Сабатини Рафаэль. Меч ислама

   — Эй! Остановись! Это бесполезно, из людей не выжмешь больше, чем они могут дать. Они устали. Лучше раздайте вина.
   И когда благодарные гребцы приникли к кувшинам, передаваемым от скамьи к скамье, словно в награду за доброту Просперо пронеслось дуновение восточного ветра, взволновавшее стеклянную поверхность моря. Это был предвестник устойчивого бриза, задувшего со стороны Ливана. Под скрип блоков поднимались паруса, весла были уложены в гнезда, а уставшие невольники отправились отдыхать. По мере приближения рассвета ветер крепчал, и только из-за спешки Просперо не стал зарифлять паруса, даже когда форштевень при каждом броске вперед начал зарываться в воду, а из шпигатов хлестало, как из фонтанов.
   Остальные галеры вынуждены были последовать примеру флагмана. Так как шли теперь под парусами, походный строй изменился: суда образовали изломанную шеренгу. «Проспера» занимала место в центре, а галеон двигался под парусами на правом фланге.
   К полудню впереди показалась земля, а когда Просперо, его помощник Адриано Аллори, худой генуэзец средних лет, и дон Алваро сели обедать, флот входил в пролив Бонифачо. Пролив прошли со скоростью три-четыре узла. Обходя мыс Ферро, они повстречали французскую бригантину, и ее капитан сообщил, что два дня назад видел вдалеке флот корсара. Тот находился в пятидесяти милях восточное Майорки и по-прежнему держал курс на запад. Ни Просперо, ни дон Алваро не сомневались, что Драгут направляется к Балеарским островам.
   — Рейд к воротам Испании, — определил Алваро и горячо, цветисто выругался. — А мы не успеем помешать! И да поможет Бог благородному и могущественному графу Мельфийскому, когда об этом узнает император!
   Просперо мысленно взмолился, чтобы ветер сохранился еще на сутки и они смогли хотя бы отомстить за то, чему не успевали помешать. Однако в течение дня ветер не только не стих, но усилился до такой степени, что лишь яростное нетерпение Просперо заставляло его рисковать, идя под всеми парусами. Тем не менее вечером, когда ветер успокоился, оказалось, что флот совершенно не пострадал, если не считать того, что все промокли до нитки. Гребцы вновь взялись за весла, соединив свои усилия с силой бриза, и всю ночь корабли продвигались на запад, борясь с сильным волнением, поднятым дневным восточным ветром.
   Утром в среду вновь поднялся ветер, и вместе с ним — настроение Просперо. Суда, как и накануне, с риском двигались полным ходом. Но все та же благосклонная фортуна, пославшая им столь необходимый ветер, продолжала оберегать их.
   За час до наступления сумерек по туманной полосе на горизонте определили, что земля, к которой они держат путь, уже близко, а вдалеке на севере заметили качающуюся на волнах точку. Решили, что это судно, и «Имакулада» покинула свое крайнее правое место в строю и отправилась в погоню под полным парусом. Уже в темноте галеон вернулся, ведя на буксире лодку. Это оказалось рыбацкое судно типа фелюги с экипажем из пяти человек, пробиравшееся с Майорки в Испанию. Хозяин, крепкий, лохматый морской волк, поднялся на борт «Просперы». И без того свирепый, он кипел от негодования, рассказывая о последних событиях.
