Страница:
Специалист начал с визуального осмотра, в частности, снял со стен и осмотрел сзади все картины; вывернул из стен шурупы, на которых висели картины, снял вентиляционные решетки, проверил патроны обычных ламп и держатели ламп дневного света. Буквально обнюхал окна…
— Устаревшая система, — сказал он хозяйке.
— Вы о чем?
— Об оконных пакетах. ( Окна студии состояли из блоков, наполненных инертным газом, исключающих вибрацию стекол.) Лучше бы вам установить более современные — с волнистой поверхностью стекол.
— Установим…
И началось настоящее дело: гость пошел вдоль стен, манипулируя какой-то штуковиной с экранчиком. На людей, лежащих на койках, он старался, по мере возможности, не смотреть. Впрочем, сами койки вынужден был исследовать.
— Это у вас детектор электричества? — полюбопытствовал Саврасов, показывая на штуковину в руках мастера.
— Виноват?
— Ищете скрытые источники питания?
— Никак нет, — ответил тот, ни на секунду не прерываясь. — Элементы питания давно уже не ищут. Это скорее локатор. То есть работает по принципу, похожему на локацию. Любые полупроводники особым образом искажают электромагнитный сигнал, а без полупроводников, без диодов и транзисторов, как вы понимаете, ни одна микросхема не обходится.
— Саврасов, хватит болтать, — оборвала беседу Эвглена Теодоровна.
Нервничала…
«Жучки» были найдены во всех основных помещениях: в палате, в операционной и в будуаре. В палате — под шкафом с медицинским инструментом. Маленький белесый комочек — словно жвачкой по днищу шкафа мазнули. В операционной закладку приклеили прямо под столешницей, нагло и грубо. А в будуаре их было сразу две: первая — в патроне лампы, стилизованной под канделябр; вторая — над кроватью, в карнизе, на котором висел балдахин. Причем, если в канделябре — просто микрофончик, то над кроватью спрятали телекамеру…
— Кому отсюда уходила информация? — потребовала хозяйка ответ, не подумав.
— Да кому угодно, — пожал специалист плечами.
Кому угодно… Неживому? Пагоде? Господину Лю, дополнила бы список Елена… Ох, не зря Эвглена Теодоровна подсуетилась! Теперь хотя бы вражеские уши были обрезаны, пусть и не видно пока, на чьей они голове…
…По просьбе заказчицы специалист поставил датчики на окна, поднимающие тревогу, если на стекло направят луч лазера. После чего у него возник встречный вопрос: нужны ли датчики, если изнутри пойдет радиосигнал? Недостаток: система срабатывает на мобильники и, кроме того, нужно тянуть контур по всем помещениям, а это долго. Эвглена Теодоровна засомневалась. С одной стороны, на Втором этаже мобильниками не пользовались, с другой стороны, если это долгий процесс… Есть другой вариант, тут же сориентировался мастер, — поставить всюду глушилки. Быстро и дешево. Правда, эти устройства, прямо скажем, топорно работают, никакой избирательности… возможно возникнут проблемы с радиосвязью на первом этаже, — мобильники, телевизор… Но вы же все проверили, резонно заметила хозяйка. Может, пока и нет необходимости так страховаться?
Слово за вами, вежливо согласился специалист.
Прежде чем уйти, он выполнил последнее поручение заказчицы — установил телекамеру в палате. Объектив широкоугольный, типа «рыбий глаз», охватывающий все пространство комнаты. Монитор — в будуаре, там же — компьютер, на который, при желании, все записывается. Полезнейшее нововведение, выводящее свободу пациентов (и без того нулевую) прямо-таки в минусовую область…
…Пока в «студии» происходило все вышеописанное, с Эвгленой Теодоровной связался менеджер Илья. Он позвонил из школы и доложил хозяйке о том, что сумел выяснить. А выяснил он, собственно, все, что требовалось, причем, без особого труда. В службе безопасности школы вели негласные досье на каждого из учеников. Мать Елены — в лице ее доверенного сотрудника, — разумеется, была допущена к подобной информации… Подавив приступ бешенства (не при людях же!) она ненадолго уединилась в кабинете и лично позвонила директору. Школа, в которой училась Елена, входила в состав частной образовательной сети «Наше Будущее», владелец которой, сват министра образования, был одним из клиентов Эвглены Теодоровны. Так что проблем в разговоре не возникло. Директор отлично понял озабоченность матери и обещал принять незамедлительные меры…
Специалист по электронной защите получил оговоренный гонорар и удалился.
Когда обитатели больнички уже проснулись и начали отходить от наркоза, когда хозяйка распорядилась насчет обеда, когда день двигался к экватору, в гости явился Неживой Виктор Антонович…
— Возьмите меня, — потребовала женщина, жадно притягивая к себе мужчину за ремень брюк.
Эта театральная фраза прозвучала в ее устах отнюдь не пошло. Высший пилотаж.
— Без вопросов, — сказал Виктор Антонович, аккуратно снимая пиджак. — А что еще тут можно взять?
С полчаса они не разговаривали, если не считать междометий. Затем гость поискал китайскую вазу, чтобы бросить туда очередной использованный презерватив. Вазы не нашел — и положил сию драгоценность на хрустальную ладонь, стоявшую на туалетном столике и выполнявшую функцию подставки для колец.
Он прошелся по будуару, с хрустом разминая руки, — в чем был, не одеваясь. В свои сорок пять полковник был — просто на загляденье. Усевшись на кровати по-турецки, Эвглена Теодоровна следила за ним взглядом готовой к прыжку кошки. Особенно впечатлял размер гениталий гостя и, если можно так выразиться, их фасон, о чем он был прекрасно осведомлен.
— Ну что, поговорим о делах наших скорбных?
— А это обязательно? — мурлыкнула хозяйка, не торопясь выходить из образа представительницы кошачьих.
— Дуру не строй из себя, — сказал он грубо. — Тебе не идет.
Она принялась одеваться. Он остановил ее:
— Подожди. Стопы мне разомни, если не трудно.
— С нас-лаж-де-ньем! — она в момент соскочила с кровати, уложила мужчину обратно и устроилась возле его ног. Работа закипела.
— Хорошо… — сказал Неживой расслабленно. — Ты доперла наконец, кому два последних дня отправляла… хм… игрушки в виде пальцев?
— Ну… не до того было… а что, правда не Первому заму?
— Ты, моя маленькая, газет не читаешь? Телевизор не смотришь? Первый зам — из чей команды?
— Вице-президента… кажется.
— Вот здесь помн И , левее… и вот здесь… еще… еще… хорошо… а несколько месяцев назад — что случилось в семье вице-президента? Об этом разве что холодильник не вещал. Неужели не слышала?
— Вице-президент… — прошептала она. — Ну, конечно… А почему так сложно, почему не напрямую?
