Вера словно угадала мои мысли. Она подскочила ко мне. И забарабанила со всей силы кулачками по моей спине.
– Я знаю, чего ты хочешь, – кричала она взахлеб. – Ты хочешь свободы. Я мешаю тебе, я знаю. Свободы! – Вера пренебрежительно скривилась. – Но почему ты? Почему захотелось этого тебе? Почему не мне?
На этот вопрос я не мог ответить. Пожалуй я оказался талантливей ее, своего учителя. А, возможно, она действительно постарела. Я устал от скандалов. Все-таки больше всего на свете я люблю тишину. И не люблю, когда ее нарушают надолго. Я смотрел на эту растрепанную женщину. С перекошенным от отчаяния лицом. И думал. Почему любовь так уродует? Боже! Неужели это милая обезьянка Вера. Ликующая от восторга при виде дождя, солнца, цветов. Так безумно влюбленная в жизнь. Боже! И ради одного человека. В один день послать все к черту. Продать все, что составляло основу жизни. Нет, наша любовь не умерла. Она осталась. Она сохранилась. Но там. Там, среди зеленых тополей в маленьком дворике. Среди разбросанных книг и вещей. Среди цветов изумрудного цвета, на балконе. Среди палящего солнца и солнечных человечков. Там… Двадцать лет назад. А теперь… Теперь мы всего лишь пытались взять у судьбы долг. Забрать то. Что она нам задолжала тогда, двадцать лет назад. Что ж. У нас это неплохо получилось. Но долг уже исчерпал себя. Большего требовать мы не вправе. Это перечеркнет жизнь Веры. Да и мою тоже.
– Вера, – как можно спокойнее произнес я. Но рука моя предательски дрогнула. – Ты способна здраво рассуждать, Вера?
Вера бессмысленно качала головой. И рыдала.
– Я ничего не хочу, Костя. Все бессмысленно, Костя.
– Чушь! Это чушь, Вера! Идем, – и я силой потащил ее к выходу, ни воздух. Я не знал, что мне делать. Но чувствовал, что ее нужно куда-то тащить. И мы очутились у озера.
– Давай искупнемся? – предложил я.
Вера плыла слабо. Вяло перебирая руками. Она напоминала раненую птицу. Вода уже не была для нее домом. Она потеряла дом.
Мы сели на мокрый песок. И я притянул ее к себе. Она покорно положила голову на мое плечо.
– Вера, моя маленькая девочка. Оглянись кругом. Как красиво, Вера. А воздух? – я мечтательно закатил глаза.
Вера, словно слепой котенок, непонимающе оглядывала мир. И ничего в нем не находила ценного для себя.
– Вера, нельзя на одном зацикливаться. Посмотри, какое небо, Вера! – тут я пустил в ход все свои литературные способности, описывая красоту солнца, цветов, озера. – А там, ну вон, видишь? Камыши! Свечи напоминают, правда, Вера. Так спокойно, торжественно. Тихо. Словно жизнь на секунду замерла. Но через секунду она вновь будет биться в равномерном ритме. Потому что иначе быть не может.
Я повторял ее слова. Я преподносил ей науку жизни, которую она мне сама когда-то подарила. Я превзошел своего учителя. Но от этого мне не было легче.
Вера качала головой в ответ на мои красноречивые монологи. Она как-то неожиданно успокоилась. Все-таки она была дитя природы. И все-таки ее спокойствие казалось каким-то нездоровым.
– Уже ничего не будет, Костя. Бывает один раз. Один раз было у твоего отца. Теперь… Только теперь я понимаю, как он пережил эту потерю. И один раз было у Кита. Но он совсем другой. Он не смирился. Он предпочел бешеную скорость. Бывает только один раз, Костя. Счастье один раз. Любовь один раз. Недаром эти слова употребляются только в единственном числе. Ведь правда? А пережить легко можно только то, что ненастоящее. Настоящее пережить невозможно.
– Вера, если честно, я любил тебя за свободу. И теперь люблю ту, славную каштановую обезьянку. Я не люблю рабства, Вера.
– Я знаю, – и они попыталась улыбнуться. И улыбка у нее вышла измученная. В общем, не вышло у нее улыбки. – Я знаю. Я на сей раз проиграла, Лоб.
