Сазанович Елена Ивановна. Улица вечерних услад

   – Я и не подозревал, что ты умеешь читать, Вера.
   Она резко оглянулась. И не смутилась ни капельки.
   – Привет, Лоб! – улыбнулась она. – Подожди секундочку. Я дочитаю.
   – Это нехорошо, Вера. Это воровство, Вера.
   Вера покрутила пальцем у виска.
   – Ты сумасшедший, Лоб. Украсть можно только вещи.
   – Чужие мысли тоже можно украсть, Вера.
   Вера бросила недочитанное письмо. И встала. И обиженно надула губы.
   А я подумал. Что учить Веру правилам хорошего тона. То же самое, что дрессировать блоху. И я в знак примирения протянул ей пачку сигарет. Она с жадностью схватила одну. И плюхнулась на пол. И уселась по-турецки.
   – Садись, Лобов, – и она стукнула рядом с собой по полу.
   Я опустился на пол.
   – А я и не знала, что у тебя была мама, Лоб, – сказала она.
   – У всех бывают мамы, Вера.
   – Но ты никак не был похож на мальчишку, у которого была мама. А Лобов никак не тянул на мужика, у которого когда-то была жена.
   – Знаешь, Вера. Я тоже верю, что детей находят в капусте. Но увы, – и я развел руками. – У меня другой случай.
   И я замолчал. В чем-то Вера все-таки оказалась права. Фактически у меня никогда не было матери. А у отца – жены. Отец о ней никогда не рассказывал. И я слышал о ней краем уха только от бабушки. Которая не жалела эпитетов в адрес моей матери. Упоминая о ней, бабушкин н без того сердитые галле снижался до баритона:
   – Непутевая. А отец! Чтобы связаться с такой девкой! И это мой сын, на которого я угробила лучшие годы! И эта бестолковая девка! А Шурочка! Какая Шурочка! Умница! Красавица! Ангел небесный! И променять! На эту безмозглую девку!
   По отрывочным фразам бабушки я составил мало-мальское представление о своей матери. Она была циркачкой и они с отцом так и не успели расписаться, кажется. Она погибла вскоре после моего рождения. Где-то вдали от дома. На гостролях. И видела она меня один раз в жизни, когда я родился. Вот, пожалуй, и все. Но рассказывать об этом Вере у меня не было никакого желания.
   – Она была циркачкой. Да? – перебила мои мысли Вера.
   – Кажется, – я равнодушно дожал плечами.
   Вера на секунду задумалась. Насколько она умела это делать.
   – Странно, – протянула она.
   Я выжидающе на нее посмотрел.
   – Странно. Человек копается в молекулах. Составляет какие-то формулы. Даже пишет книжки. И получаем премии. А любит какую-то безмозглую циркачку. Странно, Лоб, не правда ли?
   Я хотел было ответить, что у моей матери было мозгов не меньше, чем у тебя. Но к своему удивлению промолчал. Наверно, я не успел заметить, как Вера стала моим другом.
   – Почему ты молчишь, Лоб? Или тебе больно говорить об этом?
   – Успокойся, Вера, – я раздраженно махнул рукой. – О какой боли ты говоришь? Если я даже не помню своей матери. Мне абсолютно все равно.
   – И все равно я хочу разобраться, Костя. Он же умный, твой отец.
   – Я уже в этом стал сомневаться. Глядя на тебя, Вера.
   – Ты ошибаешься, Лоб, – усмехнулась Вера. – Кстати, я бывшая гимнастка. Любопытное совпадение. Не правда ли?
   Я удивленно промолчал. Совпадение ли? Или ненормальная тяга к беспутным вертлявым девкам. О которых не раз упоминала моя бабушка, не стесняясь сочных выражений. И таким, которой была моя мать. И на сегодня есть Вера. И между ними – теперь в этом я уже ни сколечки не сомневаюсь – точно такие же экземпляры.
   – Лобов может чокнуться от своих молекул, Лоб. Усекаешь? – сделала вывод наконец Вера. – И только мне под силу его спасти от этого.
   Как наверно когда-то спасала моя мать. Ты, видимо, и на сей раз оказалась права, Вера. Но меня такая перспектива далеко не прельщает.
