Щёголев Александр. Львиная охота

   - Ты сгущаешь краски, - спокойно сказал Стайков. - Игра ума, не имеющая отношения к здешним странностям. Ты ведь про этот город говорил, правда? Кстати, Максим, вам хочется снова испытать жмурь?- неожиданно обратился он ко мне. - Простите, конечно, за глупый вопрос.
   Они оба посмотрели на меня. Выдохлись, говоруны, вспомнили, что не одни на свете.
   - Почему глупый? - сказал я. - Поначалу хотелось нестерпимо.
   - Похмелье, - квалифицированно покивал Вячеславин.
   - И как вам удалось преодолеть зависимость? - полюбопытствовал Стайков.
   - Это тайна, - ответил я ему, подумавши.
   - А если бы жмурь продлевала твою бесценную жизнь? - тут же бросил Вячеславин.
   Я пожал плечами. В чем-то он был прав, по крайней мере, в отношении сдерживающего страха. К счастью, миф о том, что существуют и безвредные схемы жмури, пока не подтвердился. И к той, без ложной скромности, панике, которую мне удалось вызвать своей книгой среди обычных людей (по Вячеславину - людей со здоровой эндокринной системой), быстро добавилось вполне рациональное отторжение чисто медицинского свойства. А если бы нечем было подкрепить взошедшие в обществе побеги страха?
   Думать на эти темы мне давно уже не хотелось.
   - Отстаньте, - сказал я. - Вот вам один из способов борьбы, патентуйте. На ваш супернаркотик клиенту должно хватать зарплаты, иначе инстинкт самосохранения обязательно проголосует против. Взвинтите цены на жратву и получите вместо всеобщего кайфа голодные бунты.
   - Ты валюту обменял? - спросил меня Вячеславин.
   - Да.
   Он подмигнул Стайкову этак хитро:
   - Тогда пожелаем товарищу хороших снов.
   Тот не отреагировал. Елизарус опять смотрел на дом РФ, и во взгляде его было что-то больное, жалкое. Я тоже посмотрел. Некто в белом костюме медленно спускался по ступенькам крыльца; шляпа на тесемках потерянно болталась за спиной. Ноги человека словно веревкой были опутаны, словно тяжеленное бревно тянуло его плечи к земле, и держался он руками за щеки, а щеки-то пылали, украшая мраморное, лишенное загара лицо... Я не сразу его узнал. Это был Слесарек, председатель европейского Союза Писателей. Добрел до мостовой, постоял, раскачиваясь, и двинулся прямо на нас, никого вокруг не замечая.
   Мы тактично отвернулись. Вячеславин чуть слышно пробормотал:
   - Если тебе делают клизму - расслабься и постарайся получить удовольствие. Советуют психологи...
   Веселиться было не над чем, впрочем, Вячеславин и не веселился. Не знаю, о чем в эти неловкие минуты думали мои братья-писатели, я же думал о том, каково оно - спускаться по этой лестнице. Жалко было Слесарька, жалко было Дим Димыча, но больше всего - себя; и я отчетливо понял, что сегодня туда не пойду. Завтра. Сделаем это завтра... Слесарек проследовал мимо, однако дружеская болтовня больше не возобновлялась. Бессмысленная пауза тянулась бы вечно, если б с неба не явился характерный звук, а на набережную не опустился бы полицейский вертолет, распугав дружную компанию чаек. Из кабины выбрался лейтенант Руди Шиллинг.
   Целебная улыбка, которой этот добряк скрашивал мое пребывание в больнице, куда-то подевалась. И на потомственного торговца маслинами он больше не походил. Офицер увидел "кузнечик", брошенный под финиковой пальмой, и потемнел лицом. Его роскошный нос, как флюгер по ветру, повернулся в мою сторону. Лейтенант Шиллинг приблизился враскачку и спросил, показывая на "кузнечика":
   - Чей это аппарат?
   - Откуда нам знать? - на редкость честно удивился Стайков. - По-моему, эта штука давно тут стоит.
   Не поверить Стайкову было невозможно. Полицейский расстегнул ворот форменной рубашки и вытер ладонью взмокшую холку.
   - Я был почти уверен, что найду вас, Максим, - сказал он мне. - Мы вас повсюду ищем. А я им говорю: Жилов у Дмитрия Фудзиямы, у кого же еще...
