Страница:
Всё. Конец безобразной сцены.
— Шпага сломана, мушкетер, — сказал Саврасов. Его била дрожь…
Нога у Эвглены отнялась моментально. Боль была такая, что терпеть невозможно; она и не терпела — кричала, елозя по линолеуму. Силилась подняться, с ужасом ощущая, как теряет вторую ногу, теряет туловище. Все тело стремительно уплывало в боль. Сознание туманилось.
Дочь аккуратно вынула из руки матери шприц.
— Что ж ты натворила… зверенок…
Стоны превращались в тихий вой. Голос угасал.
— Три-четыре минуты, и абзац, — сказала Елена с гордостью. — Проваляется в отключке часов шесть, не меньше.
— Чем ты ее? — спросил Саврасов.
— Это называется «фармакологическое связывание». Его используют в психиатрических больницах, чтобы лишней дозы психотропов не давать. Сильное миорелаксирующее действие. Ну, то есть, расслабляющее.
— Прочитала где-то?
— Нет, Борька объяснил. Под горячий шоколад с круассанами. ( Елена пнула мать ногой.) Это, оказывается, круто.
— А дитилин — что такое?
— Курареподобное вещество. Если в мышцу — тут же судорога, потом расслабление и полное обездвиживание. Человек в сознании, а двигаться не может.
— Яд?
— Ну.
— Значит, она тебя отравить хотела?
Елена не ответила. Она задумчиво разглядывала неподвижное тело под своими ногами.
— Хочешь подняться на второй этаж? — спросила Елена.
В глазах его мелькнул страх. Маленькие искорки.
— Зачем?
— Нужна помощь.
— Какая?
— Как врача.
— А где Эва Теодоровна?
— Наверху тебя ждет.
Он поставил игру на паузу. Елена, усмехнувшись, выключила компьютер вовсе.
— Я что, не вернусь сюда? — спросил Борис Борисович, сделав вид, что пошутил.
— Ты дурак? — ответила она грубо. — Там серьезное дело, а других врачей в доме нет.
— Это по поводу Сергея?
— По поводу него тоже.
— Дала бы хоть записаться. Я почти до конца уровня дошел.
— Играть в рабочее время стыдно. Пошли, стрелок…
…Первое, что увидел гость, войдя в студию, — лежавшую на полу хозяйку дома.
Затем он увидел все остальное: Саврасова, безрукого музыканта, Сергея Лю… но главное все-таки — Саврасова.
— Ничего себе! — сказал он обалдело.
Уродец широко улыбнулся ему со своей кровати.
— А что с Эвой Теодоровной? — спросил Борис Борисович.
Елена показала шприц:
— Мама была перевозбуждена. Пришлось успокоить.
— Ничего себе… — повторил он. — Подожди… Она жива?
— Обижаешь. Живее всех живых.
— Так ты хочешь, чтобы я привел ее в чувство?
— Наоборот. Для начала помоги мне ее перетащить. Ты — за плечи, я — за ноги.
— Подожди… В каком смысле — наоборот?
— Давай, давай, не боись! — сказала Елена, наклонилась и взяла мать за лодыжки. — Раз, два, взяли.
Секунду-другую он колебался.
— Куда несем?
— Вон туда. Первая комната налево.
Он решился.
Миниатюрная Эвглена Теодоровна была вполне транспортабельна. Елена, разумеется, справилась бы и одна. Борька ей понадобился совсем, совсем для иного, однако вводить аспиранта в делотребовалось постепенно, щадя его тонкую психику.
Тело доставили в операционную, сгрузили на стол. Борис Борисович озирался. Глаза его разгорались.
— Ты уже все понял? — спросила его Елена.
— Я давно понял.
— Что?
— Твоя мать входит в структуры, которые занимаются нелегальной трансплантологией. Она поставляет товар на рынок. Я прав?
— Сообразительный, — похвалила его Елена.
Пусть думает, что хочет, улыбнулась она мысленно. Нелегальная трансплантология? Пусть. Правды все равно не узнает. Лишь бы сбежать с перепугу не захотел… или блевать не начал…
— Органы куда, на Кавказ отправляете? — показал Борис Борисович свою проницательность. — Самолетами? По моим сведениям, в Москве гораздо опаснее оперировать, засыпаться легче.
— У тебя много вопросов.
— Да, много, — сказал он с вызовом.
Елена подошла к нему вплотную, обхватила мужчину за шею и впилась губами в его пухлый чувственный рот. Поцелуй длился и длился. Когда гувернер шумно задышал через нос, Елена отпустила его.
— Да, — шепнула она ему.
— Что — да? — прошептал он в ответ.
— На твой главный вопрос — да. Я согласна стать твоей женой.
Она расстегнула ему брюки, сунула туда руку, поймала непомерно раздувшуюся плоть и засмеялась.
— Отлично, и здесь «да»! Полцарства в придачу хочешь? Мужу полагается пятьдесят процентов семейного бизнеса. Ты примерно представляешь, сколько это — пятьдесят процентов?
— Тебе еще только пятнадцать лет, — сказал он хрипло.
— Четыре месяца подождешь с формальностями? А без формальностей — хоть сейчас.
— Она даст согласие на брак? — он кивнул на Эвглену.
— Если ты мне поможешь, она на все даст согласие.
— Отпусти, а то я штаны испачкаю.
— Не отпущу. Мое.
— Зачем тебе грязный муж в грязных штанах?
— В будуаре есть душ, туалет и богатый гардероб. Я покажу. Ах, да, ты же и без меня это знаешь… скотина. Пять ночей будешь прощение вымаливать.
— Хоть всю жизнь.
— Ты меня любишь?
— Черт возьми. Конечно, да. Нет, это слишком слабое слово.
— Поклянись.
— Клянусь нашим будущим ребенком.
— Поклянись лучше своей диссертацией.
— Клянусь диссертацией…
Елена вытащила руку из его брюк, отодвинулась и сняла со стены трубку местного телефона.
— Русланчик, — сказала она, пока Борис Борисович торопливо застегивался. — Мама просила вам передать, что мы очень заняты, у нас очень срочная работа… нет, она сейчас не может оторваться, она позже с вами поговорит… да, работа долгая… просила, чтобы вы все звонки заворачивали, она потом разберется… и еще. У нас тут Борис Борисович, помогает нам. Мама подтверждает свое распоряжение насчет него. Не выпускать ни в коем случае, что бы он вам ни говорил… Да, чуть не забыла. Тут ко мне должны прийти два молодых человека, вы их не обижайте. Конечно, мама в курсе. Она вам потом сама все скажет и прикажет…
Разговор закончился.
— Вот так, Борька, — улыбнулась Елена гостю. — Руслан в курсе наших дел, мать его взяла в долю. Назад пути нет, что бы ты сейчас ни решил.
