Страница:
Свидетельствует эксперт Всесоюзной комиссии по запасам полезных ископаемых Комитета по делам геологии при СНК СССР М.П.Русаков:
«...Сразу же бросалась в глаза, во-первых, минималистическая тенденция в оценке общих перспектив Джезказгана с учетом лишь богатых руд, как это делали и английские концессионеры; во-вторых, крохоборческий подход работников Геолкома к масштабу проводившихся здесь геологоразведочных работ... И конечно, нельзя было не согласиться, что... К.И.Сатпаев совершенно правильно и впервые в истории этого рудного поля определил и его масштаб, и масштаб перспективных запасов меди в недрах Джезказгана, которые можно и должно было выявлять не тысячами метров бурения, а многими десятками и сотнями тысяч метров... Не могу забыть, как... Каныш Имантаевич сказал мне: „Я очень ценю и понимаю такие твои крупнейшие достижения, как Коунрад, Алмалык и прочие, но поверь мне, Михаил Петрович, не пройдет и 15 лет, как наш геологоразведочный коллектив в Джезказгане сделает здесь несколько Коунрадов. Я в этом больше чем уверен“. Такова была сила научной интуиции и здорового оптимизма у молодого Каныша Имантаевича, которому тогда чуть перевалило за тридцать лет».
III
В эту зиму должны были работать три станка. Когда Каныш возвратился из Москвы, все они стояли. Оказалось, что отдел снабжения комбината не выделил леса для сооружения навесов. В Джезказгане был настоящий голод на строительный материал.
Правда, готовый лес есть в Джусалах, лежит целыми штабелями. Но его нужно как-то подвезти. А где взять транспорт для доставки? Из-за общей необеспеченности комбината в Карсакпае то и дело получалось по пословице: «Хвост вытащишь, нос увязнет». Постоянно где-нибудь случались прорывы.
Так как станки остались неутепленными, двигатели работали с перебоями, часто в них замерзала смазка. В итоге в один из морозных дней все три «Крелиуса» совсем смолкли. А раз остановились «кормильцы», как рабочие называли свои станки, среди обслуживающих их буровиков начались пересуды, ворчание. Некоторые даже уехали в свои аулы.
Если надеяться на подвоз леса, пожалуй, до весны придется сидеть без дела. Надо что-то срочно предпринимать. После долгих раздумий Каныш решил использовать казахскую юрту для обогрева станков. Ту самую, что далекие предки его когда-то изобрели для жилья. В персональном архиве академика, находящемся в Институте геологических наук, сохранилась фотография бурового станка, обнесенного такой юртой.
Такой выход из положения мог показаться нищенским, но он давал определенные выгоды: юрту легче переносить с места на место в сравнении с деревянными будками, да и срок службы ее намного дольше. Если же отапливать «буржуйкой», то внутри будет куда теплее, чем в дощатом сарае. Походное жилище кочевника привилось на джезказганских буровых, им часто пользовались и в последующие годы. Комбинат приобрел специально для геологов несколько юрт. Таким образом, станки, которые впервые работали в зимних условиях, больше не останавливались и в дальнейшем бурили без перебоев.
На обслуживании «Крелиусов» теперь было занято в два-три раза больше рабочих, чем обычно. Приходилось идти на это: бурение шло в непривычной обстановке, а люди плохо знали технику. Это приводило к перерасходу заработной платы. Повышалась и стоимость каждой пробуренной скважины. Но была от этого и польза — Каныш считал зимние буровые школой подготовки кадров.
К летним разведочным работам он начал готовиться сразу после возвращения из Москвы. Группу молодых людей, отобранных еще осенью, направил в Ленинград. Они должны были в течение пяти месяцев обучаться на курсах буровых мастеров. Придавая огромное значение этому делу, Каныш Имантаевич отправил в качестве сопровождающего группы Таисию Алексеевну.
В самом Карсакпае также были открыты школа ликбеза, курсы по подготовке буровиков, коллекторов, лаборантов, токарей, слесарей и шоферов. На некоторых из них преподавал сам Сатпаев, он привлек к обучению новых рабочих, специалистов-геологов, инженеров и даже прибывших на производственную практику студентов. Каждый квалифицированный рабочий обязывался обучить своему ремеслу товарища, который трудится рядом.
Понять тогдашнюю обстановку помогают лозунги, пестревшие на страницах газет того времени: «Неграмотный рабочий не может работать на буровой. Буровая — это не скот, который можно погонять камчой, это техника, которая подчиняется только грамотному человеку», «Безграмотный хуже слепца, овладевай грамотой, рабочий казах!», «Ормантай научился грамоте, и его назначили мастером. Зарплата его стала вдвое больше. Берите пример с Ормантая Елжасова!», «Проснись, казах, настала пора пересаживаться с верблюда на машину!», «Запись на буровую еще продолжается. Если придешь сегодня, еще не поздно».