– Ты о чем, Вера?
– Я не выдержала равноправия. Да его, наверно, не существует. Это невозможно. Как невозможны одинаковые лица, мысли. И впервые в жизни я уступила. Поэтому проиграла, Лоб. Может быть потому, что ты оказался самым способным учеником, теперь тебе легче, чем мне.
– Ты прости, Вера… Но я… Я наверно люблю одиночество больше всего на свете. Хотя в нем мало преимуществ. Я тебя не забуду, Вера.
– Не уезжай, Костя. Мои цветы увянут… И больше не будет улицы… Я этого не переживу, Костя.
– Переживешь. Все переживают. И ты переживешь.
– Не все, Костя.
– Все у тебя будет хорошо. Ведь есть человек, который любит тебя и звезды. А мы… Ты же умная, Вера. Зачем перечеркивать то, что так хорошо получилось. Пусть оно останется навсегда.
– В цветах… В море… В звездах… – продолжила за меня Вера. И опрокинула голову вверх. Словно искала поддержку у неба. Но небо молчало.
Она сидела на корточках. И смотрела на небо. И дрожала. Может быть, от холода. Может быть, от предстоящей утраты. И мне стало ее жаль. Как когда-то она, наверно, жалела моего отца. Как когда-то пожалела Кита. Но я уже был бессилен что-либо сделать. Мои мысли уже давно блуждали в маленьком кафе. За чашечкой кофе. Среди беспутных моих персонажей. Которых с этого дня станет на один больше. Я уже шел навстречу своей потаскушке музе. Я уже смело заглядывал в ее зеленые лукавые глаза. Я уже знал, что сказать.
– Идем, Вера, – я протянул руку.
Вера отрицательно покачала головой.
– Надя, Надежда…
– Что? – не понял я.
– Ты когда-то хотел узнать мое настоящее имя, Лоб. И только тебе я его открою. Меня зовут не Вера. Я Надя. Я Надежда, Лоб. Я пожал плечами.
– У тебя прекрасное имя. Зачем ты лгала? Тем более я не вижу принципиальное разницы.
– А что ты видишь, Костя? Разница огромна. Надежда – это на один день. Вера – это навсегда.
– Тебе подходят эти два имени. Но я за все тебе благодарен, Вера, – и комок подкатился к моему горлу. Но плакать я не хотел. Мои слезы тоже остались там. В далекой любви без единого слова о любви. Там. Двадцать лет назад. И я повернулся. И зашагал прочь. У нас была очень красивая любовь. И очень красивое расставанье. И мне бы очень хотелось, чтобы получилась красивой повесть.
… Утром следующего дня я уже сидел на своем старом месте. И наслаждался горечью крепкого кофе. И с удовольствием глубоко затягивался первой утренней сигаретой. И рука моя свободно водила пером по бумаге.
Официантка, видимо долго наблюдала за мной. До тех пор, пока я не почувствовал ее взгляд. И не поднял глаза.
– Вас так долго не было, – вздохнула печально она.
– Милая девушка, – начал я как всегда тоном уставшей знаменитости. – Писателю время от времени нужно приобретать жизненный опыт.
– Судя по тому, как вы быстро пишете – много приобрели?
– Много. Ужасно много.
– А я за это время вышла, между прочим замуж, – и она во все глаза уставилась на меня. Ожидая реакции.
Чтобы не обмануть ее надежд. Я как можно естественнее всплеснул руками.
– Что вы говорите? И кого же вы осчастливили, если не секрет? – хотя меня ее секрет абсолютно не интересовал.
Официантка как-то надменно встряхнул головой.
– Он – художник, между прочим.
– Что вы говорите? – продолжал я упражняться в своих актерских способностях.
Но она не замечала моей фальши. Она выдерживала, как и полагается для такого момента, театральную паузу. Она решила сразить меня наповал. И, чтобы ее не обижать, я притворился сраженным. И не без усмешки подумал, что все-таки сбылась мечта идиота. Хоть как-то приобщаться к вечности.
– Ну, сознайтесь честно, он писал вас обнаженной? – наугад спросил я. Но, как видно, попал в точку. Она покраснела. И отвела взгляд.
– Ну, не стесняйтесь, – успокаивал ее я. – Муж вам наверняка объяснил, что для великого искусства нужно принять любые жертвы?
