Страница:
— Други, пора подвести черту. — Мельник оказался самым выдержанным, он совсем не кипятился, может быть, как посторонний. — Итак, вместо большой тройки начинает действовать большая четверка. Я бы посоветовал сразу решить вопрос об экспедиторе, есть ли у нас достойный кадр?
Вася посмотрел на шефа и ничего не сказал. Как быстро он вырос. Знает же, что с экспедитором у нас туго, но впереди шефа он не вылезет ни с каким предложением. Зато вылез Голубь — у него есть подходящая кандидатура.
— Кто такой? — спросил Мельник. — Мы его знаем?
— Яша Горобец.
— Так у него же судимость, кого ты мне суешь! — возмутился Шибаев. — На материально ответственную должность!
Вася снова затрепетал, как осиновый лист, поскольку у него три судимости.
— Нашел криминал! — воскликнул Гриша.
— Экспедитором будет Шевчик, — объявил непререкаемым тоном Шибаев.
Вася в недоумении — он же подал по собственному, и Роман Захарович сам сказал, что подпишет через две недели, как понять?.. Высо-окая политика, учись, Махнарылов.
— Легковат юноша. — Мельник поджал губы. — Как бы тебе, Шибер, не пришлось самому ездить. Тут нужен напор, характер, где лаской, где таской, сам знаешь. Я бывал в Карелии, в Якутии, в «Дальзвере», там такие волкодавы Шевчика в два счета проведут. Молодо-зелено.
— Помучится так научится. Считаю вопрос решенным, — заключил Шибаев, и никто ему не стал перечить, хватит уже заседать.
— Как насчет сауны по такому случаю? — беспечным голосом поинтересовался Миша Мельник. — Цыбульский обещает высший класс. Проведем ритуал посвящения Василия Ивановича в деловары почетной низшей категории.
— Как понять ритуал? — забеспокоился Вася, уж не обрезание ли ему грозит?
— Будем тебя купать в боржоме.
— Другое дело, — убежденно сказал Вася, избавленный от страха. — А в чем купают высшую категорию?
— В шампанском, конечно, пусть это будет для тебя путеводной звездой.
Подняли последний тост — за врагов наших, пусть они живут и здравствуют, и тогда наши силы и наши ряды утроятся.
— Поздравляю, Василий Иванович, с началом большой карьеры, — Мельник похлопал Васю по плечу. — Не забывай, что это я открыл тебя первым. Теперь пришла пора и самому тебе яйца нести.
Вася хотел уточнить, что он и так их всю жизнь носит, но для начальника цеха это будет не совсем прилично.
— Учтите, Василий Иванович, — добавил Голубь, — как сказал Бальзак, счастье человек берет там, где сам его кладет.
— А где он берет несчастья?
Повисло, как говорится, неловкое молчание, и опять у Мельника посинел шрам — чуть что, сразу у человека играют нервы. Последствия аварии. Никто ничего не сказал, но Шибаев с такой гримасой глянул на Васю, что тот понял — не принято в их кругу произносить всякие такие слова про горе и беду, а то накликаешь. Вася своим умом допер, что несчастья человек берет там же, где кладет счастье, все из одного источника. Если уж Бальзак такой авторитет, мог бы не полениться и додумать вторую половину мысли. Гриша начал расхваливать сауну — такое мог создать только гений Цыбульский. Оказывается, у нас при желании можно найти и отделочников экстра-класса и дизайнеров на уровне мировых стандартов, не оскудела земля русская, только надо позволить.
— Посмотришь, Миша, какие там панели, а какая резьба на втором этаже по дереву. Шашлычная, бар превосходный, а какая плитка в бассейне, ты, Миша, ахнешь!
— У меня к Мише разговор по сугубо личному делу, — сказал Шибаев. — Желательно без контроля со стороны компаньонов.
Вася достал сигареты «Памир» (Душанбе), протянул Голубю, тот слегка усами повел — не курю, и они вышли.
Шибаев сказал, что ему нужно купить квартиру в Москве, а еще лучше дом и прописать одну знакомую с дочерью.
— Когда это надо? — спросил Мельник, будто Моссовет у него в кармане.
— Она сможет поехать летом, когда у девчонки будут каникулы.
Мельник помолчал, наверняка прикидывая, когда же сам Шибер уйдет отсюда. Если отправляет свою подружку, то долго не задержится — однако уточнять не стал, зная, что правды не услышит.
— В Измайлове устраивает?
— Хотелось бы в самом городе.
— А это и есть в городе, на метро от площади Революции пять остановок, а не пятнадцать-двадцать, как другие едут от Ждановской или от Планерной.
— А что там, в Измайлове, на каких условиях?
— Фиктивный брак, самый легкодоступный вариант на сегодня. Приличная интеллигентная семья. Дети поженились, старик остался один в своем доме. Женим его на твоей знакомой, и все лады. А потом дарственная и развод. Только надо учесть, он много запросит.
— Запросит — дадим. — Шибаев никогда не рядился, или платил или посылал подальше. Сегодня компаньоны его пойдут в сауну, а он пойдет к Ирме и порадует ее Измайловом, она будет смеяться: «Где уж нам уж выйти замуж!» — Жду твоих сообщений, Миша, к первому февраля.
Когда они вышли из цеха, Гриша Голубь, стоя возле своего «Москвича», отвечал Васе на вопрос, что можно купить на сто тысяч, небрежно, со знанием дела уточнял:
— С бассейном во дворе, выложен голубой импортной плиткой, но главное, в нем волнообразователь из Штатов. А в самом доме — фонтан в гостиной.
— Фонта-ан? — переспросил Вася. — С водой?
— Разумеется. Не такой, конечно, как перед горисполкомом свищет.
— Знаю — «Слезы Каратаса».
— Да? Не слышал. Нет, не такой, гораздо миниатюрнее, и не по бедности, а для соразмерности. И вокруг черные лебеди.
— Почему черные? Крашеные?
— Белые пошлость, именно, черные, это особый шик, большая редкость, стоят они в три раза дороже.
Уже когда сели и тронулись, Григорий Карлович счел нужным дополнить:
— Вообще, Василий Иванович, сто тысяч — это бумага. Уважающий себя человек денег не держит, он все переводит в золото, в бриллианты.
Нет, Вася не согласен, Васе надо обязательно подержать обычные деньги, самые простые, каких куры не клюют и каких ему всю жизнь не хватало. Именно бумажные ему нужны пятерки, десятки, полсотни, сотни, не золотые и не серебряные — что на них купишь?
— Золото, Василий Иванович, это твердая валюта, — дополнил Мельник. — Это уверенность в завтрашнем дне, которой нет на буржуазном Западе. — И все дружно заржали. Кроме Васи. Он-то хорошо знает, что такое уверенность в завтрашнем дне: дали тебе срок и будь уверен, что завтра он не кончится.