   Тетя Шура свалилась, как снег на голову. В это время мы с Верой заканчивали первый тайм нашего футбольного матча. Со счетом 2: 0 в пользу Веры. Я пытался в считанные секунды доказать, что не осел. И со всей силы ударил мячом. И он попал прямо в руки тете Шуре. Которая внезапно появилась на пороге.
   Я вытянул руки по швам.
   – Здрасьте, теть Шура! – как можно бодрее выкрикнул я, как на школьном сборе.
   Но тетя Шура не обратила внимания на мой задорный тон. Она застыла в недоумении, с мячом в руках. И таращилась на нашу берлогу.
   Я смущенно огляделся. Что и говорить! Монгола-татарское нашествие и то не способно на такое. Тетя Шура, высоко поднимая ноги, чтобы не споткнуться о разбросанные вещи и книги. Пробралась с трудом на середину комнаты. И столкнулась нос к носу с Верой. Она смотрела на нее сверху вниз. И казалось, вот-вот схватит за шиворот и вышвырнет за дверь.
   – Здрасьте, – глупо хихикнула Вера. И почему-то засунула мизинец в рот. Видимо, для полного раскрытия идеи картины.
   Я попытался разрядить обстановку.
   – Вы прекрасно выглядите, тетя Шура. Как вы отдохнули? – слащавым тоном прогнусавил я. И мне осталось только поправить на шее «бабочку».
   И в этот критический момент выскочила, как назло, мышь. Которую мы с Верой долго дрессировали. И прыгнула прямо тете Шуре на замшевую туфельку. И преданно заглянула в ее глаза.
   Тетя Шура вскрикнула. И схватилась за голову.
   – Сейчас же! Уберите! Сейчас же! Эту гадость!
   Вера мгновенно схватила мышь. И погладила по белой шерстке.
   – Что это? – ужаснулась она, просверливая меня таким свирепым взглядом. Что я пожалел, что в нашей квартире мы не сообразили соорудить люк.
   – Это… Это мышь, тетя Шура, – ласково промурлыкал я и почему-то облизнулся. – Разве у вас не живут мыши?
   Тетя Шура растерялась, не зная, как ответить на мой провокационный вопрос. Уж что-что, а мыши, видимо, у нее водились.
   Вере искренне захотелось сделать тете Шуре приятное. И она с готовностью добавила:
   – Ее тоже Шурочка зовут.
   Я схватился за голову.
   – К-к-ак, – от возмущения тетя Шура стала заикаться. – И кто же ее так назвал, если не секрет?
   Только Вера собралась раскрыть рот. Я мигом очутился возле нее. И заткнул рот ладонью.
   – Она шутит, тетя Шура. Она у нас такая шутница. И шутки все в основном – плоские. Я лично никогда не смеюсь ее шуткам. Я предпочитаю английский юмор…
   Не мог же я допустить, чтобы Вера ляпнула, что прозвал мышку Шурой ни кто иной, как мой отец. Тетя Шура никогда бы не поверила, что он сделал это исключительно от уважения к ней. И еще потому, что он по ней почему-то скучал. И это была чистая правда. Отец привыкал к людям так же, как к городам и вещам. А тетя Шура была как-никак другом детства. И бабушка уже чуть было не организовала помолвку. Но отец вовремя успел улизнуть. Единственная реакция, которую он сумел выработать за жизнь, – это удирать от неинтересных ему женщин. И эту черту я в нем даже ценил.
   – Держу пари! – хлопнула себя по колену Вера, как только за тетей Шурой закрылась дверь. – Держу пари, что она втюрилась в твоего папашу!
   – И как ты угадала? – восхитился я. – Она даже ни разу не заикнулась про него.
   – Ко всем моим многочисленным способностям, Лоб, прибавь еще одно! Я умею читать по глазам! – и она с гордостью встряхнула каштановой челкой.
   – Ну, хоть по глазам умеешь, – не выдержав, съязвил я.
   – Научи меня, Вера.
   – Эта наука доступная только женщинам. Зазубри это на своем длинном носу, Лоб!
 
   Вечером я застукал Веру возле дверей кухни. Когда она нахально подслушивала телефонный разговор отца. Я пристроился рядом с ней. И приложил ухо к двери. Не трудно было догадаться, что отец мужественно отражал нападение тети Шуры.
