Щеголихин Иван. Должностные лица

   — Я вижу, ты не в духе, Роман, и все обостряешь. Конечно, бывают недостатки, и всегда будут, если общество растет, не стоит на месте. Для человека естественна требовательность к своей среде обитания. Главное — воспитать чувство хозяина.
   Шибаев его перебил нетерпеливо и возмущенно:
   — Что за хозяин, у которого нет власти?! Зачем у зайца воспитывать чувство волка? Это же чушь. Хозяин тот, кто правит, кто может выбирать решение, распоряжаться, у кого есть средства, фонды, кадры. Зачем без всего этого чувство хозяина? Если нет у тебя власти, ты холуй перед всем на свете.
   — Рома-ан, зачем крайности? — укоризненно протянул Алексей Иванович. — Надо смотреть исторически. Хозяин на земле — человек производящий, а не командующий, человек-труженик.
   — Что такое труд, Алексей Иванович? Это несчастье, я вам скажу, для большинства. Единицы от души работают, блаженные, а весь мир — из-под палки. Чуть появятся деньги, так и норовят все бросить. Почему у нас бичей развелось? У народа деньги лишние, любой подаст выпить и закусить. А работать не хотят — почему? Не привлекает человека количество, штуки, литры, киловатты, километры, хочется для души чего-то. А руководителя именно за эти показатели трясут и трясут, давай план, заваливай дерьмом магазины, поля, реки, атмосферу, уже дышать нечем — и все вал.
   Очень ему хотелось быть умным перед учителем, и что-то получалось, перло из него неостановимо, как с магнитофонной ленты, говорил и говорил.
   — Цинично ты рассуждаешь, Роман, хотя и не глупо. В любом случае надо настроить себя на высоту.
   — Пойду на пенсию — настрою, а сейчас не дают. А потом у меня своя высота.
   — Если бы ты читал книги, то понял бы, что от веков нашей жизни остается не зло, а только доброе и прекрасное, благородное. В книгах наши предания о подвиге, о чести и совести, о самопожертвовании ради других.
   — Книги нужны только учителям, Алексей Иванович, а для чего? Чтобы малых детей пачкать мыслями. — Шибаев оговорился, вместо «пичкать» сказал «пачкать», но получилось еще точнее, он настоял на ошибке. — Я вот на своей работе постоянно тем и занят, чтобы люди наплевали и забыли поскорее бы, чему ваша литература учит. Сердитесь на меня, или прощайте меня, но я правду говорю. Человек живуч только потому, что забывает про ваши идеалы. Хотите верьте, хотите нет, но не только массы, простые люди, весь партийно-хозяйственный аппарат сверху донизу и снизу доверху книг не читает! — Он сказал это с такой убежденностью, с таким напором, что Алексей Иванович смущенно отстранился, неприязненно посмотрел на него.
   — Совсем?
   — Совсем! Не будем брать меня, хотя я тоже какой-никакой руководитель. За последние пятнадцать или даже двадцать лет ни одной книги не прочитал, как на духу говорю, и греха за собой не вижу, у всех так. Правда, была одна маленькая, желтенькая про зэков, описывался один день в лагере от подъема до отбоя, мы ее вслух читали на пивзаводе, потешались, а больше ни одной. Я знаю кадры от низшего звена до высшего, от мастеров до министров — не читают! Не потому, что такие тупари, — им некогда, Алексей Иванович, даже если бы захотели читать. Некогда.
   — Но Сталин читал книги, между прочим, это известно, он следил за литературой.
   — Так то Сталин! У него, если министр олух, так он его из Москвы на лесоповал. А у нас, если министр олух, наоборот, в Москву едет, в Академию, диссертацию писать, как надо правильно жить и работать. Я себя, Алексей Иванович, не могу обвинять. Если бы принято было у руководителей хоть какого звена читать книги, вот как у спортсменов разряд поддерживать, а то все потеряешь, я бы тоже читал. А просто так — нет интереса в нашем кругу. Уважающий себя хозяйственник за книжку не сядет, лучше в преферанс. И по телевизору для него только программа «Время» или доклад генерального секретаря нашей партии и не ниже.
   — Я тебе не верю, Роман. Невежды всегда были, но чтобы уж так поголовно — нет, не верю. Книга делает из животного человека. Вот зачем ты ходишь ко мне столько лет? Школы не закончил, об институте не мечтал, а все-таки в тебе живет свет того времени, идешь ко мне и ждешь, что я тебе скажу слово о высшем предназначении.
   — Эх, Алексей Иванович, знали бы вы!..
