Пусто!
Мальчика вынесло из-за кресла. Еле волоча онемевшие ноги, он выбрался в прихожую, заглянул в дверной глазок, прислушался. Снаружи оглушительно лязгнул лифт. Тогда он дрожащими руками одолел замок и шагнул на свободу, оставив позади чужую квартиру, чужие секреты, чужое горе. Мучительно ковыляние вниз по ступенькам - и...
И он дома. Ура.
Однако собственная квартира встретила мальчика не очень-то ласково. В прихожей, возле общественного телефона, стояла его родная мать собственной персоной. Упиралась лбом в стену, нелепо раскачиваясь, и громко всхлипывала. Обратив на сына безумные глаза, она вдруг очнулась и затряслась, неистово шепча:
- Ты где был, хулиган!
ПАУЗА: ГЕРОЙ
Дороже этой женщины ничего в жизни не было. Да, существовали рукописи, написанные и еще не написанные, но они становились самым дорогим лишь когда эта женщина была рядом. Когда же ее почему-либо не было рядом, уровни ценностей мгновенно менялись местами. Мать, брат, прочие детали окружающего мира уходили на третий уровень. Рукописи теряли обычную святость, опускаясь на уровень за номером два, вместе с тоскливыми фантазиями о литературной славе и горькой уверенностью в несправедливости бытия. А на первое место вырывалась она, загораживая собой все. Например, когда она уезжала в свой провинциальный городок, к мамочке с папочкой. Или когда ночевала на своей Гражданке, в квартире у тетки, или когда отбывала на соревнования защищать спортивную честь родного института... Она родилась и выросла в Области. Но в душе, конечно, была "петербуржкой". О, загадочная петербургская душа. Сколько сладости, сколько ностальгических соплей в этом словосочетании! Впрочем, наверное - да. Наверное, есть нечто. Иначе как объяснить, что она обратила внимание на такого мужчину, неуклюжего, неплечистого, ну абсолютно не мужиковидного? Без нормального жилья, без денег, без ясных перспектив. Его талант? А что талант - пыль, отсутствие быта, хи-хи за спиной. Причем, не просто обратила внимание, а влюбилась, как девчонка. Хотя ей, между прочим, уже 23 - возраст, когда пора начать относиться к жизни серьезно. Совершенно очевидно, что она двигалась по жизни, несомая инерционными силами - пока наконец не наткнулась на него. Так получилось, вот и все. Случайность, придуманная кем-то Высшим.
Он распределился на кафедру, оставшись в институте. Он благополучно превратился в инженера, обретя пятерых начальников сразу. Начальники толкались, мешали друг другу, поэтому он существовал вполне спокойно, незаметно и мирно. Творил на радость благодарным потомкам. Иногда, правда, приходилось что-нибудь делать по работе, например, сопровождать занятия, помогая студентам общаться с лабораторными макетами. Или писать глупые косноязычные методички. Он прекрасно влился в коллектив: всерьез его не воспринимал ни мужской пол, ни женский - то есть опять же никто не мешал жить. А что может быть важнее? Пусть меряют свои шмотки, пусть меняются кассетами и разнообразными дефицитами, пусть разыгрывают продуктовые заказы. Пусть с умилением рассказывают о своих детях и сообща ругают своих мужей и жен... Еще была лаборантка, предусмотренная штатным расписанием для вписывания формул и вытирания пыли. Она! Боже, она... Непостижимо.
Он просто удивил ее тоской в глазах, сочетавшейся с постоянной болезненной веселостью, вечными шутками не к месту. Затем она вдруг поняла, что нет ничего привлекательнее тощих длинных мужчин. И поползли метастазы интереса, и с единственным в мире человеком она прекратила общаться в стиле утонченного петербургского хамства, потому что этот человек так разительно отличался от остальных топающих по жизни самцов, что не ответить на его тоскливые взгляды было крайней степенью жестокости... Он же, сколько себя помнил, всегда в кого-нибудь влюблялся. В школе, в институте. Даже в детском саду. Но вот беда, всерьез его не воспринимали никогда, и поэтому, строя отношения с окружающими его женщинами - в институте, в школе, в детском саду, - он не мог заставить себя переступить пылающую черту. Часто он наблюдал, изнемогая от зависти, как непринужденные мужчины, сокурсники или сослуживцы, касаются женщин сокурсниц или сослуживиц, - ничего при этом не имея в виду. Возьмут за локоть, обнимут за талию и отпустят - игры взрослых детей. У него не получалось. Только один раз - раньше - ему удалось... но тогда было вино и жаркое лето, кроме того, через месяц его бросили, и было неслыханным везением, что он не успел влюбиться по настоящему. Иначе не хватило бы ему прошедшего года, чтобы забыть - ту, прежнюю. Теперь же... Ухаживал он глупо, мучительно долго. Первый раз взял ее за руку, провожая от метро до "кораблика", где была квартира тетки. На том же самом отрезке пути ровно через неделю обнял за талию, и так вел, сгорая от неловкости. Еще через неделю впервые поцеловал, прижав к дверям лифта. Затем процесс провожания стал затягиваться до полуночи, потому что они часами бродили вокруг теткиного дома, торчали в подъезде, а чаще всего поднимались на лифте до девятого этажа, взбирались по крутым ступенькам еще выше, почти до заколоченного хода на крышу, и стояли там, на площадочке возле замороженного окна. В городе была зима, в городе было холодно. А там было жарко. Атмосферу согревала не только батарея парового отопления. Они целовались, смотрели сверху на засыпающую Гражданку, разговаривали, расстегнув шубы и накрепко сплетясь одетыми телами. Таились от возвращающихся домой жильцов. Он шарил осмелевшими руками у нее под свитером, пробирался под блузку, сражался с тугими предметами женского туалета. Он расстегивал ее джинсы, чтобы взбесившимся пальцам ничего не мешало. Ей было и смешно, им приятно, она словно бы видела их обоих со стороны, но из-за тетки не могла позвать его в квартиру. Тогда она расстегивала джинсы и ему, чтобы хоть немного помочь, чтобы приласкать, выпустить на волю бьющееся там напряжение. Потом вечер менялся на ночь, и он бежал к последнему поезду в метро или ловил такси, расходуя скудный запас денежных знаков. Подобное геройство повторялось почти каждый день! Пока наконец она не осознала, что посвятит ему жизнь. Вот там прямо и осознала, в такой истинно петербургской формулировке. После чего их отношения установились окончательно - это свершилось 1-го февраля, когда тетка легла в больницу... Обо всех своих ощущениях она постепенно рассказывала ему. О том, как начинала влюбляться, о том, что чувствовала на лестничной площадке девятого этажа. Он, разумеется, также признался ей во всех своих мыслях и желаниях. Абсолютная, ничем не сдерживаемая откровенность стала с некоторого времени для них естественнейшей потребностью. Возможно, это покажется скучным, но по другому он бы и не смог. Рассказывать о себе все без остатка, а взамен знать о ней больше, больше, еще больше... Это и есть счастье. По другому он бы спятил. Ведь он был очень ревнив, да-да! Впрочем, не ревнив он был, скорее мнителен, постоянно настроен мыслями на то, что она... она может... Нет! Конечно, он ей верил. Но все-таки... Он жил в нескончаемом ожидании катастрофы, потому что видел разницу цен - себя мужика и себя личности. Он полагал, что высочайший уровень второго вряд ли компенсирует позорную несерьезность первого. Особенно, когда не было рядом ее. К родителям ли она уезжала, на проклятые ли соревнования - в эти дни он погибал. В эти дни он любил ее, как никогда больше... Но главная пытка была иной. Страх потерять - вот что точило его мнительное "Я". Картинки накатывали волной и отступали, моделируя в голове варианты кошмаров на любой вкус. Транспорт, улица, глухие подворотни, темные подъезды - достаточно одной-единственной случайности, и... Что - и? Он не желал досматривать картинки до конца. Но они все равно крутились, сами по себе, проверяя рассудок на прочность, потому что центральным действующим лицом кошмаров являлась она. Его женщина.
