Листок, который я так своевременно вытащил у Гришки, жёг мой карман. Улучив момент, я извлёк его и прочитал: «Сухарей 1 рюкзак, воблы 3 штуки, денег 16 рублей, варёных яиц 5. Все вещи у Портоса в сарае. После школы сразу туда. Передай д'Артаньяну».
   Я переправил Леньке записку и задумался. На душе скребли кошки. Ведь не каждый день нашему брату доводится бежать в Испанию, сражаться с фашистами.
   — В глубокой древности люди считали, — доносился откуда-то голос Усатого, — что все события в жизни вершатся по воле богов. Это было удобно и просто — все валить на всевышних. Боги затеяли склоку из-за яблока — вот вам и Троянская война. Отдавая должное гению Гомера, который отлично описал эту сцену, мы должны про себя отметить, что красавицы богини оказались достаточно пустыми и вздорными вертихвостками, поссорившись по такому нелепому поводу. Великий археолог Генрих Шлиман, которому Троя обязана своим вторым рождением и чудесную книгу о котором я вам горячо рекомендую, полагал…
   Усатый с лёгким раздражением посмотрел в угол, откуда доносилось чьё-то бормотанье.
   — Ермаков, явите себя классу!
   Федька продолжал сосредоточенно бубнить под нос: «бускаминос, абасто, менестра, республикано. Бускаминос, абасто, менестра…»
   — Ермаков!
   Федька с грохотом вскочил.
   — Вы шепчете заклинания? — обратился к нему Усатый.
   — Я учу испанский язык, — доверчиво ответил Федька.
   — Он весь урок слушать мешает, — пожаловался Гоша
   — Молодец, Ермаков, — похвалил Усатый, пропуская мимо ушей жалобу. — Завидую вам: вы будете читать в подлиннике гениального Сервантеса. На русском вы его читали?
   — Ага, — ответил Федька. — Обложку.
   — Для начала неплохо, — отметил Усатый. — Ну, а много слов вы уже одолели на моем уроке?
   — Восемь, — виновато пробормотал Федька.
   — Что ж, не так уж и мало. За семьдесят оставшихся уроков по истории вы сумеете выучить ещё 560 слов — достаточно, чтобы читать со словарём даже сложный текст. Вы извините, Ермаков, что я вас перебил… Так, из любопытства… Мне можно продолжать вести урок?
   — Продолжайте, чего там, — великодушно разрешил Федька.
   — А мой монотонный голос не будет вас отвлекать? — засуетился Усатый под смех класса. — Может, мне помолчать?
   — Ладно уж, — смилостивился Федька. — Пусть я помолчу.
   — Боюсь, что вы на меня обиделись, — с чувством сказал Усатый. — Тем более что я вас целых четыре урока не вызывал. Ничего, если я задам вам несколько вопросов?
   — Может, не надо? — усомнился Федька. — У вас хлопот и без меня хватает.
   — Вы скромничаете, Ермаков. Итак, каковы причины…
   Звонок.
   — Вам не повезло, Ермаков. — Усатый вздохнул. — У вас была такая возможность отличиться…
   — Да, такой я уж есть — невезучий. — Федька развёл руками.
   Час спустя мы встретились у сарая.
   — Ты знаешь, что такое по-испански «бурро»? — спросил я у Федьки.
   — Ну?
   — Осел. Бурро несчастный! Из-за тебя могли догадаться!
   — А ещё меня предупреждал не трепаться! — пискнул Ленька. — У Портоса голова всегда была слабое место!
   — Ничего не скажешь — бурро, — согласился Гришка.
   — Да ну вас к черту! — обозлился Федька. — Я такое достал, что у вас глаза на лоб полезут, а вы… Даже связываться неохота…
   И Федька небрежно швырнул на солому завёрнутый в газету свёрток. Что-то звякнуло. Мы развернули свёрток — и окаменели. Перед нами, сверкая серебром,
   лежали два пистолета с длинными, сантиметров в тридцать, стволами.
   — Где ты взял? — набросились мы на Федьку.
   — Тайна, — высокопарно ответил Федька. — Слово мушкетёра. Подарок одной прекрасной дамы под вуалью. Романтическая история.
