Щеголихин Иван. Должностные лица

   — Обстановка в доме какая?
   — Обыкновенная, не сравнить... вот с этой. — Она понимающе улыбнулась, дескать, знаю, с чьей это помощью.
   — А сын его был, Жора? — имя он взял от фонаря.
   — Нет, Жоры не было, был Аркадий, мастер фотодела, у них выставка готовится на тему «Простой советский человек», я, говорит, вас сделаю ткачихой из Каратаса. Сфотографировал нас с Ириной Григорьевной в Измайловском парке, шашлыком угостил, я удивилась, шашлык на вес, вот такие куски, с руку толщиной.
   Струны в душе Шибаева звенели на пределе — старик всего лишь прикрытие, она за фотомастера выйдет.
   — А зачем ей со стариком связываться, если есть Аркаша? — предположил Шибаев вслух, — будет похоже на настоящий брак.
   — Тем более, что они родились в одном доме.
   — Как понимать?
   — Они вспомнили,как были в эвакуации, а Аркаша родился в Каратасе во время войны. А Ирина Григорьевна добавила, мы, говорит, с вами появились в одном роддоме.
   — Почему она с тобой не приехала?
   — Она не спешила, как я поняла. Дочь у нее в лагере на всё лето. — Видя, что он помрачнел и может взорваться, он часто кричит в кабинете то на одного, то на другого. Соня торопливо добавила: — У меня сложилось впечатление, что она осталась по уговору с вами. Или что-то изменилось?
   — Хандра напала, вот что изменилось.
   — Я так поняла, что еду посмотреть на Москву и обратно, а она едет оформлять брак, это за один день не сделаешь, правильно? — пыталась Соня успокоить своего шефа.
   — Разговора о цене не было?
   — О цене за что? — она вдруг покраснела.
   — За дом, за что же еще!
   — А-а-а, был разговор, был. Ирина Григорьевна просила передать, что стоимость его будет выше предполагаемой. Метро рядом и все такое.
   Он молчал. Значит, она там и сегодня не одна. Ходит, жрет шашлыки с Аркашей-фотомастером. Родились в одном доме.
   — Вообще, Роман Захарович, мне бы тоже хотелось туда перевестись, — мечтательно сказала Соня.
   На родине его, в Курской области, нет девок по деревням, ускакали в город за подачками, в официантки, продавщицы, секретутки. Вымирает деревня, сигают сучки из дома, ни семьи не хотят, ни детей, вот как эта.
   — Я бы все отдала, лишь бы там жить!
   А что у тебя есть, ты уже отдала все, что имела, и наверняка продешевила. А вот Ирма взяла в кабалу Шибаева и не отпустит, пока всего не выдоит. Он бросит тут дела чертям и отправится в Москву, пусть все горит синим пламенем.
   — Вы там ночевали, в парке?
   — Н-нет...
   Он заметил, что она смутилась и потребовал:
   — Только не врать!
   — Да я и не собираюсь, вы прямо-таки... В первую встречу все остались ночевать, Ирина Григорьевна тоже осталась.
   — А ты?
   Где-то близко опасность, но Соня уже увильнуть не может, он действует на нее, как удав.
   — Ой, жарко! — Она взяла немецкий журнал и стала размахивать, как веером перед собой.
   На обложке лицо женщины, так похожей на Ирму! Он даже запах духов услышал Ирминых от этих маханий.
   — Ты тоже осталась? — он будто вонзил в нее вопрос.
   — Меня Михаил Ефимович отвез. Я устала и попросила, чтобы он меня отвез... по пути, собственно говоря.
   Не сосчитать, скольких девок Мельник заставил потерять невинность в разных смыслах, в прямом и переносном. Для него разложить, развратить — главное счастье. Если бы не было таких, как Мельник, Шибаев жил бы совсем иначе. Как? Да никак, ему только так кажется, а на самом деле он всегда подражал бы не Мише, так Грише. Говорят, микробы ни на золоте, ни на серебре не водятся. Но серебром и золотом можно сгноить человека быстрее, чем чумой или холерой. Главное — чтобы были чистые и невинные, чем больше их, тем лучше. Зачем? Чтобы жизнь была чище? Нет, — чтобы было кого дурачить.
