Щёголев Александр. Львиная охота

   Весельчаку Стасу - полтинник. Спрашивается, с чего вдруг он вспомнил наши детские глупости, что за колючку нашел у себя на брюках? Когда начинаешь прокручивать назад свою жизнь, когда со злостью встряхиваешь свою память, какой только дряни не вылетит из этого мусорного ведра! Зачем, Стас? Ты делаешь вид, что тверд и весел, хотя на самом деле тебе так плохо, как никогда еще не было... потому что решение принято и ты, стиснув зубы, готовишься... к чему? К чему мой Стас готовится?! Почему я не останавливаю его, не встаю рядом с ним?! Потому что я сплю? Или потому, что я только сейчас понял страшное значение его фирменной детской подначки? Сахар на дне, Жилов. Слабое оправдание...
   Какие у тебя еще ко мне вопросы, девочка? Ты любишь вопросы, любишь сладкое, любишь детство и подвижные игры, вот только смогу ли я простить тебя, девочка...
   - А я люблю слушать, как хорошие люди разговаривают сами с собой, вползает в мой сон чей-то голос.
   Отлично поставленный голос. Монумент. Мечта дешевых соблазнителей и буржуазных политиков.
   - Слушать и я люблю, - разлепляю я пластилиновые губы, заставляю шевельнуться дохлый язык.
   - Ohla! Выходит, мы оба профессионалы, - заключает невидимый собеседник.
   Форточка моего сознания давно уже приоткрыта, но теперь форточка превращается в двери храма. Гигантские врата распахиваются, и я понимаю, что писателю Жилову необходимо продрать глаза, и я совершаю этот отчаянный рывок... вижу ослепительное окно - настоящее, не придуманное. Ага, значит действие происходит внутри какого-то помещения. Окно распахнуто, и в нем виден верхний край аттракциона "Кувшинка" - ага, значит мы в Райских Кущах...
   Зрение фокусируется, комната обретает очертания. Вижу черноволосого мужчину с тонкой улыбкой на умном лице - роскошный южный типаж, похожий на всех актеров сразу. Породистый испанец. Иначе говоря, Мигель Ангуло, местный полковник. Добрый ангел Феликса Паниагуа, а также ценитель гостиничных оранжерей.
   - Вы любите сласти? - звучит крайне доброжелательный вопрос.
   - С чего вы взяли? - вяло интересуюсь я.
   Он сидит за письменным столом, причем, не в простом кресле. Он сидит в кресле первого пилота, снятом, очевидно, с какого-то старого плазмолета, давно ушедшего на пенсию.
   - Все про сахар да про сахар, - улыбается дон Мигель.
   Он упруго встает и начинает ходить по комнате передо мной. Одет в светлый, цвета кофе с молоком, костюм из легкой натуральной ткани. Ах, он еще и высокий! Подтянутый и стройный. Идеальная осанка, как у матадора. Голубая кровь, сказали бы про такого в средневековом Мадриде.
   Вот мы и встретились.
   - Знаете ли вы, что рафинированные углеводы - это хороший стимулятор? - дружелюбно вещает он. - И что организм к ним привыкает? При длительном злоупотреблении, de esta manera20, возникает психологическая зависимость, а потом и химическая, сродни наркотической. Si, seсor21! Сахар - это наркотик. Избавиться от пристрастия бывает труднее, чем бросить курить. Вам, как человеку, который ненавидит любой вид зависимости, эти подробности, вероятно, интересны.
   Шикарная косичка его, перетянутая кожаным шнурком, слегка поистрепалась: волосы выбились, красное дерево приобрело сальный оттенок. Очевидно, сегодня у матадора не было времени ухаживать за собой.