Необходимо было ускорить обобщение результатов ранее проведенных разведочных работ и сделать подсчет запасов руды. А комбинат к тому же требовал изыскать воду в районе Карсакпая — с ростом производства и в питьевой воде стал ощущаться недостаток. Пришлось снять один станок с Байконура и перевести его на поиски воды. Зимой, когда Сатпаев был в Москве, он договорился с некоторыми геологическими организациями, что они проведут в районе Улутау топографические и геологические съемки. Подписано соответствующее соглашение с Геолкомом. С наступлением весны прибыли топографы, за ними последовали геофизики. Те и другие требовали людей и подводы. На крайний случай просили местных проводников. И все это лежало на начальнике геологической службы комбината.
В прошлом году, когда Каныш был на месторождении Болаттам, он видел выходы пиритоносного лигнита. Зимой образцы тамошних пород были отправлены в центральную лабораторию в Ленинград. Результаты анализа вышли обнадеживающими. После этого было предложено не возить для Карсакпайского завода пирит с Урала, а использовать в качестве флюсов болаттамскую руду. В выгоде предложения никто не сомневался, однако каковы запасы нового месторождения, расположенного в 180 километрах от Карсакпая? Оправдано ли открытие рудника? Этот вопрос также требовал проведения детальной разведки.
Молодой геолог никогда не забывал и о Байконурском месторождении угля. Результаты изысканий были неважные, да и бурение проведено неглубокое и слишком выборочное. Разведанные запасы не смогут обеспечить работу завода на длительное время. Памятуя об этом, геологический отдел развернул поиски угля, и в результате буровики обнаружили угольный пласт в урочище Киякты. По мнению Сатпаева, эти запасы несколько превышали мощности Байконурского месторождения. Здесь тоже была необходима детальная разведка. А возможности отдела пока не позволяли вести все эти работы одновременно.
Весна 1930 года застала Каныша в таких заботах. Джезказганская партия приступила к работе с семью станками. Однако начальник отдела и на этом не успокоился. Весной он дважды ездил в Свердловск и привез оттуда немало буровиков. Один из них старый знакомый — мастер Александров. С его прибытием два станка перешли на глубокое бурение, в подмогу свердловчанину были выделены самые расторопные и сообразительные местные парни. Их задачей стало перенять у опытного буровика секреты его ремесла. А в начале июня из Ленинграда возвратилась группа молодых людей, которые обучались там всю зиму и весну. Сразу же по приезде каждый из них получил по станку. Таким образом, еще восемь машин приступили к бурению. Были открыты химическая лаборатория, кернохранилище и мастерская. Чтобы постоянно иметь повсюду свой глаз, нужен был транспорт. После долгих хлопот Канышу удалось организовать собственный конный двор, и нескольких лошадей всегда держали наготове, чтобы любой инженер геологоразведочного отдела мог при первой же надобности выехать в партию. Но и это казалось недостаточным беспокойному начальнику отдела... И вот два старых, потрепанных автомобиля марки АМО заняли свое место рядом с конюшней; они послужили основой для будущей автобазы геологоразведки. Одна из машин постоянно тарахтела около дверей конторы или подле квартиры Каныша Имантаевича.
С удлинением светового дня увеличились темпы работ. Росли мастерство и навык рабочих. Егизек Байсалбаев пришел на буровую в числе первых казахов. По природе любознательный, понятливый, он прилежно изучал новое ремесло. Сметливый джигит приглянулся Канышу Имантаевичу, и скоро Сатпаев отправил его в Каратау к знаменитому американскому специалисту, прибывшему для обучения буровиков в Ачисайское месторождение. Пробыв два месяца у заморского мастера, Егизек научился чеканке алмазных коронок. Впоследствии это позволило геологам Джезказгана сэкономить много средств, используя алмазную крошку вместо закупки новых дорогостоящих коронок.
Многие из квалифицированных рабочих были приглашены со стороны. За дополнительную плату каждый обучал своего помощника. Несмотря на то, что такая подготовка кадров обходилась дорого, она себя оправдала.
Некоторые из приезжих оставались в Карсакпае насовсем. Одним из таких мастеров был Геннадий Ильич Бабаилов. Он и раньше бурил скважины в Джезказгане, в те годы, когда здесь вершили дела английские концессионеры. После их отъезда он вернулся к себе в деревню под Смоленск. Бабаилов был человеком свободолюбивым, мастером на все руки, жил одиноко, промышляя по деревням Смоленщины как кузнец. Случайно в газете ему попадается заметка об открытии Карсакпайского завода, и он, недолго думая, снова отправляется в места, памятные ему с молодых лет. Старые горняки, особенно буровики, до сих пор вспоминают его как своего наставника.
Вот свидетельство одного из них, Ахмедия Тулекбаева:
Свидетельствует Т.А.Сатпаева:
Сложившийся и с каждым днем набиравший мастерство коллектив геологоразведчиков не замедлил показать хорошие результаты. План геологоразведочных работ 1930 года, который был назван специалистами Геолкома чистой фантазией, оказался намного перевыполнен. В тот год буровики прошли 126 скважин глубиной в среднем 82 погонных метра. Это в два с половиной раза больше, чем было пробурено за предыдущие три сезона силами Геолкома. Разведанные запасы руды увеличились в несколько раз.