Ну, конечно! Я могу себе представить, что мог ей наплести этот новоявленный гений.
– Вы его любите, милая девушка? – не унимался я изгаляться.
Она замялась и отвела взгляд.
– Он умный, – чуть заикаясь, выдавила она. – У него будущее…
Я не мог сдержать улыбку. Дурочка, ну неужели она не могла подыскать себе нормального порядочного парня? И ради какого будущего они так глупо пренебрегла возможным счастьем? Ради болтовни за чашечкой кофе в прокуренном доме искусств? Среди полупьяных самодовольных ухмылок? Или ради того, чтобы демонстрировать безвкусный портрет обнаженной натуры своим подружкам? Можно даже заикнуться о спорах в кругах обожателей искусств? Среди подружек она наверняка станет звездой. Так все же ради чего она так глупо пренебрегала возможным счастьем? Впрочем, не мое это дело. Каждый сам волен выбирать себе дорогу. Жаль только, что не всегда она возвращает назад.
Официантка продолжала стоять. И бессмысленно на меня пялиться. А меня давным-давно ждало мое любимое ремесло. И я как можно тактичнее спросил:
– Вы что-то хотите сказать?
– Я? – растерялась они. – Я? Да. То есть. В общем, вы…
Вы все равно умнее. Вы не умеете притворяться… Вы – настоящий, – и она почти бегом ринулась к выходу.
Я грустно усмехнулся. Я настоящий… И отец мой был настоящий. И вертлявый хохотун Кит тоже был настоящий. И Вера… Вера… Боже, как это было давно…
И все-таки я любил эту женщину. Эта любовь всегда будет преследовать меня. Не давать спать по ночам. И опутывать запахом изумрудных цветов. И потом. Когда я навеки прощусь с землей. Моя любовь все равно не умрет. Она останется в озере, звездах, в огненном закате. Вера… Сколько отчаяния. Сколько боли. И каждый из иле в одиночку переживает эту боль. Вера… Я хочу, чтобы ты меня поняла. И простила. Для того, чтобы быть вместе, нужна просто любовь. Слишком большая любовь неизбежно ведет к безумию, даже – гибели. Я хотел уберечь тебя, Вера. И я не знаю, удалось ли это мне…
Я глубоко затянулся сигаретой. Выпил залпом остывший кофе. На секунду закрыл глаза. Надавил со всей силы на переносицу. И принялся писать. Я бесстрашно шел навстречу своей потаскушке Музе. Я знал, что ей сказать.
– Как хорошо! – выдохнула она. И потянулась. И от удовольствия зажмурила глаза.
– Я знаю, чего ты хочешь, – кричала она взахлеб. – Ты хочешь свободы. Я мешаю тебе, я знаю. Свободы! – Вера пренебрежительно скривилась. – Но почему ты? Почему захотелось этого тебе? Почему не мне?
На этот вопрос я не мог ответить. Пожалуй я оказался талантливей ее, своего учителя. А, возможно, она действительно постарела. Я устал от скандалов. Все-таки больше всего на свете я люблю тишину. И не люблю, когда ее нарушают надолго. Я смотрел на эту растрепанную женщину. С перекошенным от отчаяния лицом. И думал. Почему любовь так уродует? Боже! Неужели это милая обезьянка Вера. Ликующая от восторга при виде дождя, солнца, цветов. Так безумно влюбленная в жизнь. Боже! И ради одного человека. В один день послать все к черту. Продать все, что составляло основу жизни. Нет, наша любовь не умерла. Она осталась. Она сохранилась. Но там. Там, среди зеленых тополей в маленьком дворике. Среди разбросанных книг и вещей. Среди цветов изумрудного цвета, на балконе. Среди палящего солнца и солнечных человечков. Там… Двадцать лет назад. А теперь… Теперь мы всего лишь пытались взять у судьбы долг. Забрать то. Что она нам задолжала тогда, двадцать лет назад. Что ж. У нас это неплохо получилось. Но долг уже исчерпал себя. Большего требовать мы не вправе. Это перечеркнет жизнь Веры. Да и мою тоже.
– Вера, – как можно спокойнее произнес я. Но рука моя предательски дрогнула. – Ты способна здраво рассуждать, Вера?