   Пробую оглядеться, но что-то мне мешает. Голова не двигается, руки-ноги тоже. Скосив глаза, я с удовлетворением обнаруживаю, что разместили меня в точно таком же подержанном лётном кресле... нет, не точно таком же. Если у дона Мигеля кресло первого пилота, то у меня - второго. А голова моя, видимо, взята в посадочные зажимы, а тело, как легко убедиться, намертво прижато к сиденью клейкими полимерными языками. Я полностью обездвижен. Очень кстати замечаю на столе мощную армейскую липучку, с помощью которой, надо думать, и совершено это возмутительное насилие...
   - Куда вы меня притащили? - спрашиваю я.
   - "Притащили"? - огорчается полковник Ангуло. - Какое скверное слово. De ninguna manera22. Мои люди нашли вас и вынесли из зоны поражения, рискуя своей свободой. Бережно вынесли, заметьте, а не притащили. Они спасли вас. Где же благодарность?
   Интерьер в комнате настолько обыкновенен, настолько безвкусен, что ни один из предметов обстановки не фиксируется сознанием. Спроси меня потом, что ты там видел - ничего, кроме пижонских кресел, не вспомню. Или это зрение шалит? Последствия "сонного герца"? Взгляду совершенно не за что зацепиться, комната словно пустая: даже цвет обоев не могу рассмотреть и оценить.
   - Все добрые слова склеены липучкой, - говорю я. - Так куда вы меня притащили?
   - В ложу фантастики, - отвечает он уже без кривляний. - Уверен, вам здесь понравится, вы же в некотором смысле фантаст.
   - Разве что в некотором, - выражаю я сомнение.
   Загадочные слова насчет "ложи фантастики" в определенной мере объясняют фокусы с обстановкой. Чего еще требовать от дизайнера, наполнявшего комнату предметами? Жанр диктует содержание. Я вдруг замечаю, что возле окна на стене висит питьевой бачок - потуги на экзотику, очередная дань безвкусице. Вода из крана гулко капает в жестяную кружку, стоящую на полочке.
   - Сначала я думал устроить нашу беседу в секции античной литературы, потом - в ложе прессы или в салоне марионеток. Думал даже - в олимпийском театре, но, как видите... - Широким жестом дон Мигель обводит пространство.
   - Олимпийский театр? - восхищаюсь я.
   - О-о! - пренебрежительно машет он рукой. - Любим мы красивые таблички на дверях. Олимпийский театр - это просто тренажерный зал, а вы достойны чего-то более изысканного.
   - Мы в святая святых ордена иезуитов, - догадываюсь я. - Принято решение меня инициировать?
   Он сдержанно смеется.
   - А вы ничего, с юмором. Ole, ole, ole23. Нет, на самом деле мы с вами находимся в офисном центре наших деятелей культуры, который называется Театром Строительства Души. Самая красивая вывеска в городе.
   - Увидеть бы все это со стороны, - вслух мечтаю я.
   Полковник подходит к окну и смотрит некоторое время вдаль.
   - Поверьте, я очень не хотел вас связывать, - задумчиво говорит он. Вы бы меня неверно поняли. Что, по всей видимости, и произошло. С другой стороны, я терпеть не могу кондиционеры, да и Естественный Кодекс их не рекомендует, por eso24, вот, решил открыть окно. Открытое окно - такой соблазн, не правда ли?
   Он разворачивается ко мне. Безумная улыбка все так же гуляет по его холеному лицу - этот красавчик излучает безумие, словно хочет заразить им и жертву. А может, мое искривленное сознание лишь уродует действительность? Нет, кто-то из нас безумен, это точно... Что за вздор мы с ним несем! наконец понимаю я. Что за театр строительства бреда? Мерзавец просто-напросто тянет время, напряженно ждет чего-то!
   Чего он ждет?
   - Asн25, я обязан был подстраховаться, - разговаривает полковник сам с собой. - Не мог я разрешить вам двигаться. Во-первых, из-за окна. Во-вторых, людей у меня осталось мало, кстати, благодаря вам. Не укротить им такого быка, такого чемпиона...
   Бесконечное капанье из бачка, ей-богу, уже утомляет, однако не зажать мне свои уши, не сбежать от назойливых звуков...
