– Не понимаю, что ты боишься, Лобов, – обиделась Вера.
   Я поднял руки перец собой. И попытался пошутить, как можно естественнее.
   – Только твоего мужа, Вера. Я не хочу раньше времени улететь к звездам…
   – Мужа никакого нет, Костя. И ты не дурак, чтобы этого не понять. Остались его вещи. Остались звезды за окном, которые он, действительно, любит. Но его нет, Лобов. И, если ты кого и боишься. То только меня. Ты боишься влюбиться, Костя. Разве не так?
   Я промолчал. Я хотел ей заметить, что бояться мне нечего. Что я уже давным-давно влюблен. Но я промолчал. Я хотел, чтобы меня тоже любили.
   Вера распахнула окно. И сладкий пьянящий запах ворвался в комнату. И сбил меня с ног. И я покачнулся.
   – Не привычно? – рассмеялась Вера. – Эти цветы никого не щадят. Даже таких сильных, как ты, Лоб.
   Я пристально вглядывался в темноту. И увидел много-много цветов. Они светились в ночи, словно изумрудные камни. Словно отражение звезд. Мне захотелось прикоснуться к ним. Я никак не мог поверить в существование этих драгоценных цветов.
   – Давай прогуляемся, Вера.
   Мы вышли за порог, держась за руки, как дети. Как тогда, двадцать лет назад. Я вновь почувствовал себя ребенком. И мне хотелось слушать и слушать эту женщину. И верить каждому ее слову. И подчиняться каждому ее желанию.
   Вера вырвала руку. И побежала. Босиком, в залатанных джинсах, с растрепанной каштановой стрижкой.
   – Ко-о-о-стя! – кричали сил мне уже издали. – Иди сюда, Ко-о-о-о-стя! Ну быстрее же!
   Она стояла на пригорке, усыпанном изумрудными цветами. И, забросив голову вверх, смотрела на звезды.
   – Отсюда лучше всего можно рассмотреть звезды, – сказала она мне, не оглядываясь.
   А у меня промелькнула мысль, не с мужем ли она их тут успела рассмотреть. Но эту мысль я мудро решил оставить при себе.
   – А днем, – продолжала Вера, не прочитав моей мысли. – А днем отсюда видны солнечные человечки. В которые ты никогда не верил, Лоб.
   – Ты такой же ребенок, Вера, – усмехнулся я.
   – А ты так же скептически смотришь на мир, Костя. Какая красота, Костя. Хотя бы один разочек, только один подержать в руках звездочку. Ну, самую маленькую.
   – Вера – звезды – это плазменные шары, подобные солнцу. Их никак… – и я осекся.
   Вера не слушала меня. Она зачарованно вглядывались в ночное небо. И часто вздыхала.
   – Ну почему мы не там, Костя?
   Меня она совсем не замечала. И мне стало даже обидно. И чтобы обратить на себя внимание. Я сорвал цветок. И пощекотал им шею Веры.
   Вера поморщилась. И оглянулась. И взяла цветок из моих рук.
   – Это твое сочинение, Вера?
   – Почти. Эти цветы были, конечно, и до меня. Но назвала их усладами я. Красиво?
   – Все красиво. И цветы. И звезды. И мир. И ты, Вера.
   – Леша тоже так говорил. Только в рифму. Но я никогда ему ничего не рассказывала.
   – Почему?
   – Мне трудно это объяснить. Просто доверять можно только одному человеку. И делиться с одним человеком. Даже если он оказывается совсем другим. Намного хуже. Намного холоднее. Даже если в нем ошибаешься. Сердце все равно хочется раскрыть только ему. А остальным… А остальным можно раскрыть свою тайну. Свою судьбу. Но не сердце. Так случилось и с Китом…
   – И с многими другими, – продолжил я за Веру.
   – Да, – быстро согласилась она. И просто добавила: – Со многими другими. Но не с тобой.
   Я не знал, что ей ответить. Я ей еще не верил. Я присел на траву. Она села рядом. И вытянула свои ноги. И уперлась руками о землю.