Ночью Вася Махнарылов долго не мог уснуть, чувствуя себя на вершине кайфа — он стал начальником цеха, Роман Захарович приказ ему показал за подписью Прыгунова, он приглашен в сауну Цыбульского, куда пускают только одно руководство. Всю свою жизнь Вася был кем попало — сбегай-принеси-отнеси, хватай больше, кидай дальше, кати круглое, тащи плоское, то зэком, то разнорабочим, и наконец-то стал начальником. Да еще Мельник жару поддал, сказал, будут девочки в сауне, как в лучших домах — Рая, Тая и Мая, блондинка, брюнетка и шатенка, все честь по чести. Вася вырос в собственных глазах и в глазах других. Сука буду, думал про себя Вася, я их всех люблю и уважаю, падла, ради них я жизни своей, мать-перемать, не пощажу, за то, что они оказали мне такое, пля, уважение. Завтра Вася войдет в сауну простым смертным, а выйдет уже деловаром в законе, оформленным должностным лицом.
Вася ворочался, вставал, воду пил, снова ложился, подбивал кулаком подушку, и про сауну думал, и про цех думал, и про Тасю Пехоту, как он подъедет к ней с первой получки, мужа у нее как раз отправили в ЛТП на полгода, потом про Шевчика вспомнил, выразил ему недоверие, засыпать стал уже, наверное, часа в три ночи, и тут ему, словно шилом в бок, из всех вопросов вопрос: куда все-таки девать сто тысяч, деньги пойдут навалом, на что их потратить, кто ему даст ответ?..
Глава четвертая
Если глянуть в целом, Мельник оставил Шибаеву хорошо отлаженную систему. Теперь, с вводом в строй нового цеха, появились возможности как для выполнения государственного плана, так и для реализации замысла Шибаева, о котором он говорил Ирме в ночь перед рождеством. Многое, если не все, можно сделать в течение наступившего года, второго года пятилетки качества.
Поскольку кадры решают все, а в наше время — кадры руководящие, то им надо уделять первостепенное внимание. Как ни чесались руки у Шибаева урезать оклад то тому, то этому, зуд предстояло усмирить и подчиниться той системе, которую установил предшественник. Мельник держал на окладе начальника управления местной промышленности Прыгунова, а также главного инженера, оба получали по триста рублей в месяц. Начальники цехов на комбинате, завскладами, главный бухгалтер, все материально подотчетные получали оклад кто триста, кто четыреста, а кто и пятьсот в зависимости от ответственности, от нагрузки, от инициативы по созданию резерва. На окладе были некоторые сотрудники милиции, но этих лиц Мельник Шибаеву не передал. Вполне возможно, тут вмешался Голубь, предложив всю систему прикрытия взять под свое начало, а заодно найти управу на своевольного Шибера, укоротить ему бодливые рога. Сам Шибаев ко времени вступления на пост директора располагал поддержкой Игнатия Цоя, и это был важный фактор устойчивости и дееспособности — преемник Мельника имел свою охрану.
Для того, чтобы обеспечивать государственный план, а также приварок всей команде соратников, надо было постоянно изыскивать способы и средства добывания неучтенки, расширять объем и сферу создания резерва. Здесь многое зависело от непосредственных твоих помощников.
Но если у Мельника в помощниках был Шибер, то у Шибера — всего лишь Махнарылов. И хотя угадывались в нем немалые скрытые возможности, все равно надо Васю натаскивать, инструктировать, контролировать, чтобы он не забывал наши цели, тем более, что на уме у него совсем другое. Что, например? Приходит Вася утром и с порога: мне нужна секретутка. — На ночь? — Нет, для постоянного пользования, я начальник, мне полагается.
В конце рабочего дня, часов в семь-восемь, когда утихали телефонные звонки и прекращались хождения к директору то с тем, то с этим, Махнарылов приезжал к шефу на учебу. Первым делом он начинал жаловаться на молодежь. Мужики работают не один год, ко всему привыкли, претензий не имеют, а вот эти шмокодявки после школы — все считают. Грамотные. Если бы только свое считали, а то ведь и мое пересчитать норовят, везде суют нос.
— С неграмотными работать легче, Роман Захарович, у них совесть есть.
— Где же я тебе возьму неграмотных? Создай им такие условия, чтобы считать было невыгодно. Запугай, пообещай, где по шерсти погладь, а где против, шевели извилиной. План хотя бы одна выполнила из новеньких?
— Да ни одна не выполнила. Только требовать мастера.
— Значит, зарплаты будет кот наплакал. А ты ей запиши сто процентов выполнения и скажи, что в долг, отработаешь в следующем месяце, когда подучишься. Вот она и будет считать, сколько у нее долгу осталось, Брак дают?
— Свыше всяких сил.
— Брак возврати, прикажи переделать — ни одна не согласится. Переделка бесплатно, а возни очень много, она откажется, а ты ей прости, но пусть она твое доброе отношение в уме держит. Так и отучишь лезть туда, где ее не касается. Главное, держи в должниках, особенно самых крикливых.
Все, что говорил наставник, ученичок должен был повторять с толком, с чувством, с расстановкой. Кроме матерков Вася должен был освоить слова-воротилы, знать железный набор типа: «В обстановке высочайшего, никогда невиданного подъема... Наши успехи и достижения на пути к светлому будущему становятся все весомее и ощутимее...»
От идеологической части они переходили к освоению технологического минимума по созданию резерва и улучшению режима экономии. Васе полагалось изучить несколько документов и прежде всего Приказ министра № 530 о нормах использования пушно-мехового и овчинно-шубного сырья, затем ГОСТ на единую технологию по обработке меховой овчины, ГОСТ на порядок запуска в обработку и руководство по первичному учету в сырейно-красильном производстве. Ну и главнее главного знать назубок десять заповедей, отработанных, проверенных и утвержденных самой жизнью:
Поступающее меховое сырье приходовать не полностью;
То, что оприходовано, по сортам и видам консервирования не учитывать;
При запуске в производство систематически занижать площадь сырья;
Завышать дефектность овчин и тем самым уменьшать коэффициент полезной площади при раскрое;
Поступающую издалека овчину I, II и III группы дефектности маркировать IV и выше группами;
Списывать сырье и меховой полуфабрикат на гарь и на вычинку дефектов;
Занижать остатки сырья на начало месяца;
Периодически менять номенклатуру сырья с целью запутывания учета;
При движении сырья на склад разбраковку не делать, сортировочные листы не заполнять, приемные акты составлять от фонаря;
Готовый полуфабрикат из цеха в склад готовой продукции направлять без спецификаций и расходных накладных, все это делается потом по обстоятельствам.
