния, в каком не бывала ни одна бессловесная тварь.
Какое-то время он позволил им плясать, визжать и греметь цепями. В этом ликовании было что-то нечеловеческое, и оно вызывало отвращение, Наконец он решил как-то обуздать это всеобщее безумие. Найдя в сараях и мастерских инструменты, солдаты сбили самые тяжелые оковы. Потом освобожденных построили в колонны, половина войска стала впереди, другая прикрыла тылы, и все двинулись вниз, к молу, где пришвартовалось с полдюжины галер.
Большинство шли с радостью, но многие, обретя свободу, первым делом возжаждали возмездия. Поначалу Просперо силой удерживал их, но вскоре смирился и не стал мешать сотне желающих влиться в дружину, идущую на штурм крепости. По их словам, они найдут оружие в домах, которые попадутся им по пути.
Солдаты Джанеттино, имея, по их мнению, право на грабежи в оставленном врагом городе, набросились на богатства, брошенные на милость победителя. Джанеттино не видел причин сдерживать их, хотя командующий с более проницательным мышлением или с большим опытом мог бы предвидеть последствия. Вскоре полк Джанеттино распался на группы мародеров, рыскающих по городу и проникающих даже за его пределы, на окраины, где жили самые состоятельные горожане. Если в мусульманских домах не было вина, то были золото и драгоценности, шелк и женщины, возбуждавшие варварские инстинкты солдат.
Джанеттино оставался на базарной площади, откуда и начался грабеж. Он стоял среди разоренных торговых рядов с полусотней приспешников, которые уже до предела нагрузились трофеями.
Тем временем Просперо погрузил спасенных христиан на шесть галер, стоявших у мола. Потом он отплыл на «Грифон» для доклада адмиралу.
Дон Алваро де Карбахал был на борту флагманского корабля. Дориа, с непокрытой головой, но в блестящей кирасе стоял у перил. За его спиной маячил дон Алваро. Адмирал нахмурился при виде Просперо.
— Что привело вас сюда, синьор? Вам же приказано быть на берегу! — С необычной для него вспыльчивостью Дориа добавил: — Я хочу, чтобы каждый уяснил себе, кто же командует этой экспедицией.
Дориа редко выходил из себя, и Просперо сразу же предположил, что причиной этому были обрушившиеся на судно ядра. Не прибавлял спокойствия и дон Алваро.
— Я прибыл сюда для доклада, синьор. Мне посчастливилось освободить почти тысячу христианских невольников, которых я обнаружил в форту.
Он рассказал и о том, как ими распорядился. Этого было достаточно, чтобы тот устыдился своего гнева. В пышных выражениях адмирал похвалил Просперо и, торжествуя, повернулся к Карбахалу.
— Вы слышали, дон Алваро? Тысяча наших христианских собратьев, освобожденных из рабства неверных! Вы по-прежнему будете утверждать, что я напрасно трачу здесь порох?
Рев канонады заглушил ответ дона Алваро. Волны белого дыма покатились по берегу перед галерами и за крепостью. И снова пушки дали залп. Но из крепости теперь не отвечали. Заметив это, адмирал принялся гадать, то ли турки сломлены, то ли хитростью подманивают их поближе.
Он попросил Просперо остаться и подождать его решения. Трубы заиграли сигнал к прекращению огня. Дым медленно и вяло клубился и таял в воздухе. Наконец передние галеры, едва видимые за его завесой, вновь обрели четкость очертаний. Внезапный бриз с востока унес последние клочья дыма, и воздух стал таким же прозрачным, как до начала обстрела. Крепость, массивная, мрачная и молчаливая, почти не пострадала. С восточной стороны залива, где располагался мол, на огромной скорости шел дозорный корабль. Как только он подошел к «Грифону», матрос с него прыгнул на выставленные горизонтально весла и по ним взобрался на палубу. Испанский сержант шумно потребовал, чтобы его провели к адмиралу, и, представ перед ним, задыхаясь, рассказал ужасную историю.
Аликот Караманли не был ни глупцом, ни трусом. Из крепости он невозмутимо и бдительно следил за тем, что происходит в городе, и ему показалось, что можно воспользоваться мародерским угаром, в котором пребывали солдаты. К янычарам и вооруженным им горожанам он добавил еще пятьсот воинов. И со всем этим войском отправился окружать грабителей. Сержант поведал о такой резне, что адмирал побледнел. С западной оконечности залива, ниже крепости, со стороны беспорядочно разбросанных небольших домов у ее подножия, с кличем вырвалась толпа солдат, готовых тут же броситься в сражение. С кормы «Грифона» были видны заостренные шлемы императорских солдат и сверкающие на солнце остроконечные украшения на тюрбанах. Императорское войско, сохраняя порядок, отступало под натиском свирепого противника, и ему уже грозила опасность быть сброшенным в море.
Пока с судна ошалело наблюдали это начало полного разгрома, одна из галер, снявшись с якоря, полным ходом направилась к берегу. Это была «Лигурия» Ломеллино. Она спешила на помощь отступающим генуэзцам. Рядом со скалами, которые окаймляли бухту, была глубокая вода, куда Ломеллино и привел свою галеру. Ее реи и салинг (площадка на верхнем конце стеньги) были облеплены арбалетчиками.
Генуэзцы Джанеттино, сохраняя строй, достигли этих скал, и арбалетчики Ломеллино выпустили град стрел по орде мусульманских преследователей, чем привели их в замешательство и перехватили инициативу. Воспользовавшись передышкой, генуэзцы и испанцы взбирались на борт, используя массивные весла как сходни. Общее их число составляло что-то около трех или четырех сотен человек, которых Джанеттино удалось сплотить в единый отряд.