   На каталонском диалекте, которого Просперо не понимал, но дон Алваро, к счастью, знал, моряк с гневом поведал о том, что два дня назад флот этой «сарацинской сволочи» прибыл в Пальма-де-Мальорка, и тридцать шесть часов кряду пираты разоряли окрестности, превратив город в сущий ад. Они потопили или сожгли все суда в порту, включая два прекрасных барселонских галеона; затем, высадившись на берег, захватили форт и вырезали его гарнизон, а на досуге занялись разграблением города. Забрали из кафедрального собора все золото и серебро до последней пластинки, убили епископа и разрушили его особняк. День и ночь они опустошали город, зверски убивая сопротивлявшихся. После грабежа, убийств и насилий они загнали около тысячи детей и женщин на свои проклятые галеры и, не удовлетворившись добычей, отправились на Минорку. К вечеру они прибыли в Порт-Махон, который, несомненно, пострадал от их грязных рук не меньше, чем Пальма. На Минорке о прибытии пиратов стало известно заранее — об этом поведали беглецы, добравшиеся с большого острова на лодках. Сам же рассказчик покинул залив Анфос, когда пираты подходили к Порт-Махону. Он предпринял отчаянную попытку достичь Барселоны, чтобы оттуда помогли несчастным островитянам или хотя бы отомстили безбожным насильникам. Он благодарил Бога и всех святых за то, что наконец прибыл флот христиан, и молился, чтобы у них хватило сил отправить этих свиней на вечные муки в самое пекло. Он предупреждал также, что пираты обладают значительной мощью, и оценил их преимущество как два к одному. Но он оказался бы богохульником, если бы допустил саму возможность того, что Господь не выступит «на нашей стороне» и не поможет победить, невзирая на неравенство.
   — Мы тоже молимся, — сказал Просперо, который по мере того, как дон Алваро переводил ужасный рассказ, все сильнее дрожал от ярости, которую усугубляло пугающее чувство собственной ответственности.
   Он сразу же приказал убрать все лишние паруса и дрейфовать по ветру, который после захода солнца стих до легкого бриза. После этого состоялось совещание, на которое был приглашен Аллори. Он мог в меру своих знаний и опыта помочь им в качестве штурмана. Пока Просперо и Алваро сосредоточенно изучали карту, Аллори подробно описывал им юго-восточный берег Минорки, к которому они приближались. Просперо измерял циркулем длину и ширину бухты, в которой располагался Махон. Выяснилось, что длина составляет около трех с половиной миль, а максимальная ширина — милю, в то время как вход в бухту узкий, менее трехсот ярдов. На севере бухту ограничивает узкий скалистый полуостров, по словам Аллори, около двухсот футов высотой. Аллори рассказал также, что город Махон расположен выше уровня бухты и хорошо укреплен, так что если Драгут не возьмет его внезапно — а этого не стоит бояться, так как предупреждение поступило своевременно, — то захват города, похоже, затянется.
   Учитывая это, дон Алваро предложил подойти к острову с севера и незаметно для пиратов высадиться в заливе Анфос. Оттуда можно было бы провести тщательную разведку, а атаку отложить до высадки пиратов. В этот момент можно будет застать врасплох практически беззащитный флот и уничтожить его. В пользу плана говорило и то соображение, что после высадки Драгута его галеры неизбежно будут слабо вооружены.
   Оценив стратегические преимущества плана, Просперо сразу отверг его на том основании, что, пока они будут дожидаться указанного доном Алваро момента, люди Драгута успеют повторить в Махоне все то, что они уже устроили в Пальме.
   — Наша задача — уберечь город от этого кошмара!
   — Если мы сможем, — согласился дон Алваро. — Но сможем ли?
   — У нас есть преимущество. Нас не ждут, а ночь скроет наше приближение.
   — Нам нечего рассчитывать войти в бухту незамеченными. Драгут расставит на входе часовых.
   — Даже если они заметят нас в момент входа, будет слишком поздно. Как вы очень верно заметили, наступление Драгута затянется, и это даст нам преимущество в артиллерии. Мы должны сохранить это преимущество, избегая ближнего боя.
   — Для такой тактики, — резонно заметил Аллори, — гораздо лучше схватка в открытом море. На тесном пространстве легко потерпеть неудачу.
   — Согласен. Но для ведения боя в открытых водах нам пришлось бы пожертвовать преимуществом внезапности. — Просперо расхаживал по каюте, в то время как дон Алваро, сидя на диване и скрестив руки на животе, смотрел на него с притворной невозмутимостью. — Друзья мои, нам предстоит выбрать меньшее из двух зол.
