Страница:
– Это не имеет значения, Вера. Если это не дает мне покоя.
– Ах, Лоб, – Вера взяла меня под руку. И чуть сжала мой локоть. – Самое сложное в жизни – это просто к ней относиться. Я хочу, чтобы ты научился этому, Лоб. В жизни столько раз тебя будут бросать. Я хочу тебя научить бросать первым. Когда придет время.
– Разве можно угадать время.
– Можно! Конечно, можно! И время. И причину. Все можно угадать. И почувствовать. Тем более, что все повторяется. Разве что с другим человеком. Но переживания – те же, чувственность – та же, горечь расставаний – та же. Главное понять, что нельзя зацикливаться на одном человеке. Не одном городе. Может быть, даже на одной вещи. Посмотри кругом!
Я невольно оглянулся. Был вечер. Была осень. И крапал мелкий дождь. И пахло мокрыми листьями.
– Видишь, сколько кругом жизни, Лоб. Видишь? Сегодня она печальна. Ну и что? А завтра выглянет солнце. И все будет совсем по-другому. Переключись, Костя. Когда-нибудь тебе эта история покажется такой глупой. И уже любя другую женщину. Ты подумаешь, зачем я портил там много нервов из-за какой-то детской любви. А потом, прощаясь уже с новой подругой. Ты обязательно вспомни, что ты уже так когда-то прощался. И боль та же. И горечь та же. И прошло время – и прошла боль. И горечь тоже. Так стоит ли терпеть новую боль и новую горечь? если они обязательно пройдут. Научись переживать боль единожды, Костя. Повторение боли – это уже не боль. Это привычка. Избавься от нее. И больше не болей. Хорошо?
– Я постараюсь, Вера, – и я до боли сжал руку Веры.
Как ни странно. Но я, действительно, быстро избавился от этой болезни. И Оля меня скоро перестала интересовать. Разве что иногда. Когда я проводил пальцев по своим губам. Мне становилось трудно дышать. Вот, пожалуй, и все. И все чаще я удивлялся, что мог в ней найти. И Олю это явно задевало. Все свои умные реплики она говорила нарочито громко. И при этом косилась на меня. И наверняка с наслаждением думала, что нет предела моим страданьям. И пыталась на моем лице прочесть муки неразделенной любви. Но ничего подобного на моем лице не прочитывалось. Разве что скука и лень.
– Лобов, – как-то обратилась она ко мне, встряхнув своей длинной косой. – А те цветы, Лобов. Ну, помнишь? Помятые такие. Которые ты мне подбросил под дверь…
Я на нее недоуменно таращился.
– Не притворяйся, Лобов. Я их сразу же выкинула. Странные такие цветы. Я раньше таких не видела. Почему-то зеленые. Где ты их откопал? Ведь цветы не бывают зелеными.
– Удивительно, – начал я сквозь зевоту. – Ты любишь экзистенциализм. И не веришь в зеленые цветы.
– Ты о чем, Лоб? – не поняла меня Оля. – Зеленые цветы – очередная выдумка твоей неугомонной недоучки мачехи?
Упоминание Веры, особенно в устах Оли, меня окончательно взбесило. Я подскочил, как ошпаренный. И со всей силы дернул ее за косу. Она завизжала:
– Пьянов!?!
Пьянов тут как тут прибыл. Я сжал кулаки. Но со мной никто не собирался драться. Пьянов смерил меня презрительным взглядом:
– Мстишь, Лоб?
Я хотел было спросить: «За что? «Но вовремя сообразил, что лучше всего промолчать. Попробуй теперь докажи, что ты не осел. И что она первая ко мне приставала. Что мстила за равнодушие она, а не я. Но я уже отлично понял. Что до окончания школы за мной будет стоять клеймо безутешной неразделенной любви к Оле. А, возможно, и до конца жизни. Будут встречать меня однажды и сочувственно говорить: «А помнишь, как горячо ты любил Ольгу? «Ведь о жизненной философией Веры мало кто знаком. И мало кто может ей научиться. Всем почему – то кажется, что в жизни все случается один раз. Даже если случается десятый и сотый. И каждый раз – это должно быть или счастьем или трагедией. А не просто эпизодом жизни, которых у нее в запасе миллионы. И все почему-то считают, что при атом надо рвать на себе рубашку. Или лезть на стену. А не просто принять этот маленький эпизод твоей жизни. Принять. Пережить. И с улыбкой расстаться. И мысленно поблагодарить жизнь, что она тебя не выделяет. Но и не обделяет тоже.
Но у Веры оказался единственный способный ученик. Это я. Даже Кит почему-то не стал ее учеником. Почему – это для меня оставалось загадкой. Он как-то осунулся за последнее время. И все реже стал бывать в нашем доме. Встречались мы с ним в основном в школе. И обменивались незначительными репликами. Я как-то пытался с ним заговорить. Но у меня ничего не получилось.
И я успокоил себя на мысли. Если бы что-то и произошло у Кита. Он непременно бы мне растрепался. Значит, это просто усталость, занятия, дела, которыми нас нагружали в последнем классе все больше и больше.
В общем, эта осень прошла довольно мирно. И довольно счастливо. В общим – я был доволен. Потому что в нашем доме по-прежнему жила Вера.
И наступила зима. Мы с Верой часто катались на санках, к которым я не притрагивался вот уже лет пять. И играли в снежки. И лепили снежную бабу. И она почему-то всегда очень походила на Веру. И я знал, что наступит весна и снеговик непременно растает.
– А ты, Вера? – со страхом спрашивал я у нее.
– Даже если и так, – смеялись Вера, – ты дождешься следующей зимы. И вновь меня слепишь. Главное научись ждать. И главное – без боли.
Очень часто с нами бесился отец. И на его щеках с тех пор постоянно играл румянец. Словно мороз оставил на его лице свои следы навсегда. И все-таки нашему счастью приходил конец. Но я это пока не чувствовал. И только теперь понял, что это остро ощущала Вера. Она стала более сдержанной. И мне все чаще казалось, что в ее глазах прочитывалась скука. И я невольно вспоминал ее слова о необходимости менять людей, вещи, города и даже планеты. И от этих мыслей мне становилось не по себе. И как-то днем раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Приятный, даже слишком приятный голос вежливо попросил Наташу.
– Наташу? – рассеянно переспросил я. – Вы ошиблись номером, молодой человек. И я уже было собирался повесить трубку. Как неожиданно Вера выхватила ее у меня из рук.
– Алло! Алло! Да, да. Ну, конечно. Брат шутит. Он у меня такой баловник…
Я взглянул на Веру глазами самого сурового на свете брата. Она засмеялась. И указала мне на дверь. Я, не хотя, вышел. И ничего не спрашивал об этом звонке у Веры. И она мне ничего не объясняла. Больше звонки не повторялись. Но чувство тревоги не покидало меня.
Я помню наш последний разговор по душам. Мы сидели в прокуренной кухне. И не зажигали свет. И за окном падали ослепительно белые хлопья снега. Белые-белые на фоне темно-синего неба.