Таким образом, вопрос геологических кадров для Джезказгана был решен окончательно. Курсы, которые действовали в Карсакпае, постоянно пополняли ряды разведчиков. На комбинате стало со временем столько квалифицированных рабочих, что появилась возможность часть из них направить на самые передовые предприятия перенимать опыт.
Если в прошедшую зиму с трудом были укомплектованы рабочими три станка, то зимой 1930/31 года на сопках Джезказгана регулярно работали десять станков и обеспечить их буровиками не составляло труда. В следующую зиму постоянно действовали уже шестнадцать станков. А летом на Байконуре и Киякты, на Джезказганском хребте располагалось 27 буровых.
Каныш Имантаевич, худой и долговязый, носился на автомобиле от одной бригады к другой. А иногда являлся в сопровождении двух машин, нагруженных запасными частями и горючим, часто с группой инженеров и техников. Ведь к этому времени возросло не только количество станков, но и штат был дополнительно укомплектован инженерами, техническим персоналом. В отделе вторым районным геологом работал горный инженер С.А.Букейханов. Буровые работы возглавил инженер П.М.Никитин. Т.А.Сатпаева выполняла обязанности инженера-петрографа. Все это были специалисты с высшим образованием и большим опытом.
Увеличение числа специалистов позволило расширить поле деятельности геологического отдела. Теперь детально разведывались железомарганцевые руды в районе. Джезды и Найзатасе, Кургасынское свинцовое месторождение, где стоял давно заброшенный заводик горнопромышленника Рычкова. А в Киякты разворачивалась самостоятельная партия.
Каныш был прирожденным вожаком, пример которого вдохновлял всех. И, кроме всего, он любил работать в поле...
Из воспоминаний Т.А.Сатпаевой:
Правда, готовый лес есть в Джусалах, лежит целыми штабелями. Но его нужно как-то подвезти. А где взять транспорт для доставки? Из-за общей необеспеченности комбината в Карсакпае то и дело получалось по пословице: «Хвост вытащишь, нос увязнет». Постоянно где-нибудь случались прорывы.
Так как станки остались неутепленными, двигатели работали с перебоями, часто в них замерзала смазка. В итоге в один из морозных дней все три «Крелиуса» совсем смолкли. А раз остановились «кормильцы», как рабочие называли свои станки, среди обслуживающих их буровиков начались пересуды, ворчание. Некоторые даже уехали в свои аулы.
Если надеяться на подвоз леса, пожалуй, до весны придется сидеть без дела. Надо что-то срочно предпринимать. После долгих раздумий Каныш решил использовать казахскую юрту для обогрева станков. Ту самую, что далекие предки его когда-то изобрели для жилья. В персональном архиве академика, находящемся в Институте геологических наук, сохранилась фотография бурового станка, обнесенного такой юртой.
Такой выход из положения мог показаться нищенским, но он давал определенные выгоды: юрту легче переносить с места на место в сравнении с деревянными будками, да и срок службы ее намного дольше. Если же отапливать «буржуйкой», то внутри будет куда теплее, чем в дощатом сарае. Походное жилище кочевника привилось на джезказганских буровых, им часто пользовались и в последующие годы. Комбинат приобрел специально для геологов несколько юрт. Таким образом, станки, которые впервые работали в зимних условиях, больше не останавливались и в дальнейшем бурили без перебоев.
На обслуживании «Крелиусов» теперь было занято в два-три раза больше рабочих, чем обычно. Приходилось идти на это: бурение шло в непривычной обстановке, а люди плохо знали технику. Это приводило к перерасходу заработной платы. Повышалась и стоимость каждой пробуренной скважины. Но была от этого и польза — Каныш считал зимние буровые школой подготовки кадров.
К летним разведочным работам он начал готовиться сразу после возвращения из Москвы. Группу молодых людей, отобранных еще осенью, направил в Ленинград. Они должны были в течение пяти месяцев обучаться на курсах буровых мастеров. Придавая огромное значение этому делу, Каныш Имантаевич отправил в качестве сопровождающего группы Таисию Алексеевну.
В самом Карсакпае также были открыты школа ликбеза, курсы по подготовке буровиков, коллекторов, лаборантов, токарей, слесарей и шоферов. На некоторых из них преподавал сам Сатпаев, он привлек к обучению новых рабочих, специалистов-геологов, инженеров и даже прибывших на производственную практику студентов. Каждый квалифицированный рабочий обязывался обучить своему ремеслу товарища, который трудится рядом.
Понять тогдашнюю обстановку помогают лозунги, пестревшие на страницах газет того времени: «Неграмотный рабочий не может работать на буровой. Буровая — это не скот, который можно погонять камчой, это техника, которая подчиняется только грамотному человеку», «Безграмотный хуже слепца, овладевай грамотой, рабочий казах!», «Ормантай научился грамоте, и его назначили мастером. Зарплата его стала вдвое больше. Берите пример с Ормантая Елжасова!», «Проснись, казах, настала пора пересаживаться с верблюда на машину!», «Запись на буровую еще продолжается. Если придешь сегодня, еще не поздно».
