Страница:
Лучший способ самозащиты был, по сути дела подсказан ему Ломеллино. Он помнил, что именно тот проворчал, когда Филиппино потребовал плеть на борту «Моры»: «Хватит и того, что ты готов стащить его выкуп! » Он помнил и еще кое-что. По иронии судьбы, благодаря своей незавидной участи, Просперо в итоге получил некое преимущество перед другими пленниками. В отличие от всех остальных, плененных возле Амальфи, он не был связан честным словом. Когда его освобождали от цепей, это важное обстоятельство просто упустили из виду. Единственное, что удержало его от немедленного прыжка за борт и попытки вплавь достичь берега, это уверенность в том, что его сразу же заметят и поймают. Но при некотором везении такая попытка могла увенчаться успехом в одну из темных ночей, когда галеры бросят якорь в порту. Он мог также попробовать обратиться к помощи Ломеллино, передав тому письменное обещание выкупа.
Все эти возможности он тщательно взвешивал. Судьба, однако, распорядилась так, что принятое в итоге решение оказалось чем-то средним между двумя этими возможностями. И произошло это, лишь когда они достигли пункта своего назначения, оказавшегося вовсе не Генуей, а заливом Специя. Замок Леричи величественно господствовал над прекрасной местностью, он составлял как бы единое целое с мысом, на котором покоился его мощный фундамент. Именно сюда, в эту цитадель, и удалился Дориа, уйдя от дел и дожидаясь нового поворота событий, который внесет большую определенность.
Галеры стали на якорь у мыса в уже сгущавшихся летних сумерках. С флагмана был передан приказ капитанам галер сойти на берег вместе с офицерами, взятыми в плен при Амальфи. Там всем им предстояло дожидаться Андреа Дориа.
Ломеллино, как и все остальные, тоже получил этот приказ, а Просперо был среди тех, кого приказ касался. Столь неожиданная перемена требовала немедленного принятия решения. И Просперо его принял. Он стоял рядом с Ломеллино у входа в капитанскую каюту, когда тот отдал команду надсмотрщику укомплектовать гребцами шестивесельный баркас.
Готовясь сойти на берег, Ломеллино накинул на плечи алый плащ, поскольку внезапно налетел ветер и стало прохладно.
На юте только что зажгли три больших фонаря, расположенных выше и чуть позади капитанской каюты. Сама она, однако, находилась в тени, так же как и палуба перед входом. Силуэты двух стоявших там людей казались совсем черными.
Просперо сказал очень тихо, почти неслышно:
— Меня не очень тянет в Леричи.
— Почему? Там, по крайней мере, есть нормальный ночлег.
— И поэтому я крепко усну… В том-то и дело. Адорно вполне может заснуть вечным сном на ложе, приготовленном Дориа.
Ломеллино шумно вздохнул и повернулся, вглядываясь в силуэт Просперо. Лицо его омрачилось.
— Это чудовищная фантазия.
— Возможно, и впрямь чудовищная. Но фантазия ли? Ослабнет ли та жгучая ненависть, что приковала меня к веслу, под мощным напором моих спасителей?
— Ненависть будет, по крайней мере, обуздана. Если, конечно, вам и впрямь что-то угрожает. Но Дориа — не убийцы.
— Возможно, нет… пока. Но могут завтра стать ими. Я скорее готов довериться вам, синьор Никколо. Я ваш пленник, а не Филиппино, почему же вы боитесь потребовать то, что принадлежит вам по праву?
— Боюсь?! — проревел Ломеллино.
— А если нет, то назначьте выкуп. Или я должен сделать это сам? Две тысячи дукатов вас устроят?
— Две тысячи дукатов! Клянусь плотью Господа нашего, дорого же вы себя оцениваете!
— Естественно. Так вы согласны?
— Спокойнее, спокойнее, друг мой. Кто заплатит выкуп?
— Банк Святого Георгия. Я оставлю вам расписку прямо сейчас, прежде чем мы расстанемся.
Ломеллино усмехнулся и вздохнул.
— Поверьте, я был бы рад расстаться таким образом. Но… Вы сказали, что я боюсь отстаивать свои права, и тому есть причина. С Андреа Дориа шутки плохи.
— Вы хотите сказать, что отказываетесь? В таком случае мне придется поехать в замок, не так ли?
— Увы! Я ничем не могу вам помочь.
— Жаль. Но будь, что будет. Одну минуту. — И он отступил в глубь каюты, будто что-то там оставил. Из темной глубины покоев до капитана донесся изумленный возглас: — Как? Это еще что такое?
Ломеллино прошел за ним в сумрачный угол.
— Что случилось?
— Я не могу найти… — Он не сказал, что именно, и только расхаживал из угла в угол!
— Подождите, я зажгу свет.
— Не надо! — Теперь Просперо стоял за спиной Ломеллино, и внезапно капитан «Моры» почувствовал, как руки пленника сдавили ему горло, а колено уперлось в позвоночник. — То, что я собираюсь проделать, лучше получается в темноте.
Могучие руки сжали его, будто тиски. Ломеллино не мог ни шевельнуться, ни подать голос. Он почувствовал, как Просперо свободной рукой подлез под его плащ в поисках кинжала. Полузадушенный Ломеллино безуспешно пытался руками помешать нападавшему.
— Мне немного неловко, — пробормотал Просперо, — обращаться с вами столь бестактным образом. Право, лучше бы вы взяли дукаты, поскольку я не собираюсь ночевать в Леричи ни при каких обстоятельствах.
Он оттащил свою жертву в угол каюты, к люку, ведущему в нижний отсек, который он открыл, едва вошел в каюту сам. В течение нескольких, казавшихся вечностью секунд, когда замысел его висел на волоске и все могло раскрыться, Просперо изо всех сил сжимал горло Ломеллино, пока тот не обмяк и не повис на руках нападавшего. Тут же ослабив хватку, Просперо положил бесчувственное тело на палубу.
На мгновение он опустился на колени, чтобы удостовериться, что капитан еще жив. Затем быстро снял капитанский пояс и меч, развязал и снял плащ, а перевязью стянул руки жертвы за спиной. Он подтащил Ломеллино к зияющему люку. Вставлять капитану кляп он не стал: на это ушло бы слишком много времени, а Просперо не мог мешкать. Нужно было воспользоваться беспамятством капитана. Он бережно спустил тело по ступенькам, и обмякший Ломеллино остался сидеть у основания трапа. Закрыв люк, Просперо схватил плащ и портупею капитана, накинул плащ на плечи и уже на ходу застегнул пряжку портупеи.
