Щёголев Александр. Львиная охота

Щеголев Александр
Львиная охота

   Александр Щеголев
   Львиная охота
   (шпионский роман)
   Покаянные слова посвящения:
   Учителю, для которого все уже написано.
   Друзьям - на память о нашем детстве.
   Владимиру Гончару, который меня изменил.
   Александру, что принял дар в наследство.
   Прощальные стихи
   на веере хотел я написать,
   в руке сломался он.
   Басё, сын самурая.
   ЧАСТЬ I. ЛУЧ СВЕТА
   ГЛАВА ПЕРВАЯ
   - Консервы, - с сожалением констатировал пограничник. - Зачем они вам?
   - Странный вопрос, - улыбнулся я. - Угадайте с трех раз.
   - Вы употребляете в пищу мясные консервы?
   - Надо же, угадали.
   Он укоризненно взглянул мне в глаза, вздохнул и ничего не ответил. Мой чемодан лежал перед ним на откидной полке. Крышка чемодана была откинута, незамысловатый багаж одинокого путешественника выставлен напоказ. Я ощутил легкое раздражение.
   - Надеюсь, мясопродукты не подлежат у вас изъятию?
   - Нет, конечно, - снова вздохнул пограничник, взял тонкими длинными пальцами одну из пластиковых банок и принялся ее брезгливо разглядывать. Вам, наверное, опытные люди посоветовали взять это с собой?
   Я развернулся на сто восемьдесят градусов и выглянул в раскрытое окно купе. Другие пассажиры, прибывшие тем же рейсом, свободно проходили на выход, не задерживаясь в своих вагонах дольше обычного. Похоже, предъявить вещи к досмотру попросили меня одного.
   - Вы тот самый Максим Жилов? - спросил он тогда меня в спину.
   - В каком смысле "тот самый"?
   - Вы указали в анкете, что по профессии писатель. Прибыли к нам из Соединенной России...
   - Ах, вот из-за чего по отношению ко мне проявлена такая строгость.
   - Я почему-то подумал, - смутился пограничник на секунду, - что вы тот самый Жилов. Простите, если ошибся.
   Понять, шутит он или нет, было непросто, поскольку взгляд его сосредоточенно шарил по моему чемодану, не участвуя в разговоре. Нормальный с виду парень, лет двадцати пяти. Форма очень шла его честному лицу, как и вся эта ситуация. Некоторые люди рождаются, чтобы быть стражниками, и ничего тут не поделаешь. Закончил училище, конечно, с отличием, и конечно же, не пьет и не курит, и с девушками, надо полагать, у него тоже все в порядке. Вот только мясные консервы почему-то невзлюбил. Или вдруг заподозрил, что в банках на самом деле что-то спрятано, и теперь заговаривает мне зубы, незаметно орудуя зашитым в манжетах томографом?
   - Что же вы памятку невнимательно прочитали? - укоризненно спросил он, не поднимая глаз. - Алкоголь ввозить запрещено. Мне очень жаль.
   - Здесь что, сухой закон? - вновь повернулся я к нему, пытаясь показать, что эта новость ничуть меня не потрясла.
   - Нет, спиртные напитки разрешено продавать и даже производить. И, тем более, их можно употреблять.
   - Еще бы! Что же тогда нельзя?
   - Только ввозить.
   - Какая чушь, - сказал я.
   Его губы тронула улыбка, но он промолчал.
   - Всего две бутылки, - подмигнул я ему. - Лучшему другу. Друг на меня обидится, если я заявлюсь просто так, можно сказать, без повода, особенно когда у него день рождения. Ну, так как?
   Парень придвинул ко мне чемодан и произнес, испытывая явную неловкость:
   - Можете сдать водку на хранение, а на обратном пути получите ее в целости. Прошу вас, товарищ Жилов. Вы только не волнуйтесь...