– Костя, – Вера затянулась глубоко сигаретой. И посмотрела за окно. – Как ты думаешь, Костя. Я еще нужна твоему отцу?
– Ну, конечно. Ты что, Вера. Отцу без тебя… Да отец… – горячо замахал я руками.
– Не спеши с ответом, Костя. Ему, конечно, будет без меня плохо. Но не настолько, чтобы жизнь показалась бессмысленной. Как раньше…
Не знаю почему, но я промолчал в ответ.
– Вот видишь. Ты очень умный мальчик, Лоб. Я тебя буду всегда помнить.
– Но ведь ты не собираешься уходить, Вера? – и я с мольбой заглянул в ее шоколадные вишенки. – Ведь еще есть я.
Вера провела ладошкой по моему лицу.
– У тебя уже растет борода, Лоб. Ты стал совсем взрослым, – и она поспешно убрала руку. – Ты замечал, Костя, как быстро надоедают вещи?
– Люди не вещи, Вера.
– Ты замечал, как часто меняется погода? Даже природа. И постоянством можно назвать только смерть.
– Но ведь люди тоже меняются, Вера. И один человек может измениться тысячу раз.
Вера неожиданно рассмеялась.
– Ну, не надо грустить, Лоб. Посмотри, какой ослепительный снег, – и она кивнула за окно. – Словно праздник. Ты любишь подарки, Лоб?
– Угу, – кивнул я.
– А я – обожаю, – и она облизнулась. – Подари мне на новый год подарок, Костя. Хорошо, мой маленький мальчик? – и она не выдержала. И обхватила мою шею руками. И со всей силы прижала мою голову к своей груди. И я уже который раз с головокружительной усладой вдыхал ее запах. На сей раз запах мороза, лимонов и новогодней елки.
Вера отпустила меня. И лукаво заглянула в глаза.
– Подаришь, Лоб?
– Я подарю тебе тысячу подарков, Вера! Каждый день у тебя под елкой будет лежать новый сюрприз.
– Здорово! – и она мечтательно закатила глаза. – А я вряд ли что-нибудь тебе подарю, Костя, – тут же с присущим ей откровением добавила она. – Я совершенно не умею делать подарки. Все время хочется подарить что-нибудь самое лучшее. Самое необыкновенное. Самое… А такого не бывает. И я вообще ничего не дарю.
– Мне не нужны подарки, Вера. Только не уходи от нас, – и я впервые прикоснулся губами к ее руке. И впервые почувствовал, какие у нее холодные руки. Наверно, потому, что ее тело было подобно природе. И чувствовало каждое время года. А сегодня была зима.
… А потом события пронеслись в бешенном темпе. Так, что я даже не успел опомниться. И что-то не успел понять.
На следующий же вечер к нам прибежала тетя Шура. Раскрасневшаяся, растрепанная. И как мне показалось, сильно постаревшая. Она заперлась в кухне с отцом. И что-то убедительно ему кричала в самое ухо. Я едва услышал отрывки ее фраз о каких-то письмах. И о какой-то чудовищной морали. Потом тетя Шура выскочила за дверь. Даже не кивнув мне на прощанье. А отец появился в дверях страшно бледный. И губы его заметно дрожали. И на его щеках уже не играл румянец.
И в это же время из комнаты вышла Вера. С маленьким чемоданчиком в руках. С каким когда-то пришла к нам в дом. Она приблизилась к отцу. И что-то хотела сказать. И даже приоткрыла рот. Но почему-то раздумала. И повернулась. И медленно направилась к выходу. Я застыл на месте. И молчал. Я потом часто думал, что помешало мне закричать. Вцепиться в нее. Остановить ее. Хотя бы сказать ей что-нибудь важное на прощанье. Но я по-прежнему стоял молча. Свесив руки. И таращась смотрел на нее. Она оглянулась. И на ее остреньком личике выступила виноватая улыбка. Я только потом понял, чего стоила ей эта еле заметная улыбка. А тогда я понимал, что мне необходимо предпринять что-то в этот момент. Но я не знал – что. И ничего не мог придумать лучшего, как схватить ежа. И как-то торопливо, неловко, словно чего-то боясь, сунуть ей в руки. Она благодарно взглянула на меня своими круглыми шоколадками. И вновь хотела что-то сказать. И вновь передумала. И я такой запомнил ее. С чуть приоткрытым ртом. Огромными каштановыми глазами, в которых прочитывалась вина и, по-моему, просьба о прощении. Она стояла в рыжей лисьей шубке. И напоминала невинного ребенка. И прижимала к своей груди колючий комочек. Мой единственный новогодний подарок Вере. Больше Веру я никогда не увидел. И никогда не смог забыть ее виноватых шоколадных глаз.
Дверь тихо щелкнула. И отец вздрогнул. И чуть сжал от боли кулаки. А я, прильнул лицом к стене. И плечи мои тряслись от беззвучных рыданий. Отец подошел позади меня. И крепко-крепко обнял.
– Ничего не спрашивай меня, мой мальчик. Ведь все было так хорошо. Правда? Давай больше никогда не будем говорить об этом. Мы так редко бывали с тобой вдвоем. Нам будет замечательно вдвоем, Костя. Мы будем ходить в кино и на рыбалку. Правда, все будет замечательно. Я обещаю…
Я повернулся к отцу. И, как маленький, прижался ж его груди. И спрятался не его крепкое груди от невыносимой печали, от колючих слез. Тем более Вера бы мне этого не простила. Она сочла бы мои слезы на свое поражение. Ведь я был самым способным и, наверно, единственным ее учеником…
И на этом я поставил многоточие. И задумался. Я понятия не имел, что дальше писать. Я писал о Вере. Но дальше в моей жизни не было Веры. Разве что я никогда не забывал ее уроки. И честно пользовался ее философией. И в дни. Когда боль подкатывала к горлу. Я не давал ей себя победить. Я заглушал ее. Заглушал иными событиями. Иными людьми. Иными городами. Но чаще всего – пером и бумагой. Я выливал эту боль на чистую бумагу. И она превращалась в буквы. И буквы лепили людей. И мои персонажи вместо меня переживали мою боль. И вместо меня тащили этот крест на себе. И избавляли меня от непосильной ноши. Даже смерть Кита. Моего лучшего товарища. Которого я искренне любил. Доже смерть Кита я пережил мужественно. Он бы тоже не простил мне моих слез. Он тоже понимал, что пинки от судьбы, так же, как и ее дары, нужно принимать. Только тогда можно отдать достойную дань жизни.
Я долго машинально стучал ручкой по столу. И ничего в мою мудрую голову больше не лезло. Впрочем, ничего и не могло лезть.
Что было после Веры? Отец женился. И, по-моему, вполне пристойно закончил свою жизнь. Во всяком случае, моя бабушка наверняка радовалась, глядя на него с небес. Его новая жена впервые напоминала тетю Шуру. И я тогда понял, что Вера для отца была последним всплеском его затянувшейся молодости. И его романтических желаний.