   Чего ты на Мельника разозлился? Сучка не захочет, кобель не вскочит. Послал девчонку, а вернулась шлюха. Он смотрел на нее прямо, мрачно, оглядывал ее голые руки, голые ноги. Кресло низкое, и подол задрался.
   — Раздевайся, — сказал Шибаев.
   Наступила полная тишина, полнейшая. Цыбульский на совесть сделал, ни звука снаружи, двери двойные и рамы запакованы.
   — Как, совсем? — спросила она, стараясь не пугаться, и что-то еще думая, может, опять про голову на плечах. В конце концов, почему бы ей не покрутить своим шефом, ведь у других получается? А он подумал, что предложит сейчас ей такую программу, которую по любви не предлагают. Бесплатно.
   — Совсем.
   И пусть она орет, хоть раздерется — Цыбульскому за все заплачено.
   — Но свет хотя бы можно выключить?..
 

Глава двадцать первая
РУКИ ВВЕРХ!

 
   В меховом отделе Центрального универмага работали три человека, две Люды — Неешхлебова и Пак, совсем молоденькие, они торговали всего один год, и заведующая Тлявлясова Хадиша Ивановна, на самом деле Имановна. Девочкам работа нравилась, Тлявлясовой нравились девочки, с ними можно было выполнять план. Вначале обе Люды отказались торговать левым товаром — сейчас не деньги для них главное, а доверие и авторитет. Заканчивается строительство нового универсама, и обе Люды хотят получить туда хорошую рекомендацию. Девочки не пропустили ни одного субботника, и никак не хотели себя компрометировать левым товаром. Тлявлясова напомнила им, что она является не только завотделом, но также и председателем месткома, и не сможет дать им нужную характеристику по очень простой причине — девочки преследуют корыстные интересы и не хотят поддержать отдел, когда у нас горит план товарооборота. Она привозит с мехового комбината острый дефицит, на базе такой продукции сейчас нет. Горторг требует выполнения любой ценой — ищите товар, кровь из носа, но чтобы план был, иначе останетесь без прогрессивки. Если вы меня не поддержите, заявила Хадиша Ивановна, тогда принцип на принцип — на работу в универсам она их не пустит. Напишет, что обе Люды не заслуживают доверия и склонны к сотрудничеству с ОБХСС. Не дождавшись ответа на свою речь, она принесла из подсобки мешок с воротниками из лисы и приказала реализовать. «Не бойтесь, девочки, инспекция в наших руках». Обе Люды переглянулись, попросили фактуру, завотделом выписала, и в тот же день мешок воротников был продан. «Молодцы девочки, я вам гарантирую характеристику». Но этого мало, перед закрытием она дала каждой Люде по сто семьдесят рублей — к вашему дню рождению. Потом Тлявлясова доказала им, что она в хороших отношениях с Зябревой. Когда торгинспекция опечатала подсобку, Хадиша Имановна позвонила ей, после чего собственноручно сорвала пломбу, сказав обеим Людам: видите, я никого не боюсь.
   — Сегодня, девочки, день особенный, требуется от нашего отдела повышенная дисциплина, — сказала Хадиша Ивановна. — Сегодня нас должна посетить жена председателя исполкома, самого товарища Барнаулова. Она хочет приобрести каракуль, а также норку честным путем, а не через черный ход.