Вера бессмысленно качала головой. И рыдала.
– Я ничего не хочу, Костя. Все бессмысленно, Костя.
– Чушь! Это чушь, Вера! Идем, – и я силой потащил ее к выходу, ни воздух. Я не знал, что мне делать. Но чувствовал, что ее нужно куда-то тащить. И мы очутились у озера.
– Давай искупнемся? – предложил я.
Вера плыла слабо. Вяло перебирая руками. Она напоминала раненую птицу. Вода уже не была для нее домом. Она потеряла дом.
Мы сели на мокрый песок. И я притянул ее к себе. Она покорно положила голову на мое плечо.
– Вера, моя маленькая девочка. Оглянись кругом. Как красиво, Вера. А воздух? – я мечтательно закатил глаза.
Вера, словно слепой котенок, непонимающе оглядывала мир. И ничего в нем не находила ценного для себя.
– Вера, нельзя на одном зацикливаться. Посмотри, какое небо, Вера! – тут я пустил в ход все свои литературные способности, описывая красоту солнца, цветов, озера. – А там, ну вон, видишь? Камыши! Свечи напоминают, правда, Вера. Так спокойно, торжественно. Тихо. Словно жизнь на секунду замерла. Но через секунду она вновь будет биться в равномерном ритме. Потому что иначе быть не может.
Я повторял ее слова. Я преподносил ей науку жизни, которую она мне сама когда-то подарила. Я превзошел своего учителя. Но от этого мне не было легче.
Вера качала головой в ответ на мои красноречивые монологи. Она как-то неожиданно успокоилась. Все-таки она была дитя природы. И все-таки ее спокойствие казалось каким-то нездоровым.
– Уже ничего не будет, Костя. Бывает один раз. Один раз было у твоего отца. Теперь… Только теперь я понимаю, как он пережил эту потерю. И один раз было у Кита. Но он совсем другой. Он не смирился. Он предпочел бешеную скорость. Бывает только один раз, Костя. Счастье один раз. Любовь один раз. Недаром эти слова употребляются только в единственном числе. Ведь правда? А пережить легко можно только то, что ненастоящее. Настоящее пережить невозможно.
– Вера, если честно, я любил тебя за свободу. И теперь люблю ту, славную каштановую обезьянку. Я не люблю рабства, Вера.
– Я знаю, – и они попыталась улыбнуться. И улыбка у нее вышла измученная. В общем, не вышло у нее улыбки. – Я знаю. Я на сей раз проиграла, Лоб.
– Ты о чем, Вера?
– Я не выдержала равноправия. Да его, наверно, не существует. Это невозможно. Как невозможны одинаковые лица, мысли. И впервые в жизни я уступила. Поэтому проиграла, Лоб. Может быть потому, что ты оказался самым способным учеником, теперь тебе легче, чем мне.
– Ты прости, Вера… Но я… Я наверно люблю одиночество больше всего на свете. Хотя в нем мало преимуществ. Я тебя не забуду, Вера.
– Не уезжай, Костя. Мои цветы увянут… И больше не будет улицы… Я этого не переживу, Костя.
– Переживешь. Все переживают. И ты переживешь.
– Не все, Костя.
– Все у тебя будет хорошо. Ведь есть человек, который любит тебя и звезды. А мы… Ты же умная, Вера. Зачем перечеркивать то, что так хорошо получилось. Пусть оно останется навсегда.
– В цветах… В море… В звездах… – продолжила за меня Вера. И опрокинула голову вверх. Словно искала поддержку у неба. Но небо молчало.
Она сидела на корточках. И смотрела на небо. И дрожала. Может быть, от холода. Может быть, от предстоящей утраты. И мне стало ее жаль. Как когда-то она, наверно, жалела моего отца. Как когда-то пожалела Кита. Но я уже был бессилен что-либо сделать. Мои мысли уже давно блуждали в маленьком кафе. За чашечкой кофе. Среди беспутных моих персонажей. Которых с этого дня станет на один больше. Я уже шел навстречу своей потаскушке музе. Я уже смело заглядывал в ее зеленые лукавые глаза. Я уже знал, что сказать.
– Идем, Вера, – я протянул руку.
Вера отрицательно покачала головой.