   Просперо вернулся к столу, устроился в своем кресле и продолжил изучение карты. В конце концов он решил устроить общий совет. Надо разделить силы на три отряда, назначить каждому командира, а дон Алваро должен перебраться на «Имакуладу». Он назвал трех лучших капитанов: Аллори, еще одного генуэзца, по имени Капраника, и неаполитанца Сарди, который командовал одной из галер при Прочиде.
   Опустилась ночь, темная и безлунная. Было установлено, что до суши пять миль. Так что при теперешней скорости дрейфа корабли должны были оказаться под обрывистым берегом Майорки через пять-шесть часов.
   Около часа капитаны спорили, но так и не пришли к решению. Все предложения были в конце концов отвергнуты. Оставался только план дона Алваро, и Просперо уже почти решился изменить курс и идти на север. Его смущала только потеря времени. Он распустил совет, пообещав дать точные указания позднее, и, оставшись один, задумался над тем, какие, собственно, указания давать.
   Еще час он расхаживал по палубе от кормы до бруствера на носу. Посреди палубы, где левый борт занимал камбуз, а правый — два самых тяжелых орудия, капитан и двое его помощников лениво болтали с орудийной прислугой. Из-под палубы со всех сторон доносилось тяжелое дыхание спящих гребцов, а из боевых отсеков, где уже установили деревянные щиты, были слышны возня и голоса стрелков, готовящихся к бою. С обеих сторон, едва различимые в ясной звездной ночи, виднелись тени ближайших галер, стоявших на расстоянии нескольких ярдов.
   Просперо не замечал ничего вокруг и расхаживал, поглощенный своей задачей. Он мысленно изучал карту Порт-Махона: длинный тесный залив, окруженный высокими скалами; узкий вход, далее расширяющийся, и внутри
   — плотная группа корсарских кораблей на якорной стоянке. Он мысленно проиграл несколько вариантов атаки. Каждый раз после успешного начала следовал ожесточенный бой, в результате которого он всякий раз оказывался разбит, но и Драгуту оставалось лишь убираться в свое логово, спасая то немногое, что у него оставалось.
   Ничего лучшего на ум не приходило, и это был тот минимум, который он обещал выполнить. При этом ему, вероятно, придется расстаться с жизнью. Гибель в пламени победоносного поражения послужит расплатой за Джербу.
   Он подумал, что надо отбросить все мысли о Джанне, которые могли подточить его отвагу. Внезапно Просперо пришлось остановиться. Он стоял около камбуза. Огонь был погашен, и холодные котлы стояли на плите, окруженной для защиты палубы от огня железным листом. Перед Просперо маячила в темноте фигура старшего канонира, сидевшего на корточках между пороховым бочонком с одной стороны и ведром и бухтой каната с другой. В отличие от остальных членов экипажа, он продолжал трудиться, опуская руку то в бочонок, то в ведро.
   — Что делаешь? — осведомился Просперо. Человек вскочил на ноги. Это был Диомед, старый, низкорослый грек, гибкий как обезьяна, умелый пиротехник и баллистик.
   — Фитили, господин.
   — Фитили? — само это слово, подобно фитилю, поджигающему порох, подтолкнуло мысль к лихорадочной работе. После длинной паузы Просперо заговорил вновь. — Пошли со мной, — сказал он и зашагал на корму.
   Подняв тяжелый кожух, закрывающий дверь в каюту, он ступил в круг света от лампы, подвешенной к потолку. При его появлении дон Алваро, прикорнувший на диване, проснулся и встал.
   — Какое бы решение вы ни приняли, — сказал он, — мне пора отправляться на «Имакуладу».
   — Секундочку, — Просперо решительным жестом вернул его на диван и обернулся к греку, который, шлепая босыми ногами, вошел вслед за ним.
