Сазанович Елена Ивановна. Улица вечерних услад

   – Вам куда? – широко улыбнулся мне таксист. И открыл дверцу машины.
   Я достал конверт с адресом Веры.
   – Улица вечерних услад, – не без усмешки прочитал я, усаживаясь на заднее сиденье красного автомобиля. – Если такая улица существует, конечно.
   – Вы приезжий? – вновь улыбаясь спросил таксист. И не дожидаясь ответа, продолжил. – Нас туристы балуют редко. Почему-то. Может быть потому, что у нас нет моря. А только маленькое озерцо. Как вы думаете?
   Я пожал плечами.
   – Но зато у вас есть вечерние услады.
   – О! – таксист добродушно рассмеялся. – Эта улица лучшая в нашем городе. – Даже бульвар медовой пыльцы не идет с ней ни в какое сравнение. Я уже не говорю о переулке медной сирени.
   – Я и не подозревал, что на свете существует Медная сирень, – ответил я, не скрывая иронии. Но таксист не разбирался в скептически настроенных струнах моей души.
   – А какая по вашему должна быть сирень? – удивленно спросил он меня.
   – Сирень? – я на секунду задумался. – Я привык считать, что сирень сиреневого цвета. Как медь медного.
   Таксист с нескрываемым сочувствием оглядел меня с ног до головы.
   – Сразу видно, что вы приезжий, – вздохнул он.
   Я уставился в окно. И ослепительно яркая смесь красок, в которые были выкрашены дома и машины. Вызвала в моих глазах слезы. Я зажмурился. Но разговаривать у меня не было никакого желания. Что нельзя было сказать о моем таксисте.
   – А вечером… – мечтательно протянул он. – Вы хотя бы дождитесь вечера. Вечером они так пахнут!
   – Кто? – не понял я, прервав свои мысли.
   – Услады. Так цветы называются. Ими вся улица усажена.
   – И кто же их так назвал, если не секрет? – я с заметным волнением ждал ответа таксиста. Но он не замечал моего волнения.
   – Кто? – он поморщился, словно вспоминая. – Да я уж и не припомню. Наверно, народное творчество. Уж очень сладко пахнут эти цветы.
   – Интересный у нас народ, – я уже не скрывал своего сарказма. Но таксист по-прежнему ничего не замечал. Он оживился. И с неменьшим энтузиазмом продолжил свою болтовню.
   – По вечерам всех влюбленных тянет именно на эту улицу. Там так сладко пахнет. Иногда эту улицу называют улицей влюбленных сердец.
   – Оригинально, – не выдержал я.
   – Природа не бывает оригинальной, молодой человек. Она бывает только естественной. Мы не боимся повторов. Может быть поэтому в нашем городе не прижилась злость. И так легко прижились ночные услады.
   – А я, честно говоря, думал, что вечерние услады – это женщины, – с притворным разочарованием вздохнул я. Не знаю почему, но мне хотелось позлить этого ярого патриота своего города. Как я и предполагал, он бурно отреагировал на мои слова.
   – В нашем городе есть такие заведения, – и в его голосе уже не слышались дружелюбные нотки. Голос стал монотонным и низким. – Но ради этого не стоило сюда приезжать. Можно было заглянуть в любой другой город. И вы бы не прогадали.
   И таксист резко притормозил машину. И я со всей силы ударился о заднюю спинку сиденья.
   – Всего доброго. Мы приехали, – и таксист даже не повернулся, когда я протянул ему деньги.
   Я открыл дверцу. И на секунду застыл. Я почему-то не мог уйти просто так. Ничего не сказав на прощанье этому добродушному человеку.
   – Кстати, – я искренне улыбнулся. – Кстати, вечерние услады – мои любимые цветы. С самого детства.
   Таксист повернулся.
   – Даже если это не женщины? – его злость мигом пропала.
   Неужели в этом городе не умеют даже злиться?
   – Лучше всего, когда они вместе. Вечерние услады в руках женщин, – и я подмигнул ему как старому знакомому.
   – А вы поэт.
   – Нет, просто у меня друг был поэтом.
   – Передавайте привет своему другу.
   – Непременно. Тем более, что он никогда не видел сирень медного цвета, – и я громко хлопнул дверцей машины.