— А что решать-то?
Азарт и алчность вытеснили страх.
— На чьей ты стороне во время дворцового переворота.
— Так это дворцовый переворот?
— Как видишь.
Борис Борисович глубоко вдохнул и шумно выдохнул.
— Что надо делать? — спросил он.
Словно в холодную воду нырнул.
— А это обязательно? — в который раз спросил ассистент.
— Первым делом — обездвижить и деморализовать, — терпеливо повторила Елена. — Она сама так пациентов ломает. Ты же видел — там, в палате.
— Да уж видел.
— Обездвижить навсегда, сечешь фишку? Парализовать волю.
— Как-то это странно… работодательницу. А тебе она вообще — родная мать…
Он посмотрел на Эвглену Теодоровну, распластанную на операционном столе, и сразу отвел взгляд.
— Мать? — изумилась Елена. — ЭТО?! Протри глаза! А фотки, думаешь, кто твоей жене послал? Работодательницу ему жалко!
— Да не жалко мне. Просто…
— Что, потряхивает?
— Есть немного, — признался он. — Руки как будто чужие.
— Ничего, обвыкнешь…
На икру наложен жгут — чтобы избежать кровотечения. Операционное поле, то есть кожа на лодыжке, стерилизовано (спиртом, затем йодом и снова спиртом, чтобы снять йод). Конечность обложена стерильными простынями.
Время пилить…
Пациентка очнулась, как только Елена сделала разрез, — пришла в сознание намного раньше положенного ей срока. Застонала, шевельнулась.
— Ремни потуже, — скомандовала юная хирургиня. — Зажим, быстро. И колени держи.
Ампутировали стопу. Раздевать Эвглену Теодоровну по этому поводу не стали, только оголили ноги.
— Я же предупреждал, фармакологическое связывание — это не наркоз, — сказал Борис Борисович нервно. — Надо закись азота давать. Для начала.
— Я сказала — зафиксируй ее!
— Я в перчатках!
— Переоденешь!
— Ох, как же это все неправильно, непрофессионально, грязно…
— Цыц! Критик хренов. Еще зажим!
Женщина на столе попыталась открыть глаза. Веки не слушались, взгляд был мутен.
— Не надо… закись азота… — отчетливо прошептала она.
— З-зараза, — произнесла Елена. — Сосуды сочатся… — Затем громко: — Мама, как ты себя чувствуешь?
— Тошнит… Не надо наркоз. Делай местную анестезию.
— А выдержишь?
Эвглена Теодоровна не ответила. Грудь ее размеренно поднималась и опускалась, глаза были закрыты.
— Опять заснула, что ли? — удивилась Елена. — Ладно, местную, так местную…
Спешно обкололи ногу новокаином. Потом молча ждали. Борис Борисович заменил перчатки; руки его тряслись. Елене показалось, мало дали новокаина, — еще добавили. Потом она осторожно потянула кожу в месте будущего распила…
— Больше, больше оттягивай… — прошептала мать, не открывая глаз. — Четыре-пять сантиметров… минимум… Кожа на культе должна остаться лишней…
— Знаю.
— У нее чувствительность и так была потеряна, — сказал Борис Борисович срывающимся голосом. — Плюс новокаин. Думаю, все в порядке.
Он был сильно возбужден.
Елена зажала сосуды, вытянула и отсекла сухожилия, то же проделала с нервами. Завернула вверх мышцы — как рукав. Теперь — пилить кость. Кортикальный слой плотный, но внутри полость, там легче …
Елена счастливо улыбалась.
Когда она сняла надкостницу и опустила мышцы, Эвглена Теодоровна опять напомнила о себе:
— Не забудь… сосуды перевязать…
— Не забуду.
— А зашивай кетгутом… не жалей…
— Для матери ничего не жалко.
Операция близилась к завершению: в полость раны вводились антибиотики, зашивались мышцы и кожа.
— И трубочку поставь…
— Да что ж ты все подсказываешь?! — восстала Елена. — Не подсказывай! А то я сама не знаю, что делать!
Она оставила в ране резиновую трубочку, выведя конец наружу — чтоб избежать скопления жидкости и нагноения.
— Ну, вот и все, — буднично сообщила она.
Содрала перчатки. Аккуратно уложила отсеченную ступню в контейнер. Кивнула Борису Борисовичу:
— Накладывай повязку.
Затем отошла к окну и застыла, изучая взглядом бульвар… Ассистент некоторое время смотрел на нее — с восхищением и ужасом.
Она вытащила из-под халата мобильник и вызвала чей-то номер.
— Вадим? — сказала она в трубку. — Ну что, можете приезжать. Да, оба. Были, были затруднения, но… Устранены. Хирургическим путем, — она засмеялась. — Так что у нас день открытых дверей. Я тебя тоже…
— Кому звонила? — поинтересовался Борис Борисович, возясь с бинтами.
— Одному посреднику, которого эта медуза сдуру отшила. Скоро познакомлю.
— Елена… — позвала мать.
— Ау.
— Как же так… Елена? Как это все случилось?
— Меня зовут Эвглена, — отозвалась дочь. — Эв-гле-на.
— Который?
— Ну, такой… со слегка отталкивающей внешностью.
— Муж матери, — сказала Елена. — Мой отчим. Хороший, кстати, мужик.
— А чего он такой… неполный? Если хотели обездвижить, достаточно ногу. Ну, еще кисти.
— Мужик немножко сдвинутый, в смысле, психически. Сам себе портит конечности, их приходится ампутировать. Болезнь даже такая есть…
— Аутоапотменофилия, — кивнул Борис Борисович. — Навязчивое желание перенести ампутацию.
— Вот-вот…
Кажется, поверил. Гувернер теперь во что угодно готов был поверить: критика съехала до нуля.
Но можно ли верить ему, подумала Елена. Прагматик-то он прагматик, все сделает ради денег (ради денег моей матери) либо от страха. Либо от того и от другого в сумме. Но… Кто-то же убил мента и тетю Тому, кто-то превратил китайца в растение? Борьку надо проверить.
И проверим! Не зря же я затащила его сюда…
Сидели на материной кровати — в будуаре, ясное дело. В том самом месте, где обычно заканчивается любовь и начинается бизнес. Елена сказала после операции, что ей срочно необходимо расслабиться, а Борька намека не понял, все допытывался, когда же они возьмутся за следующего пациента. Ему было все равно, кого потрошить, хоть Сергея, хоть музыканта, лишь бы скорей, лишь бы по-настоящему, — в глазах огонь, в руках зуд, — вошел во вкус, интеллигент! Елена заявила, что смертельно устала, однако Борька снова ничего не понял, принялся выспрашивать про эту штуку с крышкой, в которую она положила отрезанный от матери кусок, и даже задал совершенно неуместный вопрос: зачем сохранять человеческие фрагменты, непригодные для целей трансплантологии, — и тогда она закрыла его рот поцелуем…
Елена уронила партнера на подушки и села на него сверху.