— Не задавай идиотских вопросов, Эвочка. Первые лица никогда не подставляются, для того и существуют преданные люди. И вообще, есть уровни, до которых тебе никогда не допрыгнуть, смирись с этим. Ну что, поняла главное?
— Я поняла, Виктор Антонович. Мое место возле параши.
— Грубишь?.. Да, вторую ногу… спасибо, маленькая… Твое место на том уровне, который тебе позволили занять.
— Вы решили меня закрыть?
— Зачем же! Твоя фирма приносит радость многим уважаемым людям. Дело, которому ты посвятила жизнь, пусть и попахивает мертвечиной, зато объединяет властную и финансовую элиты и в целом укрепляет стабильность в государстве.
Эвглена Теодоровна закончила массаж стоп и спросила:
— Кто ваш король, Виктор Антонович?
Он молча встал, взял с туалетного столика помаду и написал на экране монитора: «Служба ЗК».
Сразу стер.
— Не поняла, — честно призналась она.
— Вот и хорошо, что не поняла, — сказал он. Наличие в комнате монитора слежения наконец удостоилось его внимания. — О, новая игрушка?
На экране была видна палата. В изрядно искаженном виде, но целиком. Саврасов карабкался на унитаз, снимал бриджи… Неживой гоготнул.
— Да ты извращенка! Что решила насчет списка?
— Ка… Какого списка?
— Опять включила «дурочку»? — поморщился гость. — ВСЕГО списка. Нам нужны твои клиенты.
— Кто мне подсунул «жучков»? Вы, Виктор Антонович?
— Это вам, людям, чтобы узнать, нужно подслушать, — сказал он с гримасой, похожей на улыбку. — Мне нужно только захотеть узнать. Ты не ответила, моя сладкая.
— Я же не могу… — взмолилась она. — Это же как врачебная тайна… как тайна исповеди… Это непорядочно, это уже не бизнес…
— Ну, загнула! Не сходи с ума, девочка, ты не бизнесом занимаешься. Ты преступница.
— Я себя уважать перестану, — простонала она в отчаянии.
— Зато жива останешься, дура.
Несколько мгновений молчали.
— Все-таки — нет, — сказала Эвглена Теодоровна, приняв решение.
— Не поняла ты меня, не поняла… — Неживой покачал головой, — а жаль… не зря тебе дали такой псевдоним — Купчиха…
— Люди завистливы и малокультурны.
— Так и я о том же… Давай-ка опять навестим твою мясницкую. Поприветствуем твоего супруга… А вот это мы категорически исключим. — Он загасил монитор и вынул из разъема шнур, ведущий к телекамере. — Хорошая у тебя игрушка, Эвочка, но из меня плохой актер…
Гость собрал свою одежду с ковра (получился большой ком), отдернул портьеру и открыл дверь в больничный коридор, — не одеваясь.
— Вы что, прямо так пойдете? — ужаснулась она.
— Да какая разница. Все свои. Там и облачусь, чего зря время терять.
Он пошел к палате.
Она кое-как влезла в белье, в шелковый халат и побежала следом.
Узнаю Неживого Виктора Антоныча. Его видок меня не удивляет, я здесь отучился удивляться. Прямой опасности не чувствую, а значит его появление — это не повод слезать с горшка.
Он словно мысли мои подслушал:
— Сидите, сидите, — этак небрежно. Озирается и бросает ком с одеждой… мне на кровать!
Он отлично сложен, качественнее, чем я в мои лучшие годы. Широкий, но при этом плоский, — как парадная дверь в особняке. Его бы на операционный стол под зайчиками — вот девочки бы порадовались такому роскошному куску плоти… Необычный цвет кожи, правда, притормаживает эстетические восторги. Ноль загара — ладно. Человек не то чтобы бледный или, там, бело-розовый; нет, он как будто стеклянный, как мертвый. В тон волосам на голове… Впрочем, здоровенная сарделька, болтавшаяся между ног и устрашившая бы любого античного ваятеля, не оставляет сомнений в том, что мужик жив и готов к бою.
Хорошо, что его главный калибр находится в выключенном состоянии, а то даже я бы, наверное, смутился.
Зацепившись взглядом за Алика Егорова, возле койки которого стоит выключенная «искусственная почка», Неживой непроизвольно морщится. Конечно, для полноценного «аккорда» не годится, понимаю я. Речь, помнится, о десятках контейнеров шла… А кто годится? Лучше об этом не думать…
— Не плачь, парень, — участливо говорит Неживой. — Люди на гемодиализе живут по пять-шесть лет. Зафиксирован даже случай, когда пациентка прожила двенадцать лет. Мало того — ребенка в такой ситуации родила!
— Я уже свое… отрожал… — выдает ему Алик.
Гость от души смеется. Тут и Эвглена прилетает, завязывая на ходу поясок халата.
— Вам не холодно, Виктор Антоныч? — спрашивает она с намеком.
Тот не слышит вопрос. Продолжая смеяться, он показывает Эвглене на обгрызенные руки музыканта:
— Вот об этом я тебе и толковал, дурища-бабища!
— Я бы попросила…
— Тихо, тихо, я бы тоже попросил. Оставь нас, пожалуйста, с твоим мужем наедине. Поговорим, так сказать, тет-а-тет. Как мужчина с мужчиной.
Я уже справил нужду, уже подтерся, уже вернул штаны на место. Самое время возвращаться. Торжественно сползаю с трона…
И вдруг Виктор Антоныч портит воздух. Получается у него так громко и так неожиданно, что мы все застываем, застигнутые врасплох. Немая сцена.
Он радуется, как дитя:
— А здорово я пернул, да? Здорово пернул? — оглядывает всех искрящимися глазами. — Эвочка, ну ты скажи, тебе понравилось?
— В вас все прекрасно, вы же знаете.
— Прямо как Чехову Антону Палычу, царствие ему небесное… Ну и выброс! Господин Саврасов, вы, как художник, не можете этого не оценить!
Теперь он смотрит на меня. Ждет. Взгляд его из-под жутких нависающих бровей неподвижен и гнетущ. Маленькие глаза — как пуговицы. Ох, что за мутный человек… Надо бы ответить, так ведь вляпаешься сдуру…
— Это была музыка… — отчетливо произносит студент Гнесинки. — Трубы Судного Дня…
Неживой подходит к его койке.
— Какие трубы, любезнейший?
— Ваш духовой инструмент достоин этого места… чистое «фа», которое вы произвели… как и ваша нагота… что естественно — то не всегда прекрасно, но всегда понятно… вот почему нагота сатира естественна в своем уродстве…
Ну, Долби-Дэн! Ну, дал! Мало того, что отвлек внимание от моей персоны, так еще и врезал — наотмашь. Гость поиграл скулами.
— Сатир, говоришь? Ты пока еще не в Аду, малыш.