   Разумеется, мы не поверили в эту чепуху и слово за слово выжали из Федьки правду.
   Две недели назад в наш городок забрела на гастроли передвижная театральная труппа. Она обосновалась в пустующем почти круглый год помещении театра, по преданию построенного в конце XVIII века в честь Екатерины Второй, удостоившей городок своим посещением. Изголодавшиеся по зрелищам горожане брали билеты штурмом, и на бледных от скитаний лицах актёров заиграл сытый румянец. Когда актёры появлялись на улицах, вокруг них образовывался почтительный вакуум, и они шествовали своей благородной поступью, сопровождаемые эскортом потрясённых пацанов.
   Полчаса назад проходя мимо театра, Федька обратил внимание на заманчиво открытый чёрный ход. Не в силах избавиться от искушения, он зашёл и начал бродить по театральным закоулкам. В костюмерной, увешанной мундирами и бальными платьями, храпел сторож. А на столе лежали пистолеты.
   — Кто скажет, что это воровство, — угрожающе закончил Федька, — будет иметь дело со мною, сеньоры!
   — Это не воровство, — подумав, сказал я. — Это конфискация на войну, как было при военном коммунизме в 1918 году. Я читал.
   — Это называется экспроприация, — поправил Гришка. — Молодец!
   — Ладно, — сказал Федька. — Один я беру себе, а другой разыгрывайте, черт с вами.
   — На двоих! — закричал Ленька. — У Мишки есть винтовка!
   — Где она, твоя винтовка? — закричал я. — Бери её себе!
   — Нет уж, — мстительно сказал Федька. — Помнишь фигу?
   Пистолет достался Гришке. У Леньки на глазах выступили слезы.
   — Нюни распустил, — дружелюбно сказал Федька. — Мы будем давать тебе поносить по очереди… И Мишке тоже.
   — А порох и пули? — спохватился Гришка. Было решено, что порох и пули достанем на месте, в Испании.
   Побег был назначен на 9 утра.


ЗАЙЦЫ


   В депо учеником слесаря работал Костя, Федькин друг. Его пришлось под честное слово посвятить в нашу тайну. Костя обещал посадить нас в товарный состав и держать язык за зубами — и все за три рубля десять копеек: этой суммы ему не хватало на мяч. Деньги он получил два дня назад, но утром, когда мы пришли на станцию, Костя встретил нас хмуро. Дело оказалось сложнее, чем он ожидал, ему одному не справиться: нужно дать похмелиться одному верному человеку.
   Верный человек оказался небритым детиной с блуждающим взглядом. Он содрал с нас пять рублей, велел ждать и исчез в станционном буфете. Минут через десять он вышел шатаясь и заорал во все горло:
   — Зайцы! Держи! Ату их!
   Мы бросились бежать под свист и улюлюканье «верного человека». Ленька зацепился за стрелку и растянулся на пути. Бедняга расшиб нос и до крови ссадил коленку. Обманутые и несчастные, мы бежали до тех пор, пока станция не скрылась из виду, Гришка утешал хнычущего Леньку.
   — Подумаешь, нос расквасил! Считай, что ты уже пролил свою кровь, понял?
   Ленька подумал и перестал хныкать. К нам подбежал Костя.
   — Гони три десять, трепло, — зло потребовал Федька.
   Но тут выяснилось, что Костя вовсе не трепло. Его самого обманули. Только что он узнал, что на юг следует товарный состав с картошкой. А три десять он может отдать, на мяч всё равно не хватает, вчера потратился на штаны. Чего он будет за такое брать деньги.
   Мы сочли, что Костя поступает благородно, и деньги приняли. Костя повёл нас на запасной путь, где стоял товарняк. Вокруг сновали люди. Из нескольких вагонов доносилось мычание коров, им носили воду. Вдоль вагонов ходил человек, постукивая молоточком по буксам. На ступеньках тамбура последнего вагона зевал сторож. Костя велел нам ждать и пошёл вдоль состава, засунув в карманы руки. Возле одного вагона он остановился, заглянул в него и сделал нам знак.