   И вдруг я понимаю, что комната до краев наполнена звуками! Они приходят как раз из распахнутого окна, вместе с потоками морского воздуха, врываются галдящей стаей, дико носятся между ирреальными стенами: вой сирен, нестихаемый вертолетный гул, далекие крики и ругань, отчетливо слышимые рыдания... Как можно было всего этого не заметить?
   - Что там происходит? - небрежно спрашиваю я.
   - Где? - быстро говорит сеньор Ангуло.
   - В парке.
   - А! - радуется он. - Вы восстанавливаетесь быстрее, чем я думал. Не в парке, а в городе, caballero26, во всем этом маленьком сонном городе. Сегодня праздник. Ваш друг банкир устроил хороший фейерверк, чтобы мы навсегда проснулись... Вы знаете, кто я?
   Чего же все-таки эта тварь ждет, почему сразу не укусит?
   - Знаю ли я, кто вы, сеньор Ангуло? Странный вопрос. Неужели наследник дома де Молина?
   - Ха-ха, - вежливо говорит он. - Понимаю, опять юмор. Нет, де Молина не мой титул. Если я правильно помню, Конрад был последователем арианской ереси, а я - из семьи истинных католиков, и к ариям, строго между нами, отношусь с предубеждением.
   - Тогда, может быть, вы - предатель? - высказываю я новую версию. Паниагуа молил вас о помощи, а вы где были? Бросили своих товарищей в "Семи пещерах".
   Дон Мигель поднимает одну бровь. Бровь у него пышная, черная, блестящая - атрибут подлинного кабальеро. Особый инструмент, позволяющий вводить дамочек в транс. Надеюсь, не крашеная.
   - А может быть вы - вождь-изувер, заставивший своих братьев заживо сгореть ради мифических реликвий? - продолжаю я.
   О, дон Мигель так не любит скверных слов! Он возвращается к столу, потеряв по пути свою улыбку, и снова садится в кресло прямо напротив меня.
   - О чем вы, сеньор Жилов? - удивляется он. - Я вас не понимаю. Кто атаковал "Новый Теотиуакан", кто запустил в общину психомагнитную пыльцу? Не я, а ваши подземные друзья. Совершенно зря они это сделали, я вам как специалист говорю. Гипнорезонатор моим мальчикам совсем мозги разладил, они ведь и так были перекормлены...
   Специалист, цепляюсь я мыслью за прозвучавшее слово. Специалист в чем? Ах, да, бюро антиволнового контроля и все такое. Человек, назубок знающий, что сахар - это наркотик. Офицер, на практике изучающий всевозможные виды зависимости... Чего же он все-таки ждет?
   И приходит ответ - настолько очевидный, что я смеюсь, не могу удержаться.
   Он ждет, когда я проснусь! Где-нибудь в ящике стола - или во внутреннем кармане пиджака, поближе к сердцу, - хранится у него лучевая "отвертка", которой он вожделенно хочет воспользоваться. Но не может. На пьяного пациента психотропные лекарства действуют совсем не так, как нужно врачу. Я тот самый пьяный и есть. "Сонный герц" бродит в моих извилинах, и пока лучевое снотворное оттуда не выветрится, нельзя добавлять новой дури. Все дело загубишь. Как Стас с его психомагнитной пыльцой. Но полковник специалист. Вот и выжидает он, обуздав нетерпение, когда же объект его страсти протрезвеет...
   Он с подозрением осматривает себя, не понимая причин моего смеха, и заканчивает речь:
   - Бойцы в общине, кстати, были плохие, только животы друг другу вспарывать и годились. Зачем вы их так? Сжигать людей, даже не вполне нормальных - это изуверство, тут я не могу с вами не согласиться. Однако вы не ответили на мой вопрос, seсor. Вам не кажется, что я вправе рассчитывать на более серьезное к себе отношение?
   На все вопросы я ответил, только мерзавец этого не услышал. Выход, лихорадочно думаю я, где же выход?