"Любить - значит бояться потерять", - часто говорил он ей, глубокомысленно и очень по-взрослому, защищая рассудок от всего конкретного. Конечно, до конца он не понимал, что такое "потерять". И тем не менее ожидание катастрофы было, было, было! Никогда эти спазмы не отпускали рассудок, обостряясь в те жуткие мгновения, когда ЕГО ЖЕНЩИНЫ почему-либо не оказывалось рядом - на кафедре, в страшном запертом институте, дождливой весенней ночью, накануне замечательного праздника...
ДЕЙСТВИЕ N_2: КАФЕДРА
Она была рядом! Только руку протяни и - касайся пальцами ее горящих щек, гладь ее волосы, прижимай к себе. Вот же она, склонилась над кафедральным столом, опершись локтями. Рядом...
- Сначала надо снять с предохранителя, - сказал он и тронул маленький рычажок, слева над рукояткой. - Как у автомата Калашникова, мы его в школе проходили.
- А сзади что? - спросила она.
- Это курок, я знаю, его взводят. Читала, как в романах пишут? "Боб" взвел курок и нажал на спусковой крючок. "Ну-ка... - Игорь попробовал сдвинуть рифленую штучку, плотно сидевшую в затылочной части оружия. Безрезультатно.
- Я же говорил! А если нажать на предохранитель...
- Осторожно! - закричала она, отшатнувшись.
- Да тихо ты. Не видишь, я же обойму вытащил.
Действительно, обойма покоилась на столе. А пистолет чернел на мужской ладони, делая ситуацию романтичной до неприличия. Остатки еды были предусмотрительно брошены в тумбочку, поэтому изучению ценной находки ничто не мешало. Кроме разве тьмы, неподвижно висящей вокруг. И еще, пожалуй, кроме остатков пережитого ужаса. Игорь впервые держал в руках подобное. Неповторимое ощущение, на всю жизнь - как первый поцелуй. Изделие было на удивление удобным, будто специально изготовленным под его размеры, оно лежало покорно, молча.
- О! - обрадовался Игорь, опустив рычажок предохранителя вниз. Смотри, теперь с курком, кажется, все в порядке.
Взял обойму, аккуратно засунул ее обратно и прицелился в раскрытую форточку - в затянутое дождем небо.
- Что ты делаешь? - удивилась Жанна.
- Ба-бах, - предупредил он, - спокойно, затки уши, - и сделал движение указательным пальцем.
Ничего. Щелчок. И все.
- Дурак! - взвизгнула она. - А если бы!.. Если бы!..
- С патронами почему-то не получается, - расстроился он. - Странно... - попытался заглянуть в пустую рукоятку, поймав в нее свет дворового фонаря. - Может, сломался?
- Дурак, - повторила Жанна, - нашел игрушку.
- Нам надо иметь оружие, правда? - нервно объяснил он. - Мало ли что. Ты не бойся, охрана не услышит, у них окна на проспект, а эти типы с трупом уехали, сама же сказала.
- Я не волнуюсь, - куда более нервно возразила она. - Это ты волнуйся. Кто из нас труп нашел?
Вместо ответа он поднял голову и посмотрел на нее. Тоска в его глазах была не видна. Счастье тоже. Впрочем, глаз вообще не было видно - тьма. Его передернуло: да, труп. Жуть. Но!.. Она вернулась. Она жива! Боже, это она... А разгадка оказалась простой - по двору два мужика тащили длинный предмет, завернутый в темную материю. Жанна увидела их в окно. Увидела, что они скрылись в направлении четвертого двора, как и раньше. Не выдержав, решила проследить. Пошла по коридорам, естественно, уперлась в тупик. Тупик представлял собой разломанную, приведенную в абсолютную негодность лестницу, которую уже больше двух лет не могли отремонтировать. А лестница вела именно туда, куда требовалось проникнуть. Четвертый двор представлял собой самое глухое место в институте, потому что попасть в него можно было либо с улицы, через ворота, либо через разломанную лестницу. Даже окна туда практически не выходили. С одной стороны его ограничивала стена спортзала, с другой - кирпичный брандмауэр соседнего с институтом здания, а с третьей, с той, которая вела на улицу, как раз и шел закрытый по причине аварийного состояния корпус. Когда-то здесь случился пожар - на кафедре двигателей взорвалось что-то химическое, и половина второго этажа в районе лестницы провалилась. Собственно, Жанна знала, куда идет, но трудности ее не испугали. Она ведь гимнастка, кандидат в мастера, не зря студенческий клуб вечно упрашивает ее поучаствовать в мероприятиях. Как и сегодня - заставили человека кувыркаться по сцене, сальто крутить... то есть это уже вчера было... Короче, пролезла она сквозь заколоченный крест-накрест ход, и по перилам, по арматуре - к окошку. Будто женщина-обезьяна. Игорь, когда слушал ее, даже психанул сгоряча - действительно, грохнулась бы, и конец приключениям! В окно она увидела, как непонятные люди грузят в микроавтобус непонятные коробки. Потом пришли те двое и погрузили следом завернутый в ткань предмет. Ткань, кстати, очень похожа на занавеску, которые висят в институте. Потом машина уехала под арку на улицу. Жанна вернулась обратно, вот и все... Игорь объяснил ей, что именно было завернуто в занавеску. И откуда те два мужика ЭТО принесли. И вообще, как здорово они влипли со своей пьяной тягой к романтике. Она поверила, ни секунды не сомневаясь. Она испугалась. Она испугалась так сильно, что ему пришлось сразу придти в себя, сразу стать мужчиной, простить ей то отчаяние, которое он испытал в ее отсутствие, успокоить, приласкать ледяными руками, и она вроде бы успокоилась, вроде бы поверила, что пока они вместе, все не так уж страшно, и тогда он вспомнил про трофей, принесенный в кармане джинсов...
Он нарушил молчание первым.
- А какая там была машина? Грузовик? - и положил пистолет на стол.