— Там мы тоже встретимся.
— Непременно. Я тебя сам найду… — Неживой разворачивается к Эвглене. — Насчет заказов, кстати, вопрос решен. Сегодня вечером к тебе приедут… за игрушками. И завтра. И так дальше — каждый день. Что конкретно нужно и к какому времени, я не помню, тебе сообщат… — Он многозначительно посмотрел на музыканта. — Я не вмешиваюсь в твою работу, Эвочка, но у тебя есть прекрасные образцы, с которых можно начинать. Сознание — отдельно, тело — отдельно. Идеальная чистота.
Я залезаю на свою кровать, жалея, что не могу стать невидимым. Гость тут же вспоминает обо мне:
— Моя одежда вам не помешает?
— Лишь бы я ей не помешал.
— Вы правы, есть вещи, которые поважнее людей… Эвочка, у тебя внизу никаких дел?
Несколько мгновений она стоит в растерянности. Уходить ей жутко не хочется, и вместе с тем — нельзя не уйти… Я впервые вижу, чтобы мужчина имел власть над этой женщиной, а не наоборот. Жаль только, не могу насладиться ее унижением, поскольку вовсе не являюсь сторонним наблюдателем.
Когда Эвглена все-таки выходит на лестницу и закрывает за собой дверь, Неживой подсаживается на соседнюю со мной койку и дружелюбно сообщает:
— Не бойся, Скрипач, телекамера и микрофон отключены. Можно говорить свободно.
Меня берет секундная оторопь.
— Как вы меня назвали?
— Брось, кто в Никулино не знает Скрипача. Три года состоял на учете в инспекции по делам несовершеннолетних, был фигурантом пяти уголовных дел, одно дошло до суда, но лично для тебя та хулиганка, в отличие от твоих корешей, закончилось по малолетству ничем.
— Это все до армии было, — возражаю я. — Тринадцать или четырнадцать лет назад. Считай, в прошлой жизни. Никакого Скрипача давно нет, и его никто не помнит. Некому помнить.
— А как же брат? Он, по моим сведениям, должен помнить.
Выдержка наконец мне изменяет. Сердце колотит в горло, сплющивая слова и фразы, но я все-таки говорю этому мерзавцу:
— Ты садист, Виктор Антоныч? Тебе нравится мучить смертников? Меня не сегодня-завтра зарежут, спасибо твоим заказам, так что все твои психологические этюды — фигня по сравнению с тем, что придумали Эвочка с доченькой. Пф-ф-ф! Пузыри!
Несколько секунд он смотрит мне в глаза, не мигая. Я не отвожу взгляд, держусь… хотя, это непросто, ох как непросто…
— Я не садист, любезнейший, — отвечает он ровным голосом. — Я милейший человек. Мне сорок пять лет, тебе — тридцать. Я — бывший мент, и я всегда прав. Ты, хоть и храбришься на эшафоте, но ждешь чуда. Так что прежде, чем сказать еще что-нибудь, пораскинь мозгами, как ко мне обращаться — на «ты» или на «вы».
Он попадает в точку. Я отчаянно надеюсь на чудо, я столько времени работал, чтобы чудо состоялось… неужели я сломаю все своими руками?
— Простите, Виктор Антонович, — вымучиваю я. — Брат — мое слабое место… Вам что-то о нем известно?
— Ничего особенного. Он вернулся из рейса три месяца назад. Приехал из Питера в Москву, а тебя нигде нет. Увидел, что квартира заброшена и запущена…
— У него есть ключи. Это мамина квартира, наша с ним общая.
— Тебе виднее. Вероятно, поспрашивал ваших общих знакомых… ну, и оставил в милиции заявление. О пропаже тебя. А потом уехал обратно в Питер, отпуск у него был — всего неделя. Я запросил пароходство — сухогруз «Владимир Гончар» сейчас в Роттердаме. Милиция, естественно, не предпринимала никаких шагов по твоему розыску, кому это надо.
— Спасибо, — говорю я искренне. Хоть у брата все в порядке — и то легче.
— Могу еще кое-что порассказать. До армии ты закончил реставрационное училище, художником по металлу. Служил в стройбате. Полагаю, решетки на генеральских дачах делал, так? После армии устроился в «Росреставратор». Не прижился там. Работал кузнецом в частных мастерских, например, в фирме «Ажур», но перед тем, как жениться на Эвочке, уволился и оттуда…
— По ее настоянию, — дополняю я. — Хотела, чтобы я курсы менеджеров закончил, а потом директором заделался в какой-нибудь из ее фирм. На самом деле просто подстраховалась, чтоб меня на работе не хватились, когда я исчезну.
— А как ты хотел, дружок? Коварство и любовь идут по жизни об руку. Ну, что у нас еще?.. Жили вы без отца, а мать ваша работала на стройке маляром-штукатуром. Там же и погибла в результате несчастного случая. Мои соболезнования. Тебе тогда было десять лет, твоему брату — четырнадцать. Опеку над вами приняла бабушка по материной линии, ее уже нет в живых…
— Вы много обо мне знаете, — осторожно говорю.
— Интересно вдруг стало, кого Эвочка себе в мужья взяла. Она ведь в стандартных мужчин не влюбляется.
— А я о вас — ничего.
— Да пожалуйста, какие тайны, — пожимает плечами Неживой. — Начинал я в Питере, лейтенантиком в тамошнем Главке. Потом, когда дорос до майора, в ЗООПе. Один генерал, который мне доверял, прозвал меня «верноподданным князем». А выше того генерала в Питере тогда не было. Служил я ему верой и правдой, пока он не ушел на пенсию и не передал меня в Москву… Кстати, ты знаешь, что Эвглена тоже из Питера? И что росла она, как и ты, без родителей?
— Знаю, ее родители из экспедиции не вернулись.
Он наклоняется ко мне и вдруг произносит шепотом:
— Туфта. Девочке пятнадцать лет было, когда она прирезала обоих. И отца, и мать. Ночью, когда они спали. С вечера растворила в вине донормил, чтоб сон был беспробудным. Это снотворное, почти без горечи. Ужинали они всегда красиво — с красным вином. Трупы продала целиком — по неопытности. Да и начальные деньги были нужны — для покупки инструментов и любовников. Я тогда прикрыл Эвочку, отпустил ее на все четыре стороны. Разве что трахнул пару раз… молодой был, резвый… вот и сейчас пытаюсь спасти дурочку.