   — Какой самый медленный фитиль ты можешь сделать?
   — Самый медленный фитиль? — Грек почесал седую голову. На его лице четко проступила сетка морщин. — Я мог бы сделать фитиль длиной пять ярдов, который будет гореть минуту.
   — Или десять ярдов — две минуты?
   — Да. Или более длинный, господин, но гореть он будет с той же скоростью.
   — Я могу положиться на твои слова? Готов ли ты ручаться головой, что фитиль не сгорит раньше? Диомед на миг задумался.
   — Да, господин.
   — Сколько времени тебе потребуется для изготовления сотни ярдов такого фитиля?
   Грек опять задумался, подсчитывая.
   — Три часа, — сказал он, — если дадите человека в помощь. Не больше трех часов.
   — Бери столько людей, сколько хочешь, но сделай. Сейчас почти полночь. Рассветет меньше чем через пять часов. Я могу дать тебе четыре часа и ни мгновения больше.
   Грек пообещал выполнить все в точности и отправился делать фитиль, а заинтригованный испанец ждал объяснений.
   — Это значит, — сказал Просперо, — что на сей раз командовать большим кораблем буду я. — Он улыбнулся, не скрывая своего возбуждения. — Именно я пойду в бой на «Имакуладе». А вы, дон Алваро, останетесь вместе с Аллори управлять флагманом.

Глава XXXII. СРАЖЕНИЕ У МЫСА ЛА-МОЛА

   В бледно-жемчужных лучах рассвета часовой Драгута, находившийся на скалистом мысу Ла-Мола, увидел неаполитанскую эскадру, похожую на флот кораблей-призраков. Часовой поднялся с кучи хвороста, на которой лежал, удобно вытянувшись, и, протирая глаза, спросил себя: откуда, во имя Аллаха, взялись эти корабли?
   Во главе линии судов длиной в пару кабельтовых шел огромный, явно испанской постройки, галеон, высоко вздымавшийся над водой. Светало, а часовой, замерев от изумления, все продолжал всматриваться в даль. Первые лучи солнца уже коснулись перламутрово-серой воды, когда наблюдатель, наконец, поджег фитиль, чтобы дать сигнал тревоги. Звуки убедили часового, что перед ним отнюдь не мираж. Галеры внезапно, с глухим стуком и плеском весел, наддали ходу, а на галеоне под скрип блоков были подняты топсели; свежий утренний бриз наполнил его паруса, и галеон двинулся ко входу в залив.
   Яростно раздувая фитиль, часовой схватил аркебузу и подставку, и в этот миг тишину утра вспорол грохот канонады. Это Драгут, подобравшись в темноте к форту, выпустил по нему залп из нескольких орудий. Облако пыли, поднявшееся от пробитых песчаниковых стен, смешалось с дымом ответного залпа, столь слабого, что сразу стало ясно: защитников мало.
   Разрядив тяжелые орудия, галеры Драгута отошли за пределы досягаемости огня, так что несколько ядер, поспешно выпущенных из форта, шлепнулись в воду, не причинив им вреда. Даже на таком расстоянии можно было слышать вопли пиратов, которыми они радостно приветствовали удачную бомбардировку. Когда крики, наконец, стихли, часовой на Ла-Мола выстрелил, давая сигнал тревоги, и, бросив аркебузу и подставку, чтобы бежать скорее, с криками «Аллах! Аллах! » помчался по направлению к следующему аванпосту.
   Но этого уже не требовалось, ибо Драгут заметил со своего места галеон, входящий в бухту, и после короткой паузы, во время которой он недоверчиво разглядывал корабль, раздался ликующий возглас. Послышался звук труб, и дюжина корсарских галер оторвались от основного флота и рванулись к галеону со всей быстротой, на которую были способны гребцы.
