Страница:
Меиз отвернулась, чтобы отец не увидел выступившие слезы.
Мнения врачей на консилиуме разделились. Одни ратовали за немедленное хирургическое вмешательство, другие, сославшись на слишком высокое артериальное давление больного, возражали против операции и предлагали лечение радиоактивными лучами. Только в одном они были едины: прогрессирующая опухоль.
Чтобы лишний раз не мучить больного поездками взад-вперед, он был оставлен в госпитале Вишневского.
Утром следующего дня Каныш Имантаевич позвонил в гостиницу:
— Меиз, вызови машину из гаража Верховного Совета и увези меня скорее отсюда. Всю ночь глаз не сомкнул, давление поднялось.
Вернувшись в свой номер, он немедленно заказал билет на поезд.
В Алма-Ату приехали второго мая. Родственники, близкие друзья, которые все-таки узнали о неожиданной болезни президента, большой группой приехали встречать его на вокзал. А состояние академика тем временем улучшилось. Дорогой давление упало до нормы. Чем ближе подъезжали к дому, тем заметней настроение его повышалось.
Встречавшие, увидев по-прежнему веселого и жизнерадостного Каныша Имантаевича, терялись в догадках. Всей гурьбой проводили его до дома.
II
III
Мнения врачей на консилиуме разделились. Одни ратовали за немедленное хирургическое вмешательство, другие, сославшись на слишком высокое артериальное давление больного, возражали против операции и предлагали лечение радиоактивными лучами. Только в одном они были едины: прогрессирующая опухоль.
Чтобы лишний раз не мучить больного поездками взад-вперед, он был оставлен в госпитале Вишневского.
Утром следующего дня Каныш Имантаевич позвонил в гостиницу:
— Меиз, вызови машину из гаража Верховного Совета и увези меня скорее отсюда. Всю ночь глаз не сомкнул, давление поднялось.
Вернувшись в свой номер, он немедленно заказал билет на поезд.
В Алма-Ату приехали второго мая. Родственники, близкие друзья, которые все-таки узнали о неожиданной болезни президента, большой группой приехали встречать его на вокзал. А состояние академика тем временем улучшилось. Дорогой давление упало до нормы. Чем ближе подъезжали к дому, тем заметней настроение его повышалось.
Встречавшие, увидев по-прежнему веселого и жизнерадостного Каныша Имантаевича, терялись в догадках. Всей гурьбой проводили его до дома.
II
В тот год Академия наук СССР приняла постановление о проведении 12 — 17 мая в Алма-Ате XI сессии Всесоюзной геохронологической комиссии. Руководить ее работой было поручено Канышу Имантаевичу как члену Президиума союзной академии.
Объясни он свое состояние, его немедленно освободили бы от новой обязанности. Но академик и не думал делать этого. О его болезни пока не знал никто из официальных лиц ни в Алма-Ате, ни в Москве. Таково было желание самого президента — не хотел будоражить людей. Поскольку на последнем консилиуме приняли решение начать сеансы радиоактивного облучения, договорились проводить лечение в местном онкологическом институте. Но ложиться в больницу Сатпаев не стал. Условились, что он будет приезжать на процедуры. В семье никто не знал обо всем этом, кроме Ханисы и Меиз. Такова была воля отца. «Не надо всех мучить, поделим с вами это бремя. Будем высоко держать голову, дочки!»
К работе президент стал относиться с еще большим, чем прежде, рвением. Он часами не отрывался от письменного стола. Ни одно заседание геохронологической комиссии не было пропущено им.
В конце мая 1962 года было объявлено о новых выборах в Академию наук республики. Каныш Имантаевич решил сам провести и это ответственное и трудное дело. Выборы состоялись 29 мая. В составе академии прибавилось четырнадцать новых академиков и двадцать один член-корреспондент. Самого Сатпаева общее собрание вновь единогласно избрало президентом.
Лечение продолжалось весь июнь, захватив и начало июля. Наконец, закончив назначенную консилиумом дозу облучения, врачи провели новое обследование. Они убедились в том, что рост опухоли приостановлен, болезнь не прогрессирует.
— Словно воспалительного процесса в кишечнике (этой версии врачи оставались верны до конца) не было. Можно надеяться, что вам скоро станет легче. Поздравляем, Канеке!
Он и сам чувствовал улучшение. Пища усваивалась легче, и боли уменьшились...
Он давно задумал привести в порядок свои домашние бумаги. Но из-за вечной занятости никак не мог выбрать время для этого. Архив вообще не приводился в порядок с самого момента переезда из Джезказгана. За годы добра здесь накопилось немало. Только книг более четырнадцати тысяч, рукописей сотни связок. А сколько разнообразной корреспонденции! Надо было привести все это хозяйство в какую-то систему. Сомнения ли, закравшиеся в душу, или другие побуждения двигали им — как бы то ни было, с осени того года он начал заниматься домашним архивом. (К слову сказать, этот архив и книги впоследствии были переданы по его указанию библиотеке Института геологических наук.)
В тот год он в четвертый раз баллотировался на выборах в Верховный Совет СССР по Джезказганскому избирательному округу. С радостью ехал академик в места своей молодости для встречи со старыми друзьями.
Вспоминает Алдаяр Талкенов, бывший председатель Карсакпайского райисполкома:
В личном архиве академика Сатпаева сохранился листок с наказами избирателей своему депутату. Каныш Имантаевич до последнего дня работы держал его под стеклом на письменном столе.
