Страница:
Милорд сухо откланялся.
— Больше говорить не о чем, — процедил он сквозь зубы. — Вы слишком стары, и я не могу заставить вас отвечать за свои слова, но могу избавить себя от последующих оскорблений.
Как и в прошлый раз, сэр Джон дернул за шнурок с колокольчиком.
— Я рад, сэр, что вы это осознали, — презрительно бросил он.
Лорд Понсфорт намеренно повернулся спиной к сэру Джону и склонил голову перед Дамарис в почтительном поклоне.
— Умоляю вас, судите обо мне милосерднее вашего дяди. Поверьте, — голос милорда задрожал, и Дамарис чуть было не поверила в его искренность, — поверьте, я не заслужил такого позора. Моя любовь к вам — вне подозрений.
Отвесив ей глубокий поклон, милорд удалился. Дамарис подбежала к сэру Джону и обвила руками его шею.
— Ну почему вы отказались? — спросила она со слезами. — Вы обрекли себя на гибель.
— Семь бед один ответ, — мрачно пошутил сэр Джон. Он погладил каштановые волосы Дамарис, заглянул в ее карие глаза, в которых читалась тревога за его судьбу. — Единственное, что мне осталось, — проявить твердость духа, — сказал он ей в утешение. — Стоит уступить Понсфорту — и я пропал. Отказывая Понсфорту, я держу его на привязи: он все еще надеется на успех и, возможно, не станет торопиться с доносом. Меня арестуют лишь в том случае, если он донесет на меня. Все остальное — его выдумка, в этом я сегодня окончательно убедился.
— Не может быть! — воскликнула потрясенная Дамарис.
— Я знаю лорда Картерета, когда-то мы с ним были приятелями. Он не из тех, кому можно указывать, точно лакею. Интуиция меня не подводит. Лорд Понсфорт делает вид, что спасает меня от ареста. Уж если он меня действительно от чего-либо спасает, так это от собственного доноса. Он предал якобитов. Он предал Гарри Гейнора.
При этих словах Дамарис вскрикнула. Баронет нанес точный удар, пробивший щит самопожертвования, чего, собственно, сэр Джон и добивался.
— Это истинная правда, видит Бог! — подтвердил он. — И за такого человека ты собралась выходить замуж! Теперь ты понимаешь, что это невозможно? Но не бойся, моя дорогая девочка. Мы еще одолеем Понсфорта, если не сдадимся на его милость.
Уверенность сэра Джона обманула Дамарис.
— Вы так полагаете? — спросила она с надеждой.
— Безусловно! — подтвердил баронет, используя ложь во спасение.
Его слова немного успокоили Дамарис, и она ушла.
Оставшись один, сэр Джон застыл за столом в той же позе отчаяния, что и после первого визита лорда Понсфорта. И если тогда он полагал себя в опасности, то сегодня уверился в том, что обречен. Предвидя скорый конец, баронет снова с тоской подумал, что станется с его беспомощной дочерью и еще более беспомощной женой, когда их постигнет такой удар. И он молча обратился к Господу, умоляя защитить их.
Сэр Джон все еще бесцельно сидел в своем кабинете, когда полчаса спустя к нему явился лакей с письмом, доставленным посыльным из Лондона.
Глава XIX
Сэр Джон сломал печать и распрямил желтоватый лист бумаги, на котором тонким витиеватым почерком было написано нижеследующее:
«Достопочтенный сэр, у меня есть важное, как мне представляется, сообщение для Вас относительно Вашего друга капитана Гарри Гейнора. Поскольку я намерен безотлагательно передать это сообщение Вам, — по получении вы признаете мою поспешность оправданной — надеюсь, Вы сочтете возможным незамедлительно оказать мне честь своим визитом. Подателю письма предписано сопровождать Вас, если Вы соблаговолите исполнить мою просьбу тотчас по прочтении письма. Ежели в данный момент это невозможно или трудно, будьте столь любезны передать через подателя письма, когда и в какое время Вы удостоите меня чести принять Вас. Мой дом расположен на Грейз-Инн-роуд, по соседству с таверной „Плачущая женщина“, если ехать из Холборна.
Эмануэль Близзард».
Сэр Джон прочитал письмо дважды и нахмурил брови. Сообщение относительно Гарри Гейнора! Не странно ли, что автор письма не оговорился: «покойного Гарри Гейнора»? При первом чтении у баронета промелькнула мысль, что ему хотят устроить ловушку. Но отсутствие слова «покойный», из чего следовало, что автор не знает о смерти капитана, рассеивало все подозрения. Разумеется, любой, вздумавший подстроить ему подобную ловушку, не допустил бы такой ошибки. И все же сомнения оставались. Однако сэр Джон решительно отмел их: какой смысл подстраивать ему ловушки? Если кто-то хочет его погибели, все основания для судебного преследования налицо.
Приняв решение, сэр Джон сразу поднялся. Гадай не гадай — все равно не узнаешь, какое сообщение его ждет, а ему не терпелось получить его как можно скорее. Он взглянул на почтительно ждавшего его приказа слугу.
— Каков из себя податель письма?
— Простой парень, сэр Джон, — отвечал тот. — Приехал верхом.
— Скажи, что я еду с ним. Пусть мне оседлают Джесси, и позови Берда — он поможет мне натянуть сапоги.
Сэр Джон ничего не сказал Дамарис, а в разговоре с женой вскользь упомянул, что неотложные дела призывают его в Лондон, но он вернется к вечеру.
Часа через два он уже стоял в темной комнате на первом этаже неприметного дома доктора на Грейз-Инн-роуд. Вскоре появился и сам профессор — худощавый, маленького роста, с быстрыми порывистыми движениями и характерным цоканьем.
— Та-та! Очень мило с вашей стороны, сэр Джон. Мне было бы крайне огорчительно думать, что я причинил вам беспокойство, а? Надеюсь, что нет. — Профессор потер сухонькие ручки, и его пытливые глаза за стеклами очков заблестели.
— Я ничто не почту беспокойством для себя, если мне обещано сообщение о близком человеке, почти сыне, мистер Близзард.
— Доктор, доктор Близзард, — поправил его профессор, — ваш покорный слуга. Присаживайтесь, прошу вас.
Сэр Джон уселся в кресло, указанное доктором, и положил на стоявший сбоку столик шляпу и хлыст. Профессор оперся руками о стол и задумчиво поцокал языком. Потом он поднял очки почти к самому краю седого парика и внимательно посмотрел на посетителя близорукими глазами.
— Сообщение, о котором идет речь, сэр, из ряда вон выходящее, оч-чень странное, да, поверьте, я бы сказал — потрясающее.
— Да, да, — кивнул баронет. — Умоляю, не держите меня в неизвестности.
— Та-та! Я и не собираюсь. Мне лишь надо как-то подготовить вас, а?