   Отрядом командовал Синан-эль-Саним; получивший приказ окружить и захватить корабль, в котором пираты признали — по крайней мере, на это рассчитывал Просперо — богато груженный трофей, прибывший, быть может, из Нового Света.
   Сам же Драгут вместе с оставшимися кораблями держался у полуострова на безопасном расстоянии от форта и потихоньку двигался следом на некотором расстоянии.
   Галеон, не обращая внимания на эту суету, самоуверенно (что вызвало насмешку пиратов) и спокойно шел с легким креном на правый борт. Почти весь его экипаж со всеми предосторожностями покинул судно на баркасе, когда галеон входил в бухту, и эта операция прошла незамеченной для мусульман. На судне остались только капитан, стоявший за рулем в рубахе и штанах, Диомед, чем-то занятый на главной палубе, а на носу стоял Просперо, вооруженный запалом.
   Галеры выстроились в линию; на их юты высыпали орущие пираты в тюрбанах. Они считали, что галеон уже взят, так как слишком далеко зашел в узкий пролив и не сможет развернуться. Когда между пиратами и галеоном оставалось менее трех четвертей мили, Диомед подбежал к Просперо и объявил, что все готово.
   Просперо молча кивнул и с бесстрастным лицом протянул греку запал. Тот быстро навел орудия и по очереди выстрелил из них, особо не целясь. Первое ядро подняло безобидную тучу брызг, упав между двумя галерами; второе, однако, по счастливой случайности срикошетировало от воды и пробило борт пирата чуть выше ватерлинии. Подбитое судно было вынуждено отойти назад и пристать к берегу. Остальные продолжали атаку под аккомпанемент криков, в которых слышалась удвоенная ярость.
   — Бегите, Диомед! Пусть Гастон закрепит руль, и бегите вместе! Вперед!
   Диомед в нерешительности смотрел на Просперо.
   — Вон! — повелительно крикнул тот. — Вы знаете, что сейчас будет! Но Диомед все не уходил. Глухим от страха голосом он спросил:
   — Вы не замешкаетесь?
   — Будь уверен, надолго не задержусь. Теперь беги!
   Диомед ушел. Когда он бежал к корме, к нему присоединился капитан, уже закрепивший руль. Они пробрались в каюту и через кормовое окошко спустились в шлюпку, привязанную к галеону канатом. Обрубив конец, они взялись за весла, но пока сидели неподвижно, устремив глаза на корму галеона, который тем временем приближался к пиратам.
   После ухода Диомеда Просперо задержался на носу не более секунды. Он оценил скорость сближения с галерами в восемь узлов и рассудил, что пираты приблизятся вплотную через пять-шесть минут. Оставалось завершить самые последние приготовления.
   На двух палубах «Имакулады» располагались двадцать орудий. Восемь из них стояли в шкафутах, по четыре на каждый, остальные двенадцать — внизу, на главной палубе. К четырем орудиям на правом борту Диомед прикрепил фитили разной длины. Поскольку галеон двигался, обратив противоположный борт к суше, то для демонстрации было достаточно выстрелов только этих пушек. Едва ли можно было рассчитывать нанести с их помощью серьезный урон противнику: скорее всего, их стрельбу, не причиняющую вреда, примут за свидетельство паники на борту, но все же было бы ясно, что на галеоне есть экипаж, готовый сражаться.
   Пробираясь с носа на корму, Просперо поджег по очереди все фитили. Когда он спускался на главную палубу, галеон вздрогнул от первого выстрела. Через минуту выстрелили еще два орудия, а Просперо в это время уже орудовал внизу. Пушки там стояли в закрытых отсеках, так что работать приходилось при скудном свете, проникающем через люки в потолках.
   Все бочонки с порохом, которые были в хранилище, стояли друг на друге, образуя от палубы до палубы большую пирамиду, у основания которой было рассыпано содержимое двух из них. В эту кучу были зарыты концы запалов, которые Диомед изготовлял в течение последних часов перед рассветом. Каждый имел двенадцать ярдов в длину, и было их три штуки, так что если бы два из них погасли, сработал бы третий.