   Это был конец. Я мысленно застонал, потому что сомневаться не приходилось: именно здесь, именно сейчас мой незадавшийся отпуск развалился окончательно.
   - Что случилось, Руди? - кротко поинтересовался я.
   Он осмотрел меня с ног до головы, обратив особое внимание на разбитые костяшки пальцев:
   - Я вижу, вы спорили о литературе. О, это небезопасно.
   Мы отошли в сторону.
   - Итак, - напомнил я.
   - Не поймите превратно, - сказал он, - но мы снова вынуждены снять с вас показания. Половина "Виты" видела, как вы разговаривали с Кони Вардас. Это сотрудница отеля, припоминаете?
   - Ну и что с того? - возразил я.
   - Мы ведь не спрашиваем вас ни о чем другом, Максим, - сказал он с упреком. - В конце концов, это ваше дело, какими приключениями скрашивать свой досуг. Проблема в том, что вы, вероятно, были последним, с кем разговаривала цветочница.
   Я молча ждал. В груди у меня вдруг что-то разболелось.
   - Сеньорита Вардас убита, - объяснил лейтенант Шиллинг, испытующе глядя мне в глаза. - Зарезана в массажном кабинете. Пройдемте, пожалуйста, в вертолет.
   Он жестом указал путь и через силу улыбнулся.
   ГЛАВА ВОСЬМАЯ
   Надпись над входом в гостиницу "Вита" опять сменилась. Теперь там горело: "ПРИЯТНЫЙ ВЕЧЕР!", для того, видимо, чтобы никто не перепутал. Бассейн, подсвечиваемый изнутри, сверкал, как гигантский бриллиант; воздушные светильники, удерживаемые невидимыми нитями, парили над головами; и по углам фасада, во всю высоту здания, переливались жемчугом вертикально размещенные лозунги, "СПОКОЙСТВИЕ" - справа, "УВЕРЕННОСТЬ" - слева.
   Я уселся в парке на площади - прямо на каменную скамейку, рядом со своим двойником. На голове моей была широкополая соломенная шляпа, а нос, якобы обгоревший на солнце, был щедро заклеен биопластырем, и всё это ради спокойствия и уверенности. Не люблю быть источником нездорового любопытства. Учитывая двойника под боком, меры предосторожности были не лишними. Кстати, любой желающий мог бы свободно подсесть к этому бесстыжему красавцу, прикоснувшись таким образом к Идеалу, однако данная городская скульптура, по счастью, не пользовалась у публики повышенным спросом. Так что и мой маневр не вызвал ни у кого вокруг ни малейшего интереса.
   Я принялся ждать. Было у меня ощущение, что мне есть чего ждать, и я решил перестать прятаться. Если Жилов все еще кому-то нужен, этот кто-то обязательно появится, потому что лучшее место для нашего свидания трудно подыскать. Если же этот демарш ничем не закончится - тоже неплохо, скоротаем время. С Татьяной Пшеховской я договорился на девять вечера. Принято ли здесь являться в гости раньше срока? Что теперь здесь, вообще, принято и что не принято?
   Изменения, произошедшие с этой карликовой страной, потрясали. Не то чтобы она стала еще более цветущей (я знал чертову уйму мест на планете, где комфорт был несравнимо выше). Странным образом изменились люди. Конечно, попадались и привычные, назовем их так, экземпляры, но погоды они не делали. Слова "ложь", "алчность", "агрессивность" в самом деле превратились в худшие из ругательств, причем, подшучивать над этим мне больше не хотелось, потому что я наконец понял - это не поза. Люди желали добра каждому встречному вовсе не по принципу "турист всегда прав, лишь бы платил". Они не притворялись, вот что было самым странным. Они были довольны жизнью самой по себе, и жизнь их проходила в нескончаемом поиске невидимой глазу гармонии. Или я ошибался? Одно не вызывало сомнений: "общественная мораль" за семь минувших лет неведомыми путями трансформировалась в нравственность, спустившись с ханжеских высот до уровня отдельно взятой личности. И не было этому никаких разумных объяснений... Кто же вас подменил, удивлялся я, устраиваясь поудобнее на холодном монументальном сиденье, что за эксперимент по выведению нового человека? Может, и впрямь мудрый РФ что-то увидел в местных метаморфозах? Тогда почему ему так плохо?
   Отвечать мне никто не торопился.