Все нападение от начала до конца заняло не больше трех минут.
Надсмотрщик, дожидавшийся на нижней палубе, увидел высокую фигуру в плаще и плоской шапке, вышедшую из каюты и лениво спускающуюся по ступенькам. Алый плащ сверкнул в свете фонарей. Одна его пола закрывала нижнюю часть лица Просперо.
Надсмотрщик шагнул к нему.
— Все готово, капитан.
— Тогда — вперед, — произнес приглушенный голос. Взмахом руки Просперо приказал надсмотрщику следовать за ним. Тот спустился по кормовому трапу в баркас и взялся за румпель. Просперо занял место рядом с ним. Надсмотрщик ждал.
— А мессер Просперо? — поинтересовался он.
— Отчаливай! — послышалась из-под плаща резкая команда. Если все это и показалось надсмотрщику странным, он почел за лучшее воздержаться от замечаний.
Баркас оттолкнули от борта галеры, весла вставили в уключины, и суденышко направилось к берегу. Примерно на полпути, менее чем в четверти мили от галер Филиппино, кормовые огни которых были едва видны в ночи, человек в плаще потянулся и схватил лежащую на румпеле руку надсмотрщика.
— Поворачивай! — раздался приказ.
— Поворачивать? — переспросил надсмотрщик.
— Делай, что велят. И поживее.
Он опустил плащ. Лицо его казалось просто серым пятном в темноте, но что-то в его форме, возможно, отсутствие бороды, заставило надсмотрщика податься вперед и вглядеться внимательнее. Он тут же с проклятием вскочил на ноги, в точности исполнив то, что нужно было Просперо. Стоящего гораздо проще столкнуть за борт, и надсмотрщик немедленно туда полетел, не успев произнести и слова. Изумленные рабы побросали весла.
Просперо, уже стоящий там, где еще мгновение назад был надсмотрщик, изо всех сил навалился на руль.
— А теперь гребите, ребята! — воскликнул он. — Гребите к свободе. И гните спины так, как еще никогда не гнули. За нами будет погоня, и если они сумеют нас схватить, то всем нам гореть в аду. Налегайте, ребята!
В дальнейших объяснениях не было нужды. Послышался неуверенный смешок, а потом все шестеро гребцов принялись в один голос браниться по-испански. И тут же они, будто одержимые, навалились на весла, а Просперо крепко вцепился в руль.
Из воды раздались проклятия надсмотрщика, перемежавшиеся воплями о помощи. В ответ он получил лишь насмешки и издевательства от рабов, уже почуявших запах свободы.
— Вот теперь и поработай своим кнутом, сукин сын.
— Плыви, плыви, падаль.
— Чтоб ты потонул и был проклят, ублюдок!
Так продолжалось до тех пор, пока пловец еще мог их слышать. Лодка держала курс в открытое море.
Просперо бросил взгляд через плечо. По палубе «Моры» судорожно метались огоньки факелов.
Глава VIII. ГОРОД СМЕРТИ
Все эти возможности он тщательно взвешивал. Судьба, однако, распорядилась так, что принятое в итоге решение оказалось чем-то средним между двумя этими возможностями. И произошло это, лишь когда они достигли пункта своего назначения, оказавшегося вовсе не Генуей, а заливом Специя. Замок Леричи величественно господствовал над прекрасной местностью, он составлял как бы единое целое с мысом, на котором покоился его мощный фундамент. Именно сюда, в эту цитадель, и удалился Дориа, уйдя от дел и дожидаясь нового поворота событий, который внесет большую определенность.
Галеры стали на якорь у мыса в уже сгущавшихся летних сумерках. С флагмана был передан приказ капитанам галер сойти на берег вместе с офицерами, взятыми в плен при Амальфи. Там всем им предстояло дожидаться Андреа Дориа.
Ломеллино, как и все остальные, тоже получил этот приказ, а Просперо был среди тех, кого приказ касался. Столь неожиданная перемена требовала немедленного принятия решения. И Просперо его принял. Он стоял рядом с Ломеллино у входа в капитанскую каюту, когда тот отдал команду надсмотрщику укомплектовать гребцами шестивесельный баркас.
Готовясь сойти на берег, Ломеллино накинул на плечи алый плащ, поскольку внезапно налетел ветер и стало прохладно.
На юте только что зажгли три больших фонаря, расположенных выше и чуть позади капитанской каюты. Сама она, однако, находилась в тени, так же как и палуба перед входом. Силуэты двух стоявших там людей казались совсем черными.
Просперо сказал очень тихо, почти неслышно:
— Меня не очень тянет в Леричи.
— Почему? Там, по крайней мере, есть нормальный ночлег.
— И поэтому я крепко усну… В том-то и дело. Адорно вполне может заснуть вечным сном на ложе, приготовленном Дориа.
Ломеллино шумно вздохнул и повернулся, вглядываясь в силуэт Просперо. Лицо его омрачилось.
— Это чудовищная фантазия.
— Возможно, и впрямь чудовищная. Но фантазия ли? Ослабнет ли та жгучая ненависть, что приковала меня к веслу, под мощным напором моих спасителей?
— Ненависть будет, по крайней мере, обуздана. Если, конечно, вам и впрямь что-то угрожает. Но Дориа — не убийцы.
— Возможно, нет… пока. Но могут завтра стать ими. Я скорее готов довериться вам, синьор Никколо. Я ваш пленник, а не Филиппино, почему же вы боитесь потребовать то, что принадлежит вам по праву?
— Боюсь?! — проревел Ломеллино.
— А если нет, то назначьте выкуп. Или я должен сделать это сам? Две тысячи дукатов вас устроят?
— Две тысячи дукатов! Клянусь плотью Господа нашего, дорого же вы себя оцениваете!
— Естественно. Так вы согласны?
— Спокойнее, спокойнее, друг мой. Кто заплатит выкуп?
— Банк Святого Георгия. Я оставлю вам расписку прямо сейчас, прежде чем мы расстанемся.
Ломеллино усмехнулся и вздохнул.
— Поверьте, я был бы рад расстаться таким образом. Но… Вы сказали, что я боюсь отстаивать свои права, и тому есть причина. С Андреа Дориа шутки плохи.
— Вы хотите сказать, что отказываетесь? В таком случае мне придется поехать в замок, не так ли?
— Увы! Я ничем не могу вам помочь.
— Жаль. Но будь, что будет. Одну минуту. — И он отступил в глубь каюты, будто что-то там оставил. Из темной глубины покоев до капитана донесся изумленный возглас: — Как? Это еще что такое?