   Волноваться не было причин, ведь порядок - он порядок и есть. Я собственноручно вытащил несчастные бутылки "Скифской" и поставил их перед суровым пограничником. Стас, конечно, не обидится, озабоченно думал я, даже полвопроса не задаст, тут я перегнул палку, Стасу достаточно меня самого, что с подарком, что без. И ребята будут рады, и даже сам товарищ ректор, но... Черт вас всех забери! "Скифская" - любимый сорт Стаса, я специально искал в магазинах. У него ведь и правда завтра день рождения, удачно я подгадал с поездкой. Если не ошибаюсь, завтра ему ударит полста. Это, знаете ли, дата. Ей-богу, обидно: я ведь этой водкой просто хотел сделать ребятам приятное, показать, что до сих пор помню их вкусы. Семь лет мы не виделись, а семь лет назад, когда заварушка закончилась нашей общей победой, мы пили именно "Скифскую", именно Курского розлива, и даже Татьяна с Анджеем, хоть и были принципиально непьющие, нагрузились до полного непотребства...
   - Дарю, - сказал я стражу местных границ. - На обратном пути мне это уже не понадобится.
   - Сейчас, - засуетился он, - я выпишу вам квитанцию.
   - Лучше выпей за мое здоровье, дружок. Со своей подружкой, если она у тебя есть. Как я догадываюсь, ничего кроме здоровья ты в этой жизни не ценишь.
   - И еще я обязан предупредить вас о том, что в анкете следует указать истинную цель визита, а также истинный род занятий. - Пограничник оправил форму, хотя, оправлять там было решительно нечего, он стряхнул с себя неловкость, как стряхивают прилипшую к пальцам паутину, и объявил: - У нас не лгут. Ложь в анкете - это основание для высылки, - и вдруг улыбнулся. Если вы, к примеру, шпион, так и напишите - шпион. Если вы приехали сюда с целью совершить кражу, не стесняйтесь сознаться, что вы вор...
   Мы оба посмеялись.
   - Не беспокойтесь, - стал он серьезным, - дальше поста бумаги не уходят. Пока, разумеется, вы не нарушите закон.
   - Я не нарушу закон, - сказал я. - И я действительно приехал навестить друзей. А вы, значит, никогда не врете? Вы лично?
   - Даже по долгу службы.
   - Как интересно. Сами не врете, а другим не доверяете.
   Я взял чемодан под мышку и пошел на перрон, а он с улыбкой произнес мне вслед:
   - И все-таки вы похожи на скульптуру, товарищ Максим Жилов.
   - Что? - я приостановился.
   - Я уверен, что вы захотите жить иначе. Желаю вам здоровья.
   - Что ты сказал насчет скульптуры, дружок?
   - На площади есть скульптурное сооружение. Вы его обязательно увидите.
   Не люблю пограничников, думал я, преодолевая кондиционированное пространство вокзала. С их внешней правильностью, которая, как правило, только внешняя. Хотя, здоровья он мне пожелал, по-моему, искренне. Какая сказочная наивность, думал я, проходя сквозь аркаду на привокзальную площадь. Нормальный человек не может всерьез воспринять обещание, будто бы за правду ничего не будет, какая бы она ни была, так на кого же они тут рассчитывают? Или сюда теперь ездят только ненормальные? А может, этот суровый вегетарианец валял дурака, не в силах побороть свою странную нелюбовь к писателям? Поистине здешний рай сильно изменился, думал я, вдруг ощутив себя старым и даже устаревшим...
   Пахло морем. Невероятно пахло морем - как только и может пахнуть на привокзальной площади курортного города, продуваемого всеми ветрами, и запах этот есть первое, что обнаруживает путник, вернувшийся сюда после многих лет разлуки. В запахе этом - долгожданная свобода. Уже к вечеру я перестану его замечать, но сейчас, вытряхнутый из комфортабельной клетки скоростного поезда, я был именно таким путником. И еще пахло пылью... Некоторое время я тупо принюхивался. Кому и зачем понадобилось портить воздух столь неудачной присадкой? Или это уличные смесители вдруг разладились? Я удивлялся, пока не сообразил, что пыль-то настоящая, и тогда я удивился еще больше. Просто каменная мозаика пешеходной зоны, равно как и асфальт в центральной части площади, почему-то не были покрыты статиком. Южное солнце свирепело с каждой минутой, нагревая Землю, и пыль устремлялась с потоками воздуха вверх, в сторону Космоса... Прошла поливальная машина, освежая асфальт водичкой. Пробежал сосредоточенный молодой человек, мерно работая конечностями и шумно дыша носом, за ним девушка. Красивые загорелые тела, широкие шорты и майки. Пробежала спортивного вида дамочка - еще одна любительница здорового образа жизни. Роскошный старик, обнаженный по пояс, делал на газоне гимнастику. Кроме этих чудаков народу было мало. Город еще просыпался, пестрые группы людей наблюдались только возле стоянки кибер-такси и вертолетной площадки. Мои попутчики успели разбрестись кто куда. Жизнь вокруг была вялой, блеклой, совсем не такой, как потоки бриллиантовых брызг из кранов поливальной машины.