   – Ну что ты! Она прелестная девочка! Ты не права! Ты выслушай внимательно. Она начитанна, образованна, – убеждал отец тетю Шуру.
   Вера при его словах не бей гордости удостоила меня уничтожающим взглядом. Про меня отец в таком духе ни разу не упомянул.
   – Да успокойся ты, ради Бога, – уже с раздражением повысил голос отец. – На это, в конце-концов, ты не имеешь права! – и он со злостью швырнул на рычаг трубку.
   Мы с Верой отскочили от двери.
   – Держу пари, что твоя тетя Шура – старая дева!
   Я довольно потер руки.
   – А вот на сей раз твои прелестные глазки допустили ошибку, Верочка. У нее прекрасный муж. И сын, кстати, мой лучший друг. Завтра я вас познакомлю.
   – Все равно она старая дева, – не сдавалась Вера. – И всю жизнь ею останется. Потому что не вышла замуж за любимого человека.
   Я махнул рукой. С женщинами спорить бесполезно. Тем более, когда они всегда правы.
 
   На следующее утро меня разбудил пронзительный визг звонка. Я, продирая ил ходу глаза. И от всей души желая гостю всю жизнь мучаться бессонницей. Еле волоча ноги плелся открывать дверь.
   На пороге стоял Лешка Китов. И в его руках лежал маленький колючий комок.
   – Привет, старик! – заорал он. И схватил мою руку. И со всей силы ее затряс.
   – Ты слишком поздно зашел, Кит, – вздохнул я. Подозрительно поглядывая на колючий комок. – Если бы ты заглянул чуть пораньше, я бы с удовольствием съездил тебе по шее.
   И я от чистого сердца обнял своего товарища.
   – Я слышал, вы тут живой уголок организовали? – и Кит хитро подмигнул. – Я с радостью вступлю в общество охраны живой природы, – и он протянул мне ежа.
   Я почесал за ухом.
   Мы сели на полу, поскольку лучшего места я Киту не мог предложить в своей берлоге. От которой он, кстати, пришел в восторг. Мы пили кофе. И курили. А в углу копошился еж, искоса поглядывая на мышку Шуру.
   А Кит в это время заливал о том, сколько девчонок упало в обморок при виде красавца-Кита на пляже Черного моря. И сколько из-за него утопилось. Я всем своим видом показывал, что верю. И искренне жалею бедняжек-утопленниц. Впрочем, Кит за этот месяц отсутствия, действительно, изменился. Нет, он не вырос. Не поправился. Но в нем появилось что-то взрослое. Уверенное, что ли. То ли во взгляде. То ли в жестах. Мне трудно было угадать. А, возможно, просто южный загар придавал ему привлекательность. Кит никогда не был красавцем. Но почему-то никогда и не знал отбоя от девчонок. Возможно, потому, что он был слишком болтлив.
   – Ну так вот, старина, – Кит ерзал на полу, не зная, куда подевать ноги. Казалось, он вот-вот их забросит за шею. – И она мне говорит. А грудь у нее – во! – и он показал невероятных размеров грудь. – И беленькая, беленькая. Как русалочка…
   Я хотел было заметить, что русалки не обязательно беленькие. Но в этот момент распахнулась дверь комнаты. И на пороге появилась сонная Вара о короткой ночной рубашке.
   Кит заткнулся на полуслове. И вытаращил на нее свои круглый черные глаза.
   – И что русалочка? – нараспев протянула Вера. И зевнула, даже не удосужившись прикрыть рот ладонью.
   Я по инерции зевнул за ней.
   – Чего раззевались? – не зная, что сказать. Выдал самое умное Кит.
   – Ты любишь русалок? – Вера с любопытством рассматривала с ног до головы Кита.
   И тут я заметил, что они ужасно похожи. Как брат и сестра.
   – Это Кит, Вера. Лешка Китов, – представил я своего товарища.
   Кит приподнялся. И изобразил что-то похожее на поклон. При этом его взгляд не отрывался от ночной сорочки Веры.
   Вера бесцеремонно уселась рядом с нами на пол. И поджала под себя голые ноги. И хлебнула кофе с Лешкиной чашки. И тут она заметила ежа. Ее вишенки округлились еще больше. Она завизжала. И бросилась к колючему комочку.