Необходимо было ускорить обобщение результатов ранее проведенных разведочных работ и сделать подсчет запасов руды. А комбинат к тому же требовал изыскать воду в районе Карсакпая — с ростом производства и в питьевой воде стал ощущаться недостаток. Пришлось снять один станок с Байконура и перевести его на поиски воды. Зимой, когда Сатпаев был в Москве, он договорился с некоторыми геологическими организациями, что они проведут в районе Улутау топографические и геологические съемки. Подписано соответствующее соглашение с Геолкомом. С наступлением весны прибыли топографы, за ними последовали геофизики. Те и другие требовали людей и подводы. На крайний случай просили местных проводников. И все это лежало на начальнике геологической службы комбината.
В прошлом году, когда Каныш был на месторождении Болаттам, он видел выходы пиритоносного лигнита. Зимой образцы тамошних пород были отправлены в центральную лабораторию в Ленинград. Результаты анализа вышли обнадеживающими. После этого было предложено не возить для Карсакпайского завода пирит с Урала, а использовать в качестве флюсов болаттамскую руду. В выгоде предложения никто не сомневался, однако каковы запасы нового месторождения, расположенного в 180 километрах от Карсакпая? Оправдано ли открытие рудника? Этот вопрос также требовал проведения детальной разведки.
Молодой геолог никогда не забывал и о Байконурском месторождении угля. Результаты изысканий были неважные, да и бурение проведено неглубокое и слишком выборочное. Разведанные запасы не смогут обеспечить работу завода на длительное время. Памятуя об этом, геологический отдел развернул поиски угля, и в результате буровики обнаружили угольный пласт в урочище Киякты. По мнению Сатпаева, эти запасы несколько превышали мощности Байконурского месторождения. Здесь тоже была необходима детальная разведка. А возможности отдела пока не позволяли вести все эти работы одновременно.
Весна 1930 года застала Каныша в таких заботах. Джезказганская партия приступила к работе с семью станками. Однако начальник отдела и на этом не успокоился. Весной он дважды ездил в Свердловск и привез оттуда немало буровиков. Один из них старый знакомый — мастер Александров. С его прибытием два станка перешли на глубокое бурение, в подмогу свердловчанину были выделены самые расторопные и сообразительные местные парни. Их задачей стало перенять у опытного буровика секреты его ремесла. А в начале июня из Ленинграда возвратилась группа молодых людей, которые обучались там всю зиму и весну. Сразу же по приезде каждый из них получил по станку. Таким образом, еще восемь машин приступили к бурению. Были открыты химическая лаборатория, кернохранилище и мастерская. Чтобы постоянно иметь повсюду свой глаз, нужен был транспорт. После долгих хлопот Канышу удалось организовать собственный конный двор, и нескольких лошадей всегда держали наготове, чтобы любой инженер геологоразведочного отдела мог при первой же надобности выехать в партию. Но и это казалось недостаточным беспокойному начальнику отдела... И вот два старых, потрепанных автомобиля марки АМО заняли свое место рядом с конюшней; они послужили основой для будущей автобазы геологоразведки. Одна из машин постоянно тарахтела около дверей конторы или подле квартиры Каныша Имантаевича.
С удлинением светового дня увеличились темпы работ. Росли мастерство и навык рабочих. Егизек Байсалбаев пришел на буровую в числе первых казахов. По природе любознательный, понятливый, он прилежно изучал новое ремесло. Сметливый джигит приглянулся Канышу Имантаевичу, и скоро Сатпаев отправил его в Каратау к знаменитому американскому специалисту, прибывшему для обучения буровиков в Ачисайское месторождение. Пробыв два месяца у заморского мастера, Егизек научился чеканке алмазных коронок. Впоследствии это позволило геологам Джезказгана сэкономить много средств, используя алмазную крошку вместо закупки новых дорогостоящих коронок.
Многие из квалифицированных рабочих были приглашены со стороны. За дополнительную плату каждый обучал своего помощника. Несмотря на то, что такая подготовка кадров обходилась дорого, она себя оправдала.
Некоторые из приезжих оставались в Карсакпае насовсем. Одним из таких мастеров был Геннадий Ильич Бабаилов. Он и раньше бурил скважины в Джезказгане, в те годы, когда здесь вершили дела английские концессионеры. После их отъезда он вернулся к себе в деревню под Смоленск. Бабаилов был человеком свободолюбивым, мастером на все руки, жил одиноко, промышляя по деревням Смоленщины как кузнец. Случайно в газете ему попадается заметка об открытии Карсакпайского завода, и он, недолго думая, снова отправляется в места, памятные ему с молодых лет. Старые горняки, особенно буровики, до сих пор вспоминают его как своего наставника.