   — По одному, — шепнул Федька. — Иди, Мишка. Только не спеши.
   Я развинченной походкой подошёл к Косте, он кивнул на открытую дверь. Я быстро швырнул в неё мешок с сухарями и залез в вагон.
   Одна половина вагона, отгороженная досками, была заполнена картошкой и морковью, вторая — почти доверху забита прессованным сеном. Я забрался на сено и с бьющимся от сладкого ужаса сердцем стал ждать.
   Один за другим возле меня оказались Ленька, Гришка и Федька.
   — А где бидон? — испугался Гришка.
   — Ти-ше! — прошипел Федька. — Костя за водой пошёл, Ленька все расплескал, когда падал.
   — А нас никто не заметил? — спросил бледный Ленька. И добавил: — Я с мамой не простился…
   — А ты сбегай домой, поцелуй мамочку и скажи: «До свиданья, я уезжаю в Испанию!» — съязвил Федька.
   Остроту никто не принял, и Федька надулся.
   — Я тоже не простился, — хмуро сказал Гришка. — А ты, Мишка?
   — Маменькины сынки, — проворчал Федька. — Слюнтяи…
   Мы промолчали.
   — А у меня нет мамы… — уныло сказал Федька. Ленька всхлипнул. Мы отвернулись.
   — Берите воду, — послышался шёпот Кости. Я сполз на пол и втащил бидон в вагон. — Вас сейчас отправлять будут. Ни пуха ни пера!
   Костя конспиративно смотрел в сторону.
   — Иди к черту! — прошипели мы в ответ.
   — Прячься! — ужасным шёпотом процедил Костя.
   Я быстро полез наверх. У вагона послышались голоса, и дверь с грохотом захлопнулась. Мы прижались друг к другу и затихли. Нам было грустно и страшно. Поезд тронулся рывком.
   — Поехали!

 
   Распотрошив несколько тюков сена, мы с наслаждением растянулись во всю длину. Первый успех нас окрылил. Мы размечтались.
   — Главное, — говорил Гришка, — разыскать дядю Васю, на него вся надежда. Как его фамилия, Мишка?
   — Не помню, — ошеломлённо ответил я. — Василий Палыч… дядя Вася.
   — Вот дырявая башка! — огорчился Федька. — О чем же ты думал?
   — Спокойно, спокойно, — примирительно сказал Гришка. — Комбриг, танкист, дважды орденоносец — быть такого не может, чтобы генерал Лукач о нем не знал. Найдём!
   — А примут нас в разведку? — неожиданно усомнился Ленька.
   — А куда же ещё? — Гришка пожал плечами. — Мальчишки — они для разведки удобные. Маленькие, а наблюдательные. Посмотрел, где стоят танки, живая сила, штаб — и обратно!
   — Вам-то хорошо, — вздохнул Федька. — Букашки. А я высокий, метр шестьдесят пять.
   — Ничего, — успокоил его Гришка, — лицо у тебя молодое.
   — Что я, метрику фашисту буду показывать! — огрызнулся Федька.
   — Нельзя терять времени, — сказал Гришка. — Давайте учить язык. Я знаю уже сорок слов. Но язык учить никому не хотелось.
   — Не то настроение, — заявил Федька, который, оказывается, знал меньше всех — тринадцать слов. Правда, среди них было одно очень аппетитное — «менестра», то есть тушёное мясо с овощами.
   — Больше всего мясо люблю, — вздохнул Федька. — И апельсины.
   — А ты их ел когда-нибудь? — спросил я.
   — Нет. А ты?
   — Я один раз ел. Половину штуки.
   — А я больше всего люблю финики, — сообщил Ленька. — Я их тоже ещё не ел. И от эскимо бы не отказался.
   И тут обнаружилось, что все мы отчаянно хотим есть, потому что дома от волнения никто не завтракал. Федька развязал мешок и извлёк оттуда сухари и по яйцу на брата. Мы поели, напились воды из бидона и снова улеглись.