Вот слова этих наказов:
1. Решить вопрос с выделением средств и организацией ботанического сада в Джезказгане, с тем чтобы строительство его началось в 1963 году.
2. Ходатайствовать перед правительством о выделении средств на строительство аэропорта с бетонированной посадочной площадкой.
3. Решить вопрос организации в Джезказгане горно-геологического научно-исследовательского института Академии наук Казахской ССР.
4. Оказать содействие в решении и укомплектовании специалистами проектного института Джезказгангипроцветмет в 1962 — 1963 годах с целью передачи проектирования города и промышленных объектов джезказганскому институту.
5. Ходатайствовать перед правительством об открытии политехнического института в Джезказгане на базе существующего филиала института с последующим выделением средств для строительства специального помещения для института.
Трудно сегодня конкретно определить роль Сатпаева в претворении в жизнь этих пожеланий земляков. Скажем только: ботанический сад Джезказгана существует уже второй десяток лет; аэропорт города принимает современные пассажирские лайнеры; решены вопросы об организации и укреплении научно-исследовательских, проектных и учебных институтов.
Каныш Имантаевич всегда ревностно относился к исполнению своих депутатских обязанностей, за годы пребывания на больших научных и общественных постах у него выработались на этот счет строгие правила. Несмотря на огромную занятость, он всегда принимал производственников и работников полевых партий вне очереди. Неукоснительно соблюдал дни и часы, назначенные для приема избирателей, а приехавших издалека старался выслушать и в неурочное время. Добрая половина личной переписки ученого связана с его депутатскими делами. Первые из этих писем датированы 1936 годом. Тогда он был избран депутатом Карагандинского областного совета от Карсакпайского района. А в 1937 году как посланец джезказганских горняков принял участие в X Всеказахском чрезвычайном съезде Советов по обсуждению проекта Конституции Казахской ССР. Начиная с 1946 года Каныш Имантаевич трижды избирался в Казахстанский Верховный Совет, четырежды в Верховный Совет СССР. Колхозники Карагандинской области, горняки Лениногорска, рыбаки Гурьева, шахтеры Джезказгана называли его имя в числе депутатов в верховный орган власти. Весь Казахстан, от востока до запада, с любовью и доверием отдавал ему свои голоса...
А в 1962 году на первой сессии шестого созыва народного парламента страны Каныш Имантаевич был избран заместителем Председателя Совета Союза Верховного Совета СССР. И это тоже было выражением доверия к его высокому авторитету ученого и государственного деятеля. Прошло ровно 42 года с того дня, когда юный Каныш был избран членом Баянаульского ревкома...
В тот последний приезд академик сделал серьезное замечание своему преемнику Василию Ивановичу Штифанову, начальнику Джезказганской геологоразведочной экспедиции с 1941 года.
— Вася, ты, видать, уже привык к спокойной, благоустроенной жизни, что-то в последние годы стал равнодушен к работе.
Штифанов, никогда ранее ничего подобного не слышавший от своего учителя, оторопел.
— Ты что, решил, что запасы Джезказгана беспредельны? — продолжал Сатпаев. — При твоем попустительстве горняки здесь делают что хотят. Привыкли снимать сливки. Рудой с сравнительно низким содержанием меди они не желают заниматься. Что за хищничество? А тебя волнует лишь ежегодный рост запасов. Нельзя так, Вася. Если ты в скором времени не узаконишь добычу руды и с малым содержанием меди, то считай, что в скором будущем положение Джезказгана осложнится... Это не бездонная бочка.
Об этом Каныш Имантаевич говорил и раньше — здесь же, в городе, на научной сессии по Большому Джезказгану, состоявшейся в 1961 году.
Из заключительной речи академика К.И.Сатпаева:
Теперь, через год, он вновь возвратился к этому вопросу. Значит, отнюдь не забыл о нем. Был, видимо, особый смысл в том, что он обратился со словами предостережения именно к Штифанову. Хотя он и выговаривал своему преемнику, но называл его по-прежнему коротко Васей, зная, что тот после этого разговора спокойно спать не станет.
Так оно и было. Через несколько месяцев, весной 1963 года, Штифанов без вызова сам прилетел в Алма-Ату. Пришел к президенту академии и горестно поведал:
— Каныш Имантаевич, после нашей беседы семь раз ездил в Москву. Чьи только пороги не обивал. Однако добиться ничего не смог. Никто не хочет узаконить низкий предел содержания меди для Джезказгана. Что теперь делать, ума не приложу.
Академик задумался.
— В ближайшее время поехать в Москву не смогу. Есть неотложные дела, — проговорил он. — А месяца через полтора жди от меня вестей. Подготовь все документы и жди. Как только получишь известие отсюда или из Москвы, немедленно вылетай. Договорились?
— Рахмет[31], Канеке, — улыбнулся Штифанов и протянул раскрытую ладонь.
— Чего обрадовался, кончил дело, так сразу защекотало в горле?
— Ваш насыбай ведь особый, давно не нюхал.
— Радоваться еще рано, — сказал Каныш Имантаевич, насыпая насыбай в подставленную ладонь, — тщательно готовь документы, чтобы институтские чиновники не смогли ни к чему придраться.
Вспоминает В.И.Штифанов, Герой Социалистического Труда:
Несколько минут ушло на взаимные приветствия, расспросы. Вспомнили геологов, ушедших из жизни. Через некоторое время хозяин дома спросил:
— Каныш Имантаевич, скажи-ка, милый, какая нужда заставила вас приехать ко мне? Чем я обязан твоему визиту?