   Я осматривался, тщетно пытаясь разжечь в себе хоть искру сентиментальности. На крышах домов в противоположных концах площади имели место две гигантские надписи, которые, надо полагать, по вечерам горели огнем, и которых, разумеется, раньше не было и не могло быть. Одна гласила: "ЦЕНА ЗДОРОВЬЯ - ЖИЗНЬ. ВСЯ ПРЕЖНЯЯ ЖИЗНЬ", другая: "МЫ - ДЕТИ ПРИРОДЫ". Над домами торчала игла нового телецентра, который семь лет назад лишь начинали строить. В изобилии стояли пальмы, цветастые тенты и павильоны. Скучали без дела носильщики с пневмотележками. И не было никакой скульптуры. Где же скульптура, призвал я к ответу всех пограничников разом, но не было мне ответа...
   Здание Службы Границ оказалось на прежнем месте, и вот это как раз было самым удивительным, если вспомнить, какая участь его постигла. Я мстительно повспоминал. Стас ударил ракетой точно в сейсмический шов, в первый этаж, с расстояния не больше ста метров, и железобетонная коробка начала складываться внутрь себя, дома-то в городе ставят без нормального фундамента, кому охота забивать сваи в скальную породу, но Стас не пожалел вторую ракету, добив ненавистный символ прежнего порядка. Сотрудников в офисе давно уже не было, люди из этого района разбежались сразу, едва Канцлер огласил список объектов с особым порядком управления, куда конечно же попал и вокзал... Ректор сгоряча предлагал отдать сорвавшегося бойца под трибунал, но дело ограничилось временным выводом его из состава Совета. В тот день зверски зарезали сестру Стаса. Сделал это один из жмуриков, перепутавших свой грязный сон с реальностью, и когда безумца скрутили, им неожиданно оказался шеф пограничной стражи. Случилось это уже после бунта жмуриков. Психоз, незримо тлевший в голове чиновника, вспыхнул адским пламенем, вырвался на волю, и человек пошел развлекаться на улицу, одолжив у своего садовника секатор для подрезания ветвей...
   Вот она, передо мной, уничтоженная Служба Границ. Восстала из бетонного крошева, напомнив умным людям, что свобода - это только иллюзия. Три этажа бетона, металла и стекла; широкий козырек под крышей, предохранявший окна начальников от прямого солнечного света. Словно дубликат здания привезли со склада. Или нет, не так - рухлядь торжественно достали из захламленного чулана и, наспех сдув пыль, объявили ее чистой, а пыль повисла над городом, медленно отравляя воздух... Ага, у писателя заработала фантазия, мысленно усмехнулся я. Включился генератор пафоса. Это не страшно, это мы выключим. Просто ребята из местного Совета всерьез были уверены, что настало время жить без границ. Планировали, что разместят здесь электронную библиотеку, в которой под патронажем Академии откроется международная школа юных программистов, чтобы родители везли сюда детишек со всего света. Где они, эти мечты?
   Я развернулся, потому что за моей спиной кто-то стоял.
   Не люблю, когда ко мне молча подходят со спины - у меня начинает чесаться между лопатками и хочется сделать что-нибудь резкое. Привычка, выработанная годами бурной жизни.
   - Здравствуйте, Макс, - сказал человек тихим голосом, и сказал он это на чистейшем русском языке. Некоторое время мы молча смотрели друг на друга. Очевидно, он ждал, что я его узнаю. Это был высокий астеничный мужчина примерно моего возраста. Я его не узнавал, и тогда он с явным облегчением улыбнулся:
   - Вы не меняетесь, Макс. Такой же громадный, такой же жуткий, как и были. Где ваша знаменитая атласная рубаха?
   - Привет, - откликнулся я. - Рубаху я не надел, потому что прибыл инкогнито. Мы что, знакомы?
   - Это я вас вызвал.