- Кажется, микроавтобус, похож на "РАФ". Я в машинах не разбираюсь.
- А ворота закрыли или так бросили?
- Игорек, мне же не видно было.
- Все ясно... - он уверенно покивал, будто и в самом деле ясность настала. - Просто я думаю, что если ворота открыты, то мы сможем через них выйти.
- Надо проверить! - загорелась Жанна. - Скорей только, вдруг вернутся!
Он вернулся к окну и развил мысль - спокойно, по-мужски:
- Есть еще вариант. На случай, если там закрыто. Можно выйти из института утром, в начале девятого. Охрана примерно без пятнадцати восемь сменяется, а новая охрана дежурного в лицо не видела. Разыграть из себя дежурного и уйти. Кстати, в восемь приходит другой дежурный... Вообще, никто ведь не знает, что дежурного убили! Ни охрана, никто... И тело украли...
Жанна засмеялась:
- Меня ты в сумке пронесешь?
Смеялась она лишь мгновение.
- Ой, да, - расстроился он. - Идиотство, про тебя забыл... замолчал, глядя в окно. Никто по двору не ходил, не бегал, не носил подозрительных предметов.
- Не могу понять, зачем у дежурного был наш номер телефона? напряженно сказала она сзади. Тихо сказала, только для себя. - Причем здесь ты, не понимаю...
- Вон тот телефон, рабочий, - подтвердил Игорь и ткнул рукой в стену. За стеной была лаборатория. - Может, все-таки не мой, а? Может, совпадение?
- И в столе у тебя зачем-то рылись... - так же тихо добавила Жанна. Знаешь, я ведь чуть не начала искать, кто бы мог это сделать.
- Чего?
- Ну да. Прямо сейчас. Когда ты рванул к дежурному, взяла у Ирины из тумбочки ключи от всех помещений... - она замялась, набираясь воздухом для нового признания. - Я вообще-то специально тебя к дежурному отправила, чтобы пройтись по кафедре - вдруг найду твою папку?
- Ничего себе! - поразился он. - А я думал, ты просто темноты испугалась. И как?
- Не, никак. До дисплейного класса успела дойти, дура, только потом сообразила, что без света в столах не пошаришь. Хорошо хоть свет не включила. А потом в окно тех увидала, которые этого... в занавеске несли.
- Значит, у нас в лаборатории не смотрела?
- У нас в лаборатории, к твоему сведению, я еще позавчера смотрела. Что за шутки, думаю, совсем с ума посходили, сволочи... Игорек, я боюсь.
Он поймал ее в руки. Прижал пахнущую шампунем голову к себе.
- Я за тебя боюсь, Игорек, - простонала Жанна, глядя снизу вверх. Один глаз ее мимолетно блеснул, отбросив "зайчик" ртутного света. - Я почему-то все время из-за тебя психую, дура, ничего не могу с собой поделать...
Она тоже! - понял он. Нежность прокатилась волной. Она панически боится его потерять, только не признается, стесняется. Любит!.. Нежность не спадала, и неизвестно, к чему привело бы это внезапно возвратившееся чувство, если бы Жанна не нарушила гармонию.
- Что за мужик там дежурил? - спросила она почти спокойно.
- Некий Сидин Тимур Германович, - ответил он. - С кафедры гироскопов.
- У меня телефон из головы не вылазит, - объяснила она. - В смысле то, что дежурный твой номер зачем-то записал.
- А у меня его пистолет из головы не вылазит. И еще рожа жуткая, с кровью...
Она пошевелилась в его руках и вдруг попросила - изменившимся голосом:
- Игорек, давай мы сначала на кафедру гироскопов сходим, а потом уже спустимся к воротам в четвертый двор. Может, хоть что-нибудь выясним, а то ведь так больше невозможно...
- Жаль, пистолет не работает, - невпопад ответил он. Сделал шаги к столу, ведя Жанну за плечи. Снова принял оружие в руки. - Слушай, мне все ясно! Надо было затвор передернуть, поэтому и не стрелялось, - он пощупал пальцами холодную сталь и обрадовался. - Точно! Тут наверху двигается!
Жанна не отреагировала. Прижавшись к нему, обхватив его тело руками, думала о чем-то своем.
- Сейчас попробуем, - уверенно сказал Игорь и сделал движение левой рукой, на себя. - Ну-ка, интересно, теперь щелкнет или...
Что-то произошло. Ударило в руку. Лопнуло в ушах, огнем толкнулось в лицо. Древесно-стружечная перегородка, отделяющая кафедру от лаборатории, содрогнулась, словно по ней шарахнули ботинком. В голове странно зазвенело. "Ой!" - кратко сказал Игорь - чужим, далеким голосом. А Жанна завизжала, почему-то присев на корточки.
МОНОЛОГ: В УБОРНОЙ
Сижу на унитазе, в туалете. Просто так сижу, штаны уже давно надел. А где еще мне быть? Настроение соответствующее, как раз к этим неповторимым запахам вокруг. Канализация у нас, как бы поточнее выразиться... Короче, возвращаться в родную комнатенку страшно, по коридору бродить глупо, вот и нюхаю. Заодно разбираюсь с собственной канализацией - той, которая в голове.
Неужели я нашел убийцу? Не могу поверить. Залез в полиэтиленовый пакет, висевший на вешалке, и - готово. Неужели?.. Возвращаться страшно, потому что там мама. Вроде бы она заснула. Или сделала вид? Вообще-то она идеально спит, не то, что я. Ухо на подушку, и спокойной ночи, малыши. Она за столом была, когда мне в сортир приспичило, голову на руки положила и прямо так расслабилась, уже и посапывать начинала. Устала, наверное. Завидую...
Мне нравится моя мама, между прочим. Как женщина. Даже очень нравится, и я недавно понял, почему. Потому что мне всегда было ее жалко. Почему мне нравится Жанна, я пока не знаю, но это к делу не относится. Я маму не выдам, ни за что на свете! В чем бы она ни была виновата. Это во-первых. Правда, вокруг Игоря что-то гнусное происходит - и милиция его цепляет, и мафия какая-то. Не из-за матери ли?.. Во-вторых, подслушанный наверху разговор мне не очень-то понравился. Оказывается, в нашей квартире живет стукач, да непростой к тому же - "сексотом" называется. Ого! Настоящая шпионская история. Мало того, встреча у Бэлы назначена, на два часа ночи. С таинственным "советником". Тоже шпион, наверное. Если уж они такую конспирацию развели... Все это было бы увлекательно до умопомрачения, но ведь я давно не маленький. Невооруженным глазом вижу... точнее, невооруженным нюхом чую, что атмосфера вокруг нашей семьи с нехорошим запахом. Прямо скажем, воняет - не хуже, чем здесь, в коммунальной уборной. Потому что любовницей дяди Юры была не кто-нибудь, а моя идиотка мать. И главное, теперь я нисколько не сомневаюсь - именно Бэла подставила Игоря следовательше, чтобы легче было решать собственные проблемы. Странно, зачем ей врать про Игоря? Донесла на маму, и дело в шляпе. В любом случае, его заподозрили сразу после допроса Бэлы. Без вариантов... Что из этого следует?