   Таксист не обманул меня. Зелеными усладами была усажена вся улица. Боже! Когда в последний раз я видел эти цветы? Ну, конечно. Помятые, истерзанные, они валялись у дверей Оли. И мой балкон – опустевший, мертвый без этих пахучих цветов. И крик Веры, увидевшей пустую землю в цветочных горшках. И я вновь реально ощутил прошлое. И я уже не понимал, где я. И сколько мне лет. И голова моя закружилась. Наверно, от сладкого запаха изумрудных цветов. И я, чуть шатаясь, вошел в калитку нужного мне дома. И сердце мое бешено колотилось. И мне захотелось удрать отсюда. Мне захотелось удрать от прошлого. Тем более я понятия не имел, каким оно сегодня предстанет передо мной. И я повернулся, чтобы уйти. Я струсил. И услышал за своей спиной скрип открывшейся двери. И резко оглянулся.
   – Вера, – одними губами произнес я. И зажмурил глаза. И вновь их открыл. И вновь зажмурил.
   – Не играй со мной в жмурки, Лобов! – Вера босиком стояла на пороге. И грызла сочную желтую грушу.
   Господи! Сколько прошло времени? Час? Год? Двадцать лет! Целых двадцать лет! И такое же лето. И так же пахнут цветы изумрудного цвета. И так же желтая мякоть стекает с подбородка маленькой женщины. Так похожей на шустренькую обезьянку. Вера! Неужели ты сумела остановить время, Вера. И неужели время можно остановить?
   – Ну, Лоб, ты и старик! – Вера всплеснула руками. И груша покатилась по каменному крыльцу. И остановилась у моих ног.
   – Ну ты и старикашка, Лобов. И волосы есть седые. И морщин куча, – Вера болтала, словно мы вчера с ней расстались.
   А, может быть, и вправду вчера?
   – Вера, я, между прочим, на семь лет тебя младше, если не ошибаюсь, – тактично заметил я.
   – Ошибаешься, Лоб. Ошибаешься. Ты старше меня на лет двадцать. Если не больше. Разве не так?
   И Вера подпрыгнула на месте. И вприпрыжку сбежала с крыльца. И очутилась возле меня. И приблизила свое лицо к моему.
   – Ошибаюсь, – вздохнул я. Мне ничего не оставалось делать. Как признать свои ошибки. – Я раньше думал, что люди стареют, Вера. Теперь понял, что ошибался.
   – Вера кокетливо потупила свои шоколадные глазки.
   – Стареют, Лобов. Увы. Стареют. Хотя этого так не хочется. Вот ты, например.
   – Ну, Вера. Может хватит реплик относительно моей внешности?
   – Ты стал красавцем, Лобов. И почему мужчины с возрастом только красивеют?
   – Ты меня пригласишь, Вера? – не ответил я на ее вопрос.
   – Ведь мы даже не поздоровались как следует.
   – Обнимемся, да, Лоб? – и Вера распахнула свои объятия.
   Мы крепко обнялись. И я вновь услышал этот одурманивающий запах Веры. Это уже был запах вечерних услад. Голова моя закружилась. И я чуть покачнулся. И нашел ее губы. И прошептал.
   – И поцелуемся, да, Вера?
   Вера ответила мне долгим нежным поцелуем.
 
   … Мне в ее доме было неуютно. Я не знаю, чем это объяснить. Наверно, слишком много вещей было в ее доме. И это уже были не те вещи, те нелепые безделушки, которые она тащила к нам в дом. Я даю голову на отсечение, эти вещи были не ее. И находились здесь с недавнего времени. И только цветы. Много. Тысячи разноцветных цветов, засушенных листьев и веток. Говорили, что это дом, в котором живет Вера.
   – Это твой дом, Вера? – спросил я ее.
   Вера забралась с ногами на высокий диван. И изогнулась.
   – Что ты говоришь? Ах. Дом. Да, конечно. А чей еще? Я родилась в этом доме. Здесь жили мои родители. Потом я меняла много домов. И все-таки вернулась сюда.
   – Одна? – я внимательно посмотрел в ее глаза. Но она отвела взгляд.
   – Ну, ты лучше рассказывай, Костя. Рассказывай. Хотя я и так про тебя все знаю.
   – От Кита? – спросил я как бы между прочим.