   - Ohla! Хорошо, скажу сам, - возвышает он голос. - Итак, кто я? Я тот, кто по вашей вине вынужден перейти на нелегальное положение.
   Ах, он, оказывается, еще и любитель дешевых мелодрам. Страшный тип. Выдержав театральную паузу, полковник вопрошает:
   - Каков же вывод, коллега?
   - Вместо "Семи пещер" вам теперь придется прятаться в Театре Строительства Души, - наивно предполагаю я.
   - Да, это большое неудобство, - невозмутимо соглашается он. - Вывод таков, что вы мне должны. Форму оплаты вашего долга нам и нужно сегодня обсудить.
   Да где же, черт побери, выход, сержусь я. Должен же быть выход! Я в бешенстве, но даже это не помогает мне хотя бы пальцем шевельнуть. Хитроумная Рэй, содрав со своего героя шлем, отправляла его в руки правосудия, чтоб остался герой цел и невредим, - и чем кончилось? Не страшно, что их хваленое правосудие обычно красуется в ядовитом зеленом галстуке, пусть! Я бы сам надел такой же, лишь бы не сидеть сейчас в кресле второго пилота. Какой из меня пилот, девочка, я всего лишь системотехник. А пытаться перехитрить всех сразу, включая демона случайности - пустое дело, девочка.
   - Вы хорошо спрятали машинку? - буднично спрашивает дон Мигель. Можете не отвечать, времени у нас много. Вы ведь нашли и собрали ее, не правда ли? Рыжий дьявол весь город перетряс, но все без толку.
   Капли, падающие из питьевого бачка, ужасно раздражают. Тюк-тюк-тюк. Сил нет терпеть: капли не воду в кружке долбят, а мозг мой. Есть ли выход? Нет-нет-нет, долбит бачок... Не может быть, чтобы выхода не было, не бывает так. Полковник Ангуло ждет, когда я проснусь, тянет время. А ведь я уже проснулся, и вот-вот он это поймет. Я уже в норме, уже спокойно различаю, к примеру, цвет обоев в этом убогом помещении. Белые здесь обои, больничные, какие же еще. Опередить преступника, перехватить инициативу, переиграть на переговорах - учебник прикладной психологии, главы пять и шесть...
   - Я готов к сотрудничеству, - выдавливаю я, ненавидя себя.
   Я бы даже в вегетарианцы записался, лишь бы не впитывать в себя этот жирный наваристый голос.
   - А вот развязывать вас пока нельзя, - с явным сочувствием отвечает преступник. - Вы раскроите мне череп, и конец сотрудничеству. Сначала мы угадайте, что? Изучим ваши рефлексы, чтобы никаких сюрпризов, никаких самосожжений...
   На столе появляется плоский чемоданчик. Дон Мигель опытными руками отщелкивает крышку и раскручивает щупы. Сейчас он узнает, что рефлексы у меня в порядке, а потом он узнает, кому я сдал на хранение внеземную машинку желаний, и на этом история прекрасного нового мира прервется. А также история отдельно взятого Жилова. Лучевая "отвертка" подпрыгивает от нетерпения в складках пиджака. Выхода нет. А ведь он и Дим Димыча не пощадит, этот культурный маньяк, с ужасом понимаю я, зачем ему свидетель?
   - У меня нет выхода, - говорит он, будто мысли мои читает. - Так просто мне из страны не выбраться, наш с вами рыжий дьявол все предусмотрел. Одна надежда на метажмурь. Санта-Мария, пошли мне чудо... верни мне метажмурь... - С каждым словом он все более и более возбуждается.
   "И мне чуда, и мне!" - молю я непонятно кого.
   Но почему "верни", отмечаю я краем сознания...
   Рука палача внезапно замирает на полпути. Потом роняет щуп и хватается за радиоселектор. Из капсулы несется экспрессивный бубнеж, громкий, но совершенно неразборчивый, и полковник Ангуло, бессмысленно глядя на привязанное к креслу тело, - на мое, собственно, тело, - неистово шипит:
   - Vaya... Как они меня нашли?