– Надя, Надежда…
– Что? – не понял я.
– Ты когда-то хотел узнать мое настоящее имя, Лоб. И только тебе я его открою. Меня зовут не Вера. Я Надя. Я Надежда, Лоб. Я пожал плечами.
– У тебя прекрасное имя. Зачем ты лгала? Тем более я не вижу принципиальное разницы.
– А что ты видишь, Костя? Разница огромна. Надежда – это на один день. Вера – это навсегда.
– Тебе подходят эти два имени. Но я за все тебе благодарен, Вера, – и комок подкатился к моему горлу. Но плакать я не хотел. Мои слезы тоже остались там. В далекой любви без единого слова о любви. Там. Двадцать лет назад. И я повернулся. И зашагал прочь. У нас была очень красивая любовь. И очень красивое расставанье. И мне бы очень хотелось, чтобы получилась красивой повесть.
… Утром следующего дня я уже сидел на своем старом месте. И наслаждался горечью крепкого кофе. И с удовольствием глубоко затягивался первой утренней сигаретой. И рука моя свободно водила пером по бумаге.
Официантка, видимо долго наблюдала за мной. До тех пор, пока я не почувствовал ее взгляд. И не поднял глаза.
– Вас так долго не было, – вздохнула печально она.
– Милая девушка, – начал я как всегда тоном уставшей знаменитости. – Писателю время от времени нужно приобретать жизненный опыт.
– Судя по тому, как вы быстро пишете – много приобрели?
– Много. Ужасно много.
– А я за это время вышла, между прочим замуж, – и она во все глаза уставилась на меня. Ожидая реакции.
Чтобы не обмануть ее надежд. Я как можно естественнее всплеснул руками.
– Что вы говорите? И кого же вы осчастливили, если не секрет? – хотя меня ее секрет абсолютно не интересовал.
Официантка как-то надменно встряхнул головой.
– Он – художник, между прочим.
– Что вы говорите? – продолжал я упражняться в своих актерских способностях.
Но она не замечала моей фальши. Она выдерживала, как и полагается для такого момента, театральную паузу. Она решила сразить меня наповал. И, чтобы ее не обижать, я притворился сраженным. И не без усмешки подумал, что все-таки сбылась мечта идиота. Хоть как-то приобщаться к вечности.
– Ну, сознайтесь честно, он писал вас обнаженной? – наугад спросил я. Но, как видно, попал в точку. Она покраснела. И отвела взгляд.
– Ну, не стесняйтесь, – успокаивал ее я. – Муж вам наверняка объяснил, что для великого искусства нужно принять любые жертвы?
Ну, конечно! Я могу себе представить, что мог ей наплести этот новоявленный гений.
– Вы его любите, милая девушка? – не унимался я изгаляться.
Она замялась и отвела взгляд.
– Он умный, – чуть заикаясь, выдавила она. – У него будущее…
Я не мог сдержать улыбку. Дурочка, ну неужели она не могла подыскать себе нормального порядочного парня? И ради какого будущего они так глупо пренебрегла возможным счастьем? Ради болтовни за чашечкой кофе в прокуренном доме искусств? Среди полупьяных самодовольных ухмылок? Или ради того, чтобы демонстрировать безвкусный портрет обнаженной натуры своим подружкам? Можно даже заикнуться о спорах в кругах обожателей искусств? Среди подружек она наверняка станет звездой. Так все же ради чего она так глупо пренебрегала возможным счастьем? Впрочем, не мое это дело. Каждый сам волен выбирать себе дорогу. Жаль только, что не всегда она возвращает назад.
Официантка продолжала стоять. И бессмысленно на меня пялиться. А меня давным-давно ждало мое любимое ремесло. И я как можно тактичнее спросил:
– Вы что-то хотите сказать?
– Я? – растерялась они. – Я? Да. То есть. В общем, вы…
Вы все равно умнее. Вы не умеете притворяться… Вы – настоящий, – и она почти бегом ринулась к выходу.