   — Об ордене я даже и не мечтаю, — сказал Ленька голосом, который лишь выдавал его мечту получить именно орден. — А вот медаль… за какой-нибудь подвиг…
   — Да-а…
   Все замолчали. Наверное, каждый представлял себе, как мы возвращаемся домой с медалями, а может, и орденами на груди. От этого даже пересыхало во рту. В гражданскую войну такие случаи были. И в Испании мальчик Педро взорвал фашистский корабль — мы видели этот подвиг в кино. Чтобы оказаться на его месте, мы готовы были отдать двадцать лет жизни.
   — Ребята, — тихо сказал Ленька, — а вдруг… когда начнут стрелять… ну, снаряды начнут рваться… и мы увидим, что мы не храбрые?
   — Ну да, — презрительно сказал Федька. — Очень мы испугались всяких снарядов.
   — Сначала будет немножко страшно, — рассудил Гришка, — а потом привыкнем. Даже у Лермонтова написано, что к свисту пули можно привыкнуть.
   — Мой отец был на гражданской войне, — сказал я, — и его ранило в ногу. Он даже не вскрикнул.
   — На небольшую рану и я согласен, — сказал Ленька, поёживаясь.
   — Так тебя и спросят фашисты, куда ранить, — хмыкнул Федька. — Запузырят куда попало и жалобной книги не дадут.
   Помолчали. Думать о ранениях не хотелось.
   — Кончено с арифметикой! — злорадно сказал Федька. — Баста! Как из Испании вернусь — в спецшколу пойду, а потом в лётное училище. Или в танковое.
   — Там тоже арифметику учат, — поспешил сообщить Ленька. — И даже алгебру. Веркин брат говорил.
   — Врёшь! — огорчился Федька.
   — Без арифметики из пушки не выстрелишь, — поддержал я Леньку.
   — Это называется вычислить траекторию, — уточнил Гришка.
   — Тьфу! — расстроился Федька. — А я-то думал — избавился…
   Я смотрел в окошко. Леса, дремучие белорусские леса, густые, нетронутые. Приземистые домишки с соломенными крышами, лошади, овцы, собаки. Я думал о том, что всё, что было до сих пор, скучно и неинтересно. Настоящая жизнь начинается сейчас, жизнь, полная необыкновенных событий, приключений и подвигов, при одной туманной мысли о которых замирало сердце.
   За моей спиной Ленька и Гришка начали играть в «морской бой». Федька полез на другую половину за морковкой. Он ухватился руками за верхнюю доску загородки, приподнялся и испуганно спрыгнул вниз.
   — Там кто-то есть, — сдавленным голосом сказал он.


ЗАЙЦЫ (Окончание)


   — Привет, братцы кролики! — над загородкой появилась помятая физиономия парня лет двадцати. Он бросил на нас быстрый оценивающий взгляд. — Сколько вас? Раз, два, три, четыре штуки. Куда плывёте?
   — В Одессу, — доверчиво сообщил Ленька.
   — А тебе какое дело? — проворчал Федька.
   — К черту церемонии, переходим на «ты», — парень спрыгнул вниз и протянул Федьке руку. — Василий Петров, псевдоним Жук. Знаешь, что такое псевдоним?
   — А ты парень ничего, — похвалил Федька, дружелюбно глядя на нового знакомого. — Откуда у тебя тельняшка? Ты моряк?
   — Немножко есть, — уклончиво ответил парень. — Плаваю по морям житейским. А вы, братцы кролики? Шпана или бежали от пап и мам в поисках сокровищ капитана Флинта?
   Парень нам ужасно понравился. Мы разговорились, и как-то очень быстро Жук вытянул из нас все наши тайны.
   — Только не называй нас больше кроликами, — попросил Ленька. — Мы мушкетёры, если уж на то пошло.
   — Не буду, — согласился Жук. — Пардон, сеньоры! Нет ли у вас на вертеле жареного каплуна? Признаюсь, я два дня питаюсь этой отвратительной морковкой.
   Мы раскрыли наш мешок.
   — Скатерть-самобранка! — восхищался Жук, уписывая за обе щеки. — Эх, вобла без пива — это ваш недосмотр, сеньоры Атос, Портос, Арамис и д'Артаньян. Придётся запить бургундским.