— Илья Ильич, вам больше, чем кому-либо, известно, как нуждалась в меди наша промышленность в годы войны. Вы один из тех, кто стоял над нашими душами, требуя все больше этого добра. И отказа не было. Я сам указал на самые богатые сливки Джезказгана, чтобы обеспечить Балхашский завод высококачественной рудой. Таково было требование времени. Слава богу, сейчас мирное время. Но потребности народного хозяйства в меди не уменьшились. Они постоянно растут. Открыты новые месторождения. Теперь надо кончать со спешкой, соблюдать технологию добычи, брать руду подряд, не разделяя на богатые и бедные пласты. Это понятно сейчас всем, даже горнякам. Но когда доходит до дело, никто не хочет считаться с этими элементарными требованиями. Руководству рудников прежде всего надо справиться с планом добычи руды. И оно стремится достичь этого наилегчайшим способом, без всяких затрат. Не будем скрывать — разве мало их, поступающих так и получающих награды, ордена, окруженных почетом и славой? Именно таково сегодняшнее состояние Джезказгана, дорогой Илья Ильич. Горняки уже привыкли брать богатые руды, а бедные бросать без внимания. Об этом я говорю на каждом совещании. Однако мое мнение для них не закон. На словах они соглашаются со мной, а на деле по-прежнему продолжают свое дело. Вот товарищ Штифанов провел почти полгода в Москве и не смог ничего сделать. Гипроцветмет сначала обещал проверить его заявление, однако, не желая возиться, положил его в долгий ящик.
— По-моему, твое беспокойство не так уж и обоснованно. Мне известны запасы Джезказгана, на наш век их хватит.
— Вынуждаете на откровенность, Илья Ильич, — неожиданно опечалившись, сказал Каныш Имантаевич. — Не хочу, чтобы через десяток-другой лет какой-нибудь умник бросил в мой адрес: «Вот посмотрите, что наделал этот Сатпаев — вознес до небес Джезказган, а запасов его руды не хватило и на сто лет». Мое желание: разведанные запасы руды должны быть полностью добыты. По-моему, самым подходящим, рентабельным будет брать руду со средним содержанием меди, указанным в нашей записке... Ни меньше и ни больше! Помогите нам, Илья Ильич.
— Разве можно тебе отказать, Каныш Имантаевич? Сколько дел своротили вместе, и каких дел!.. А ты, геолог, все хорошенько подумай и приходи со своими данными ко мне на службу. Там уж посмотрим, что получится. Эта цифра — твое последнее слово, Каныш Имантаевич?..
Цифра, названная Сатпаевым, уже давно, еще в довоенные годы, была предложена им как оптимальная для джезказганских руд, идущих на обогатительную фабрику. Меньшее содержание меди делало добычу убыточной, большее оставляло в отвалах недопустимо много металла. Он пришел к этому выводу почти интуитивно, взяв в расчет самые общие данные о запасах и экономической рентабельности разработки месторождения. И когда вскоре Гипроцветмет наконец произвел с помощью современных вычислительных машин сложные расчеты по определению оптимального содержания меди в руде, это предвидение ученого в точности оправдалось.
В начале сентября 1963 года в Алма-Ате состоялось республиканское совещание работников химической промышленности. Каныш Имантаевич выступил с докладом на тему «Сырьевые ресурсы химической промышленности Казахстана, состояние и задачи химической науки республики».
Весной того же года группа ведущих специалистов Лениногорского полиметаллического комбината за внедрение в производство новых эффективных методов добычи руды была удостоена Ленинской премии. Комитет по Ленинским премиям поручил Сатпаеву как члену своего Президиума вручить лауреатам дипломы. И в начале октября он отправляется на Алтай. Исполнив свою миссию, президент академии не стал сразу возвращаться в Алма-Ату. Он побывал на свинцово-цинковом и титано-магниевом комбинатах Усть-Каменогорска. Посетил Бухтарминскую гидроэлектростанцию, проехал по рудникам Зыряновска, Лениногорска, Тыщинки, спускался в шахты.
Сказалась ли усталость многодневного путешествия, но притаившаяся болезнь вновь заявила о себе... Однажды вечером после посещения Лениногорского ботанического сада он снова почувствовал боли в желудке, легкую тошноту. Но не стал прерывать командировку. Лишь приехав в Алма-Ату, Каныш Имантаевич обратился к своим врачам и по совету их в течение ряда дней снова принял несколько сеансов радиоактивного облучения. И снова ему полегчало.
В те дни ЦК КПСС готовил специальный Пленум по вопросу развития химической промышленности в стране. Планировалось провести его в декабре. Каныш Имантаевич как признанный знаток минерально-сырьевых баз химической промышленности был приглашен в Москву для участия в заседаниях подготовительной комиссии Академии наук СССР. За делами заботы о здоровье отошли на второй план. Сатпаеву по целым дням приходилось заниматься материалами предстоящего обсуждения.
Наконец состоялся декабрьский Пленум ЦК КПСС, а чуть позже началась сессия Верховного Совета СССР, на которой Канышу Имантаевичу также необходимо было присутствовать.
В Москву приехала и Таисия Алексеевна. Они договорились, что на следующий день после завершения работы сессии уедут вдвоем на отдых в Кисловодск. Путевки были готовы, билеты на поезд куплены.