— Как же так, — шепчу я в ответ. — Вы, сотрудник правоохранительных органов, должны бороться со злом… и тогда должны были…
— Во-первых, уже не сотрудник. Во-вторых, менту со злом бороться — все равно, что пилить сук, на котором сидишь. В третьих, Эвочка никакого отношения к нашему отделу не имела… И вообще, аккуратно она все проделала. Вы будете еще больше возмущены, но приобщил Эвглену к этому странному занятию ее учитель биологии. Учитель! В школе! Он потом стал ее первым мужем… Я на них обоих вышел только потому, что был знаком с посредником, который трупы купил. Мне тогда, кстати, уже «капитана» дали…
— Виктор Антонович, — продолжаю я шептать. — Не знаю, чем я заслужил такую откровенность, но… куда уходят наши тела? То, что не в клиники по трансплантологии, это ясно. Эвглена любит повторять, мол, человека дороже продать по частям, чем целиком… Что за бред?
— Так ты не знаешь? — Неживой радостно изумляется. В полный голос. — Тебе что, главного не сказали?
Он раскатисто хохочет и хлопает от избытка чувств себя по голым бедрам. Я не вижу ничего смешного, но на всякий случай улыбаюсь. Впрочем, представление длится недолго: словно Луна на секунду показалась в разрыве туч и спряталась обратно. Гость мрачнеет:
— Извини, конечно, но если супруга не считает возможным посвящать тебя в тонкости процесса, то я не вправе вмешиваться. ПОКА не вправе… Что касается этой ее фразы — насчет продажи человека в розницу… то это, видишь ли, моя фраза. Пошутил как-то при ней. Кто же знал, что девочка все буквально воспримет. Всегда была без чувства юмора.
Я наконец понимаю, к чему он клонит. И вообще, с какой целью меня окучивают. « Покане вправе…»
— Могу я что-нибудь сделать для вас, Виктор Антонович? — спрашиваю этак не всерьез. — Чтобы подружиться с вашим великолепным «пока»?
— Чтобы подружиться? Расскажи мне для начала чего-нибудь, чего Эвочка не знает.
Стать информатором такого влиятельного человека? Да с наслаждением…
…Я развлекаю гостя печальной историей Ромы Тугашева, который был ментом, но Эвглену почему-то это обстоятельство не взволновало, иначе обязательно поделилась бы информацией с Еленой. Неживой слушает меня с горячим вниманием. Особое удовольствие у него вызывает рассказ о том, как его коллегу умертвили: он требует подробностей, он чуть ли не подпрыгивает на кровати, — в полном восторге…
— Тугашев умолял позвонить какому-то «драматургу», — сообщаю я. — Может, бредил под наркозом?
— Все правильно, — радуется Неживой. — Драматург — это мой лучший друг, Андрюша Дыров. Кличка такая. Чехова обожает… скотина. А капитанчика его, было дело, я поучил вежливости, так он, как видишь, не смог забыть того урока.
— Тугашев что, за вами следил?
— Если за мной и будут следить, то не такая шелупонь. А этот — случайно заметил меня в метро. Как раз на Тургеневской. Я-то заметил, что он меня заметил, а он не понял. Поперся за мной, герой… Хотя, почему случайно? Нужных мне людей я на улицах случайно не встречаю. Я хотел, чтобы что-то такое было. Мои желания имеют свойство сбываться… Ты не поверишь, люблю я в метро ездить! Столько ненависти, столько энергии — м-м-м, деликатес! Подзаряжайся, не хочу.
— Если он за вами не следил, то почему тогда…
— Полагаю, увидел, что я был в этом доме, и решил познакомиться с хозяйкой… на свою голову. Самодеятельность проявил. Любопытный был экземпляр… Ладно, чем еще повеселишь?
Я рассказываю, как позавчера, подслушивая перед дверью операционной, услышал фамилию «Пагода». Из контекста разговора следовало, что этот человек имеет к бизнесу Эвглены прямое отношение. Может, конечно, однофамилец…
— Тот самый, — успокаивает меня Неживой. — Слушай, да ты хороший парень. Ценные сведения даешь. Еще что-нибудь есть?
Я окидываю мысленным взором свои заначки… «струна» на поясе… Елена, измененная моими вторжениями в ее сознание… кое-что другое, о чем лучше не вспоминать…
— Это всё, — отвечаю виновато.
Гость потягивается, хрустя мослами. Он явно к чему-то прислушивается; во всяком случае, разговор со мной вдруг становится ему не интересен.
— Ничего, будет время — будет веселье… — рассеянно произносит он.
И рывком встает.
Теперь и я слышу: внизу какой-то шум, вопли. Слышен топот шагов по лестнице. Неживой ждет, повернувшись к двери фасадом, азартно сжимая и разжимая кулаки. Он даже не думает одеваться; его многоуважаемые шмотки — по-прежнему свалены кучей на моей кровати…
Елена врывается в палату, едва не сорвав дверь с петель. Вся красная, пылающая гневом. Натыкается взглядом на голого мужика… и мгновенно потухает.
— Я показывал, как можно по отдельности сокращать ягодичные мышцы, а также прямые бедренные мышцы, левую и правую, — совершенно обыденно говорит Неживой. — Твой отчим, оказывается, хорошо разбирается в культуризме. Вот, смотри, как это делается… — он поворачивается в полуприседе, принимая классическую позу. Ягодицы его и впрямь ритмично дергаются — независимо друг от друга.
— Извините… — бормочет Елена и выскакивает вон.
…Оделся он по военному быстро. Он не сказал больше ни слова, а на губах его гуляла странная улыбка. Он вышел вслед за Еленой, не соизволив попрощаться… и в ту самую секунду, когда дверь за ним захлопнулась, я замечаю, что на моей кровати остался мобильник с гарнитурой…
В следующую секунду я прячу эту драгоценность под одеяло, лихорадочно думая: действительно ли телекамера отключена?
— Тебя видели с ним в туалете! — надрывалась мать. — В ДАМСКОМ!!!
— Это когда?! — не отставала Елена.
— Да много раз! После школы!
— И что в этом такого?!
— Что делает пятнадцатилетняя девочка с парнем, который старше ее на два года, в дамском туалете?!
— Трахается! На унитазе! Как в порнухе!
— Не смей! Как ты смеешь так с матерью разговаривать, мерзавка?
— А ты как смеешь в мою личную жизнь соваться?..
Сказать, что Елена была в бешенстве — ничего не сказать. Она чуть умом не тронулась, когда поняла, что произошло. Сегодня в школе, ближе к концу учебы, директорша вызвала Вадима и очень культурно ему объявила: мол, нам очень жаль с вами расставаться, но ваше место срочно понадобилось одному юному гению, за которого боролись несколько образовательных сетей. Мол, вас ни в коем случае не отчисляют, а всего лишь переводят в другую школу, входящую в состав «Нашего Будущего». Уровень образования там никак не ниже, а территориально это даже ближе к вашему дому. Учебный год только начался, так что ущерб для вас минимален, но если вы решите расторгнуть контракт с нашей системой, мы вернем деньги и за сентябрь, и за октябрь… В общем, подлянка.
— Устаревшая система, — сказал он хозяйке.
— Вы о чем?