Галеру буквально осыпал дождь турецких стрел. И когда Ломеллино уже был готов разрядить пушки в воющую мусульманскую свору, Джанеттино, вспотевший и тяжело дышащий под броней, покрытый ранами и пылающий неистовым гневом, приказал ему без промедления двигаться к флагманскому кораблю. Дрожа от гнева и страха, он предстал перед своим дядюшкой.
Просперо и дон Алваро тоже выслушали его скупой рассказ о поражении. Адмиралу было что сказать на этот счет.
— Просперо, который подвергался риску, штурмуя тюрьму и освобождая тысячу христианских пленников, вернулся без единой потери. Ты же бездействовал, а возвратился, лишившись половины войска. Ничего не скажешь, хорошая история! Куда делись твои солдаты? Их вырезали?
— Откуда я знаю? — кричал в ярости Джанеттино. — Ведь напали мятежники, воровские собаки!
— Разве у тебя не было сил, чтобы противостоять им?
— Мог ли я удержать поток двумя руками?!
— Своими руками, конечно, нет, — вступил в разговор дон Алваро, — но своей властью. Разве у вас ее не было? Тут вмешался Просперо:
— С вашего разрешения, синьор, я попытаюсь освободить уцелевших. Мои неаполитанцы находятся на берегу, рядом с галерами у мола. Они свежи и…
— Уже нет времени, — прервал его Джанеттино, вскипая от гнева. — Мы все попали в обыкновенную ловушку. Если будем медлить, то подвергнем опасности и флот. Захваченный мной пленник в открытую насмехался над нами, угрожая приближающейся гибелью. Барбаросса, Драгут, Синай-Рейс и Дьявол-молотильщик наступают нам на пятки. Они узнали, что мы пошли на запад, и весь флот корсаров движется вдоль берега от Алжира. На рассвете Караманли получил приказ удерживать крепость, так как вскорости должно подойти подкрепление.
— Неужели весь флот корсаров? — спросил Андреа Дориа. Его лицо, испещренное морщинами, оставалось бесстрастным.
— Что-то от пятидесяти до ста галер, — сказал Джанеттино. Дон Алваро посмотрел на них с вымученной улыбкой.
— Теперь вы пожинаете плоды своей политики. Смелая и решительная атака на Алжир смела бы Хайр-эд-Дина еще до того, как он собрал бы свои войска.
— А возможно, и нет, — холодно ответил ему адмирал. — И тогда разгромили бы нас.
Он повернулся лицом к востоку. Просперо, стоявший теперь напротив, увидел его лихорадочный взгляд и широко раскрытые глаза. Адмирал сложил крупную жилистую ладонь козырьком, чтобы прикрыться от солнца.
— Боже мой, — вскричал он, — они приближаются!
Все резко обернулись. На востоке показалась длинная пенистая линия на фоне голубого моря и неба. Даже с этого места, если смотреть пристально, полоса приобретала определенные очертания. Она распадалась на белые точки, напоминая стаю низко летящих птиц, которые протянулись под прямым углом от берега над бирюзовой водой. Суда корсаров уже можно было различить на горизонте. Они увеличивались в размерах. Это было заметно даже за те мгновения, пока четверо мужчин, застыв в оцепенении, следили за ними. Ровный свежий бриз наполнял паруса кораблей.
Первым пришел в себя Просперо.
— Теперь мы и подавно вынуждены спешно предпринять что-либо. Разрешите идти, синьор?
Он повернулся, не дожидаясь ответа.
— Слишком поздно, — промолвил Дориа. — Возвращайтесь на капитанский мостик и приготовьтесь к отплытию. Услышав этот приказ, Просперо спросил:
— И даже не пытаться выручить наших людей на берегу?
— Оставить их на погибель?! — вскричал ошеломленный дон Алваро. Дориа окинул обоих строгим холодным взглядом.
— Я должен думать о флоте. Их положение — результат собственной опрометчивости. Я дам сигнал к отплытию. Они услышат его и должны будут сами добираться по морю к кораблям, как смогут.
С кормы он отдал приказ главному канониру на ходовой палубе.
— Но если им это не удастся? — не унимался Просперо. — Если они в плену? — Его лицо, осененное черным шлемом с крестом, было сумрачным.
— Пусть попытаются.
— Но это бесчеловечно, синьор.
— Боже мой, — поддержал его дон Алваро, — это, по меньшей мере, чудовищно!
— Бесчеловечно? — Громкий голос Дориа стал еще громче. Он так резко откинул назад голову, что длинная борода выбилась наружу из-под нагрудника. — А на кой черт мне человечность? Мое дело вести флот. — Его тон не допускал никаких возражений. — Расходитесь по своим кораблям, господа!
Не успел он договорить, как раздался сигнал к отплытию — три резких залпа через равные промежутки и четвертый, раскатистый. До кораблей отчетливо донеслись насмешливые возгласы мусульманской толпы, солдат и горожан, собравшихся на высоком берегу, где ядра с галер не могли достать их.
Адмирал перевел хмурый пристальный взгляд на Просперо:
— На судно, синьор!
Но тот и не думал уходить.
— Позвольте мне, синьор, остаться и прочесать город в поисках наших людей.
— Да вы даже не знаете, живы ли они! — выкрикнул Джанеттино.
— Я не знаю, мертвы ли они. Лишь зная это, я мог бы удержаться от вылазки. — Он сделал шаг к планширу — перилам, ограждающим борт судна.
— Вы получили приказ, — строго напомнил ему адмирал. — Вы вернетесь на капитанский мостик и приготовите галеру к отплытию.
— Я на всю жизнь буду опозорен, если подчинюсь ему. Равно как и вы, синьор, опозорены вашим предательством.