   Все бы ничего, но при чем здесь, собственно, деньги? Я вытащил из кармана смявшуюся пачку и нашел один динар. Купюры имели несколько необычный цвет: соломенный с зеленоватым отливом. Это был цвет золота настоящего, без примесей, в котором отсутствует какая-либо рыжеватость. И точно такую же окраску принимает омела, когда высыхает (оттого, кстати, эти шары и зовутся золотыми). Символ города в виде высохшей омелы плюс золотой динар - они удачно дополняли друг друга. На обратной стороне купюры в диаметрально противоположных углах размещались стилизованные рисунки двух молекул, словно взятые из школьного учебника: одну я узнал сразу, аш-два-о, вода. Вторую узнал тоже, напрягши воображение и эрудицию - углекислый газ, це-о-два. А на лицевой стороне, в центре композиции, было голографическое изображение хрустального шара с загадочной дымкой внутри, сквозь которую угадывалась человеческая ладонь. Нестандартный набор символов. Ну и что с того? Нормально. На долларе - усеченная пирамида и масонский глаз, странным образом сочетающиеся с хвастливой надписью насчет Бога, который хранит их всех, и это жлобство сходит американцам с рук уже не первый век. Что ж, у авторов местных денег амбиций было не меньше, чем у поселенцев Нового Света...
   ***
   Полицейское управление, откуда меня недавно выпустили, больше напоминало обитель добродетели, чем суровое силовое ведомство. Никакой вам жесткости, сплошное пожелание здоровья всем и каждому. Одежду мне доставили прямо туда, взяв ее из моего гостиничного номера (я разрешил полисменам разобрать свой багаж), там же, в кабинете, я переоделся и переобулся, опять став импозантным красавцем средних лет. Как выяснилось, философствующий лейтенант Шиллинг был не уникален, а был он нормой, типичным представителем выведенной здесь породы. Сотрудники, едва поймав мой взгляд, вымученно улыбались мне в ответ. Говорили там, не повышая голоса, слушали там участливо, о правонарушителях там заботились, полагая их больными людьми. Невозможно было представить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь совершил резкое движение. И практически все были подавлены, просто-таки контужены взрывом, стершим общину "Нового Теотиуакана" с лица их города. "То ли пять человек, то ли десять, теперь уже не подсчитаешь... - ловили мои уши обрывки разговоров. - Какие костяки! Белковые остатки, и те из бетона никак не выскрести... Все сгорело, все! И шаротека твоя любимая сгорела! Копоть эта страшная... А тень на полу осталась, будто в Хиросиме..." Да, это была трагедия, и не только их трагедия. Представляю, какой ураган бушевал во всех европейских каналах новостей...
   Иначе говоря, к инциденту на площади перед Госсоветом полиция была непричастна.
   Правда ли, что криминальная обстановка у вас такая, что ее как бы нет, поинтересовался я у следователя, на которого свалилось дело об убийстве в отеле, когда мы с ним закончили о грустном. До сегодняшнего дня - да, ответил он, оценив шутку. "Знаете, - признался офицер юстиции, - даже я избегаю делать некоторые вещи, хоть их и требует специфика службы. Какой безумец станет, простите, нарушать Богом установленный закон, если той же ночью все потеряет?" Вот такая лексика была у здешних полицейских. Попытавшись встретиться с Вивьеном Дрдой, я услышал, что шеф еще не вернулся из костела. А что случилось в костеле, испугался я. Нет, ничего. В костеле - месса, что же еще. Шеф старается не пропускать такие вещи... Отягощенный другими мыслями, я тогда не осознал этот удивительный факт, но теперь, сидя на скамейке возле памятника самому себе, я горестно вопросил у сверкающего огнями Неба: неужели социал-демократ Дрда, неужели космолаз Дрда стал верующим? Какова причина столь масштабных превращений?
   Что-то мешало мне сидеть. Я сунул руку и обнаружил торчащую из заднего кармана газету, которую купил еще утром. Обрадовавшись находке, я расправил бумажные "Хроники добра" на своих коленях, демонстрируя всем, кого это могло задеть: вы Жилову безразличны, господа.