   Просперо быстро поджег их, задержался на секунду и, убедившись в том, что они загорелись, плотно прикрыл люк и быстро забил его. Бросив беглый взгляд вперед, Просперо понял, что, как он ни спешил, расстояние между ним и пиратами сократилось вдвое. Пробежав по проходу, он добрался до кормы, вошел в каюту и пролез во все еще открытое окошко. В тот миг, когда он повис на руках, раздался выстрел четвертого орудия, за которым последовал взрыв насмешливых криков с приближающихся мусульманских галер. Затем голый по пояс Просперо нырнул в пенящийся кильватер.
   Когда он вновь показался на поверхности, галеон уже отошел примерно на пятьдесят ярдов, но все еще заслонял его от пиратов. Просперо поплыл к шлюпке, оставшейся примерно там же, где был обрублен канат. Через секунду с двух галер, подошедших ближе остальных к галеону, бросили крюки, которые зацепились за его фальшборт, бушприт, цепи, нос, как и рассчитывал Просперо. Отведя весла назад, словно подогнув крылья, галеры подтянулись ближе. Уцепившись за борт «Имакулады», они задержали, но не остановили полностью ее движение. Захватив судно, пираты продолжали двигаться вместе с ним. Три галеры закрепились по левому борту, три — по правому, седьмая прошла за корму и закрепилась там при помощи багра. Оставшиеся четыре убавили ход и держались впереди, как бы в резерве, готовые приблизиться в тот момент, когда экипажи передовых судов высадятся на борт галеона.
   Большинство пиратов спрятались за щитами, ожидая, что с галеона начнут стрелять аркебузиры; несколько человек взобрались по линям на салинги, откуда могли просматривать палубы «Имакулады» и обстреливать их из арбалетов и стальных турецких луков. Именно эти пираты, изумленные отсутствием экипажа на корабле, первыми ощутили неясную тревогу. Как только они стали взволнованными голосами кричать об этом оставшимся внизу, все звуки заглушил грохот, подобный залпу сотен орудий. Борта галеона развалились, а палубы взлетели на воздух, горя так яростно, что образовалась настоящая стена пламени. Взорванная «Имакулада» исчезла в огне, воспламенившем, казалось, даже воздух и воду. Море дрогнуло, как будто в его глубинах произошло землетрясение, и взметнуло пенные стены воды, которые, двигаясь в узком заливе подобно приливным волнам, сталкивали друг с другом суда основного флота корсаров, стоящие неподалеку от Махона. Просперо, находившегося примерно в двухстах ярдах от взрыва, подняло на вершину огромной водяной горы и закрутило в водовороте, в то время как ожидавшая его шлюпка, едва не потопленная, оказалась у подошвы гигантской волны.
   Когда Просперо вынырнул, на шлюпку сыпался дождь обломков, которые со свистом пролетали над головой отважного генуэзца.
   Там, где раньше был галеон, теперь крутился страшный вихрь, дымящийся водоворот, в котором бешено неслись куски дерева, мачты, весла, остатки рангоута.
   Сам же галеон исчез и вместе с ним — семь уцепившихся за него галер, охваченных огнем и опрокинутых взрывом. Из четырех судов, стоявших поблизости в резерве, два так сильно ударились друг о друга, что их весла разлетелись в щепы, фальшборты разбились, и вскоре оба корабля затонули. Третье судно загорелось, а четвертое занялось спасением уцелевших людей, переполнивших вскоре его палубы.
   Последствия катастрофы, столь внезапно и молниеносно уничтожившей треть пиратского флота, отнюдь не исчерпывались этим. Большую галеру, двигавшуюся вдоль берега Ла-Мола, подняло на большой волне, бросило на сушу и вдребезги разбило о зубчатые скалы. На галере развевался красно-белый стяг с голубым полумесяцем, означавший, что это корабль Драгута.