Ломеллино прошел за ним в сумрачный угол.
— Что случилось?
— Я не могу найти… — Он не сказал, что именно, и только расхаживал из угла в угол!
— Подождите, я зажгу свет.
— Не надо! — Теперь Просперо стоял за спиной Ломеллино, и внезапно капитан «Моры» почувствовал, как руки пленника сдавили ему горло, а колено уперлось в позвоночник. — То, что я собираюсь проделать, лучше получается в темноте.
Могучие руки сжали его, будто тиски. Ломеллино не мог ни шевельнуться, ни подать голос. Он почувствовал, как Просперо свободной рукой подлез под его плащ в поисках кинжала. Полузадушенный Ломеллино безуспешно пытался руками помешать нападавшему.
— Мне немного неловко, — пробормотал Просперо, — обращаться с вами столь бестактным образом. Право, лучше бы вы взяли дукаты, поскольку я не собираюсь ночевать в Леричи ни при каких обстоятельствах.
Он оттащил свою жертву в угол каюты, к люку, ведущему в нижний отсек, который он открыл, едва вошел в каюту сам. В течение нескольких, казавшихся вечностью секунд, когда замысел его висел на волоске и все могло раскрыться, Просперо изо всех сил сжимал горло Ломеллино, пока тот не обмяк и не повис на руках нападавшего. Тут же ослабив хватку, Просперо положил бесчувственное тело на палубу.
На мгновение он опустился на колени, чтобы удостовериться, что капитан еще жив. Затем быстро снял капитанский пояс и меч, развязал и снял плащ, а перевязью стянул руки жертвы за спиной. Он подтащил Ломеллино к зияющему люку. Вставлять капитану кляп он не стал: на это ушло бы слишком много времени, а Просперо не мог мешкать. Нужно было воспользоваться беспамятством капитана. Он бережно спустил тело по ступенькам, и обмякший Ломеллино остался сидеть у основания трапа. Закрыв люк, Просперо схватил плащ и портупею капитана, накинул плащ на плечи и уже на ходу застегнул пряжку портупеи.
Все нападение от начала до конца заняло не больше трех минут.
Надсмотрщик, дожидавшийся на нижней палубе, увидел высокую фигуру в плаще и плоской шапке, вышедшую из каюты и лениво спускающуюся по ступенькам. Алый плащ сверкнул в свете фонарей. Одна его пола закрывала нижнюю часть лица Просперо.
Надсмотрщик шагнул к нему.
— Все готово, капитан.
— Тогда — вперед, — произнес приглушенный голос. Взмахом руки Просперо приказал надсмотрщику следовать за ним. Тот спустился по кормовому трапу в баркас и взялся за румпель. Просперо занял место рядом с ним. Надсмотрщик ждал.
— А мессер Просперо? — поинтересовался он.
— Отчаливай! — послышалась из-под плаща резкая команда. Если все это и показалось надсмотрщику странным, он почел за лучшее воздержаться от замечаний.
Баркас оттолкнули от борта галеры, весла вставили в уключины, и суденышко направилось к берегу. Примерно на полпути, менее чем в четверти мили от галер Филиппино, кормовые огни которых были едва видны в ночи, человек в плаще потянулся и схватил лежащую на румпеле руку надсмотрщика.
— Поворачивай! — раздался приказ.
— Поворачивать? — переспросил надсмотрщик.
— Делай, что велят. И поживее.
Он опустил плащ. Лицо его казалось просто серым пятном в темноте, но что-то в его форме, возможно, отсутствие бороды, заставило надсмотрщика податься вперед и вглядеться внимательнее. Он тут же с проклятием вскочил на ноги, в точности исполнив то, что нужно было Просперо. Стоящего гораздо проще столкнуть за борт, и надсмотрщик немедленно туда полетел, не успев произнести и слова. Изумленные рабы побросали весла.
Просперо, уже стоящий там, где еще мгновение назад был надсмотрщик, изо всех сил навалился на руль.
— А теперь гребите, ребята! — воскликнул он. — Гребите к свободе. И гните спины так, как еще никогда не гнули. За нами будет погоня, и если они сумеют нас схватить, то всем нам гореть в аду. Налегайте, ребята!
В дальнейших объяснениях не было нужды. Послышался неуверенный смешок, а потом все шестеро гребцов принялись в один голос браниться по-испански. И тут же они, будто одержимые, навалились на весла, а Просперо крепко вцепился в руль.
Из воды раздались проклятия надсмотрщика, перемежавшиеся воплями о помощи. В ответ он получил лишь насмешки и издевательства от рабов, уже почуявших запах свободы.
— Вот теперь и поработай своим кнутом, сукин сын.
— Плыви, плыви, падаль.
— Чтоб ты потонул и был проклят, ублюдок!
Так продолжалось до тех пор, пока пловец еще мог их слышать. Лодка держала курс в открытое море.
Просперо бросил взгляд через плечо. По палубе «Моры» судорожно метались огоньки факелов.
Глава VIII. ГОРОД СМЕРТИ
Всю ночь напролет эти люди, воодушевленные надеждой, гребли так, как никогда не гребли под ударами кнута.
Примерно в миле от берега Просперо повернул баркас на запад и повел его вдоль береговой линии. Целью его была Генуя. Он отнюдь не преуменьшал опасности, подстерегающие их в пути и на месте назначения. Но у него не было выбора: он не смог бы обойтись без помощи друзей в Генуе. На портупее, которую он отобрал у Ломеллино, кроме меча и кинжала, висел еще и мешочек, в котором Просперо нашел золотую шкатулку для сладостей, тетрадь и шесть дукатов. Они-то ему потребуются сразу. Он хотел попробовать присоединиться к принцу Оранскому, идущему во Флоренцию, а заодно повидать свою матушку.
Гребцы так усердствовали, что на заре баркас уже подходил к заливу, где в складках холмистого берега прятался Лаванто. Море за кормой, окрашенное багрянцем рассвета, было чистым. Никаких признаков погони.
Они причалили в Лаванто. Просперо сошел на берег и зашагал в просыпающуюся деревню. Он разбудил все еще дремавших хозяев таверны и лавки и, когда вернулся на баркас, его сопровождал мальчик-носильщик, нагруженный хлебом, флягами с вином и полудюжиной рубах и шапок для людей, вся одежда которых состояла из холщовых кальсон. Он нес также пару пил, которыми собирался распилить кандалы на ногах гребцов.
Когда баркас покинул залив и огибал мыс, один из гребцов с тревогой показал за корму. На горизонте появился парус. Усиливающийся утренний бриз подгонял галеру, идущую следом.