— Я предал их? Ха! Оскорбления невежд не трогают меня. — Дориа взял себя в руки и попытался объясниться. — На борту этих кораблей у меня десять тысяч живых людей. Имею ли я право подвергать их опасности, чтобы спасти четыре сотни? Могу ли я рисковать императорским флотом, оставаясь здесь из-за людей, которые, возможно, уже мертвы? Разве, по-вашему, это подобает капитану? Стоит ли нам испытывать судьбу, чтобы быть зажатыми между корсарским флотом и неприятелем на берегу? О Бог, пошли мне терпение! Вы завоевали славу отважного мореплавателя, синьор Просперо. Единственное, что меня удивляет, как же вам это удалось.
Уязвленный Просперо ответил насмешкой на насмешку.
— Не убегая от опасности, как вы в Галатее.
Сказав это, он повернулся и спрыгнул вниз в поджидавшую шлюпку.
— Остановить его! — взревел Дориа.
Дон Алваро кинулся к борту, когда лодка быстро уходила прочь.
— Нет, нет, дон Просперо! — закричал он вслед. — Вы совершаете большую ошибку.
Даже испанец, склонный объяснить создавшееся положение недостатком прозорливости, пришел к убеждению, что в такой передряге ответственность командующего не оставляет адмиралу другого выбора.
Джанеттино гневно топнул ногой.
— Презренный, непокорный пес! Надеюсь, что это его конец. Нам следовало бы знать, что с этим заносчивым глупцом никогда не прийти к согласию. Пошлем его к черту!
Когда загрохотали ворота, поднимающие якоря, адмирал вспомнил, что обещал Джанне привезти Просперо домой целым и невредимым. Он положил конец злобным нападкам своего племянника.
— Не вредно бы тебе помнить, что именно твой промах довел до беды. Если бы ты выполнил задание на берегу, такого никогда бы не случилось. Иди и верни его, и, если будет нужно, даже силой.
Тонкие губы Джанеттино скривились.
— Смотрите! — ответил он и указал на восток.
Галеры корсаров уже покрыли четверть расстояния, отделявшего их от европейцев. Большие треугольные паруса были теперь прекрасно видны. Легко было подсчитать, что общим числом их не меньше шестидесяти.
— Можем ли мы медлить и дальше? — спросил Джанеттино. Разгневанный адмирал в смятении почесывал бороду.
Глава XVIII. ПЛЕННИК ДРАГУТА
— Судить всегда легче, чем действовать. Давайте займемся делом. Он быстро и мастерски составил подробнейший план нападения. То, как он учел все мелочи, не могло не вызвать восхищения. Покончив с этим, адмирал отпустил Просперо и дона Алваро на их корабли, так и не поблагодарив за высказанные мнения.
Шлюпка отвезла двух капитанов на их галеры. Если синьор Андреа отпустил их с обидой, то и они испытывали сходные чувства. Дону Алваро де Карбахалу хватило смелости высказать свое негодование. Что же касается Просперо, то он осудил Андреа Дориа за чрезмерную заботу о своей репутации и предрек падение ее в глазах императора, который не скажет спасибо за невыполнение задания.
— Он может впасть в немилость, когда мы разделаемся с Шершелом, — заявил Просперо.
— Если это произойдет, поражение неизбежно.
— По крайней мере, такой исход очень вероятен, — мрачно согласился Просперо. Если бесполезный штурм Шершела удастся, чести это им не принесет. А потерпев неудачу, они навеки покроют себя позором, а авторитет Андреа Дориа погибнет из-за поражения от Хайр-эд-Дина еще до того, как Алжир получит шанс подорвать его.
Под палящим африканским солнцем, при все возрастающей жаре, свойственной концу августа, императорский флот стоял напротив бухты. Город был как на ладони, а отсутствие защитного вала позволяло галерам при их малой осадке подойти вплотную к обрывистому берегу. Исламского флота, способного помешать европейцам, тут не было. Те суда, что стояли в бухте, скрылись при появлении императорских галер, то ли чтобы спастись от захвата, то ли желая помешать европейцам. Над галерами в неподвижном воздухе разносился бой барабанов, которым вторили трубы. Европейцы видели, как жители в панике бросились к крепости. Кое-кто вел с собой коз, другие — ишаков, мулов и даже верблюдов. Из-за отсутствия городских стен как таковых большинство населения Шершела искало убежища в крепости.
Приблизившись на расстояние выстрела, Дориа приказал открыть огонь, и раскатистые артиллерийские залпы громоподобным эхом прокатились по горам. Когда крепость ответила огнем, Дориа приказал прекратить обстрел и повел флот на восток, туда, где можно было укрыться от турецких пушек. Здесь он высадил десант в тысячу двести человек: пятьсот генуэзцев, четыреста испанцев и триста неаполитанцев из отряда Просперо. Он послал их на берег двумя отрядами: генуэзцев и испанцев — под началом Джанеттино, неаполитанцев — под предводительством Просперо.
Десант захватил врасплох Аликота Караманли, турецкого офицера, коменданта Шершела. Он и думать ни о чем подобном не мог, пока пушки не начали обстрел крепости, в которой он укрылся с главными силами войск и теми жителями, которые бросили свои дома. Однако четыре сотни янычар произвели бесстрашную вылазку, надеясь повергнуть нападавших в замешательство. Джанеттино с генуэзцами, оказавшись на берегу первым, принял на себя основной удар и сдерживал янычар до тех пор, пока не подошла подмога. Просперо, действуя самостоятельно со своими неаполитанцами, напал на турецкий фланг и разметал его огнем аркебуз. Янычары, численность которых уменьшилась вдвое, лишились предводителя и, смешавшись перед превосходящими силами противника, в беспорядке отступили под стены крепости. Джаяеттино, горя желанием отомстить за генуэзцев, павших под турецкими ятаганами и стрелами, бросил в погоню отряд испанцев под предводительством офицера по имени Сармиенто. Сам же остался, чтобы обеспечить доставку раненых на борт одной из галер, стоявшей у длинного мола.