   – Боже! Какая это прелесть! Откуда это чудо?
   – Это вам, – Кит, как дурак, по-прежнему продолжал стоять. И не переставал время от времени кланяться.
   – Мне? Какая прелесть, – голосила по-прежнему Вера, прыгая возле ежа. – Он, наверно, голодный. Ты же, Костя, не додумаешься покормить бедное животное. Тебе все равно, даже если он погибнет от голода, и она укоризненно посмотрела на меня, как на изверга. Кит удостоил меня тем же укоризненным взглядом. Словно единственной моей миссией на земле была кормежка ежей.
   – От тебя ничего путного не дождешься, Лоб, – и Вера выскочила за дверь. И через минуту она появилась в дверях с пригоршней шоколадных конфет.
   Кит смущенно закряхтел. Видимо, желая держать речь. Но так ничего из себя толкового и не выдавил. Кроме как:
   – Вообще-то… Как бы это… Но я бы не стал… – и что-то в этом роде.
   – Вера, – наконец нашелся я. Когда она уже присела на корточки. И протягивала бедному ежу кучу конфет.
   – Вера, ежи не едят шоколада.
   Вера недоверчиво на меня взглянула. И машинально убрала руку.
   – Это правда, Вера. Разве я тебе когда-нибудь лгал? Они любят молоко… – я запнулся.
   – Грибы, – робко поддакнул мне Кит.
   – Ягоды, – вспомнил я.
   – Чушь! – перебила Вера наши интеллектуальные упражнения на тему, что любят ежи. – Чушь! Все на свете любят шоколадные конфеты, а ежи нет? Вы меня разыгрываете, мальчишки! Вот ты, Лоб, любишь шоколад?
   Я не возражал.
   – А ты, Кит?
   Кит не возражал тоже.
   – А чем ежи хуже вас?
   На это глубокое замечание мы тоже не нашли ответа. А Вера протянула конфеты ежу. И каково было наше удивление. Когда он их все слопал. До одной!
   – А вы говорили! – торжествовала Вера. – Какие же вы глупые, мальчики!
   В этом я уже почти не сомневался.
 
   С этого дня мы дружили втроем. Втроем таскались на пляж. Втроем изредка заглядывали в бар. Где Вера научила нас любить кофе с коньяком. Втроем торчали в беседке, во дворе. Где Кит нам напевал свои веселые песни. Которые он каждый день умудрялся придумывать. Когда Вера узнала, что Лешка к тому же поэт. Восхищению не было предела. Она ощупала Кита с ног до головы. И даже приказала открыть рот. Чтобы осмотреть зубы. Она впервые в жизни видела поэта. И, по-моему. Киту посчастливилось стать единственным в мире поэтом. Чьи стихи она удостоила своим вниманием.
   – Здорово, Лешка, – хлопала она в ладоши. – Спой еще.
   И Кит пел. И песни Кита были такие же веселые, ясные и добрые. Как сам Кит. Наверно, кож и сама Вера.
   Тетя Шура не очень-то восторгалась дружбой Кита и Веры. С отцом она в знак протеста перестала здороваться. А Кита она вскоре определила на летнюю работу. Чтобы он поменьше бывал в обществе этой беспутной девки. Так что Кит вынужден был своим горбом зарабатывать себе на хлеб в последние летние денечки. Что его, безусловно, мало радовало. А мы с Верой по-прежнему валяли дурака. А я учился со всем не присущим мне старанием любить жизнь. И все-таки случилось такое. Что заставило меня усомниться в прелестях жизни. И в прелести жизненной философии Веры.
   Мы, как всегда, валялись на пляже. И безжалостно отдавали свое тело на растерзание солнечным лучам. С чем они успешно справлялись. Вера невозмутимо стянула с себя верхнюю полосочку купальника. И я нахмурился:
   – Оденься, – и в этот момент, как я почувствовал, был ужасно похож на своего отца.
   – Как ты похож на своего отца, Лоб. Такой же зануда, – сказала Вера, не думая мне повиноваться.
   Я искоса поглядывал на ее тело.
   – Что ты шпионишь, – рассмеялась Вера. – Можешь смотреть открыто. Я не возражаю.