Несомненно, погоню за ними выслали по всем направлениям. Это вполне мог быть один из кораблей преследователей.
Просперо, обрадовавшись бризу, приказал поднять треугольный парус. Ветер легко гнал баркас, а усталые люди ели, пили и освобождались от кандалов.
Когда они сделали все это, то были уже напротив деревни Бонассола, расположившейся над бухтой и сиявшей белизной домов на фоне серо-зеленых оливковых деревьев.
Их быстро догоняла галера, она была уже милях в трех за кормой. Меньше чем через час их настигнут. Конечно, если это погоня, а такое не исключено. Это был бы конец. Рабов запорют до смерти. Что касается самого Просперо, то даже влияние дель Васто не спасет его.
— Мы должны повернуть к берегу, — решил Просперо ко всеобщему облегчению.
На золотом пляже у Бонассолы он разделил свои скудные средства, по полдуката на каждого, получив в ответ благодарность и благословения. Когда гребцы, облобызав его руки, разошлись, он в одиночестве поднялся в деревню. Там он нанял мула и проехал на нем миль двадцать вдоль побережья до самого Кьявари, где сменил мула на почтовую лошадь. С наступлением сумерек он был под стенами Генуи.
Звон к вечерней молитве Пресвятой Деве Марии уже раздавался с башен, когда Просперо приближался к Порто-дель-Арко. Он подстегнул кобылу, чтобы миновать ворота прежде, чем они закроются. Невдалеке от него раздался звук другого колокола, резкий и настойчивый, словно полный угрозы В колокол бил человек, ведущий несколько запряженных в высокую повозку мулов. Сзади шли двое со странными, похожими на кошки орудиями в руках.
— Ты что, не слышал колокола? — проворчал один из них и, не дожидаясь ответа, потащился дальше.
Часовой, отдыхавший на ступенях караульного дома, без любопытства посмотрел на Просперо. Никто не окликнул его. В то время, как вся Италия была объята огнем войны, здесь, в Генуе, казалось, вообще о ней не знали.
Просперо ехал по Виа-Джулия, мимо Сан Доминико, по Кампетта, потом — по суживающимся улочкам, карабкающимся вверх к Сан-Сиро, где жил Шипьоне де Фиески, на которого он сейчас рассчитывал. По мере продвижения его охватывало гнетущее ощущение неестественной атмосферы в городе, практически парализованном и безжизненном. Ощущение это возникло не только из-за безлюдности улиц, но еще и потому, что те, кого он встречал, двигались с поспешностью диких животных, стремящихся поскорее укрыться от врага. В этот теплый летний вечер на улице не было ни прохожих, ни гуляк, ни праздных компаний. Эхо от копыт его лошади лишь делало заметнее могильную тишину города. Наступающую темноту немного развеяли огни загоревшихся окошек и свет, лившийся из гостеприимно распахнутых дверей. Даже гостиницы казались вымершими, кроме одной, что у Сан Доминико. Слепящий свет ее окон и буйное веселье выплескивались на черную пустую улицу. По крайней мере, здесь были живые и веселые люди, хотя Просперо показалось, что ликование их несколько чрезмерно. Шум резал его обострившийся слух, действовал на нервы, что, конечно, объяснялось общим состоянием романтической души Просперо. В этом веселье было что-то святотатственное. Просперо мысленно уподобил его хохоту упырей в покойницкой. И в этом он оказался существенно ближе к истине, чем смел предполагать.
Он выехал на площадь, где все было тихо. Лошадь под ним внезапно приостановилась и свернула, чтобы обойти распростертое на земле тело человека. Просперо натянул поводья, спешился и наклонился над ним. Убедившись, что лежавший уже окоченел, он выпрямился.
Через площадь быстро шел человек. Единственное живое существо в поле зрения.
— Послушайте, — позвал его Просперо, — здесь лежит мертвый. Прохожий даже не повернулся.
— Он пролежит теперь до утра, — отозвался он и загадочно добавил:
— Они уже ушли.
Просперо этот ответ показался скорее бессмысленным, чем циничным. Он задумчиво смотрел вслед быстро удалявшемуся прохожему. Неужели при французском правительстве улицы не патрулируются? Потом ему пришло в голову, что, разбудив сейчас весь квартал, он не сможет уйти от расспросов. А этого ему совсем не хотелось. Поэтому он снова сел на лошадь и продолжил путь.
Наконец он добрался до дворца Фиески на Сан-Сиро. Тот был погружен в темноту, а широкие двери, обычно распахнутые, сейчас были наглухо закрыты. Просперо поднял камень и стал колотить им в дверь, но ответило ему лишь эхо. Подождав несколько минут, он вновь постучал, и наконец внутри послышались шаркающие шаги. Лязг открываемого запора прозвучал в тишине, как выстрел, и в большой двери открылась дверца поменьше. Лицо Просперо осветили фонарем, и послышался надтреснутый старческий голос:
— Что вам надо?
— О, небо! Ну и гостеприимство! — сказал Просперо. — Я ищу мессера Шипьоне. Он здесь?
— Здесь? Мессер Шипьоне? С какой стати? Иисус, Мария! Кто вы такой, чтобы задавать подобные вопросы?
— Я буду вам благодарен, если вы для начала ответите мне.
— Так вот что, господин хороший, мессер Шипьоне уехал, как нынче делают все.
— Уехал? Куда?
— Куда? Откуда мне знать? Возможно, в Лаванью или в свой загородный дом в Аккуи. А может, подальше. И как вам в голову пришло искать его здесь?
— Во имя Господа, что здесь происходит, что с вами всеми случилось?
— Случилось? — старик презрительно усмехнулся. — Вы что, с луны свалились?
Он вышел из узкой двери и поднял фонарь так, что тот осветил двери напротив.
— Видите это?
Но Просперо ничего не видел.
— Видите — что? — спросил он.
И опять послышалось то же хихиканье вампира.
— Крест, благородный господин. Крест.
Просперо присмотрелся внимательнее. На противоположной двери он смутно различил крест, грубо намалеванный чем-то красным.
— Ну, крест. И что же? — переспросил он.
— Что же? Иисус, Мария! Зараженный дом! Чума! Они все мертвы.
— Чума? — Просперо похолодел. — У вас чума?