— Да что мы о всякой херне? — крикнула она. — Требую релакс!
— Психичка! — сказал он, притягивая ее к себе. — Будет тебе релакс, будет тебе стимуляция эндогенных [16]психотропов…
Она дала ему время разгореться и воспылать. Позволила его рукам лазить, где вздумается. Но едва лишь он попытался снять с нее футболку — вырвалась, спрыгнула на пол и полезла в туалетный столик.
— Ты чего?
— Эндогенных мало, — пояснила она, вытаскивая ящички. — Требую чего-нибудь экзогенного. [17]
— Выпивку ищешь?
— Нет, не выпивку.
— А что?
— А вот это, — показала она ампулу. — Чтобы закрепить наш союз.
Кетамин.
Борис Борисович рывком сел.
— С ума сошла? Я колоться не буду!
— Кто тебя заставляет колоться? Не надо колоться. Мама один фокус знает… — Елена достала закопченную ложку и зажигалку, — …мне однажды показала. — Надломила ампулу и заполнила ложку раствором. — Смотри…
Щелкнула зажигалкой, поднесла огонек. Жидкость быстро запузырилась.
— Сейчас все лишнее выпарится. Получим чистейшую, кристальнейшую, безупречнейшую диссоциацию сознания. Знаешь, что такое диссоциация сознания?
— Да побольше тебя. Реальные картинки смешиваются с глюками.
— В данном случае только с приятными. И никакого похмелья.
— Насчет похмелья — спорно. Я только не понимаю, зачем нам это…
— Хочу! — капризно сказала Елена. Она выключила зажигалку. На дне ложки остался белый порошок. — Подождем, пусть остынет, — она положила наркотик перед зеркалом…
И вдруг принялась раздеваться.
Отвлеклась на пару секунд, чтобы расстегнуть Борису Борисовичу брюки и рвануть на нем рубашку. Посыпались пуговицы.
— Давай, давай. Трахнемся с кайфом, вот зачем. Не боись, я пробовала.
— Пробовала? — спросил гувернер потрясенно. — Ты, девочка, даешь…
Разделись быстро. Оба. Он стоял — слегка поплывший, плохо соображающий, что делать дальше. Елена сорвала с постели одеяло:
— Ну ты, каменный! Согрей барышне ложе.
Он неловко полез на кровать. Она взяла ложку с кетамином.
— Остыла кашка? Остыла… Эй, смотри, как надо. — Макнула палец в порошок и промазала себе нос. — Вот ты и нашел свою сказочную принцессу, богатырь. Не отставай, а то улечу одна, без тебя. На!
Он медлил.
— Да бери же!
Он отвел ее руку.
Тогда Елена залезла следом на кровать, встала перед гувернером на колени (соски — точнехонько в его побледневшее лицо), сунула ему под нос ложку и нехорошо спросила:
— Проблема? Трабл?
— Ноу трабл, — попытался он улыбнуться. — Просто…
Она вдруг чихнула, успев отвернуться.
— Просто, ты трус и ханжа. Это первое. Второе — ты мне не доверяешь.
Она осторожно вернула ложку с порошком на туалетный столик, упала на спину, заложив руки за голову, и закончила мысль:
— А если не доверяешь, пошел отсюда на хер. Не ломай кайф, мудила нудный. Нудила мутный…
Молчаливая борьба между страхом и алчностью опять исказила лицо мужчины. Впрочем, длилось это лишь миг.
— Хорошо, — решился он. — Отравимся вместе.
Храбрился, чудак.
— Сиди, я все сделаю, — произнесла Елена с нежностью.
Она самолично обработала его ноздри порошком — чтоб наверняка и без сюрпризов.
Результата ждали, взявшись за руки. Спустя несколько минут Борис Борисович внезапно замер — с опущенными веками. Тут же раскрыл — нет, распахнул глаза и с изумлением оповестил окружающий его мир:
— Я не понимаю! А где прямые углы?
Зрачки в его глазах играли, выплясывая бешеный танец.
— Фантастика! — прошептал он. — Радуга — во всю глубину!
Это был «приход»…
Устала. Так мало сделано, столько еще предстоит, а уже устала… Кусок дерьма, уткнувшийся ей в живот, восторженно изрек:
— Влагалище — это мировой океан! И наоборот! Ух, ты! Если падать, то в бесконечность! Марианская впадина…
— Я держу тебя, — отозвалась Елена и зевнула.
— Спасибо, леди. Солнечные блики играют на «барашках» волн. Какие очаровательные бирюзовые кудряшки! Я так и знал, что ты красишься. Надо быстрее. Осторожно, Ленка, двери комкаются. Придержи створки.
— Мои двери открыты только для тебя.
— Ух, ты! Урология — моя слабость. Тайная любовь. Урология — это катетеризация всей страны! Ленин сказал!
Она оторвала от себя Бориса Борисыча и уложила его, не обращая ровно никакого внимания на стоящий колом член. Наступало то, ради чего вся эта интрига с кетамином была затеяна.
Допрос под «дурью».
Проверочка…
Кетамин развязывает языки, вызывает неконтролируемое словоизвержение. И если направить речевое возбуждение в нужную сторону, встроившись в чужие глюки, можно узнать все, что человек скрывает. Впрочем, если ты сам в этот момент под действием наркотика, то ничего из речей своего партнера не запомнишь. Вот почему Елена организовала подлый обман. Вовсе не выпаренным кетамином она намазала себе ноздри, а простой содой, которую заблаговременно насыпала в пудреницу возле зеркала. Макнула в ложку средний палец, а в нос сунула указательный. Древняя детская «наколка». Борис Борисыч, к счастью, попался.
— Полетели, — сказала она.
— Куда? — с готовностью дернулся он.
Она взяла его руку в свою.
— Держись за меня.
— Летим синхронно?
— Само собой… Москву видишь?
— Где? Подожди… О! Какая палитра, какие мазки.
— Давай на улицу Амундсена.
— А где это?
— Что, никогда не был?
— Там наши враги? Мой меч к твоим услугам, — гувернер взялся свободною рукою за член. — Смотри, я прокалываю галактику… планета за планетой… ты сними доспехи, это, право, лишнее…
Он принялся ожесточенно онанировать. Елена, скривившись, прикрыла его куском простыни.
— Пространство искажается, Борька. Летим к тебе домой. Надо срочно забрать то, что ты прячешь.
Он ахнул.
— Опять искажается?
— Комкается.
— Я прячу их не дома, я закопал это в горшок с пальмой.
— Пальма, которая в гостиной?
— Там.
— Тогда летим в гостиную.
— Сквозь стены?
— Прорубайся мечом.
— Ура!