   - Вот как? - я вежливо удивился. - А я, наоборот, никого не вызывал. Вы, надо полагать, гид? Обслуживаете туристов?
   - Я всех обслуживаю, даже тех, кто об этом не просит.
   - Нетрадиционный подход. Но мне, большое спасибо, провожатые не нужны. Только не обижайтесь. Еще раз спасибо.
   Я поднял с земли чемодан, решая, куда двинуться. Собеседник меня не заинтересовал, как бы обидно ему ни было. Что-то знакомое и вправду чудилось в его простоватом лице, что-то крепко забытое, какие-то запахи, голоса, и теснота, и жара, и холод, но прошлая жизнь давно уже не вызывала во мне никаких чувств, кроме досады. Никаких чувств. Пробудить мое любопытство способно было одно лишь будущее и, в некоторой степени, настоящее.
   Сразу отправиться к Дим Димычу, к Подножью Горы, размышлял я. Исполнить то, ради чего, собственно, весь сыр-бор... Или начать следовало с другого? Можно было пойти в отель и попытаться разыскать кого-нибудь из наших. Можно было с ходу, не сходя с этого места, позвонить местным, тому же Анджею Пшеховски с его великолепной Татьяной. Или усесться вот здесь, под тентом крохотного уличного ресторанчика, и позавтракать, жуя вместе с вегетарианским шницелем столь же нелепые воспоминания? Больше всего мне хотелось вернуться в здание вокзала и уехать обратно.
   - Может, отойдем? - предложил незнакомец, обогнув меня сбоку. Незнакомый знакомец. Почему-то он был еще здесь, никуда он не делся, настырный малый.
   - Зачем?
   - На нас смотрят.
   На нас действительно смотрели, я и сам это уже заметил. Вернее, заметил не я, а тот мнительный и крайне неприятный во всех отношениях человечек, который поселился в моей голове со времен славного боевого прошлого. Уличный ресторан, рядом с которым я остановился, не был пуст. Под широким полотняным навесом возле входа, почти касаясь затылком зеркальной витрины, сидел единственный клиент. Судя по всему, он сидел здесь прочно и долго. У мужчины было широкое скуластое лицо, широкий приплюснутый нос и характерный цвет кожи. Очевидно, выходец из Латинской Америки - метис, а то и чистокровный индеец. Мексиканец, каких обычно рисуют на карикатурах. Впрочем, почему бы ему не быть мексиканцем? Ау, мистер Джек Лондон, не ваш ли это герой? Он потягивал что-то безалкогольное и делал вид, будто вовсе на нас не смотрит, будто не нужны мы ему вовсе. Кого он хотел обмануть? Человечка, прогрызшего дырки в моей голове?
   Чистейшая паранойя. Профессиональная болезнь всех бывших агентов, ушедших на пенсию писать мемуары. Я пошел по аллее, а знакомый незнакомец зашагал рядом.
   - Вы про того индейца? - спросил я шепотом.
   - Это накОм, - так же шепотом откликнулся гид. - Нет, я не его имел в виду.
   - Наком?
   - Не настоящий, конечно, - поморщился он. - Дело совсем не в нем... и не в них...
   Я осторожно осматривался. Паранойя, уговаривал я себя. Что ж ты не угомонишься никак, старый вояка, стыдил я себя... В густой тени пограничного офиса пряталась сувенирная лавка. Покупательницей была пожилая дама, которая, присев прямо на прилавок, рассеянно перебирала подушки со значками. Симпатичная такая старушка, крохотная, но довольно пышных форм, в вязаной панаме кораллового цвета, прикрывающей жидкие седые кудри, в льняных брючках и парусиновых туфлях. Не о ней ли говорил мой спутник, намекая на слежку? Она-то как раз и смотрела на меня - в открытую разглядывала, вполне бесцеремонно. Или я заинтересовал пожилую даму просто как мужчина?
   - Так в чем же дело, дружок?
   - Я не гид, - застенчиво признался странный человек. - Вы, Макс, наверное, не поняли. Это ведь я во всем виноват.
   - В чем?
   - Хотя бы в том, что вы приехали в эту страну. Это я вас сюда вызвал.
   Сумасшедший? Или они здесь так развлекаются? Я посмотрел на него внимательно. Я плохо на него посмотрел, не лучше того профессионального наблюдателя, который позаимствовал у Джека Лондона авторские права на свою национальность. Даже переложил на всякий случай чемодан из правой руки в левую: правая у меня ударная.