   Она вздрогнула. И вскочила с дивана.
   – Ты хочешь выпить, Лоб? Ну, в честь нашей встречи? – И она, не дожидаясь ответа, бросилась в кухню.
   – Вера! Я не пью но утрам! – кричал я ей вслед. Но безуспешно. Через минуту она появилась с бутылкой коньяка. И грохнула ее на маленький деревянный столик.
   Я покорно откупорил бутылку. Вера нервно наблюдала за моими движениями рук. И я подумал, что она по всей видимости не впервые пьет по утром.
   – Костя, – блеснула она глазками, потягивая с удовольствием из рюмочки коньяк. – Костя, а это он тебе… Ну, Кит сказал… Ну, про нас?
   Я помотал головой.
   – Кит мне ничего не сказал. И, возможно, если бы он был жив, я бы так ничего и не узнал.
   Рюмка из рук Веры выскользнула. И покатилась по гладкой поверхности столика. Оставляя за собой струю темно-коричневой жидкости.
   – Жив? Что ты мелешь, Костя? – и ее губы побелели. – Это неправда, Лоб. Скажи, что ты перепутал что-то.
   – Я ничего не перепутал, Вера, – и я поймал себя на мысли. Что с тайной радостью наблюдаю, как Вера реагирует на ужасную новость.
   – Я ничего не перепутал, Вера, – повторил я. – Ты же знаешь сама. Кит слишком любил бешеную скорость…
   – … бешеную скорость, – машинально повторила Вера. И уткнулась в ладони лицом. И руки ее задрожали.
   Я не знал, что говорить ей. Тем более я не знал ее истинного отношения к Киту. И любила ли она его вообще.
   – Вера, – и я отнял ее руки от лица. Лицо Веры было совершенно сухим. И это меня поразило. Она не плакала. Она имитировала плач.
   – Поверь, Лоб. Мне больно, – оправдывалась Вера. – Но мне кажется, я не умею долго болеть. Тем более в этом нет смысла. Ведь Кита больше нет.
   – Нет, Вера, – и мне до слез стало обидно за своего лучшего друга.
   – Когда это случилось, Костя?
   Я назвал число.
   – Восемнадцатого? – удивленно переспросила Вера. И тут же подошла к окну. И закурила. – Ну, да. Конечно. Как я сразу не сообразила. Когда еще это могло произойти, если не восемнадцатого.
   – Вы накануне встречались? – наугад сказал я.
   Вера вздрогнула.
   – Ты и это знаешь, Лобов?
   А я подумал, что нужно быть идиотом. Чтобы не догадаться.
   – Расскажи, Вера.
   Вера приблизилась ко мне. Обняла за шею. И щекой потерлась о мой небритый подбородок.
   – Зачем тебе это, Лоб. Ведь ничего не исправишь. И не вернешь. Ты меня хочешь в чем-то обвинить? Или в чем-то уличить? Но это же глупо, Лоб. Человек слишком много берет на себя.
   Когда утверждает, что повинен в смерти другого. В самоубийстве никогда не надо искать виноватых, Костя.
   Я погладил ее руку.
   – Ты все так же вкусно пахнешь, Вера. Правда, сегодня уже вечерними усладами.
   Вера отпрыгнула от меня. И вновь подошла к окну. И неожиданно рассмеялась.
   – Ты знаешь, Костя, твой отец говорил, что я пахну грудным молоком. А Кит доказывал, что я пахну осенним ветром. Ты не знаешь, почему осенним? Славные они были люди, – Вера продолжала улыбаться и смотреть куда-то вдаль, за окно. – И я их так любила. Но ведь это была не любовь, Лобов.
   – Расскажи, Вера, – настаивал я.
   – И разве мало того, что я была с ними. Была потому, что они любили меня. И делила с ними все трудности. Только потому, что они любили меня. Хотя… Смотря что называть любовью, Костя. Твой отец был просто помешан на таких особах, как я. А Кит… У Кита я была первой, Костя. И, если хочешь, научила его жизни. И ты знаешь, мне кажется, он никогда меня не любил по-настоящему. Просто навязчивая идея. Он всегда тянулся к совершенно другим женщинам. Ты же сам знаешь. Он тянулся, если хочешь, к материнской любви. А какая из меня мать? И, как ни странно, он, считавший себя воплощением независимости и свободы. Всю жизнь рвался к упряжке. Поэтому к его жизни и било миллион баб. И все как одна – похожи на Жанну. А я… Он же был поэтом, Лоб. А я – это его юность. Его первая любовь. Его первое счастье. Разве не так?