   А потом он роняет звуковоспроизводящую капсулу.
   Дверь в комнату - за моей спиной. Я ее не вижу, зато отлично слышу: там, за дверью - топот, короткие вопли, характерные хлопки. И сразу тихо. Спокойный голос просит:
   - Ангуло, откройте.
   Нет, отнюдь не голос Санта-Марии, зря мы надеялись. Это голос Инны Старшего, Дуче. Мой бывший начальник второй раз в этой жизни спасает меня...
   - Эй, Ангуло, ваши наемники нейтрализованы. Откройте.
   Полковник подбегает к окну, лезет на подоконник, панически глядя вниз, но прыгнуть так и не решается. "Demonios", - стонет он... Тут и дверь вышибают. Это вам не твердыня московского Дома Писателя, это всего лишь "ложа фантастики" в провинциальном театре абсурда.
   - Арестовать, - брезгливо распоряжается Инна.
   Толстый, ворчливый, обидчивый старик - как же рад я тебя видеть! Его свита распределяется по комнате; сильные руки, схватив дона Мигеля за косичку, снимают его с подоконника, бросают об пол, обыскивают, снова поднимают, уводят под локотки прочь, и тот послушно двигает ногами, сохраняя достоинство на восковом от ужаса лице. Мой спаситель молча наблюдает. Его всегдашние очки ничего не выражают. И радости, этой секундной моей слабости - нет больше; радость сменяется пониманием новой ситуации.
   Из одного плена - в другой.
   Мой бывший шеф обращает наконец на меня внимание, молвивши кратко:
   - Угораздило тебя, Жилов.
   Разум наполняется силой. Хочу домой! Посторонись, учебник прикладной психологии, - нужные слова приходят сами собой:
   - Шеф! Почему вас зовут Инной? Зачем мужчине представляться женским именем, даже если оно - всего лишь сокращение? А зачем женщине примеривать на себя мужские имена? Эта загадка всегда меня занимала. Тяга к изменению пола, заложенная в каждом нормальном человеке, может принимать самые причудливые формы, но ваш случай - что-то другое. Тем более, что Инна - это исторически мужское имя, которое только в славянской традиции стало женским. Полные ваши данные, помнится, никто в отделе не знал. Мне рассказывали, что вы отбросили первое свое имя уже в двенадцать лет, когда выбрали себе второе...
   - Что ты мелешь! - взрывается он.
   Мне удается пустить слезу, всего одну, но этого достаточно.
   - Я правду говорю, - скулю я, сведя глаза к переносице. - Зачем кричать? Упитанный итальянский мальчик со скверным характером любил командовать, за что друзья прозвали его "дуче". А папе с мамой, которые были еще норовистее, он очень не любил подчиняться. Нездоровая обстановка в семье и сформировала в малыше чувство протеста, проявившееся в форме ненависти к тому имени, которое дали ему родители. Редкая, противоестественная для католической Италии ситуация...
   Теперь я смотрю в потолок, скосив глаза, насколько возможно. А Инна смотрит на чемоданчик со щупами и озабоченно морщит лоб. Кажется, он все понял.
   - Очистите его от этой дряни, - командует он, указывая на клейкие нити, превратившие мое тело в неподвижный кокон. После чего говорит куда-то себе в рукав:
   - Снимай людей, капитан. Да, все посты снимай, тут у нас полная идиллия.
   - Едва пришел срок, - рассказываю я, захлебываясь слюной, - помчался малыш в церковь, чтобы взять себе новое имя - то, с которым мужчина представлен Богу. Так и появился на свет Инносентус. А родители не сообразили попросить святого отца отложить обряд, не разобрались, чем на самом деле вызвано стремление сына поскорее креститься...
   - Опоздали, - с горечью констатирует Инна.