   Кто-то спускался по ленточной галерее, опоясывающей тело гостиницы. Я заметил этого человека с минуту примерно назад, пока он еще не скрылся на той стороне здания. Другие люди стояли, наслаждаясь городскими видами, или весело бродили по этажам, ведя себя непринужденно и шумно, этот же целенаправленно и быстро шел вниз. Был он в строгом темном костюме, что тоже выглядело нетипично, но рассмотреть какие-либо иные детали не представлялось возможным. Вы мне безразличны, напомнил я себе, утыкая взгляд в газету... Снизу к заголовку прилепился девиз: "Жизнь человеку даётся. Николай Островский". Очевидно, газету издавал кто-то из русских эмигрантов, но это не имело никакого значения, потому что дальше девиза я читать не смог.
   Кому-то дается, у кого-то отнимается. Кони Вардас была найдена в массажном кабинете, который она любовно обставляла цветами. Именно туда, как оказалось, женщина несла букет нежных гипсофил. Она работала одна, без помощников, поэтому хватились ее не сразу, и по той же причине защитить ее никто не мог. Непосредственно перед смертью она пыталась позвонить по телефону, - оттуда же, из кабинета, - однако не успела. Остался только набранный ею номер, и был это номер полиции... Разве моя в том вина, уговаривал я себя, что волей обстоятельств, а больше из-за собственного неравнодушия женщина оказалась втянута в грязные игры, правил которых не понимаю я сам? Разве не предупредил я, что звонить в полицию - это мой, а не ее священный долг? Нет, не помогало. "Вы были последним, с кем она разговаривала", - с легкостью бросил мне лейтенант Шиллинг, упустив из виду, насколько тяжело эти слова носить... Возможно, Кони Вардас кричала, но в подобных помещениях очень хорошая звукоизоляция. Кто-то зажал ей рот салфеткой, взятой рядом из стопки, и всадил нож точно под левую грудь, а потом аккуратно уложил умирающую на массажный стол. Преступление выглядело по меньшей мере странно. Если аранжировщица цветов встала поперек дороги кому-то большому и страшному, если в игру вступили профессионалы с отбитой совестью, зачем было убивать так сложно, так необычно - ножом? Орудие убийства осталось в теле. Нож был из тех, которые продаются в любом хозяйственном супермаркете, то есть никакой зацепки. Одежда на жертве была цела, признаков насилия не замечено. Равно как не замечено и выделений физиологического свойства, какие в подобных случаях можно обнаружить либо на жертве, либо где-нибудь поблизости. С шеи исчез кулон, изображающий Молящуюся Деву, зато на безымянном пальце левой руки появилось кольцо дешевка, эрзац-золото. Впрочем, с кольцом ясности не было: то ли женщина сама его купила, то ли преступник надел в знак уважения. Погибшая была не замужем, жила с родителями, жениха или постоянного друга не имела, даже ухажеров не держала. Сыщики активно рыли землю в поисках сексуальных мотивов (ревность, как источник вселенского зла - ау, носатый Руди, привет супруге!) и, по-моему, зря теряли время. Имитация, ложный след...
   Очень жалко было ее родителей. Этим людям я не смог бы посмотреть в глаза.
   Что касается содержания нашей с Кони беседы, то я поделился с полицией всей информацией, однако мое заявление не приняли всерьез. Эти бараны тут же связались с полковником Ангуло - при мне. Наверное для того, чтобы я не подумал чего плохого. Тот выразил удивление и встревоженность, затем он выразил озабоченность состоянием дел в стране, а затем выяснилось, что в момент убийства он присутствовал на оперативном совещании в Бюро антиволнового контроля. Это алиби, товарищи. Дон Мигель был черноволосым красавцем с крашеной косичкой; косичка была цвета красного дерева. Я видел по селектору его лицо, оно производило очень благоприятное впечатление. В "Виту" Мигель Ангуло сегодня, да, заходил, но в свой законный перерыв и только для того, чтобы выкушать в баре кислородный коктейль. В оранжерею, разумеется, не поднимался, здесь какая-то ошибка, недоразумение, глупая шутка... Ситуация с Паниагуа была проще, учитывая его прямое участие в делах "Нового Теотиуакана". Правда, этнографа не могли найти, пропал человек, оставив за полицией решение вопроса: террорист он или все-таки ученый? У меня же стояла перед глазами картина, как бледный дон Феликс мчится на своей семисотой "Волге" прочь от гостиницы, демонстрируя чудеса пилотажа. Куда он бежал? Или вернее будет спросить, откуда он бежал, какой огонь жег ему пятки?