— Подготовить меня?
— Видит Бог, да! Разве я не упомянул, что мое сообщение потрясающего свойства? Дело обстоит так, сэр: виселица в Тайберне оказалась для вашего друга вратами жизни, но не в том смысле, в каком встречается то ли у пророка, то ли у сочинителя псалмов или теолога, одним словом, того, кому принадлежит изречение: «Mors jannua vitae» [Смерть — врата жизни (лат.)].
Сэр Джон глядел на него, ничего не понимая. Уж не сумасшедший ли перед ним?
— Доктор Близзард, не объясните ли вы мне попросту, что вы имеете в виду?
— Попросту? Ага, попросту... тогда... Впрочем, погодите! Я — доктор, как уже говорил вам. Сэр, я профессор анатомии, следовательно, изучаю анатомию... К счастью, сэр, друзья вашего друга позабыли сделать распоряжения о его похоронах, и я купил труп у негодяев, срезавших веревку, за две гинеи, а потом, говоря попросту, обнаружил, что он вовсе не мертв...
Сэр Джон замер. Кровь отхлынула у него от лица, губы приоткрылись, но он не мог произнести ни звука. Потом его стала бить дрожь.
— Вот, вот, та-та! — воскликнул доктор и, водрузив очки на нос, вперился в гостя. — Я предупреждал, что новость волнительного свойства, а вы еще предложили мне объяснить вам все попросту.
— Я... — баронет задохнулся от волнения, — Я уже пришел в себя, сэр. — Сэр Джон героически пытался совладать с собой. Он вытащил платок и промокнул вспотевший лоб. — Но вы, признаюсь, потрясли меня. Сказать по правде, я и сейчас как в тумане. Вы подразумеваете, что Гарри Гейнор... жив?
— Не только жив, но почти здоров, он быстро пошел на поправку. Через денек-другой он сможет вернуться к обычной жизни.
Последовало молчание, которое профессор не счел нужным нарушить: он понимал, что обычный ум не в состоянии быстро воспринять подобное известие.
— Но это же чудо! — воскликнул сэр Джон неестественным голосом: он все еще сомневался, все еще не понимал до конца того, что рассказал профессор.
— Та-та! — цокнул, по обыкновению, профессор. — Чудес в природе не бывает. Чудо — вне природы, а я вам сообщил о естественном событии. Такое действительно происходит, но крайне редко, потому и кажется чудом, однако совсем не чудо!
— Где он? — спросил сэр Джон дрожащим голосом.
— Там, наверху, ждет вас, — услышал он ответ, рассеявший наконец туман в его голове.
Гарри Гейнор жив, он ждет его наверху. Это сэр Джон понял сразу, а больше ему пока ничего не требовалось. Он тут же вскочил:
— Почему вы мне сразу не сказали, что он жив? Почему в письме об этом ни слова, ни намека?
— Спросите капитана, — профессор улыбнулся. — Я бы сразу связался с его друзьями, но он не хотел. Очень осторожный юноша, хоть и сорвиголова. Но я задерживаю вас. Сюда, пожалуйста!
Он повел сэра Джона вверх по крутой темной лестнице. На узкой площадке наверху он мгновение помедлил, потом постучал и отворил дверь. Баронет зашел в комнату и замер на месте, словно не веря собственным глазам: перед ним в стеганом халате стоял, улыбаясь, Гарри Гейнор.
Доктор вышел и притворил за собой дверь, оставив друзей наедине.
— Гарри! — вскричал сэр Джон внезапно охрипшим голосом.
— Мой дорогой сэр Джон!
Баронет вне себя от радости широко раскрыл ему объятия, прижал его к сердцу.
— Мой мальчик, мой мальчик! — бормотал он срывающимся голосом, со слезами на глазах. — Мы уже оплакали твою кончину, а ты воскрес из мертвых!
Когда наконец капитан успокоил сэра Джона, и тот мало-помалу осознал удивительное происшествие, они сели, и начался долгий разговор. Гейнор раскрыл сэру Джону свои планы: он должен немедленно покинуть Англию.
— По закону человека не карают дважды за одно и то же преступление, — сказал он. — Но я отнюдь не уверен, что для опасного якобитского агента правительство не сделает исключения. Оно постарается избавиться от меня, как только поползут слухи, что я избежал смерти.
— Да, да, — поддержал его баронет. — Ты рассуждаешь мудро. Наверное, тебе понадобятся деньги?
— Деньги у меня есть. Я могу снять по аккредитиву в банке «Чайлдс» почти две тысячи гиней, но, пожалуй, разумнее не обращаться в банк. Хоть тождество капитана Дженкина и капитана Гейнора не имеет официального подтверждения, все понимают, что это одно и то же лицо. Банкиры почтут своим долгом известить правительство.
— Ты прав, — подтвердил сэр Джон, — Пользуйся моим кошельком, как своим собственным.
— Благодарю вас, сэр, — тотчас отозвался капитан. —Полагаю, ста гиней мне хватит, чтобы добраться до Рима.
— Я принесу деньги завтра.
— Тогда, если доктор Близзард позволит, я уеду послезавтра. А как дела у вас, сэр Джон?
Сэр Джон глядел на Гарри и изумлялся: до сих пор — ни слова о Дамарис. Баронету казалось, что он понимает, почему Гарри колеблется.
— Когда я привезу радостную весть, Дамарис будто заново родится, — сказал он.
Лицо капитана побледнело, и он спросил дрогнувшим голосом:
— Она... опечалилась?
— Опечалилась, говоришь? Да она чуть не умерла! Новость о том, что ты жив, будет ей самым лучшим лекарством. Снова розы зацветут на ее щечках, снова заискрятся глаза. А еще, — сэр Джон запнулся, потрясенный внезапно пришедшей ему в голову мыслью, — радостная весть устранит опасность жертвы, которую она задумала принести.
— Жертвы? Какой жертвы?
Сэр Джон спохватился, что не проявил должной осторожности, но отступать было поздно, и он волей-неволей поведал капитану Гейнору свои беды. Сэр Джон облегчил душу, и в ней затеплилась надежда: молодому находчивому человеку найти выход из положения легче, чем ему, потрясенному нависшей над ним угрозой.
Капитан выслушал его молча, с непроницаемым выражением лица и лишь раз кивнул, когда баронет упомянул о подлой ловушке, подстроенной ему Понсфортом. Когда сэр Джон закончил свой рассказ, капитан поднялся и медленно прошелся по комнате — от двери к окну и обратно, заложив руки за спину и задумчиво наклонив голову. Он был глубоко тронут благородством Дамарис, решившей принести себя в жертву, и не меньшим благородством сэра Джона, решительно отвергавшего ее жертву.