Объясни он свое состояние, его немедленно освободили бы от новой обязанности. Но академик и не думал делать этого. О его болезни пока не знал никто из официальных лиц ни в Алма-Ате, ни в Москве. Таково было желание самого президента — не хотел будоражить людей. Поскольку на последнем консилиуме приняли решение начать сеансы радиоактивного облучения, договорились проводить лечение в местном онкологическом институте. Но ложиться в больницу Сатпаев не стал. Условились, что он будет приезжать на процедуры. В семье никто не знал обо всем этом, кроме Ханисы и Меиз. Такова была воля отца. «Не надо всех мучить, поделим с вами это бремя. Будем высоко держать голову, дочки!»
К работе президент стал относиться с еще большим, чем прежде, рвением. Он часами не отрывался от письменного стола. Ни одно заседание геохронологической комиссии не было пропущено им.
В конце мая 1962 года было объявлено о новых выборах в Академию наук республики. Каныш Имантаевич решил сам провести и это ответственное и трудное дело. Выборы состоялись 29 мая. В составе академии прибавилось четырнадцать новых академиков и двадцать один член-корреспондент. Самого Сатпаева общее собрание вновь единогласно избрало президентом.
Лечение продолжалось весь июнь, захватив и начало июля. Наконец, закончив назначенную консилиумом дозу облучения, врачи провели новое обследование. Они убедились в том, что рост опухоли приостановлен, болезнь не прогрессирует.
— Словно воспалительного процесса в кишечнике (этой версии врачи оставались верны до конца) не было. Можно надеяться, что вам скоро станет легче. Поздравляем, Канеке!
Он и сам чувствовал улучшение. Пища усваивалась легче, и боли уменьшились...
Он давно задумал привести в порядок свои домашние бумаги. Но из-за вечной занятости никак не мог выбрать время для этого. Архив вообще не приводился в порядок с самого момента переезда из Джезказгана. За годы добра здесь накопилось немало. Только книг более четырнадцати тысяч, рукописей сотни связок. А сколько разнообразной корреспонденции! Надо было привести все это хозяйство в какую-то систему. Сомнения ли, закравшиеся в душу, или другие побуждения двигали им — как бы то ни было, с осени того года он начал заниматься домашним архивом. (К слову сказать, этот архив и книги впоследствии были переданы по его указанию библиотеке Института геологических наук.)
В тот год он в четвертый раз баллотировался на выборах в Верховный Совет СССР по Джезказганскому избирательному округу. С радостью ехал академик в места своей молодости для встречи со старыми друзьями.
Вспоминает Алдаяр Талкенов, бывший председатель Карсакпайского райисполкома:
«...В шахтерском городке Джезказгана состоялась встреча с кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР. Им был наш любимый Канеке. Собралось много народу. Дворец шахтеров не смог вместить всех желающих. Люди стояли в коридоре, запрудили улицу. Многие приглашали его в гости: как-никак все старые знакомые, друзья, сподвижники в многолетнем сражении за Большой Джезказган.
В некоторых домах он побывал сам, просто заходил проведать старцев. Многие из них были уже на пенсии. Когда выяснилось, что невозможно посетить всех пригласивших, Канеке предложил: «Не смогу я побывать у всех. Соберитесь где-нибудь все, побудем один вечер вместе...»
«Раз другого выхода не было, пришлось уважить его просьбу. Целиком закупили ресторан, приготовили ужин. Народу тьма. Никто из старых разведчиков-шахтеров не пожелал остаться дома. В тот вечер Канеке был в особо приподнятом настроении. Увидев меня, позвал к себе и спросил:
— Где келин[30], почему она не пришла?
Попробовал было придумать причину, он засмеялся и говорит: «Брось, Алдеке. Пойди пригласи Гульжан. Соскучился я по ее песне». Ничего не оставалось делать, позвал жену, которую оставил дома, думая, что неприлично будет ее присутствие здесь, в ресторане. Гульжан спела для него в тот вечер много народных песен. Не удержался и Канеке, взял домбру да как запоет! Эх, как он пел! Какой у него был приятный голос!
Знал я ученого еще с Карсакпая. Встречался с ним на различных совещаниях партийно-хозяйственного актива. Вместе встречали мы когда-то и академика Бардина. Что и говорить, многое у нас с ним пережито. Хотя знал его давно, но таким нарочито веселым, бодрым он был, кажется, только в тот вечер. Оказывается, он был тогда серьезно болен. Кто знал?.. Какой могучий дух, какая щедрая душа у этого человека! Знать, что проводит с друзьями последний вечер, и так его провести...
Утром следующего дня мы проводили его на поезд. Опять было многолюдно на вокзале: пришли руководители города, партийные работники, шахтеры. Стоя у двери салон-вагона, Канеке обратился ко всем провожающим:
— Друзья мои, джезказганцы! Старые добрые друзья! Помните те трудные дни, когда оказалось под сомнением богатство Джезказгана, когда было прекращено финансирование разведки? Помните мои слова, что в недалеком будущем здесь вырастет большой город?.. Теперь вот он, перед вами, Большой Джезказган! Вот руда его. Каждый час отправляются эшелоны. А город! Молодой, красивый, со своим морем. Очень прошу вас, друзья, берегите Джезказган как зеницу ока. Хотя и велики наши богатства, но не беспредельны. Это земля, которая сторицей вознаградит за уважение и любовь к ней! — сказал и, помахав рукой, быстро скрылся в вагоне. Разволновался, видно, последнее слово произнес с трудом.