   – Как только не называли эти цветы! И цветком зеленое печали. И цветком змеиной страсти. И цветком вечной любви.
   – Оригинально, – не выдержал я.
   Вера покрутила пальцем у виска.
   – Идиот, – разозлились она, – разве может быть банальным то, что случается раз в сто лет? Представляешь, ты умрешь, а твоя любовь нет.
   Я отрицательно покачал головой.
   – Не представляю.
   – Ты умрешь, а твоя любовь останется жить. Если ты, конечно, любил по-настоящему. Она останется жить в море. В звездах. В цветах. Сила твоих чувств переполняет маце. Искренность твоих чувств заискрится в звездах. Красота твоих чувств распустится в цветах. Она не умрет, твоя любовь. Если ты, конечно, любил, – и Вера на меня выжидающе посмотрела.
   Но я сделал вид, что не понял ее вопроса. Она вздохнула. И продолжала.
   – Мне мама рассказывала эту историю. Ведь этот дом… Это дом еще моего деда, потом – моих родителей. Теперь мой. Я раньше думала, что никогда сюда не вернусь. Но потом… Мне некуда больше возвращаться, Костя. И незачем… Моя бабка. Мне мама говорила, что она была очень доброй. Но… Но деда своего она не любила. Хотя дед был и богат, и красив. Она влюбилась в нищего. И к тому же в страшно некрасивого. Ну что ж. Это ее право. А, может быть, она могла любить только жалея. А деда моего жалеть было не за что. Она влюбилась в этого нищего музыканта. И любовь ее была слепой, безрассудной. И добром, конечно, не могла закончиться эта любовь. А дальше… Дальше никто не знает, что произошло на самом деле. Только догадки, слухи. Бабка моя умерла, оставив мою маму совсем маленькой. Поговаривали, что ее смерть была далеко не случайной. И на следующее же утро после ее смерти возле нашего дома вырос изумрудный цветок. И каждый вечер возле нашего дома слышалась печальная музыка. Вскоре исчез и этот нищий музыкант. Поговаривали, что он утонул. Но никто толком ничего не знал. Дед мой поседел, хотя был еще совсем молодым. Но вина смерти этих двоих несчастных влюбленных всегда тянулась за ним. Хотя эта вина была бездоказательна. И люди говорили, что очень долго каждый вечер слышали эту печальную музыку в нашем городке. И была эта музыка ниоткуда. И была эта музыка сама по себе. И возле нашего дома с этих пор каждое лето распускались цветы изумрудного цвета. И по вечерам они удивительно пахли. И только я им придумала достойное название. Вечерние услады. Вот так, Лобов. И не смейся, пожалуйста.
   – Я не смеюсь, Вера.
   – Ну почему вы все так боитесь простых, банальных вещей?
   – Я не смеюсь, Вера.
   – Твои глаза смеются. Я вижу, Лобов. Ты же считаешь себя великим писателем. Но разве ты способен написать о такой любви?
   – Я не смеюсь, Вера.
   – Они умерли. Эти двое несчастных влюбленных. Но разве можно убить музыку? Разве можно уничтожить цветы? Разве можно убить любовь? Если она была настоящей?
   Можно сойти с ума! И этой женщине за сорок! Дрожащее от волнения губы. Застывшие слезы в каштановых глазах. И вера. Удивительная вера в сказку. И как никогда, мне стала дорога Вера. Этот взрослый ребенок. Прижимающий к груди изумрудный цветок. И я не выдержал. И в порыве страсти, жалости, понимания. Крепко обнял эту женщину.
   – Вера, – прошептал я. – Моя девочка. По-моему я полный идиот. Но мне не надо ставить памятник за стойкость. Я тоже в тебя влюблен, Вера.
   Вера обвила мою шею руками. И я почувствовал на своем лице ее обжигающее дыхание. И цветок выпал из ее рук. И потерялся в ночи. И я посмотрел на небо. С этого пригорка, действительно, можно было рассмотреть звезды. Они были крупными. Яркими. Дорогими алмазами. И если бы я был волшебник. Я бы несомненно содрал одну для Веры. И эта мысль мне уже не казалась банальной. Потому что я был влюблен.