Не знаю, что из этого следует! Не знаю!
Эх, мама... Все алиби себе испортила - вот уж идиотка, так идиотка. Зачем раньше времени домой вернулась? Еще и раскричалась на меня, когда я с боевой операции вернулся... На самом деле она, конечно, не рассердилась, а обрадовалась. Она ведь уже и по соседям в коммуналке ходила - выяснять, куда мы с Игорем подевались. Несмотря на ночь, несмотря на свою интеллигентность. Дядя Павел ее успокаивал - Игорь, мол, с Жанной на дачу сбежали, а малец целый вечер тут околачивался. Заодно рассказал про убийство... Короче, увидела она меня и успокоилась. Я ей объяснил, что находился наверху, у тети Бэлы, то есть все по правде сказал. Кроме одной мелочи - того, что хозяйка квартиры об этом не знала. Мама мне тоже объяснила, почему она не в Новгороде, и в чем вообще дело, так что получилась у нас настоящая задушевная беседа.
Собственно, никакого алиби у нее и не было. Оказывается, про путевку она наврала, чтобы несколько дней спокойно пожить у одного хорошего человека. Прямо так и призналась. "Хороший человек", надо думать, это очередной кандидат нам с Игорем в папы. Отличная новость! А мне, очкарику близорукому, казалось, что она уже давно прекратила трепыхаться. Но, к сожалению, сегодня вечером они круто поссорились, что-то он ей такое нахамил, мать обиделась и уехала домой. "Ему сказала я "всего хорошего", а он прощения не попросил", - как сочинил поэт. Что ж, дело житейское. А у меня из головы "любовница" никак не вылазила, зациклился я на этом проклятом слове, и фотография стояла перед глазами - ну, где мама в неприличном виде, - поэтому всякие сомнения и подозрения уже тогда во мне ворочались. Я ей рассказал про следовательшу, про то, что Игорю "дело шьют". Вроде бы просто так рассказал, потому что скрывать такое явно было нельзя... Но сейчас-то понимаю, чего я на самом деле хотел. Реакцию хотел увидеть - как она себя поведет. Вроде нормально мать отреагировала! Страшно удивилась, страшно перепугалась. Правда, при этом мне почудилось, будто она рванулась что-то сказать, но вовремя прикусила язык. Про странности на нашем садовом участке, и про то, что Игоря с Жанной там не было, ничего не сообщил, решил зря не пугать человека. Дальше я специально перевел разговор на скользкий путь. Этак осторожненько предположил - мол, вполне возможно, Бэла сама и убила своего мужа из ревности, ведь, говорят, у дяди Юры была любовница? Мать никак не отреагировала на "любовницу". Зато сразу завелась: ах-ах, что за чушь, без дяди Юры знаменитая "Леди Космос" пропадет, без него она ноль, дерьмо на палочке, зачем ей убивать... И по-настоящему завелась! Мы даже поспорили немножко на отвлеченные астрологические темы, вроде как и не над нами пресс опускается. Опять старый спор затеяли: она Бэлу грязью поливает, называет ее артисткой, аферисткой и так далее, а я, хоть и здорово недолюбливаю жену дяди Юры, не могу не возражать. Ведь большинство ее предсказаний сбывается! И серьезных, между прочим, предсказаний! Взять хотя бы эпидемию пожаров прошедшей осенью. Или, например, войну за нефть где-то там у арабов. "Все правильно, - соглашалась со мной мать, - но Бэла Исааковна тут ни при чем." По ее мнению, самые ценные предсказания делал дядя Юра, а "эта артистка" подавала их, как свои. Он якобы имел уникальную врожденную способность, а она - только пресловутый "синтез-метод", который подгоняла под чужие озарения. "В Юре, - говорит, - всегда какая-то сила была..."
Насколько мне известно, лет примерно восемь назад Бэла здесь появилась. До тех пор дядя Юра был один. Точнее, он жил с родителями. Оба его родителя работали до пенсии большими начальниками, поэтому и отхватили себе отдельную пятикомнатную жилплощадь. А потом он женился, и началась веселая жизнь! Бэла оказалась до невозможности экзотической личностью. Не знаю, как у кого со способностями, но то, что раньше о ней никто не слыхал, и что именно дядя Юра напряг все свои связи и выволок ее в люди, это факт. Правда, дальше она уже сама запорхала. Так хвост распушила, что теперь каждая местная собака назубок выучила: Бэла - это ученый с мировым именем, наша гордость. Действительно, совершенно незачем ей убивать...
А матери зачем?
Бред какой-то. Когда она задремала, сидя за столом, я встал с раскладушки, выполз потихоньку из своего закутка... Честное слово, я просто в туалет хотел! Идея посмотреть сумки, с которыми она вернулась, пришла мне случайно. Ведь я случайно наткнулся взглядом на полиэтиленовый мешок, висящий на вешалке под ее плащом? Наткнулся и подумал: интересно, что она с собой таскает к тому "хорошему человеку"? Собственно, с пакета я и начал осмотр, хотя у нее еще другая сумка была, большая. Обнаружил вонючие босоножки - на дне. А сверху лежало кое-что другое. Кое-что, упакованное в маленький прозрачный пакетик, тоже полиэтиленовый... Бред!
Вот оно - разложено у меня на коленях. Забавные такие штуковины: во-первых, обычный электрический шнур... точнее, два шнура... ну, в общем, от вилки, которую в розетку вставляют, отходит не один шнур, как положено, а два, примерно метровой длины, и каждый оканчивается деревянной ручкой от детской скакалки, из которой торчит кусок оголенного провода. Ручки от скакалок для верности обмотаны изолентой. Смысл этого предмета и дебил бы раскусил - лично у меня перед глазами сразу картинка возникла. Как втыкают вилку в сеть, как осторожно берутся за рукоятки и прикладывают провода к... например, к чьим-нибудь ушам... Бр-р! Мерзость, настоящий электрический стул... Второй предмет из пакета был поприятнее на вид, покультурнее. Такой аккуратный цилиндрик, сантиметров десять в длину, на две трети черного цвета, на треть - ярко оранжевого. Оранжевая часть - это что-то вроде большой пружинящей кнопки, на которую можно надавить. И я надавил, умник, прямо в коридоре. Из цилиндрика брызнуло, как из маминого дезодоранта. Хорошо, что в сторону, иначе... Вот уж не знаю, что было бы "иначе", но во рту вдруг странное ощущение появилось, язык защипало, горло закололо. Я припомнил подслушанный разговор Бэлы со Штерном, и тут же сообразил, какой пакостью чуть сам себя не вырубил. Слезоточивый газ... Короче, что теперь? Нет, маму я никому не отдам, пусть даже они пытать меня будут. Хотя, кто - "они"? Не знаю... А улики эти подлые, наверное, выбросить надо получше. Ну, в самом деле, чистейшая же идиотка - в сумке их таскает!