   И Жук приложился к бидону. Пил он долго, длинными глотками.
   — Спасибо, борцы за справедливость, альбатросы, цвет королевских дуэлянтов. Ну-ка, чего у вас есть, показывайте. О, пистолет! Недурно. Личный подарок господина де Тревиля? Ещё один? Старинная работа. Антиквары оторвут с руками. Все?
   — Верёвка вот ещё, — похвастался Ленька. — Для пленных.
   — Крепкая, — без тени улыбки констатировал Жук. — Целый взвод можно связать, если хотите — поучу.
   — А ты кто будешь? — поинтересовался Федька.
   — Откровенность за откровенность, — важно сказал Жук. — Я гонец кардинала Ришелье. Ша, сеньоры! Я шучу. Вы имеете счастье познакомиться с бедным студентом, который мечтает увидеть престарелых родителей. Они сидят на берегу Чёрного моря и плачут: «Где сейчас наш ясный сокол Вася? Хоть бы одним глазком посмотреть на нашего непутёвого сыночка!»
   — А почему ты непутёвый? — сочувственно спросил Ленька.
   — Потому что науке я предпочёл любовь. — Жук вздохнул. — А любовь, братцы кролики, пардон, сеньоры, — это счастье, смазанное оливковым маслом. Она ускользнула от меня, разбив моё сердце.
   — Поехали с нами! — предложил Федька. — Вот было бы здорово!
   — Идёт, — быстро согласился Жук. — Святое дело.
   — А у тебя есть документы? — вдруг спросил Гришка.
   Жук улыбнулся.
   — Сеньор Арамис недоверчив! Показать?
   — Я, между прочим, Атос, — покраснев, сказал Гришка. — Покажи, чего там.
   Жук уже собрался было вскочить на загородку, но мы его остановили и пристыдили Гришку.
   — Вы, сеньоры, мне по душе, — заявил Жук, когда Гришка принёс свои извинения. — Вы скрасите мой долгий и трудный путь к престарелым родителям. Несколько дней мы отдохнём в моем замке на берегу моря, а потом спрячемся в каком-нибудь корыте, идущем во Францию. Это дело я беру на себя.
   Наш новый знакомый оказался необыкновенно интересным человеком. Несколько часов как зачарованные мы слушали его рассказы о том, как он путешествовал зайцем — других способов Жук не признавал — по железным дорогам и морям, о его житейских приключениях и жестоких драках, из которых Жук всегда выходил победителем благодаря своей ловкости и силе.
   — Главное, сеньоры мушкетёры, это внезапность, — поучал он. — Поскольку нам предстоит сражаться вместе, я приведу вам для примера один эпизод из моей бурно проведённой жизни. Однажды, проводив домой любимую девушку, я оказался в окружении пяти угрюмых ребят. Я по наивности думал, что они хотят угостить меня шоколадными конфетами, но, увы, ошибся. Оказывается, эти юноши были недовольны тем, что я любил и был любимым. Чужое счастье сделало их чёрствыми эгоистами, и в знак своего недовольства они решили поставить штамп на моем портрете. И здесь я должен признаться в одной своей слабости. Я ужасно не люблю, когда мне делают больно. Особенно лицу, которое мои возлюбленные, без исключения, находят симпатичным. Их было пятеро, а мы были вдвоём…
   — Как так? — возразил Ленька. — Ты же…
   — …вдвоём, — недовольно повторил Жук. — Я и внезапность. Ближнего ко мне юношу я ударил ногой, вот сюда. Он сразу понял, что был не прав, и больше ко мне не приставал. Второго — кулаком в живот. Прекрасный удар, сеньоры! Третьему, который бросился на меня, как глупый носорог, я упал под ноги, и он славно шлёпнулся на мостовую, а двое для меня, — Жук поиграл мощными мускулами и обвёл нас весёлыми голубыми глазами, — сами понимаете, сущий пустяк. Вот так, милорды. Между прочим, поезд останавливается. Пока снова не тронемся в путь — ни звука. Думайте и чихайте про себя.
   Мы улеглись по своим местам.