— Ныне, — сказал в заключение сэр Джон, — я убедил Дамарис, что она не спасет, а погубит меня, если согласится выйти замуж за злодея. А теперь Дамарис узнает о твоем чудесном, невероятном спасении, и я надеюсь на полный успех: убежден, что ее отважное самопожертвование объясняется отчаянием и безнадежностью.
— Вы... вы полагаете, что одно с другим связано? —воскликнул Гейнор, не веря своим ушам.
— Мой дорогой Гарри, если бы ты слышал, как она сказала: «Я всего лишь оболочка. Та, что звалась Дамарис Холлинстоун, погибла в Тайберне», — ты бы понял всю глубину ее отчаяния и растрогался до слез.
У капитана и впрямь слезы навернулись на глаза, когда сэр Джон повторил ее слова. Он снова зашатал по комнате, размышляя над тем, что рассказал баронет, и над заданной ему головоломкой. Наконец он остановился у окна, и его лицо просветлело.
Капитану пришел на ум план действий, разработанный им ранее и отвергнутый как слишком рискованный. План был дерзок и смел. Можно было надеяться на успех именно из-за его дерзости. Капитан откинул голову и громко рассмеялся. Баронет с испугом уставился на него.
— Полагаю, капитану Гейнору пора вернуться к жизни, — сказал он.
Сэр Джон смотрел на Гарри растерянно и недоуменно. Под его взглядом лицо капитана снова стало непроницаемым.
— Послушайте, сэр Джон, вы преувеличиваете опасность, которая вам угрожает, — сказал он. — Допустим, они арестовали вас. Но как же вам предъявят обвинение в укрывательстве государственного преступника? Для этого требуется сначала доказать, что капитан Гейнор и капитан Дженкин — одно и то же лицо.
— Чепуха! — возразил баронет. — Как только понадобится доказательство тождества, правительство сделает это без особых хлопот.
— Допустим, оно докажет, допустим, найдет свидетелей, хотя не представляю, откуда они возьмутся. Но правительству еще придется доказать, что вы знали о моих связях с якобитским движением, знали меня как агента короля в изгнании и что я не обманул вас, как обманул многих других, включая мистера Темплтона, помощника министра.
— Ах, Гарри, Гарри, все эти доводы — соломинка, за которую хватается утопающий, и ты понимаешь это не хуже меня.
— Не уверен, — сказал Гарри с улыбкой. — Но даже если ваши опасения оправданны, у меня в надежном месте припрятан плот, а он надежнее соломинки.
— Что ты имеешь в виду?
Капитан на мгновение задумался.
— Мне придется немножко потрудиться, чтобы он мог выйти в плавание. Надеюсь, завтра утром к вашему приезду все будет в порядке. Тогда я и открою вам свой секрет.
Несмотря на уговоры, сэр Джон больше не вытянул из капитана ни слова. Сэр Джон пообещал, что вернется утром и привезет с собой Дамарис, и Гарри провел ночь без сна: он и радовался встрече с Дамарис, и боялся ее.
Однако утром во вторник сэр Джон не появился. Капитан постарался придать наилучший вид своему черному камзолу, в котором его арестовали и повесили. Он заказал цветы — корзину роз и корзину белоснежных лилий, украсив комнату для такого торжественного случая. Утро ушло на приготовления к приезду гостей, день — на ожидание, вечером, пережив горькое разочарование, Гейнор все еще продолжал ждать, даже когда в доме зажгли свечи. Наконец он лег спать, утешая себя надеждой, что сэр Джон и Дамарис приедут на следующий день. Но и среда прошла в мучительном ожидании. Сэр Джон будто в воду канул.
В четверг утром, не в силах больше вынести душевного напряжения, капитан упросил профессора послать к сэру Джону своего ученика, который отвозил в свое время в Монастырскую ограду письмо профессора. На сей раз ограничились устным посланием. Вернувшись, молодой человек рассказал, что дом постигла беда: сэра Джона арестовали прямо по возвращении, в понедельник.
Услышав новость, капитан глубоко вздохнул. Вздох выражал не уныние, а скорее облегчение. Он поблагодарил посыльного, а когда тот ушел, обратился к профессору, сидевшему в комнате.
— Хочешь не хочешь, пора возвращаться к жизни, — мрачно заметил капитан. — Который час?
— А? Который час? Почти два.
— Тогда мне пора прощаться.
— Та-та! Вы хотите сказать, что уходите? Куда же вы собрались?
— Возвращаюсь к жизни.
— В вашем-то состоянии? — профессор не на шутку обеспокоился. К тому же ему не хотелось расставаться с полюбившимся ему молодым человеком. — Вы меня удивляете...
— Что же вам не правится в моем состоянии? Осмотрите меня, — попросил капитан.
Профессор спустил очки со лба на нос:
— По-моему, у вас лихорадка.
— Лихорадка ожидания, сэр, — ответил пациент. Он взял доктора за руку: — Друг мой, меня тяготит мой долг, мне хотелось бы вернуть его вам...
— Та-та!
— Вы ведь мне больше, чем друг. Надеюсь, сердечная привязанность сохранится между нами и дальше. Если вам понадобится моя помощь, только позовите. Я буду счастлив услужить вам.
— Мой дорогой сэр! Мой дорогой мальчик! Та-та! Та-та!
— Я с величайшим сожалением покидаю ваш гостеприимный дом, сэр. Но это не прощание. Мы расстаемся друзьями, и, — капитан чуть помедлил, — за мною долг.
— Сэр! вскричал доктор в притворном негодовании. — Я, по-вашему, виноторговец? Или, быть может, хозяин таверны?
Капитан сжал его руки.
— Простите меня, — сказал он, — моя неспособность возместить истинный долг заставляет меня проявлять щепетильность в мелочах.
— Ни слова больше, или я обижусь!
Они расстались лучшими друзьями, и когда капитан ушел, одинокий профессор впервые за долгие годы, исполненные всепоглощающего, упорного труда, понял, как уныл и мрачен его дом на Грейз-Инн-роуд.
Капитан Гейнор в черном камзоле и в шляпе, купленной для него учеником профессора, с двумя гинеями в кармане, одолженными при прощании у доктора Близзарда, быстро миновал Холборн и вскоре оказался у Темпл-Бар [Темпл-Бар — буквально: «застава у Темпла» (Темпл — комплекс зданий на Флит-стрит, занятый преимущественно корпорациями юристов), самые молодые из крепостных ворот лондонского Сити], где было, по обыкновению, слякотно и грязно.
У Темпл-Бар он нанял фаэтон и добрался до гостиницы на Чандос-стрит, где остановился две недели тому назад и где все еще находился его багаж.
Глава XX
Сэр Ричард Толлемах Темплтон, проживавший затворником в своем далеком поместье в Девоншире [Девоншир — графство в Юго-Западной Англии, на полуострове Корнуэлл], получил письмо от кузена, помощника министра, вселившее в него ужас. Вот что писал помощник министра.