— Господь ниспослал ее нам, как ниспослал он пламень на Содом и Гоморру, устав от грехов человеческих. Говорят, она пришла из Неаполя, куда была ниспослана в наказание этим безбожным бандитам за то, что они посягнули на святыни Рима и самого папу. Многие удрали, как мессер Шипьоне, как будто можно избежать кары Божьей. Мессер Тривальзио и его французы заперлись в Кастеллетто, как будто стены могут остановить гнев Господа. Поверьте, благородный господин, вы прибыли в Геную в недобрый час. Здесь остались лишь мертвецы, которым все безразлично, да бедняки вроде меня, которым некуда деться. — Он снова недобро хихикнул и повернулся, чтобы войти в дом. — Идите с Богом, благородный господин. Идите с Богом.
Но Просперо остался. Даже когда дверь уже закрылась, он все еще стоял, прислушиваясь к удаляющемуся шарканью. Наконец он стряхнул оцепенение, вскочил в седло и с брезгливостью человека, попавшего в нечистое место, тронулся сквозь мрак вниз, к воде, по крутым, узким и опасным улочкам.
Лошадь ему следовало оставить в конюшне «Мерканти». Постоялый двор выходил на набережную с тем же названием. Между ним и гостиницей в Кьявари, где Просперо взял лошадь, была почтовая связь.
Поскольку друга, от которого он мог получить помощь, не было в Генуе, и все остальные, к кому он мог обратиться, скорее всего тоже отсутствовали, а городские ворота в этот час были уже заперты, Просперо вряд ли удалось бы выбраться из этого некрополя note 17. Оставалось лишь надеяться на ночлег в гостинице «Мерканти». Утро вечера мудренее.
Он медленно спускался к воде, лошадь оскальзывалась на крутом спуске и изредка останавливалась, дрожа. Просперо никого не встретил. Лишь дважды эта кладбищенская тишь нарушалась жалобными воплями из домов, мимо которых он проезжал.
Наконец он выбрался из мрака узких и крутых улочек на широкую набережную. Над морем поднимался месяц. В его слабом сиянии старый мол черной громадой выделялся на фоне мерцающей воды. За ним виднелись высокие мачты галеонов и немного уступавшие им по высоте рангоуты note 18 галер. Обычно здесь даже в ночные часы кипела жизнь, и теперь тоже наблюдались какие-то признаки активности. Просперо встречал странных прохожих, приветствовавших его и тут же исчезавших в темноте. Примерно на расстоянии половины полета стрелы в темноте виднелся желтый ромб. Это был фонарь, освещавший набережную Мерканти и стоявшие на приколе лодки. Он услышал гвалт неожиданно веселых голосов, обрывки песен, бренчание какого-то струнного инструмента. Похоже, это и была гостиница «Мерканти». По крайней мере, здесь были люди, хотя Просперо не мог бы поручиться, что пируют не смертники. Вновь (и гораздо отчетливее, чем раньше, ибо теперь он знал правду) Просперо услышал в этом гвалте голоса вампиров, веселящихся на кладбище чудовищ. Он спешился и отвел лошадь в стойло. Первоначальное впечатление еще более усилилось, когда он воочию увидел компанию.
До сих пор, как он знал, в этой гостинице останавливался люд побогаче, имеющий прямое отношение к портовым делам. Это были купцы, офицеры с заходивших в порт кораблей, судовладельцы, даже аристократы, чьи интересы были связаны с морем. Женщин здесь никогда не бывало. Во всяком случае, в общих местах. Но нынче ночью тех, кто собрался здесь вокруг стола на козлах, можно было причислить лишь к подонкам общества. Лучшие из них были надсмотрщиками с галер и из публичных домов, худшие — портовыми бродягами и проститутками. Они есть в любом порту, но обычно не осмеливаются показаться в таком месте, как «Мерканти».
Все они веселились при свете чадящих светильников, свисающих с потолка. Веселье было шумным, истеричным, в нем чувствовались страх и бравада. Это был смех сквозь слезы, громкий и пустой. Так обычно мужчины гонят от себя панику и страх, когда поднимают руку на своих богов. «Они смеялись бы и в аду», — подумал Просперо.
Бледный и худой юнец, оседлав стол, бренчал на лютне, а две женщины нестройно исполняли похабные куплеты. Появление Просперо привело к некоторому замешательству в рядах гуляк. Песня оборвалась, стихли хохот и болтовня. Компания уставилась на незнакомца, который в этом злачном месте выглядел как существо из иного мира. Он все еще был облачен в пышные одежды дель Васто из черной камки и ярко-алый плащ Ломеллино.
Некоторое время стояла тишина. Затем последовал новый, еще более громкий взрыв буйного веселья. Гуляки кинулись приветствовать Просперо, звеня стаканами и с грохотом опрокидывая табуреты. Его приглашали присоединиться к их кружку, бросая злобные взгляды.
— Назад! — осадил он их. — В каком круге ада я нахожусь? Кто-то громко захохотал. Другие заворчали. Остальные, вцепившись в его плащ, поволокли Просперо за собой. В этот миг, стремительно рассекая толпу, появился Маркантонио, грузный, пышущий жаром мужчина, хозяин гостиницы. Он явно не благоволил к своим постояльцам. В одно мгновение он расчистил для себя пространство и подался вперед, чтобы рассмотреть вновь прибывшего. От возбуждения он обливался потом.
— Господин Просперо! Господин Просперо!
— Что за шабаш тут у вас в «Мерканти»? Громоподобный голос сменился жалобными стенаниями.
— Нынче других клиентов не сыскать. Вы вернулись в недобрый час, синьор. Но, умоляю вас, идите за мной. Наверху есть комнаты. Весь мой дом в вашем распоряжении. Это большая честь для меня. Идите за мной, синьор, идите.
Маркантонио повел его через длинный зал, расчищая дорогу угрозами и взмахами своих ручищ, словно отгоняя паразитов. Жестикулируя и гримасничая, кутилы дали им пройти, что вызвало новый приступ хохота. Благородный господин, издевались они, слишком знатен для подобной компании. Может, чума собьет с него спесь? Вот погодите, появятся у него бубоны, тогда-то он вспомнит, что является таким же смертным, как и ничтожнейший из людей. Чума всех уравняет. Да здравствует чума!
Наконец Просперо выбрался из этой гнусной толпы и, ведомый служанкой со свечой, поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Маркантонио следовал за ним. Он вошел в хорошо обставленную, просторную, но невероятно жаркую и душную комнату, окна которой были плотно прикрыты.
Девушка зажгла свечи в медных светильниках на столе. Маркантонио, вытирая красное лицо, страдальчески посмотрел на Просперо.
— Спаси нас Бог! Тяжелые испытания свалились на нас.
— А Генуя под сенью смерти впадает в разврат! Что ж, это весьма логично.
— Сейчас все перевернулось с ног на голову, господин. Люди изменились.