Основная часть флота двигалась под всплески весел через залив, чтобы возобновить обстрел крепости.
Так, сочетая действия на берегу и на море, Дориа рассчитывал добиться быстрой победы и завершения этого сражения, грохот которого, казалось, сотрясал воздух. Однако каждая сторона несла сравнительно легкие потери, а десант не достиг желаемой цели. Исход битвы грозил стать ничейным. Частично — благодаря прочности крепостных стен, частично — из-за никудышной стрельбы турецких канониров.
Пока испанцы Сармиенто преследовали на улицах города уцелевших янычар, Джанеттино и Просперо привели свои отряды к краю рва, опоясывавшего малый форт. С его высокой стены раздавался громкий жалобный призыв: «Во имя Христа, спасите нас! »
Джанеттино прислушался.
— Что за мольба? — спросил он. Один из офицеров ответил ему:
— Это христианские невольники. Джанеттино засомневался:
— А если это ловушка неверных? Ведь они коварны, как сатана. Стенания продолжались. У молодого генуэзского офицера разрывалось сердце.
— Туда легко добраться. Ров — сухой.
— Повременим, — ответил Джанеттино не допускающим возражений тоном. — Возможно ли, чтобы рабы оставались без присмотра? А если там стража, могли ли они поднять такой шум? Я не собираюсь попадать в турецкий капкан.
Однако к ним уже подошел Просперо со своей дружиной.
— Что там такое? — Он тоже прислушался к несмолкающим мольбам.
Джанеттино объяснил, что происходит, и поделился своими подозрениями.
Просперо презрительно усмехнулся.
— Стражники просто бросили их, чтобы атаковать нас. Это был тот самый отряд, который мы разгромили. Я иду туда.
— А что же крепость?
— Крепость подождет. Сначала освободим братьев во Христе, да и солдаты разомнутся перед штурмом.
— Но адмирал дал нам четкие указания, — поспешно напомнил Джанеттино.
— Синьор изменил бы их, будь он здесь. Джанеттино понял, что это — камень в его огород.
— Когда-нибудь, — пророчески изрек он, — ваша самоуверенность выйдет вам боком. Это может случиться уже сегодня.
— А может и не случиться. От судьбы не уйдешь, как сказали бы враги.
— В любом случае желаю вам успеха, — произнес Джанеттино с прощальным поклоном.
Приказав трубачам играть отбой, он отступил с войском.
Просперо со своими солдатами преодолел ров у подножия вала и оказался у закрытых ворот. Опустошили дюжину пороховниц, порох уложили под воротами и подожгли. Оставшиеся бревна разнесли тараном из связки копий, которым орудовал десяток самых сильных воинов.
Западни, как и ожидал Просперо, не было. Они попали во двор, где не оказалось никаких солдат. Из-за закрытой на засовы двери неслась многоголосая мольба невольников. Выбить дверь оказалось нетрудно, и из невыносимо зловонной темницы на залитый ослепительным солнечным светом двор хлынул поток людей. Почти обнаженные, они смеялись и плакали, обнимая своих избавителей. Тут были одни мужчины, с нечесанными волосами и бородами, кишащими паразитами, ужасно грязными. Многие оказались в кандалах, и едва ли тут можно было увидеть спину без шрамов, оставленных плетьми.
Просперо наблюдал за их ликованием с жалостью, смешанной с гневом против тех, кто довел христиан (в том числе и знатных) до состояния, в каком не бывала ни одна бессловесная тварь.
Какое-то время он позволил им плясать, визжать и греметь цепями. В этом ликовании было что-то нечеловеческое, и оно вызывало отвращение, Наконец он решил как-то обуздать это всеобщее безумие. Найдя в сараях и мастерских инструменты, солдаты сбили самые тяжелые оковы. Потом освобожденных построили в колонны, половина войска стала впереди, другая прикрыла тылы, и все двинулись вниз, к молу, где пришвартовалось с полдюжины галер.
Большинство шли с радостью, но многие, обретя свободу, первым делом возжаждали возмездия. Поначалу Просперо силой удерживал их, но вскоре смирился и не стал мешать сотне желающих влиться в дружину, идущую на штурм крепости. По их словам, они найдут оружие в домах, которые попадутся им по пути.
Солдаты Джанеттино, имея, по их мнению, право на грабежи в оставленном врагом городе, набросились на богатства, брошенные на милость победителя. Джанеттино не видел причин сдерживать их, хотя командующий с более проницательным мышлением или с большим опытом мог бы предвидеть последствия. Вскоре полк Джанеттино распался на группы мародеров, рыскающих по городу и проникающих даже за его пределы, на окраины, где жили самые состоятельные горожане. Если в мусульманских домах не было вина, то были золото и драгоценности, шелк и женщины, возбуждавшие варварские инстинкты солдат.
Джанеттино оставался на базарной площади, откуда и начался грабеж. Он стоял среди разоренных торговых рядов с полусотней приспешников, которые уже до предела нагрузились трофеями.
Тем временем Просперо погрузил спасенных христиан на шесть галер, стоявших у мола. Потом он отплыл на «Грифон» для доклада адмиралу.
Дон Алваро де Карбахал был на борту флагманского корабля. Дориа, с непокрытой головой, но в блестящей кирасе стоял у перил. За его спиной маячил дон Алваро. Адмирал нахмурился при виде Просперо.