— Об оконных пакетах. ( Окна студии состояли из блоков, наполненных инертным газом, исключающих вибрацию стекол.) Лучше бы вам установить более современные — с волнистой поверхностью стекол.
— Установим…
И началось настоящее дело: гость пошел вдоль стен, манипулируя какой-то штуковиной с экранчиком. На людей, лежащих на койках, он старался, по мере возможности, не смотреть. Впрочем, сами койки вынужден был исследовать.
— Это у вас детектор электричества? — полюбопытствовал Саврасов, показывая на штуковину в руках мастера.
— Виноват?
— Ищете скрытые источники питания?
— Никак нет, — ответил тот, ни на секунду не прерываясь. — Элементы питания давно уже не ищут. Это скорее локатор. То есть работает по принципу, похожему на локацию. Любые полупроводники особым образом искажают электромагнитный сигнал, а без полупроводников, без диодов и транзисторов, как вы понимаете, ни одна микросхема не обходится.
— Саврасов, хватит болтать, — оборвала беседу Эвглена Теодоровна.
Нервничала…
«Жучки» были найдены во всех основных помещениях: в палате, в операционной и в будуаре. В палате — под шкафом с медицинским инструментом. Маленький белесый комочек — словно жвачкой по днищу шкафа мазнули. В операционной закладку приклеили прямо под столешницей, нагло и грубо. А в будуаре их было сразу две: первая — в патроне лампы, стилизованной под канделябр; вторая — над кроватью, в карнизе, на котором висел балдахин. Причем, если в канделябре — просто микрофончик, то над кроватью спрятали телекамеру…
— Кому отсюда уходила информация? — потребовала хозяйка ответ, не подумав.
— Да кому угодно, — пожал специалист плечами.
Кому угодно… Неживому? Пагоде? Господину Лю, дополнила бы список Елена… Ох, не зря Эвглена Теодоровна подсуетилась! Теперь хотя бы вражеские уши были обрезаны, пусть и не видно пока, на чьей они голове…
…По просьбе заказчицы специалист поставил датчики на окна, поднимающие тревогу, если на стекло направят луч лазера. После чего у него возник встречный вопрос: нужны ли датчики, если изнутри пойдет радиосигнал? Недостаток: система срабатывает на мобильники и, кроме того, нужно тянуть контур по всем помещениям, а это долго. Эвглена Теодоровна засомневалась. С одной стороны, на Втором этаже мобильниками не пользовались, с другой стороны, если это долгий процесс… Есть другой вариант, тут же сориентировался мастер, — поставить всюду глушилки. Быстро и дешево. Правда, эти устройства, прямо скажем, топорно работают, никакой избирательности… возможно возникнут проблемы с радиосвязью на первом этаже, — мобильники, телевизор… Но вы же все проверили, резонно заметила хозяйка. Может, пока и нет необходимости так страховаться?
Слово за вами, вежливо согласился специалист.
Прежде чем уйти, он выполнил последнее поручение заказчицы — установил телекамеру в палате. Объектив широкоугольный, типа «рыбий глаз», охватывающий все пространство комнаты. Монитор — в будуаре, там же — компьютер, на который, при желании, все записывается. Полезнейшее нововведение, выводящее свободу пациентов (и без того нулевую) прямо-таки в минусовую область…
…Пока в «студии» происходило все вышеописанное, с Эвгленой Теодоровной связался менеджер Илья. Он позвонил из школы и доложил хозяйке о том, что сумел выяснить. А выяснил он, собственно, все, что требовалось, причем, без особого труда. В службе безопасности школы вели негласные досье на каждого из учеников. Мать Елены — в лице ее доверенного сотрудника, — разумеется, была допущена к подобной информации… Подавив приступ бешенства (не при людях же!) она ненадолго уединилась в кабинете и лично позвонила директору. Школа, в которой училась Елена, входила в состав частной образовательной сети «Наше Будущее», владелец которой, сват министра образования, был одним из клиентов Эвглены Теодоровны. Так что проблем в разговоре не возникло. Директор отлично понял озабоченность матери и обещал принять незамедлительные меры…
Специалист по электронной защите получил оговоренный гонорар и удалился.
Когда обитатели больнички уже проснулись и начали отходить от наркоза, когда хозяйка распорядилась насчет обеда, когда день двигался к экватору, в гости явился Неживой Виктор Антонович…
40.
Сразу поднялись в будуар.— Возьмите меня, — потребовала женщина, жадно притягивая к себе мужчину за ремень брюк.
Эта театральная фраза прозвучала в ее устах отнюдь не пошло. Высший пилотаж.
— Без вопросов, — сказал Виктор Антонович, аккуратно снимая пиджак. — А что еще тут можно взять?
С полчаса они не разговаривали, если не считать междометий. Затем гость поискал китайскую вазу, чтобы бросить туда очередной использованный презерватив. Вазы не нашел — и положил сию драгоценность на хрустальную ладонь, стоявшую на туалетном столике и выполнявшую функцию подставки для колец.
Он прошелся по будуару, с хрустом разминая руки, — в чем был, не одеваясь. В свои сорок пять полковник был — просто на загляденье. Усевшись на кровати по-турецки, Эвглена Теодоровна следила за ним взглядом готовой к прыжку кошки. Особенно впечатлял размер гениталий гостя и, если можно так выразиться, их фасон, о чем он был прекрасно осведомлен.
— Ну что, поговорим о делах наших скорбных?
— А это обязательно? — мурлыкнула хозяйка, не торопясь выходить из образа представительницы кошачьих.
— Дуру не строй из себя, — сказал он грубо. — Тебе не идет.
Она принялась одеваться. Он остановил ее:
— Подожди. Стопы мне разомни, если не трудно.
— С нас-лаж-де-ньем! — она в момент соскочила с кровати, уложила мужчину обратно и устроилась возле его ног. Работа закипела.
— Хорошо… — сказал Неживой расслабленно. — Ты доперла наконец, кому два последних дня отправляла… хм… игрушки в виде пальцев?
— Ну… не до того было… а что, правда не Первому заму?
— Ты, моя маленькая, газет не читаешь? Телевизор не смотришь? Первый зам — из чей команды?
— Вице-президента… кажется.
— Вот здесь помн И , левее… и вот здесь… еще… еще… хорошо… а несколько месяцев назад — что случилось в семье вице-президента? Об этом разве что холодильник не вещал. Неужели не слышала?
— Вице-президент… — прошептала она. — Ну, конечно… А почему так сложно, почему не напрямую?
— Не задавай идиотских вопросов, Эвочка. Первые лица никогда не подставляются, для того и существуют преданные люди. И вообще, есть уровни, до которых тебе никогда не допрыгнуть, смирись с этим. Ну что, поняла главное?
— Я поняла, Виктор Антонович. Мое место возле параши.