 
   … Я открыл глаза. И увидел Веру. Она стояла возле распахнутого окна. Забросив руки за голову. И лучи утреннего солнца путались в ее каштановых волосах. И сладкий утренний запах впитывался в ее смуглую кожу. Странно, подумал я. Эта женщине впервые за долгие годы принадлежит мне. Хотя все эти долгие годы я несомненно любил именно ее. И никогда не искал ее. Почему я так легкомысленно распорядился своими годами? Почему? И мои годы без веры вдруг показались одним дождливым осенним днем. В котором были поездки. Работа. Какие-то чужие женщины. Возможно, даже удача. Возможно, даже какие-то маленькие радости. Но в этом дне не было Веры. Я наблюдал за ней. И мне хотелось, чтобы так было всегда. До конца моих дней. До последней черты. Чтобы л просыпался утром. И она стояла возле распахнутого окна. Забросив небрежно руки за голову. И смотрела куда-то вдаль. И лучи утреннего солнца путались в ее каштановых волосах. И ее коже пахла сладким утренним воздухом. Я никогда не был собственником. И именно она меня когда-то этому научила. Но вдруг я физически ощутил. Что к этой женщине прикасалось множество чужих рук. И что не только мне она отдавала свои ночи. Ночи безумной и какой-то отчаянно безнадежной любви.
   – Я знаю, что ты не спишь, Костя, – тихо сказала Вера. Не поворачиваясь ко мне.
   Но мне уже не хотелось отвечать ей нежными словами. Раздражение мое непонятно почему возрастало. Я вдруг увидел множество совершенно чужих вещей. Каких-то фарфоровых безвкусных статуэток. Каких-то дорогих индийских ваз. Каких-то кружевных салфеток. И каких-то толстокожих книг по астрономии.
   Вера оглянулась. И заметила на моем лице раздражение.
   – Что с тобой, Лобов? – Вера мгновенно очутилась возле меня. И приложила ладонь к моему лбу. Ладонь была очень горячей.
   – У меня нет температуры, Вера, – усмехнулся я, аккуратно убирая ладонь со лба. – У меня никогда не бывает температуры.
   А вот Кит всегда жаловался на повышенную.
   – Что с тобой, Костя? – и в ее глазах мелькнул страх.
   Мне вновь захотелось задушить ее в своих объятиях. И вновь мое ослиное упрямство победило желание.
   Вера как-то сразу обмякла. Поникла. И покорно отодвинулась от меня. Я знал. Чувствовал. Что смешон в своей ревности к ее прошлому. В своем неоправданном отношении к этой женщине. Обладающей единственным талантом. Талантом любви к жизни. Талантом просто любви. Но остановиться я уже не мог.
   – Сегодня так, Вера. Я же тебя знаю, как никто. А завтра? А послезавтра, Вера?
   – О, Боже! – Вера вскочила и отбежала к распахнутому окну. – Я не знаю, Лобов. Завтра, послезавтра… Но зачем тебе это? Зачем? Я тоже самое могу спросить у тебя. И ты тоже не ответишь. И никто не сможет ни это ответить. И ответа нет, Костя. И не нам знать, сколько нам выделено времени… Но… Но я люблю тебя, Костя. Поверь…
   И я ей верил. Но желание мучить не оставляло меня. Наверно, потому, что я слишком хорошо знал ее прошлое. И не мог его простить.
   – Ты знаешь, Костя. Помнишь, тогда. Ты был еще мальчик. Но неужели ты не понял? По-настоящему меня тянуло только к тебе. Но… Видишь, как все получилось. Я была с другими. Но только не с тем, кого любила. Так наверно бывает. Разве не так? Это было так.
   – Вера, иди ко мне, Вера, – и я, уставший бороться со своими желаниями. Протянул к ней руки. И она протянула свои. И я издалека почувствовал сладкий одурманивающий запах. Запах ночных фиалок.