— Что привело вас сюда, синьор? Вам же приказано быть на берегу! — С необычной для него вспыльчивостью Дориа добавил: — Я хочу, чтобы каждый уяснил себе, кто же командует этой экспедицией.
Дориа редко выходил из себя, и Просперо сразу же предположил, что причиной этому были обрушившиеся на судно ядра. Не прибавлял спокойствия и дон Алваро.
— Я прибыл сюда для доклада, синьор. Мне посчастливилось освободить почти тысячу христианских невольников, которых я обнаружил в форту.
Он рассказал и о том, как ими распорядился. Этого было достаточно, чтобы тот устыдился своего гнева. В пышных выражениях адмирал похвалил Просперо и, торжествуя, повернулся к Карбахалу.
— Вы слышали, дон Алваро? Тысяча наших христианских собратьев, освобожденных из рабства неверных! Вы по-прежнему будете утверждать, что я напрасно трачу здесь порох?
Рев канонады заглушил ответ дона Алваро. Волны белого дыма покатились по берегу перед галерами и за крепостью. И снова пушки дали залп. Но из крепости теперь не отвечали. Заметив это, адмирал принялся гадать, то ли турки сломлены, то ли хитростью подманивают их поближе.
Он попросил Просперо остаться и подождать его решения. Трубы заиграли сигнал к прекращению огня. Дым медленно и вяло клубился и таял в воздухе. Наконец передние галеры, едва видимые за его завесой, вновь обрели четкость очертаний. Внезапный бриз с востока унес последние клочья дыма, и воздух стал таким же прозрачным, как до начала обстрела. Крепость, массивная, мрачная и молчаливая, почти не пострадала. С восточной стороны залива, где располагался мол, на огромной скорости шел дозорный корабль. Как только он подошел к «Грифону», матрос с него прыгнул на выставленные горизонтально весла и по ним взобрался на палубу. Испанский сержант шумно потребовал, чтобы его провели к адмиралу, и, представ перед ним, задыхаясь, рассказал ужасную историю.
Аликот Караманли не был ни глупцом, ни трусом. Из крепости он невозмутимо и бдительно следил за тем, что происходит в городе, и ему показалось, что можно воспользоваться мародерским угаром, в котором пребывали солдаты. К янычарам и вооруженным им горожанам он добавил еще пятьсот воинов. И со всем этим войском отправился окружать грабителей. Сержант поведал о такой резне, что адмирал побледнел. С западной оконечности залива, ниже крепости, со стороны беспорядочно разбросанных небольших домов у ее подножия, с кличем вырвалась толпа солдат, готовых тут же броситься в сражение. С кормы «Грифона» были видны заостренные шлемы императорских солдат и сверкающие на солнце остроконечные украшения на тюрбанах. Императорское войско, сохраняя порядок, отступало под натиском свирепого противника, и ему уже грозила опасность быть сброшенным в море.
Пока с судна ошалело наблюдали это начало полного разгрома, одна из галер, снявшись с якоря, полным ходом направилась к берегу. Это была «Лигурия» Ломеллино. Она спешила на помощь отступающим генуэзцам. Рядом со скалами, которые окаймляли бухту, была глубокая вода, куда Ломеллино и привел свою галеру. Ее реи и салинг (площадка на верхнем конце стеньги) были облеплены арбалетчиками.
Генуэзцы Джанеттино, сохраняя строй, достигли этих скал, и арбалетчики Ломеллино выпустили град стрел по орде мусульманских преследователей, чем привели их в замешательство и перехватили инициативу. Воспользовавшись передышкой, генуэзцы и испанцы взбирались на борт, используя массивные весла как сходни. Общее их число составляло что-то около трех или четырех сотен человек, которых Джанеттино удалось сплотить в единый отряд.
Галеру буквально осыпал дождь турецких стрел. И когда Ломеллино уже был готов разрядить пушки в воющую мусульманскую свору, Джанеттино, вспотевший и тяжело дышащий под броней, покрытый ранами и пылающий неистовым гневом, приказал ему без промедления двигаться к флагманскому кораблю. Дрожа от гнева и страха, он предстал перед своим дядюшкой.
Просперо и дон Алваро тоже выслушали его скупой рассказ о поражении. Адмиралу было что сказать на этот счет.
— Просперо, который подвергался риску, штурмуя тюрьму и освобождая тысячу христианских пленников, вернулся без единой потери. Ты же бездействовал, а возвратился, лишившись половины войска. Ничего не скажешь, хорошая история! Куда делись твои солдаты? Их вырезали?
— Откуда я знаю? — кричал в ярости Джанеттино. — Ведь напали мятежники, воровские собаки!
— Разве у тебя не было сил, чтобы противостоять им?
— Мог ли я удержать поток двумя руками?!
— Своими руками, конечно, нет, — вступил в разговор дон Алваро, — но своей властью. Разве у вас ее не было? Тут вмешался Просперо:
— С вашего разрешения, синьор, я попытаюсь освободить уцелевших. Мои неаполитанцы находятся на берегу, рядом с галерами у мола. Они свежи и…
— Уже нет времени, — прервал его Джанеттино, вскипая от гнева. — Мы все попали в обыкновенную ловушку. Если будем медлить, то подвергнем опасности и флот. Захваченный мной пленник в открытую насмехался над нами, угрожая приближающейся гибелью. Барбаросса, Драгут, Синай-Рейс и Дьявол-молотильщик наступают нам на пятки. Они узнали, что мы пошли на запад, и весь флот корсаров движется вдоль берега от Алжира. На рассвете Караманли получил приказ удерживать крепость, так как вскорости должно подойти подкрепление.