Вот свидетельство одного из них, Ахмедия Тулекбаева:
«Одна из замечательных черт Каныша Имантаевича — знание не только тайн земли, но и умение распознавать людей, их души. Как быстро он распознал доброе сердце Бабаилова! Однажды Канеке привел к нам русского с огромной окладистой бородой и сказал: „Друзья, уважайте этого человека как родного отца и учитесь его ремеслу. С сегодняшнего дня назначаю Геннадия Ильича главным лекарем всех наших станков. Он человек бывалый, знающий свое дело...“ Я проработал на буровой тридцать лет. За все эти годы не встречал другого такого мастерового человека, как Бабаилов. Он был неразговорчивый, но добрый, безотказный. Вы могли прийти к нему в час ночи и попросить отремонтировать станок. В таких случаях он молча вставал, делал один-два глотка из бутылки, которая всегда стояла у его изголовья, и шел налаживать остановившуюся машину. Возится, бывало, подолгу, иногда сутки, но, пока не запустит станок, не уйдет с буровой. Были у Бабаилова и свои слабости. Когда выпьет — а у него была склонность к этому, — мастер начинал по любому поводу и без повода на чем свет стоит бранить окружающих. Те, кто долго знал умельца, притерпелись к его пороку и не обращали внимания на сквернословие. Но вот один из новых рабочих, только что поступивших на буровую, не выдержал ругани Бабаилова и ответил ему той же монетой. Когда в бригаду пришел Каныш Имантаевич, этот новичок, Сейтказы Карсакпаев, пожаловался: „До каких пор этот старик будет оскорблять нас!“ Канеке улыбнулся и говорит: „А ты знаешь ягоду долана?“ — „Знаю — та, что растет на колючих кустах“. — „Так вот, Сейтказы, Геннадий Ильич как тот куст долана: сверху колючки, а за ними доброе сердце. Верно, иногда он перебирает. Но надо прощать человеку его недостатки, особенно пожилым людям. Без таких мастеров нам несдобровать. Так что забудьте, джигиты, ваши мелкие обиды“. Бабаилов и в тридцать третьем, самом тяжелом для Джезказгана году, не оставил Каныша Имантаевича, как поступили некоторые. Трудности и невзгоды делил наравне с нами. Геннадий Ильич много труда вложил в наше дело, его нельзя забыть».
Свидетельствует Т.А.Сатпаева:
«...Человеку, привычному к другому климату, освоиться с климатом Джезказгана было... не так-то легко. Безрадостная полупустынная степь; необычайно жаркое лето с температурой до 40 — 45 градусов и такими же морозами зимой; дожди как редкостное явление; почти неперестающие ветры, переходящие летом в пылевые, а зимой в снежные бураны, почти постоянное жалобное завывание ветра в печной трубе, действующее на нервы; полное отсутствие овощей и фруктов в первые годы работы комбината, а в связи с этим развитие цинги — все это было малопривлекательным и создавало большую текучесть как среди рабочих, так и технического персонала.
Как раз в это время мы только что потеряли с Канышем Имантаевичем нашего первенца-сына из-за неопознанной дифтерии. Сама я страдала цингой, и, надо сказать, мое мужество поколебалось. Жить еще в этой оторванности хотя бы от хорошей медицинской помощи, в этом климате, без овощей, которые иногда даже снились во сне, казалось невозможным... А геологоразведочная служба росла и крепла от года в год. Управление и камералки ее уже размещались в больших домах как в Джезказгане, так и в Карсакпае. Существовало уже просторное помещение для вновь организованного научно-исследовательского сектора. Уже имелось несколько микроскопов, бинокулярных луп и других точных приборов; работала своя шлифовальная мастерская, а руды и породы Джезказганского района подвергались точным петрографическим и минералографическим исследованиям. Зарождался геологический музей. Постепенно росла научная геологическая библиотека... Тонкости бурового дела также осваивались. Ни одна новинка в этой области не проходила мимо нашей партии...»
Сложившийся и с каждым днем набиравший мастерство коллектив геологоразведчиков не замедлил показать хорошие результаты. План геологоразведочных работ 1930 года, который был назван специалистами Геолкома чистой фантазией, оказался намного перевыполнен. В тот год буровики прошли 126 скважин глубиной в среднем 82 погонных метра. Это в два с половиной раза больше, чем было пробурено за предыдущие три сезона силами Геолкома. Разведанные запасы руды увеличились в несколько раз.
Таким образом, вопрос геологических кадров для Джезказгана был решен окончательно. Курсы, которые действовали в Карсакпае, постоянно пополняли ряды разведчиков. На комбинате стало со временем столько квалифицированных рабочих, что появилась возможность часть из них направить на самые передовые предприятия перенимать опыт.
Если в прошедшую зиму с трудом были укомплектованы рабочими три станка, то зимой 1930/31 года на сопках Джезказгана регулярно работали десять станков и обеспечить их буровиками не составляло труда. В следующую зиму постоянно действовали уже шестнадцать станков. А летом на Байконуре и Киякты, на Джезказганском хребте располагалось 27 буровых.