Мы стояли зачарованные. У всех на глазах слезы. Это была, оказывается, последняя наша встреча с ним. Больше он не приезжал в Джезказган. Сердце его, наверное, чувствовало тогда, что он прощается с нами, со своим любимым детищем — Джезказганом. И слова его прозвучали как завещание».
В личном архиве академика Сатпаева сохранился листок с наказами избирателей своему депутату. Каныш Имантаевич до последнего дня работы держал его под стеклом на письменном столе.
Вот слова этих наказов:
1. Решить вопрос с выделением средств и организацией ботанического сада в Джезказгане, с тем чтобы строительство его началось в 1963 году.
2. Ходатайствовать перед правительством о выделении средств на строительство аэропорта с бетонированной посадочной площадкой.
3. Решить вопрос организации в Джезказгане горно-геологического научно-исследовательского института Академии наук Казахской ССР.
4. Оказать содействие в решении и укомплектовании специалистами проектного института Джезказгангипроцветмет в 1962 — 1963 годах с целью передачи проектирования города и промышленных объектов джезказганскому институту.
5. Ходатайствовать перед правительством об открытии политехнического института в Джезказгане на базе существующего филиала института с последующим выделением средств для строительства специального помещения для института.
Трудно сегодня конкретно определить роль Сатпаева в претворении в жизнь этих пожеланий земляков. Скажем только: ботанический сад Джезказгана существует уже второй десяток лет; аэропорт города принимает современные пассажирские лайнеры; решены вопросы об организации и укреплении научно-исследовательских, проектных и учебных институтов.
Каныш Имантаевич всегда ревностно относился к исполнению своих депутатских обязанностей, за годы пребывания на больших научных и общественных постах у него выработались на этот счет строгие правила. Несмотря на огромную занятость, он всегда принимал производственников и работников полевых партий вне очереди. Неукоснительно соблюдал дни и часы, назначенные для приема избирателей, а приехавших издалека старался выслушать и в неурочное время. Добрая половина личной переписки ученого связана с его депутатскими делами. Первые из этих писем датированы 1936 годом. Тогда он был избран депутатом Карагандинского областного совета от Карсакпайского района. А в 1937 году как посланец джезказганских горняков принял участие в X Всеказахском чрезвычайном съезде Советов по обсуждению проекта Конституции Казахской ССР. Начиная с 1946 года Каныш Имантаевич трижды избирался в Казахстанский Верховный Совет, четырежды в Верховный Совет СССР. Колхозники Карагандинской области, горняки Лениногорска, рыбаки Гурьева, шахтеры Джезказгана называли его имя в числе депутатов в верховный орган власти. Весь Казахстан, от востока до запада, с любовью и доверием отдавал ему свои голоса...
А в 1962 году на первой сессии шестого созыва народного парламента страны Каныш Имантаевич был избран заместителем Председателя Совета Союза Верховного Совета СССР. И это тоже было выражением доверия к его высокому авторитету ученого и государственного деятеля. Прошло ровно 42 года с того дня, когда юный Каныш был избран членом Баянаульского ревкома...
В тот последний приезд академик сделал серьезное замечание своему преемнику Василию Ивановичу Штифанову, начальнику Джезказганской геологоразведочной экспедиции с 1941 года.
— Вася, ты, видать, уже привык к спокойной, благоустроенной жизни, что-то в последние годы стал равнодушен к работе.
Штифанов, никогда ранее ничего подобного не слышавший от своего учителя, оторопел.
— Ты что, решил, что запасы Джезказгана беспредельны? — продолжал Сатпаев. — При твоем попустительстве горняки здесь делают что хотят. Привыкли снимать сливки. Рудой с сравнительно низким содержанием меди они не желают заниматься. Что за хищничество? А тебя волнует лишь ежегодный рост запасов. Нельзя так, Вася. Если ты в скором времени не узаконишь добычу руды и с малым содержанием меди, то считай, что в скором будущем положение Джезказгана осложнится... Это не бездонная бочка.
Об этом Каныш Имантаевич говорил и раньше — здесь же, в городе, на научной сессии по Большому Джезказгану, состоявшейся в 1961 году.
Из заключительной речи академика К.И.Сатпаева:
«...Говоря о дальнейшем росте запасов меди в районе Джезказгана, мы не можем мириться с теми огромными потерями, которые допускаются сейчас в условиях разработки Джезказганского месторождения. Подобных потерь нельзя допускать, и геологи Джезказгана обязаны всемерно бороться с такими фактами. Между тем, к глубокому нашему сожалению, один из рудничных геологов, И... красноречиво ратовал здесь в защиту выборочной отработки богатых руд Джезказгана. Это очень прискорбная, я бы сказал, даже тяжелая роль для геолога, в особенности для рудничного геолога, если иметь в виду, что ресурсы меди в стране сравнительно ограничены.