Как только Вася увидит, где светит мало-мальская возможность для одной из заповедей, он тут же должен ее применить. Что-то в большем размере, что-то в меньшем, дело живое, всякий раз новое, своего рода игра, комбинации, как в домино, приставляешь одно к другому, пока не выиграешь. Тупарю и разгильдяю здесь не место, нужны люди башковитые, смекалистые и рисковые. Важно не забывать, что сырье — понятие растяжимое, с каждой шкурки каракуля можно натянуть при сушке до двух дециметров лишней площади, а каракуль поступает партиями по двадцать, по тридцать тысяч штук. А кролик? Мы его перерабатываем два-три миллиона штук в год.
Или взять списание сырья на гарь при обработке, здесь потери легко завысить, поскольку в местную промышленность идет сырье плохое, несортовое.
В большом ходу манипуляции с накладными. Допустим, надо вывезти с комбината тысячу шапок по 20 рублей 60 копеек. В накладной так и пишем, сколько и почем, везем в торговую точку. Продавцы реализуют товар (шапки в сезон расхватывают моментально), после чего накладные тут же надо переписать. Количество шапок указываем правильно, но цену ставим новую, по 12 рублей. С каждой шапки 8 рублей 60 копеек чистой выручки. Само собой разумеется, первоначальные накладные надо сразу уничтожить, чтобы не возникло неразберихи с учетом и отчетом. Вообще, как Вася заметил, чем меньше бюрократии, тем лучше. Завскладом получает свои кровные пятьсот за то, что склад ее — не работает, левый товар сразу идет в торговлю, минуя склад, то есть за неработу получает, как за трудовой пот. Однако прямую связь между цехом и торговой точкой надо всячески скрывать — твори, выдумывай, пробуй. Новые накладные с заниженной ценой передаются в бухгалтерию для отчета — и все, документальное прикрытие обеспечено.
Кроме документального должно быть налажено еще и оперативное прикрытие. Мельника прикрывал начальник городского ОБХСС майор Лупатин. Шибаев об этом знал, Махнарылов знал больше Шибаева, но помнил закон зоны — чем длиннее язык, тем короче жизнь. Говорят, зона это одно, а на воле совсем другое, но Вася в последнее время особой разницы не видит. Среди вольняшек такие же разделения, как и среди зэков, одни в законе и правят, другие в шестерках на подхвате, есть и волы, и пацаны, и бичи, и анашисты, и даже гомики. Мельник, юрист с высшим образованием, учил Васю тому же самому, чему в зоне учили блатные — держи язык за зубами и проживешь до пенсии, возможно, персональной. И Вася держал, он даже Шибаеву не говорил, что Мельник тайком вывозил овчины сотнями штук в Целиноград и в Павлодар, продавал их оптом надомникам, они шили шубы мужские, дамские, а из лоскута еще и детские — все для народа.
А жизнь шла своим чередом, зима в разгаре, не успеет одна персональная машина покинуть территорию комбината, как подъезжает другая персональная с номером то исполкома, то горкома, то пожалуют из шахтоуправления, то из управления культуры. Не успеет одна дама начальственная отойти от зеркала, развеивая запах «Фиджи» или на худой конец «Каира», как появляется другая — не менее начальственная и душистая. Крутятся они, вертятся, а работницы видят все, особенно молодые, им бы поглазеть, понюхать, запомнить и перенять. Через год или через два им выдадут справку для поступления в институт, хотя желание поступать у многих к тому времени угасает, на стипендию жить уже не хочется, насмотрелись они на жен начальников и думают — а чем мы хуже? Что нам даст институт кроме самой низкой зарплаты?..
В красную субботу Шибаев приехал к Васе в цех посмотреть, как идут дела, и поговорить с Шевчиком насчет поездки в Петропавловск за хорьком.
В обеденный перерыв Шевчик читал лекцию молодым кадрам, Шибаев не стал мешать, последил за ним в приоткрытую дверь, послушал, о чем говорит, чему учит.
— Мы не космонавты и не почтовые ящики, мы скромные, но без нас народ жить не может, и прежде всего женщины и дети, всем подавай меха, причем натуральные, а не синтетику — кто против?
Говорил он небрежно-весело, весь такой свободный и раскованный, он будто рассчитался с долгами надоевшими, или помирился с горячо любимой женщиной, избавился от угрозы тюрьмы, такая вольготность в жестах его, в словах, и все из-за чего? Ему обещали подписать заявление об уходе, всего-навсего.
Шибаев слушал его огорченный, обиженный, обозленный. Пришел Алесь к нему в драных джинсах, а сейчас на новеньких «Жигулях» раскатывает, чистенько и гладенько заимел машину за каких-то два года работы. Так где же, черт тебя дери, справедливость? Уйти, сбежать, бросить человека, который тебе вместо отца родного, да где твоя совесть, Алесь? И кто теперь будет у нас песни петь по праздникам, кто самодеятельностью займется? Какой у него, сволочи, голос хороший! «Не знает море, что оно море, не знают чайки, что они чайки...» И так он, зараза, звонко и высоко тянет, так чисто, хрустально: «Но знает горе, что оно горе, и знает счастье, что оно счастье». Шибаев мужик крепкий, а слеза пробирает, когда Шевчик поет, он его, можно сказать, любит.
— Обычно считают, что первой в мире профессией была проституция, извините, конечно, но у нас с вами, девочки, есть свои основания сильно в этом засомневаться. Сначала все-таки человек должен был принарядиться в какую-нибудь шкуру мамонта или белого медведя, представляете — шубка из белого медведя, манто двустороннее на шелковом подкладе. Женщине нужна была сумка из крокодиловой кожи для сбора бананов и ананасов или грибов и ягод в наших условиях, ей нужны были меха для согрева жилища и своего тела, а так же ребенка, иначе наш род человеческий не смог бы выжить. Человек убивал зверя и выделывал мех...
Шибаев слушал, и росло его недоумение — куда ты, Алесь, пойдешь, что ты будешь без меня делать?..
— Самая древняя в мире профессия — это наша с вами профессия. Вот эти чаны и барабаны, все эти отмоки и дубление были при царе Горохе еще до нашей эры, и еще будут тысячу лет после нас, так что древнейшая в мире профессия — это профессия скорняка, меховщика.
Ему бы учителем быть, его бы уважали, да и здесь любят, Каролина писает от восторга, глядя на него. И девчонки как завороженные слушают. Но все же нашлась несогласная, хрупкая девчушка в очках и в обвислом свитере, она восстановила приоритет первой в мире профессии, заметив Шевчику, что задолго до звериной шкуры одежда была совсем простой — фиговый листок, но любовь уже тогда практиковалась.
Шевчик не успел ей ответить — он увидел Шибаева, застрял на слове, глаза расширились, он будто свою судьбу увидел, злой рок — хотя директор комбината ничем ему сейчас не грозил. Лицо его сразу померкло, словно бы затянулось тревогой.