   Он машет рукой, отворачивается и лохматит свою седую шевелюру; он сильно раздосадован - не от того ли, что подчиненные слышат мои чудовищные откровения?
   А подчиненные его заняты делом. Квадратноголовый здоровяк в шортах и в рубашке с расстегнутым воротом (без пиджака! без галстука!) колдует над моим креслом, выполняя приказ начальства. Тщательно и осторожно этот человек обрабатывает застывшую паутину, прыская элиминатором из баллончика. И пошла реакция: пластиковые языки пускают водичку, на их поверхности появляются кристаллики, резко пахнет эфиром.
   - О Боге-то наш малыш думал меньше всего, - бросаю я в воздух больные фразы. - Будущий оперативник, волк. Бог для таких - всегда средство. Прежде всего он хотел удивлять. Тщеславный папаша, нарекающий новорожденного сына, хочет удивить соседей и родственников жены; тщеславный писатель, придумывающий персонажу имя, хочет удивить весь мир. Ну а этот молодой бунтарь был одновременно и папашей, и новорожденным, и писателем, и персонажем. Он помнил и о своих соседях, и обо всем мире. Какой же он был тщеславный... Эх, шеф, шеф! Не знали вы тогда, что второе имя выбирается сердцем, что это не разумная реакция головы. "Инносентус" в переводе с мертвых языков - "невинный". Мужчина, выбравший такое имя, как бы объявляет на весь мир, что он - вечное дитя, инфантильное и беззащитное существо. Только таким невротикам и служить в Службе Контроля...
   Полимер разваливается на низкомолекулярные продукты, путы слабнут, гибнут, осыпаются. Руки и ноги у меня уже свободны, но Инну с его свитой это совершенно не беспокоит! Оперативники также разваливаются, теряют стержень, ибо сложная и ответственная операция неожиданно превратилась в скучную рутину. Террорист Мигель арестован, а беллетрист Жилов, мягко выражаясь, не в себе... Великолепно. Мой Театр-Для-Идиотов нашел своих зрителей. Изображать юродивого, оказывается, совсем не сложно - только разреши себе вытащить на всеобщее обозрение то, что и так всегда с тобой.
   Спрашивается, в самом ли деле я симулирую?
   - Похожая история с вашей дочерью, шеф, - добиваю я Инну. Он каменеет, теперь он просто не может меня не послушать. - Агент Рэй - ах, как это по-мужски звучит! Все тот же бес тотального несогласия, сконцентрированный в имени. Случайный человек непременно решит, что агент Рэй - это Раймонд, а не Рэйчел. Девочке нравится собственная раздвоенность. Почему? И почему ваша дочь, упорно выращивая в себе мужское начало, взяла псевдоним "Инна"? И почему она, провоцируя вашего внука сбежать из интерната, соврала, что Рэй - это имя его отца? Да потому, шеф, что она всю жизнь не дочерью вашей хотела быть, а сыном! Сыном, шеф!..
   Оконные рамы вздрагивают: сильный, тяжелый звук приходит с улицы. Словно в гигантский медный таз ударили. В городе что-то взорвалось, понимаю я. А может, взорвали, сегодня эта грань очень тонка.
   - Опс-ёпс! - восклицает квадратноголовый, распрямляясь. Это было сказано определенно по-русски.
   - Дожили, - говорит Инна; он по-прежнему скуп на слова.
   Все присутствующие дружно смотрят в одну сторону.
   Вот моя единственная секунда! Начальник деморализован, бдительность рядовых сотрудников опущена до нулевой отметки, - не упусти шанс! Крепко зажав в кулаке последнюю из живых нитей - ту, которая не обработана еще элиминатором, - я рывком выбираюсь из кресла. Два шага, короткий разбег - и прыжок в раскрытое окно. Спиной вперед. Свободный полет, больше похожий на сон. Пятый этаж! Проснулся ли я на самом деле? Протрезвел ли? Сейчас проверим. Кресло застревает в раме, как я рассчитывал; полимерный язык растягивается, пружинит, превращает полет в плавный спуск. Нить разорваться не может даже теоретически, разве что быть разрезанной, однако никто из моих спасителей не успевает выхватить штурмовой нож и покалечить меня вместе с моим шансом. Оттолкнуться ногами от стены дома - раз, второй...