   Я не ответил. Но почему-то, как в детстве, вновь поверил Вере.
   – Он ужасно не хотел, чтобы ты узнал про нас… Очень не хотел. Я даже не могу сказать почему. По-моему, просто как-то в детстве он уберег тебя от этой правды. И потом решил скрывать всю жизнь. И всю жизнь он преследовал меня. Я не знаю, чего он добивался. Да он и сам, пожалуй, этого не знал. У него было тысячу женщин. Но я для него всегда оставалась единственной. И когда я вышла замуж…
   – Ты вышла замуж? – вскрикнул я от удивления. И вновь оглядел дом. И понял откуда эти чужеродные дорогие вещи. И понял, что Вера вновь попала в точку.
   Вера рассмеялась. И налила себе коньяк. И тут же острыми зубками вцепилась в грушу.
   – А чему ты удивляешься, Лоб? Даже обидно. Ты думаешь, кто рискнет жениться на мне? А вот и нашелся такой рискованный парень.
   – И ты его, конечно, любишь, Вера? – усмехнулся я.
   – А неужели ты думаешь, Лоб, что я могу с кем-то делить ложе не любя?
   Я замахал руками.
   – Что ты, Вера! Мне и в голову не могло такое придти. Вера подбежала ко мне. И в порыве, как когда-то в юности. Крепко обняла меня за шею.
   – Мой мальчик, – зашептала она. Гладя мои седые виски.
   – Ты все такой же мальчик…
   Затем она словно опомнилась. И расцепила свои объятия. И скрылась в кухне.
   Бедный Кит. Подумал я. Всю жизнь бросался бабами. И в итоге они его доконали. Ну почему он мне ничего не рассказал? Ведь я как никто знал. И как никто понимал Веру. Наверно, потому, что был единственным, кто наблюдал ее со стороны. Но почему он ни единым словом не обмолвился о Вере? Ведь я мог уберечь его. Спасти. А что от Веры нужно спасать – я в этом уже ни сколько не сомневался.
   Вера принесла кофе. И взялась вновь за бутылку.
   – Не надо больше пить, Вера.
   Она блеснула злыми глазами. Но промолчала.
   – Я приехала к Киту, Костя. Чтобы сказать… Да, рассказать о своем замужестве. Я не хотела больше, чтобы он мне писал, звонил. Я устала от него. К тому же он мог все напортить. Ты пойми, Костя. Мне уже за сорок. Я уже свое отпорхала.
   – Ну что ты, Вера. Ты по-прежнему молода и привлекательна.
   Вера отмахнулась.
   – Ты ужасно вежлив, Лоб. Это наследственное. Но ты внимательно. Внимательно взгляни, – и она ткнула пальцем в какую-то точку на лице. – Видишь – морщинка. А вон еще. И еще.
   Вера взяла мою руку. И приложила к своему лицу. Лицо почему-то было шершавым.
   – Понял, Лоб?
   – Ничего я не понял.
   – Потому что ты можешь жить один. А я… Во всяком случае замужество дает хоть какую-то гарантию. Уверенность, что ли… И как я мог подумать, что передо мной прежняя Вера. Идиот!
   – А Кит это не понимал, – продолжала Вера. – Хотя почему-то каждый раз женился. Я встретилась с ним в скверике. И почему-то пошел дождь. И он, помню, предложил мне пробежаться босиком. До гостиницы, где я остановилась. Но я разозлилась.
   – Ты мальчишка, Кит. Когда ты повзрослеешь?
   Со злостью крикнула я ему. Но он закрыл мой рот ладонью. И поцеловал. Еще раз, еще. Он целовал, помню, как-то отчаянно. Как-то безнадежно. Словно в последний раз. Словно хотел заранее отдать все оставшиеся поцелуи мне. Я вырвалась. Я закричала:
   – Я не могу больше! Леша! Я не могу! Понимаешь, это идиотизм! Всю жизнь встречаться! Всю жизнь расставаться! Всю жизнь любить других и быть при этом вместе! Я не хочу больше так!