   — А я знаю, Роман, можешь мне не рассказывать. Если человек ищет смысл, значит это хороший человек и он мне ясен без объяснений. Я тебя досконально вижу, ты человек цельный.
   Вот этим, наверное, и привлекали старики Шибаева, что всегда хорошо о нем думали, а кому этого не хочется?..
   — Алексей Иванович, вы столько прожили и неужели за все годы не увидели в жизни ничего плохого? По-вашему, книги есть — и больше ничего не надо. А свобода? У нас же свободы никакой — ни слова сказать, ни дела сделать.
   Казалось бы, уж здесь-то нечем будет крыть вечно гонимому человеку, однако же, нет, он и здесь не согласен.
   — Ты удивишься, Роман, но я, как учитель, считаю, что самое губительное для человека — это как раз свобода, не философская, а обыденная, житейская, понимаемая как вседозволенность. В начале всех начал был запрет, и потому человек выжил. Свобода — это развязывание инстинктов, это удел хищного животного. А вот запрет — это всегда разум, необходимость, чисто человеческое побуждение. К этому, собственно говоря, школа всегда стремилась — к воспитанию через запрет животной страсти, через продуманное насилие. Ах, как это страшно — насилие! Но Горький, пролетарский писатель, босяк из народа, говорил, что культура — это организованное насилие над зоологическими инстинктами людей. Это дисциплина, а ее не может быть без наказа, без наказания, которое всегда было главным средством воспитания в семье и в школе. Я об этом написал статью, Роман, ты как будто знал, о чем со мной заговорить. Послал ее в «Учительскую газету» — возвратили, послал в журнал «Семья и школа» — возвратили, послал в Академию педнаук, пока молчат, но думаю, тоже возвратят. И ответ один — я допускаю путаницу понятий видишь ли, я игнорирую азы марксизма. Я назвал статью так: «О необходимости наказания в семье и в школе» Сейчас оно не применяется, ни там, ни там, мы лжегуманисты, мы все возлагаем на милицию, на карательные методы и оставляем государство без культурной поддержки. Что нам дала вседозволенность? Прежде всего развал семьи, основы общества. У детей должен быть отец, а у народа — отечество. Свобода — это терроризм, наркомания, преступность, проституция в двенадцать лет. Свобода — это конец света, об этом давно говорят выдающиеся умы. Для воспитания нет понятия более пагубного, чем свобода делать, что хочешь, говорить, что хочешь, носить, что хочешь. Меня очень огорчил конфликт в девятнадцатой школе, где работает наша хорошая знакомая Елена Гавриловна. Представь, Роман, в пятом классе пришла на занятия девочка, кроха в пионерском галстуке и с золотыми сережками. Как бы ты поступил?
   — Я бы узнал первым делом, кто ее родители. Где работают, какой вес имеют.
   — Это ты серьезно? Гм... Допустим, ее мать начальница какого-то там управления торговли.
   — Вот видите, до чего вас книги довели. «Какого-то там» не бывает, Алексей Иванович. Если управление, то оно входит в исполнительный комитет Советов депутатов трудящихся. Короче говоря, это советская власть. А если ее мать власть, то я не стану с ней бодаться, я не дурак. Пришла ее дочь в золоте, носи на здоровье.
   Алексей Иванович помахал перед собой маленькой рукой, будто развеивая дым, ему стало не по себе.
   — Давай, Роман, о чем-нибудь другом... Я с тобой никогда не соглашусь. Хотя и такая точка зрения может быть, к сожалению. Я написал Брежневу про этот возмутительный случай, Елену Гавриловну выживают из школы.
   — Вы считаете, он будет читать ваше письмо?
   — Я в этом не уверен. Бог ты мой, да что я говорю, не будет он читать, но у него есть референты, которые собирают информацию и обобщают для докладов и выводов. Мое письмо будет не единственным такого рода, сейчас обострилась тяга к мещанству. Мое требование скромности, благородства сольется с другими голосами, нас много. Мы не можем потакать стихии, идти на поводу у черни, нам отомстит будущее. — Он говорил несколько раздраженно, вспомнил свое тщетное заступничество за Елену Гавриловну и расстроился. — Мы должны подавать пример озабоченности будущим, мы должны мыслить, мысль всегда была главной целью человека, хотя ты утверждаешь «план-план».
   — Не знаю, как насчет всегда, Алексей Иванович, а сейчас мысль не требуется. Я тоже, слава богу, не мальчик. Человек живет не сам по себе, а среди других, в государстве. А государству все ясно, оно повторяет мысли столетней давности и на том стоит. Главное на земле власть. Не мысли, не книги — власть. Кому она принадлежит, от них все идет, все зависит...