Я грустно усмехнулся. Я настоящий… И отец мой был настоящий. И вертлявый хохотун Кит тоже был настоящий. И Вера… Вера… Боже, как это было давно…
И все-таки я любил эту женщину. Эта любовь всегда будет преследовать меня. Не давать спать по ночам. И опутывать запахом изумрудных цветов. И потом. Когда я навеки прощусь с землей. Моя любовь все равно не умрет. Она останется в озере, звездах, в огненном закате. Вера… Сколько отчаяния. Сколько боли. И каждый из иле в одиночку переживает эту боль. Вера… Я хочу, чтобы ты меня поняла. И простила. Для того, чтобы быть вместе, нужна просто любовь. Слишком большая любовь неизбежно ведет к безумию, даже – гибели. Я хотел уберечь тебя, Вера. И я не знаю, удалось ли это мне…
Я глубоко затянулся сигаретой. Выпил залпом остывший кофе. На секунду закрыл глаза. Надавил со всей силы на переносицу. И принялся писать. Я бесстрашно шел навстречу своей потаскушке Музе. Я знал, что ей сказать.
«… Вера… Моя жизнь была написана тобой, Вера. Вся моя жизнь. И наш маленький дворик, утопающий в тополях. И солнечные человечки, пляшущие на круглом желтом шарике. И веселые песни неунывающего Кита. И моя любовь. Моя чистая детская любовь тоже была написана тобой, Вера. И потом… Потом я как нищий подбирал твои мысли, слова. И из них складывал свою жизнь без тебя. Моя жизнь без тебя – это тоже твоя выдумка, Вера. Мои увлечения, мои поездки, моя старая квартира со старым диваном. Мое маленькое кафе с утренним кофе, мое ремесло. И моя муза. И моя поздняя любовь среди вечерних изумрудных услад была тоже написана тобой, Вера. И до сих пор я ощущаю ее приторно-горьковатый вкус. И смерть Кита. И даже смерть Кита… Это тоже твоя выдумка, Вера. Впрочем, как и неудавшаяся жизнь моего отца. Я никогда ничего не вычеркивал из тобою написанного. И никогда ничего не прибавлял. Я жил так, как когда-то задумала ты, Вера. И потом… Потом я уже без тебя дописал нашу с тобой разлуку. По-моему, это мне удалось. И уже без тебя я дописал осенние дожди. Пасмурное серое небо. И мое бесконечное одиночество. Это единственная талантливая вещь за всю жизнь, написанная мной. Мое одиночество. Мой пасмурный одинокий мир. В котором не осталось для тебя места, Вера.Вера громко захлопнула книгу в темно-зеленой обложке. И рассмеялась. И швырнула ее куда-то в угол. И распахнула окно. И заметила радугу. И вдохнула запах раннего летнего утра. И, протянув руки, прикоснулась к изумрудным цветам за окном. И, забросив руки за голову, долго смотрела вдаль.
…Вера. Я все меньше стал любить лето. И его яркий солнечный свет раздражает мои глаза. Я все чаще стал любить осень. Я все чаще стал любить одиночество. Наверно потому, что понял, что одиночество – единственная надежная вещь в этом мире. Мне стала нужна надежность, Вера. Может быть, поэтому я отказался от тебя. Я принял твой мир, Вера. Мир твоих вечерних услад. Вслед того, я его понял. Поймешь ли ты меня, Вера. И простишь ли ты меня. Поймешь ли ты, что наша разлука – единственное спасение нашей любви. Единственная возможность ее сохранить. Ведь все осталось, Вера. И наш маленький дворик. И мой отец. И Кит. И славная девочка Вера. И флегматичный Лоб. Мы остались. Мы все там. Потому что прошлое – это время навсегда. И песок до сих пор сохранил твои следы, Вера. И озеро помнит твои обжигающие поцелуи. И разве этого мало, Вера? И разве возможно большее? И ты осталась, Вера. Дико если сейчас тебя больше нет на нашей земле. И разве можно искать виноватых в смерти, Вера? Поэтому я снимаю с себя вину. А вчера, над твоей могилой. Над твоим холмиком, который усыпали изумрудные цветы. Я увидел радугу. И загадал желание. Про которое никто никогда не узнает. И которому никогда не суждено сбыться. Потому что тебя больше нет. Ты не смогла пережить нашу разлуку, Вера. Я значит счастливчик, Вера. Мне посчастливилось встретиться с человеком. Который способен умереть от любви…»
– Как хорошо! – выдохнула она. И потянулась. И от удовольствия зажмурила глаза.