   Путник на галерее, между тем, спустился до второго этажа, все ниже был, все ближе. Краем глаза я следил за его движением, одновременно просматривая прессу на своих коленях. Я уже понял, кто это, да и кем еще, собственно, он мог быть?.. Фразочка насчет того, что жизнь человеку дается, напоминала читателям о высшей предопределенности в их судьбе, с чем можно и должно было спорить. Но не сейчас, не сейчас. Местными ароматами дышала каждая строка газеты. В патриотическом клубе "Цветы и Порядок" начинали новый цикл лекций по теме: "Макробиотика на современном этапе". Партия Единого Сна в лице ее председателя Оленина решительно требовала пересмотра закона о денежном обращении. Статья под названием: "Как смотреть видеотумбу" разъясняла, что дело это небезопасное: перед включением следовало проветрить помещение, расположиться от экрана на грани четкости, причем, не сидя на ковре и не лежа, чтобы голова не запрокидывалась вверх, рекомендовалось также часто моргать и отводить взгляд в те моменты, когда изображение под стеклом не вызывает интереса. В криминальном уголке с возмущением сообщалось о разгоне очередного сборища Юных Натуралистов, презрительно именуемых в народе "хрусташами", которые, прикрываясь издевательским лозунгом "Энергетика должна быть энергичной", извращают саму идею спасительного счастья.
   - Товарищ, товарищ! - услышал я. - Да-да, вы!
   Дама бальзаковского возраста в компании с молодым человеком приближались ко мне, загадочно улыбаясь.
   - Как бы нам занять ваше место, - чувственно произнесла дама. - На минуту! Ну, пожалуйста!
   Молодой человек выразительно постучал пальцем по фотосканеру в своих руках.
   - Разумеется, - сказал я, складывая газету. - Смена караула.
   Свободного пространства на скамье и впрямь не хватало: аттракцион был рассчитан на двоих, включая пластикового болвана. Только ребенок, наверное, и втиснулся бы между братьями-близнецами Жиловыми. Я надвинул соломенную шляпу на лоб, пряча лицо в неверных вечерних тенях, и оторвал задницу от нагретого сиденья.
   - Спа-си-бо, - пропела дама, азартно озираясь. Ни она, ни ее кавалер не заметили портретного сходства между мертвым и живым седоками; собственно, они вообще на меня не смотрели.
   - Давай быстрее, пока дружинников нет, - скомандовал парень, обращаясь к своей... маме? теще? невесте?
   Я прошел по дорожке до нормальной парковой скамейки и снова сел, попутно окинув взглядом двадцатиэтажную громаду перед собой. Человек, спускавшийся по галерее с гостиничных высот, в последний раз обогнул здание и вскоре должен был появиться на площади.
   Сбоку доносился хохот - на два голоса. Озорная бальзаковская дама уже вылезла из пляжного платья, освободив нежно-розовые телеса (душу, вероятно, тоже), и плоть её оказалась лишенной нижнего белья, потому что бывают ситуации, когда лифчик и трусики нарушают гармонию мира. Платье она повесила на руку манекена - рядом с красной рубахой, - и принялась позировать. Розовое - к розовому. Кавалер торопливо снимал. Воздушные светильники давали не так уж много света, но для серии голопортретов достаточно трех лазерных лучей, испускаемых фотосканером. Страстно прижавшись к Идеалу, Она гладит рукой Его мускулистое бедро (щёлк!); взгромоздившись к Нему на колени, Она вдохновенно целует Идеал в губы (щёлк!); сползая на землю, Она обнимает Его ноги (щёлк!). Затем настала очередь фотографа. Аппарат перешел в руки женщины, а молодой человек, стремительно раздевшись догола, залез на спинку скамейки и с победным видом поставил ногу скульптуре на голову... Я смотрел, как приличные люди сходят с ума, и пытался думать о своем.