— Грубишь?.. Да, вторую ногу… спасибо, маленькая… Твое место на том уровне, который тебе позволили занять.
— Вы решили меня закрыть?
— Зачем же! Твоя фирма приносит радость многим уважаемым людям. Дело, которому ты посвятила жизнь, пусть и попахивает мертвечиной, зато объединяет властную и финансовую элиты и в целом укрепляет стабильность в государстве.
Эвглена Теодоровна закончила массаж стоп и спросила:
— Кто ваш король, Виктор Антонович?
Он молча встал, взял с туалетного столика помаду и написал на экране монитора: «Служба ЗК».
Сразу стер.
— Не поняла, — честно призналась она.
— Вот и хорошо, что не поняла, — сказал он. Наличие в комнате монитора слежения наконец удостоилось его внимания. — О, новая игрушка?
На экране была видна палата. В изрядно искаженном виде, но целиком. Саврасов карабкался на унитаз, снимал бриджи… Неживой гоготнул.
— Да ты извращенка! Что решила насчет списка?
— Ка… Какого списка?
— Опять включила «дурочку»? — поморщился гость. — ВСЕГО списка. Нам нужны твои клиенты.
— Кто мне подсунул «жучков»? Вы, Виктор Антонович?
— Это вам, людям, чтобы узнать, нужно подслушать, — сказал он с гримасой, похожей на улыбку. — Мне нужно только захотеть узнать. Ты не ответила, моя сладкая.
— Я же не могу… — взмолилась она. — Это же как врачебная тайна… как тайна исповеди… Это непорядочно, это уже не бизнес…
— Ну, загнула! Не сходи с ума, девочка, ты не бизнесом занимаешься. Ты преступница.
— Я себя уважать перестану, — простонала она в отчаянии.
— Зато жива останешься, дура.
Несколько мгновений молчали.
— Все-таки — нет, — сказала Эвглена Теодоровна, приняв решение.
— Не поняла ты меня, не поняла… — Неживой покачал головой, — а жаль… не зря тебе дали такой псевдоним — Купчиха…
— Люди завистливы и малокультурны.
— Так и я о том же… Давай-ка опять навестим твою мясницкую. Поприветствуем твоего супруга… А вот это мы категорически исключим. — Он загасил монитор и вынул из разъема шнур, ведущий к телекамере. — Хорошая у тебя игрушка, Эвочка, но из меня плохой актер…
Гость собрал свою одежду с ковра (получился большой ком), отдернул портьеру и открыл дверь в больничный коридор, — не одеваясь.
— Вы что, прямо так пойдете? — ужаснулась она.
— Да какая разница. Все свои. Там и облачусь, чего зря время терять.
Он пошел к палате.
Она кое-как влезла в белье, в шелковый халат и побежала следом.
41.
Я слышу тяжелое шлепанье босых ног, идущее от будуара. Я вижу здоровенного голого мужика, выходящего из коридора. В первое мгновение мелькает безумная надежда: любовник «сорвался», оглушил Эвглену, пошел выяснять, что тут у нее творится… Облом. Очередной облом.Узнаю Неживого Виктора Антоныча. Его видок меня не удивляет, я здесь отучился удивляться. Прямой опасности не чувствую, а значит его появление — это не повод слезать с горшка.
Он словно мысли мои подслушал:
— Сидите, сидите, — этак небрежно. Озирается и бросает ком с одеждой… мне на кровать!
Он отлично сложен, качественнее, чем я в мои лучшие годы. Широкий, но при этом плоский, — как парадная дверь в особняке. Его бы на операционный стол под зайчиками — вот девочки бы порадовались такому роскошному куску плоти… Необычный цвет кожи, правда, притормаживает эстетические восторги. Ноль загара — ладно. Человек не то чтобы бледный или, там, бело-розовый; нет, он как будто стеклянный, как мертвый. В тон волосам на голове… Впрочем, здоровенная сарделька, болтавшаяся между ног и устрашившая бы любого античного ваятеля, не оставляет сомнений в том, что мужик жив и готов к бою.
Хорошо, что его главный калибр находится в выключенном состоянии, а то даже я бы, наверное, смутился.
Зацепившись взглядом за Алика Егорова, возле койки которого стоит выключенная «искусственная почка», Неживой непроизвольно морщится. Конечно, для полноценного «аккорда» не годится, понимаю я. Речь, помнится, о десятках контейнеров шла… А кто годится? Лучше об этом не думать…
— Не плачь, парень, — участливо говорит Неживой. — Люди на гемодиализе живут по пять-шесть лет. Зафиксирован даже случай, когда пациентка прожила двенадцать лет. Мало того — ребенка в такой ситуации родила!
— Я уже свое… отрожал… — выдает ему Алик.
Гость от души смеется. Тут и Эвглена прилетает, завязывая на ходу поясок халата.
— Вам не холодно, Виктор Антоныч? — спрашивает она с намеком.
Тот не слышит вопрос. Продолжая смеяться, он показывает Эвглене на обгрызенные руки музыканта:
— Вот об этом я тебе и толковал, дурища-бабища!
— Я бы попросила…
— Тихо, тихо, я бы тоже попросил. Оставь нас, пожалуйста, с твоим мужем наедине. Поговорим, так сказать, тет-а-тет. Как мужчина с мужчиной.
Я уже справил нужду, уже подтерся, уже вернул штаны на место. Самое время возвращаться. Торжественно сползаю с трона…
И вдруг Виктор Антоныч портит воздух. Получается у него так громко и так неожиданно, что мы все застываем, застигнутые врасплох. Немая сцена.
Он радуется, как дитя:
— А здорово я пернул, да? Здорово пернул? — оглядывает всех искрящимися глазами. — Эвочка, ну ты скажи, тебе понравилось?
— В вас все прекрасно, вы же знаете.
— Прямо как Чехову Антону Палычу, царствие ему небесное… Ну и выброс! Господин Саврасов, вы, как художник, не можете этого не оценить!
Теперь он смотрит на меня. Ждет. Взгляд его из-под жутких нависающих бровей неподвижен и гнетущ. Маленькие глаза — как пуговицы. Ох, что за мутный человек… Надо бы ответить, так ведь вляпаешься сдуру…
— Это была музыка… — отчетливо произносит студент Гнесинки. — Трубы Судного Дня…
Неживой подходит к его койке.
— Какие трубы, любезнейший?
— Ваш духовой инструмент достоин этого места… чистое «фа», которое вы произвели… как и ваша нагота… что естественно — то не всегда прекрасно, но всегда понятно… вот почему нагота сатира естественна в своем уродстве…
Ну, Долби-Дэн! Ну, дал! Мало того, что отвлек внимание от моей персоны, так еще и врезал — наотмашь. Гость поиграл скулами.
— Сатир, говоришь? Ты пока еще не в Аду, малыш.