Кита после ухода Веры тетя Шура сразу же увезла в какой-то санаторий. Якобы для восстановления нервов. Хотя, по-моему, у него они были сделаны из железа. А потом мы с Китом вместе поступили в университет. И неожиданно для себя вместе стали довольно известными литераторами. И навсегда – закадычными друзьями. И не сговариваясь, почему-то ни разу ни упомянули про Веру. Наверно потому, что понимали – Вера была самым чудным мгновеньем нашей жизни. Которое никогда не повторится.
А однажды мы встретили на улице беременную Олю, которая крепко держала за руки двух прелестных и совершенно одинаковых малышей. Как я и предполагал, она расплылась. А ее коса стала почему-то в Ива раза тоньше и короче. Кит пытался заикнуться об экзистенциализме. Но я вовремя его одернул за рукав. Но Оля, по-моему, про такое направление в зарубежной литературе начисто забыла. Но на прощанье она как-то странно на меня взглянула. И глазки ее при этом как-то подозрительно заблестели.
– Лобов, а я между прочим, была в тебя влюблена.
– Ну да? – вытаращился я.
– Но ведь ты, Лобов, понятия не имеешь, что за счастье надо бороться. Ты совсем не умеешь бороться, Лобов. Вот ты и упустил свое счастье.
Я невольно покосился на Олин живот. Лихорадочно соображая, какое все-таки счастье я упустил в своей жизни.
– А я читала твои рассказы, Лобов, – не унималась Оля.
– Довольно приличные. Правда, жаль, что ты все-таки мало уделял внимания зарубежному экзес… – и тут совершенно неожиданно для нас с Китом Оля запнулась. И покраснела. И стала в тысячу раз привлекательней. – Впрочем, это не важно.
– Важно, что она это поняла, – хихикнул Кит, когда мы глазели вслед Оле. Утиной походкой удаляющейся от нас.
Хотя что она поняла. И что важно для Кита. Для меня так и не дошло.
… Какое утро я уже вновь торчу без дела в этом кафе? И какое утро мне вновь не удается выдавить из себя ни слова? Что ж. Видимо, мои воспоминания так и останутся незавершенным рассказом.
– Опять не получается? – прервала мои мысли официантка.
– Творческий кризис, милая, – как можно печальнее вздохнул я.
Она мне понимающе кивнула. Словно сама не раз в жизни переживала творческие взлеты и падения.
И я вновь погрузился в свои невеселые мысли. И откуда мне знать, где сейчас Вера? И жива ли она вообще? Возможно, Кит смог бы мне в чем-то помочь. Но от мертвого Кита теперь ничего не дождешься. И чем отчетливее я понимал бессмысленность своего желания видеть Веру. Тем больше мне этого хотелось. Воспоминания сделали свое дело. Мое прошлое мне теперь виделось так ясно, в таких мельчайших подробностях. Что казалось, вот-вот отворится дверь. И войдет мой умница и красавец отец. Виновато улыбнется и скажет:
– Что-нибудь случилось, мой мальчик?
И я, как в детстве, уткнусь лицом в его крепкую грудь. И успокоюсь.
А, может быть, ворвется Кит, сверкая бешеными черными глазами. И заорет на весь мир:
– Ты, что, старик, свихнулся который день так сидеть?!
И я ему подмигну в ответ. И соглашусь, что непременно свихнулся.
А, может быть, заглянет Вера. Но что она мне может сказать, я уже не представлял. Впрочем, это было бессмысленным. Дверь кафе оставалась закрытой. Отца давным-давно не было в живых. Да и Кит тоже уже предстал перед Всевышним. И наверняка отчитывается за свои грехи. Которых, на мой взгляд, у него не было. А Вера? Вера… Единственный человек, способный помочь дописать мне свою повесть. Единственный свидетель моей юности. И ее нужно… Ее необходимо найти. И я найду ее. Обязательно найду. И, надвинув на лоб шляпу, я бросился к выходу.
– Куда же вы! – услышал я за спиной голос официантки.
Ох, как она не хотела, чтобы я уходил.
– Навстречу музе! – крикнул я ей уже в дверях.
… Я резко позвонил в дверь Кита. Не знаю почему, но я чувствовал, что поиски Веры нужно начать именно отсюда. Впрочем, ничего другого мне и не оставалось. Это был единственный шанс. Который мог привести меня к Вере.
Жанна удивилась, увидев меня на пороге. Но молча кивнула. И пригласила в дом.
– Только говори сразу, Лобов, – низким голосом властно приказала она мне. Усаживаясь в кресло и забрасывая ногу за ногу. – Что тебе нужно, Лобов? У меня мало времени. Не начинай издалека.
Впрочем, я обрадовался ее заявлению. Потому что непременно начал бы издалека. И наверняка так ничего бы и не узнал. А поскольку Кита не было в живых. Свой вопрос я мог задать с чистой совестью.
– Жанна, ты случайно не знаешь, Жанна… Женщину по имени Вера. Кит слегка был с ней знаком, Жанна.
Жанна поморщилась. И поправила на коленях широкую цветную юбку.
– Слегка знаком, – передразнила она меня. – Вера… Вера, говоришь? – усмехнулась она. – На обезьянку похожа…
Мой пульс участился. Такого ответа я никак не ожидал. И никак не мог скрыть своей радости.
– Именно, Жанна. На обезьянку. Маленькую шоколадную мартышку.
– Чему ты радуешься, Лобов? Этот тип женщин меня абсолютно не интересует. Я вообще не понимаю, как на них еще обращают внимание. От Кита я такой беспросветной глупости не ожидала. Впрочем, разве он был умен? – и Жанна завелась. Она с нескрываемым раздражением наделила Кита и Веру самыми непривлекательными эпитетами. Она знала, что у них было далеко не легкое знакомство. Значит Кит встречался с Верой после ее ухода от нас. И почему? Почему он не сказал это мне?
– Кит встречался с Верой? Да, Жанна?
Жанна фыркнула. И подошла к окну.
– Хочешь курить, Лобов, – и она, не дожидаясь моего ответа, зажгла сигарету. И я заметил, что ее пальцы слегка дрожат.
– Я их случайно встретила вместе, Лобов. И не смотри на меня так! Ты же знаешь, я выше ревности! И выше всяких мартышек Китова! Они для меня просто не существуют! И я совершенно случайно встретила их вместе. Совершенно случайно!
Жанна слишком настойчиво убеждала меня. И слишком заметно дрожали ее руки. И я засомневался, случайно ли? Да. А я был уверен, что Жанна непробиваема. Что ж. И писатели иногда ошибаются. Даже такие проницательные, как я.
– Ну, конечно, случайно, Жанна. Ты же меня знаешь. Разве я посмею что-нибудь подумать…
Жанна гневно на меня сверкнула глазами.
– Именно, Лобов. Я тебя хорошо знаю.