— Неужели весь флот корсаров? — спросил Андреа Дориа. Его лицо, испещренное морщинами, оставалось бесстрастным.
— Что-то от пятидесяти до ста галер, — сказал Джанеттино. Дон Алваро посмотрел на них с вымученной улыбкой.
— Теперь вы пожинаете плоды своей политики. Смелая и решительная атака на Алжир смела бы Хайр-эд-Дина еще до того, как он собрал бы свои войска.
— А возможно, и нет, — холодно ответил ему адмирал. — И тогда разгромили бы нас.
Он повернулся лицом к востоку. Просперо, стоявший теперь напротив, увидел его лихорадочный взгляд и широко раскрытые глаза. Адмирал сложил крупную жилистую ладонь козырьком, чтобы прикрыться от солнца.
— Боже мой, — вскричал он, — они приближаются!
Все резко обернулись. На востоке показалась длинная пенистая линия на фоне голубого моря и неба. Даже с этого места, если смотреть пристально, полоса приобретала определенные очертания. Она распадалась на белые точки, напоминая стаю низко летящих птиц, которые протянулись под прямым углом от берега над бирюзовой водой. Суда корсаров уже можно было различить на горизонте. Они увеличивались в размерах. Это было заметно даже за те мгновения, пока четверо мужчин, застыв в оцепенении, следили за ними. Ровный свежий бриз наполнял паруса кораблей.
Первым пришел в себя Просперо.
— Теперь мы и подавно вынуждены спешно предпринять что-либо. Разрешите идти, синьор?
Он повернулся, не дожидаясь ответа.
— Слишком поздно, — промолвил Дориа. — Возвращайтесь на капитанский мостик и приготовьтесь к отплытию. Услышав этот приказ, Просперо спросил:
— И даже не пытаться выручить наших людей на берегу?
— Оставить их на погибель?! — вскричал ошеломленный дон Алваро. Дориа окинул обоих строгим холодным взглядом.
— Я должен думать о флоте. Их положение — результат собственной опрометчивости. Я дам сигнал к отплытию. Они услышат его и должны будут сами добираться по морю к кораблям, как смогут.
С кормы он отдал приказ главному канониру на ходовой палубе.
— Но если им это не удастся? — не унимался Просперо. — Если они в плену? — Его лицо, осененное черным шлемом с крестом, было сумрачным.
— Пусть попытаются.
— Но это бесчеловечно, синьор.
— Боже мой, — поддержал его дон Алваро, — это, по меньшей мере, чудовищно!
— Бесчеловечно? — Громкий голос Дориа стал еще громче. Он так резко откинул назад голову, что длинная борода выбилась наружу из-под нагрудника. — А на кой черт мне человечность? Мое дело вести флот. — Его тон не допускал никаких возражений. — Расходитесь по своим кораблям, господа!
Не успел он договорить, как раздался сигнал к отплытию — три резких залпа через равные промежутки и четвертый, раскатистый. До кораблей отчетливо донеслись насмешливые возгласы мусульманской толпы, солдат и горожан, собравшихся на высоком берегу, где ядра с галер не могли достать их.
Адмирал перевел хмурый пристальный взгляд на Просперо:
— На судно, синьор!
Но тот и не думал уходить.
— Позвольте мне, синьор, остаться и прочесать город в поисках наших людей.
— Да вы даже не знаете, живы ли они! — выкрикнул Джанеттино.
— Я не знаю, мертвы ли они. Лишь зная это, я мог бы удержаться от вылазки. — Он сделал шаг к планширу — перилам, ограждающим борт судна.
— Вы получили приказ, — строго напомнил ему адмирал. — Вы вернетесь на капитанский мостик и приготовите галеру к отплытию.
— Я на всю жизнь буду опозорен, если подчинюсь ему. Равно как и вы, синьор, опозорены вашим предательством.
— Я предал их? Ха! Оскорбления невежд не трогают меня. — Дориа взял себя в руки и попытался объясниться. — На борту этих кораблей у меня десять тысяч живых людей. Имею ли я право подвергать их опасности, чтобы спасти четыре сотни? Могу ли я рисковать императорским флотом, оставаясь здесь из-за людей, которые, возможно, уже мертвы? Разве, по-вашему, это подобает капитану? Стоит ли нам испытывать судьбу, чтобы быть зажатыми между корсарским флотом и неприятелем на берегу? О Бог, пошли мне терпение! Вы завоевали славу отважного мореплавателя, синьор Просперо. Единственное, что меня удивляет, как же вам это удалось.
Уязвленный Просперо ответил насмешкой на насмешку.
— Не убегая от опасности, как вы в Галатее.
Сказав это, он повернулся и спрыгнул вниз в поджидавшую шлюпку.
— Остановить его! — взревел Дориа.
Дон Алваро кинулся к борту, когда лодка быстро уходила прочь.
— Нет, нет, дон Просперо! — закричал он вслед. — Вы совершаете большую ошибку.
Даже испанец, склонный объяснить создавшееся положение недостатком прозорливости, пришел к убеждению, что в такой передряге ответственность командующего не оставляет адмиралу другого выбора.
Джанеттино гневно топнул ногой.
— Презренный, непокорный пес! Надеюсь, что это его конец. Нам следовало бы знать, что с этим заносчивым глупцом никогда не прийти к согласию. Пошлем его к черту!
Когда загрохотали ворота, поднимающие якоря, адмирал вспомнил, что обещал Джанне привезти Просперо домой целым и невредимым. Он положил конец злобным нападкам своего племянника.
— Не вредно бы тебе помнить, что именно твой промах довел до беды. Если бы ты выполнил задание на берегу, такого никогда бы не случилось. Иди и верни его, и, если будет нужно, даже силой.