— Там мы тоже встретимся.
— Непременно. Я тебя сам найду… — Неживой разворачивается к Эвглене. — Насчет заказов, кстати, вопрос решен. Сегодня вечером к тебе приедут… за игрушками. И завтра. И так дальше — каждый день. Что конкретно нужно и к какому времени, я не помню, тебе сообщат… — Он многозначительно посмотрел на музыканта. — Я не вмешиваюсь в твою работу, Эвочка, но у тебя есть прекрасные образцы, с которых можно начинать. Сознание — отдельно, тело — отдельно. Идеальная чистота.
Я залезаю на свою кровать, жалея, что не могу стать невидимым. Гость тут же вспоминает обо мне:
— Моя одежда вам не помешает?
— Лишь бы я ей не помешал.
— Вы правы, есть вещи, которые поважнее людей… Эвочка, у тебя внизу никаких дел?
Несколько мгновений она стоит в растерянности. Уходить ей жутко не хочется, и вместе с тем — нельзя не уйти… Я впервые вижу, чтобы мужчина имел власть над этой женщиной, а не наоборот. Жаль только, не могу насладиться ее унижением, поскольку вовсе не являюсь сторонним наблюдателем.
Когда Эвглена все-таки выходит на лестницу и закрывает за собой дверь, Неживой подсаживается на соседнюю со мной койку и дружелюбно сообщает:
— Не бойся, Скрипач, телекамера и микрофон отключены. Можно говорить свободно.
Меня берет секундная оторопь.
— Как вы меня назвали?
— Брось, кто в Никулино не знает Скрипача. Три года состоял на учете в инспекции по делам несовершеннолетних, был фигурантом пяти уголовных дел, одно дошло до суда, но лично для тебя та хулиганка, в отличие от твоих корешей, закончилось по малолетству ничем.
— Это все до армии было, — возражаю я. — Тринадцать или четырнадцать лет назад. Считай, в прошлой жизни. Никакого Скрипача давно нет, и его никто не помнит. Некому помнить.
— А как же брат? Он, по моим сведениям, должен помнить.
Выдержка наконец мне изменяет. Сердце колотит в горло, сплющивая слова и фразы, но я все-таки говорю этому мерзавцу:
— Ты садист, Виктор Антоныч? Тебе нравится мучить смертников? Меня не сегодня-завтра зарежут, спасибо твоим заказам, так что все твои психологические этюды — фигня по сравнению с тем, что придумали Эвочка с доченькой. Пф-ф-ф! Пузыри!
Несколько секунд он смотрит мне в глаза, не мигая. Я не отвожу взгляд, держусь… хотя, это непросто, ох как непросто…
— Я не садист, любезнейший, — отвечает он ровным голосом. — Я милейший человек. Мне сорок пять лет, тебе — тридцать. Я — бывший мент, и я всегда прав. Ты, хоть и храбришься на эшафоте, но ждешь чуда. Так что прежде, чем сказать еще что-нибудь, пораскинь мозгами, как ко мне обращаться — на «ты» или на «вы».
Он попадает в точку. Я отчаянно надеюсь на чудо, я столько времени работал, чтобы чудо состоялось… неужели я сломаю все своими руками?
— Простите, Виктор Антонович, — вымучиваю я. — Брат — мое слабое место… Вам что-то о нем известно?
— Ничего особенного. Он вернулся из рейса три месяца назад. Приехал из Питера в Москву, а тебя нигде нет. Увидел, что квартира заброшена и запущена…
— У него есть ключи. Это мамина квартира, наша с ним общая.
— Тебе виднее. Вероятно, поспрашивал ваших общих знакомых… ну, и оставил в милиции заявление. О пропаже тебя. А потом уехал обратно в Питер, отпуск у него был — всего неделя. Я запросил пароходство — сухогруз «Владимир Гончар» сейчас в Роттердаме. Милиция, естественно, не предпринимала никаких шагов по твоему розыску, кому это надо.
— Спасибо, — говорю я искренне. Хоть у брата все в порядке — и то легче.
— Могу еще кое-что порассказать. До армии ты закончил реставрационное училище, художником по металлу. Служил в стройбате. Полагаю, решетки на генеральских дачах делал, так? После армии устроился в «Росреставратор». Не прижился там. Работал кузнецом в частных мастерских, например, в фирме «Ажур», но перед тем, как жениться на Эвочке, уволился и оттуда…
— По ее настоянию, — дополняю я. — Хотела, чтобы я курсы менеджеров закончил, а потом директором заделался в какой-нибудь из ее фирм. На самом деле просто подстраховалась, чтоб меня на работе не хватились, когда я исчезну.
— А как ты хотел, дружок? Коварство и любовь идут по жизни об руку. Ну, что у нас еще?.. Жили вы без отца, а мать ваша работала на стройке маляром-штукатуром. Там же и погибла в результате несчастного случая. Мои соболезнования. Тебе тогда было десять лет, твоему брату — четырнадцать. Опеку над вами приняла бабушка по материной линии, ее уже нет в живых…
— Вы много обо мне знаете, — осторожно говорю.
— Интересно вдруг стало, кого Эвочка себе в мужья взяла. Она ведь в стандартных мужчин не влюбляется.
— А я о вас — ничего.
— Да пожалуйста, какие тайны, — пожимает плечами Неживой. — Начинал я в Питере, лейтенантиком в тамошнем Главке. Потом, когда дорос до майора, в ЗООПе. Один генерал, который мне доверял, прозвал меня «верноподданным князем». А выше того генерала в Питере тогда не было. Служил я ему верой и правдой, пока он не ушел на пенсию и не передал меня в Москву… Кстати, ты знаешь, что Эвглена тоже из Питера? И что росла она, как и ты, без родителей?
— Знаю, ее родители из экспедиции не вернулись.
Он наклоняется ко мне и вдруг произносит шепотом:
— Туфта. Девочке пятнадцать лет было, когда она прирезала обоих. И отца, и мать. Ночью, когда они спали. С вечера растворила в вине донормил, чтоб сон был беспробудным. Это снотворное, почти без горечи. Ужинали они всегда красиво — с красным вином. Трупы продала целиком — по неопытности. Да и начальные деньги были нужны — для покупки инструментов и любовников. Я тогда прикрыл Эвочку, отпустил ее на все четыре стороны. Разве что трахнул пару раз… молодой был, резвый… вот и сейчас пытаюсь спасти дурочку.