Я вздохнул. И промолчал. Я знал, что сейчас с Жанной лучше не спорить. Иначе она может очень запросто вышвырнуть меня за дверь, так ничего и не сказав. Уж кто-кто, а я Жанну хорошо знал. Она точно не будет считаться с моими литературными способностями. Тем более, что она в них всегда сомневалась.
– Что, Лобов? Напал не след? Вновь нарвался на излюбленный тип женщины? Пустой, как пробка. И развратной, как… – Жанна запнулась, не решившись на продолжение. Такие обороты были не в ее стиле.
Я вновь промолчал. Мне только оставалось ждать. Ждать, пока она сама не успокоится. Пока выскажется до конца. И в ее монологе я пытался уловить что-то для себя важное.
– Кит казался таким счастливым рядом с этой обезьянкой. Я никогда таким счастливым его не видела, – Жанна наморщила лоб, словно от невыносимой боли. Жанна все-таки любила своего мужа.
– Он смотрел только на эту обезьянку. И никого рядом не замечал. Он даже не заметил меня, хотя я находилась совсем рядом. Я присела на соседнюю лавку. И не отрываясь наблюдала за ними. Кит влюбленными глазами… Да, Лобов, я знаю, что такое влюбленные глаза? Именно такими глазами он и пожирал эту мартышку с ног до головы. А она… Она, по-моему, совсем к нему оставалась равнодушной. Она погладила его по растрепанной шевелюре, совсем как маленького. И мне почему-то именно в этот момент показалось, что она гораздо старше его. Хотя на вид ей было не больше. Я помню, что тогда внезапно пошел дождь. И она, как дурочка, вскочила со скамейки. И подставила лицо дождю. По-моему, она просто не хотела смотреть на Алешу. А потом они громко рассмеялась. И куда-то утащила его. Может быть, она просто заметила меня. Она была такой хитрющей, эта мартышка! А у меня, сам понимаешь, не было никакого желания бежать за ними вприпрыжку. А может быть, я очень стара. Как ты думаешь, Лобов?
Жанна замолчала. И зажгла следующую сигарету.
– По-моему, она дурочка, Костя. А Алеша, насколько я его знаю, никогда не любил дурочек.
– Конечное Жанна, – с готовностью поддержал я ее. – Кит сколько раз говорил мне, что любит исключительно интеллектуалок.
– Правда? – словно за соломинку, уцепилась за мои слова Жанна. И мне впервые в жизни стало по-настоящему ее жаль.
Но она тут же взяла себя в руки. И ее лицо вновь стало непроницаемым. И она усмехнулась.
– Я, естественно, даже не заикнулась, что видела его с ней. Я выдержала, Лобов, – и она гордо встряхнула своей пышной прической. – Я же не дура. Я отлично поняла, что Кита лучше не трогать. Им все равно не суждено быть вместе. Так зачем рушить самой нашу жизнь?
Почему она была в этом уверена. Мне угадать было трудно. Я и не пытался. Я давно смирился, что женские проницательность и чутье для меня всегда останутся непокоренной вершиной.
Жанна, – осторожно начал я. – Ты случайно не знаешь, Жанна, где сейчас Вера? – и тут же поспешно добавил: – Это очень для меня важно, Жанна. Очень.
Жанна презрительно оглядела меня с ног до головы. И засмеялась:
– Не могу же я лишить тебя последнего куска хлеба, Лобов, – и она вновь внимательно посмотрела на мои помятые штаны. И старую футболку, выглядывавшую из-под старого летнего пальто.
– Теперь я понимаю, Лобов, почему ты так и не женился.
– Почему? – искренне спросил я. Потому что сам этого никогда не понимал.
– Ты любишь тип женщин, которых брать в жены было бы величайшей глупостью. А ты не настолько глуп.
Я учтиво поклонился. Это был единственный комплимент за наше многолетнее знакомство.
И Жанна вышла в соседнюю комнату. И через несколько минут вернулась с конвертом. И бросила его мне в руки. На конверте стоял Верин адрес.
– Устраивает, Лобов?
Для признательности я не нашел слов. И только развел руками.
– Это ее последнее письмо Алеше. Оно пришло, когда его уже… – Жанна запнулась и поспешно от меня отвернулась. Она так не хотела, чтобы я видел ее слезы. И добавила, чуть дрожащим голосом: – Когда его уже… Уже не стало…
Я тактично выдержал паузу.
– Жанна, – тихонько и вкрадчиво обратился я к ней. Она резко обернулась. И ее светлые глаза гневно сверкнули.
– Нет, Лобов. Этого письма я тебе никогда не отдам. Если он… Он, твой лучший друг тебе ничего не говорил об этом… Я никогда не отдам тебе это письмо, Лобов. Это было его, Кита. Очень личное. Очень сокровенное. Пусть оно с ним и умрет. Я их сожгу, Лобов.
Да, эта женщина несомненно горячо любила моего старого товарища.
– Хорошо, Жанна, – покорно согласился я, зная, что сопротивляться бесполезно. – К тому же это не настолько важно.
– Скажи только, она много ему писала?
– Все семь лет, пока мы с Лешей были вместе. Все семь лет приходили эти письма. А до этого, – Жанна развела руками. – Как знать? Насколько мне известно, она успела побывать в Африке, – и Жанна презрительно скривилась.
– В Африке? – такого не ожидал и я.
– Ты знаешь, Лобов. По-моему, ей там и место. И зачем она вернулась? – Жанна повела плечами. И почему-то спросила. – А ты, Лобов, был в Африке?
Я отрицательно покачал головой.
– Вот именно, Лобов.
Но что этим она хотела сказать. Я не понял.
Жанна схватила сумочку. И стала собираться.
И я понял, что наш разговор был закончен. И мне пора сматываться.
И все-таки просто так я уйти не мог. Я близко подошел к Жанне. И взял ее за руку. И крепко пожал. И прикоснулся губами к ее руке.
– Спасибо, Жанна.
Жанна нахмурилась. И все-таки в ее лице я уже не читал знакомого мне презрения.
– Все у тебя будет хорошо, Жанна. Все у тебя образуется, Жанна.
Что я еще мог ей сказать? И как еще успокоить?
– Я в этом не сомневаюсь, Лобов, – как можно тверже ответила она мне.
А я, закрывая за собой дверь. С сожалением подумал, как часто был к ней не справедлив. А она так горячо любила моего единственного друга. И только теперь понял, насколько ей больно. И насколько мужественно она переносит эту боль. И я впервые за свое многолетнее творчество пожалел, что такие женщины никогда не были героинями моего романа. И совершенно напрасно.
… Я и не подозревал о существовании этого города на планете.
Только я очутился в нем. И огляделся. Я сразу понял. Что в этом городе живет Вера. И только она могла отыскать этот город на планете. И этот город был удивительно похож на нее. Маленький, шустренький, утонувший в зелени, очень жизнелюбивый. Я не мог понять, как в таком крохотном городишке могло уместиться столько людей, столько машин, столько деревьев и столько жизни. Казалось, вся наша планета уместилась в одном городке.