   — Кстати, — добавил Жук, — на вашу половину уже приходили за сеном. Если вас накроют — обо мне ни звука. Слово мушкетёров?
   Я лежал и думал о том, как прекрасна жизнь. Мог ли я мечтать о такой необыкновенной жизни, я, жалкий школяр, пределом желаний которого была пятёрка по контрольной и каждый день мороженое? Это как волшебная сказка: вагон, который везёт нас навстречу приключениям, Вася Жук, первый в моей жизни взрослый парень, который признал во мне товарища, Жук, слушать которого — высшее на свете наслаждение, неожиданности, подкарауливающие нас каждый час и, кто знает, слава, которая, быть может, уже готовится к встрече с нами. Испания! Кто из мальчишек не бредил о ней, кто не мечтал оказаться среди защитников Теруэля и Бильбао. Гренада, Гренада, Гренада моя! Мы ненавидели фашистских лётчиков, разбомбивших Гернику, марокканцев, которые с поднятыми руками пошли сдаваться в плен, а перед самыми нашими окопами забросали республиканцев гранатами… А вдруг дядя Вася возьмёт меня… нет, нас к себе, в танкисты? И домой мы вернёмся вместе, и если меня попробуют выставить из комнаты, когда дядя Вася рассказывает, он не позволит: «С ним я воевал, от него у меня секретов нет!» А в школе…
   У вагона послышались шаги: нашу дверь отворяли. Скорчившись под тюками прессованного сена, мы старались не дышать.
   — Пожалуйста, смотри, — произнёс чей-то недовольный голос, — только головой ручаюсь. Я от вагонов не отходил.
   — Вроде человеком пахнет, — неуверенно произнёс другой голос. — Влезай сам, у меня нога болит.
   Я боялся, что человек, который влез в вагон, оглохнет от бешеных ударов моего сердца.
   — Это картошка преет, — голос звучал в полуметре от нас, — человек, он по-другому пахнет.
   Мы услышали лязг засова и удаляющиеся от вагона шаги. Поезд двинулся. Мы сбросили с себя тюки. Леньку трясло, а лицо его было до того белым, что я испугался. У Гришки глаза блестели ещё ярче обычного, а Федька презрительно улыбался.
   — Так они нас и нашли, — проговорил он. — Жук, вылезай.
   — Вас небось ищут, сеньоры, — заявил Жук, прыгая вниз. — Никому по секрету не сообщали о своих жизненных планах? Учтите: болтун — находка для шпиона. Быть может, в контрразведку генерала Франко уже поступили шифрованные донесения о вас.
   — Ты остроумный, — с уважением сказал Федька. — Вроде нашего Усатого.
   — Историк, — пояснил я. — Гришка его любимчик, потому что всегда читает вперёд. «Илиаду» прочитал и «Одиссею».
   — Гнев, о богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, — продекламировал Жук. — Уважаю Гомера, симпатичный был старикан. А знаете ли, мушкетёры, что делает солдат в свободное от кровопролития время?
   — Пишет домой письма, — сказал я.
   — Чистит оружие и готовится к новым сражениям, — догадался Гришка.
   — Шуткой поднимает настроение товарищей, — важно изрёк Федька.
   — Все это имеет место, — одобрил Жук. — Но потом он играет в карты. Ибо в игре он находит забвение. Садитесь, научу.
   Полчаса спустя мы с криками и проклятьями резались в «очко». Сначала играли просто так, потом на мелкий интерес и вошли в такой азарт, что Жук с трудом добился перерыва на обед. К вечеру мы проиграли всё, что было в мешке и на себе. Наше преклонение перед новым знакомым перешло в слепую ненависть.
   — Ставьте пистолеты, — ещё раз предложил Жук, тасуя карты. — Авось отыграетесь, сеньоры. Помните, как Атос разделил Гримо на десять ставок?
   Шутка не была принята.
   — Не будем ставить пистолеты, — угрюмо сказал Федька. — Подавись нашими ботинками!
   — Ого! — насмешливо сказал Жук. — Меня оскорбили. Бросаю перчатку!
   — Давай! — яростно воскликнул Федька. — На кулаках!
   Жук рассмеялся.