   – Но ведь ты меня любишь, Вера? – он посмотрел в мои глаза. Так жалобно. Так робко. И как-то по – собачьи преданно. И я не выдержала. И отвернулась.
   – Но ведь ты меня любишь, Вера? – повторил он дрожащим голосом.
   Я отрицательно помотала головой.
   – Нет, Леша. Я тебя не люблю. Надо быть слепым, чтобы ото не видеть. – И я повернулась к нему лицом. И уже выдержала взгляд.
   – Это правда, Вера? – и его голос стал тверже. Словно он что-то решил для себя. – Это правда, Вера?
   – Правда, Леша.
   – Неужели так легко можно бросать людей?
   Он уже не смотрел на меня. А смотрел куда-то вверх. На небо. Дождь уже кончился. И, помню, на небе появилась радуга.
   – Ведь даже так собак не бросают, Вера. А людей почему-то можно.
   Мне стало его ужасно жалко. Я нежно погладила его по плечу. И тоже посмотрела на небо. И заметила радугу. Не знаю почему, но я обрадовалась этому. Я захлопала в ладоши. И закричала:
   – Кит, смотри! Ну, смотри же! Какая красивая! Считай. Кит! Сколько цветов! Фиолетовый, розовый…
   Я осеклась. Его лицо было бледным. И губы дрожали. И глаза. Его черные-черные глаза были словно мертвые. И не отрываясь смотрели на радугу.
   – Загадай желание, Леша. И оно обязательно сбудется, – это было единственным. Что я могла сказать ему в утешение.
   – Я уже загадал, Вера, – и он протянул мне руку. – До свидания, Вера.
   – Поцелуемся? – предложила я. Мне хотелось сделать ему приятное. Хотя бы на прощанье.
   Мы прикоснулись друг к другу сжатыми губами. Мы поцеловались, как дети. Помню, его губы были ледяными. И мне на секунду показалось, что я целую мраморную статую.
   – Твое желание обязательно сбудется, Леша.
   Но он уже повернулся ко мне спиной. И пошел прочь. Я долго ему смотрела вслед. Очень долго. Я даже не знаю почему. Мне хотелось его запомнить. Такая хрупкая, мальчишечья фигура. И плащик совсем короткий. И такие же помятые штаны. Прямо как у тебя, Лоб. Я даже сцапала за ним шаг. Поверь, Костя, этот шаг был сделан. Но потом… Потом я вновь заметила радугу. И успокоилась. Я поверила… Почему-то поверила. Что его желание обязательно сбудется…
   – Оно сбылось, Вера, – глухо выдавил я сквозь зубы.
   В ее глазах промелькнул страх. Но тут же исчез. Она поджала губы. И стряхнула со своих залатанных джинс пепел от сигареты. И громко вздохнула. Чтобы я услышал, и услышал. И не отрываясь наблюдал за этой маленькой мартышкой. Так безумно влюбленной в жизнь. И так легко способной отнять эту жизнь у другого. Она, по-моему, этого до конца так и ни поняла. Она была способна понять только дождь, радугу, вечерние услады. А чело – век… А на человека ей было глубоко наплевать. Безмозглое развратное существо. И меня переполняла злоба. И лицо мое пере – косилось в ядовитой усмешке.
   – Ну что, Вера, – и губы мои скривились. – Ловко ты на-училась классифицировать любовь. Так, значит, навязчивая идея, говоришь, была у Кита? А как ты вообще можешь судить о любви, если понятия не имеешь, что это такое. – И я медленно стал на нее наступать. – Слышишь, твои маленькие обезьяньи мозги не способны узнать любовь. И твое маленькое обезьянье сердечко не способно почувствовать любовь.
   Вера не на шутку испугалась. И закрыла лицо руками. Я действительно был в этот момент малопривлекателен. И напоминал кровожадного палача. Я силой оторвал ее руки от лица. И Вера громко вскрикнула. Я стал трясти ее за плечи. И страшная ненависть к этой женщине проступала наружу. Но как с ней поступить – я не знал.
   И вдруг. Вдруг я почувствовал ее руки. Ее сухие прохладные руки. Скользнувшие по моей спине.
   – Ты что, Вера? – вскрикнул я.