   А потом дни потекли медленно, мягко, плавно. И каждый из них пахнул цветами изумрудного цвета. И весь мин для меня превратился в яркое изумрудное пятно. В центре которого была Вера. Мы закрылись от людей. Мы спрятались от мира. В маленьком этом домике. Из которого вскоре полетели к черту все фарфоровые статуэтки, салфеточки, вазочки и книжки по астрономии. Мы любили Друг друга. И я понимал, что ни одна на свете женщина не сумеет никогда заменить мне Веру. То же самое понимала и она по отношению ко мне. И вся моя жизнь заключилась в одной этой маленькой женщине с глазами, напоминающими переспелые вишни. И я не мог отделить ее ни от одной вещи, ни от одного произнесенного слова, ни от одной частицы нищего мира. И когда я смотрел на озеро. Я видел только Веру. И не мог понять, что озеро – это просто озеро. И ничего более. Вне Веры оно для меня не существо. вала. И кегли я вдыхал чистый горный воздух. Я вдыхал запах тела Веры. Воздух не существовал вне этой женщины. И когда я срывал цветы. Каждый цветок имел лицо Веры. Я бежал к ней, как мальчишка. Утыкался лицом в ее острые колени. И прятался от печали. От предстоящих дождей. От предстоящего одиночества. Ко. торсе неизбежно нас ждало. И о котором мы знали. И о котором никогда не говорили вслух.
   Мы купались ночами. Вера чудесно плавала. Иногда она не контролировала себя. И заплывала очень далеко. Мне казалось, она понятия не имела, что вода представляет опасность. В воде она чувствовала себя рыбой. И вода становилась для нее домом. Как на земле она чувствовала себя камнями, деревьями, цветами И вся земля становилась для нее домом. И я часто удивлялся, что она не умеет летать. Мне казалось, стоит ей чуть взмахнут крыльями. И она непременно оторвется от земли. И я бы нисколько этому не удивился. Где бы они ни была. Она была дома. Домом для нее стал весь мир. Наверно потому, что у нее никогда не было своего настоящего дома.
   Я не на шутку боялся за нее. Наблюдая как она бесстрашно ныряет в мутную глубину. Мне становилось страшно, представив хоть на секунду, что я могу ее потерять. Кровь приливала к моим вискам. И я шептал: «Вера… Верь… Вернись, Вера…»
   – Вера! – Кричал я. – Вера! – и я плыл за ней. И силой вытаскивал на берег. И осыпал поцелуями ее мокрое лицо. – Вера, вернись, Вера…
   Она хохотала белыми зубами. И мы ложились на прохладный ночной песок. И я замечал, что она становится совсем другой. Она повзрослела, моя девочка. Любовь сделала ее старше. Серьезнее и мудрее. Мы каждый вечер провожали солнце. Оно повисало над высокими холмами. Красное, оно расплескивало свою красноту на весь мир.
   Вера прижималась ко мне. И не отрывала взгляд от кровавого заката. И махала солнцу на прощанье рукой.
   – Посмотри, – шептала она мне. – Оно уходит. Костя, но оно всегда возвращается. И это справедливо. Почему никогда не возвращаются люди, Костя?
   Я успокаивал ее. Гладил по голове.
   – Ты же сама говорила… Люди… Люди это еще не все, Вера. Они уходят. Но их чувства. Мысли. Их любовь она всегда возвращается. И в этом закате тоже чья – то любовь, Вера. Хотя человека уже давным-давно нет.
   – Ты тоже… Я так рада, что ты тоже в это поверил.
   – Мы верим в одно и то же, Вера.
   – Как все бессмысленно. Костя. Когда-то я каждый день называла счастьем. И как я ошибалась. Оказывается счастье бывает только одно. И для меня оно в тебе. Иногда мне становится страшно, что все я уже не смогу подарить тебе. Потому что слишком много раздавала другим.
   – Не думай об этом.
   – Я не могу не думать об этом, Лобов! Пойми! Я всегда считала! Да, всегда! Что любые невзгоды. Любые поражения нужно встречать с улыбкой. Потому что всему есть замена. Как я ошибалась! И только теперь, рядом с тобой я по-настоящему поняла твоего отца. И свою вину. И Кита тоже… Разве может быть замена настоящему счастью?