— Если окропить землю в кадке твоим семенем, тайник даст побеги.
— Даст побеги? — мужчина вдруг поежился. Даже прекратил на некоторое время двигать под одеялом рукой. — Нельзя! Виктор Антоныч запретил мне делать новые копии ключей.
«Виктор Антоныч»? Елена напряглась.
— А мы ему не скажем. Как он узнает?
— А как он узнал про дачу под Саратовом?! — Борис Борисович сильно разволновался. — А про ваш милый особнячок?! Про подвал, где вы держите ваше чудовище…
— Чего-чего? — Елена остолбенела.
Вот это было круто. Ох, как круто!
Времени оставалось немного, минут пять-восемь. Пора было браться за дело всерьез.
— Борька, ты вырастаешь. Ты колоссален, как Гулливер в стране лилипутов. Ты раздавишь любое чудовище, — сказала Елена, чтобы человек успокоился; и тот успокоился. — Твоя башня выше Останкинской, но мой океан поглощает ее, — она уселась на него верхом, поглаживая тряпичный холм перед собой. — Мы с тобой — одно целое, у нас одна голова и один мозг. Мы закрываем солнце, и наступает ночь. В доме все спят…
…Когда, уже на исходе дозы, Борис Борисович бурно кончил под простыней, картина его предательства в целом была ясна.
Как по заказу. Елена даже вздрогнула, услышав в своей мобиле его голос.
— У тебя с кишечником все в порядке? — энергично спросил он.
— А что?
— При пониженной кислотности бывают запоры, особенно у девочек. У тебя ведь пониженная кислотность?
— Запоры бывают и при пониженной, и при повышенной кислотности, — ровным голосом ответила Елена. — И у мальчиков тоже.
— Ну да, ну да. Я же не врач, это вы там врачи… А понос тебя пока не беспокоит?
— Почему «пока»?
— Ураганный стресс часто сопровождается непроизвольной дефекацией. Называется «медвежья болезнь».
— А-а, понятно. Подождите, трусики проверю… Нет, чистые.
Неживой деланно засмеялся. Елена добавила:
— Понос еще бывает словесный. У людей, которым нечего сказать.
Теперь он засмеялся по-настоящему:
— О, хорошая шутка! Но я ведь тоже хорошо пошутил, правда?
— Правда.
— Нет, правда — правда?
— Обалдено пошутили.
— Тут новый заказ наклюнулся, а твоя мать не берет трубку, — сказал Неживой без перехода.
— Мама сейчас не может говорить.
— Ну ты же взрослая, сама справишься.
— С чем?
— Да хотя бы с этим разговором. Новый заказ — это огромный объем, таких объемов, девочки, у вас еще не было. А также новый посредник. И все это крайне срочно, потому что спецрейс вот-вот улетит в Великобританию.
— Вы посылаете «игрушки» самолетом?
— Разумеется. С дипломатической почтой.
Елена помолчала.
— Давайте не по телефону, — предложила она.
Он изумился:
— Что, кто-то прослушивает? Так это я сам и слушаю. Мобильные телефоны — лучшие друзья контрразведки. А капитализм, к вашему сведению, это контрразведка плюс мобилизация всей страны. Мобилизация — значит покупка населением мобильных телефонов. Ленин сказал!
Елена сглотнула и непроизвольно посмотрела на слабо шевелящегося гувернера. Ленин, блин, ему сказал… Совпадение? Случайно ли Неживой позвонил ИМЕННО СЕЙЧАС?!
На эту тему не хотелось думать, особенно после того, что выдал под кайфом Борис Борисович. Особенно если вспомнить, какой рыбак наживил пухлого аспиранта на свой крючок.
— Кстати, я хороший человек? — вдруг спросил собеседник — с живейшим интересом.
Ну и вопрос!
Может ли Неживой спрашивать с живейшим интересом? Еще как может! И попробуй ему не ответь…
— Так я хороший человек? — повторил он нетерпеливо.
— Хороший, — выдавила Елена.
— Ответ правильный… Мой посредник явится за первой порцией заказов сегодня, ближе к вечеру. Предварительно позвонит, скажет, от меня. Значит, ты сейчас берешь бумажку и ручку — или включаешь в телефоне диктофон, как угодно, — и записываешь… Не молчи. Готова?
— Готова.
— Список заказов такой…
Вообще, сколько всего навалилось — разом и скопом… Мать спятила, это определенно. Повар со своими «жучками» — то ли компромат копил, то ли готовил товар на продажу. Борис Борисович исправно «стучал» Неживому …
Да, да и да! Теми гнусностями, которые натворил в последние дни «гувернер», управлял ни кто иной, как Виктор Антонович, полковник чего-то там секретного-специального. Подробности Елена не смогла вытащить из одурманенного мозга, но главное поняла: ее домашний учитель плясал на ниточках этого жуткого мужика. Скорее всего, не по своей воле, но разве от этого легче? Борис Борисович оказался марионеткой. Куклой с холеными ногтями. Жадным трусом… Причем, он ведь не только «стучал» Неживому, все не так примитивно! Умудрился изготовить копии ключей от Нулевого этажа, и когда темный полковник дал ему отмашку — воспользовался этими ключами. Пробрался ночью к подвалу и выпустил на волю то поганое животное, которое длит там свои дни. Выпустил — потом впустил обратно и запер дверь, как было. Один раз, второй… Ни мать, ни Елена и помыслить не могли, что такое возможно…
«Монстр из подвала», как выразился Борис Борисович. Название для культового ужастика.
Теперь ясно, кто шалил в доме по ночам. Хорошо хоть обошлось всего двумя трупами… вернее, тремя, если приплюсовать Сергея Лю; а его мы с удовольствием приплюсуем.
Где же Вадим?
Блин!.. Возбуждение от блистательной победы куда-то подевалось. Накатившее отчаяние оказалось совсем не тем призом, на который Елена вправе была рассчитывать…
Он пришел со своим компаньоном, со Стрептоцидом. Кликуха такая. Елена этого парня раньше не видела, зато много о нем слышала. Впрочем, сначала гостей тормознули на входе: Руслан позвонил, доложил об их прибытии, и тогда Елена, очнувшись от тяжелых дум, поспешила к матери в палату. Мать еще не до конца отошла от шока, но связно мыслить и разговаривать могла.
— Шпага сломана, мушкетер, — сказал Саврасов. Его била дрожь…
Нога у Эвглены отнялась моментально. Боль была такая, что терпеть невозможно; она и не терпела — кричала, елозя по линолеуму. Силилась подняться, с ужасом ощущая, как теряет вторую ногу, теряет туловище. Все тело стремительно уплывало в боль. Сознание туманилось.
Дочь аккуратно вынула из руки матери шприц.
— Что ж ты натворила… зверенок…
Стоны превращались в тихий вой. Голос угасал.