В Джезказгане в последние годы с легкой руки Гипроцветмета почему-то стали считать бедным такое содержание меди в руде, которое в настоящее время, по рекомендациям того же Гипроцветмета, на целом ряде месторождений, например на Коунраде и Бозшакуле, принимается не только в качестве минимального, но и даже среднего содержания меди в балансовой руде. В Болгарии, по проекту того же Гипроцветмета, сейчас эксплуатируются медные месторождения со средним содержанием меди всего в 0,4 — 0,5 процента. Как видите, в этом вопросе наблюдается пока что полная путаница. На Джезказгане почему-то считаются сейчас допустимыми большие безвозвратные потери меди при разработке. «Обосновывают» это лозунгом: «Стране нужна медь». Мы тоже хорошо знаем этот лозунг, но считаем, что эту потребность надо обеспечивать путем правильного планирования необходимого объема добычи руды, исходя из реального среднего содержания меди в месторождении и применения прогрессивных методов технологии переработки руды, а не путем «планового» омертвления огромного тоннажа меди в виде безвозвратных потерь в недрах месторождения. Сейчас в погоне за выборочной добычей богатой руды мы теряем в Джезказгане более одной пятой части его медных запасов... Между тем медь ничем нельзя полноценно заменить в технике. Но если уж где и применяют сейчас заменители меди, то это делается вынужденно. Поэтому мы обязаны всемерно и решительно бороться против любых крупных безвозвратных потерь меди...»
Теперь, через год, он вновь возвратился к этому вопросу. Значит, отнюдь не забыл о нем. Был, видимо, особый смысл в том, что он обратился со словами предостережения именно к Штифанову. Хотя он и выговаривал своему преемнику, но называл его по-прежнему коротко Васей, зная, что тот после этого разговора спокойно спать не станет.
Так оно и было. Через несколько месяцев, весной 1963 года, Штифанов без вызова сам прилетел в Алма-Ату. Пришел к президенту академии и горестно поведал:
— Каныш Имантаевич, после нашей беседы семь раз ездил в Москву. Чьи только пороги не обивал. Однако добиться ничего не смог. Никто не хочет узаконить низкий предел содержания меди для Джезказгана. Что теперь делать, ума не приложу.
Академик задумался.
— В ближайшее время поехать в Москву не смогу. Есть неотложные дела, — проговорил он. — А месяца через полтора жди от меня вестей. Подготовь все документы и жди. Как только получишь известие отсюда или из Москвы, немедленно вылетай. Договорились?
— Рахмет[31], Канеке, — улыбнулся Штифанов и протянул раскрытую ладонь.
— Чего обрадовался, кончил дело, так сразу защекотало в горле?
— Ваш насыбай ведь особый, давно не нюхал.
— Радоваться еще рано, — сказал Каныш Имантаевич, насыпая насыбай в подставленную ладонь, — тщательно готовь документы, чтобы институтские чиновники не смогли ни к чему придраться.
Вспоминает В.И.Штифанов, Герой Социалистического Труда:
«Однажды, если память не изменяет мне, через месяц после моей поездки в Алма-Ату, я получил условленную телеграмму из канцелярии президента. Быстро собрался и вылетел в Москву. Позвонил в известный номер гостиницы. Он сразу узнал меня по голосу.
— А, Вася? Уже приехал?! — услышал я его радостно-возбужденный голос. — Я уже разведал кое-что... Сегодня хорошенько отдохни. Завтра вечером зайдешь ко мне, поедем в гости к одному богу...
На следующий день мы встретились с ним к концу рабочего дня и поехали за город. Только тогда я догадался, что мы едем на дачу к знаменитому геологу М..., который в годы войны имел большие полномочия в геологической службе страны. Как известный государственный деятель, он пользовался огромным влиянием и авторитетом среди геологов страны. Одно его слово в иные годы решало судьбу многих рудников и шахт. А в ту пору он являлся председателем Всесоюзной комиссии по запасам. Словом, едем к тому богу, который нынче держал в руках судьбу нашего наболевшего вопроса. Про себя я не переставал удивляться находчивости своего учителя, который не официально, а таким окольным путем хотел решить судьбу Джезказгана.
Видно, давно не встречались они; поздоровавшись, не выдержали, по-братски обняли друг друга...»
Несколько минут ушло на взаимные приветствия, расспросы. Вспомнили геологов, ушедших из жизни. Через некоторое время хозяин дома спросил:
— Каныш Имантаевич, скажи-ка, милый, какая нужда заставила вас приехать ко мне? Чем я обязан твоему визиту?
— Илья Ильич, вам больше, чем кому-либо, известно, как нуждалась в меди наша промышленность в годы войны. Вы один из тех, кто стоял над нашими душами, требуя все больше этого добра. И отказа не было. Я сам указал на самые богатые сливки Джезказгана, чтобы обеспечить Балхашский завод высококачественной рудой. Таково было требование времени. Слава богу, сейчас мирное время. Но потребности народного хозяйства в меди не уменьшились. Они постоянно растут. Открыты новые месторождения. Теперь надо кончать со спешкой, соблюдать технологию добычи, брать руду подряд, не разделяя на богатые и бедные пласты. Это понятно сейчас всем, даже горнякам. Но когда доходит до дело, никто не хочет считаться с этими элементарными требованиями. Руководству рудников прежде всего надо справиться с планом добычи руды. И оно стремится достичь этого наилегчайшим способом, без всяких затрат. Не будем скрывать — разве мало их, поступающих так и получающих награды, ордена, окруженных почетом и славой? Именно таково сегодняшнее состояние Джезказгана, дорогой Илья Ильич. Горняки уже привыкли брать богатые руды, а бедные бросать без внимания. Об этом я говорю на каждом совещании. Однако мое мнение для них не закон. На словах они соглашаются со мной, а на деле по-прежнему продолжают свое дело. Вот товарищ Штифанов провел почти полгода в Москве и не смог ничего сделать. Гипроцветмет сначала обещал проверить его заявление, однако, не желая возиться, положил его в долгий ящик.