Шибаев уехал к себе в заводоуправление и здесь первым делом набрал телефон Цоя, заговорил с ним сквозь зубы:
— Сколько прикажешь ждать, старший лейтенант? Я тебя просил дать мне материал через три дня, какого черта ты тянешь резину, на кого надеешься?!
— Я все делаю, Роман Захарович, ваш вопрос... — начал Цой оправдываться, но Шибаев не дал ему говорить:
— Неужели там нет у тебя никого на крючке? Мне вас, разгильдяев, учить, как надо вести оперативную разработку задания?
— Ваш вопрос для меня самый главный, но он оказался не таким простым.
— Давно бы мог подловить, кого надо, на дефиците, на наркотиках, на облепиховом масле, за что вам зарплату платят, дармоедам, я за вас должен мышей ловить, извилинами ворочать?
— Простите, я прошу вас! — пытался перебить Цой, не называя Шибаева по имени-отчеству, а тому было наплевать на осторожность — пусть слушают все и знают правду, что милиция ни черта не работает. Пятьсот рублей платит ему Шибаев, да своя зарплата наверняка рублей двести.
— Ты получаешь оклад, мать-перемать, больше, чем твой министр, вылавливаешь каких-то пескарей, лишь бы сводку сдать, повысить процент раскрываемости, а у меня государственный интерес, комбинату срыв плана грозит, весь стол завален телеграммами поставщиков и заказчиков, год кончился, а мы и то не дотянули, и то не выполнили, а ты не хочешь работать.
— Минутку!.. Прошу вас!.. — тщетно взывал Цой, но Шибаев не давал ему пикнуть:
— У тебя должны быть люди ка крючке, в каждом учреждении, а ты не можешь в какой-то поликлинике человека найти. Да там любая аптекарша в бриллиантах, разуй глаза, откуда драгоценности, если ставка у нее восемьдесят рублей. Хватай любую, шей дело и не промахнешься! Запомни мою просьбу — чтобы на каждого моего сотрудника из должностных у тебя всегда был наготове компрматериал. Чтобы на любого ты мог завести дело по первому моему требованию, понял? Завтра в восемь ноль-ноль ты должен быть у меня с докладом. Комбинат начинает год без главного экспедитора, нет сырья, текучесть кадров, а ты мне мать-перемать! — Не выдержал собственной злости и брякнул трубку на аппарат.
А может быть, шантаж был первой в мире профессией?..
Глава пятая
Он проснулся от тяжести в ногах, будто гири привязаны к стопам, хотелось ему взлететь, ему нужны крылья, а их нету. От тяжести в ногах осталась тяжесть на душе. Сегодня суббота, у других отдых, а ему на работу. Сыновья поднялись раньше его и уехали в секцию дельтапланеризма. Он слышал их сборы, боялся, как бы дураки не разбились, и потому увидел сон, будто мастерит себе дюралевые крылья из лекал Цыбульского, а потом повесил себе на ноги чугунные башмаки, какие кладут на рельсы под колеса вагона, привязывал их старательно, будто не в небо хотел подняться как можно выше, а в воду опуститься как можно глубже — вот такая приснилась мура противоречивая, хотя ничего удивительного, если вдуматься, такова натура Шибаева, ему дано и взлететь выше всех, и пасть ниже всех, впрочем, кому этого не дано?.. Только не у всех сбывается.
На подъезде к своей конторе он издали увидел такси у самых ступенек, кто-то его уже ждал с утра пораньше, похоже, из торговли. Коля подкатил вплотную и подудел настойчиво и нервно — освободи место! Расположился! Таксист отъехал, но недалеко, метров на десять, из него вылезла грузная, в цигейковой шубе и в огромной шапке из песца Тлявлясова.
— Здра-асьте, Роман Захарович, я за товаром.
— Ты где работаешь?! — набросился на нее Шибаев. — У тебя ЦУМ или шарага? Где ваш торговый транспорт, левачит? Сколько раз я тебя просил не приезжать на такси за товаром, у нас тут не частная лавочка!
— Роман Захарович, дорогой, у меня план горит! — взмолилась Тлявлясова. — Два выговора висит, меня уволят за утрату доверия.
Уволят — страшно, а вот десять лет вломят — ничего, зато план выполним и перевыполним. Из всей торговли Тлявлясова самая отчаянная и рисковая, она уверена, что ее не тронут. У нее самолюбие страдает, всякие разные в ее родном городе имеют больше, чем она — до каких пор? Не зная другого средства стать богаче всех, она избрала такое — левое. За шапками, за воротниками и горжетами она едет на комбинат сама, не доверяет другим, да и знает, что Шибаев и сам другим не отпустит, чем у?же круг, тем лучше. С Мельником у нее связи не было, Миша имел других реализаторов. Тлявлясова явилась к новому директору сразу же, в сентябре — дайте товар. И в слезы — помогите ей выполнить план и занять место на Доске почета, а то ее никто не уважает, ни муж, ни родственники, директор филиала тоже не уважает, она в партию вступить хочет, а характеристики деловой нету. Договорились. В первый раз она приехала на фургоне ЦУМа, а потом стала ездить на чем попало, вот-вот на ишаке приедет и все клянется — больше не буду, исправлюсь. Повезет сейчас на такси пятьсот шапок, одна, без всякого сопровождения, сразу тринадцать тысяч рублей, на дороге гололед — ну не халява ли? А у нее опять слезы и от волнения акцент: «Шапёр сывой шалавек». Сказал Каролине, чтобы выдала ей шапки, помогла загрузить. Забили весь багажник, весь салон. Завтра он заедет к ней за выручкой, отгрузит она ему тринадцать тысяч с вычетом десяти процентов себе за услуги.
В приемной красавица Соня сказала, что приехал Шевчик из Петропавловска, заходил и справлялся, не подписал ли директор его заявление.
Та-акс. Шибаев вошел в кабинет, разделся, причесался, сел в кресло и начал барабанить по стеклу пальцами — та-акс-такс, что будем делать с Игнатием? Какую ему казнь придумаем? Удержим за январь пятьсот, ударим по карману, но этого же мало, мерзавцу, он дико подвел Шибаева, не оправдал надежд, проявил свою профнепригодность, безответственность, не пора ли с него погоны снять? Но к кому обратиться, кому дать сигнал, кому дунуть на Цоя — сто вопросов и все без ответа. Вот еще в чем специфика нашей работы — все решай сам, и поощряй, и наказывай. У Мельника был какой-то мордоворот из тех, кого он вызволил из тюряги будучи адвокатом, и в случаях, когда не срабатывала юриспруденция, он обращался к давно испытанному кулачному праву. Не завести ли себе такого? Можно, конечно, обратиться к Грише Голубю, но лучше не спешить, он сразу повысит себе цену, подчеркнет, что без него Шибаев пешка. Подождем, но положение критическое.