«Мой дорогой Толлемах! De profundis [«Из глубин...» (лат.) — начальные слова и название одного из псалмов, который в качестве заупокойного гимна исполняется при погребении по уставу католической церкви] я пишу тебе, преисполненный глубочайшего отчаяния, раздавленный злокозненной судьбой. До сих пор не верится, что такое приключилось со мною. Меня вынудили покинуть высокий пост на службе его величества, и теперь я склоняю свою голову от стыда под злорадными взглядами завистливой черни, испытывающей особое ликование при падении высокопоставленных особ.
Прошла неделя с того дня, как произошло злополучное событие, повлекшее за собою мой крах, но я лишь сегодня собрался с духом написать свое жалкое послание, ибо должен сообщить тебе, главе нашего славного дома, все, что со мною стряслось. Дорогой Толлемах, в час, когда бремя позора согнуло мои плечи, слабым утешением мне служит мысль о том, что ты отчасти разделяешь мою вину. Из вышесказанного следует, что я осмеливаюсь порицать тебя. Мы оба стали жертвами злокозненной судьбы и негодяя, искупившего на виселице порочность своего существования. Нас обоих обманули, и мое заблуждение — скорее естественное следствие того, что и тебя обвели вокруг пальца. Эта мысль — поддержка и опора во мраке моей нынешней жизни. Если бы не это смягчающее душевные муки обстоятельство, я бы не посмел показаться тебе на глаза или написать письмо.
Негодяй, о котором идет речь, мой дорогой Толлемах, произведший на тебя столь выгодное впечатление (конечно, все люди склонны заблуждаться) и обманувший доверие, коим ты его удостоил, некто капитан Гейнор, или тот, кто скрывается под этим именем. Я был твердо уверен в его лояльности, основываясь на твоем собственном утверждении, что капитан Гейнор вне подозрений. Я грудью встал на его защиту, когда поползли слухи, что он и есть неуловимый капитан Дженкин, пресловутый якобитский агент, ибо никто не знал настоящего имени агента.
Твоя уверенность в нем была столь неколебима, что я, как мог, препятствовал его аресту, ручаясь самою честью своей за его лояльность. Но, как я уже упоминал, нас обоих обвели вокруг пальца. Наступил момент, когда защищать его долее стало невозможно. Его арестовали по приказу правительства. Капитан Гейнор понял, что проиграл, и повел себя, как все головорезы, припертые к стенке: признался в измене и безропотно покорился судьбе. Гейнора повесили неделю тому назад, и он заслужил кару, как никто другой на моей памяти.
Что еще остается сообщить? Стоит ли лишний раз упоминать, что я обесчестил себя необдуманным поручительством и мне ничего не оставалось, как подать в отставку, не дожидаясь, пока лорд Картерет обрушит на мою несчастную голову град презрительных насмешек. Я пропащий человек, мой дорогой Толлемах, и больше, чем кто-либо, нуждаюсь в сочувствии и жалости в своем нынешнем одиночестве. Я спрятался от мира, запершись в своем кабинете, но мне никуда не деться от Эмили, чей язык колет меня, точно острый нож.
Продолжать письмо нет сил. Но если ты, сжалившись над моим одиночеством, пригласишь меня пожить у тебя в Девоншире, пока об этом деле позабудут и я снова смогу показаться на глаза людям, я буду очень благодарен.
Твой преданный незадачливый кузен
Эдвард Темплтон».
Новость, сообщенная кузеном сэру Ричарду, показалась совершенно невероятной. То, что лорд Картерет, упорствуя в абсурдной ошибке или побуждаемый запутавшимися советниками, несмотря ни на что решился арестовать Гарри Гейнора как капитана Дженкина, не было удивительным. Но чтобы Гарри Гейнор, которого он знал, о чьей карьере ему было все доподлинно известно, чей послужной список год за годом подтверждался хвалебными отзывами и рекомендациями, признал себя якобитским агентом, за которым долго охотилось правительство, — в это поверить было невозможно.
Сэр Ричард еще раз обдумал письмо кузена. Либо он сошел с ума, либо в основе судебного дела лежала чудовищная ошибка.
Он не стал тратить времени на ответ. Взволнованный сообщением, через два дня, — ровно столько времени потребовалось для улаживания дел в поместье, требовавших его личного участия, — сэр Ричард отправился в Лондон. Он прибыл туда еще два дня спустя — лошадей по его приказу гнали всю дорогу. В тот самый четверг, когда капитан Гейнор покинул дом профессора Близзарда, запыленная карета сэра Ричарда остановилась у дома мистера Темплтона.
Тот находился у себя в кабинете. Несмотря на поздний час, — часы давно пробили полдень — мистер Темплтон сидел в вишневом халате и в ночном колпаке. Длинное лицо кузена, казалось, еще больше вытянулось, побледнело и осунулось, щеки обвисли. Он походил на побитую собаку. В его глубоко посаженных глазах затаилась тоска. С первого взгляда на него становилось ясно: человек страдает от жалости к самому себе.
Мистер Темплтон поднялся и пошел навстречу кузену, приветственно протянув к нему руки:
— Мой дорогой Толлемах! — его низкий голос гудел, как орган, и был преисполнен грусти, — Ты проявил душевную щедрость, так быстро откликнувшись на мой зов, отозвавшись на мое... э-э-э... горе.
— Я был не в силах ждать, пока ты явишься ко мне, — услышал он в ответ. — Новость, сообщенная тобой, показалась мне фантастичной, невероятной. Я должен сам услышать объяснения. А уж потом я увезу тебя в Девоншир.
— Возможно, она фантастична, возможно, невероятна, но тем не менее это правда.
Сэр Ричард, как был, в дорожном костюме, опустился в кресло.
— Расскажи мне все! — нетерпеливо потребовал он.
— Ну, что еще сказать? Мое письмо...
— Да, да. Но из письма я узнал лишь сам факт. Я не поверю в него, пока не узнаю подробностей.
— Подробностей?
Мистер Темплтон, наклонив голову, прошелся по комнате. Наконец он остановился у письменного стола против сэра Ричарда. Он посмотрел в окно: серое небо, мелкий дождик, поникшие мокрые ветки кустарника в саду.
И мистер Темплтон поведал наконец кузену свою историю в привычной витиеватой манере, расцвечивая свою речь множеством красивых, но малосодержательных слов, что привело нетерпеливого кузена в состояние крайнего раздражения.
— И это все? — спросил сэр Ричард, когда кузен умолк.
— Тебе этого мало? — возмутился бывший министр. — Того, что я рассказал, оказалось достаточно, чтобы погубить меня, Толлемах!