Мальчика вынесло из-за кресла. Еле волоча онемевшие ноги, он выбрался в прихожую, заглянул в дверной глазок, прислушался. Снаружи оглушительно лязгнул лифт. Тогда он дрожащими руками одолел замок и шагнул на свободу, оставив позади чужую квартиру, чужие секреты, чужое горе. Мучительно ковыляние вниз по ступенькам - и...
И он дома. Ура.
Однако собственная квартира встретила мальчика не очень-то ласково. В прихожей, возле общественного телефона, стояла его родная мать собственной персоной. Упиралась лбом в стену, нелепо раскачиваясь, и громко всхлипывала. Обратив на сына безумные глаза, она вдруг очнулась и затряслась, неистово шепча:
- Ты где был, хулиган!
ПАУЗА: ГЕРОЙ
Дороже этой женщины ничего в жизни не было. Да, существовали рукописи, написанные и еще не написанные, но они становились самым дорогим лишь когда эта женщина была рядом. Когда же ее почему-либо не было рядом, уровни ценностей мгновенно менялись местами. Мать, брат, прочие детали окружающего мира уходили на третий уровень. Рукописи теряли обычную святость, опускаясь на уровень за номером два, вместе с тоскливыми фантазиями о литературной славе и горькой уверенностью в несправедливости бытия. А на первое место вырывалась она, загораживая собой все. Например, когда она уезжала в свой провинциальный городок, к мамочке с папочкой. Или когда ночевала на своей Гражданке, в квартире у тетки, или когда отбывала на соревнования защищать спортивную честь родного института... Она родилась и выросла в Области. Но в душе, конечно, была "петербуржкой". О, загадочная петербургская душа. Сколько сладости, сколько ностальгических соплей в этом словосочетании! Впрочем, наверное - да. Наверное, есть нечто. Иначе как объяснить, что она обратила внимание на такого мужчину, неуклюжего, неплечистого, ну абсолютно не мужиковидного? Без нормального жилья, без денег, без ясных перспектив. Его талант? А что талант - пыль, отсутствие быта, хи-хи за спиной. Причем, не просто обратила внимание, а влюбилась, как девчонка. Хотя ей, между прочим, уже 23 - возраст, когда пора начать относиться к жизни серьезно. Совершенно очевидно, что она двигалась по жизни, несомая инерционными силами - пока наконец не наткнулась на него. Так получилось, вот и все. Случайность, придуманная кем-то Высшим.
Он распределился на кафедру, оставшись в институте. Он благополучно превратился в инженера, обретя пятерых начальников сразу. Начальники толкались, мешали друг другу, поэтому он существовал вполне спокойно, незаметно и мирно. Творил на радость благодарным потомкам. Иногда, правда, приходилось что-нибудь делать по работе, например, сопровождать занятия, помогая студентам общаться с лабораторными макетами. Или писать глупые косноязычные методички. Он прекрасно влился в коллектив: всерьез его не воспринимал ни мужской пол, ни женский - то есть опять же никто не мешал жить. А что может быть важнее? Пусть меряют свои шмотки, пусть меняются кассетами и разнообразными дефицитами, пусть разыгрывают продуктовые заказы. Пусть с умилением рассказывают о своих детях и сообща ругают своих мужей и жен... Еще была лаборантка, предусмотренная штатным расписанием для вписывания формул и вытирания пыли. Она! Боже, она... Непостижимо.
Он просто удивил ее тоской в глазах, сочетавшейся с постоянной болезненной веселостью, вечными шутками не к месту. Затем она вдруг поняла, что нет ничего привлекательнее тощих длинных мужчин. И поползли метастазы интереса, и с единственным в мире человеком она прекратила общаться в стиле утонченного петербургского хамства, потому что этот человек так разительно отличался от остальных топающих по жизни самцов, что не ответить на его тоскливые взгляды было крайней степенью жестокости... Он же, сколько себя помнил, всегда в кого-нибудь влюблялся. В школе, в институте. Даже в детском саду. Но вот беда, всерьез его не воспринимали никогда, и поэтому, строя отношения с окружающими его женщинами - в институте, в школе, в детском саду, - он не мог заставить себя переступить пылающую черту. Часто он наблюдал, изнемогая от зависти, как непринужденные мужчины, сокурсники или сослуживцы, касаются женщин сокурсниц или сослуживиц, - ничего при этом не имея в виду. Возьмут за локоть, обнимут за талию и отпустят - игры взрослых детей. У него не получалось. Только один раз - раньше - ему удалось... но тогда было вино и жаркое лето, кроме того, через месяц его бросили, и было неслыханным везением, что он не успел влюбиться по настоящему. Иначе не хватило бы ему прошедшего года, чтобы забыть - ту, прежнюю. Теперь же... Ухаживал он глупо, мучительно долго. Первый раз взял ее за руку, провожая от метро до "кораблика", где была квартира тетки. На том же самом отрезке пути ровно через неделю обнял за талию, и так вел, сгорая от неловкости. Еще через неделю впервые поцеловал, прижав к дверям лифта. Затем процесс провожания стал затягиваться до полуночи, потому что они часами бродили вокруг теткиного дома, торчали в подъезде, а чаще всего поднимались на лифте до девятого этажа, взбирались по крутым ступенькам еще выше, почти до заколоченного хода на крышу, и стояли там, на площадочке возле замороженного окна. В городе была зима, в городе было холодно. А там было жарко. Атмосферу согревала не только батарея парового отопления. Они целовались, смотрели сверху на засыпающую Гражданку, разговаривали, расстегнув шубы и накрепко сплетясь одетыми телами. Таились от возвращающихся домой жильцов. Он шарил осмелевшими руками у нее под свитером, пробирался под блузку, сражался с тугими предметами женского туалета. Он расстегивал ее джинсы, чтобы взбесившимся пальцам ничего не мешало. Ей было и смешно, им приятно, она словно бы видела их обоих со стороны, но из-за тетки не могла позвать его в квартиру. Тогда она расстегивала джинсы и ему, чтобы хоть немного помочь, чтобы приласкать, выпустить на волю бьющееся там напряжение. Потом вечер менялся на ночь, и он бежал к последнему поезду в метро или ловил такси, расходуя скудный запас денежных знаков. Подобное геройство повторялось почти каждый день! Пока наконец она не осознала, что посвятит ему жизнь. Вот там прямо и осознала, в такой истинно петербургской формулировке. После чего их отношения установились окончательно - это свершилось 1-го февраля, когда тетка легла в больницу... Обо всех своих ощущениях она постепенно рассказывала ему. О том, как начинала влюбляться, о том, что чувствовала на лестничной площадке девятого этажа. Он, разумеется, также признался ей во всех своих мыслях и желаниях. Абсолютная, ничем не сдерживаемая откровенность стала с некоторого времени для них естественнейшей потребностью. Возможно, это покажется скучным, но по другому он бы и не смог. Рассказывать о себе все без остатка, а взамен знать о ней больше, больше, еще больше... Это и есть счастье. По другому он бы спятил. Ведь он был очень ревнив, да-да! Впрочем, не ревнив он был, скорее мнителен, постоянно настроен мыслями на то, что она... она может... Нет! Конечно, он ей верил. Но все-таки... Он жил в нескончаемом ожидании катастрофы, потому что видел разницу цен - себя мужика и себя личности. Он полагал, что высочайший уровень второго вряд ли компенсирует позорную несерьезность первого. Особенно, когда не было рядом ее. К родителям ли она уезжала, на проклятые ли соревнования - в эти дни он погибал. В эти дни он любил ее, как никогда больше... Но главная пытка была иной. Страх потерять - вот что точило его мнительное "Я". Картинки накатывали волной и отступали, моделируя в голове варианты кошмаров на любой вкус. Транспорт, улица, глухие подворотни, темные подъезды - достаточно одной-единственной случайности, и... Что - и? Он не желал досматривать картинки до конца. Но они все равно крутились, сами по себе, проверяя рассудок на прочность, потому что центральным действующим лицом кошмаров являлась она. Его женщина.