   На прощанье Шибаев задал еще один, последний вопрос: может ли человек быть счастливым, если он всю жизнь прожил в нашем Каратасе?
   — Разумеется! — Алексей Иванович улыбнулся мягко, как ребенку. Ему всегда нравились именно детские вопросы Шибаева, школьные, наивные. — Я здесь с тридцать пятого года и не считаю, что был несчастлив.
   Нашел счастье... И здесь книги довели.
   — А если я уеду в Москву?
   — Одним хорошим человеком станет меньше у нас. Но если тебе в Москве предлагают работу, дают возможность вырасти в своем деле, то я от чистого сердца желаю тебе успеха.
   «Дают... Предлагают...» Он покорит Москву своей хваткой, своими деньгами, он всего добьется.
   — Не дадут, я сам возьму, Алексей Иванович, я не слабак.
   — А знаешь, от какого слова твоя фамилия? Воротила, торговец, шибает делом.
   — У меня кличка — Шибер.
   Алексей Иванович улыбнулся — интересная.
   — Еще Шибай — это буян, драчун, жестокий человек. На тебя не похоже.
   — Похоже, — поправил его Шибаев.
   — А курские и воронежские шибаем называют кулака, барышника.
   — Тоже похоже, отец мой был раскулачен, вы знаете.
   — У немцев слово «шибер» тоже есть, и смысл тот же — воротила, скоробогач.
   Коли так, куда денешься, надо фамилию оправдывать.
   Он ушел от них с верой в себя, в свою силу, в успех своего плана, все, что им намечено, он сделает.
 

Глава двадцать седьмая
ДЛЯ МИЛОГО ДРУЖКА СЕРЕЖКУ ИЗ УШКА
(Фельетон)

 
   Да не удивится пусть уважаемый читатель нашей газеты, на сей раз у нас пойдет речь о сережках — да-да, о тех невинных, подчас совсем незаметных украшениях женщины, девушки или даже девочки-школьницы. В одно время случились в нашем замечательном городе-труженике два очень похожих события, связанных с одним и тем же предметом, а именно с серьгами, которые вдеваются, как известно, в уши. Эти события выразились в том, что в невинные украшения вцепились два совсем разных человека — бандит с большой дороги и милая, на первый взгляд, старушенция, которая мухи не обидит, а на самом деле... Читатель догадался, о каких сережках идет речь в одном случае, да-да, о тех самых, на которые покусилась рука грабителя, схваченная с поличным в Центральном универмаге нашего города-труженика, когда некий Нурлан Батырбеков налетел на продавщицу мехового отдела, скомандовал ей «руки вверх» и начал срывать с нее скромные украшения и заодно выгребать деньги из кассы.
   Но про другие сережки мало что известно нашему просвещенному городу, хотя и в этом случае было также произведено насилие над личностью. Представьте себе, ваша дочь приходит в школу в чистом платьице с белым передником и в ушах у нее маленькие скромненькие сережки, которые, на взгляд нормального человека, совсем не бросаются в глаза, никого не ранят, никого не убивают ни своим мещанством и ничем таким прочим. А теперь попробуем отгадать загадку — кто первый ополчится против? Сколько ни гадай, ни за что не отгадаешь, потому что первой ринулась и подняла всю школу против невинного украшения, представьте себе, учительница, мало того, классный руководитель по имени Елена Гавриловна из школы номер 19. Давайте зададим ей вопрос: до каких пор мы будем отличаться от Запада в худшую сторону? Ведь не в носу у нее кольцо! Неужели от каких-то сережек рухнут устои нашего социалистического общества? Сколько еще ханжей сидят-отсиживаются по нашим школам и не спешат на пенсию, распространяя отсталость, косность и нездоровый дух. Пощадим бедного ребенка и воздадим по заслугам тем, кто этого заслуживает.
   Вы спросите, почему наша уважаемая газета решила выступить по такому незначительному поводу? Дело в том, что пустяк начали раздувать, девочку уже преследуют, ей грозят плохой характеристикой, будущее ее рисуется в черных красках. Так кто же защитит ребенка, если не я, не ты, не все мы вместе взятые? Даже у грабителя находятся защитники, утверждающие, что он не украсть хотел, а даже наоборот, уличить, разоблачить, выставить якобы расхитительницу на позор. Нашлись уже мудрецы, считающие, что ничего особенного Батырбеков не совершал, просто проходил мимо и... Но тем проходимец и отличается от порядочного человека, что просто так мимо он не пройдет. Слышу либеральные всхлипы — ну дали бы ему пятнадцать суток, зачем ему давать пятнадцать лет? Во-первых, не пятнадцать, а всего лишь восемь, к сожалению, хотя и строгого режима, но дело не в этом. Дело в том, что сообщник грабителя до сих пор не найден,он ходит среди нас и тратит народные деньги, и не какие-то там копейки — нет, похищено более девяти тысяч рублей, выгребли всю кассу и сейчас гуляют на наши трудовые денежки.