— Три-четыре минуты, и абзац, — сказала Елена с гордостью. — Проваляется в отключке часов шесть, не меньше.
— Чем ты ее? — спросил Саврасов.
— Это называется «фармакологическое связывание». Его используют в психиатрических больницах, чтобы лишней дозы психотропов не давать. Сильное миорелаксирующее действие. Ну, то есть, расслабляющее.
— Прочитала где-то?
— Нет, Борька объяснил. Под горячий шоколад с круассанами. ( Елена пнула мать ногой.) Это, оказывается, круто.
— А дитилин — что такое?
— Курареподобное вещество. Если в мышцу — тут же судорога, потом расслабление и полное обездвиживание. Человек в сознании, а двигаться не может.
— Яд?
— Ну.
— Значит, она тебя отравить хотела?
Елена не ответила. Она задумчиво разглядывала неподвижное тело под своими ногами.
54.
Гувернер находился в своей комнате: покинуть особняк ему сегодня не позволили. Когда Елена вошла, он играл на компьютере во что-то кровавое, орущее, отвратительно-яркое.— Хочешь подняться на второй этаж? — спросила Елена.
В глазах его мелькнул страх. Маленькие искорки.
— Зачем?
— Нужна помощь.
— Какая?
— Как врача.
— А где Эва Теодоровна?
— Наверху тебя ждет.
Он поставил игру на паузу. Елена, усмехнувшись, выключила компьютер вовсе.
— Я что, не вернусь сюда? — спросил Борис Борисович, сделав вид, что пошутил.
— Ты дурак? — ответила она грубо. — Там серьезное дело, а других врачей в доме нет.
— Это по поводу Сергея?
— По поводу него тоже.
— Дала бы хоть записаться. Я почти до конца уровня дошел.
— Играть в рабочее время стыдно. Пошли, стрелок…
…Первое, что увидел гость, войдя в студию, — лежавшую на полу хозяйку дома.
Затем он увидел все остальное: Саврасова, безрукого музыканта, Сергея Лю… но главное все-таки — Саврасова.
— Ничего себе! — сказал он обалдело.
Уродец широко улыбнулся ему со своей кровати.
— А что с Эвой Теодоровной? — спросил Борис Борисович.
Елена показала шприц:
— Мама была перевозбуждена. Пришлось успокоить.
— Ничего себе… — повторил он. — Подожди… Она жива?
— Обижаешь. Живее всех живых.
— Так ты хочешь, чтобы я привел ее в чувство?
— Наоборот. Для начала помоги мне ее перетащить. Ты — за плечи, я — за ноги.
— Подожди… В каком смысле — наоборот?
— Давай, давай, не боись! — сказала Елена, наклонилась и взяла мать за лодыжки. — Раз, два, взяли.
Секунду-другую он колебался.
— Куда несем?
— Вон туда. Первая комната налево.
Он решился.
Миниатюрная Эвглена Теодоровна была вполне транспортабельна. Елена, разумеется, справилась бы и одна. Борька ей понадобился совсем, совсем для иного, однако вводить аспиранта в делотребовалось постепенно, щадя его тонкую психику.
Тело доставили в операционную, сгрузили на стол. Борис Борисович озирался. Глаза его разгорались.
— Ты уже все понял? — спросила его Елена.
— Я давно понял.
— Что?
— Твоя мать входит в структуры, которые занимаются нелегальной трансплантологией. Она поставляет товар на рынок. Я прав?
— Сообразительный, — похвалила его Елена.
Пусть думает, что хочет, улыбнулась она мысленно. Нелегальная трансплантология? Пусть. Правды все равно не узнает. Лишь бы сбежать с перепугу не захотел… или блевать не начал…
— Органы куда, на Кавказ отправляете? — показал Борис Борисович свою проницательность. — Самолетами? По моим сведениям, в Москве гораздо опаснее оперировать, засыпаться легче.
— У тебя много вопросов.
— Да, много, — сказал он с вызовом.
Елена подошла к нему вплотную, обхватила мужчину за шею и впилась губами в его пухлый чувственный рот. Поцелуй длился и длился. Когда гувернер шумно задышал через нос, Елена отпустила его.
— Да, — шепнула она ему.
— Что — да? — прошептал он в ответ.
— На твой главный вопрос — да. Я согласна стать твоей женой.
Она расстегнула ему брюки, сунула туда руку, поймала непомерно раздувшуюся плоть и засмеялась.
— Отлично, и здесь «да»! Полцарства в придачу хочешь? Мужу полагается пятьдесят процентов семейного бизнеса. Ты примерно представляешь, сколько это — пятьдесят процентов?
— Тебе еще только пятнадцать лет, — сказал он хрипло.
— Четыре месяца подождешь с формальностями? А без формальностей — хоть сейчас.
— Она даст согласие на брак? — он кивнул на Эвглену.
— Если ты мне поможешь, она на все даст согласие.
— Отпусти, а то я штаны испачкаю.
— Не отпущу. Мое.
— Зачем тебе грязный муж в грязных штанах?
— В будуаре есть душ, туалет и богатый гардероб. Я покажу. Ах, да, ты же и без меня это знаешь… скотина. Пять ночей будешь прощение вымаливать.
— Хоть всю жизнь.
— Ты меня любишь?
— Черт возьми. Конечно, да. Нет, это слишком слабое слово.
— Поклянись.
— Клянусь нашим будущим ребенком.
— Поклянись лучше своей диссертацией.
— Клянусь диссертацией…
Елена вытащила руку из его брюк, отодвинулась и сняла со стены трубку местного телефона.
— Русланчик, — сказала она, пока Борис Борисович торопливо застегивался. — Мама просила вам передать, что мы очень заняты, у нас очень срочная работа… нет, она сейчас не может оторваться, она позже с вами поговорит… да, работа долгая… просила, чтобы вы все звонки заворачивали, она потом разберется… и еще. У нас тут Борис Борисович, помогает нам. Мама подтверждает свое распоряжение насчет него. Не выпускать ни в коем случае, что бы он вам ни говорил… Да, чуть не забыла. Тут ко мне должны прийти два молодых человека, вы их не обижайте. Конечно, мама в курсе. Она вам потом сама все скажет и прикажет…
Разговор закончился.
— Вот так, Борька, — улыбнулась Елена гостю. — Руслан в курсе наших дел, мать его взяла в долю. Назад пути нет, что бы ты сейчас ни решил.
— А что решать-то?
Азарт и алчность вытеснили страх.
— На чьей ты стороне во время дворцового переворота.
— Так это дворцовый переворот?
— Как видишь.
Борис Борисович глубоко вдохнул и шумно выдохнул.
— Что надо делать? — спросил он.
Словно в холодную воду нырнул.
55.