— Как же так, — шепчу я в ответ. — Вы, сотрудник правоохранительных органов, должны бороться со злом… и тогда должны были…
— Во-первых, уже не сотрудник. Во-вторых, менту со злом бороться — все равно, что пилить сук, на котором сидишь. В третьих, Эвочка никакого отношения к нашему отделу не имела… И вообще, аккуратно она все проделала. Вы будете еще больше возмущены, но приобщил Эвглену к этому странному занятию ее учитель биологии. Учитель! В школе! Он потом стал ее первым мужем… Я на них обоих вышел только потому, что был знаком с посредником, который трупы купил. Мне тогда, кстати, уже «капитана» дали…
— Виктор Антонович, — продолжаю я шептать. — Не знаю, чем я заслужил такую откровенность, но… куда уходят наши тела? То, что не в клиники по трансплантологии, это ясно. Эвглена любит повторять, мол, человека дороже продать по частям, чем целиком… Что за бред?
— Так ты не знаешь? — Неживой радостно изумляется. В полный голос. — Тебе что, главного не сказали?
Он раскатисто хохочет и хлопает от избытка чувств себя по голым бедрам. Я не вижу ничего смешного, но на всякий случай улыбаюсь. Впрочем, представление длится недолго: словно Луна на секунду показалась в разрыве туч и спряталась обратно. Гость мрачнеет:
— Извини, конечно, но если супруга не считает возможным посвящать тебя в тонкости процесса, то я не вправе вмешиваться. ПОКА не вправе… Что касается этой ее фразы — насчет продажи человека в розницу… то это, видишь ли, моя фраза. Пошутил как-то при ней. Кто же знал, что девочка все буквально воспримет. Всегда была без чувства юмора.
Я наконец понимаю, к чему он клонит. И вообще, с какой целью меня окучивают. « Покане вправе…»
— Могу я что-нибудь сделать для вас, Виктор Антонович? — спрашиваю этак не всерьез. — Чтобы подружиться с вашим великолепным «пока»?
— Чтобы подружиться? Расскажи мне для начала чего-нибудь, чего Эвочка не знает.
Стать информатором такого влиятельного человека? Да с наслаждением…
…Я развлекаю гостя печальной историей Ромы Тугашева, который был ментом, но Эвглену почему-то это обстоятельство не взволновало, иначе обязательно поделилась бы информацией с Еленой. Неживой слушает меня с горячим вниманием. Особое удовольствие у него вызывает рассказ о том, как его коллегу умертвили: он требует подробностей, он чуть ли не подпрыгивает на кровати, — в полном восторге…
— Тугашев умолял позвонить какому-то «драматургу», — сообщаю я. — Может, бредил под наркозом?
— Все правильно, — радуется Неживой. — Драматург — это мой лучший друг, Андрюша Дыров. Кличка такая. Чехова обожает… скотина. А капитанчика его, было дело, я поучил вежливости, так он, как видишь, не смог забыть того урока.
— Тугашев что, за вами следил?
— Если за мной и будут следить, то не такая шелупонь. А этот — случайно заметил меня в метро. Как раз на Тургеневской. Я-то заметил, что он меня заметил, а он не понял. Поперся за мной, герой… Хотя, почему случайно? Нужных мне людей я на улицах случайно не встречаю. Я хотел, чтобы что-то такое было. Мои желания имеют свойство сбываться… Ты не поверишь, люблю я в метро ездить! Столько ненависти, столько энергии — м-м-м, деликатес! Подзаряжайся, не хочу.
— Если он за вами не следил, то почему тогда…
— Полагаю, увидел, что я был в этом доме, и решил познакомиться с хозяйкой… на свою голову. Самодеятельность проявил. Любопытный был экземпляр… Ладно, чем еще повеселишь?
Я рассказываю, как позавчера, подслушивая перед дверью операционной, услышал фамилию «Пагода». Из контекста разговора следовало, что этот человек имеет к бизнесу Эвглены прямое отношение. Может, конечно, однофамилец…
— Тот самый, — успокаивает меня Неживой. — Слушай, да ты хороший парень. Ценные сведения даешь. Еще что-нибудь есть?
Я окидываю мысленным взором свои заначки… «струна» на поясе… Елена, измененная моими вторжениями в ее сознание… кое-что другое, о чем лучше не вспоминать…
— Это всё, — отвечаю виновато.
Гость потягивается, хрустя мослами. Он явно к чему-то прислушивается; во всяком случае, разговор со мной вдруг становится ему не интересен.
— Ничего, будет время — будет веселье… — рассеянно произносит он.
И рывком встает.
Теперь и я слышу: внизу какой-то шум, вопли. Слышен топот шагов по лестнице. Неживой ждет, повернувшись к двери фасадом, азартно сжимая и разжимая кулаки. Он даже не думает одеваться; его многоуважаемые шмотки — по-прежнему свалены кучей на моей кровати…
Елена врывается в палату, едва не сорвав дверь с петель. Вся красная, пылающая гневом. Натыкается взглядом на голого мужика… и мгновенно потухает.
— Я показывал, как можно по отдельности сокращать ягодичные мышцы, а также прямые бедренные мышцы, левую и правую, — совершенно обыденно говорит Неживой. — Твой отчим, оказывается, хорошо разбирается в культуризме. Вот, смотри, как это делается… — он поворачивается в полуприседе, принимая классическую позу. Ягодицы его и впрямь ритмично дергаются — независимо друг от друга.
— Извините… — бормочет Елена и выскакивает вон.
…Оделся он по военному быстро. Он не сказал больше ни слова, а на губах его гуляла странная улыбка. Он вышел вслед за Еленой, не соизволив попрощаться… и в ту самую секунду, когда дверь за ним захлопнулась, я замечаю, что на моей кровати остался мобильник с гарнитурой…
В следующую секунду я прячу эту драгоценность под одеяло, лихорадочно думая: действительно ли телекамера отключена?
42.
Будь окна стеклянными — полопались бы на хрен от визга.— Тебя видели с ним в туалете! — надрывалась мать. — В ДАМСКОМ!!!
— Это когда?! — не отставала Елена.
— Да много раз! После школы!
— И что в этом такого?!
— Что делает пятнадцатилетняя девочка с парнем, который старше ее на два года, в дамском туалете?!
— Трахается! На унитазе! Как в порнухе!
— Не смей! Как ты смеешь так с матерью разговаривать, мерзавка?
— А ты как смеешь в мою личную жизнь соваться?..
Сказать, что Елена была в бешенстве — ничего не сказать. Она чуть умом не тронулась, когда поняла, что произошло. Сегодня в школе, ближе к концу учебы, директорша вызвала Вадима и очень культурно ему объявила: мол, нам очень жаль с вами расставаться, но ваше место срочно понадобилось одному юному гению, за которого боролись несколько образовательных сетей. Мол, вас ни в коем случае не отчисляют, а всего лишь переводят в другую школу, входящую в состав «Нашего Будущего». Уровень образования там никак не ниже, а территориально это даже ближе к вашему дому. Учебный год только начался, так что ущерб для вас минимален, но если вы решите расторгнуть контракт с нашей системой, мы вернем деньги и за сентябрь, и за октябрь… В общем, подлянка.