– Ах, Лоб, – Вера взяла меня под руку. И чуть сжала мой локоть. – Самое сложное в жизни – это просто к ней относиться. Я хочу, чтобы ты научился этому, Лоб. В жизни столько раз тебя будут бросать. Я хочу тебя научить бросать первым. Когда придет время.
– Разве можно угадать время.
– Можно! Конечно, можно! И время. И причину. Все можно угадать. И почувствовать. Тем более, что все повторяется. Разве что с другим человеком. Но переживания – те же, чувственность – та же, горечь расставаний – та же. Главное понять, что нельзя зацикливаться на одном человеке. Не одном городе. Может быть, даже на одной вещи. Посмотри кругом!
Я невольно оглянулся. Был вечер. Была осень. И крапал мелкий дождь. И пахло мокрыми листьями.
– Видишь, сколько кругом жизни, Лоб. Видишь? Сегодня она печальна. Ну и что? А завтра выглянет солнце. И все будет совсем по-другому. Переключись, Костя. Когда-нибудь тебе эта история покажется такой глупой. И уже любя другую женщину. Ты подумаешь, зачем я портил там много нервов из-за какой-то детской любви. А потом, прощаясь уже с новой подругой. Ты обязательно вспомни, что ты уже так когда-то прощался. И боль та же. И горечь та же. И прошло время – и прошла боль. И горечь тоже. Так стоит ли терпеть новую боль и новую горечь? если они обязательно пройдут. Научись переживать боль единожды, Костя. Повторение боли – это уже не боль. Это привычка. Избавься от нее. И больше не болей. Хорошо?
– Я постараюсь, Вера, – и я до боли сжал руку Веры.
Как ни странно. Но я, действительно, быстро избавился от этой болезни. И Оля меня скоро перестала интересовать. Разве что иногда. Когда я проводил пальцев по своим губам. Мне становилось трудно дышать. Вот, пожалуй, и все. И все чаще я удивлялся, что мог в ней найти. И Олю это явно задевало. Все свои умные реплики она говорила нарочито громко. И при этом косилась на меня. И наверняка с наслаждением думала, что нет предела моим страданьям. И пыталась на моем лице прочесть муки неразделенной любви. Но ничего подобного на моем лице не прочитывалось. Разве что скука и лень.
– Лобов, – как-то обратилась она ко мне, встряхнув своей длинной косой. – А те цветы, Лобов. Ну, помнишь? Помятые такие. Которые ты мне подбросил под дверь…
Я на нее недоуменно таращился.
– Не притворяйся, Лобов. Я их сразу же выкинула. Странные такие цветы. Я раньше таких не видела. Почему-то зеленые. Где ты их откопал? Ведь цветы не бывают зелеными.
– Удивительно, – начал я сквозь зевоту. – Ты любишь экзистенциализм. И не веришь в зеленые цветы.
– Ты о чем, Лоб? – не поняла меня Оля. – Зеленые цветы – очередная выдумка твоей неугомонной недоучки мачехи?
Упоминание Веры, особенно в устах Оли, меня окончательно взбесило. Я подскочил, как ошпаренный. И со всей силы дернул ее за косу. Она завизжала:
– Пьянов!?!
Пьянов тут как тут прибыл. Я сжал кулаки. Но со мной никто не собирался драться. Пьянов смерил меня презрительным взглядом:
– Мстишь, Лоб?
Я хотел было спросить: «За что? «Но вовремя сообразил, что лучше всего промолчать. Попробуй теперь докажи, что ты не осел. И что она первая ко мне приставала. Что мстила за равнодушие она, а не я. Но я уже отлично понял. Что до окончания школы за мной будет стоять клеймо безутешной неразделенной любви к Оле. А, возможно, и до конца жизни. Будут встречать меня однажды и сочувственно говорить: «А помнишь, как горячо ты любил Ольгу? «Ведь о жизненной философией Веры мало кто знаком. И мало кто может ей научиться. Всем почему – то кажется, что в жизни все случается один раз. Даже если случается десятый и сотый. И каждый раз – это должно быть или счастьем или трагедией. А не просто эпизодом жизни, которых у нее в запасе миллионы. И все почему-то считают, что при атом надо рвать на себе рубашку. Или лезть на стену. А не просто принять этот маленький эпизод твоей жизни. Принять. Пережить. И с улыбкой расстаться. И мысленно поблагодарить жизнь, что она тебя не выделяет. Но и не обделяет тоже.
Но у Веры оказался единственный способный ученик. Это я. Даже Кит почему-то не стал ее учеником. Почему – это для меня оставалось загадкой. Он как-то осунулся за последнее время. И все реже стал бывать в нашем доме. Встречались мы с ним в основном в школе. И обменивались незначительными репликами. Я как-то пытался с ним заговорить. Но у меня ничего не получилось.
И я успокоил себя на мысли. Если бы что-то и произошло у Кита. Он непременно бы мне растрепался. Значит, это просто усталость, занятия, дела, которыми нас нагружали в последнем классе все больше и больше.
В общем, эта осень прошла довольно мирно. И довольно счастливо. В общим – я был доволен. Потому что в нашем доме по-прежнему жила Вера.
И наступила зима. Мы с Верой часто катались на санках, к которым я не притрагивался вот уже лет пять. И играли в снежки. И лепили снежную бабу. И она почему-то всегда очень походила на Веру. И я знал, что наступит весна и снеговик непременно растает.
– А ты, Вера? – со страхом спрашивал я у нее.
– Даже если и так, – смеялись Вера, – ты дождешься следующей зимы. И вновь меня слепишь. Главное научись ждать. И главное – без боли.
Очень часто с нами бесился отец. И на его щеках с тех пор постоянно играл румянец. Словно мороз оставил на его лице свои следы навсегда. И все-таки нашему счастью приходил конец. Но я это пока не чувствовал. И только теперь понял, что это остро ощущала Вера. Она стала более сдержанной. И мне все чаще казалось, что в ее глазах прочитывалась скука. И я невольно вспоминал ее слова о необходимости менять людей, вещи, города и даже планеты. И от этих мыслей мне становилось не по себе. И как-то днем раздался телефонный звонок. Я поднял трубку. Приятный, даже слишком приятный голос вежливо попросил Наташу.
– Наташу? – рассеянно переспросил я. – Вы ошиблись номером, молодой человек. И я уже было собирался повесить трубку. Как неожиданно Вера выхватила ее у меня из рук.
– Алло! Алло! Да, да. Ну, конечно. Брат шутит. Он у меня такой баловник…
Я взглянул на Веру глазами самого сурового на свете брата. Она засмеялась. И указала мне на дверь. Я, не хотя, вышел. И ничего не спрашивал об этом звонке у Веры. И она мне ничего не объясняла. Больше звонки не повторялись. Но чувство тревоги не покидало меня.
Я помню наш последний разговор по душам. Мы сидели в прокуренной кухне. И не зажигали свет. И за окном падали ослепительно белые хлопья снега. Белые-белые на фоне темно-синего неба.