   – Вера, – начал я и от волнения сглотнул слюну. – Вера, я всегда считал, что женщин можно любить исключительно за целомудренность.
   – Откуда ты выкопал такую чушь, Лоб? – и Вера чуть приподнялась на локтях.
   Я зажмурил глаза.
   – Я читал много книжек, Вера.
   Вера взяла меня за руку. И провела ею по своему телу. Тело было горячее. И я обжег руку. И отдернул ее.
   – Ты еще очень маленький, Лоб, – вздохнула Вера, – мы смотрим глазами. Кушаем ртом. Слышим ушами. Так? Без этого нам плохо, так? Не слыша, не видя…
   Я кивнул, плохо соображая.
   – Природа – умница, Лоб. Поверь, она умнее тебя. И всех вместе взятых книжек. Она знала, что делала. И ей обидно, что многие не пользуются ее выдумкой только потому, что этому препятствует какая-то мораль. А мораль придумали люди, Лоб. С таким же успехом они могли придумать другую мораль. И третью. Разве не так? Существует одна-единственная на свете мораль. Усвой ее раз и навсегда, Лоб. Это мораль от природы. И все от природы инстинкты нужно использовать по назначению.
   Честно говоря, я не ожидал от Веры такого выстроенного монолога. И я захлопал от удивления ресницами. И уже смелее посмотрел на ее тело.
   – Это красиво? Тебе нравится?
   Я, как баран, послушно мотнул головой.
   – Мне тоже. Тогда смотри!
   Честное слово, она была не хуже любой картинки в музее. И не меньше доставляла удовольствия.
   – Ты язычница, – сказал я, чтобы перебить неловкое молчание.
   – Не знаю, – пожала плечами Вера. – Я не придумываю названия моим мыслям. Это просто мои мысли. Наверно, и не только мои.
   Вера вновь упала на горячий песок. И подставила лицо к солнцу.
   – Костя, – сказала она тихо, – ты успокоился?
   – Да, Вера, – тоже тихо ответил я.
   – Костя, как ты думаешь, на солнце живут люди? – и она, прищурившись, посмотрела на солнце. И из ее глаз от яркого света потекли слезы.
   – Это невозможно, Вера.
   – Ты в этом уверен?
   – Уж в этом я точно уверен, поверь мне.
   – А мне кажется ты и теперь ошибаешься, Лоб, – упрямо сказала Вера. – Ты знаешь, я часто вижу на нем маленьких человечиков. Конечно, по вечерам, когда оно не так сильно светит.
   И когда на него можно смотреть без слез, – и Вера вытерла слезы маленьким кулачком.
   – Этого не может быть, Вера. – Солнце – это раскаленный шар. Солнце – это огонь. Ты бы смогла жить в огне? – попытался я объяснить как можно популярнее.
   – Это ты не сможешь. И я, – вздохнула Вера, вновь не поверив мне. – У нас кожа такая. А у них совсем другая. Он не горят. Честное слово, я их там видела, Костя. Ты мне веришь?
   – Верю, Вера, – ответил я совершенно искренне. И погладил ее по плечу.
   Мы замолчали. И я не заметил, как он появился. Я открыл глаза. И увидел его. Сидящего на корточках возле Веры. Он был высокий голубоглазый и усатый. И улыбался так, словно весь мир непременно ему должен улыбаться в ответ.
   – Рита, как я рад тебя здесь встретить, Рита, – продолжал нагло улыбаться он, не удостоив меня даже вниманием.
   Мое тело напряглось. И я сжал кулаки.
   – Это Вера. Вы ошиблись. Это Вера, молодой человек, – сквозь зубы процедил я, готовый вот-вот ринуться в бой.
   Он расхохотался.
   – Я допускаю, что ты забыла меня, – он даже не повернулся в мою сторону. – Забыла мой телефон, мой дом. Но я никак не ожидал, что ты забудешь свое имя, Рита.
   Вера лежала не шелохнувшись. Уткнувшись носом в раскаленный песок.
   – А это твой паж? – и он небрежным жестом указал на меня, даже не взглянув.
   Я протянул Вере полосочку купальника. Но он перехватил ее.
   – Я сам. Ты мне позволишь?