   Предупредив девочек об особой ответственности, Хадиша Ивановна пошла приготовить чай, а обе Люды стояли без нее и нервничали — что там за жена, не лучше ли ей пойти, как все начальники, через подсобку? Как бы чего не вышло. И еще Тлявлясова предупредила, чтобы девочки, не дай бог, не продали кому попало вот эту норку и черный каракуль. Она показала им отменный товар, тридцать шесть шкурок, на обороте хорошо видна маркировка — по двадцать пять, по двадцать девять, по тридцать два рубля, отборный каракуль, приятно его погладить пальцами. Но в накладной указывалось, что цена каждой шкурки по семь рублей восемьдесят копеек, ввиду значительного дефекта. Вот так, девочки, хоть верьте глазам, хоть не верьте. Могли хотя бы маркировку зачеркнуть — нет, оставили. За тридцать шесть штук жена эта самая заплатит двести восемьдесят три рубля тридцать две копейки. Обе Люды переглянулись, — на самом деле шкурки стоят больше тысячи рублей. Девочки никому не скажут, жена мэра тоже. Выписана накладная, она пойдет для отчета и никто не будет разглядывать маркировку. Вместе с хорошим каракулем тут же лежала белая норка, тоже отобранная для воротника и для шапочки, якобы сделала это сама Зябрева.
   — Девочки, смотрите, я на вас надеюсь, — опять появилась Хадиша Ивановна. — С минуты на минуту она должна прийти, девочки, с минуты на минуту...
   В эту самую минуту в широкие двери ЦУМа входил Нурлан Батырбеков, машинист электровоза шахты «Вертикальная-бис», член ВЛКСМ, ударник коммунистического труда, который тоже хотел купить по-честному жене подарок в честь ее дня рождения. Пока он был холостой-неженатый, он не отмечал никаких таких дней подарками, потом, после службы в армии, вернулся в родной аул Эдилет, женился на Гульжан, и она потребовала отмечать два дня рождения, его и свой. Из аула они уехали в Каратас, Нурлан пошел на шахту получать большие деньги, пятьсот, как говорили ему, и даже больше. Прошло два года, у них стало четыре дня рождения, две девочки появились, Айша, а потом Гайша. Если так дело пойдет и дальше, к следующей пятилетке в семье Нурлана будет десять дней рождения, и надо каждый год десять подарков. А зарплата одна, и дома своего нет, есть только комната в общежитии для семейных, но дом у Нурлана обязательно будет, чтобы держать баранов штук пять, десять, пятнадцать и обязательно лошадь — для детей кумыс. И вообще казах без лошади не казах.
   Бестолковее Центрального универмага Нурлан ничего не знает, всего здесь навалом, окосеешь, пока разглядишь. Ходишь, ходишь, весь мокрый, потный, в сон тебя начинает бросать, а глазах рябит, а того, что надо, не найдешь, хуже базара. Вещь надо купить такую, чтобы осталось семье на еду, нехорошо занимать до аванса. Гульжан просит дубленку и сапоги со смехом. Сейчас лето, можно потерпеть, а зимой мал-мал накопим и купим. Если будет дубленка, нужна шапка. Нурлан пошел в «Головные уборы», посмотрел, шапки на его вкус нет, сплошные кепки, шляпки по четыре рубля, по семь рублей, по двенадцать рублей — дешевка, Гульжан может обидеться. Заработок у него приличный, в среднем четыреста в месяц: аванс сто двадцать и получка рублей двести с лишним, кое-что туда-сюда бухгалтерия вычитает. Питание берет много, на каше-маше рубать уголек не сможешь, нужна баранина, шесть-семь рублей на базаре, а еще лучше конина, казы, чужук, ну, конечно, раз в полмесяца можно раздавить с Гульжан «пузурок». В меховом отделе Нурлан не увидел ничего подходящего, только лиса, сплошная лиса и лежит, и висит, смотреть не на что. Нурлан знает, какой бывает зверь. В его ауле Эдилет и на волка охотятся, и на корсака с беркутом, и на лису, только не такую, а рыжую, как огонь. А эта, как мышь, и цена ой-бой, что за цена — сто тридцать пять рублей!
   — Какой зверь? — спросил Нурлан молодую продавщицу-кореяночку.
   — Это не зверь, — ответила она. — Это лиса серебристо-черная.
   — Это не лиса, а кошка, ты не видела настоящую лису, — начал поучать ее Нурлан. — У нее красивый мех, не сравнить.