Каныш Имантаевич, худой и долговязый, носился на автомобиле от одной бригады к другой. А иногда являлся в сопровождении двух машин, нагруженных запасными частями и горючим, часто с группой инженеров и техников. Ведь к этому времени возросло не только количество станков, но и штат был дополнительно укомплектован инженерами, техническим персоналом. В отделе вторым районным геологом работал горный инженер С.А.Букейханов. Буровые работы возглавил инженер П.М.Никитин. Т.А.Сатпаева выполняла обязанности инженера-петрографа. Все это были специалисты с высшим образованием и большим опытом.
Увеличение числа специалистов позволило расширить поле деятельности геологического отдела. Теперь детально разведывались железомарганцевые руды в районе. Джезды и Найзатасе, Кургасынское свинцовое месторождение, где стоял давно заброшенный заводик горнопромышленника Рычкова. А в Киякты разворачивалась самостоятельная партия.
Каныш был прирожденным вожаком, пример которого вдохновлял всех. И, кроме всего, он любил работать в поле...
Из воспоминаний Т.А.Сатпаевой:
«Увлекшись полевой работой, Каныш Имантаевич совершенно забывал о времени и буквально от зари до зари без всякого отдыха мог с неослабевающим вниманием предаваться любимой работе, проделывая пешком за день не один десяток километров и как будто не чувствуя усталости, достаточно утомив при этом своих спутников.
Во время работы в поле он за целый день, даже в самую жаркую погоду, не брал в рот ни глотка воды и останавливал от этого своих спутников. И только лишь вернувшись вечером в лагерь, с наслаждением «упивался» хорошо заваренным крепким чаем, часто при этом приговаривая: «Вот кто достоин быть героем самой высшей степени, так это тот человек, который первый оценил чай как замечательный напиток.
Отдохнув и освежившись после чая, приступали к обеду, продукты для которого в виде свежей дичи всегда были заготовлены постоянно сопровождавшим Каныша Имантаевича в его маршрутных поездках шофером Петром Киселевым (как его звал Каныш Имантаевич), страстным охотником на дроф и уток. С невиданным аппетитом съедалось в компании целое ведро чудесного, ароматного, пахнущего слегка дымком от костра супа из дрофы или другой дичи. Вкусней такого ужина, казалось, ничего не могло быть. За едой Каныш Имантаевич со свойственным ему юмором любил над кем-нибудь подшутить и рассказать или послушать какую-нибудь интересную и забавную историю, от всей души посмеявшись при этом, что придавало всей обстановке теплоту, простоту и задушевность. Много разных приключений бывало в этих поездках. То, пробираясь по бездорожью и ориентируясь лишь по компасу к какому-либо отмеченному лишь в старых заявках месторождению, попадали в пухляки (сильно засоленные рыхлые участки глинистых почв) и возились с вытаскиванием забуксовавшей в них машины; то от сильной жары без конца лопались старенькие камеры колес, и приходилось тут же приклеивать на них заплаты, то искали переезд через речку и застревали в прибрежных песках.
Во всех этих приключениях Каныш Имантаевич сохранял свой оптимизм и юмор, вспоминая вечером очередные дневные происшествия и посмеиваясь над комическим положением кого-либо из их участников.
Зоркий взгляд геолога по дороге приковывали все выходы пород, все мелкие проявления какого-либо оруднения. Так, например, в этих поездках Канышем Имантаевичем было открыто месторождение фосфоритов в урочищах Досмагамбет и Карагайлы. В этих же участках были установлены глауконитовые пески, которые по рекомендации Каныша Имантаевича вскоре же с успехом начали применяться для опреснения технических вод и очистки паровых котлов на Карсакпайском заводе.
Эти поездки, когда приходилось пробираться часто по бездорожью, по полупустынным «кара джолам»[17] в сопровождении местного жителя — любителя-проводника, для Каныша Имантаевича были настоящим счастьем и наслаждением. Зовущие дали степи, насыщенные крепким запахом ароматной полыни, звонкие песни жаворонка, первый скромный весенний цветок, чудесные краски вечернего заката — ничто не ускользало от широкой души Каныша Имантаевича, такой же необъятной, как и его родной Казахстан. Вдохновляясь окружающим, он, сидя в кабине с шофером, пел любимые песни своего народа, отличавшиеся лиричностью и задушевностью мелодий. Заезжая на короткий отдых в какой-либо случайно встретившийся по дороге аул, Каныш Имантаевич привлекал всех своей дружеской простотой в обращении, своей приветливостью, готовностью выслушать каждого, помочь советом, а если нужно, то и делом. И повстречавшиеся с ним случайно люди, обласканные его добротой, никогда не забывали этих коротких с ним встреч. Если ему приходилось через год или позже ехать в эти же края, то нередко, подъезжая к знакомому уже по старой поездке аулу, он заставал там приготовленный свежий айран или кипящий самовар, поставленный задолго до его приезда по услышанному в степном чистом воздухе тарахтению его старой машины, где никто, кроме Каныш-ага, не колесил по этим местам. С радостью и любовью встречали его «старые знакомые», для которых этот приезд был уже теперь настоящим праздником...»