   Я заглушал ее слова поцелуем. И она покорно поддавалась мне. Потому что сама не могла долго переносить эту боль.
   И все-таки Вера ошибалась. Даже если что-то она и раздавала когда-то другим. То, пожалуй, довольно мало. Потому что ее любовь на меня обрушилась огромной лавиной. И я даже представить не мог, что возможно большее. Ее легкомыслие, флирт канули навеки. И в ней я уже не сомневался. В ее преданности, честности. И мне было даже досадно от этого. Вера изменилась в угоду мне. И не подозревала, что ее угода меня начинала раздражать. Философ и флегматик по натуре, я тянулся к импульсивности и простоте. Я хотел иметь прежнюю Веру. Но прежней она быть уже не могла. И поэтому желание мучить ее стало посещать меня чаще и чаще.
 
   … Вера на берегу озера собирала камушки, ракушки, водоросли. И всякую всячину, на которую способна природа. Я издали за ней наблюдал. И ловил себя на мысли, что на расстоянии она нравится гораздо больше. Наверно, потому, что на расстоянии она была прежней обезьянкой Верой. К тому же постоянная близость начинала утомлять. Во всяком случае меня.
   Вера издалека улыбалась мне. И не заметила, как он подошел. Я хорошо был знаком с таким типом парней. Он был страшно похож на того усатого жлоба, который когда-то, тысячу лет назад, при мне завязал полосочку ее купальника. И у меня, как тогда, тысячу лет назад. По спине пробежали мурашки. И я невольно сжал кулаки.
   И мне со всей ясностью представилась картина солнечного затмения. Про которую когда-то мне рассказывала Вера. И я уже представлял, как Вера непременно протянет ему руку. И скроется в березовой роще. Я от волнения зажег сигарету. И руки мои дрожали.
   Этот усатый верзила прикоснулся к ее плечу. И она резко к нему повернулась. И отпрянула. И испуганно оглянулась на меня. Я даже не шелохнулся. И этот усач протянул ей руку. И она в гневе ударила по этой руке. И закричала. Как-то отчаянно, надрывно:
   – Лобов! Лобов!
   Через секунду я очутился возле нее.
   – О, прошу прощения! – молодой человек галантно поклонился. – Я не знал, что это ваша жена. Еще раз прошу извинения. Но поверьте, я просто подошел познакомиться. И больше ничего.
   Я ему поверил. Он был довольно смазлив. И напуган Вериным криком не меньше моего.
   – И этот крик… – он посмотрел на Веру с искренним недоумением. А потом перевел на меня взгляд. – А вам, честно говоря, я завидую. Похоже, кроме вас, для вашей жены никого не существует на свете.
   И он повернулся спиной. И зашагал прочь, бурча себе под нос:
   – Чтобы так кричать… Если я просто протянул руку… Нелепость какая-то…
   Домой мы шли молча. Вера виновато заглядывала в мои глаза. Хотя ни в чем не была виновата. Но я не отвечал на ее взгляд. Не знаю почему, но меня переполняла злость. Дома я бухнулся на диван и повернулся к стене. Я вел себя, как мальчишка.
   – Костя, – Вера погладила меня по плечу. Но я недовольно дернул плечом. – Костя, ну я же не виновата. Что он… Он сам ко мне подошел. Да на таких смазливых я даже бы не взглянула, – чем больше она оправдывалась. Тем больше ярость переполняла меня. И я не выдержал.
   – Ну, сознайся, моя девочка! Новое прикосновение. Новый взгляд. Разве не приятно? Да ты мысленно тысячу раз с ним от меня убегала! Меня не проведешь, Вера!
   Вера закрыла лицо руками.
   – Ты сумасшедший! Если они подходят ко мне. Ты сумасшедший. У меня тошнота подкатывает к горлу, когда я вижу другого. Я даже мысленно не могу… Мне кажется, что только ты один должен существовать на земле. А другие просто не имеют на это права.
   Я видел, что Вере была приятна моя ревность. И она пыталась всеми силами не давать повода для нее. И не понимала, что это далеко не ревность. А скорее наоборот. Желание ревности. Желание ее легкомыслия, ее ошибок и ее солнечных затмений. Которые, как оказывается, я ценил в женщине. А покой и покорность в них меня только раздражили.