   И увидел ее глаза. И осекся. Я не подозревал, что глаза могут быть такими. Они горели таким ярким пламенем. Что казалось вот-вот сожгут меня до пепла. И в них прочитывалось все. И страх. И желание. И любовь. И отчаяние. И, конечно, страсть. Жаркая и откровенная страсть. Способная безжалостно испепелить мое тело до тла. И на мгновенье мои руки расслабились. И она воспользовалась этим. И со всей силы притянула меня к себе. И вдруг я услышал запах, исходящий от этой женщины. Это был запах земли. Сухой, потрескавшейся земли, на которой ничто не росло. Это был запах одинокого мира. И там, среди этих сухих комков земли я увидел Кита. Он беспомощно оглядывался кругом. И не звал о помощи. И его глаза были почему-то совсем бледными. Словно навсегда потеряли свой черный цвет.
   Я встряхнул головой, словно после тяжелого сна. И со всей силы отшвырнул ее от себя. Вера не упала. Она умела сохранять равновесие, эта чертовка. Она прищурила свои глаза. И забросила руки за голову.
   – А ты, оказывается, хулиган, Лоб. И сильнющий такой, ух!
   – Когда-то ты меня научила драться, Вера.
   – Ты оказался способным учеником, Лоб. Жаль, что только не всему тебя научила.
   Я схватил ее за руку. И крепко сжал.
   – Перестань, Вера!
   Она вырвалась. Захохотала. Встряхнула своими путаными лохматыми волосами. И, как девчонка, выбежала за дверь.
   Вскоре она вернулась. И в ее руках лежала охапка изумрудных свежих цветов.
   – Какая прелесть, Лоб. Ну посмотри, какая прелесть! – И она ткнула охапку цветов в мое лицо. Я уткнулся лицом во влажные зеленые лепестки. И моя голова закружилась от пьянящего аромата. И я увидел землю, влажную, взрыхленную, богатую землю. Усыпанную цветами. И среди этих цветов места для моего друга Лешки уже не нашлось.
   – Это герань, Вера? – спросил я ее, чтобы позлить. Отлично зная название этих цветов.
   Я не ошибся. Вера обиженно надула губы. И бросила цветы на диван.
   – Эти цветы называются услады, Лобов. Вечерние услады.
   – Я не слышал о таких цветах, Вера, – вновь солгал я.
   – Слышал, Костя. Но почему-то забыл, – Вера не смотрела на меня. Веру это явно задело. – Впрочем, прошлое часто забывается. Особенно, если оно незначительно.
   Я вновь назло ей промолчал в ответ.
   – Я автор этих цветов. Я их сочинила. Вот ты бы мог такое сочинить, сочинитель?
   Я чистосердечно признался, что на такое не способен.
   Вера резко оживилась. Захлопала в ладоши. Меня часто удивляла ее внезапная смена настроения. И я ей часто в этом завидовал.
   – Вот видишь? – Вера показала мне язы. – Я гораздо талантливей тебя, Лоб! Разве не так?
   – А разве я когда-нибудь отрицал это?
   Вера обвила мою шею руками. И уткнулась остреньким носиком в мою спину.
   – Ты такой славный, Лоб.
   – И что дальше, Вера?
   – Я не Вера, Лоб.
   Я взял ее за руки. И повернулся к ней лицом.
   – А кто ты?
   – Для тебя я Вера, Лоб. И для твоего милого обаятельного отца тоже была Верой. И для… – Вера сморщила лобик. И вздохнула. Так она выражала свою печаль. – И для бедного дурачка Кита тоже была Верой…
   – Кто ты? – перебил я ее.
   – А сегодня… Сейчас… Сейчас я… Венера, – и она от неловкости закусила губу.
   Я не выдержал. И расхохотался во весь голос.
   – Вера! Ну, Вера! Уж от кого-кого, а от тебя я такого в жизни не ожидал. Я всегда считал, что вкус у тебя есть. Единственное, чем ты владела в совершенстве, так это вкусом. Но Венера! Венера превзошла все мои ожидания! Ты меня сразила наповал, Вера. Ой, простите, Венера! Мне теперь только остается застрелиться. – И я приложил палец к виску. И вновь во весь голос расхохотался.