   От возмущения я не находил слов. И посмотрел на Веру. Предчувствуя, как она саданет его по цветущей физиономии.
   – Разве я тебе в чем-нибудь отказывала? – вдруг промяукала Вера. И приподняла голову. И посмотрела на этого жлоба маслянистыми глазками. И напомнила мне в этот миг хорька.
   Он ловко завязал полосочку купальника. И протянул руку. Вера встала.
   – Вера, – зашептал я, – ты что, Вера! Опомнись! Ты куда, Вера!..
   – Ты такой маленький, Лоб, – только и успела ответить мне Вера, явно ничего не соображая. А ее маслянистые глазки в этот момент расплывались во лицу, фигуре этого усатого мерзавца.
   И они скрылись в осиновой роще.
   Я заплакал. Мне было очень больно. Я давно не испытывал такой обжигающей боли. Во рту у меня пересохло. И трудно было дышать. И я не стыдился своих слез. Я знал, что они оправданны. Мир вдруг показался таким бессолнечным. И в нем копошатся одни мухи. И все они с лицом Веры. Вот оно наслаждение жизнью. Вот она – мораль природы. Сквозь слезы думал я. А предательство – разве не инстинкт природы? А воровство? А убийство? Такими природными инстинктами можно оправдать все, что угодно. Ты не права, Вера. Это не природа. Это человек. И его инстинкты – это его мораль. И чем она лучше придуманной? И покоряться им – это далеко не любить жизнь. Это извращать жизнь. Извращать чувства. Извращать в конце концов саму природу. Которую ты так любишь, Вера. И которую, как оказалось, ты совсем не понимаешь…
   – Боже! – Вера крепко прижала мою голову к своей груди. – Боже, Костя! Ты плачешь, Костя! – она гладила мои волосы.
   И я почему-то не вырывался. Мне вдруг так захотелось, чтобы какая-нибудь женщина утешила маня. Чтобы вытерла мои слезы. Взлохматила мои волосы. Мне захотелось женских прикосновений. И женского тепла. Которых я не знал с тех пор, как умерла моя бабушка.
   – Успокойся, мой славный мальчик, – шептала Вера. – Посмотри, как хорошо! И запах… Ты слышишь? Это запах речных лилий. Ты мне их достанешь, правда? А я тебе принесла земляники.
   Вера отпустила меня. И разжала кулак. На ее ладошке размазались раздавленные красные ягоды. Она протянула руку к моим губам. И я языком слизал сладкую мякоть.
   – Вкусно, правда вкусно, Костя?
   И я только теперь заметил, что ее короткие волосы взбились. И на левом плече – синяк.
   Я, как ошпаренный, отскочил в сторону.
   – Ты… Ты… – на моих губах появилась слюна. – К черту, твое солнце! И твоих человечков! Их нет! Поняла, нет! Жизнь можно любить только тогда, когда знаешь, что в жизни есть преданность. А не предательство! Любовь, а не… – и я запнулся.
   – Ну, продолжай, Лоб, – и она сощурила свои вишневые пуговки.
   – И я знаю, что такое хорошо. И что такое плохо, – уже как можно спокойнее продолжал я. – И я знаю, что существуют критерии добра и зла. Правды и лжи. А все остальное – это демагогия. Оправдание для таких распущенных девок, как ты. Ты знаешь, моя воля. Я бы тебя ударил, – и по моим глазам она поняла, что я не лгу.
   – Ну так ударь! Ударь, Костя.
   Я помотал головой.
   – Я не сделаю этого. Кроме презрения я ничего к тебе не испытываю. Даже ненависти. Ты просто для меня продажная девка, – повторил я слова бабушки, которые она не раз бросала в адрес моей матери.
   – Нет, Лобов-маленький. Я все делаю от чистого сердца. И никогда в жизни не продавалась, Лоб.
   – Это не оправдание, Вера. Твое сердце не может быть чистым. Я в это не верю. И об этом я сегодня же расскажу отцу. Я должен это сделать, Вера.
   Я решил, что Вера испугается. Но ошибся. Они равнодушно отнеслась к моим словам.
   – И чего ты добьешься, Лоб?
   – Я добьюсь, чтобы ты не жила с ним.