Тонкие губы Джанеттино скривились.
— Смотрите! — ответил он и указал на восток.
Галеры корсаров уже покрыли четверть расстояния, отделявшего их от европейцев. Большие треугольные паруса были теперь прекрасно видны. Легко было подсчитать, что общим числом их не меньше шестидесяти.
— Можем ли мы медлить и дальше? — спросил Джанеттино. Разгневанный адмирал в смятении почесывал бороду.
Глава XVIII. ПЛЕННИК ДРАГУТА
Историки поразительно разноречивы во мнениях об этой экспедиции в Шершел. Впрочем, это им присуще. Льстивое произведение Лоренцо Капелло «Жизнь принца Андреа Дориа» представляет собой отчет, полный небылиц, оплаченный самим адмиралом и прославляющий его. Другие авторы, больше заинтересованные в истине, чем в сохранении доброго имени Дориа, основываются исключительно на фактах. А факты говорят, например, о том, что во время бегства из Шершела, — а это отступление и впрямь напоминало бегство, — направляемый Дориа флот мчался к Балеарским островам так стремительно, как только позволяли паруса и весла, в то время как флот Барбароссы преследовал его по пятам.
Но не весь флот Барбароссы участвовал в погоне, которая к тому же, с наступлением сумерек была прекращена. Драгут-реис с десятком своих галер отстал от берберского воинства и вошел в бухту Шершела, чтобы выяснить, что же там случилось.
Город был охвачен волнением, а в бухте отсутствовали корабли, за исключением одной императорской галеры с турецкими рабами, но без команды, которая могла бы ее защищать. Это была одна из трех галер, направившихся к молу, когда Просперо, отказавшись подчиниться приказу, сошел на берег. То было одно из его собственных судов, которое он оставил дожидаться своего возвращения. Двум другим кораблям с освобожденными христианскими невольниками Просперо разрешил отплыть с императорским флотом.
Этой неохраняемой галерой и завладел Драгут. Затем он высадился на сушу и во главе корсарского войска ворвался в город. Беспорядочное сражение увлекло его на восток, к старому римскому амфитеатру. Здесь он застал укрепившихся европейцев, окруженных солдатами Аликота — турками и арабами. Это был отряд Просперо, выросший на сотню человек за счет спасенных им испанцев.
Слава Драгута, принесшая ему гордый титул Меч Ислама, затмевала известность более жестокого и старого Аликота. Он велел канонирам, которые вытащили свои пушки из крепости на волах, чтобы обстрелять оставшуюся горстку захватчиков Шершела, не открывать огонь. Вместо этого он послал к амфитеатру трубача с белым флагом и предложением сдаться.
Просперо предоставил своим сторонникам самим принять решение. Видя привезенные пушки, многие из них уже воздавали молитвы Господу, ожидая мгновения, когда предстанут перед Ним. Они жадно ухватились за предложение жизни. И хотя ее будут омрачать лишения рабства, все же надежда на отдаленное освобождение поддержит их силы. Поэтому они побросали оружие и в суровой, молчаливой покорности вышли из укрытия. Мусульмане шумно окружили их, чтобы вести в тюрьму, где их станут содержать до тех пор, пока судьба каждого не будет определена в Сок-эль-Абиде.
Последним вышел Просперо, с горечью в сердце, с чувством вины перед своими сторонниками, которых он поставил в столь ужасное положение, и со злостью на Дориа, ставшего на его и их пути. Просперо был убежден, что, если он окажется на берегу, синьор Андреа, рыцарь Христова воинства, все же отсрочит отъезд и останется, чтобы взять его с собой. В своем поступке (надо признать, достаточно неразумном) он был движим честолюбием, порожденным родовой враждой между домами Адорно и Дориа. Позже он осознал, что долго обманывал себя, веря, что если уж его взяли в экспедицию, то прошла и вражда.
Просперо насупил брови при этих мыслях, которые были еще тяжелее, чем ожидание предстоящего заточения. Он выбрался из-под обломков амфитеатра и безразлично стал перед толпой, которая выкрикивала ругательства и потрясала саблями перед его лицом. Потом он различил фигуру командира в зеленом шелковом халате, схваченном на бедрах длинной перевязью, с которой свисал турецкий ятаган, украшенный золотом и костью. Тюрбан из зеленого шелка был надет на остроконечный шлем, сиявший как отполированное серебро. Драгут-реис, высокий, сильный и насмешливый, с раздвоенной черной бородой, орлиным носом, проницательным взглядом, пристально смотрел на него. Резко очерченные алые губы неожиданно разомкнулись, в улыбке обнажились крепкие белые зубы. Он выступил вперед, резко гаркнув: «Прочь! », отстранил в сторону тех, кто стоял у него на пути, подошел к Просперо с низким поклоном и поднес ладонь к бровям. Потом рассмеялся.
— Опять превратности войны, синьор Просперо! Он говорил на своеобразной смеси греческого, романских и тюркских языков. Такую речь в Средиземноморье мало-мальски понимали все.
— И превратности достаточно приятные, господин Драгут. Коль уж я пленник, слава Богу, что именно ваш.
Он расстегивал свой пояс, чтобы сдать оружие. Но Драгут остановил его. Из опыта общения с романцами командир корсаров знал об их рыцарских манерах. И теперь был рад случаю показать, что позаимствовал их. Это тешило его самолюбие и внушало мысль о превосходстве над грубыми пиратами, которыми он командовал.
— Нет-нет! — воскликнул он, взмахом руки предупреждая возможные возражения. — Оставь меч себе, дон Просперо. Истинным господам довольно и честного слова.
Просперо поклонился
— Вы великодушны, синьор Драгут.