"Любить - значит бояться потерять", - часто говорил он ей, глубокомысленно и очень по-взрослому, защищая рассудок от всего конкретного. Конечно, до конца он не понимал, что такое "потерять". И тем не менее ожидание катастрофы было, было, было! Никогда эти спазмы не отпускали рассудок, обостряясь в те жуткие мгновения, когда ЕГО ЖЕНЩИНЫ почему-либо не оказывалось рядом - на кафедре, в страшном запертом институте, дождливой весенней ночью, накануне замечательного праздника...
ДЕЙСТВИЕ N_2: КАФЕДРА
Она была рядом! Только руку протяни и - касайся пальцами ее горящих щек, гладь ее волосы, прижимай к себе. Вот же она, склонилась над кафедральным столом, опершись локтями. Рядом...
- Сначала надо снять с предохранителя, - сказал он и тронул маленький рычажок, слева над рукояткой. - Как у автомата Калашникова, мы его в школе проходили.
- А сзади что? - спросила она.
- Это курок, я знаю, его взводят. Читала, как в романах пишут? "Боб" взвел курок и нажал на спусковой крючок. "Ну-ка... - Игорь попробовал сдвинуть рифленую штучку, плотно сидевшую в затылочной части оружия. Безрезультатно.
- Я же говорил! А если нажать на предохранитель...
- Осторожно! - закричала она, отшатнувшись.
- Да тихо ты. Не видишь, я же обойму вытащил.
Действительно, обойма покоилась на столе. А пистолет чернел на мужской ладони, делая ситуацию романтичной до неприличия. Остатки еды были предусмотрительно брошены в тумбочку, поэтому изучению ценной находки ничто не мешало. Кроме разве тьмы, неподвижно висящей вокруг. И еще, пожалуй, кроме остатков пережитого ужаса. Игорь впервые держал в руках подобное. Неповторимое ощущение, на всю жизнь - как первый поцелуй. Изделие было на удивление удобным, будто специально изготовленным под его размеры, оно лежало покорно, молча.
- О! - обрадовался Игорь, опустив рычажок предохранителя вниз. Смотри, теперь с курком, кажется, все в порядке.
Взял обойму, аккуратно засунул ее обратно и прицелился в раскрытую форточку - в затянутое дождем небо.
- Что ты делаешь? - удивилась Жанна.
- Ба-бах, - предупредил он, - спокойно, затки уши, - и сделал движение указательным пальцем.
Ничего. Щелчок. И все.
- Дурак! - взвизгнула она. - А если бы!.. Если бы!..
- С патронами почему-то не получается, - расстроился он. - Странно... - попытался заглянуть в пустую рукоятку, поймав в нее свет дворового фонаря. - Может, сломался?
- Дурак, - повторила Жанна, - нашел игрушку.
- Нам надо иметь оружие, правда? - нервно объяснил он. - Мало ли что. Ты не бойся, охрана не услышит, у них окна на проспект, а эти типы с трупом уехали, сама же сказала.
- Я не волнуюсь, - куда более нервно возразила она. - Это ты волнуйся. Кто из нас труп нашел?
Вместо ответа он поднял голову и посмотрел на нее. Тоска в его глазах была не видна. Счастье тоже. Впрочем, глаз вообще не было видно - тьма. Его передернуло: да, труп. Жуть. Но!.. Она вернулась. Она жива! Боже, это она... А разгадка оказалась простой - по двору два мужика тащили длинный предмет, завернутый в темную материю. Жанна увидела их в окно. Увидела, что они скрылись в направлении четвертого двора, как и раньше. Не выдержав, решила проследить. Пошла по коридорам, естественно, уперлась в тупик. Тупик представлял собой разломанную, приведенную в абсолютную негодность лестницу, которую уже больше двух лет не могли отремонтировать. А лестница вела именно туда, куда требовалось проникнуть. Четвертый двор представлял собой самое глухое место в институте, потому что попасть в него можно было либо с улицы, через ворота, либо через разломанную лестницу. Даже окна туда практически не выходили. С одной стороны его ограничивала стена спортзала, с другой - кирпичный брандмауэр соседнего с институтом здания, а с третьей, с той, которая вела на улицу, как раз и шел закрытый по причине аварийного состояния корпус. Когда-то здесь случился пожар - на кафедре двигателей взорвалось что-то химическое, и половина второго этажа в районе лестницы провалилась. Собственно, Жанна знала, куда идет, но трудности ее не испугали. Она ведь гимнастка, кандидат в мастера, не зря студенческий клуб вечно упрашивает ее поучаствовать в мероприятиях. Как и сегодня - заставили человека кувыркаться по сцене, сальто крутить... то есть это уже вчера было... Короче, пролезла она сквозь заколоченный крест-накрест ход, и по перилам, по арматуре - к окошку. Будто женщина-обезьяна. Игорь, когда слушал ее, даже психанул сгоряча - действительно, грохнулась бы, и конец приключениям! В окно она увидела, как непонятные люди грузят в микроавтобус непонятные коробки. Потом пришли те двое и погрузили следом завернутый в ткань предмет. Ткань, кстати, очень похожа на занавеску, которые висят в институте. Потом машина уехала под арку на улицу. Жанна вернулась обратно, вот и все... Игорь объяснил ей, что именно было завернуто в занавеску. И откуда те два мужика ЭТО принесли. И вообще, как здорово они влипли со своей пьяной тягой к романтике. Она поверила, ни секунды не сомневаясь. Она испугалась. Она испугалась так сильно, что ему пришлось сразу придти в себя, сразу стать мужчиной, простить ей то отчаяние, которое он испытал в ее отсутствие, успокоить, приласкать ледяными руками, и она вроде бы успокоилась, вроде бы поверила, что пока они вместе, все не так уж страшно, и тогда он вспомнил про трофей, принесенный в кармане джинсов...
Он нарушил молчание первым.
- А какая там была машина? Грузовик? - и положил пистолет на стол.