   – Не издевайся, Лобов, – Вера вертела в руках какую-то безвкусную фарфоровую статуэтку. И не смотрела на меня. – Думаешь, я не соображаю? Но ты ведь ничего не знаешь, Лоб. Я придумываю имена, которые необходимы моим близким людям. Вам нужна была Вера. Ему… Ему нужна Венера. Я это сразу поняла.
   – Ну, – я развел руками. – Теперь я легко могу представить твоего супруга. А почему не Сюзанна? Или Корнелия? Или твой супруг астроном? И помешан на звездах? Но, если честно, имя Венера хорошо исключительно для звезд. Имена звезд не нужны людям. Имена звезд хороши только для звезд, Вера.
   – Для него я звезда, Костя, если хочешь. И он меня любит.
   – А кто тебя не любил, Вера? Назови мне его имя. И я поставлю ему памятник за стойкость.
   Вера поежилась. И поставила статуэтку на место. Под стекло низкого бежевого буфета.
   – В таком случае поставь себе памятник, Лоб. И я каждое утро к его подножью буду приносить свежие услады.
   Я, честно говоря, растерялся. И, честно говоря, не знал, что ответить.
   Вера приблизилась ко мне. И заглянула в глаза.
   – Разве не так, Костя?
   Я усмехнулся. И прошелся по комнате.
   – Я не пойму, что ты добиваешься, Вера. И разве этого можно требовать. Ты хочешь новой жертвы? Но, поверь, бешеная скорость не по мне.
   – Лоб, а зачем ты приехал, Лоб?
   Я пожал плечами. Я этого не знал сам. Вначале мне казалось, что я приехал дописать повесть. Теперь мне кажется, что я приехал просить у судьбы то. Что она мне когда-то пообещала. Но так и не смогла дать.
   Я подошел к окну. И зажег сигарету.
   – Уже темнеет, – задумчиво сказал я. И тут же повернулся к Вере. – Ты что-то сказала, Вера?
   – Зачем ты приехал, Костя? Впрочем, можешь не отвечать. Я знала… Я была уверена, что рано или поздно мы с тобой обязательно встретимся.
   – Не обязательно, Вера.
   Вера встряхнула каштановой челкой. И улыбнулась.
   – Ты мечтателен, Костя. Но не более. Когда твои мечты начинают сбываться. Ты почему-то идешь на попятную. Ты почему-то этого боишься. Хотя ты и не из пугливых.
   Я присед на корточки. И прикоснулся пальцем к дорогой индийской вазе, стоящей на полу. В ней стояли засушенные желтые цветы. И мне почему-то вспомнились наши полуразбитые глиняные горшки и вазочки. Из которых торчала разноцветная зелень, ветки и шишки.
   – Он богат, твой муж, Вера? Любит звезды. И любит вещи, – с нескрываемой грустью заключил я. Потому что сам всю жизнь был абсолютно равнодушен к вещам и домашнему уюту.
   – Одно другому не мешает, – и Вера вновь стряхнула пепел на свои залатанные джинсы. И мне показалось, что ее залатанные дырки непременно от пепла. Вера никогда не знала о существовании пепельницы.
   – Одно другому не мешает, Костя. Главное, что он любит меня. И поверь, больше звезд. И больше вещей.
   Мне были неприятны ее слова.
   – Ах, Вера, – не выдержал я. – Только не набивай себе цену. Я твою цену знав, поверь.
   – Ну так оцени, – и Вера вновь приблизилась ко мне. И в сумерках комнаты был заметен ее лихорадочный блеск глаз. Она положила руки на мои плечи. И я почувствовал ее горячее дыхание. Мне страшно хотелось обнять ее до боли. Зацеловать до смерти. Непонятная дьявольская сила влекла меня к этой женщине. И только сегодня я нашел мужество сознаться себе. Что влекла очень давно. И я всю жизнь заглушал это влечение, Своими книгами. Своими поездками. Чужими женщинами. И сейчас. Сегодня. Когда судьба через двадцать лет исполняет свое обещание. Я вновь отказываюсь от него. И сам не понимаю, чем вызвано мое ослиное упрямство. Скорее всего я хотел получить все сполна. Я ждал той же искренности чувств. И гордость моя не позволяла мне быть обманутым. И я, стиснув зубы. Аккуратно убрал Верины руки со своих плеч.