Вася посмотрел на шефа и ничего не сказал. Как быстро он вырос. Знает же, что с экспедитором у нас туго, но впереди шефа он не вылезет ни с каким предложением. Зато вылез Голубь — у него есть подходящая кандидатура.
— Кто такой? — спросил Мельник. — Мы его знаем?
— Яша Горобец.
— Так у него же судимость, кого ты мне суешь! — возмутился Шибаев. — На материально ответственную должность!
Вася снова затрепетал, как осиновый лист, поскольку у него три судимости.
— Нашел криминал! — воскликнул Гриша.
— Экспедитором будет Шевчик, — объявил непререкаемым тоном Шибаев.
Вася в недоумении — он же подал по собственному, и Роман Захарович сам сказал, что подпишет через две недели, как понять?.. Высо-окая политика, учись, Махнарылов.
— Легковат юноша. — Мельник поджал губы. — Как бы тебе, Шибер, не пришлось самому ездить. Тут нужен напор, характер, где лаской, где таской, сам знаешь. Я бывал в Карелии, в Якутии, в «Дальзвере», там такие волкодавы Шевчика в два счета проведут. Молодо-зелено.
— Помучится так научится. Считаю вопрос решенным, — заключил Шибаев, и никто ему не стал перечить, хватит уже заседать.
— Как насчет сауны по такому случаю? — беспечным голосом поинтересовался Миша Мельник. — Цыбульский обещает высший класс. Проведем ритуал посвящения Василия Ивановича в деловары почетной низшей категории.
— Как понять ритуал? — забеспокоился Вася, уж не обрезание ли ему грозит?
— Будем тебя купать в боржоме.
— Другое дело, — убежденно сказал Вася, избавленный от страха. — А в чем купают высшую категорию?
— В шампанском, конечно, пусть это будет для тебя путеводной звездой.
Подняли последний тост — за врагов наших, пусть они живут и здравствуют, и тогда наши силы и наши ряды утроятся.
— Поздравляю, Василий Иванович, с началом большой карьеры, — Мельник похлопал Васю по плечу. — Не забывай, что это я открыл тебя первым. Теперь пришла пора и самому тебе яйца нести.
Вася хотел уточнить, что он и так их всю жизнь носит, но для начальника цеха это будет не совсем прилично.
— Учтите, Василий Иванович, — добавил Голубь, — как сказал Бальзак, счастье человек берет там, где сам его кладет.
— А где он берет несчастья?
Повисло, как говорится, неловкое молчание, и опять у Мельника посинел шрам — чуть что, сразу у человека играют нервы. Последствия аварии. Никто ничего не сказал, но Шибаев с такой гримасой глянул на Васю, что тот понял — не принято в их кругу произносить всякие такие слова про горе и беду, а то накликаешь. Вася своим умом допер, что несчастья человек берет там же, где кладет счастье, все из одного источника. Если уж Бальзак такой авторитет, мог бы не полениться и додумать вторую половину мысли. Гриша начал расхваливать сауну — такое мог создать только гений Цыбульский. Оказывается, у нас при желании можно найти и отделочников экстра-класса и дизайнеров на уровне мировых стандартов, не оскудела земля русская, только надо позволить.
— Посмотришь, Миша, какие там панели, а какая резьба на втором этаже по дереву. Шашлычная, бар превосходный, а какая плитка в бассейне, ты, Миша, ахнешь!
— У меня к Мише разговор по сугубо личному делу, — сказал Шибаев. — Желательно без контроля со стороны компаньонов.
Вася достал сигареты «Памир» (Душанбе), протянул Голубю, тот слегка усами повел — не курю, и они вышли.
Шибаев сказал, что ему нужно купить квартиру в Москве, а еще лучше дом и прописать одну знакомую с дочерью.
— Когда это надо? — спросил Мельник, будто Моссовет у него в кармане.
— Она сможет поехать летом, когда у девчонки будут каникулы.
Мельник помолчал, наверняка прикидывая, когда же сам Шибер уйдет отсюда. Если отправляет свою подружку, то долго не задержится — однако уточнять не стал, зная, что правды не услышит.
— В Измайлове устраивает?
— Хотелось бы в самом городе.
— А это и есть в городе, на метро от площади Революции пять остановок, а не пятнадцать-двадцать, как другие едут от Ждановской или от Планерной.
— А что там, в Измайлове, на каких условиях?
— Фиктивный брак, самый легкодоступный вариант на сегодня. Приличная интеллигентная семья. Дети поженились, старик остался один в своем доме. Женим его на твоей знакомой, и все лады. А потом дарственная и развод. Только надо учесть, он много запросит.
— Запросит — дадим. — Шибаев никогда не рядился, или платил или посылал подальше. Сегодня компаньоны его пойдут в сауну, а он пойдет к Ирме и порадует ее Измайловом, она будет смеяться: «Где уж нам уж выйти замуж!» — Жду твоих сообщений, Миша, к первому февраля.
Когда они вышли из цеха, Гриша Голубь, стоя возле своего «Москвича», отвечал Васе на вопрос, что можно купить на сто тысяч, небрежно, со знанием дела уточнял:
— С бассейном во дворе, выложен голубой импортной плиткой, но главное, в нем волнообразователь из Штатов. А в самом доме — фонтан в гостиной.
— Фонта-ан? — переспросил Вася. — С водой?
— Разумеется. Не такой, конечно, как перед горисполкомом свищет.
— Знаю — «Слезы Каратаса».
— Да? Не слышал. Нет, не такой, гораздо миниатюрнее, и не по бедности, а для соразмерности. И вокруг черные лебеди.
— Почему черные? Крашеные?
— Белые пошлость, именно, черные, это особый шик, большая редкость, стоят они в три раза дороже.
Уже когда сели и тронулись, Григорий Карлович счел нужным дополнить:
— Вообще, Василий Иванович, сто тысяч — это бумага. Уважающий себя человек денег не держит, он все переводит в золото, в бриллианты.
Нет, Вася не согласен, Васе надо обязательно подержать обычные деньги, самые простые, каких куры не клюют и каких ему всю жизнь не хватало. Именно бумажные ему нужны пятерки, десятки, полсотни, сотни, не золотые и не серебряные — что на них купишь?
— Золото, Василий Иванович, это твердая валюта, — дополнил Мельник. — Это уверенность в завтрашнем дне, которой нет на буржуазном Западе. — И все дружно заржали. Кроме Васи. Он-то хорошо знает, что такое уверенность в завтрашнем дне: дали тебе срок и будь уверен, что завтра он не кончится.