– Костя, – Вера затянулась глубоко сигаретой. И посмотрела за окно. – Как ты думаешь, Костя. Я еще нужна твоему отцу?
– Ну, конечно. Ты что, Вера. Отцу без тебя… Да отец… – горячо замахал я руками.
– Не спеши с ответом, Костя. Ему, конечно, будет без меня плохо. Но не настолько, чтобы жизнь показалась бессмысленной. Как раньше…
Не знаю почему, но я промолчал в ответ.
– Вот видишь. Ты очень умный мальчик, Лоб. Я тебя буду всегда помнить.
– Но ведь ты не собираешься уходить, Вера? – и я с мольбой заглянул в ее шоколадные вишенки. – Ведь еще есть я.
Вера провела ладошкой по моему лицу.
– У тебя уже растет борода, Лоб. Ты стал совсем взрослым, – и она поспешно убрала руку. – Ты замечал, Костя, как быстро надоедают вещи?
– Люди не вещи, Вера.
– Ты замечал, как часто меняется погода? Даже природа. И постоянством можно назвать только смерть.
– Но ведь люди тоже меняются, Вера. И один человек может измениться тысячу раз.
Вера неожиданно рассмеялась.
– Ну, не надо грустить, Лоб. Посмотри, какой ослепительный снег, – и она кивнула за окно. – Словно праздник. Ты любишь подарки, Лоб?
– Угу, – кивнул я.
– А я – обожаю, – и она облизнулась. – Подари мне на новый год подарок, Костя. Хорошо, мой маленький мальчик? – и она не выдержала. И обхватила мою шею руками. И со всей силы прижала мою голову к своей груди. И я уже который раз с головокружительной усладой вдыхал ее запах. На сей раз запах мороза, лимонов и новогодней елки.
Вера отпустила меня. И лукаво заглянула в глаза.
– Подаришь, Лоб?
– Я подарю тебе тысячу подарков, Вера! Каждый день у тебя под елкой будет лежать новый сюрприз.
– Здорово! – и она мечтательно закатила глаза. – А я вряд ли что-нибудь тебе подарю, Костя, – тут же с присущим ей откровением добавила она. – Я совершенно не умею делать подарки. Все время хочется подарить что-нибудь самое лучшее. Самое необыкновенное. Самое… А такого не бывает. И я вообще ничего не дарю.
– Мне не нужны подарки, Вера. Только не уходи от нас, – и я впервые прикоснулся губами к ее руке. И впервые почувствовал, какие у нее холодные руки. Наверно, потому, что ее тело было подобно природе. И чувствовало каждое время года. А сегодня была зима.
… А потом события пронеслись в бешенном темпе. Так, что я даже не успел опомниться. И что-то не успел понять.
На следующий же вечер к нам прибежала тетя Шура. Раскрасневшаяся, растрепанная. И как мне показалось, сильно постаревшая. Она заперлась в кухне с отцом. И что-то убедительно ему кричала в самое ухо. Я едва услышал отрывки ее фраз о каких-то письмах. И о какой-то чудовищной морали. Потом тетя Шура выскочила за дверь. Даже не кивнув мне на прощанье. А отец появился в дверях страшно бледный. И губы его заметно дрожали. И на его щеках уже не играл румянец.
И в это же время из комнаты вышла Вера. С маленьким чемоданчиком в руках. С каким когда-то пришла к нам в дом. Она приблизилась к отцу. И что-то хотела сказать. И даже приоткрыла рот. Но почему-то раздумала. И повернулась. И медленно направилась к выходу. Я застыл на месте. И молчал. Я потом часто думал, что помешало мне закричать. Вцепиться в нее. Остановить ее. Хотя бы сказать ей что-нибудь важное на прощанье. Но я по-прежнему стоял молча. Свесив руки. И таращась смотрел на нее. Она оглянулась. И на ее остреньком личике выступила виноватая улыбка. Я только потом понял, чего стоила ей эта еле заметная улыбка. А тогда я понимал, что мне необходимо предпринять что-то в этот момент. Но я не знал – что. И ничего не мог придумать лучшего, как схватить ежа. И как-то торопливо, неловко, словно чего-то боясь, сунуть ей в руки. Она благодарно взглянула на меня своими круглыми шоколадками. И вновь хотела что-то сказать. И вновь передумала. И я такой запомнил ее. С чуть приоткрытым ртом. Огромными каштановыми глазами, в которых прочитывалась вина и, по-моему, просьба о прощении. Она стояла в рыжей лисьей шубке. И напоминала невинного ребенка. И прижимала к своей груди колючий комочек. Мой единственный новогодний подарок Вере. Больше Веру я никогда не увидел. И никогда не смог забыть ее виноватых шоколадных глаз.
Дверь тихо щелкнула. И отец вздрогнул. И чуть сжал от боли кулаки. А я, прильнул лицом к стене. И плечи мои тряслись от беззвучных рыданий. Отец подошел позади меня. И крепко-крепко обнял.
– Ничего не спрашивай меня, мой мальчик. Ведь все было так хорошо. Правда? Давай больше никогда не будем говорить об этом. Мы так редко бывали с тобой вдвоем. Нам будет замечательно вдвоем, Костя. Мы будем ходить в кино и на рыбалку. Правда, все будет замечательно. Я обещаю…
Я повернулся к отцу. И, как маленький, прижался ж его груди. И спрятался не его крепкое груди от невыносимой печали, от колючих слез. Тем более Вера бы мне этого не простила. Она сочла бы мои слезы на свое поражение. Ведь я был самым способным и, наверно, единственным ее учеником…
И на этом я поставил многоточие. И задумался. Я понятия не имел, что дальше писать. Я писал о Вере. Но дальше в моей жизни не было Веры. Разве что я никогда не забывал ее уроки. И честно пользовался ее философией. И в дни. Когда боль подкатывала к горлу. Я не давал ей себя победить. Я заглушал ее. Заглушал иными событиями. Иными людьми. Иными городами. Но чаще всего – пером и бумагой. Я выливал эту боль на чистую бумагу. И она превращалась в буквы. И буквы лепили людей. И мои персонажи вместо меня переживали мою боль. И вместо меня тащили этот крест на себе. И избавляли меня от непосильной ноши. Даже смерть Кита. Моего лучшего товарища. Которого я искренне любил. Доже смерть Кита я пережил мужественно. Он бы тоже не простил мне моих слез. Он тоже понимал, что пинки от судьбы, так же, как и ее дары, нужно принимать. Только тогда можно отдать достойную дань жизни.
Я долго машинально стучал ручкой по столу. И ничего в мою мудрую голову больше не лезло. Впрочем, ничего и не могло лезть.
Что было после Веры? Отец женился. И, по-моему, вполне пристойно закончил свою жизнь. Во всяком случае, моя бабушка наверняка радовалась, глядя на него с небес. Его новая жена впервые напоминала тетю Шуру. И я тогда понял, что Вера для отца была последним всплеском его затянувшейся молодости. И его романтических желаний.