— Больше говорить не о чем, — процедил он сквозь зубы. — Вы слишком стары, и я не могу заставить вас отвечать за свои слова, но могу избавить себя от последующих оскорблений.
Как и в прошлый раз, сэр Джон дернул за шнурок с колокольчиком.
— Я рад, сэр, что вы это осознали, — презрительно бросил он.
Лорд Понсфорт намеренно повернулся спиной к сэру Джону и склонил голову перед Дамарис в почтительном поклоне.
— Умоляю вас, судите обо мне милосерднее вашего дяди. Поверьте, — голос милорда задрожал, и Дамарис чуть было не поверила в его искренность, — поверьте, я не заслужил такого позора. Моя любовь к вам — вне подозрений.
Отвесив ей глубокий поклон, милорд удалился. Дамарис подбежала к сэру Джону и обвила руками его шею.
— Ну почему вы отказались? — спросила она со слезами. — Вы обрекли себя на гибель.
— Семь бед один ответ, — мрачно пошутил сэр Джон. Он погладил каштановые волосы Дамарис, заглянул в ее карие глаза, в которых читалась тревога за его судьбу. — Единственное, что мне осталось, — проявить твердость духа, — сказал он ей в утешение. — Стоит уступить Понсфорту — и я пропал. Отказывая Понсфорту, я держу его на привязи: он все еще надеется на успех и, возможно, не станет торопиться с доносом. Меня арестуют лишь в том случае, если он донесет на меня. Все остальное — его выдумка, в этом я сегодня окончательно убедился.
— Не может быть! — воскликнула потрясенная Дамарис.
— Я знаю лорда Картерета, когда-то мы с ним были приятелями. Он не из тех, кому можно указывать, точно лакею. Интуиция меня не подводит. Лорд Понсфорт делает вид, что спасает меня от ареста. Уж если он меня действительно от чего-либо спасает, так это от собственного доноса. Он предал якобитов. Он предал Гарри Гейнора.
При этих словах Дамарис вскрикнула. Баронет нанес точный удар, пробивший щит самопожертвования, чего, собственно, сэр Джон и добивался.
— Это истинная правда, видит Бог! — подтвердил он. — И за такого человека ты собралась выходить замуж! Теперь ты понимаешь, что это невозможно? Но не бойся, моя дорогая девочка. Мы еще одолеем Понсфорта, если не сдадимся на его милость.
Уверенность сэра Джона обманула Дамарис.
— Вы так полагаете? — спросила она с надеждой.
— Безусловно! — подтвердил баронет, используя ложь во спасение.
Его слова немного успокоили Дамарис, и она ушла.
Оставшись один, сэр Джон застыл за столом в той же позе отчаяния, что и после первого визита лорда Понсфорта. И если тогда он полагал себя в опасности, то сегодня уверился в том, что обречен. Предвидя скорый конец, баронет снова с тоской подумал, что станется с его беспомощной дочерью и еще более беспомощной женой, когда их постигнет такой удар. И он молча обратился к Господу, умоляя защитить их.
Сэр Джон все еще бесцельно сидел в своем кабинете, когда полчаса спустя к нему явился лакей с письмом, доставленным посыльным из Лондона.
Глава XIX
КАПИТАН ДЕЙСТВУЕТ
Сэр Джон сломал печать и распрямил желтоватый лист бумаги, на котором тонким витиеватым почерком было написано нижеследующее:
«Достопочтенный сэр, у меня есть важное, как мне представляется, сообщение для Вас относительно Вашего друга капитана Гарри Гейнора. Поскольку я намерен безотлагательно передать это сообщение Вам, — по получении вы признаете мою поспешность оправданной — надеюсь, Вы сочтете возможным незамедлительно оказать мне честь своим визитом. Подателю письма предписано сопровождать Вас, если Вы соблаговолите исполнить мою просьбу тотчас по прочтении письма. Ежели в данный момент это невозможно или трудно, будьте столь любезны передать через подателя письма, когда и в какое время Вы удостоите меня чести принять Вас. Мой дом расположен на Грейз-Инн-роуд, по соседству с таверной „Плачущая женщина“, если ехать из Холборна.
Эмануэль Близзард».
Сэр Джон прочитал письмо дважды и нахмурил брови. Сообщение относительно Гарри Гейнора! Не странно ли, что автор письма не оговорился: «покойного Гарри Гейнора»? При первом чтении у баронета промелькнула мысль, что ему хотят устроить ловушку. Но отсутствие слова «покойный», из чего следовало, что автор не знает о смерти капитана, рассеивало все подозрения. Разумеется, любой, вздумавший подстроить ему подобную ловушку, не допустил бы такой ошибки. И все же сомнения оставались. Однако сэр Джон решительно отмел их: какой смысл подстраивать ему ловушки? Если кто-то хочет его погибели, все основания для судебного преследования налицо.
Приняв решение, сэр Джон сразу поднялся. Гадай не гадай — все равно не узнаешь, какое сообщение его ждет, а ему не терпелось получить его как можно скорее. Он взглянул на почтительно ждавшего его приказа слугу.
— Каков из себя податель письма?
— Простой парень, сэр Джон, — отвечал тот. — Приехал верхом.
— Скажи, что я еду с ним. Пусть мне оседлают Джесси, и позови Берда — он поможет мне натянуть сапоги.
Сэр Джон ничего не сказал Дамарис, а в разговоре с женой вскользь упомянул, что неотложные дела призывают его в Лондон, но он вернется к вечеру.
Часа через два он уже стоял в темной комнате на первом этаже неприметного дома доктора на Грейз-Инн-роуд. Вскоре появился и сам профессор — худощавый, маленького роста, с быстрыми порывистыми движениями и характерным цоканьем.
— Та-та! Очень мило с вашей стороны, сэр Джон. Мне было бы крайне огорчительно думать, что я причинил вам беспокойство, а? Надеюсь, что нет. — Профессор потер сухонькие ручки, и его пытливые глаза за стеклами очков заблестели.
— Я ничто не почту беспокойством для себя, если мне обещано сообщение о близком человеке, почти сыне, мистер Близзард.
— Доктор, доктор Близзард, — поправил его профессор, — ваш покорный слуга. Присаживайтесь, прошу вас.
Сэр Джон уселся в кресло, указанное доктором, и положил на стоявший сбоку столик шляпу и хлыст. Профессор оперся руками о стол и задумчиво поцокал языком. Потом он поднял очки почти к самому краю седого парика и внимательно посмотрел на посетителя близорукими глазами.
— Сообщение, о котором идет речь, сэр, из ряда вон выходящее, оч-чень странное, да, поверьте, я бы сказал — потрясающее.
— Да, да, — кивнул баронет. — Умоляю, не держите меня в неизвестности.
— Та-та! Я и не собираюсь. Мне лишь надо как-то подготовить вас, а?