   Мысли сбивались в кучу. У киосков перед Госсоветом меня хотели похитить. Спасибо за предупреждение, милая Кони... Или я преувеличиваю собственную значимость? Дело было, конечно, не во мне, а в том типе возле вокзала, которого чуть раньше умыкнули по-настоящему. На него бросили куда более мощные силы, чем на отставного агента Жилова, было даже как-то обидно. А результат? Похитили его или все-таки нет? Хищная птичка "Альбатрос" - на дне морском, а жертва? И похитителей номер два, выскочивших из ларца с надписью "Новый Теотиуакан", их-то кто к ногтю прижал? Третья сила или все та же, первая? Мой неузнанный друг пользовался популярностью, нельзя не признать... Я разозлился. Мало ли сумасшедших бродит по этому городу, специально существующему, чтобы напоминать всем желающим об иррациональности бытия; разговаривать с каждым серьезно - не хватит ни души, ни простого терпения. С другой стороны, не каждый сумасшедший выживает после атаки из вакуум-арбалета и вдобавок не-горит-не-тонет в подбитом геликоптере. Впрочем, можно ли верить полиции, пусть даже в стране, где лгать - вредно для здоровья? Ясно было одно: я так и не мог вспомнить, кто он такой. Не мог, и все тут. Более того, в полиции меня попросили составить голопортрет этого парня, и я опозорился, как котенок в теплых руках. Ни одного образа, ни единой детали! Меня успокаивали: мол, обычное дело, с этим Покойником всё всегда не по-людски... Я прекрасно понимал Дрду. Герой местного масштаба Жилов, стоявший у истоков революции, обязан был опознать своего соратника, ибо невозможно представить, чтобы два героя не встречались во время заварушки. И попробуй, объясни им, что с уродцем по кличке Покойник попросту невозможно было встретиться, что сию удивительную личность берегли, как святыню, как главную ценность революции. Само его существование было тайной, в которую сотрудники электродинамической лаборатории посвятили только высшее руководство подпольного Совета. И такие меры предосторожности были оправданы, ведь именно этот гениальный ученый догадался глушить жмурь с помощью радиопомех, именно он разработал фильтр "бурого шума" и предложил накрыть этим сигналом территорию города, что впоследствии заговорщики и сделали. Всем известно, каков был эффект. Говорили, что он погиб, когда диверсанты взорвали старый телецентр. Покойник, как и я, не был уродцем в общепринятом смысле этого слова, не числился он в штате Академии. Он пришел в организацию со стороны, как раз когда высоколобые умники творили от отчаяния всяческие глупости (например, одевшись в синтезированные своими же биотехнологами "оболочки", изображавшие омерзительных старцев с безгубыми ртами и провалившимися носами, шлялись вечерами по городу, обвешанные часами, врывались с диким воплем "Это ваш сон!" в окна первых этажей, пугали детей и взрослых - оттого и получили прозвище "уродцы" в довесок ко всеобщему гневу). Ведь здравомыслящие горожане (тупые ослы!) не желали верить в сказки насчет быстрого дряхления - до тех пор, пока кто-нибудь из близких людей не начинал жмуриться с оттягом... Вернемся к Покойнику. Нельзя с уверенностью сказать, кто на самом деле нашел методику нейтрализации жмури, ведь она появилась сразу в готовом виде! Причем, как позже выяснилось, загадочный чужак все делал сам, никого не посвящая в подробности, круглые сутки просиживал в передающем центре Академии, а потом, когда Академию разбомбили, его перебросили в телецентр. И о том, что он погиб, говорили далеко не единожды, он много раз якобы погибал, прямо-таки дурная привычка какая-то... В конце концов, твердо сказал я всем сомневающимся, ваш несчастный культовый писатель не подозревал до сегодняшнего дня даже о том, что Покойник - русский по национальности! Какие могут быть претензии? Конечно, конечно, покорно кивал головой Вивьен. Все правильно, вот только нюансы, Макс, нюансы...
   Главный из нюансов состоял в том, что семь лет назад мне удалось выйти на изобретателя жмури. Удалось определить место, где мерзавец скрывался, а также его кличку - увы, только кличку, ни имени, ни других паспортных данных... короче, парня звали Покойником, как же еще! И был он уже никаким не мерзавцем, а единственной надеждой уродцев. Изобретатель жмури оказывается первым героем среди борцов с созданной им же заразой! Каков водевиль, а? В то время уродцы прятали его в катакомбах - это еще до революции было, - а я так и не смог упросить ректора, чтобы мне дали проводника и позволили с этим странным человеком встретиться. Просто встретиться и поговорить... Так и не смог я убедить пуганых заговорщиков, что Жилов - свой от начала и до конца. Доверие - материя тонкая. Вот пришел Покойник, раскаявшийся и рвущийся в бой, и ему почему-то безоговорочно верят, а вот пришел Жилов, переставший быть охотником за людьми, и ему говорят: "Ты, Макс, тоже отличный парень, но..."