Кита после ухода Веры тетя Шура сразу же увезла в какой-то санаторий. Якобы для восстановления нервов. Хотя, по-моему, у него они были сделаны из железа. А потом мы с Китом вместе поступили в университет. И неожиданно для себя вместе стали довольно известными литераторами. И навсегда – закадычными друзьями. И не сговариваясь, почему-то ни разу ни упомянули про Веру. Наверно потому, что понимали – Вера была самым чудным мгновеньем нашей жизни. Которое никогда не повторится.
А однажды мы встретили на улице беременную Олю, которая крепко держала за руки двух прелестных и совершенно одинаковых малышей. Как я и предполагал, она расплылась. А ее коса стала почему-то в Ива раза тоньше и короче. Кит пытался заикнуться об экзистенциализме. Но я вовремя его одернул за рукав. Но Оля, по-моему, про такое направление в зарубежной литературе начисто забыла. Но на прощанье она как-то странно на меня взглянула. И глазки ее при этом как-то подозрительно заблестели.
– Лобов, а я между прочим, была в тебя влюблена.
– Ну да? – вытаращился я.
– Но ведь ты, Лобов, понятия не имеешь, что за счастье надо бороться. Ты совсем не умеешь бороться, Лобов. Вот ты и упустил свое счастье.
Я невольно покосился на Олин живот. Лихорадочно соображая, какое все-таки счастье я упустил в своей жизни.
– А я читала твои рассказы, Лобов, – не унималась Оля.
– Довольно приличные. Правда, жаль, что ты все-таки мало уделял внимания зарубежному экзес… – и тут совершенно неожиданно для нас с Китом Оля запнулась. И покраснела. И стала в тысячу раз привлекательней. – Впрочем, это не важно.
– Важно, что она это поняла, – хихикнул Кит, когда мы глазели вслед Оле. Утиной походкой удаляющейся от нас.
Хотя что она поняла. И что важно для Кита. Для меня так и не дошло.
… Какое утро я уже вновь торчу без дела в этом кафе? И какое утро мне вновь не удается выдавить из себя ни слова? Что ж. Видимо, мои воспоминания так и останутся незавершенным рассказом.
– Опять не получается? – прервала мои мысли официантка.
– Творческий кризис, милая, – как можно печальнее вздохнул я.
Она мне понимающе кивнула. Словно сама не раз в жизни переживала творческие взлеты и падения.
И я вновь погрузился в свои невеселые мысли. И откуда мне знать, где сейчас Вера? И жива ли она вообще? Возможно, Кит смог бы мне в чем-то помочь. Но от мертвого Кита теперь ничего не дождешься. И чем отчетливее я понимал бессмысленность своего желания видеть Веру. Тем больше мне этого хотелось. Воспоминания сделали свое дело. Мое прошлое мне теперь виделось так ясно, в таких мельчайших подробностях. Что казалось, вот-вот отворится дверь. И войдет мой умница и красавец отец. Виновато улыбнется и скажет:
– Что-нибудь случилось, мой мальчик?
И я, как в детстве, уткнусь лицом в его крепкую грудь. И успокоюсь.
А, может быть, ворвется Кит, сверкая бешеными черными глазами. И заорет на весь мир:
– Ты, что, старик, свихнулся который день так сидеть?!
И я ему подмигну в ответ. И соглашусь, что непременно свихнулся.
А, может быть, заглянет Вера. Но что она мне может сказать, я уже не представлял. Впрочем, это было бессмысленным. Дверь кафе оставалась закрытой. Отца давным-давно не было в живых. Да и Кит тоже уже предстал перед Всевышним. И наверняка отчитывается за свои грехи. Которых, на мой взгляд, у него не было. А Вера? Вера… Единственный человек, способный помочь дописать мне свою повесть. Единственный свидетель моей юности. И ее нужно… Ее необходимо найти. И я найду ее. Обязательно найду. И, надвинув на лоб шляпу, я бросился к выходу.
– Куда же вы! – услышал я за спиной голос официантки.
Ох, как она не хотела, чтобы я уходил.
– Навстречу музе! – крикнул я ей уже в дверях.
… Я резко позвонил в дверь Кита. Не знаю почему, но я чувствовал, что поиски Веры нужно начать именно отсюда. Впрочем, ничего другого мне и не оставалось. Это был единственный шанс. Который мог привести меня к Вере.
Жанна удивилась, увидев меня на пороге. Но молча кивнула. И пригласила в дом.
– Только говори сразу, Лобов, – низким голосом властно приказала она мне. Усаживаясь в кресло и забрасывая ногу за ногу. – Что тебе нужно, Лобов? У меня мало времени. Не начинай издалека.
Впрочем, я обрадовался ее заявлению. Потому что непременно начал бы издалека. И наверняка так ничего бы и не узнал. А поскольку Кита не было в живых. Свой вопрос я мог задать с чистой совестью.
– Жанна, ты случайно не знаешь, Жанна… Женщину по имени Вера. Кит слегка был с ней знаком, Жанна.
Жанна поморщилась. И поправила на коленях широкую цветную юбку.
– Слегка знаком, – передразнила она меня. – Вера… Вера, говоришь? – усмехнулась она. – На обезьянку похожа…
Мой пульс участился. Такого ответа я никак не ожидал. И никак не мог скрыть своей радости.
– Именно, Жанна. На обезьянку. Маленькую шоколадную мартышку.
– Чему ты радуешься, Лобов? Этот тип женщин меня абсолютно не интересует. Я вообще не понимаю, как на них еще обращают внимание. От Кита я такой беспросветной глупости не ожидала. Впрочем, разве он был умен? – и Жанна завелась. Она с нескрываемым раздражением наделила Кита и Веру самыми непривлекательными эпитетами. Она знала, что у них было далеко не легкое знакомство. Значит Кит встречался с Верой после ее ухода от нас. И почему? Почему он не сказал это мне?
– Кит встречался с Верой? Да, Жанна?
Жанна фыркнула. И подошла к окну.
– Хочешь курить, Лобов, – и она, не дожидаясь моего ответа, зажгла сигарету. И я заметил, что ее пальцы слегка дрожат.
– Я их случайно встретила вместе, Лобов. И не смотри на меня так! Ты же знаешь, я выше ревности! И выше всяких мартышек Китова! Они для меня просто не существуют! И я совершенно случайно встретила их вместе. Совершенно случайно!
Жанна слишком настойчиво убеждала меня. И слишком заметно дрожали ее руки. И я засомневался, случайно ли? Да. А я был уверен, что Жанна непробиваема. Что ж. И писатели иногда ошибаются. Даже такие проницательные, как я.
– Ну, конечно, случайно, Жанна. Ты же меня знаешь. Разве я посмею что-нибудь подумать…
Жанна гневно на меня сверкнула глазами.
– Именно, Лобов. Я тебя хорошо знаю.