— Подготовить меня?
— Видит Бог, да! Разве я не упомянул, что мое сообщение потрясающего свойства? Дело обстоит так, сэр: виселица в Тайберне оказалась для вашего друга вратами жизни, но не в том смысле, в каком встречается то ли у пророка, то ли у сочинителя псалмов или теолога, одним словом, того, кому принадлежит изречение: «Mors jannua vitae» [Смерть — врата жизни (лат.)].
Сэр Джон глядел на него, ничего не понимая. Уж не сумасшедший ли перед ним?
— Доктор Близзард, не объясните ли вы мне попросту, что вы имеете в виду?
— Попросту? Ага, попросту... тогда... Впрочем, погодите! Я — доктор, как уже говорил вам. Сэр, я профессор анатомии, следовательно, изучаю анатомию... К счастью, сэр, друзья вашего друга позабыли сделать распоряжения о его похоронах, и я купил труп у негодяев, срезавших веревку, за две гинеи, а потом, говоря попросту, обнаружил, что он вовсе не мертв...
Сэр Джон замер. Кровь отхлынула у него от лица, губы приоткрылись, но он не мог произнести ни звука. Потом его стала бить дрожь.
— Вот, вот, та-та! — воскликнул доктор и, водрузив очки на нос, вперился в гостя. — Я предупреждал, что новость волнительного свойства, а вы еще предложили мне объяснить вам все попросту.
— Я... — баронет задохнулся от волнения, — Я уже пришел в себя, сэр. — Сэр Джон героически пытался совладать с собой. Он вытащил платок и промокнул вспотевший лоб. — Но вы, признаюсь, потрясли меня. Сказать по правде, я и сейчас как в тумане. Вы подразумеваете, что Гарри Гейнор... жив?
— Не только жив, но почти здоров, он быстро пошел на поправку. Через денек-другой он сможет вернуться к обычной жизни.
Последовало молчание, которое профессор не счел нужным нарушить: он понимал, что обычный ум не в состоянии быстро воспринять подобное известие.
— Но это же чудо! — воскликнул сэр Джон неестественным голосом: он все еще сомневался, все еще не понимал до конца того, что рассказал профессор.
— Та-та! — цокнул, по обыкновению, профессор. — Чудес в природе не бывает. Чудо — вне природы, а я вам сообщил о естественном событии. Такое действительно происходит, но крайне редко, потому и кажется чудом, однако совсем не чудо!
— Где он? — спросил сэр Джон дрожащим голосом.
— Там, наверху, ждет вас, — услышал он ответ, рассеявший наконец туман в его голове.
Гарри Гейнор жив, он ждет его наверху. Это сэр Джон понял сразу, а больше ему пока ничего не требовалось. Он тут же вскочил:
— Почему вы мне сразу не сказали, что он жив? Почему в письме об этом ни слова, ни намека?
— Спросите капитана, — профессор улыбнулся. — Я бы сразу связался с его друзьями, но он не хотел. Очень осторожный юноша, хоть и сорвиголова. Но я задерживаю вас. Сюда, пожалуйста!
Он повел сэра Джона вверх по крутой темной лестнице. На узкой площадке наверху он мгновение помедлил, потом постучал и отворил дверь. Баронет зашел в комнату и замер на месте, словно не веря собственным глазам: перед ним в стеганом халате стоял, улыбаясь, Гарри Гейнор.
Доктор вышел и притворил за собой дверь, оставив друзей наедине.
— Гарри! — вскричал сэр Джон внезапно охрипшим голосом.
— Мой дорогой сэр Джон!
Баронет вне себя от радости широко раскрыл ему объятия, прижал его к сердцу.
— Мой мальчик, мой мальчик! — бормотал он срывающимся голосом, со слезами на глазах. — Мы уже оплакали твою кончину, а ты воскрес из мертвых!
Когда наконец капитан успокоил сэра Джона, и тот мало-помалу осознал удивительное происшествие, они сели, и начался долгий разговор. Гейнор раскрыл сэру Джону свои планы: он должен немедленно покинуть Англию.
— По закону человека не карают дважды за одно и то же преступление, — сказал он. — Но я отнюдь не уверен, что для опасного якобитского агента правительство не сделает исключения. Оно постарается избавиться от меня, как только поползут слухи, что я избежал смерти.
— Да, да, — поддержал его баронет. — Ты рассуждаешь мудро. Наверное, тебе понадобятся деньги?
— Деньги у меня есть. Я могу снять по аккредитиву в банке «Чайлдс» почти две тысячи гиней, но, пожалуй, разумнее не обращаться в банк. Хоть тождество капитана Дженкина и капитана Гейнора не имеет официального подтверждения, все понимают, что это одно и то же лицо. Банкиры почтут своим долгом известить правительство.
— Ты прав, — подтвердил сэр Джон, — Пользуйся моим кошельком, как своим собственным.
— Благодарю вас, сэр, — тотчас отозвался капитан. —Полагаю, ста гиней мне хватит, чтобы добраться до Рима.
— Я принесу деньги завтра.
— Тогда, если доктор Близзард позволит, я уеду послезавтра. А как дела у вас, сэр Джон?
Сэр Джон глядел на Гарри и изумлялся: до сих пор — ни слова о Дамарис. Баронету казалось, что он понимает, почему Гарри колеблется.
— Когда я привезу радостную весть, Дамарис будто заново родится, — сказал он.
Лицо капитана побледнело, и он спросил дрогнувшим голосом:
— Она... опечалилась?
— Опечалилась, говоришь? Да она чуть не умерла! Новость о том, что ты жив, будет ей самым лучшим лекарством. Снова розы зацветут на ее щечках, снова заискрятся глаза. А еще, — сэр Джон запнулся, потрясенный внезапно пришедшей ему в голову мыслью, — радостная весть устранит опасность жертвы, которую она задумала принести.
— Жертвы? Какой жертвы?
Сэр Джон спохватился, что не проявил должной осторожности, но отступать было поздно, и он волей-неволей поведал капитану Гейнору свои беды. Сэр Джон облегчил душу, и в ней затеплилась надежда: молодому находчивому человеку найти выход из положения легче, чем ему, потрясенному нависшей над ним угрозой.
Капитан выслушал его молча, с непроницаемым выражением лица и лишь раз кивнул, когда баронет упомянул о подлой ловушке, подстроенной ему Понсфортом. Когда сэр Джон закончил свой рассказ, капитан поднялся и медленно прошелся по комнате — от двери к окну и обратно, заложив руки за спину и задумчиво наклонив голову. Он был глубоко тронут благородством Дамарис, решившей принести себя в жертву, и не меньшим благородством сэра Джона, решительно отвергавшего ее жертву.