   Даже такую драную лису он не может купить без потери для своего кармана, у него стало везде щемить, ломать, крутить, все стало болеть, как перед плохой погодой у старого-престарого деда. Нурлану стало не по себе.
   — Кто такую цену выдумал? — недовольно спросил Нурлан.
   Кроме кореяночки здесь еще была русская молодая, они переглянулись — ходят тут всякие, посмеялись над Нурланом. Он бы и ушел, но тут появилась третья, уже давно не девочка, толстая большая казашка, вся в золоте, их начальница, и сказала Нурлану по-казахски, чтобы он шел отсюда, если денег нет, здесь бормотуху не продают. Нурлан послушался ее совета и пошел от мехового отдела в часовой. Если бы она ему сказала какие-нибудь другие слова, если бы его так проводила, допустим, русская или кореяночка, он ушел бы спокойно. Но поскольку напутствовала его такими, не совсем хорошими, словами казашка, иди, мол, кочуй дальше, пустой карман, в нем засела заноза, и с каждым шагом она все глубже проникала в сердце Нурлана, и ничего ему не оставалось, как эту занозу вытащить. Но каким способом, он пока не знал. Вместо меха он решил купить Гульжан золотое кольцо, приблизительно, как у этой казашки, толщиной с жирную гусеницу. В ювелирном отделе он смотрел, смотрел, оказывается, если брать толстое кольцо, нужно выложить больше, чем аванс и зарплата вместе взятые — четыреста восемьдесят рублей. Есть дешевле — по сто пятьдесят, тонкое, как нитка, — зачем? Чем больше золота, тем больше радости, Нурлан понимает, не маленький. Ходил он, ходил целый час, ничего не выбрал, плюнуть решил. Остается на самом деле купить «пузурок» и ехать домой к Гульжан, к детишкам на шестом автобусе. Но ему что-то мешало, он как будто что-то потерял или наоборот, ему дали лишнее. Он быстро пошел в меховой отдел, там за это время ничего не изменилось. Все три продавщицы в синих халатах во главе с этой толстой в золоте стояли чинно и смотрели во все глаза на покупателей. Они будто ждали, высматривали Нурлана, чтобы вытащить его занозу. Сейчас он с ходу увидел, что и у молоденьких тоже в ушах золото, пусть поменьше, чем у толстой, но побольше, чем у его Гульжан. Зарплата у продавца рублей семьдесят, а кольцо за четыреста восемьдесят откуда? Не знал Нурлан, сын степи, что дело тут не в зарплате, что золотое колечко дают утруска, усушка, утечка. Стоят и смотрят по сторонам, что за работа, разве сравнить с шахтой? Заноза еще глубже вошла в сердце Нурлана, надо что-то делать. За два шага до прилавка он достал получку, не хотел, чтобы его опять прогнали, достал получку и начал по одной бумажке, по двадцать пять, выкладывать прямо на стекло, под которым лежала драная кошка, называемая черно-бурой лисой. При виде денег у них и доверие к покупателю появилось, они уже вежливее, внимательнее, они уже забыли, что оскорбили этого молодого казаха, а это еще больше обидело Нурлана — как так, оплевать человека и тут же забыть?
   — Можно вас на минутку? — попросил Нурлан старшую, а когда она слегла перегнулась через свою витрину, он четко правой рукой без промаха вцепился в ее ухо с золотой серьгой, а левой рукой начал собирать свои деньги.
   — Котер колынды! — дал ей простую команду Нурлан, что означает «руки вверх». Начальница дернулась, желая освободиться, но какой он джигит, если не удержит какую-то хамовитую бабенку, тогда как его предки удерживали одной рукой необъезженного скакуна? Она дернулась, заорала, завыла, как волчица в степи, потому что вырваться не удалось, сама себе сделала хуже. Нурлан схватил не для того, чтобы отпустить, а для того, чтобы выставить напоказ ее золото.