— Я принимаю так, как принимают меня. Всегда. Когда я был вашим пленником, со мной обошлись вежливо, и, слава Аллаху, столь неожиданно попав в мои руки, ты тоже не будешь страдать от меня. Я никогда не думал, что встречу тебя среди сторонников этого старого негодяя Андреа.
— Опять же превратности войны. Всякое бывает в солдатской жизни.
— Все в руках Аллаха, — поправил его Драгут. — Он велит, что три тысячи дукатов, заплаченных за меня, теперь должны быть отработаны. А пока можешь считать себя моим гостем, дон Просперо.
Но не весь флот Барбароссы участвовал в погоне, которая к тому же, с наступлением сумерек была прекращена. Драгут-реис с десятком своих галер отстал от берберского воинства и вошел в бухту Шершела, чтобы выяснить, что же там случилось.
Город был охвачен волнением, а в бухте отсутствовали корабли, за исключением одной императорской галеры с турецкими рабами, но без команды, которая могла бы ее защищать. Это была одна из трех галер, направившихся к молу, когда Просперо, отказавшись подчиниться приказу, сошел на берег. То было одно из его собственных судов, которое он оставил дожидаться своего возвращения. Двум другим кораблям с освобожденными христианскими невольниками Просперо разрешил отплыть с императорским флотом.
Этой неохраняемой галерой и завладел Драгут. Затем он высадился на сушу и во главе корсарского войска ворвался в город. Беспорядочное сражение увлекло его на восток, к старому римскому амфитеатру. Здесь он застал укрепившихся европейцев, окруженных солдатами Аликота — турками и арабами. Это был отряд Просперо, выросший на сотню человек за счет спасенных им испанцев.
Слава Драгута, принесшая ему гордый титул Меч Ислама, затмевала известность более жестокого и старого Аликота. Он велел канонирам, которые вытащили свои пушки из крепости на волах, чтобы обстрелять оставшуюся горстку захватчиков Шершела, не открывать огонь. Вместо этого он послал к амфитеатру трубача с белым флагом и предложением сдаться.
Просперо предоставил своим сторонникам самим принять решение. Видя привезенные пушки, многие из них уже воздавали молитвы Господу, ожидая мгновения, когда предстанут перед Ним. Они жадно ухватились за предложение жизни. И хотя ее будут омрачать лишения рабства, все же надежда на отдаленное освобождение поддержит их силы. Поэтому они побросали оружие и в суровой, молчаливой покорности вышли из укрытия. Мусульмане шумно окружили их, чтобы вести в тюрьму, где их станут содержать до тех пор, пока судьба каждого не будет определена в Сок-эль-Абиде.
Последним вышел Просперо, с горечью в сердце, с чувством вины перед своими сторонниками, которых он поставил в столь ужасное положение, и со злостью на Дориа, ставшего на его и их пути. Просперо был убежден, что, если он окажется на берегу, синьор Андреа, рыцарь Христова воинства, все же отсрочит отъезд и останется, чтобы взять его с собой. В своем поступке (надо признать, достаточно неразумном) он был движим честолюбием, порожденным родовой враждой между домами Адорно и Дориа. Позже он осознал, что долго обманывал себя, веря, что если уж его взяли в экспедицию, то прошла и вражда.
Просперо насупил брови при этих мыслях, которые были еще тяжелее, чем ожидание предстоящего заточения. Он выбрался из-под обломков амфитеатра и безразлично стал перед толпой, которая выкрикивала ругательства и потрясала саблями перед его лицом. Потом он различил фигуру командира в зеленом шелковом халате, схваченном на бедрах длинной перевязью, с которой свисал турецкий ятаган, украшенный золотом и костью. Тюрбан из зеленого шелка был надет на остроконечный шлем, сиявший как отполированное серебро. Драгут-реис, высокий, сильный и насмешливый, с раздвоенной черной бородой, орлиным носом, проницательным взглядом, пристально смотрел на него. Резко очерченные алые губы неожиданно разомкнулись, в улыбке обнажились крепкие белые зубы. Он выступил вперед, резко гаркнув: «Прочь! », отстранил в сторону тех, кто стоял у него на пути, подошел к Просперо с низким поклоном и поднес ладонь к бровям. Потом рассмеялся.
— Опять превратности войны, синьор Просперо! Он говорил на своеобразной смеси греческого, романских и тюркских языков. Такую речь в Средиземноморье мало-мальски понимали все.
— И превратности достаточно приятные, господин Драгут. Коль уж я пленник, слава Богу, что именно ваш.
Он расстегивал свой пояс, чтобы сдать оружие. Но Драгут остановил его. Из опыта общения с романцами командир корсаров знал об их рыцарских манерах. И теперь был рад случаю показать, что позаимствовал их. Это тешило его самолюбие и внушало мысль о превосходстве над грубыми пиратами, которыми он командовал.
— Нет-нет! — воскликнул он, взмахом руки предупреждая возможные возражения. — Оставь меч себе, дон Просперо. Истинным господам довольно и честного слова.
Просперо поклонился
— Вы великодушны, синьор Драгут.
— Я принимаю так, как принимают меня. Всегда. Когда я был вашим пленником, со мной обошлись вежливо, и, слава Аллаху, столь неожиданно попав в мои руки, ты тоже не будешь страдать от меня. Я никогда не думал, что встречу тебя среди сторонников этого старого негодяя Андреа.
— Опять же превратности войны. Всякое бывает в солдатской жизни.
— Все в руках Аллаха, — поправил его Драгут. — Он велит, что три тысячи дукатов, заплаченных за меня, теперь должны быть отработаны. А пока можешь считать себя моим гостем, дон Просперо.