Инструменты лежали в сухожаром шкафу — еще с ночи. Как в термостате. Елена перед сном выключила обработку, но биксы не вынула. И вот теперь ими занимался Борис Борисович: вынимал, осматривал, раскладывал… Гувернер выполнял функции ассистента; впрочем, ни на что другое он пока не годился, нервничал слишком. А Елена сегодня была главной в операционной. Впервые в карьере.— А это обязательно? — в который раз спросил ассистент.
— Первым делом — обездвижить и деморализовать, — терпеливо повторила Елена. — Она сама так пациентов ломает. Ты же видел — там, в палате.
— Да уж видел.
— Обездвижить навсегда, сечешь фишку? Парализовать волю.
— Как-то это странно… работодательницу. А тебе она вообще — родная мать…
Он посмотрел на Эвглену Теодоровну, распластанную на операционном столе, и сразу отвел взгляд.
— Мать? — изумилась Елена. — ЭТО?! Протри глаза! А фотки, думаешь, кто твоей жене послал? Работодательницу ему жалко!
— Да не жалко мне. Просто…
— Что, потряхивает?
— Есть немного, — признался он. — Руки как будто чужие.
— Ничего, обвыкнешь…
* * *
…Лампы давно разогрелись, халаты и стерильные перчатки были надеты.На икру наложен жгут — чтобы избежать кровотечения. Операционное поле, то есть кожа на лодыжке, стерилизовано (спиртом, затем йодом и снова спиртом, чтобы снять йод). Конечность обложена стерильными простынями.
Время пилить…
Пациентка очнулась, как только Елена сделала разрез, — пришла в сознание намного раньше положенного ей срока. Застонала, шевельнулась.
— Ремни потуже, — скомандовала юная хирургиня. — Зажим, быстро. И колени держи.
Ампутировали стопу. Раздевать Эвглену Теодоровну по этому поводу не стали, только оголили ноги.
— Я же предупреждал, фармакологическое связывание — это не наркоз, — сказал Борис Борисович нервно. — Надо закись азота давать. Для начала.
— Я сказала — зафиксируй ее!
— Я в перчатках!
— Переоденешь!
— Ох, как же это все неправильно, непрофессионально, грязно…
— Цыц! Критик хренов. Еще зажим!
Женщина на столе попыталась открыть глаза. Веки не слушались, взгляд был мутен.
— Не надо… закись азота… — отчетливо прошептала она.
— З-зараза, — произнесла Елена. — Сосуды сочатся… — Затем громко: — Мама, как ты себя чувствуешь?
— Тошнит… Не надо наркоз. Делай местную анестезию.
— А выдержишь?
Эвглена Теодоровна не ответила. Грудь ее размеренно поднималась и опускалась, глаза были закрыты.
— Опять заснула, что ли? — удивилась Елена. — Ладно, местную, так местную…
Спешно обкололи ногу новокаином. Потом молча ждали. Борис Борисович заменил перчатки; руки его тряслись. Елене показалось, мало дали новокаина, — еще добавили. Потом она осторожно потянула кожу в месте будущего распила…
— Больше, больше оттягивай… — прошептала мать, не открывая глаз. — Четыре-пять сантиметров… минимум… Кожа на культе должна остаться лишней…
— Знаю.
— У нее чувствительность и так была потеряна, — сказал Борис Борисович срывающимся голосом. — Плюс новокаин. Думаю, все в порядке.
Он был сильно возбужден.
Елена зажала сосуды, вытянула и отсекла сухожилия, то же проделала с нервами. Завернула вверх мышцы — как рукав. Теперь — пилить кость. Кортикальный слой плотный, но внутри полость, там легче …
Елена счастливо улыбалась.
Когда она сняла надкостницу и опустила мышцы, Эвглена Теодоровна опять напомнила о себе:
— Не забудь… сосуды перевязать…
— Не забуду.
— А зашивай кетгутом… не жалей…
— Для матери ничего не жалко.
Операция близилась к завершению: в полость раны вводились антибиотики, зашивались мышцы и кожа.
— И трубочку поставь…
— Да что ж ты все подсказываешь?! — восстала Елена. — Не подсказывай! А то я сама не знаю, что делать!
Она оставила в ране резиновую трубочку, выведя конец наружу — чтоб избежать скопления жидкости и нагноения.
— Ну, вот и все, — буднично сообщила она.
Содрала перчатки. Аккуратно уложила отсеченную ступню в контейнер. Кивнула Борису Борисовичу:
— Накладывай повязку.
Затем отошла к окну и застыла, изучая взглядом бульвар… Ассистент некоторое время смотрел на нее — с восхищением и ужасом.
Она вытащила из-под халата мобильник и вызвала чей-то номер.
— Вадим? — сказала она в трубку. — Ну что, можете приезжать. Да, оба. Были, были затруднения, но… Устранены. Хирургическим путем, — она засмеялась. — Так что у нас день открытых дверей. Я тебя тоже…
— Кому звонила? — поинтересовался Борис Борисович, возясь с бинтами.
— Одному посреднику, которого эта медуза сдуру отшила. Скоро познакомлю.
— Елена… — позвала мать.
— Ау.
— Как же так… Елена? Как это все случилось?
— Меня зовут Эвглена, — отозвалась дочь. — Эв-гле-на.
56.
— Что это за человек — там, в палате? — спросил Борис Борисович.— Который?
— Ну, такой… со слегка отталкивающей внешностью.
— Муж матери, — сказала Елена. — Мой отчим. Хороший, кстати, мужик.
— А чего он такой… неполный? Если хотели обездвижить, достаточно ногу. Ну, еще кисти.
— Мужик немножко сдвинутый, в смысле, психически. Сам себе портит конечности, их приходится ампутировать. Болезнь даже такая есть…
— Аутоапотменофилия, — кивнул Борис Борисович. — Навязчивое желание перенести ампутацию.
— Вот-вот…
Кажется, поверил. Гувернер теперь во что угодно готов был поверить: критика съехала до нуля.
Но можно ли верить ему, подумала Елена. Прагматик-то он прагматик, все сделает ради денег (ради денег моей матери) либо от страха. Либо от того и от другого в сумме. Но… Кто-то же убил мента и тетю Тому, кто-то превратил китайца в растение? Борьку надо проверить.
И проверим! Не зря же я затащила его сюда…
Сидели на материной кровати — в будуаре, ясное дело. В том самом месте, где обычно заканчивается любовь и начинается бизнес. Елена сказала после операции, что ей срочно необходимо расслабиться, а Борька намека не понял, все допытывался, когда же они возьмутся за следующего пациента. Ему было все равно, кого потрошить, хоть Сергея, хоть музыканта, лишь бы скорей, лишь бы по-настоящему, — в глазах огонь, в руках зуд, — вошел во вкус, интеллигент! Елена заявила, что смертельно устала, однако Борька снова ничего не понял, принялся выспрашивать про эту штуку с крышкой, в которую она положила отрезанный от матери кусок, и даже задал совершенно неуместный вопрос: зачем сохранять человеческие фрагменты, непригодные для целей трансплантологии, — и тогда она закрыла его рот поцелуем…
Елена уронила партнера на подушки и села на него сверху.