— И превратились в свиней, как я понимаю.
— Простите их, господин. Они потеряли разум от ужаса. Они пытаются утопить страх в пьянстве и дебошах. Помоги нам Бог. Тяжелые настали времена, когда мессер Дориа привел сюда французов, чтобы править нами. Сколько дураков послушало и поддержало его! А потом они прокляли все на свете и мечтают вернуться к тем временам, когда отец вашего благородия был здесь дожем. Господь да упокой его душу! — Маркантонио прервал себя. — А теперь — эта ужасная чума, посланная нам за наши грехи! Но вы приказывайте, ваше благородие! Чего желаете?
Нынче вечером он хотел только есть и спать. Завтра он отдаст дальнейшие указания.
Требуемое было немедленно предоставлено. Окна открыли настежь, чтобы впустить свежий воздух, несмотря на предрассудок, что так можно подхватить чуму. Ужин ему подали с извинениями за низкое качество. В лучшие времена хозяин всегда гордился своей кухней. Постелили ему в соседней комнате.
Эуфемии, девушке, светившей им, было приказано остаться на случай, если господину что-либо потребуется. Это была молодая черноволосая толстушка. Влажный алый рот улыбался, взгляд черных с поволокой глаз был призывен. Она была чрезвычайно усердна в стремлении угодить. Девушка налила ему воды для умывания, добавив туда уксус и уверив, что это — хорошее средство от заразы. Ему нужно быть осторожнее, и она поможет. Тут Эуфемия положила тлеющий уголь на медное блюдо и стала окуривать комнату ароматным дымом каких-то трав. О себе она сообщила, что не боится инфекции, так как носит амулет, освященный на гробе Иоанна Крестителя в церкви Святого Лоренцо. Ни за какие сокровища она не расстанется с ним. Но за исключением амулета его благородие может получить все, что ему угодно, из принадлежащего ей, уверила она, и призывная улыбка, и томный взгляд бархатных глаз девушки не оставили у него никакого сомнения относительно ее веры в силу талисмана. Она была абсолютно убеждена, что даже распутство не ослабит его действия.
Эуфемия ждала Просперо у стола. На ужин был подан вареный козленок. Девушка сказала, что это самая безопасная еда, которую только можно предложить его благородию, и повторила извинения Маркантонио. Козленок, на всякий случай, был сварен с уксусом. В конце трапезы она заставила Просперо выпить еще вина и показала ему пример, без разрешения налив себе. Она знала, что вино — терпкое и кислое, но это даже лучше: чума не возьмет.
Примерно в миле от берега Просперо повернул баркас на запад и повел его вдоль береговой линии. Целью его была Генуя. Он отнюдь не преуменьшал опасности, подстерегающие их в пути и на месте назначения. Но у него не было выбора: он не смог бы обойтись без помощи друзей в Генуе. На портупее, которую он отобрал у Ломеллино, кроме меча и кинжала, висел еще и мешочек, в котором Просперо нашел золотую шкатулку для сладостей, тетрадь и шесть дукатов. Они-то ему потребуются сразу. Он хотел попробовать присоединиться к принцу Оранскому, идущему во Флоренцию, а заодно повидать свою матушку.
Гребцы так усердствовали, что на заре баркас уже подходил к заливу, где в складках холмистого берега прятался Лаванто. Море за кормой, окрашенное багрянцем рассвета, было чистым. Никаких признаков погони.
Они причалили в Лаванто. Просперо сошел на берег и зашагал в просыпающуюся деревню. Он разбудил все еще дремавших хозяев таверны и лавки и, когда вернулся на баркас, его сопровождал мальчик-носильщик, нагруженный хлебом, флягами с вином и полудюжиной рубах и шапок для людей, вся одежда которых состояла из холщовых кальсон. Он нес также пару пил, которыми собирался распилить кандалы на ногах гребцов.
Когда баркас покинул залив и огибал мыс, один из гребцов с тревогой показал за корму. На горизонте появился парус. Усиливающийся утренний бриз подгонял галеру, идущую следом.
Несомненно, погоню за ними выслали по всем направлениям. Это вполне мог быть один из кораблей преследователей.
Просперо, обрадовавшись бризу, приказал поднять треугольный парус. Ветер легко гнал баркас, а усталые люди ели, пили и освобождались от кандалов.
Когда они сделали все это, то были уже напротив деревни Бонассола, расположившейся над бухтой и сиявшей белизной домов на фоне серо-зеленых оливковых деревьев.
Их быстро догоняла галера, она была уже милях в трех за кормой. Меньше чем через час их настигнут. Конечно, если это погоня, а такое не исключено. Это был бы конец. Рабов запорют до смерти. Что касается самого Просперо, то даже влияние дель Васто не спасет его.
— Мы должны повернуть к берегу, — решил Просперо ко всеобщему облегчению.
На золотом пляже у Бонассолы он разделил свои скудные средства, по полдуката на каждого, получив в ответ благодарность и благословения. Когда гребцы, облобызав его руки, разошлись, он в одиночестве поднялся в деревню. Там он нанял мула и проехал на нем миль двадцать вдоль побережья до самого Кьявари, где сменил мула на почтовую лошадь. С наступлением сумерек он был под стенами Генуи.
Звон к вечерней молитве Пресвятой Деве Марии уже раздавался с башен, когда Просперо приближался к Порто-дель-Арко. Он подстегнул кобылу, чтобы миновать ворота прежде, чем они закроются. Невдалеке от него раздался звук другого колокола, резкий и настойчивый, словно полный угрозы В колокол бил человек, ведущий несколько запряженных в высокую повозку мулов. Сзади шли двое со странными, похожими на кошки орудиями в руках.
— Ты что, не слышал колокола? — проворчал один из них и, не дожидаясь ответа, потащился дальше.
Часовой, отдыхавший на ступенях караульного дома, без любопытства посмотрел на Просперо. Никто не окликнул его. В то время, как вся Италия была объята огнем войны, здесь, в Генуе, казалось, вообще о ней не знали.