Ночью Вася Махнарылов долго не мог уснуть, чувствуя себя на вершине кайфа — он стал начальником цеха, Роман Захарович приказ ему показал за подписью Прыгунова, он приглашен в сауну Цыбульского, куда пускают только одно руководство. Всю свою жизнь Вася был кем попало — сбегай-принеси-отнеси, хватай больше, кидай дальше, кати круглое, тащи плоское, то зэком, то разнорабочим, и наконец-то стал начальником. Да еще Мельник жару поддал, сказал, будут девочки в сауне, как в лучших домах — Рая, Тая и Мая, блондинка, брюнетка и шатенка, все честь по чести. Вася вырос в собственных глазах и в глазах других. Сука буду, думал про себя Вася, я их всех люблю и уважаю, падла, ради них я жизни своей, мать-перемать, не пощажу, за то, что они оказали мне такое, пля, уважение. Завтра Вася войдет в сауну простым смертным, а выйдет уже деловаром в законе, оформленным должностным лицом.
Вася ворочался, вставал, воду пил, снова ложился, подбивал кулаком подушку, и про сауну думал, и про цех думал, и про Тасю Пехоту, как он подъедет к ней с первой получки, мужа у нее как раз отправили в ЛТП на полгода, потом про Шевчика вспомнил, выразил ему недоверие, засыпать стал уже, наверное, часа в три ночи, и тут ему, словно шилом в бок, из всех вопросов вопрос: куда все-таки девать сто тысяч, деньги пойдут навалом, на что их потратить, кто ему даст ответ?..
Глава четвертая
СПОР О ПЕРВОЙ В МИРЕ ПРОФЕССИИ
Если глянуть в целом, Мельник оставил Шибаеву хорошо отлаженную систему. Теперь, с вводом в строй нового цеха, появились возможности как для выполнения государственного плана, так и для реализации замысла Шибаева, о котором он говорил Ирме в ночь перед рождеством. Многое, если не все, можно сделать в течение наступившего года, второго года пятилетки качества.
Поскольку кадры решают все, а в наше время — кадры руководящие, то им надо уделять первостепенное внимание. Как ни чесались руки у Шибаева урезать оклад то тому, то этому, зуд предстояло усмирить и подчиниться той системе, которую установил предшественник. Мельник держал на окладе начальника управления местной промышленности Прыгунова, а также главного инженера, оба получали по триста рублей в месяц. Начальники цехов на комбинате, завскладами, главный бухгалтер, все материально подотчетные получали оклад кто триста, кто четыреста, а кто и пятьсот в зависимости от ответственности, от нагрузки, от инициативы по созданию резерва. На окладе были некоторые сотрудники милиции, но этих лиц Мельник Шибаеву не передал. Вполне возможно, тут вмешался Голубь, предложив всю систему прикрытия взять под свое начало, а заодно найти управу на своевольного Шибера, укоротить ему бодливые рога. Сам Шибаев ко времени вступления на пост директора располагал поддержкой Игнатия Цоя, и это был важный фактор устойчивости и дееспособности — преемник Мельника имел свою охрану.
Для того, чтобы обеспечивать государственный план, а также приварок всей команде соратников, надо было постоянно изыскивать способы и средства добывания неучтенки, расширять объем и сферу создания резерва. Здесь многое зависело от непосредственных твоих помощников.
Но если у Мельника в помощниках был Шибер, то у Шибера — всего лишь Махнарылов. И хотя угадывались в нем немалые скрытые возможности, все равно надо Васю натаскивать, инструктировать, контролировать, чтобы он не забывал наши цели, тем более, что на уме у него совсем другое. Что, например? Приходит Вася утром и с порога: мне нужна секретутка. — На ночь? — Нет, для постоянного пользования, я начальник, мне полагается.
В конце рабочего дня, часов в семь-восемь, когда утихали телефонные звонки и прекращались хождения к директору то с тем, то с этим, Махнарылов приезжал к шефу на учебу. Первым делом он начинал жаловаться на молодежь. Мужики работают не один год, ко всему привыкли, претензий не имеют, а вот эти шмокодявки после школы — все считают. Грамотные. Если бы только свое считали, а то ведь и мое пересчитать норовят, везде суют нос.
— С неграмотными работать легче, Роман Захарович, у них совесть есть.
— Где же я тебе возьму неграмотных? Создай им такие условия, чтобы считать было невыгодно. Запугай, пообещай, где по шерсти погладь, а где против, шевели извилиной. План хотя бы одна выполнила из новеньких?
— Да ни одна не выполнила. Только требовать мастера.
— Значит, зарплаты будет кот наплакал. А ты ей запиши сто процентов выполнения и скажи, что в долг, отработаешь в следующем месяце, когда подучишься. Вот она и будет считать, сколько у нее долгу осталось, Брак дают?
— Свыше всяких сил.
— Брак возврати, прикажи переделать — ни одна не согласится. Переделка бесплатно, а возни очень много, она откажется, а ты ей прости, но пусть она твое доброе отношение в уме держит. Так и отучишь лезть туда, где ее не касается. Главное, держи в должниках, особенно самых крикливых.
Все, что говорил наставник, ученичок должен был повторять с толком, с чувством, с расстановкой. Кроме матерков Вася должен был освоить слова-воротилы, знать железный набор типа: «В обстановке высочайшего, никогда невиданного подъема... Наши успехи и достижения на пути к светлому будущему становятся все весомее и ощутимее...»
От идеологической части они переходили к освоению технологического минимума по созданию резерва и улучшению режима экономии. Васе полагалось изучить несколько документов и прежде всего Приказ министра № 530 о нормах использования пушно-мехового и овчинно-шубного сырья, затем ГОСТ на единую технологию по обработке меховой овчины, ГОСТ на порядок запуска в обработку и руководство по первичному учету в сырейно-красильном производстве. Ну и главнее главного знать назубок десять заповедей, отработанных, проверенных и утвержденных самой жизнью:
Поступающее меховое сырье приходовать не полностью;
То, что оприходовано, по сортам и видам консервирования не учитывать;
При запуске в производство систематически занижать площадь сырья;
Завышать дефектность овчин и тем самым уменьшать коэффициент полезной площади при раскрое;
Поступающую издалека овчину I, II и III группы дефектности маркировать IV и выше группами;
Списывать сырье и меховой полуфабрикат на гарь и на вычинку дефектов;
Занижать остатки сырья на начало месяца;
Периодически менять номенклатуру сырья с целью запутывания учета;
При движении сырья на склад разбраковку не делать, сортировочные листы не заполнять, приемные акты составлять от фонаря;
Готовый полуфабрикат из цеха в склад готовой продукции направлять без спецификаций и расходных накладных, все это делается потом по обстоятельствам.