Годы испытаний
I
Зима, была трудная: перебои с дизельным горючим, нехватка шаров для станков, жесткие нормы на продовольствие... И бездорожье, и капризы погоды — все это было против буровиков. Но ничто не могло остановить налаженную работу. Ведь и люди стали более закаленными. Ряды разведчиков Джезказгана не поредели из-за житейских тягот; успешно преодолев необычайно тяжелый тридцать второй, геологи во всеоружии встретили новый, тридцать третий год.
Разведанные запасы руды ежегодно растут. Они уже достигли колоссальной цифры. Рубеж, который считался специалистами Геолкома и комиссией Главметалла последним пределом для Джезказгана, был превзойден еще в начале 1929 года. Последующие результаты изысканий оказались поистине сказочными. Если тридцатый и тридцать первый годы были временем подготовки кадров и увеличения площадей разведки, то тридцать второй стал годом подведения первых итогов. Раньше разведочные работы производились на известных рудных участках Джезказгана — на Соркудуке и Милыкудуке. А в тридцать первом, несмотря на сомнительные результаты электрозондирования, Каныш Имантаевич перевел буровые работы на северное направление, в район Таскудука. Вначале бурили одновременно на двух участках. В первых скважинах руда не была обнаружена. Но тем не менее главный геолог дал распоряжение начать разведочные работы тридцать второго года опять с этих площадей. Предчувствие не обмануло его. Вскоре буры встретились с новым мощным рудным телом, распространенным на большой площади. Ранее безлюдное, голое урочище быстро стало обживаться разведчиками, здесь вырос настоящий рабочий поселок. С увеличением глубины бурения увеличивались и известные запасы руды.
Именно в эти годы Джезказганская геологоразведочная контора, которая уже не называлась, как раньше, отделом Карсакпайского комбината, стала вести работы и за пределами Джезказгана. Каныш Имантаевич создавал легкие поисковые отряды, которые каждое лето колесили по обширной территории Джезказгано-Улутауского района. Они проводили комплексное изучение минеральных богатств района. Результаты не заставили себя долго ждать. Были открыты разнообразные рудопроявления марганца, железа, угля и других полезных ископаемых. Выявлены месторождения стройматериалов, и началась оценка их запасов и изучение технологических свойств...
Именно с этих пор Каныш Имантаевич взял себе за правило комплексное изучение района месторождения, сделал это основополагающим принципом всей своей деятельности как геолога.
В тридцать втором году изученные запасы Джезказгана были рассмотрены Всесоюзной комиссией по запасам полезных ископаемых (ВКЗ). Необходимые материалы отвозил в Москву сам Каныш Имантаевич. Он прожил в столице более месяца, терпеливо дожидаясь заключения экспертов. Наконец ВКЗ утвердила представленные расчеты почти без изменения, и богатства недр Джезказгана сразу же стали признанным сокровищем, охраняемым специальным государственным актом.
В судьбе месторождения теперь наступил важный этап. По этому акту оно получило право называться самым богатым, самым перспективным меднорудным районом страны. Теперь уж никто не мог упрекнуть геолога Сатпаева за то, что он именовал месторождение «Большим Джезказганом». В тот год издательство «Цветметиздат» выпустило книгу Каныша Имантаевича «Джезказганский меднорудный район и его минеральные ресурсы». Автор заключал: «...Джезказганский район является на сегодня крупным центром медных руд в Советском Союзе; наряду с медью в этом районе имеются крупнейшие запасы серного колчедана и железомарганцевых руд; кроме того, здесь имеются все объективные возможности для создания цементных, огнеупорных изделий, стекольной, фарфоро-фаянсовой и угольной промышленности... Для скорейшего освоения минеральных ресурсов Джезказганского района необходимо: а) срочно связать Джезказган железнодорожной колеей с Карагандой, протянув эту магистраль через Атасуйский железорудный район; б) окончательно определить производительность Джезказганского медно-металлургического комбината, отнеся строительство этого медного гиганта к числу сверхударных строек Советского Союза; в) максимально усилить темпы геологоразведочных работ в районе, придавая им широкий комплексный характер; г) наметить в качестве рабочей гипотезы второго пятилетия создание в Джезказганском районе комбината по выплавке черных металлов, завода ферромарганца и других производственных центров».
А что касается темпов изысканий, то и в этом джезказганские буровики оказались на высоте. Еще в 1931 году они вышли на первое место в системе Главцветметразведки, обеспечив проходку более двадцати тысяч метров скважин только за один год.
Каныш Имантаевич, и раньше не сомневавшийся в исключительных перспективах Джезказганского месторождения, везде и всюду рассказывал о его значении и преимуществах, используя для этого любые возможности. Беседы с приехавшими в Карсакпай известными учеными, руководителями республики, многочисленные выступления в центральной и местной печати — все возможности использовались для пропаганды идеи Большого Джезказгана.