Просперо ехал по Виа-Джулия, мимо Сан Доминико, по Кампетта, потом — по суживающимся улочкам, карабкающимся вверх к Сан-Сиро, где жил Шипьоне де Фиески, на которого он сейчас рассчитывал. По мере продвижения его охватывало гнетущее ощущение неестественной атмосферы в городе, практически парализованном и безжизненном. Ощущение это возникло не только из-за безлюдности улиц, но еще и потому, что те, кого он встречал, двигались с поспешностью диких животных, стремящихся поскорее укрыться от врага. В этот теплый летний вечер на улице не было ни прохожих, ни гуляк, ни праздных компаний. Эхо от копыт его лошади лишь делало заметнее могильную тишину города. Наступающую темноту немного развеяли огни загоревшихся окошек и свет, лившийся из гостеприимно распахнутых дверей. Даже гостиницы казались вымершими, кроме одной, что у Сан Доминико. Слепящий свет ее окон и буйное веселье выплескивались на черную пустую улицу. По крайней мере, здесь были живые и веселые люди, хотя Просперо показалось, что ликование их несколько чрезмерно. Шум резал его обострившийся слух, действовал на нервы, что, конечно, объяснялось общим состоянием романтической души Просперо. В этом веселье было что-то святотатственное. Просперо мысленно уподобил его хохоту упырей в покойницкой. И в этом он оказался существенно ближе к истине, чем смел предполагать.
Он выехал на площадь, где все было тихо. Лошадь под ним внезапно приостановилась и свернула, чтобы обойти распростертое на земле тело человека. Просперо натянул поводья, спешился и наклонился над ним. Убедившись, что лежавший уже окоченел, он выпрямился.
Через площадь быстро шел человек. Единственное живое существо в поле зрения.
— Послушайте, — позвал его Просперо, — здесь лежит мертвый. Прохожий даже не повернулся.
— Он пролежит теперь до утра, — отозвался он и загадочно добавил:
— Они уже ушли.
Просперо этот ответ показался скорее бессмысленным, чем циничным. Он задумчиво смотрел вслед быстро удалявшемуся прохожему. Неужели при французском правительстве улицы не патрулируются? Потом ему пришло в голову, что, разбудив сейчас весь квартал, он не сможет уйти от расспросов. А этого ему совсем не хотелось. Поэтому он снова сел на лошадь и продолжил путь.
Наконец он добрался до дворца Фиески на Сан-Сиро. Тот был погружен в темноту, а широкие двери, обычно распахнутые, сейчас были наглухо закрыты. Просперо поднял камень и стал колотить им в дверь, но ответило ему лишь эхо. Подождав несколько минут, он вновь постучал, и наконец внутри послышались шаркающие шаги. Лязг открываемого запора прозвучал в тишине, как выстрел, и в большой двери открылась дверца поменьше. Лицо Просперо осветили фонарем, и послышался надтреснутый старческий голос:
— Что вам надо?
— О, небо! Ну и гостеприимство! — сказал Просперо. — Я ищу мессера Шипьоне. Он здесь?
— Здесь? Мессер Шипьоне? С какой стати? Иисус, Мария! Кто вы такой, чтобы задавать подобные вопросы?
— Я буду вам благодарен, если вы для начала ответите мне.
— Так вот что, господин хороший, мессер Шипьоне уехал, как нынче делают все.
— Уехал? Куда?
— Куда? Откуда мне знать? Возможно, в Лаванью или в свой загородный дом в Аккуи. А может, подальше. И как вам в голову пришло искать его здесь?
— Во имя Господа, что здесь происходит, что с вами всеми случилось?
— Случилось? — старик презрительно усмехнулся. — Вы что, с луны свалились?
Он вышел из узкой двери и поднял фонарь так, что тот осветил двери напротив.
— Видите это?
Но Просперо ничего не видел.
— Видите — что? — спросил он.
И опять послышалось то же хихиканье вампира.
— Крест, благородный господин. Крест.
Просперо присмотрелся внимательнее. На противоположной двери он смутно различил крест, грубо намалеванный чем-то красным.
— Ну, крест. И что же? — переспросил он.
— Что же? Иисус, Мария! Зараженный дом! Чума! Они все мертвы.
— Чума? — Просперо похолодел. — У вас чума?
— Господь ниспослал ее нам, как ниспослал он пламень на Содом и Гоморру, устав от грехов человеческих. Говорят, она пришла из Неаполя, куда была ниспослана в наказание этим безбожным бандитам за то, что они посягнули на святыни Рима и самого папу. Многие удрали, как мессер Шипьоне, как будто можно избежать кары Божьей. Мессер Тривальзио и его французы заперлись в Кастеллетто, как будто стены могут остановить гнев Господа. Поверьте, благородный господин, вы прибыли в Геную в недобрый час. Здесь остались лишь мертвецы, которым все безразлично, да бедняки вроде меня, которым некуда деться. — Он снова недобро хихикнул и повернулся, чтобы войти в дом. — Идите с Богом, благородный господин. Идите с Богом.
Но Просперо остался. Даже когда дверь уже закрылась, он все еще стоял, прислушиваясь к удаляющемуся шарканью. Наконец он стряхнул оцепенение, вскочил в седло и с брезгливостью человека, попавшего в нечистое место, тронулся сквозь мрак вниз, к воде, по крутым, узким и опасным улочкам.
Лошадь ему следовало оставить в конюшне «Мерканти». Постоялый двор выходил на набережную с тем же названием. Между ним и гостиницей в Кьявари, где Просперо взял лошадь, была почтовая связь.
Поскольку друга, от которого он мог получить помощь, не было в Генуе, и все остальные, к кому он мог обратиться, скорее всего тоже отсутствовали, а городские ворота в этот час были уже заперты, Просперо вряд ли удалось бы выбраться из этого некрополя note 17. Оставалось лишь надеяться на ночлег в гостинице «Мерканти». Утро вечера мудренее.
Он медленно спускался к воде, лошадь оскальзывалась на крутом спуске и изредка останавливалась, дрожа. Просперо никого не встретил. Лишь дважды эта кладбищенская тишь нарушалась жалобными воплями из домов, мимо которых он проезжал.
Наконец он выбрался из мрака узких и крутых улочек на широкую набережную. Над морем поднимался месяц. В его слабом сиянии старый мол черной громадой выделялся на фоне мерцающей воды. За ним виднелись высокие мачты галеонов и немного уступавшие им по высоте рангоуты note 18 галер. Обычно здесь даже в ночные часы кипела жизнь, и теперь тоже наблюдались какие-то признаки активности. Просперо встречал странных прохожих, приветствовавших его и тут же исчезавших в темноте. Примерно на расстоянии половины полета стрелы в темноте виднелся желтый ромб. Это был фонарь, освещавший набережную Мерканти и стоявшие на приколе лодки. Он услышал гвалт неожиданно веселых голосов, обрывки песен, бренчание какого-то струнного инструмента. Похоже, это и была гостиница «Мерканти». По крайней мере, здесь были люди, хотя Просперо не мог бы поручиться, что пируют не смертники. Вновь (и гораздо отчетливее, чем раньше, ибо теперь он знал правду) Просперо услышал в этом гвалте голоса вампиров, веселящихся на кладбище чудовищ. Он спешился и отвел лошадь в стойло. Первоначальное впечатление еще более усилилось, когда он воочию увидел компанию.