— Да что мы о всякой херне? — крикнула она. — Требую релакс!
— Психичка! — сказал он, притягивая ее к себе. — Будет тебе релакс, будет тебе стимуляция эндогенных [16]психотропов…
Она дала ему время разгореться и воспылать. Позволила его рукам лазить, где вздумается. Но едва лишь он попытался снять с нее футболку — вырвалась, спрыгнула на пол и полезла в туалетный столик.
— Ты чего?
— Эндогенных мало, — пояснила она, вытаскивая ящички. — Требую чего-нибудь экзогенного. [17]
— Выпивку ищешь?
— Нет, не выпивку.
— А что?
— А вот это, — показала она ампулу. — Чтобы закрепить наш союз.
Кетамин.
Борис Борисович рывком сел.
— С ума сошла? Я колоться не буду!
— Кто тебя заставляет колоться? Не надо колоться. Мама один фокус знает… — Елена достала закопченную ложку и зажигалку, — …мне однажды показала. — Надломила ампулу и заполнила ложку раствором. — Смотри…
Щелкнула зажигалкой, поднесла огонек. Жидкость быстро запузырилась.
— Сейчас все лишнее выпарится. Получим чистейшую, кристальнейшую, безупречнейшую диссоциацию сознания. Знаешь, что такое диссоциация сознания?
— Да побольше тебя. Реальные картинки смешиваются с глюками.
— В данном случае только с приятными. И никакого похмелья.
— Насчет похмелья — спорно. Я только не понимаю, зачем нам это…
— Хочу! — капризно сказала Елена. Она выключила зажигалку. На дне ложки остался белый порошок. — Подождем, пусть остынет, — она положила наркотик перед зеркалом…
И вдруг принялась раздеваться.
Отвлеклась на пару секунд, чтобы расстегнуть Борису Борисовичу брюки и рвануть на нем рубашку. Посыпались пуговицы.
— Давай, давай. Трахнемся с кайфом, вот зачем. Не боись, я пробовала.
— Пробовала? — спросил гувернер потрясенно. — Ты, девочка, даешь…
Разделись быстро. Оба. Он стоял — слегка поплывший, плохо соображающий, что делать дальше. Елена сорвала с постели одеяло:
— Ну ты, каменный! Согрей барышне ложе.
Он неловко полез на кровать. Она взяла ложку с кетамином.
— Остыла кашка? Остыла… Эй, смотри, как надо. — Макнула палец в порошок и промазала себе нос. — Вот ты и нашел свою сказочную принцессу, богатырь. Не отставай, а то улечу одна, без тебя. На!
Он медлил.
— Да бери же!
Он отвел ее руку.
Тогда Елена залезла следом на кровать, встала перед гувернером на колени (соски — точнехонько в его побледневшее лицо), сунула ему под нос ложку и нехорошо спросила:
— Проблема? Трабл?
— Ноу трабл, — попытался он улыбнуться. — Просто…
Она вдруг чихнула, успев отвернуться.
— Просто, ты трус и ханжа. Это первое. Второе — ты мне не доверяешь.
Она осторожно вернула ложку с порошком на туалетный столик, упала на спину, заложив руки за голову, и закончила мысль:
— А если не доверяешь, пошел отсюда на хер. Не ломай кайф, мудила нудный. Нудила мутный…
Молчаливая борьба между страхом и алчностью опять исказила лицо мужчины. Впрочем, длилось это лишь миг.
— Хорошо, — решился он. — Отравимся вместе.
Храбрился, чудак.
— Сиди, я все сделаю, — произнесла Елена с нежностью.
Она самолично обработала его ноздри порошком — чтоб наверняка и без сюрпризов.
Результата ждали, взявшись за руки. Спустя несколько минут Борис Борисович внезапно замер — с опущенными веками. Тут же раскрыл — нет, распахнул глаза и с изумлением оповестил окружающий его мир:
— Я не понимаю! А где прямые углы?
Зрачки в его глазах играли, выплясывая бешеный танец.
— Фантастика! — прошептал он. — Радуга — во всю глубину!
Это был «приход»…
* * *
Елена села по-турецки, поджав ноги, и натянула на плечи одеяло.Устала. Так мало сделано, столько еще предстоит, а уже устала… Кусок дерьма, уткнувшийся ей в живот, восторженно изрек:
— Влагалище — это мировой океан! И наоборот! Ух, ты! Если падать, то в бесконечность! Марианская впадина…
— Я держу тебя, — отозвалась Елена и зевнула.
— Спасибо, леди. Солнечные блики играют на «барашках» волн. Какие очаровательные бирюзовые кудряшки! Я так и знал, что ты красишься. Надо быстрее. Осторожно, Ленка, двери комкаются. Придержи створки.
— Мои двери открыты только для тебя.
— Ух, ты! Урология — моя слабость. Тайная любовь. Урология — это катетеризация всей страны! Ленин сказал!
Она оторвала от себя Бориса Борисыча и уложила его, не обращая ровно никакого внимания на стоящий колом член. Наступало то, ради чего вся эта интрига с кетамином была затеяна.
Допрос под «дурью».
Проверочка…
Кетамин развязывает языки, вызывает неконтролируемое словоизвержение. И если направить речевое возбуждение в нужную сторону, встроившись в чужие глюки, можно узнать все, что человек скрывает. Впрочем, если ты сам в этот момент под действием наркотика, то ничего из речей своего партнера не запомнишь. Вот почему Елена организовала подлый обман. Вовсе не выпаренным кетамином она намазала себе ноздри, а простой содой, которую заблаговременно насыпала в пудреницу возле зеркала. Макнула в ложку средний палец, а в нос сунула указательный. Древняя детская «наколка». Борис Борисыч, к счастью, попался.
— Полетели, — сказала она.
— Куда? — с готовностью дернулся он.
Она взяла его руку в свою.
— Держись за меня.
— Летим синхронно?
— Само собой… Москву видишь?
— Где? Подожди… О! Какая палитра, какие мазки.
— Давай на улицу Амундсена.
— А где это?
— Что, никогда не был?
— Там наши враги? Мой меч к твоим услугам, — гувернер взялся свободною рукою за член. — Смотри, я прокалываю галактику… планета за планетой… ты сними доспехи, это, право, лишнее…
Он принялся ожесточенно онанировать. Елена, скривившись, прикрыла его куском простыни.
— Пространство искажается, Борька. Летим к тебе домой. Надо срочно забрать то, что ты прячешь.
Он ахнул.