Как только Вася увидит, где светит мало-мальская возможность для одной из заповедей, он тут же должен ее применить. Что-то в большем размере, что-то в меньшем, дело живое, всякий раз новое, своего рода игра, комбинации, как в домино, приставляешь одно к другому, пока не выиграешь. Тупарю и разгильдяю здесь не место, нужны люди башковитые, смекалистые и рисковые. Важно не забывать, что сырье — понятие растяжимое, с каждой шкурки каракуля можно натянуть при сушке до двух дециметров лишней площади, а каракуль поступает партиями по двадцать, по тридцать тысяч штук. А кролик? Мы его перерабатываем два-три миллиона штук в год.
Или взять списание сырья на гарь при обработке, здесь потери легко завысить, поскольку в местную промышленность идет сырье плохое, несортовое.
В большом ходу манипуляции с накладными. Допустим, надо вывезти с комбината тысячу шапок по 20 рублей 60 копеек. В накладной так и пишем, сколько и почем, везем в торговую точку. Продавцы реализуют товар (шапки в сезон расхватывают моментально), после чего накладные тут же надо переписать. Количество шапок указываем правильно, но цену ставим новую, по 12 рублей. С каждой шапки 8 рублей 60 копеек чистой выручки. Само собой разумеется, первоначальные накладные надо сразу уничтожить, чтобы не возникло неразберихи с учетом и отчетом. Вообще, как Вася заметил, чем меньше бюрократии, тем лучше. Завскладом получает свои кровные пятьсот за то, что склад ее — не работает, левый товар сразу идет в торговлю, минуя склад, то есть за неработу получает, как за трудовой пот. Однако прямую связь между цехом и торговой точкой надо всячески скрывать — твори, выдумывай, пробуй. Новые накладные с заниженной ценой передаются в бухгалтерию для отчета — и все, документальное прикрытие обеспечено.
Кроме документального должно быть налажено еще и оперативное прикрытие. Мельника прикрывал начальник городского ОБХСС майор Лупатин. Шибаев об этом знал, Махнарылов знал больше Шибаева, но помнил закон зоны — чем длиннее язык, тем короче жизнь. Говорят, зона это одно, а на воле совсем другое, но Вася в последнее время особой разницы не видит. Среди вольняшек такие же разделения, как и среди зэков, одни в законе и правят, другие в шестерках на подхвате, есть и волы, и пацаны, и бичи, и анашисты, и даже гомики. Мельник, юрист с высшим образованием, учил Васю тому же самому, чему в зоне учили блатные — держи язык за зубами и проживешь до пенсии, возможно, персональной. И Вася держал, он даже Шибаеву не говорил, что Мельник тайком вывозил овчины сотнями штук в Целиноград и в Павлодар, продавал их оптом надомникам, они шили шубы мужские, дамские, а из лоскута еще и детские — все для народа.
А жизнь шла своим чередом, зима в разгаре, не успеет одна персональная машина покинуть территорию комбината, как подъезжает другая персональная с номером то исполкома, то горкома, то пожалуют из шахтоуправления, то из управления культуры. Не успеет одна дама начальственная отойти от зеркала, развеивая запах «Фиджи» или на худой конец «Каира», как появляется другая — не менее начальственная и душистая. Крутятся они, вертятся, а работницы видят все, особенно молодые, им бы поглазеть, понюхать, запомнить и перенять. Через год или через два им выдадут справку для поступления в институт, хотя желание поступать у многих к тому времени угасает, на стипендию жить уже не хочется, насмотрелись они на жен начальников и думают — а чем мы хуже? Что нам даст институт кроме самой низкой зарплаты?..
В красную субботу Шибаев приехал к Васе в цех посмотреть, как идут дела, и поговорить с Шевчиком насчет поездки в Петропавловск за хорьком.
В обеденный перерыв Шевчик читал лекцию молодым кадрам, Шибаев не стал мешать, последил за ним в приоткрытую дверь, послушал, о чем говорит, чему учит.
— Мы не космонавты и не почтовые ящики, мы скромные, но без нас народ жить не может, и прежде всего женщины и дети, всем подавай меха, причем натуральные, а не синтетику — кто против?
Говорил он небрежно-весело, весь такой свободный и раскованный, он будто рассчитался с долгами надоевшими, или помирился с горячо любимой женщиной, избавился от угрозы тюрьмы, такая вольготность в жестах его, в словах, и все из-за чего? Ему обещали подписать заявление об уходе, всего-навсего.
Шибаев слушал его огорченный, обиженный, обозленный. Пришел Алесь к нему в драных джинсах, а сейчас на новеньких «Жигулях» раскатывает, чистенько и гладенько заимел машину за каких-то два года работы. Так где же, черт тебя дери, справедливость? Уйти, сбежать, бросить человека, который тебе вместо отца родного, да где твоя совесть, Алесь? И кто теперь будет у нас песни петь по праздникам, кто самодеятельностью займется? Какой у него, сволочи, голос хороший! «Не знает море, что оно море, не знают чайки, что они чайки...» И так он, зараза, звонко и высоко тянет, так чисто, хрустально: «Но знает горе, что оно горе, и знает счастье, что оно счастье». Шибаев мужик крепкий, а слеза пробирает, когда Шевчик поет, он его, можно сказать, любит.
— Обычно считают, что первой в мире профессией была проституция, извините, конечно, но у нас с вами, девочки, есть свои основания сильно в этом засомневаться. Сначала все-таки человек должен был принарядиться в какую-нибудь шкуру мамонта или белого медведя, представляете — шубка из белого медведя, манто двустороннее на шелковом подкладе. Женщине нужна была сумка из крокодиловой кожи для сбора бананов и ананасов или грибов и ягод в наших условиях, ей нужны были меха для согрева жилища и своего тела, а так же ребенка, иначе наш род человеческий не смог бы выжить. Человек убивал зверя и выделывал мех...
Шибаев слушал, и росло его недоумение — куда ты, Алесь, пойдешь, что ты будешь без меня делать?..
— Самая древняя в мире профессия — это наша с вами профессия. Вот эти чаны и барабаны, все эти отмоки и дубление были при царе Горохе еще до нашей эры, и еще будут тысячу лет после нас, так что древнейшая в мире профессия — это профессия скорняка, меховщика.
Ему бы учителем быть, его бы уважали, да и здесь любят, Каролина писает от восторга, глядя на него. И девчонки как завороженные слушают. Но все же нашлась несогласная, хрупкая девчушка в очках и в обвислом свитере, она восстановила приоритет первой в мире профессии, заметив Шевчику, что задолго до звериной шкуры одежда была совсем простой — фиговый листок, но любовь уже тогда практиковалась.
Шевчик не успел ей ответить — он увидел Шибаева, застрял на слове, глаза расширились, он будто свою судьбу увидел, злой рок — хотя директор комбината ничем ему сейчас не грозил. Лицо его сразу померкло, словно бы затянулось тревогой.