В итоге эти меры достигли цели. Джезказган стал чаще фигурировать в разных выступлениях и документах. В 1931 году ВСНХ принял постановление о проектировании строительства медеплавильного завода на базе Джезказганского месторождения. И вскоре началась работа проектантов, которая неизменно привлекала внимание Каныша Имантаевича.
Разведанные запасы руды ежегодно растут. Они уже достигли колоссальной цифры. Рубеж, который считался специалистами Геолкома и комиссией Главметалла последним пределом для Джезказгана, был превзойден еще в начале 1929 года. Последующие результаты изысканий оказались поистине сказочными. Если тридцатый и тридцать первый годы были временем подготовки кадров и увеличения площадей разведки, то тридцать второй стал годом подведения первых итогов. Раньше разведочные работы производились на известных рудных участках Джезказгана — на Соркудуке и Милыкудуке. А в тридцать первом, несмотря на сомнительные результаты электрозондирования, Каныш Имантаевич перевел буровые работы на северное направление, в район Таскудука. Вначале бурили одновременно на двух участках. В первых скважинах руда не была обнаружена. Но тем не менее главный геолог дал распоряжение начать разведочные работы тридцать второго года опять с этих площадей. Предчувствие не обмануло его. Вскоре буры встретились с новым мощным рудным телом, распространенным на большой площади. Ранее безлюдное, голое урочище быстро стало обживаться разведчиками, здесь вырос настоящий рабочий поселок. С увеличением глубины бурения увеличивались и известные запасы руды.
Именно в эти годы Джезказганская геологоразведочная контора, которая уже не называлась, как раньше, отделом Карсакпайского комбината, стала вести работы и за пределами Джезказгана. Каныш Имантаевич создавал легкие поисковые отряды, которые каждое лето колесили по обширной территории Джезказгано-Улутауского района. Они проводили комплексное изучение минеральных богатств района. Результаты не заставили себя долго ждать. Были открыты разнообразные рудопроявления марганца, железа, угля и других полезных ископаемых. Выявлены месторождения стройматериалов, и началась оценка их запасов и изучение технологических свойств...
Именно с этих пор Каныш Имантаевич взял себе за правило комплексное изучение района месторождения, сделал это основополагающим принципом всей своей деятельности как геолога.
В тридцать втором году изученные запасы Джезказгана были рассмотрены Всесоюзной комиссией по запасам полезных ископаемых (ВКЗ). Необходимые материалы отвозил в Москву сам Каныш Имантаевич. Он прожил в столице более месяца, терпеливо дожидаясь заключения экспертов. Наконец ВКЗ утвердила представленные расчеты почти без изменения, и богатства недр Джезказгана сразу же стали признанным сокровищем, охраняемым специальным государственным актом.
В судьбе месторождения теперь наступил важный этап. По этому акту оно получило право называться самым богатым, самым перспективным меднорудным районом страны. Теперь уж никто не мог упрекнуть геолога Сатпаева за то, что он именовал месторождение «Большим Джезказганом». В тот год издательство «Цветметиздат» выпустило книгу Каныша Имантаевича «Джезказганский меднорудный район и его минеральные ресурсы». Автор заключал: «...Джезказганский район является на сегодня крупным центром медных руд в Советском Союзе; наряду с медью в этом районе имеются крупнейшие запасы серного колчедана и железомарганцевых руд; кроме того, здесь имеются все объективные возможности для создания цементных, огнеупорных изделий, стекольной, фарфоро-фаянсовой и угольной промышленности... Для скорейшего освоения минеральных ресурсов Джезказганского района необходимо: а) срочно связать Джезказган железнодорожной колеей с Карагандой, протянув эту магистраль через Атасуйский железорудный район; б) окончательно определить производительность Джезказганского медно-металлургического комбината, отнеся строительство этого медного гиганта к числу сверхударных строек Советского Союза; в) максимально усилить темпы геологоразведочных работ в районе, придавая им широкий комплексный характер; г) наметить в качестве рабочей гипотезы второго пятилетия создание в Джезказганском районе комбината по выплавке черных металлов, завода ферромарганца и других производственных центров».
А что касается темпов изысканий, то и в этом джезказганские буровики оказались на высоте. Еще в 1931 году они вышли на первое место в системе Главцветметразведки, обеспечив проходку более двадцати тысяч метров скважин только за один год.
Каныш Имантаевич, и раньше не сомневавшийся в исключительных перспективах Джезказганского месторождения, везде и всюду рассказывал о его значении и преимуществах, используя для этого любые возможности. Беседы с приехавшими в Карсакпай известными учеными, руководителями республики, многочисленные выступления в центральной и местной печати — все возможности использовались для пропаганды идеи Большого Джезказгана.
В итоге эти меры достигли цели. Джезказган стал чаще фигурировать в разных выступлениях и документах. В 1931 году ВСНХ принял постановление о проектировании строительства медеплавильного завода на базе Джезказганского месторождения. И вскоре началась работа проектантов, которая неизменно привлекала внимание Каныша Имантаевича.