   - Разумеется, - приветливо кивнул я ему. - Все в порядке, дружок, я же не против.
   Он избегал моего взгляда.
   - Смеетесь, Макс. Правильно, я бы тоже на вашем месте смеялся. Жаль, что почти не осталось времени поговорить... - Собеседник внезапно прервался и остро взглянул вверх. - Те, которые на нас смотрят, спустятся на вертолете, - он показал пальцем. - Оттуда.
   - Вертолет тоже вы вызвали?
   - Нет, вертолет вызвали те, кто нас сейчас подслушивает.
   Ого, подумал я. Мания преследования. Забавно началось утро, нельзя не признать. Впрочем, этому человеку, вероятно, нужна помощь, а я тут шутки шучу вместо того, чтобы отстегнуть от плеча телефон и срочно позвать более компетентных собеседников...
   - Да вы не волнуйтесь, - сказал он, - все кончится хорошо. Запомните, пожалуйста, главное. То, что предназначено для вас, находится в камере хранения. Пароль ячейки совпадает с названием клуба, в котором вы мне тогда по морде дали, а номер ячейки - это номер в гостинице, куда я вас тем же вечером спровадил. Ну как, припоминаете что-нибудь? Только не произносите, пожалуйста, ничего вслух.
   Ничего я не припоминал, хотя, его лицо и было мне знакомо. Если человек с тобой здоровается, а ты не можешь понять, кто он такой, значит, он в твоей жизни не значил ровным счетом ничего. В твоей прошлой жизни...
   - Я дал вам по морде? - спросил я.
   - Вот сюда, - он показал, - в скулу. Заслуженно, кстати, влепили.
   - И за что?
   - Не помните меня? - умилился сумасшедший. - Надо же, как сильно я изменился. Это хорошо. Когда вы меня вспомните, Макс, прошу вас, не бегите сразу в камеру хранения, дождитесь момента истины. Вы ведь космолаз, вы все поймете правильно. То, что предназначено для вас - ваше и только ваше, но я хочу, чтобы вы не торопились. Не торопитесь, Макс.
   Он странно улыбнулся. И наши взгляды наконец встретились. В глазах его была смертельная тоска.
   - Вы все поймете правильно... - успел повторить он, прежде чем разговор кончился.
   Звук возник резко, внезапно, заполнив собой мир, и пришел этот звук с неба. И еще - ураганный ветер. Рев двигателя. Я поднял голову - на аллею, едва не срезая лопастями пальмы, опускался могучий штурмовой "Альбатрос". На пятнистом корпусе не было ни опознавательных знаков, ни номера, была только невразумительная буква "L". Очевидно, геликоптер подкрался, используя новейшую акустическую и оптическую защиту. А потом что-то произошло, словно искра соскочила со лба винтокрылой машины, оставив в воздухе невесомую паучью ниточку, и земля под ногами дрогнула, и стало невероятно свежо, именно так, как всем хотелось в это насыщенное солнцем утро, порыв ветра сделал изображение расфокусированным, плоским, свет разъедал глаза, как кислота, но не нашлось сил, чтобы просто прикрыть веки, зато звуки приобрели очерченность, контрастность, и еще было странное ощущение в горле и в груди, потому что вдруг оказалось, что я перестал дышать, и тогда я вспомнил, что все это со мной уже случалось, когда в Шарм-эль-Шейхе наша группа поймала импульс диверсионного парализатора. Мысли текли медленно, как клей из опрокинутой банки. Эти тоже сбросили парализатор, медленно подумал я. Кто "эти"? С борта геликоптера один за другим спрыгивали безликие пятнистые фигуры, их прыжки были такими же тягучими, как мои мысли, как все вокруг. А потом я упал.
   Мир повернулся набок, и стал виден гарпун антенны, воткнувшийся в газон - между киоском мороженщика и цветочными часами. Ага, вот откуда в пространство ушли вибрации, заморозившие любое живое движение в радиусе десяти метров! Мороженщик лежал, вывалившись из двери своего киоска. Лежал старик, занимавшийся на газоне физкультурой. И только мой знакомый параноик, которого я не успел сдать дежурным психиатрам, удирал прочь. Он бежал нестерпимо медленно, высоко задирая локти. Неужели есть люди, неторопливо размышлял я, на которых парализатор не действует? Чудеса. Такому бы в антитеррористических отрядах служить, а не развлекать туристов в этом провинциальном рае... Одна из безликих фигур отработано присела на колено, прицеливаясь из вакуум-арбалета. Сверкающая черта бесшумно пронзила воздух. Бегущий по площади человек взмахнул руками и опрокинулся на спину.