   Вера продолжила меняться на глазах. Она по-прежнему любила жизнь. Но мне казалось, меня она любит гораздо больше. И это, пожалуй, главное, что меняло ее на глазах. Она стала похожа на тысячи, миллионы других женщин. Она во всем угождала мне. И не решалась сказать наперекор слово. Она научилась готовить вкусные обеды. И даже с радостью стирала мои потные рубашки. Она ревновала меня к каждому столбу. И я все чаще стал давать ей для этого повод.
   Мы сидели в открытом кафе. И лениво тянули холодное шампанское. Я давно заметил, что девушка за соседним столиком с нескрываемым интересом поглядывает на меня. Она была довольно мила собой. И главное – молода. И, что самое любопытное, не пробуждала во мне абсолютно никаких желаний. Я усмехнулся. Я признался, что все-таки Вера для меня была единственной. Но ей этого никак не показал. А напротив, в открытую стал пялиться на эту смазливую куколку. Она самодовольно хихикнула. И презрительно оглядела с ног до головы Веру. Явно рассчитав, что эта старушка не идет в счет. И, действительно, экстравагантность Вера почему-то частенько воспринимала как нечто, не заслуживающее внимания. Эта куколка наверняка решила, что ее напудренное накрашенное личико не идет ни в какое сравнение с лицом Веры. К которому никогда не прикасалась краска. И дорогие туфельки на высоком каблуке вообще никак нельзя ставить в один ряд с поношенными сандалями Веры. На меня такие девицы всегда накатывали невыносимую тоску. И я заранее знал их вопросы о развитии отечественной культуры. Да, пожалуй, на эту курочку Кит мгновенно бы положил глаз. Но Кита рядом не было. Поэтому глаз положил я. От скуки. И от непонятного желания вновь позлить Веру.
   Вера сразу же заметила мой маслянистый взгляд. И резко обернулась. И заметила эту молоденькую блондинку. Клянусь всеми богами, раньше бы она только рассмеялась. И посчитала выше своего достоинства заводить о ней разговор. Но теперь… теперь Вера была влюблена. И не на шутку встревожилась. И в ее взгляде запрыгали бешеные искорки.
   – Она тебе нравится? Да, Лобов? Нравится? Ну, конечно же! Ты же на нее пялишься. Значит, нравится. Да?
   – Ты сама когда-то говорила, что любому дозволено смотреть на красивое тело, лицо. Ну, как в музее…
   Вера со всей силы стукнула по столу. И бокалы задребезжали.
   – Когда я такую чушь молола, Лобов? Тысячу лет назад! Когда была круглой дурой! Почему ты должен смотреть на это чучело, если я рядом!
   – Она вовсе не чучело, – с нескрываемым садизмом протянул я. – От нее пахнет свежестью, Вера…
   – От нее??? – возмущению Веры не было предела. – Да она в свои пятнадцать с половиной уже знаешь… Знаешь… – Вера задыхалась и не находила слов.
   – Ну, Вера. Не более, чем ты в свои пятнадцать с половиной.
   Вера не выдержала. И вскочила со стула. И помчалась к выходу. Все на нее недоуменно оглянулись. А куколка прыснула в кулачок. И мне подмигнула. И показала на место рядом. Я приблизиться к ее столику. И отдал галантный поклон.
   – Я вам не завидую, – блондиночка кокетливо улыбнулась.
   И кивнула вслед убегающей Вере.
   – А я – вам.
   Она недоуменно вскинула вверх свои выщипанные брови.
   – Это еще почему?
   – Слишком много трудитесь над своей внешностью, бедняжка.
   А я в твои годы читал книжки. И ходил босиком.
   – А в свои годы? Что ты в свои годы делаешь? – и она презрительно оглядела меня с ног до головы.
   – Провожу работу с несовершеннолетними, – я в свою очередь снисходительно оглядел с ног до головы куколку. – Поверь, работа не из самых приятных.