   — Руки вверх! — громче прежнего потребовал Нурлан, не разжимая пальцев, а другой рукой тем временем спокойно собрал в карман свои деньги с прилавка, все до единой бумажки. На взгляд со стороны можно было подумать, что он собирает казенные деньги и является грабителем.
   — Сколько зарплата? Кричи громко: сколько зарплата? — потребовал Нурлан.
   Начальница только выла и вращала глазами, будто что-то искала вокруг себя потяжелее, однако Нурлан держал ее мертвой хваткой, как беркут лисицу.
   — Сто двадцать! — она провизжала недостаточно громко.
   — Сколько? — повторил Нурлан и еще повернул ухо слегка. — Золото на такую зарплату не купишь.
   Вокруг собрались любопытные, в основном женщины и дети. Был только крик, но без всяких размахиваний руками или предметами. Молодой человек требовал ответа на свой вопрос. Можно было при желании подумать, что энтузиаст из народа проводит социологическое исследование на тему — кто сколько получает и на что тратит.
   Послышались добросердечные советы со стороны:
   — Скажите, и он вас отпустит.
   — Скажите, скажите!
   Однако Нурлану никто ничего не советовал, видят, что он никого не бьет, не калечит, просто ждет ответа.
   Но тут подошла еще одна черноволосая женщина лет тридцати пяти, тоже, кстати сказать, в золоте, она бесстрашнее других приблизилась совсем вплотную, сильно возмущенная сценой, и закричала на Нурлана:
   — Отпустите ее! Слышите, хулиган, прекратите безобразие!
   Она была русская и, наверное, начальница, судя по голосу, облсовпроф или технадзор, но поскольку сильно кричала и золота на ней тоже было полно, да еще и жестикулировала перед лицом Нурлана, то он свободной рукой схватил ее за ухо, вернее, хотел схватить, но помешали волосы, сплошная завивка, он вынужден был вцепиться в ее кудри, очень прочно, как хватают скакуна за гриву, и громко задал ей тот же самый вопрос: а сколько вы получаете?
   — А-а-й! — завизжала русская еще громче казашки. — Какое твое дело, хам?!
   — Руки вверх! — скомандовал ей Нурлан. И она подняла, сколько могла, и видно стало, что на руках у нее штук пять колец, все золотые, с камешками и без.
   Появился завунивермагом, стройный мужчина в темном костюме, он вежливо дал объяснение, что действительно зарплата у заведующей отделом сто двадцать рублей.
   — Зови милицию! — зычно скомандовал Нурлан, перекрывая женский визг. — На такую зарплату золото во всех местах.
   Пора кончать с несправедливостью, Нурлан рабочий, в нашей стране он хозяин, зачем терпеть всяких жуликов-нуликов, Нурлан взял сейчас власть и требует ответа.
   Публика со всего этажа сбежалась сюда, другие отделы оголились, но продавцы не могли оставить свое рабочее место и только спрашивали, в чем там дело, кто это кричит «руки вверх», в спорттоварах молодая продавщица интересовалась, сколько он взял в свой карман, будто обещал поделиться, другая молоденькая из отдела парфюмерии даже слышала стрельбу и гадала, из какого это оружия, холодного или огнестрельного?
   Вскоре пробился через женскую толпу парень лет тридцати с ключами от «Волги», шофер, и возвестил Нурлану:
   — Тебе будет срок, это жена товарища Барнаулова.
   Нурлан его не понял, он не знал никаких таких товарищей и продолжал требовать: «Зови милицию!» — но толпа не двигалась с места, убежал только шофер и увел стройного директора.
   — Тебя же и заберут, дурачок, — пыталась уговорить Нурлана какая-то добрая старушка, но он был непреклонен, две женские головы припали к его рукам, как никогда в жизни не припадали и уже, наверное, не припадут, разве только Гульжан и мать его, да еще две дочери припадут к Нурлану после суда, но пока об этом говорить рано. Кто-то предложил вызвать скорую, кто-то возмутился — ЦУМ в самом центре, а кричи не кричи, милицию не дозовешься. Сначала прибыла скорая, но Нурлан никого не подпустил к месту происшествия, пока не прибыла милиция, да какая — наряд во главе с полковником Адиловым, начальником областного управления внутренних дел. Нурлан им сказал спасибо, он уже весь вспотел, руки его окаменели, но он удержал золотоносных баб до подхода главных сил.