— Ныне, — сказал в заключение сэр Джон, — я убедил Дамарис, что она не спасет, а погубит меня, если согласится выйти замуж за злодея. А теперь Дамарис узнает о твоем чудесном, невероятном спасении, и я надеюсь на полный успех: убежден, что ее отважное самопожертвование объясняется отчаянием и безнадежностью.
— Вы... вы полагаете, что одно с другим связано? —воскликнул Гейнор, не веря своим ушам.
— Мой дорогой Гарри, если бы ты слышал, как она сказала: «Я всего лишь оболочка. Та, что звалась Дамарис Холлинстоун, погибла в Тайберне», — ты бы понял всю глубину ее отчаяния и растрогался до слез.
У капитана и впрямь слезы навернулись на глаза, когда сэр Джон повторил ее слова. Он снова зашатал по комнате, размышляя над тем, что рассказал баронет, и над заданной ему головоломкой. Наконец он остановился у окна, и его лицо просветлело.
Капитану пришел на ум план действий, разработанный им ранее и отвергнутый как слишком рискованный. План был дерзок и смел. Можно было надеяться на успех именно из-за его дерзости. Капитан откинул голову и громко рассмеялся. Баронет с испугом уставился на него.
— Полагаю, капитану Гейнору пора вернуться к жизни, — сказал он.
Сэр Джон смотрел на Гарри растерянно и недоуменно. Под его взглядом лицо капитана снова стало непроницаемым.
— Послушайте, сэр Джон, вы преувеличиваете опасность, которая вам угрожает, — сказал он. — Допустим, они арестовали вас. Но как же вам предъявят обвинение в укрывательстве государственного преступника? Для этого требуется сначала доказать, что капитан Гейнор и капитан Дженкин — одно и то же лицо.
— Чепуха! — возразил баронет. — Как только понадобится доказательство тождества, правительство сделает это без особых хлопот.
— Допустим, оно докажет, допустим, найдет свидетелей, хотя не представляю, откуда они возьмутся. Но правительству еще придется доказать, что вы знали о моих связях с якобитским движением, знали меня как агента короля в изгнании и что я не обманул вас, как обманул многих других, включая мистера Темплтона, помощника министра.
— Ах, Гарри, Гарри, все эти доводы — соломинка, за которую хватается утопающий, и ты понимаешь это не хуже меня.
— Не уверен, — сказал Гарри с улыбкой. — Но даже если ваши опасения оправданны, у меня в надежном месте припрятан плот, а он надежнее соломинки.
— Что ты имеешь в виду?
Капитан на мгновение задумался.
— Мне придется немножко потрудиться, чтобы он мог выйти в плавание. Надеюсь, завтра утром к вашему приезду все будет в порядке. Тогда я и открою вам свой секрет.
Несмотря на уговоры, сэр Джон больше не вытянул из капитана ни слова. Сэр Джон пообещал, что вернется утром и привезет с собой Дамарис, и Гарри провел ночь без сна: он и радовался встрече с Дамарис, и боялся ее.
Однако утром во вторник сэр Джон не появился. Капитан постарался придать наилучший вид своему черному камзолу, в котором его арестовали и повесили. Он заказал цветы — корзину роз и корзину белоснежных лилий, украсив комнату для такого торжественного случая. Утро ушло на приготовления к приезду гостей, день — на ожидание, вечером, пережив горькое разочарование, Гейнор все еще продолжал ждать, даже когда в доме зажгли свечи. Наконец он лег спать, утешая себя надеждой, что сэр Джон и Дамарис приедут на следующий день. Но и среда прошла в мучительном ожидании. Сэр Джон будто в воду канул.
В четверг утром, не в силах больше вынести душевного напряжения, капитан упросил профессора послать к сэру Джону своего ученика, который отвозил в свое время в Монастырскую ограду письмо профессора. На сей раз ограничились устным посланием. Вернувшись, молодой человек рассказал, что дом постигла беда: сэра Джона арестовали прямо по возвращении, в понедельник.
Услышав новость, капитан глубоко вздохнул. Вздох выражал не уныние, а скорее облегчение. Он поблагодарил посыльного, а когда тот ушел, обратился к профессору, сидевшему в комнате.
— Хочешь не хочешь, пора возвращаться к жизни, — мрачно заметил капитан. — Который час?
— А? Который час? Почти два.
— Тогда мне пора прощаться.
— Та-та! Вы хотите сказать, что уходите? Куда же вы собрались?
— Возвращаюсь к жизни.
— В вашем-то состоянии? — профессор не на шутку обеспокоился. К тому же ему не хотелось расставаться с полюбившимся ему молодым человеком. — Вы меня удивляете...
— Что же вам не правится в моем состоянии? Осмотрите меня, — попросил капитан.
Профессор спустил очки со лба на нос:
— По-моему, у вас лихорадка.
— Лихорадка ожидания, сэр, — ответил пациент. Он взял доктора за руку: — Друг мой, меня тяготит мой долг, мне хотелось бы вернуть его вам...
— Та-та!
— Вы ведь мне больше, чем друг. Надеюсь, сердечная привязанность сохранится между нами и дальше. Если вам понадобится моя помощь, только позовите. Я буду счастлив услужить вам.
— Мой дорогой сэр! Мой дорогой мальчик! Та-та! Та-та!
— Я с величайшим сожалением покидаю ваш гостеприимный дом, сэр. Но это не прощание. Мы расстаемся друзьями, и, — капитан чуть помедлил, — за мною долг.
— Сэр! вскричал доктор в притворном негодовании. — Я, по-вашему, виноторговец? Или, быть может, хозяин таверны?
Капитан сжал его руки.
— Простите меня, — сказал он, — моя неспособность возместить истинный долг заставляет меня проявлять щепетильность в мелочах.
— Ни слова больше, или я обижусь!
Они расстались лучшими друзьями, и когда капитан ушел, одинокий профессор впервые за долгие годы, исполненные всепоглощающего, упорного труда, понял, как уныл и мрачен его дом на Грейз-Инн-роуд.
Капитан Гейнор в черном камзоле и в шляпе, купленной для него учеником профессора, с двумя гинеями в кармане, одолженными при прощании у доктора Близзарда, быстро миновал Холборн и вскоре оказался у Темпл-Бар [Темпл-Бар — буквально: «застава у Темпла» (Темпл — комплекс зданий на Флит-стрит, занятый преимущественно корпорациями юристов), самые молодые из крепостных ворот лондонского Сити], где было, по обыкновению, слякотно и грязно.
У Темпл-Бар он нанял фаэтон и добрался до гостиницы на Чандос-стрит, где остановился две недели тому назад и где все еще находился его багаж.
Глава XX
ОТСТАВКА МИСТЕРА ТЕМПЛТОНА
Сэр Ричард Толлемах Темплтон, проживавший затворником в своем далеком поместье в Девоншире [Девоншир — графство в Юго-Западной Англии, на полуострове Корнуэлл], получил письмо от кузена, помощника министра, вселившее в него ужас. Вот что писал помощник министра.