— По-моему, твое беспокойство не так уж и обоснованно. Мне известны запасы Джезказгана, на наш век их хватит.
— Вынуждаете на откровенность, Илья Ильич, — неожиданно опечалившись, сказал Каныш Имантаевич. — Не хочу, чтобы через десяток-другой лет какой-нибудь умник бросил в мой адрес: «Вот посмотрите, что наделал этот Сатпаев — вознес до небес Джезказган, а запасов его руды не хватило и на сто лет». Мое желание: разведанные запасы руды должны быть полностью добыты. По-моему, самым подходящим, рентабельным будет брать руду со средним содержанием меди, указанным в нашей записке... Ни меньше и ни больше! Помогите нам, Илья Ильич.
— Разве можно тебе отказать, Каныш Имантаевич? Сколько дел своротили вместе, и каких дел!.. А ты, геолог, все хорошенько подумай и приходи со своими данными ко мне на службу. Там уж посмотрим, что получится. Эта цифра — твое последнее слово, Каныш Имантаевич?..
Цифра, названная Сатпаевым, уже давно, еще в довоенные годы, была предложена им как оптимальная для джезказганских руд, идущих на обогатительную фабрику. Меньшее содержание меди делало добычу убыточной, большее оставляло в отвалах недопустимо много металла. Он пришел к этому выводу почти интуитивно, взяв в расчет самые общие данные о запасах и экономической рентабельности разработки месторождения. И когда вскоре Гипроцветмет наконец произвел с помощью современных вычислительных машин сложные расчеты по определению оптимального содержания меди в руде, это предвидение ученого в точности оправдалось.
В начале сентября 1963 года в Алма-Ате состоялось республиканское совещание работников химической промышленности. Каныш Имантаевич выступил с докладом на тему «Сырьевые ресурсы химической промышленности Казахстана, состояние и задачи химической науки республики».
Весной того же года группа ведущих специалистов Лениногорского полиметаллического комбината за внедрение в производство новых эффективных методов добычи руды была удостоена Ленинской премии. Комитет по Ленинским премиям поручил Сатпаеву как члену своего Президиума вручить лауреатам дипломы. И в начале октября он отправляется на Алтай. Исполнив свою миссию, президент академии не стал сразу возвращаться в Алма-Ату. Он побывал на свинцово-цинковом и титано-магниевом комбинатах Усть-Каменогорска. Посетил Бухтарминскую гидроэлектростанцию, проехал по рудникам Зыряновска, Лениногорска, Тыщинки, спускался в шахты.
Сказалась ли усталость многодневного путешествия, но притаившаяся болезнь вновь заявила о себе... Однажды вечером после посещения Лениногорского ботанического сада он снова почувствовал боли в желудке, легкую тошноту. Но не стал прерывать командировку. Лишь приехав в Алма-Ату, Каныш Имантаевич обратился к своим врачам и по совету их в течение ряда дней снова принял несколько сеансов радиоактивного облучения. И снова ему полегчало.
В те дни ЦК КПСС готовил специальный Пленум по вопросу развития химической промышленности в стране. Планировалось провести его в декабре. Каныш Имантаевич как признанный знаток минерально-сырьевых баз химической промышленности был приглашен в Москву для участия в заседаниях подготовительной комиссии Академии наук СССР. За делами заботы о здоровье отошли на второй план. Сатпаеву по целым дням приходилось заниматься материалами предстоящего обсуждения.
Наконец состоялся декабрьский Пленум ЦК КПСС, а чуть позже началась сессия Верховного Совета СССР, на которой Канышу Имантаевичу также необходимо было присутствовать.
В Москву приехала и Таисия Алексеевна. Они договорились, что на следующий день после завершения работы сессии уедут вдвоем на отдых в Кисловодск. Путевки были готовы, билеты на поезд куплены.
III
За окнами искрился декабрьский полдень. Ученый обедал в столовой академии и вдруг ощутил знакомые рези в желудке. Он покинул зал и отправился в гостиницу. Вскоре у него резко поднялось давление. Состояние продолжало ухудшаться с каждым часом. Ночью Сатпаев был доставлен в больницу.
В следующие несколько дней в Москву прилетели некоторые близкие и друзья академика. Среди них старшая дочь Ханиса, племянница Райхан Абикеевна, оба доктора медицинских наук, а также младшая дочь Меиз — геолог.
Консилиумы созывались один за другим. Последний раз онкологи совещались во второй половине января по личному указанию министра здравоохранения СССР. В нем приняли участие известнейшие светила — академики и профессора. Их приговор гласил: «Медицина теперь бессильна, и при нынешнем состоянии больной не перенесет даже транспортировки...» Оставалось вести счет дням и часам. Когда остановится их бег.
Узнав о болезни Сатпаева, друзья один за другим ехали в Москву из далекого Казахстана. Люди приходили в палату к президенту, объясняя ему, что прибыли в командировку. Побыв с ним, возвращались домой удрученные. Часто навещали академика московские ученые, особенно много было среди них геологов.
Из воспоминаний П.Я.Антропова, министра геологии и охраны недр СССР:
Несколько раз в эти дни академик вспоминал о договорах Института геологических наук с предприятиями, составление которых в тот год задерживалось. Он успокоился только тогда, когда ему принесли телеграмму Г.Б.Жилинского, его заместителя по институту, о подписании договоров. На самом деле они не были еще готовы, это сообщение дали, чтобы успокоить больного. Каныш Имантаевич спрашивал, кто занимается с микрозондом, — прибор, предназначенный для опознания редких элементов и определения их содержания в рудных шлихах, был закуплен в Японии усилиями самого президента.