   Нурлан был доволен собой, он выполнил свой гражданский долг. Однако день рождения Гульжан он встретил не в семейном кругу, а в камере предварительного заключения. В протоколе задержания было сказано, что гражданин такой-то, во столько-то часов и столько-то минут ворвался в меховой отдел Центрального универмага и, действуя с исключительной дерзостью, совершил разбойное нападение на заведующую отделом Тлявлясову, нанес потерпевшей тяжелые телесные повреждения и похитил из кассы отдела всю дневную выручку в размере: девять тысяч триста пятьдесят три рубля семьдесят копеек.
   Нурлан Батырбеков думал-думал в камере, гадал-гадал, почему попал и за что попал, всю ночь думал и на рассвете понял, что виной всему был его родной аул Эдилет, что в переводе на все другие языки мира означает Справедливость.
 

Глава двадцать вторая
ПЯТЬДЕСЯТ ТЫСЯЧ НА ПРЕДЪЯВИТЕЛЯ

 
   Тоска одолела Шибаева. Вышел ночью во двор, на звезды смотрел, искал, где север, где Москва. Что она там сейчас делает? Думает ли о нем? «Не знают звезды, что они звезды». Забыть бы, повыть-поканючить...
   Утром он позвонил Прыгунову — нас надо закрывать, сырья нет! Тот утешил — будет кролик осенью, обещали полтора миллиона шкурок. Шибаеву нужны благородные меха, соболь, песец, лиса, на кролике много не заработаешь. Еще вопрос: когда нам будет присвоено звание коммунистического труда, неужели так трудно бумагу подписать? Прыгунов сказал, что он все помнит, дело идет по инстанциям.
   Надо лететь в Москву, но бросать Каратас нельзя, дел у него под кадык, создалась пиковая ситуация. В ЦУМ сдано воротников на семьдесят тысяч и весь доход в резерв, а Тлявлясова на больничном, аульный казах оторвал ей ухо. Ходил по универмагу с ружьем, кричал, кому хотел, «руки вверх», и снимал золото. Тлявлясова попыталась оказать сопротивление, так он ей ухо оторвал вместе с серьгой девятьсот девяносто пятой пробы. Пришлось срочно принимать меры, просить Зябреву опечатать склад. И толкает их черт обвешиваться золотом, только народ дразнят. Надо сказать Голубю, чтоб намотали тому аульному на полную катушку. Дикий прокол создал своим бандитским действием. Директор ЦУМа сколько ни звонил по ноль два, у милиции один ответ — что у вас там людей мало? Еще Дзержинский говорил — наша милиция сильна поддержкой народа.
   Нужен план, а пушнины нет, опять надо к Рахимову посылать Васю и пять тысяч вручать. Но тут сам Рахимов позвонил: не мог бы Роман Захарович съездить со мной в Москву? Либо ему дитя надо устроить в институт, либо кого-то отблагодарить за помощь. Чиновники любят звать в компанию хозяйственника, чтобы обеспечить поездку материально. Просьба начальника — закон для подчиненного, поедем. Ирме он ничего не скажет, явится неожиданно. Она звонит в последнее время часто, нужны документы для оформления, он знает какие. Скоро начинается учебный год, девочку надо в школу устраивать, пора утрясать с жильем. А он не может с ней говорить нормально, ревность из него так и брызжет в каждом слове, не успокоится он, пока не повидается с ней, пока не разденет. Она не в силах ублажить его за три тысячи километров. Зато сама спокойна, только здесь, говорит, вздохнула свободно от твоей Зинаиды, хотя нет гарантии, что взамен тебя она сама не прилетит.