   - Остановите его! - недостойно орет сверху Инна.
   - Я же правду вам сказал! - ору я в ответ. - Пра-авду!
   Кто меня остановит? Смешно.
   Прощай, иезуитский Дом Писателя с самой красивой вывеской в городе! Нет большего наслаждения, чем сказать это "прощай". Мои босые пятки (Ангуло, гад, разул!) пробивают плоскую бумажную крышу низенького сооружения, раскинувшегося у подножья белокаменного монстра. Я - внутри. Здесь светло, бумажная крыша отлично пропускает дневной свет. Это явно какой-то аттракцион: коридоры, сплошь составленные из зеркал. Я бегу по ним непонятно куда, пока не соображаю, что попал в лабиринт. Жуткий лабиринт отражений, порождение чьих-то кошмаров. Моих отражений здесь такое количество, что арестовать их всех - земной полиции не хватит, даже если милиция поможет. Зеркала, увы, не стеклянные, не разбить их, не прорваться в лоб. Поверхности захватаны сотнями рук - наверно, тех несчастных, кто сгинул здесь без вести. Перелезать, уродуя крышу? Из окна увидят и на прицел возьмут. С другой стороны, кто-то из преследователей наверняка уже громыхает по лестницам вниз, чтобы успеть перехватить меня у выхода из аттракциона, а снятые посты уже получают новые приказы... Ну-ка, эрудит, как приличные люди проходят лабиринт? Правило левой руки. В петлях левая рука меняется на правую. Помечать перекрестки. Чем помечать? У приличных людей принято мелом. В крайнем случае - помадой. Помады нет, есть слюна. А чем еще? Есть и другие субстанции, выводимые из организма - не ими же? Я бегу. Я плюю на зеркала - буквально - на первом повороте, на втором, на третьем, от всей писательской души, но это лишнее, лишнее... никаких ловушек, никаких петель - выход совсем рядом... Я выскакиваю на волю. Коварный, мной же домысленный Лабиринт Отражений на деле оказывается маленьким и потешным, рассчитанным на кого-то другого, поглупее. Впрочем, как выясняется, это вообще был не аттракцион. Надпись гласит: "Эготека". Еще одна красивая вывеска. Вероятно, эту штуку соорудили в политико-воспитательных целях, чтобы ускорить процесс строительства души. Хорошо слышно, как сзади, с воинственным кличем "опс-ёпс!" кто-то еще пробивает свои телом крышу "эготеки"; правильно, наверху липучка осталась, грех было не воспользоваться. И все-таки это плагиат, ребятушки, постыдный плагиат. Мой это был способ обретения счастья...
   Бежать!
   Мы разминулись с отважным прыгуном - ему повезло. Меня здорово качает, только сейчас я замечаю это. Зря я так боялся Ангуло с его "отверткой", рефлексы мои далеко еще не в норме. Но бег продолжается. Посты и засады отсутствуют, бойцы благополучно отозваны. Нет, кто-то все-таки гонится за мной - далеко, не догнать! - кто-то пытается зайти сбоку, но космопроходцы бегают лучше, даже босиком, даже если их качает и сносит космическим ветром. Огибаем "Кувшинку", и - в рощу, петлять между деревьями. Мимо Театра Подводного Царства, мимо Музея Живой Природы, сквозь систему курганов, сквозь городище, не отвлекаясь на урочище "Клады" и античную стоянку, мимо бильярдной, вокруг аттракционов "Пизанская башня" и "Русская зима"... Пятнадцать минут кануло? Или полчаса? Сколько времени я запутываю следы? Не знаю, я ведь еще не проснулся, но только никто меня уже не преследует, - скисли гончие, потеряли зверя.