— Опять искажается?
— Комкается.
— Я прячу их не дома, я закопал это в горшок с пальмой.
— Пальма, которая в гостиной?
— Там.
— Тогда летим в гостиную.
— Сквозь стены?
— Прорубайся мечом.
— Ура!
— Если окропить землю в кадке твоим семенем, тайник даст побеги.
— Даст побеги? — мужчина вдруг поежился. Даже прекратил на некоторое время двигать под одеялом рукой. — Нельзя! Виктор Антоныч запретил мне делать новые копии ключей.
«Виктор Антоныч»? Елена напряглась.
— А мы ему не скажем. Как он узнает?
— А как он узнал про дачу под Саратовом?! — Борис Борисович сильно разволновался. — А про ваш милый особнячок?! Про подвал, где вы держите ваше чудовище…
— Чего-чего? — Елена остолбенела.
Вот это было круто. Ох, как круто!
Времени оставалось немного, минут пять-восемь. Пора было браться за дело всерьез.
— Борька, ты вырастаешь. Ты колоссален, как Гулливер в стране лилипутов. Ты раздавишь любое чудовище, — сказала Елена, чтобы человек успокоился; и тот успокоился. — Твоя башня выше Останкинской, но мой океан поглощает ее, — она уселась на него верхом, поглаживая тряпичный холм перед собой. — Мы с тобой — одно целое, у нас одна голова и один мозг. Мы закрываем солнце, и наступает ночь. В доме все спят…
…Когда, уже на исходе дозы, Борис Борисович бурно кончил под простыней, картина его предательства в целом была ясна.
57.
Едва Елена оделась, позвонил Виктор Антонович Неживой.Как по заказу. Елена даже вздрогнула, услышав в своей мобиле его голос.
— У тебя с кишечником все в порядке? — энергично спросил он.
— А что?
— При пониженной кислотности бывают запоры, особенно у девочек. У тебя ведь пониженная кислотность?
— Запоры бывают и при пониженной, и при повышенной кислотности, — ровным голосом ответила Елена. — И у мальчиков тоже.
— Ну да, ну да. Я же не врач, это вы там врачи… А понос тебя пока не беспокоит?
— Почему «пока»?
— Ураганный стресс часто сопровождается непроизвольной дефекацией. Называется «медвежья болезнь».
— А-а, понятно. Подождите, трусики проверю… Нет, чистые.
Неживой деланно засмеялся. Елена добавила:
— Понос еще бывает словесный. У людей, которым нечего сказать.
Теперь он засмеялся по-настоящему:
— О, хорошая шутка! Но я ведь тоже хорошо пошутил, правда?
— Правда.
— Нет, правда — правда?
— Обалдено пошутили.
— Тут новый заказ наклюнулся, а твоя мать не берет трубку, — сказал Неживой без перехода.
— Мама сейчас не может говорить.
— Ну ты же взрослая, сама справишься.
— С чем?
— Да хотя бы с этим разговором. Новый заказ — это огромный объем, таких объемов, девочки, у вас еще не было. А также новый посредник. И все это крайне срочно, потому что спецрейс вот-вот улетит в Великобританию.
— Вы посылаете «игрушки» самолетом?
— Разумеется. С дипломатической почтой.
Елена помолчала.
— Давайте не по телефону, — предложила она.
Он изумился:
— Что, кто-то прослушивает? Так это я сам и слушаю. Мобильные телефоны — лучшие друзья контрразведки. А капитализм, к вашему сведению, это контрразведка плюс мобилизация всей страны. Мобилизация — значит покупка населением мобильных телефонов. Ленин сказал!
Елена сглотнула и непроизвольно посмотрела на слабо шевелящегося гувернера. Ленин, блин, ему сказал… Совпадение? Случайно ли Неживой позвонил ИМЕННО СЕЙЧАС?!
На эту тему не хотелось думать, особенно после того, что выдал под кайфом Борис Борисович. Особенно если вспомнить, какой рыбак наживил пухлого аспиранта на свой крючок.
— Кстати, я хороший человек? — вдруг спросил собеседник — с живейшим интересом.
Ну и вопрос!
Может ли Неживой спрашивать с живейшим интересом? Еще как может! И попробуй ему не ответь…
— Так я хороший человек? — повторил он нетерпеливо.
— Хороший, — выдавила Елена.
— Ответ правильный… Мой посредник явится за первой порцией заказов сегодня, ближе к вечеру. Предварительно позвонит, скажет, от меня. Значит, ты сейчас берешь бумажку и ручку — или включаешь в телефоне диктофон, как угодно, — и записываешь… Не молчи. Готова?
— Готова.
— Список заказов такой…
* * *
Что же ему от нас надо, думала Елена, притиснув сжатые кулаки к разгоряченному лицу. Что за гадская интрига?Вообще, сколько всего навалилось — разом и скопом… Мать спятила, это определенно. Повар со своими «жучками» — то ли компромат копил, то ли готовил товар на продажу. Борис Борисович исправно «стучал» Неживому …
Да, да и да! Теми гнусностями, которые натворил в последние дни «гувернер», управлял ни кто иной, как Виктор Антонович, полковник чего-то там секретного-специального. Подробности Елена не смогла вытащить из одурманенного мозга, но главное поняла: ее домашний учитель плясал на ниточках этого жуткого мужика. Скорее всего, не по своей воле, но разве от этого легче? Борис Борисович оказался марионеткой. Куклой с холеными ногтями. Жадным трусом… Причем, он ведь не только «стучал» Неживому, все не так примитивно! Умудрился изготовить копии ключей от Нулевого этажа, и когда темный полковник дал ему отмашку — воспользовался этими ключами. Пробрался ночью к подвалу и выпустил на волю то поганое животное, которое длит там свои дни. Выпустил — потом впустил обратно и запер дверь, как было. Один раз, второй… Ни мать, ни Елена и помыслить не могли, что такое возможно…
«Монстр из подвала», как выразился Борис Борисович. Название для культового ужастика.
Теперь ясно, кто шалил в доме по ночам. Хорошо хоть обошлось всего двумя трупами… вернее, тремя, если приплюсовать Сергея Лю; а его мы с удовольствием приплюсуем.
Где же Вадим?
Блин!.. Возбуждение от блистательной победы куда-то подевалось. Накатившее отчаяние оказалось совсем не тем призом, на который Елена вправе была рассчитывать…
* * *
Пришел Вадим Балакирев.Он пришел со своим компаньоном, со Стрептоцидом. Кликуха такая. Елена этого парня раньше не видела, зато много о нем слышала. Впрочем, сначала гостей тормознули на входе: Руслан позвонил, доложил об их прибытии, и тогда Елена, очнувшись от тяжелых дум, поспешила к матери в палату. Мать еще не до конца отошла от шока, но связно мыслить и разговаривать могла.