   Жена не верит ему так же бешено, как сам он не верит Ирме. Слава богу, весенний приступ любви у Зинаиды кончился, она не пристанет к мужу, а он до сего дня не может объяснить, отчего у нее такая блажь была. Марафет наводила, в парикмахерскую бегала, и в новых платьях перед ним фасонила, зачем? Так и останется загадкой. До поры до времени.
   С Рахимовым договорились лететь одним рейсом. Шибаев к нему подсел в Каратасе. Им забронировали места в гостинице «Россия», прилетели они в Домодедово в два часа дня, а в четыре уже устроились в гостинице, перекусили в буфете, заметив, что здесь было все, что твоей душе угодно, роскошный буфет, после чего Шибаев на такси поехал в Измайлово. Он надеялся застать ее врасплох, испытывал удовольствие оттого, что свалится, как снег на голову. Пока искал дом, вспотел, хотя и непогода, прохладно. Москва здесь не ощущалась, это и хорошо, место почти дачное. К Москве он никак не привыкнет, с дурацкими ее расстояниями. Полжизни москвич тратит на преодоление городских километров. В метро толкучка, на автобусных остановках толпа мается в любой час хоть дня, хоть ночи.
   Нашел нужный дом, у калитки номер под козыречком, а чуть пониже черная пуговка звонка. Культурно, прямо, как у Васи Махнарылова. Собаки не слышно, возможно, нет, а если держат, то по-московски, в комнате для забавы. Нажал кнопку разок, помедлил, еще нажал, через щель в калитке виден был весь дом. Шибаев спокойно его рассматривал, но сам прятался, чтобы Ирма его не сразу увидела, чтобы столкнулись нос к носу.
   Дверь, наконец, отворилась, и по ступенькам невысокого крылечка начал спускаться человек. Спустился и пошел к воротам.
   Шел к воротам человек из прошлого, словно из тумана выплывал, и все ближе, ближе двигал неспешным шагом кумир молодости Шибаева, властелин Каратаса, трикотажный король Тыщенко. Массивная лысая голова, щеточка усов под мясистым носом, мешки под глазами. Постарел, но мало изменился с той поры, когда жил там. Да разве он только жил? Он мастерил, он сотворял Каратас, кормил, поил, одевал, обувал. Правда, походочка уже не та, может, и прикидывается, вдруг пожаловали. Да не боится он никого сейчас, все быльем поросло. Где вы, наши первопроходцы, создатели, где вы теперь, кони наши вороные? Кто на пенсии, на заслуженном отдыхе, кто на Колыме так и остался, а кто еще дальше подался, в Канаду или в Израиль. Ушли, но оставили... Много кое-чего оставили, жажду другой жизни, главное, совсем не той, что в кино, в газетах, в школах и институтах, на собраниях и на съездах. Они открыли другие возможности, интерес наживы, счастье роскоши, трепет риска и жар удачи. Не только хитрецы, мудрецы, мыслители, но и гордецы, но и храбрецы, прибравшие к рукам страну, миллионы душ и миллиарды рублей. На скромном трикотаже Тыщенко получил свою мечту и отбыл, куда хотел, на отдых. Цех его при Горпромкомбинате закрыли без следа, ни архива, ни воспоминаний. И вот сейчас он шел навстречу, одним своим видом подчиняя Шибаева, как волкодав щенка, заставил даже про Ирму свою забыть. Не открывая калитки, видя незнакомого мужчину, Тыщенко поинтересовался, что ему угодно.
   — Я из Каратаса, — неопределенно сказал Шибаев, решив пока сделать вид, что не узнает старика.
   — Она вас ждала, — угадал его Тыщенко. Вид у него государственного мужа, полководца в отставке, стариком он только прикидывается. — Она уехала к портнихе, скоро вернется. Проходите. — Старик открыл калитку, глядя цепко и держась за ручку твердо. Если он что-то заподозрит, то так саданет этой тяжелой дверью, что тут же и ляжешь.