   – Ну и что? Ведь от этого будет хуже только ему, Лоб. Уж мне-то поверь. Вряд ли сейчас он бросит меня, Лоб. Еще не пришло время. Без меня пока он никак не обойдется. Ты знаешь, он даже простит меня. Но знаешь, как он будет мучиться? А, Лоб? Ответь? Ты знаешь?
   Я опустил голову. Я это уже знал. И мои слезы по сравнению с будущими слезами отца теперь мне казались просто водой из-под крана.
   – Если хочешь, я сама могу это сделать, Костя. Если ты хочешь. Но поверь, я люблю твоего отца. И не хочу причинять ему боль.
   – А этот, – сквозь зубы процедил я. – Этот… Усатый…
   – Это затмение, Лоб. В природе часто бывает затмение. И не нам управлять ею, ты согласен? Мне когда-то так было здорово с этим парнем, Костя. А сегодня… Жара, речка, солнечные человечки… Ты, – Вера задумалась. И тут же встрепенулась. – И, безусловно, природа. Мне так было здорово, Лоб.
   – Замолчи!
   – Ты считаешь, было бы правильно, если бы я его прогнала? И всю жизнь жалела об этом? А сегодня ночью, рядом с твоим отцом, наверняка бы не сомкнула глаз, мечтая о нем? Разве этим я бы не предала твоего отца? Но все прошло, – Вера улыбнулась.
   – Это, как вздох, Костя. Но тебе трудно понять. Ты такой маленький.
   Меня внезапно вдруг осенила мысль.
   – Послушай, Вера, а как тебя зовут?
   – Вера, – она взяла меня за руку. И крепко пожала ее. – Меня зовут Вера. Ну, пойдем?
   И она пошла впереди меня. Босая. Худенькая. По-прежнему верящая в солнечных человечеков.
   – Вера, – окликнул я ее.
   Она удивленно оглянулась.
   – Ничего не нужно говорить отцу, Вера. Я его тоже люблю.
   … Именно в этот солнечный день. Под палящим солнцем. Среди солнечных человечеков. Я понял, что наступило мое совершеннолетие.
   Этим же вечером отец, ни капельки не стесняясь меня. Целовал Веру. И шептал ей:
   – Столько сразу неудач, девочка моя. Только ты. Если бы не ты. Я бы не выжил. Они давят на меня. Откуда в людях столько зависти. Злости. Откуда? И кто дал им право копаться в моей жизни… Девочка моя. Только ты… Если бы не ты, я бы не выжил.
   Вера гладила отца по голове, как недавно меня. И говорила мягким грудным голосом:
   – Ну что ты, мой славный Лобов. Люди не стоят того, чтобы из-за них так печалиться. Уж мне-то поверь. Все так хорошо, Олег. У тебя есть я, твой мальчишка. Разве этого мало, Олег? Ведь все так хорошо. Уж мне-то поверь…
   И отец верил. Впрочем, как и я. В этот же вечер я убедился, что в жизни чаще спасает ложь. А не правда…
 
   Так иди примерно так проходило мое последнее беззаботное лето. Тетя Шура по-прежнему не здоровалась с отцом. Отец по-прежнему вкалывал в своей лаборатории. А я по-прежнему впитывал в себя, как в губку, жизненную философию Веры. Правда, я все чаще стал замечать. Что Вера уже не с такой радостью бросается по вечерам отцу на шею. И в ее радости есть что-то фальшивое. натянутое. И вечерами она все чаще засиживалась с нами в беседке. Или где-то шлялась с Лешкой Китовым в поисках бабочек, которые они почему-то решили коллекционировать вместе. Впрочем, я не был на них в обиде. К бабочкам я всегда оставался равнодушным с детства. А когда представлял, что они в недалеком прошлом – и вовсе гусеницы. Так испытывал даже некоторую благодарность, что они не взяли меня в свою команду. Отца, по-моему, эта нездоровая тяга к бабочкам не беспокоила тоже. И охлаждения Веры он не замечал. А я и не пытался ему намекнуть на это. Отец был счастлив. И мне этого было достаточно. И если Верина ложь ему приносила только покой и радость. Я ничего не имел против. Тем более я успокаивал себя тем, что они скоро укатят на юг. А там – море. Жара. Солнечные человечеки и… И, конечно, природа. И, конечно, все образуется.