- Кажется, микроавтобус, похож на "РАФ". Я в машинах не разбираюсь.
- А ворота закрыли или так бросили?
- Игорек, мне же не видно было.
- Все ясно... - он уверенно покивал, будто и в самом деле ясность настала. - Просто я думаю, что если ворота открыты, то мы сможем через них выйти.
- Надо проверить! - загорелась Жанна. - Скорей только, вдруг вернутся!
Он вернулся к окну и развил мысль - спокойно, по-мужски:
- Есть еще вариант. На случай, если там закрыто. Можно выйти из института утром, в начале девятого. Охрана примерно без пятнадцати восемь сменяется, а новая охрана дежурного в лицо не видела. Разыграть из себя дежурного и уйти. Кстати, в восемь приходит другой дежурный... Вообще, никто ведь не знает, что дежурного убили! Ни охрана, никто... И тело украли...
Жанна засмеялась:
- Меня ты в сумке пронесешь?
Смеялась она лишь мгновение.
- Ой, да, - расстроился он. - Идиотство, про тебя забыл... замолчал, глядя в окно. Никто по двору не ходил, не бегал, не носил подозрительных предметов.
- Не могу понять, зачем у дежурного был наш номер телефона? напряженно сказала она сзади. Тихо сказала, только для себя. - Причем здесь ты, не понимаю...
- Вон тот телефон, рабочий, - подтвердил Игорь и ткнул рукой в стену. За стеной была лаборатория. - Может, все-таки не мой, а? Может, совпадение?
- И в столе у тебя зачем-то рылись... - так же тихо добавила Жанна. Знаешь, я ведь чуть не начала искать, кто бы мог это сделать.
- Чего?
- Ну да. Прямо сейчас. Когда ты рванул к дежурному, взяла у Ирины из тумбочки ключи от всех помещений... - она замялась, набираясь воздухом для нового признания. - Я вообще-то специально тебя к дежурному отправила, чтобы пройтись по кафедре - вдруг найду твою папку?
- Ничего себе! - поразился он. - А я думал, ты просто темноты испугалась. И как?
- Не, никак. До дисплейного класса успела дойти, дура, только потом сообразила, что без света в столах не пошаришь. Хорошо хоть свет не включила. А потом в окно тех увидала, которые этого... в занавеске несли.
- Значит, у нас в лаборатории не смотрела?
- У нас в лаборатории, к твоему сведению, я еще позавчера смотрела. Что за шутки, думаю, совсем с ума посходили, сволочи... Игорек, я боюсь.
Он поймал ее в руки. Прижал пахнущую шампунем голову к себе.
- Я за тебя боюсь, Игорек, - простонала Жанна, глядя снизу вверх. Один глаз ее мимолетно блеснул, отбросив "зайчик" ртутного света. - Я почему-то все время из-за тебя психую, дура, ничего не могу с собой поделать...
Она тоже! - понял он. Нежность прокатилась волной. Она панически боится его потерять, только не признается, стесняется. Любит!.. Нежность не спадала, и неизвестно, к чему привело бы это внезапно возвратившееся чувство, если бы Жанна не нарушила гармонию.
- Что за мужик там дежурил? - спросила она почти спокойно.
- Некий Сидин Тимур Германович, - ответил он. - С кафедры гироскопов.
- У меня телефон из головы не вылазит, - объяснила она. - В смысле то, что дежурный твой номер зачем-то записал.
- А у меня его пистолет из головы не вылазит. И еще рожа жуткая, с кровью...
Она пошевелилась в его руках и вдруг попросила - изменившимся голосом:
- Игорек, давай мы сначала на кафедру гироскопов сходим, а потом уже спустимся к воротам в четвертый двор. Может, хоть что-нибудь выясним, а то ведь так больше невозможно...
- Жаль, пистолет не работает, - невпопад ответил он. Сделал шаги к столу, ведя Жанну за плечи. Снова принял оружие в руки. - Слушай, мне все ясно! Надо было затвор передернуть, поэтому и не стрелялось, - он пощупал пальцами холодную сталь и обрадовался. - Точно! Тут наверху двигается!
Жанна не отреагировала. Прижавшись к нему, обхватив его тело руками, думала о чем-то своем.
- Сейчас попробуем, - уверенно сказал Игорь и сделал движение левой рукой, на себя. - Ну-ка, интересно, теперь щелкнет или...
Что-то произошло. Ударило в руку. Лопнуло в ушах, огнем толкнулось в лицо. Древесно-стружечная перегородка, отделяющая кафедру от лаборатории, содрогнулась, словно по ней шарахнули ботинком. В голове странно зазвенело. "Ой!" - кратко сказал Игорь - чужим, далеким голосом. А Жанна завизжала, почему-то присев на корточки.
МОНОЛОГ: В УБОРНОЙ
Сижу на унитазе, в туалете. Просто так сижу, штаны уже давно надел. А где еще мне быть? Настроение соответствующее, как раз к этим неповторимым запахам вокруг. Канализация у нас, как бы поточнее выразиться... Короче, возвращаться в родную комнатенку страшно, по коридору бродить глупо, вот и нюхаю. Заодно разбираюсь с собственной канализацией - той, которая в голове.
Неужели я нашел убийцу? Не могу поверить. Залез в полиэтиленовый пакет, висевший на вешалке, и - готово. Неужели?.. Возвращаться страшно, потому что там мама. Вроде бы она заснула. Или сделала вид? Вообще-то она идеально спит, не то, что я. Ухо на подушку, и спокойной ночи, малыши. Она за столом была, когда мне в сортир приспичило, голову на руки положила и прямо так расслабилась, уже и посапывать начинала. Устала, наверное. Завидую...
Мне нравится моя мама, между прочим. Как женщина. Даже очень нравится, и я недавно понял, почему. Потому что мне всегда было ее жалко. Почему мне нравится Жанна, я пока не знаю, но это к делу не относится. Я маму не выдам, ни за что на свете! В чем бы она ни была виновата. Это во-первых. Правда, вокруг Игоря что-то гнусное происходит - и милиция его цепляет, и мафия какая-то. Не из-за матери ли?.. Во-вторых, подслушанный наверху разговор мне не очень-то понравился. Оказывается, в нашей квартире живет стукач, да непростой к тому же - "сексотом" называется. Ого! Настоящая шпионская история. Мало того, встреча у Бэлы назначена, на два часа ночи. С таинственным "советником". Тоже шпион, наверное. Если уж они такую конспирацию развели... Все это было бы увлекательно до умопомрачения, но ведь я давно не маленький. Невооруженным глазом вижу... точнее, невооруженным нюхом чую, что атмосфера вокруг нашей семьи с нехорошим запахом. Прямо скажем, воняет - не хуже, чем здесь, в коммунальной уборной. Потому что любовницей дяди Юры была не кто-нибудь, а моя идиотка мать. И главное, теперь я нисколько не сомневаюсь - именно Бэла подставила Игоря следовательше, чтобы легче было решать собственные проблемы. Странно, зачем ей врать про Игоря? Донесла на маму, и дело в шляпе. В любом случае, его заподозрили сразу после допроса Бэлы. Без вариантов... Что из этого следует?