До сих пор, как он знал, в этой гостинице останавливался люд побогаче, имеющий прямое отношение к портовым делам. Это были купцы, офицеры с заходивших в порт кораблей, судовладельцы, даже аристократы, чьи интересы были связаны с морем. Женщин здесь никогда не бывало. Во всяком случае, в общих местах. Но нынче ночью тех, кто собрался здесь вокруг стола на козлах, можно было причислить лишь к подонкам общества. Лучшие из них были надсмотрщиками с галер и из публичных домов, худшие — портовыми бродягами и проститутками. Они есть в любом порту, но обычно не осмеливаются показаться в таком месте, как «Мерканти».
Все они веселились при свете чадящих светильников, свисающих с потолка. Веселье было шумным, истеричным, в нем чувствовались страх и бравада. Это был смех сквозь слезы, громкий и пустой. Так обычно мужчины гонят от себя панику и страх, когда поднимают руку на своих богов. «Они смеялись бы и в аду», — подумал Просперо.
Бледный и худой юнец, оседлав стол, бренчал на лютне, а две женщины нестройно исполняли похабные куплеты. Появление Просперо привело к некоторому замешательству в рядах гуляк. Песня оборвалась, стихли хохот и болтовня. Компания уставилась на незнакомца, который в этом злачном месте выглядел как существо из иного мира. Он все еще был облачен в пышные одежды дель Васто из черной камки и ярко-алый плащ Ломеллино.
Некоторое время стояла тишина. Затем последовал новый, еще более громкий взрыв буйного веселья. Гуляки кинулись приветствовать Просперо, звеня стаканами и с грохотом опрокидывая табуреты. Его приглашали присоединиться к их кружку, бросая злобные взгляды.
— Назад! — осадил он их. — В каком круге ада я нахожусь? Кто-то громко захохотал. Другие заворчали. Остальные, вцепившись в его плащ, поволокли Просперо за собой. В этот миг, стремительно рассекая толпу, появился Маркантонио, грузный, пышущий жаром мужчина, хозяин гостиницы. Он явно не благоволил к своим постояльцам. В одно мгновение он расчистил для себя пространство и подался вперед, чтобы рассмотреть вновь прибывшего. От возбуждения он обливался потом.
— Господин Просперо! Господин Просперо!
— Что за шабаш тут у вас в «Мерканти»? Громоподобный голос сменился жалобными стенаниями.
— Нынче других клиентов не сыскать. Вы вернулись в недобрый час, синьор. Но, умоляю вас, идите за мной. Наверху есть комнаты. Весь мой дом в вашем распоряжении. Это большая честь для меня. Идите за мной, синьор, идите.
Маркантонио повел его через длинный зал, расчищая дорогу угрозами и взмахами своих ручищ, словно отгоняя паразитов. Жестикулируя и гримасничая, кутилы дали им пройти, что вызвало новый приступ хохота. Благородный господин, издевались они, слишком знатен для подобной компании. Может, чума собьет с него спесь? Вот погодите, появятся у него бубоны, тогда-то он вспомнит, что является таким же смертным, как и ничтожнейший из людей. Чума всех уравняет. Да здравствует чума!
Наконец Просперо выбрался из этой гнусной толпы и, ведомый служанкой со свечой, поднялся по винтовой лестнице на второй этаж. Маркантонио следовал за ним. Он вошел в хорошо обставленную, просторную, но невероятно жаркую и душную комнату, окна которой были плотно прикрыты.
Девушка зажгла свечи в медных светильниках на столе. Маркантонио, вытирая красное лицо, страдальчески посмотрел на Просперо.
— Спаси нас Бог! Тяжелые испытания свалились на нас.
— А Генуя под сенью смерти впадает в разврат! Что ж, это весьма логично.
— Сейчас все перевернулось с ног на голову, господин. Люди изменились.
— И превратились в свиней, как я понимаю.
— Простите их, господин. Они потеряли разум от ужаса. Они пытаются утопить страх в пьянстве и дебошах. Помоги нам Бог. Тяжелые настали времена, когда мессер Дориа привел сюда французов, чтобы править нами. Сколько дураков послушало и поддержало его! А потом они прокляли все на свете и мечтают вернуться к тем временам, когда отец вашего благородия был здесь дожем. Господь да упокой его душу! — Маркантонио прервал себя. — А теперь — эта ужасная чума, посланная нам за наши грехи! Но вы приказывайте, ваше благородие! Чего желаете?
Нынче вечером он хотел только есть и спать. Завтра он отдаст дальнейшие указания.
Требуемое было немедленно предоставлено. Окна открыли настежь, чтобы впустить свежий воздух, несмотря на предрассудок, что так можно подхватить чуму. Ужин ему подали с извинениями за низкое качество. В лучшие времена хозяин всегда гордился своей кухней. Постелили ему в соседней комнате.
Эуфемии, девушке, светившей им, было приказано остаться на случай, если господину что-либо потребуется. Это была молодая черноволосая толстушка. Влажный алый рот улыбался, взгляд черных с поволокой глаз был призывен. Она была чрезвычайно усердна в стремлении угодить. Девушка налила ему воды для умывания, добавив туда уксус и уверив, что это — хорошее средство от заразы. Ему нужно быть осторожнее, и она поможет. Тут Эуфемия положила тлеющий уголь на медное блюдо и стала окуривать комнату ароматным дымом каких-то трав. О себе она сообщила, что не боится инфекции, так как носит амулет, освященный на гробе Иоанна Крестителя в церкви Святого Лоренцо. Ни за какие сокровища она не расстанется с ним. Но за исключением амулета его благородие может получить все, что ему угодно, из принадлежащего ей, уверила она, и призывная улыбка, и томный взгляд бархатных глаз девушки не оставили у него никакого сомнения относительно ее веры в силу талисмана. Она была абсолютно убеждена, что даже распутство не ослабит его действия.
Эуфемия ждала Просперо у стола. На ужин был подан вареный козленок. Девушка сказала, что это самая безопасная еда, которую только можно предложить его благородию, и повторила извинения Маркантонио. Козленок, на всякий случай, был сварен с уксусом. В конце трапезы она заставила Просперо выпить еще вина и показала ему пример, без разрешения налив себе. Она знала, что вино — терпкое и кислое, но это даже лучше: чума не возьмет.