«Мой дорогой Толлемах! De profundis [«Из глубин...» (лат.) — начальные слова и название одного из псалмов, который в качестве заупокойного гимна исполняется при погребении по уставу католической церкви] я пишу тебе, преисполненный глубочайшего отчаяния, раздавленный злокозненной судьбой. До сих пор не верится, что такое приключилось со мною. Меня вынудили покинуть высокий пост на службе его величества, и теперь я склоняю свою голову от стыда под злорадными взглядами завистливой черни, испытывающей особое ликование при падении высокопоставленных особ.
Прошла неделя с того дня, как произошло злополучное событие, повлекшее за собою мой крах, но я лишь сегодня собрался с духом написать свое жалкое послание, ибо должен сообщить тебе, главе нашего славного дома, все, что со мною стряслось. Дорогой Толлемах, в час, когда бремя позора согнуло мои плечи, слабым утешением мне служит мысль о том, что ты отчасти разделяешь мою вину. Из вышесказанного следует, что я осмеливаюсь порицать тебя. Мы оба стали жертвами злокозненной судьбы и негодяя, искупившего на виселице порочность своего существования. Нас обоих обманули, и мое заблуждение — скорее естественное следствие того, что и тебя обвели вокруг пальца. Эта мысль — поддержка и опора во мраке моей нынешней жизни. Если бы не это смягчающее душевные муки обстоятельство, я бы не посмел показаться тебе на глаза или написать письмо.
Негодяй, о котором идет речь, мой дорогой Толлемах, произведший на тебя столь выгодное впечатление (конечно, все люди склонны заблуждаться) и обманувший доверие, коим ты его удостоил, некто капитан Гейнор, или тот, кто скрывается под этим именем. Я был твердо уверен в его лояльности, основываясь на твоем собственном утверждении, что капитан Гейнор вне подозрений. Я грудью встал на его защиту, когда поползли слухи, что он и есть неуловимый капитан Дженкин, пресловутый якобитский агент, ибо никто не знал настоящего имени агента.
Твоя уверенность в нем была столь неколебима, что я, как мог, препятствовал его аресту, ручаясь самою честью своей за его лояльность. Но, как я уже упоминал, нас обоих обвели вокруг пальца. Наступил момент, когда защищать его долее стало невозможно. Его арестовали по приказу правительства. Капитан Гейнор понял, что проиграл, и повел себя, как все головорезы, припертые к стенке: признался в измене и безропотно покорился судьбе. Гейнора повесили неделю тому назад, и он заслужил кару, как никто другой на моей памяти.
Что еще остается сообщить? Стоит ли лишний раз упоминать, что я обесчестил себя необдуманным поручительством и мне ничего не оставалось, как подать в отставку, не дожидаясь, пока лорд Картерет обрушит на мою несчастную голову град презрительных насмешек. Я пропащий человек, мой дорогой Толлемах, и больше, чем кто-либо, нуждаюсь в сочувствии и жалости в своем нынешнем одиночестве. Я спрятался от мира, запершись в своем кабинете, но мне никуда не деться от Эмили, чей язык колет меня, точно острый нож.
Продолжать письмо нет сил. Но если ты, сжалившись над моим одиночеством, пригласишь меня пожить у тебя в Девоншире, пока об этом деле позабудут и я снова смогу показаться на глаза людям, я буду очень благодарен.
Твой преданный незадачливый кузен
Эдвард Темплтон».
Новость, сообщенная кузеном сэру Ричарду, показалась совершенно невероятной. То, что лорд Картерет, упорствуя в абсурдной ошибке или побуждаемый запутавшимися советниками, несмотря ни на что решился арестовать Гарри Гейнора как капитана Дженкина, не было удивительным. Но чтобы Гарри Гейнор, которого он знал, о чьей карьере ему было все доподлинно известно, чей послужной список год за годом подтверждался хвалебными отзывами и рекомендациями, признал себя якобитским агентом, за которым долго охотилось правительство, — в это поверить было невозможно.
Сэр Ричард еще раз обдумал письмо кузена. Либо он сошел с ума, либо в основе судебного дела лежала чудовищная ошибка.
Он не стал тратить времени на ответ. Взволнованный сообщением, через два дня, — ровно столько времени потребовалось для улаживания дел в поместье, требовавших его личного участия, — сэр Ричард отправился в Лондон. Он прибыл туда еще два дня спустя — лошадей по его приказу гнали всю дорогу. В тот самый четверг, когда капитан Гейнор покинул дом профессора Близзарда, запыленная карета сэра Ричарда остановилась у дома мистера Темплтона.
Тот находился у себя в кабинете. Несмотря на поздний час, — часы давно пробили полдень — мистер Темплтон сидел в вишневом халате и в ночном колпаке. Длинное лицо кузена, казалось, еще больше вытянулось, побледнело и осунулось, щеки обвисли. Он походил на побитую собаку. В его глубоко посаженных глазах затаилась тоска. С первого взгляда на него становилось ясно: человек страдает от жалости к самому себе.
Мистер Темплтон поднялся и пошел навстречу кузену, приветственно протянув к нему руки:
— Мой дорогой Толлемах! — его низкий голос гудел, как орган, и был преисполнен грусти, — Ты проявил душевную щедрость, так быстро откликнувшись на мой зов, отозвавшись на мое... э-э-э... горе.
— Я был не в силах ждать, пока ты явишься ко мне, — услышал он в ответ. — Новость, сообщенная тобой, показалась мне фантастичной, невероятной. Я должен сам услышать объяснения. А уж потом я увезу тебя в Девоншир.
— Возможно, она фантастична, возможно, невероятна, но тем не менее это правда.
Сэр Ричард, как был, в дорожном костюме, опустился в кресло.
— Расскажи мне все! — нетерпеливо потребовал он.
— Ну, что еще сказать? Мое письмо...
— Да, да. Но из письма я узнал лишь сам факт. Я не поверю в него, пока не узнаю подробностей.
— Подробностей?
Мистер Темплтон, наклонив голову, прошелся по комнате. Наконец он остановился у письменного стола против сэра Ричарда. Он посмотрел в окно: серое небо, мелкий дождик, поникшие мокрые ветки кустарника в саду.
И мистер Темплтон поведал наконец кузену свою историю в привычной витиеватой манере, расцвечивая свою речь множеством красивых, но малосодержательных слов, что привело нетерпеливого кузена в состояние крайнего раздражения.
— И это все? — спросил сэр Ричард, когда кузен умолк.
— Тебе этого мало? — возмутился бывший министр. — Того, что я рассказал, оказалось достаточно, чтобы погубить меня, Толлемах!