   Моя милиция меня бережет, как сказал поэт, но далеко не всегда должна подняться еще и общественность. Продавец Тлявлясова при всей сложности ситуации сохранила самообладание, не случайно ее фотография на Доске почета, это женщина из тех, кто коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Едва вырвавшись из рук грабителя, она первым делом бросилась к кассе, чтобы сохранить народное добро, но, увы, было уже поздно. У этой женщины замечательная выдержка, вы только представьте себе, уважаемые читатели, если бы вас таскали за волосы в течение двадцати семи с половиной минут. Но — шутки в сторону! Мы требуем, чтобы каждый умел держать в руках не чужую собственность, а самого себя. Это касается и престарелой учительницы и молодых налетчиков. Не будем разводить химеры, а сделаем так, как говорили еще до нашей эры: отбросим «хи» и примем меры
    Валериан Косовский
 

Глава двадцать восьмая
ПЕРЕХОДЯЩЕЕ ЗНАМЯ

 
   Ревизии, проверки, комиссии сваливаются на голову, как дождь с неба, обрушиваются, как стихийное бедствие. И все-таки есть таланты, способные все учуять. Глубокой ночью Шибаева разбудил телефонный звонок, и Гриша Голубь сообщил, что приехали двое из прокуратуры Союза проверять твой комбинат. Жалоба, сигнал за подписью или анонимка — пока неясно. Известны их фамилии. Что будем делать?
   Прокуратура Союза это не Лупатин, не Каратас — это Москва. Первая мысль по проторенной дорожке — опять подстроено Голубем. Но зачем тогда ему поднимать переполох среди ночи?
   — Надо срочно связаться с Мельником, — сказал Шибаев.
   — Сейчас буду звонить.
   Утром они явятся на комбинат и начнут шуровать, а мы не готовы, по цехам бардак и на складах с учетом не все ладно. Неожиданность — залог победы. Над нами.
   — Как ты смотришь, если я с утра полечу в Алма-Ату? Привезу переходящее знамя за третий квартал, нам обещали.
   — Прекрасная идея! Проверку отложим до твоего приезда.
   Шибаев не спал до утра, думал, искал броню, но контрмера пока рисовалась одна — ехать и везти знамя. И на прицепе если не самого министра, то, на худой конец, Рахимова, сказав ему, что если уж начнут копать, то и до него доберутся.
   Утром Шибаев отбыл в Алма-Ату, успев предупредить и Васю, и Каролину, и Прыгунова, чтобы навели порядок и не допускали проверки в его отсутствие. Никому ни слова пока, что комбинату присуждено знамя. Объявить, что директор в командировке, подождите пару дней, уважаемые товарищи из прокуратуры. А потом сюрприз — присвоение звания коллектива коммунистического труда, вручение переходящего знамени за успехи на предоктябрьской вахте, после чего в свете наших достижений ваша проверка будет очень даже полезна.
   Угораздило же их явиться в такой момент, в чем причина? Сначала Шибаев подумал про ту анонимку, которую они заделали с Васей еще зимой. Но не слишком ли запоздалая реакция, почти год прошел? Почему, кстати говоря, не было никакого отзвука на тот сигнал?
   Нет, сейчас они прибыли по сигналу более серьезному и доказательному. Все-таки закон подлости существует — у Шибаева валом шапки пошли, из Москвы стала поступать благородная пушнина, Мавлянов не подвел, четко работает конвейер: товар — деньги, товар — деньги, — и вдруг пакость в самый неподходящий моменту И выплата у него четкая, перед ноябрьскими праздниками он всем выдал оклад и на комбинате, и за его пределами. Было, правда, некоторое огорчение. В канун праздника позвонил Башлык — срочно нужны двадцать тысяч. Шибаеву это не понравилось, он предпочитает сам увеличивать ставки, а тут вдруг такая инициатива, тем более, что к Башлыку он не обращался давно, не утруждал ничем. Шибаев принес ему десять, остальное через неделю. Башлык раздраженно потребовал именно сегодня — его вызывают в Алма-Ату. Пришлось Шибаеву ехать за добавкой. Вернулся, вручил и проворчал, что его прижимают все ощутимее — в деле мало, а в доле много. Башлык опять сказал, что можешь рассчитывать на мою поддержку, но не забывай, с кем имеешь дело. Вот так оно и получается для Шибаева, с одной стороны можешь пасть разевать, а с другой — не забывай про намордник.