Я вздохнул. И промолчал. Я знал, что сейчас с Жанной лучше не спорить. Иначе она может очень запросто вышвырнуть меня за дверь, так ничего и не сказав. Уж кто-кто, а я Жанну хорошо знал. Она точно не будет считаться с моими литературными способностями. Тем более, что она в них всегда сомневалась.
– Что, Лобов? Напал не след? Вновь нарвался на излюбленный тип женщины? Пустой, как пробка. И развратной, как… – Жанна запнулась, не решившись на продолжение. Такие обороты были не в ее стиле.
Я вновь промолчал. Мне только оставалось ждать. Ждать, пока она сама не успокоится. Пока выскажется до конца. И в ее монологе я пытался уловить что-то для себя важное.
– Кит казался таким счастливым рядом с этой обезьянкой. Я никогда таким счастливым его не видела, – Жанна наморщила лоб, словно от невыносимой боли. Жанна все-таки любила своего мужа.
– Он смотрел только на эту обезьянку. И никого рядом не замечал. Он даже не заметил меня, хотя я находилась совсем рядом. Я присела на соседнюю лавку. И не отрываясь наблюдала за ними. Кит влюбленными глазами… Да, Лобов, я знаю, что такое влюбленные глаза? Именно такими глазами он и пожирал эту мартышку с ног до головы. А она… Она, по-моему, совсем к нему оставалась равнодушной. Она погладила его по растрепанной шевелюре, совсем как маленького. И мне почему-то именно в этот момент показалось, что она гораздо старше его. Хотя на вид ей было не больше. Я помню, что тогда внезапно пошел дождь. И она, как дурочка, вскочила со скамейки. И подставила лицо дождю. По-моему, она просто не хотела смотреть на Алешу. А потом они громко рассмеялась. И куда-то утащила его. Может быть, она просто заметила меня. Она была такой хитрющей, эта мартышка! А у меня, сам понимаешь, не было никакого желания бежать за ними вприпрыжку. А может быть, я очень стара. Как ты думаешь, Лобов?
Жанна замолчала. И зажгла следующую сигарету.
– По-моему, она дурочка, Костя. А Алеша, насколько я его знаю, никогда не любил дурочек.
– Конечное Жанна, – с готовностью поддержал я ее. – Кит сколько раз говорил мне, что любит исключительно интеллектуалок.
– Правда? – словно за соломинку, уцепилась за мои слова Жанна. И мне впервые в жизни стало по-настоящему ее жаль.
Но она тут же взяла себя в руки. И ее лицо вновь стало непроницаемым. И она усмехнулась.
– Я, естественно, даже не заикнулась, что видела его с ней. Я выдержала, Лобов, – и она гордо встряхнула своей пышной прической. – Я же не дура. Я отлично поняла, что Кита лучше не трогать. Им все равно не суждено быть вместе. Так зачем рушить самой нашу жизнь?
Почему она была в этом уверена. Мне угадать было трудно. Я и не пытался. Я давно смирился, что женские проницательность и чутье для меня всегда останутся непокоренной вершиной.
Жанна, – осторожно начал я. – Ты случайно не знаешь, Жанна, где сейчас Вера? – и тут же поспешно добавил: – Это очень для меня важно, Жанна. Очень.
Жанна презрительно оглядела меня с ног до головы. И засмеялась:
– Не могу же я лишить тебя последнего куска хлеба, Лобов, – и она вновь внимательно посмотрела на мои помятые штаны. И старую футболку, выглядывавшую из-под старого летнего пальто.
– Теперь я понимаю, Лобов, почему ты так и не женился.
– Почему? – искренне спросил я. Потому что сам этого никогда не понимал.
– Ты любишь тип женщин, которых брать в жены было бы величайшей глупостью. А ты не настолько глуп.
Я учтиво поклонился. Это был единственный комплимент за наше многолетнее знакомство.
И Жанна вышла в соседнюю комнату. И через несколько минут вернулась с конвертом. И бросила его мне в руки. На конверте стоял Верин адрес.
– Устраивает, Лобов?
Для признательности я не нашел слов. И только развел руками.
– Это ее последнее письмо Алеше. Оно пришло, когда его уже… – Жанна запнулась и поспешно от меня отвернулась. Она так не хотела, чтобы я видел ее слезы. И добавила, чуть дрожащим голосом: – Когда его уже… Уже не стало…
Я тактично выдержал паузу.
– Жанна, – тихонько и вкрадчиво обратился я к ней. Она резко обернулась. И ее светлые глаза гневно сверкнули.
– Нет, Лобов. Этого письма я тебе никогда не отдам. Если он… Он, твой лучший друг тебе ничего не говорил об этом… Я никогда не отдам тебе это письмо, Лобов. Это было его, Кита. Очень личное. Очень сокровенное. Пусть оно с ним и умрет. Я их сожгу, Лобов.
Да, эта женщина несомненно горячо любила моего старого товарища.
– Хорошо, Жанна, – покорно согласился я, зная, что сопротивляться бесполезно. – К тому же это не настолько важно.
– Скажи только, она много ему писала?
– Все семь лет, пока мы с Лешей были вместе. Все семь лет приходили эти письма. А до этого, – Жанна развела руками. – Как знать? Насколько мне известно, она успела побывать в Африке, – и Жанна презрительно скривилась.
– В Африке? – такого не ожидал и я.
– Ты знаешь, Лобов. По-моему, ей там и место. И зачем она вернулась? – Жанна повела плечами. И почему-то спросила. – А ты, Лобов, был в Африке?
Я отрицательно покачал головой.
– Вот именно, Лобов.
Но что этим она хотела сказать. Я не понял.
Жанна схватила сумочку. И стала собираться.
И я понял, что наш разговор был закончен. И мне пора сматываться.
И все-таки просто так я уйти не мог. Я близко подошел к Жанне. И взял ее за руку. И крепко пожал. И прикоснулся губами к ее руке.
– Спасибо, Жанна.
Жанна нахмурилась. И все-таки в ее лице я уже не читал знакомого мне презрения.
– Все у тебя будет хорошо, Жанна. Все у тебя образуется, Жанна.
Что я еще мог ей сказать? И как еще успокоить?
– Я в этом не сомневаюсь, Лобов, – как можно тверже ответила она мне.
А я, закрывая за собой дверь. С сожалением подумал, как часто был к ней не справедлив. А она так горячо любила моего единственного друга. И только теперь понял, насколько ей больно. И насколько мужественно она переносит эту боль. И я впервые за свое многолетнее творчество пожалел, что такие женщины никогда не были героинями моего романа. И совершенно напрасно.
… Я и не подозревал о существовании этого города на планете.
Только я очутился в нем. И огляделся. Я сразу понял. Что в этом городе живет Вера. И только она могла отыскать этот город на планете. И этот город был удивительно похож на нее. Маленький, шустренький, утонувший в зелени, очень жизнелюбивый. Я не мог понять, как в таком крохотном городишке могло уместиться столько людей, столько машин, столько деревьев и столько жизни. Казалось, вся наша планета уместилась в одном городке.