   Пока на уцелевших кораблях приходили в себя от потрясения, вызванного ужасной катастрофой, полузатопленная шлюпка медленно приближалась к Просперо, который плыл верхом на доске. Капитан греб, а Диомед неистово вычерпывал воду. Подойдя, наконец, к Просперо, они втащили его через борт в лодку, где было по щиколотку воды. Просперо скользнул в люк, переводя дух. Затем разразился смехом, в котором звучала нотка злорадства.
   — Это событие немного уравняло силы. Если мы не будем спешить, то еще улучшим соотношение.
   Он рассчитывал, что пираты заметят шлюпку, решат, что ее экипаж повинен в уничтожении одиннадцати их галер, и постараются сорвать зло. Ошибиться в этом — значило бы недооценить их злобную мстительность. Не менее шести кораблей уже рванулись вслед за маленьким ботом. Два судна задержались, чтобы вытащить из воды еще одного пирата из эскадры Синана, а остальные четыре наращивали скорость, с каждым гребком сокращая расстояние до шлюпки.
   Теперь уже и Диомед, и капитан гребли что было сил.
   — Спокойнее, — напомнил им Просперо.
   — Черт побери! — прокричал, задыхаясь, капитан. — Если они нас поймают, то зажарят живьем! Я видел в Алеппо человека, сожженного этими сарацинскими собаками, и мне бы не хотелось разделить его участь!
   Просперо взглянул на него через плечо.
   — Пока эта опасность тебе не грозит.
   Галеры пиратов находились в четырехстах ярдах сзади, а устье залива — в двухстах впереди. По верху мыса, примерно вровень с преследователями, бежали двое часовых, пронзительно визжа и отчаянно жестикулируя. Они пытались дать знак, что в море затаился христианский флот. Но их яростные вопли не были поняты и остались без внимания.
   Шлюпка прошла устье, свернула на север и, обогнув мыс, оказалась среди кораблей эскадр Сарди и Просперо. Пять галер Капраники спрятались у берега по другую сторону устья.
   Просперо с трудом поднялся на борт флагмана. Дон Алваро по-медвежьи обнял его, голого и мокрого, выражая бурную радость по поводу благополучного возвращения, и в этот миг пираты выскочили из бухты в открытое море.
   Самым разумным было бы, увидев западню, ни в коем случае не менять курса и плыть со всей скоростью, которую могли развить гребцы. Таким образом они могли избежать окружения и дать основному флоту шанс спасти их. Однако растерянные пираты поддались панике и решили вернуться назад.
   Подгоняемые кнутами гребцы начали разворачиваться лицами к носам судов, чтобы гнать их в бухту, но пять галер Капраники уже проскользнули им в тыл и отрезали путь к отступлению. Канониры, стоящие на своих местах с тлеющими запалами в руках, начали обстрел тяжелыми ядрами. Десять орудий в упор били по галерам, и три из них были сразу же пробиты. Одна из галер, получившая две пробоины, накренилась, зачерпнула воды и начала тонуть. Две оставшиеся отступили
   — подбитые, с разломанными щитами, треснувшими веслами и палубами, усыпанными погибшими и умирающими людьми. Четвертая, неповрежденная галера ухитрилась развернуться и яростно бросилась на противника. С хрустом ломая весла, она врезалась в корабль, на котором находился сам Сарди, позади платформы в его средней части. Однако в суматохе внезапной стычки пираты не сумели подготовиться к бою и даже не успели зарядить свои орудия. Обезумев от ярости, с ятаганами в руках они бросились на палубы судна Сарди. Залп аркебузиров скосил самых резвых, а затем, когда началась рукопашная, в корсарскую галеру врезался корабль из эскадры того же Сарди, и пираты были обстреляны с тыла. Зажатые меж двух огней сыны ислама утратили всякую воинственность. Через пять минут после высадки они бросили оружие, прося пощады.