   — За кого вы меня принимаете, господа мушкетёры? Надевайте свои камзолы и ботфорты. И благодарите за урок, цыплята! А я пойду спать.
   Мы в полной растерянности переглянулись.
   — Прости нас, Жук, — проникновенно произнёс Федька. — А то мы взаправду подумали, что ты сволочь.
   Мы бросились обнимать оскорблённого Жука, который со смехом от нас отбивался. Потом мы легли на сено, и Жук до ночи рассказывал нам истории из своей жизни. Мы были потрясены, когда узнали, что он вынес из горящего дома десять человек, за что сам Калинин лично пожал ему руку, буквально из-под колёс трамвая вытащил ребёнка — и поймал шпиона! Настоящего диверсанта, который пытался взорвать железнодорожный мост. Жук его обезоружил, но в последний момент диверсант ударил его ножом в плечо.
   — Вот сюда, — Жук показал длинный шрам. — Можете пощупать, соблюдая очередь.
   Мы с благоговением пощупали. Каждый из нас отдал бы палец за такой замечательный шрам.
   Поезд остановился. Жук выглянул в окошко. Лил проливной дождь.
   — Колонка в трех шагах, — сообщил Жук, — и вокруг никого, все дрыхнут. Самое время запастись водой. Кто полезет?
   — Я! — выкрикнули мы хором.
   — Орлы! — похвалил Жук. — С такими не пропадёшь. Мой выбор падает на Леонида. Героическое имя. Царь Леонид под Фемистоклами задержал персов. Помните, сеньоры?
   — Под Фермопилами, — смущённо поправил Гришка. — Фемистокл был правителем Афин.
   — Безусловно, — согласился Жук, недовольно взглянув на Гришку. — Леонид — мушкетёр с наименьшими габаритами. А ну-ка!
   Жук ловко обвязал серьёзного Леньку верёвкой, ещё раз выглянул и осторожно спустил Леньку на землю. Через минуту Ленька подал в окошко воду и был благополучно поднят наверх.
   — Герой, — с уважением сказал Жук и похлопал Леньку по плечу.
   — Подумаешь, чего там, — пробурчал Ленька. Мы отчаянно завидовали.
   — А теперь спать, — приказал Жук. Утром завтракали морковкой.
   — Вы плохо подготовились, сеньоры, — ворчал Жук. — Сахар нужно было брать. Сухари и консервы.
   — А ты? — огрызнулся Федька, трудно переносивший голод. — Учить каждый может.
   — Справедливо, — быстро согласился Жук. — Принимаю твой упрёк, Портос. Ну-ка, мускулы! Ого! Тебе, брат, боксом нужно заниматься.
   — Он на силомере восемьдесят килограммов жмёт, — похвастался Ленька. — Больше физкультурника.
   — Поголодать тоже полезно, — назидательно сказал Гришка. — Может, и в Испании придётся.
   От морковки урчало в животе. Настроение упало. Жук внимательно на нас посмотрел.
   — Давайте бороться, — предложил он. — А то закиснете.
   Сначала против Жука вышли Гришка, Ленька и я, но мы были для него такими же противниками, как индейские пирОги против канонерки. Жук сложил из нас пирамиду и вежливо похлопал каждого пониже спины.
   Потом с ним схватился Федька, один на один. Жук начал бороться с улыбкой, но потом посерьёзнел. Федька оказался крепким орешком. Уж мы-то знали его бульдожью хватку и ярость — вполне, впрочем, осмотрительную. Было даже мгновенье, когда Жук оказался внизу — правда, лишь одно мгновенье, потому что он извернулся, вскочил и ловким ударом ноги сбил Федьку на пол.
   — Лет через пять, сеньор Портос, будешь чемпионом. — Жук потрепал Федьку за плечо. — Приглашаю в мою резиденцию.
   Мы сели играть в «балду», а Жук и Федька уединились наверху. Игра шла плохо: мы завидовали Федьке, который был удостоен беседы один на один. Мы сознавали, что Федька заслужил эту честь, но и Гришка, которого все учителя называли в один голос самым развитым, тоже не был лыком шит.