Шибаев уехал к себе в заводоуправление и здесь первым делом набрал телефон Цоя, заговорил с ним сквозь зубы:
— Сколько прикажешь ждать, старший лейтенант? Я тебя просил дать мне материал через три дня, какого черта ты тянешь резину, на кого надеешься?!
— Я все делаю, Роман Захарович, ваш вопрос... — начал Цой оправдываться, но Шибаев не дал ему говорить:
— Неужели там нет у тебя никого на крючке? Мне вас, разгильдяев, учить, как надо вести оперативную разработку задания?
— Ваш вопрос для меня самый главный, но он оказался не таким простым.
— Давно бы мог подловить, кого надо, на дефиците, на наркотиках, на облепиховом масле, за что вам зарплату платят, дармоедам, я за вас должен мышей ловить, извилинами ворочать?
— Простите, я прошу вас! — пытался перебить Цой, не называя Шибаева по имени-отчеству, а тому было наплевать на осторожность — пусть слушают все и знают правду, что милиция ни черта не работает. Пятьсот рублей платит ему Шибаев, да своя зарплата наверняка рублей двести.
— Ты получаешь оклад, мать-перемать, больше, чем твой министр, вылавливаешь каких-то пескарей, лишь бы сводку сдать, повысить процент раскрываемости, а у меня государственный интерес, комбинату срыв плана грозит, весь стол завален телеграммами поставщиков и заказчиков, год кончился, а мы и то не дотянули, и то не выполнили, а ты не хочешь работать.
— Минутку!.. Прошу вас!.. — тщетно взывал Цой, но Шибаев не давал ему пикнуть:
— У тебя должны быть люди ка крючке, в каждом учреждении, а ты не можешь в какой-то поликлинике человека найти. Да там любая аптекарша в бриллиантах, разуй глаза, откуда драгоценности, если ставка у нее восемьдесят рублей. Хватай любую, шей дело и не промахнешься! Запомни мою просьбу — чтобы на каждого моего сотрудника из должностных у тебя всегда был наготове компрматериал. Чтобы на любого ты мог завести дело по первому моему требованию, понял? Завтра в восемь ноль-ноль ты должен быть у меня с докладом. Комбинат начинает год без главного экспедитора, нет сырья, текучесть кадров, а ты мне мать-перемать! — Не выдержал собственной злости и брякнул трубку на аппарат.
А может быть, шантаж был первой в мире профессией?..
Глава пятая
ШАПОЧНОЕ ЗНАКОМСТВО
Он проснулся от тяжести в ногах, будто гири привязаны к стопам, хотелось ему взлететь, ему нужны крылья, а их нету. От тяжести в ногах осталась тяжесть на душе. Сегодня суббота, у других отдых, а ему на работу. Сыновья поднялись раньше его и уехали в секцию дельтапланеризма. Он слышал их сборы, боялся, как бы дураки не разбились, и потому увидел сон, будто мастерит себе дюралевые крылья из лекал Цыбульского, а потом повесил себе на ноги чугунные башмаки, какие кладут на рельсы под колеса вагона, привязывал их старательно, будто не в небо хотел подняться как можно выше, а в воду опуститься как можно глубже — вот такая приснилась мура противоречивая, хотя ничего удивительного, если вдуматься, такова натура Шибаева, ему дано и взлететь выше всех, и пасть ниже всех, впрочем, кому этого не дано?.. Только не у всех сбывается.
На подъезде к своей конторе он издали увидел такси у самых ступенек, кто-то его уже ждал с утра пораньше, похоже, из торговли. Коля подкатил вплотную и подудел настойчиво и нервно — освободи место! Расположился! Таксист отъехал, но недалеко, метров на десять, из него вылезла грузная, в цигейковой шубе и в огромной шапке из песца Тлявлясова.
— Здра-асьте, Роман Захарович, я за товаром.
— Ты где работаешь?! — набросился на нее Шибаев. — У тебя ЦУМ или шарага? Где ваш торговый транспорт, левачит? Сколько раз я тебя просил не приезжать на такси за товаром, у нас тут не частная лавочка!
— Роман Захарович, дорогой, у меня план горит! — взмолилась Тлявлясова. — Два выговора висит, меня уволят за утрату доверия.
Уволят — страшно, а вот десять лет вломят — ничего, зато план выполним и перевыполним. Из всей торговли Тлявлясова самая отчаянная и рисковая, она уверена, что ее не тронут. У нее самолюбие страдает, всякие разные в ее родном городе имеют больше, чем она — до каких пор? Не зная другого средства стать богаче всех, она избрала такое — левое. За шапками, за воротниками и горжетами она едет на комбинат сама, не доверяет другим, да и знает, что Шибаев и сам другим не отпустит, чем у?же круг, тем лучше. С Мельником у нее связи не было, Миша имел других реализаторов. Тлявлясова явилась к новому директору сразу же, в сентябре — дайте товар. И в слезы — помогите ей выполнить план и занять место на Доске почета, а то ее никто не уважает, ни муж, ни родственники, директор филиала тоже не уважает, она в партию вступить хочет, а характеристики деловой нету. Договорились. В первый раз она приехала на фургоне ЦУМа, а потом стала ездить на чем попало, вот-вот на ишаке приедет и все клянется — больше не буду, исправлюсь. Повезет сейчас на такси пятьсот шапок, одна, без всякого сопровождения, сразу тринадцать тысяч рублей, на дороге гололед — ну не халява ли? А у нее опять слезы и от волнения акцент: «Шапёр сывой шалавек». Сказал Каролине, чтобы выдала ей шапки, помогла загрузить. Забили весь багажник, весь салон. Завтра он заедет к ней за выручкой, отгрузит она ему тринадцать тысяч с вычетом десяти процентов себе за услуги.
В приемной красавица Соня сказала, что приехал Шевчик из Петропавловска, заходил и справлялся, не подписал ли директор его заявление.
Та-акс. Шибаев вошел в кабинет, разделся, причесался, сел в кресло и начал барабанить по стеклу пальцами — та-акс-такс, что будем делать с Игнатием? Какую ему казнь придумаем? Удержим за январь пятьсот, ударим по карману, но этого же мало, мерзавцу, он дико подвел Шибаева, не оправдал надежд, проявил свою профнепригодность, безответственность, не пора ли с него погоны снять? Но к кому обратиться, кому дать сигнал, кому дунуть на Цоя — сто вопросов и все без ответа. Вот еще в чем специфика нашей работы — все решай сам, и поощряй, и наказывай. У Мельника был какой-то мордоворот из тех, кого он вызволил из тюряги будучи адвокатом, и в случаях, когда не срабатывала юриспруденция, он обращался к давно испытанному кулачному праву. Не завести ли себе такого? Можно, конечно, обратиться к Грише Голубю, но лучше не спешить, он сразу повысит себе цену, подчеркнет, что без него Шибаев пешка. Подождем, но положение критическое.