...День 30 января выдался на редкость хорошим. Академик чувствовал себя значительно лучше. Он с аппетитом пообедал. Посмотрев в зеркало, попросил пригласить больничного парикмахера. Ближе к вечеру, когда Таисия Алексеевна и Ханиса поехали отдохнуть в гостиницу, обратился к оставшейся дежурить Меиз:
— Сядь-ка поближе, балам... Рассказать тебе сон, который я сегодня видел? Очень занимательный.
— Если хороший, расскажи.
— Снилось, будто брожу в горах. В руках у меня молоток — видно, искал руду. Кругом утесы, обрывы, осыпи. А мне почему-то все время хочется выбраться куда-то наверх, на простор. Но я постоянно оказываюсь в каких-то расселинах. И вот забрел я в темное сырое ущелье; чем дальше иду, тем все уже ущелье, отвеснее и выше становятся его стены. Я начинаю карабкаться, но каждый раз обрываюсь, сползаю опять на дно. Исцарапался, руки покрыты синяками. Раз даже ударился о камни, в кровь разбив голову. Но вдруг словно какая-то сила подхватывает меня, и я начинаю взбираться по скалистой круче с неведомой легкостью. И вот уже гребень, я поднимаюсь во весь рост и вижу: вместо остроконечной вершины передо мной равнина, бескрайняя степь. Сары-Арка наша! Вздохнул полной грудью и почувствовал себя вольно, свободно. И что-то крикнул от радости... Ну что скажешь, балам?
В следующие несколько дней в Москву прилетели некоторые близкие и друзья академика. Среди них старшая дочь Ханиса, племянница Райхан Абикеевна, оба доктора медицинских наук, а также младшая дочь Меиз — геолог.
Консилиумы созывались один за другим. Последний раз онкологи совещались во второй половине января по личному указанию министра здравоохранения СССР. В нем приняли участие известнейшие светила — академики и профессора. Их приговор гласил: «Медицина теперь бессильна, и при нынешнем состоянии больной не перенесет даже транспортировки...» Оставалось вести счет дням и часам. Когда остановится их бег.
Узнав о болезни Сатпаева, друзья один за другим ехали в Москву из далекого Казахстана. Люди приходили в палату к президенту, объясняя ему, что прибыли в командировку. Побыв с ним, возвращались домой удрученные. Часто навещали академика московские ученые, особенно много было среди них геологов.
Из воспоминаний П.Я.Антропова, министра геологии и охраны недр СССР:
«...В последние дни жизни К.И.Сатпаева мне не однажды приходилось посещать его в больнице под Москвой и видеть, как угасал этот замечательный и выдающийся геолог нашего времени. За день до его смерти мы посетили его с министром Е.П.Славским, который также был его большим другом и товарищем. К.И.Сатпаев был совсем слаб, но и в эти роковые для него часы глубокая вера в жизнь не оставляла его ни на одну минуту. Он вдохновенно, глубоко и идейно, как истинный патриот нашей Родины и большой ученый, вел с нами разговор о недрах его страны, о месторождениях нефти на Мангышлакском полуострове и других минерально-сырьевых богатствах Казахстана».
Несколько раз в эти дни академик вспоминал о договорах Института геологических наук с предприятиями, составление которых в тот год задерживалось. Он успокоился только тогда, когда ему принесли телеграмму Г.Б.Жилинского, его заместителя по институту, о подписании договоров. На самом деле они не были еще готовы, это сообщение дали, чтобы успокоить больного. Каныш Имантаевич спрашивал, кто занимается с микрозондом, — прибор, предназначенный для опознания редких элементов и определения их содержания в рудных шлихах, был закуплен в Японии усилиями самого президента.
...День 30 января выдался на редкость хорошим. Академик чувствовал себя значительно лучше. Он с аппетитом пообедал. Посмотрев в зеркало, попросил пригласить больничного парикмахера. Ближе к вечеру, когда Таисия Алексеевна и Ханиса поехали отдохнуть в гостиницу, обратился к оставшейся дежурить Меиз:
— Сядь-ка поближе, балам... Рассказать тебе сон, который я сегодня видел? Очень занимательный.
— Если хороший, расскажи.
— Снилось, будто брожу в горах. В руках у меня молоток — видно, искал руду. Кругом утесы, обрывы, осыпи. А мне почему-то все время хочется выбраться куда-то наверх, на простор. Но я постоянно оказываюсь в каких-то расселинах. И вот забрел я в темное сырое ущелье; чем дальше иду, тем все уже ущелье, отвеснее и выше становятся его стены. Я начинаю карабкаться, но каждый раз обрываюсь, сползаю опять на дно. Исцарапался, руки покрыты синяками. Раз даже ударился о камни, в кровь разбив голову. Но вдруг словно какая-то сила подхватывает меня, и я начинаю взбираться по скалистой круче с неведомой легкостью. И вот уже гребень, я поднимаюсь во весь рост и вижу: вместо остроконечной вершины передо мной равнина, бескрайняя степь. Сары-Арка наша! Вздохнул полной грудью и почувствовал себя вольно, свободно. И что-то крикнул от радости... Ну что скажешь, балам?