Не знаю, что из этого следует! Не знаю!
Эх, мама... Все алиби себе испортила - вот уж идиотка, так идиотка. Зачем раньше времени домой вернулась? Еще и раскричалась на меня, когда я с боевой операции вернулся... На самом деле она, конечно, не рассердилась, а обрадовалась. Она ведь уже и по соседям в коммуналке ходила - выяснять, куда мы с Игорем подевались. Несмотря на ночь, несмотря на свою интеллигентность. Дядя Павел ее успокаивал - Игорь, мол, с Жанной на дачу сбежали, а малец целый вечер тут околачивался. Заодно рассказал про убийство... Короче, увидела она меня и успокоилась. Я ей объяснил, что находился наверху, у тети Бэлы, то есть все по правде сказал. Кроме одной мелочи - того, что хозяйка квартиры об этом не знала. Мама мне тоже объяснила, почему она не в Новгороде, и в чем вообще дело, так что получилась у нас настоящая задушевная беседа.
Собственно, никакого алиби у нее и не было. Оказывается, про путевку она наврала, чтобы несколько дней спокойно пожить у одного хорошего человека. Прямо так и призналась. "Хороший человек", надо думать, это очередной кандидат нам с Игорем в папы. Отличная новость! А мне, очкарику близорукому, казалось, что она уже давно прекратила трепыхаться. Но, к сожалению, сегодня вечером они круто поссорились, что-то он ей такое нахамил, мать обиделась и уехала домой. "Ему сказала я "всего хорошего", а он прощения не попросил", - как сочинил поэт. Что ж, дело житейское. А у меня из головы "любовница" никак не вылазила, зациклился я на этом проклятом слове, и фотография стояла перед глазами - ну, где мама в неприличном виде, - поэтому всякие сомнения и подозрения уже тогда во мне ворочались. Я ей рассказал про следовательшу, про то, что Игорю "дело шьют". Вроде бы просто так рассказал, потому что скрывать такое явно было нельзя... Но сейчас-то понимаю, чего я на самом деле хотел. Реакцию хотел увидеть - как она себя поведет. Вроде нормально мать отреагировала! Страшно удивилась, страшно перепугалась. Правда, при этом мне почудилось, будто она рванулась что-то сказать, но вовремя прикусила язык. Про странности на нашем садовом участке, и про то, что Игоря с Жанной там не было, ничего не сообщил, решил зря не пугать человека. Дальше я специально перевел разговор на скользкий путь. Этак осторожненько предположил - мол, вполне возможно, Бэла сама и убила своего мужа из ревности, ведь, говорят, у дяди Юры была любовница? Мать никак не отреагировала на "любовницу". Зато сразу завелась: ах-ах, что за чушь, без дяди Юры знаменитая "Леди Космос" пропадет, без него она ноль, дерьмо на палочке, зачем ей убивать... И по-настоящему завелась! Мы даже поспорили немножко на отвлеченные астрологические темы, вроде как и не над нами пресс опускается. Опять старый спор затеяли: она Бэлу грязью поливает, называет ее артисткой, аферисткой и так далее, а я, хоть и здорово недолюбливаю жену дяди Юры, не могу не возражать. Ведь большинство ее предсказаний сбывается! И серьезных, между прочим, предсказаний! Взять хотя бы эпидемию пожаров прошедшей осенью. Или, например, войну за нефть где-то там у арабов. "Все правильно, - соглашалась со мной мать, - но Бэла Исааковна тут ни при чем." По ее мнению, самые ценные предсказания делал дядя Юра, а "эта артистка" подавала их, как свои. Он якобы имел уникальную врожденную способность, а она - только пресловутый "синтез-метод", который подгоняла под чужие озарения. "В Юре, - говорит, - всегда какая-то сила была..."
Насколько мне известно, лет примерно восемь назад Бэла здесь появилась. До тех пор дядя Юра был один. Точнее, он жил с родителями. Оба его родителя работали до пенсии большими начальниками, поэтому и отхватили себе отдельную пятикомнатную жилплощадь. А потом он женился, и началась веселая жизнь! Бэла оказалась до невозможности экзотической личностью. Не знаю, как у кого со способностями, но то, что раньше о ней никто не слыхал, и что именно дядя Юра напряг все свои связи и выволок ее в люди, это факт. Правда, дальше она уже сама запорхала. Так хвост распушила, что теперь каждая местная собака назубок выучила: Бэла - это ученый с мировым именем, наша гордость. Действительно, совершенно незачем ей убивать...
А матери зачем?
Бред какой-то. Когда она задремала, сидя за столом, я встал с раскладушки, выполз потихоньку из своего закутка... Честное слово, я просто в туалет хотел! Идея посмотреть сумки, с которыми она вернулась, пришла мне случайно. Ведь я случайно наткнулся взглядом на полиэтиленовый мешок, висящий на вешалке под ее плащом? Наткнулся и подумал: интересно, что она с собой таскает к тому "хорошему человеку"? Собственно, с пакета я и начал осмотр, хотя у нее еще другая сумка была, большая. Обнаружил вонючие босоножки - на дне. А сверху лежало кое-что другое. Кое-что, упакованное в маленький прозрачный пакетик, тоже полиэтиленовый... Бред!
Вот оно - разложено у меня на коленях. Забавные такие штуковины: во-первых, обычный электрический шнур... точнее, два шнура... ну, в общем, от вилки, которую в розетку вставляют, отходит не один шнур, как положено, а два, примерно метровой длины, и каждый оканчивается деревянной ручкой от детской скакалки, из которой торчит кусок оголенного провода. Ручки от скакалок для верности обмотаны изолентой. Смысл этого предмета и дебил бы раскусил - лично у меня перед глазами сразу картинка возникла. Как втыкают вилку в сеть, как осторожно берутся за рукоятки и прикладывают провода к... например, к чьим-нибудь ушам... Бр-р! Мерзость, настоящий электрический стул... Второй предмет из пакета был поприятнее на вид, покультурнее. Такой аккуратный цилиндрик, сантиметров десять в длину, на две трети черного цвета, на треть - ярко оранжевого. Оранжевая часть - это что-то вроде большой пружинящей кнопки, на которую можно надавить. И я надавил, умник, прямо в коридоре. Из цилиндрика брызнуло, как из маминого дезодоранта. Хорошо, что в сторону, иначе... Вот уж не знаю, что было бы "иначе", но во рту вдруг странное ощущение появилось, язык защипало, горло закололо. Я припомнил подслушанный разговор Бэлы со Штерном, и тут же сообразил, какой пакостью чуть сам себя не вырубил. Слезоточивый газ... Короче, что теперь? Нет, маму я никому не отдам, пусть даже они пытать меня будут. Хотя, кто - "они"? Не знаю... А улики эти подлые, наверное, выбросить надо получше. Ну, в самом деле, чистейшая же идиотка - в сумке их таскает!