   Движение еще замедлилось, хотя, казалось бы, куда уж больше. Кто-то уносил подстреленное тело с асфальта и затем грузил его за руки за ноги в геликоптер. Кто-то выдергивал из земли антенну, кто-то обыскивал, переговариваясь по радиоселектору, лежащего на земле свидетеля и его багаж (свидетелем был я), наконец - прощально взревели моторы, и все звуки разом стихли, как будто штепсель из розетки выдернули. И все вокруг остановилось. Не осталось ничего, кроме моих слабо шевелящихся мыслей, а потом остановились и они.
   ГЛАВА ВТОРАЯ
   - Я читал роман одного русского, по фамилии Жилов, - сказал лейтенант. - Он над нами немножко посмеялся. Вы имеете к этому писателю какое-то отношение?
   - Вы подозреваете всех русских, - уточнил я, заставив деревянные губы двигаться, - или только тех, кто с фамилией Жилов?
   - Ну что вы! - расцвел он улыбкой. - Русских я обожаю, сумасшедшая нация. Когда ООН сняла блокаду, к нам приехало много добровольцев из России, и большинство здесь осело. И, между прочим, не одна молодежь. Вы читали Дмитрия Фудзияму?
   - Да как вам сказать...
   - А я, знаете, люблю его книги, жаль только, ничего нового он давно не издавал. Так вот, старик теперь живет у нас. Не помню его настоящую фамилию, очень сложные у вас фамилии... в общем, Дмитрий здесь поселился основательно, купил дом, и, по-моему, этот факт знаменует собой некую закономерность... Нет, нет, сумасшедшая нация! И Жилов ваш был сумасшедший, я о романисте, иначе не принял бы участие в нашей революции. Вы помните, как он описал наш город?
   - Я не читаю путеводителей.
   - Путеводитель! - хохотнул полицейский. - Это вы хорошо выразились, надо будет рассказать ребятам на активе...
   В боксе я лежал один, да и во всем госпитале, насколько я понял, больных было мало. В этом городе не любили болеть. Я тоже терпеть не мог болеть, но мне сказали: "Лежите", и я выполнял. Спазмов больше не было, разговаривать и даже мыслить я мог уже вполне свободно. Слух, нюх и прочие чувства вернулись, и вместе с ними вернулось чувство полной ненужности происходящего. Время текло мимо распластавшегося на простыне тела... Не знаю, кто допрашивал остальных свидетелей. Меня развлекал вот этот вот начитанный толстяк. Или, наоборот, я его развлекал?
   - Хорошо, что вы не читали ту книжку, - продолжал лейтенант. - Я говорю о "Кругах рая". Иначе у вас сложилось бы неправильное мнение о работе местной полиции, вернее, сложилось бы мнение, что никакой полиции здесь нет вообще. И не помогли бы никакие ссылки на то, что дело было до революции. Просто у полиции рук на все безобразия не хватало.
   - Вредная книжка, - согласился я. - Мне стыдно, что я тоже Жилов.
   Он опять хохотнул.
   - Шутите? Это признак здоровья. Русские умеют по-настоящему шутить над собой.
   В дверь просунулось маленькое веснушчатое лицо, утонувшее в красно-зеленой форменной панаме, и сообщило неожиданным басом:
   - Товарищ лейтенант, сюда едет Вивьен. Только что был звонок.
   - Спасибо, Лесо.
   - Вивьен передает привет Максу. Макс - это он?
   - Это он, - откликнулся я.
   Мой офицер привстал и поправил форму.
   - Вот и начальство проснулось. Вы что, знакомы с Виви?
   - С кем только я не знаком на нашей планете.
   - Тогда не сочтите за бестактность... - несмело проговорил он. Думаю, что вы имеете прямое отношение к упомянутому мной человеку, который столько сделал для нашей страны.