   – Хамло! – уже в спину бросила она мне в ответ.
   Я кинулся догонять Веру. Я искал ее долго. Пожалуй, слишком долго. Мысли путались в моей голове. И страх вновь проступал наружу. Я проклинал себя за свои ребяческие игры. За свое нездоровое желание мстить Вере. Нашел ее я на закате. Она сидела у самого берега озера. И спокойная вода едва касалась ее ног. Она смотрела на солнце. И как давным-давно меня не замечала. Я подошел к ней. И обнял за плечи. Она даже не вздрогнула.
   – Нельзя же так, Вера.
   – Я не знаю. Но ничего не могу с собой поделать. Я чувствую, что старею с бешеной скоростью. И так не хочу этого.
   – Тебе ли бояться старости, Вера.
   Вера повернула ко мне свое лицо. Мокрое от слез. И мне показалось, что она, действительно, постарела.
   – Я стала ненавидеть людей, Костя. Я не знаю, что со мной. Но это не самое страшное. Я пришла прощаться с солнцем. И вдруг поняла, что мне безразлично – есть оно или его нет. Я перестала любить солнце, Костя. И к цветам тоже стала совсем равнодушна. И к воде. И к песку. И к ним тебя тоже ревную, Костя. Мне вдруг открылась простая истина. Их ты будешь любить всегда. А я… А меня…
   – Успокойся, Вера, прошу тебя. Ты сама мне говорила, что не нам распоряжаться временем.
   Вера раздраженно махнула рукой.
   – Слишком много я тебе говорила. Лучше бы ты этого не знал.
   – Нет, Вера, и тебе за все благодарен. За все. Ведь ты… Только ты научила по-настоящему любить жизнь.
   Вера гневно сверкнула глазами.
   – Да! Я тебя научила всему. Но самому главному! Любви! Надежной, верное любви я не смогла тебя научить. Потому что сама в нее не верила. И не хотела, чтобы ты верил в иллюзию. Но теперь.
   И Вера заплакала. К взял ее за руку. И приподнял. И как маленькую повел в дом. Она шла со мной рядом, босая. С растрепанными каштановыми волосами. В расстегнутой мужской рубашке. И мне стало ее до боли жаль. Но вместе с чувством жалости пришло понимание. Что наша любовь зашла в тупик.
   И ночью, сославшись на головную бель я лег на полу. И как ни странно, крепко уснул. Без всяких красочных сновидений.
   Утром я проснулся от пристального взгляда. Вера сидела на корточках возле меня. И не отрываясь смотрела в мои глаза. Я недовольно поморщился.
   – Ты меня не любишь, Костя? Да? Скажи только честно. Не любишь? Почему ты молчишь? Ну, отвечай же! Не бойся! Я уже старая. Я знаю. И мешки под глазами. А у той, беленькой, ну, которая в кафе. Глазки чистые, ясные. Да, Лобов?
   Я приподнялся на локтях.
   – Вера! – выкрикнул я. – Это становится невыносимым, Вера!
   Вера вцепилась в меня острыми коготками. И зашептала:
   – Я умоляю тебя, Лобов. Если ты уедешь… Я не перенесу это, Лобов. Мои цветы увянут. И улицы вечерних услад больше не будет. Никогда…
   Я с трудом освободился от ее цепких объятий. Подошел к окну. И закурил. Мне вдруг захотелось до боли очутиться в маленьком кафе с видом на полуразрушенный сарай. Подмигнуть милой глупышке официантке. Заказать себе чашечку крепкого кофе. И пошарить в кармане ручку. Мне захотелось прошвырнуться по маленьким улочкам. Погладить по пути бродячую собачонку. А потом завалиться на свой старый диван своей старой квартиры. И чтобы никого не было рядом. Только молчаливые стены. И обшарпанный потолок. Разве что мыслям можно позволить посетить меня. И еще воспоминаниям. О болтливом Ките. Об умнице отце. И о Воре. Вере… О той, милой мартышке Вере, так безумно когда-то влюбленной в жизнь. Мне захотелось, чтобы по утрам никто не следил за мной. Мне захотелось свободы.