   - А сам вы, кстати, не имеете отношения к одному знаменитому ученому? - поинтересовался я у него, меняя тему. - Который, помимо прочего, изобрел телеграф. Тоже был русский, правда, давно умер. Вашего прапрапрадедушку случайно не Павлом звали?
   Лейтенант носил звучную фамилию Шиллинг и был, вероятно, неплохим мужиком, хоть и не знал ничего про своего именитого тезку Павла Львовича, великого русского изобретателя. Был он лет сорока, и еще был он упитанным, улыбчивым и разговорчивым. Но главной его достопримечательностью был огромный, своеобразной формы нос, висящий меж круглых красных щек, ну точно как... тьфу! Что за пакостные сравнения лезут в стариковскую голову?
   - Мои прапрапрадедушки выращивали маслины, - с сожалением ответил он. - И сам я выращивал маслины, пока друзья не уговорили меня стать полицейским...
   Наша беседа началась уже давно, и довольно любопытным образом. Я с такой тактикой ведения допроса до сих пор не встречался. Вместо того, чтобы пугать свидетеля нечеловеческой проницательностью или агрессивной тупостью, лейтенант Шиллинг принялся делиться воспоминаниями о своих болячках. Возможно, решил, что психологическая поддержка прежде всего, а может, просто человек был такой. Оказывается, лейтенант всю жизнь чем-нибудь болел и к тридцати годам приобрел полный джентльменский набор - остеохондроз, гипертония, гастроэнтероколит, холецистит и что-то еще, во что мне вникать решительно не захотелось. Куда смотрят врачи, ужаснулся я, не понимая, к чему он клонит. Как вас вообще в инспектора-то взяли с таким послужным списком? В том-то и штука, торжествующе объявил полицейский, что теперь я здоров! Я научился жить иначе, сказал он, и в этом мое счастье. Мы все научились жить иначе. Вы все дружно стали вегетарианцами, поддержал я по мере сил эту неловкую беседу. Он отмахнулся. Вегетарианство - только шаг, только декорация. Кто-то считает, что вегетарианство по сути грех, гордыня в чистом виде, и тем оправдывает свои маленькие слабости, кто-то, наоборот, находит свой покой в самоограничении. Лично я, признался лейтенант Шиллинг, в этом смысле совершенно безыдейный, я просто придерживаюсь рационального питания. Секрет в другом, сказал он мне, и вот это уже не декорация. Здоровыми становятся не постепенно, а в один миг, в один счастливый миг. Секунду назад ты был болен, а через секунду уже здоров. Понимаете? Нет, ничего я не понимал, и тогда мой гость посоветовал: отправляйтесь на холм, спросите у любого дорогу, вам покажут, а то давайте патрульную машину вызовем, пусть довезет вас до места. Зачем? Он удивился: ну так вы же хотели понять? Все в ваших руках, и нечего, нечего раскисать. Сам ты раскис, подумал я. Что ты можешь знать о том, как люди раскисают, что нового ты можешь рассказать об этом бывшему космолазу и бывшему шпиону, но вслух произнес только одно: к чему вся эта преамбула? А к тому, объяснил он мне, что если кто-то начал жить иначе, невозможно представить, чтобы он пожертвовал тем счастьем, которое имеет. Захотев дурного, человек нарушает гармонию своего же мира. Жители этого города увидели зависимость того, что они получили, от собственных ощущений и, тем более, от поступков. Вот почему в этом городе почти не совершается преступлений. В самом деле, получив однажды здоровье и ощущение счастья, узнав разницу между здоровьем и нездоровьем, кто захочет променять их, к примеру, на какие-то там деньги? Нет, невозможно представить... "Я к тому вам это рассказываю, - терпеливо вдалбливал мне страж порядка, - что у нас здесь давно не случалось ничего похожего, и мы думали, что ничего похожего у нас теперь быть не может. Так что погодите с преждевременными выводами, ведь нападение было совершено явно не местными жителями..." "...а такими же туристами, как и ты, бывший шпион Жилов", - мысленно закончил я невысказанный упрек. Меня разбирал смех. Неужели они боялись, что без этакого душераздирающего вступления я не стану помогать расследованию? Невроз, принявший эзотерические формы. И они еще называют себя здоровыми? "Дело было так, - ответил я офицеру, записывайте мои показания", - и он послушно включил диктофон на запись...