   Не дают работать. На вопрос, кто мог дунуть в прокуратуру, есть ответ: многие. Прошла ревизия Дутова, долгая и дотошная. Дело удалось замять, борцы за честность остались с носом, а ведь уже злорадствовали, объявляли родным и близким, что, Шибаева с его лавочкой на той неделе прикроют. Не вышло. Дутов привлекал для ревизии пенсионеров, а уж те честняги, столько в них зла непотраченного, любой из них мог направить сигнал с точными и убедительными данными, вот что особо опасно.
   Ладно, Шибер, терпи, зло на земле неистребимо, это даже нормально, когда пишут, стучат, кляузничают. Ты прищучиваешь Васю и Каролину, иначе растащат все к чертям, а кто-то тебя прищучивает, ибо ты тоже горазд растаскивать. И тех, кто выше тебя, контролируют, чтобы не зажрались, так вот оно и идет этаж за этажом. Лети, давай, пока не слетел.
   Задуманный маневр удалось решить в Алма-Ате гораздо легче, чем он ожидал, Рахимов сразу согласился ехать, тут же все обговорил с министром, и на другой день они вылетели в Каратас.
   Торжество устроили по высшему разряду — во Дворце труда, в президиуме сидели почетные шахтеры, почетные металлурги, все в регалиях. Был духовой оркестр. Вручили знамя, объявили о присвоении цеху пошива звания коллектива коммунистического труда. Не забыли пригласить и уважаемых товарищей из Москвы. Был концерт самодеятельности, Тася Пехота исполнила под баян матросский танец, а Шевчик спел «И знает счастье, что оно счастье».
   Мельник в президиуме не сидел, Мельник на комбинате не появлялся, хотя прилетел в Каратас впереди лайнера и сейчас держал руку на пульте. Одного из проверяющих, старшего советника юстиции Толика, Мельник знает, они вместе парятся в Сандунах. Толик узкий специалист по мехам, последним его делом была история в Казани, там погрузили контейнер соболей, опечатали, прибыл груз в Москву, пломбы на месте, а контейнер пустой. Исчез также офицер, капитан милиции, который персонально отвечал за погрузку в Казани. Толик ездил туда выяснять. Спустя месяц, они встретились в Сандунах. Мельник за шашлыком поинтересовался, нашелся ли капитан. Куда денется, — ответил Толик, — всплывет со временем, а пока ни соболей, ни капитана. Шибаев видел в Москве, в магазине «Богатырь», шапку мужскую из соболя, одну — 1666 рублей.
   Началась проверка. Шибаев представил все документы и потребовал разыскать жалобщика и примерно наказать, сколько можно? Производство без конца лихорадит, то ревизия, то комиссия, то лекала заберут, то цеха опечатают, — ну как в такой обстановке работать? Нас терроризируют анонимщики, они приносят государству ущерб и никакой пользы. Толик, старший советчик, подтвердил, есть подсчеты, проверка одной жалобы с выездом из Москвы на место, стоит две с половиной, а то и три тысячи рублей. Каждая проверка. А жалоб тысячи. При Петре Первом был указ — подметное письмо, навет, пашквиль предавать сожжению через палача. Доносчиков государь не жаловал, так и сказано было: доносчику — первый кнут.
   Торжества во Дворце не смутили проверяющих, каждый защищается, как может, спокойно к этому отнеслись. Однако учли, что в обстановке подъема и поощрения на мелочи кое-какие отрицательные им придется закрыть глаза. А пока они увидели, что комбинат пользуется авторитетом не только в Каратасе, но и в Алма-Ате, и если выводы их проверки будут слишком категоричными, то неизбежны трения, звонки и нажимы сверху.
   На третий день проверки усталый и похудевший Мельник объявил, что в честь целого ряда важных событий созывается сауна у Цыбульского. Надо поприветствовать товарищей из Москвы, а среди них не только бдительные проверяющие, но и бдительно отвечающий на все вопросы Михаил Ефимович. Приглашен областной прокурор, естественно, приглашен актив комбината, в частности, Махнарылов, пришла пора посвятить его в деловары высшей категории, ванна ему грозит из шампанского. Кстати сказать, Вася бухтел, недоволен был, что звание такое высокое, почетное присвоили не ему, а цеху пошива. Но гляньте, люди добрые, что они шьют? Той зимой Вася сам надел их продукцию; проносил до весны, а за лето шапка села так, что не напялишь и на макушку, вся скособенилась. В последнем слове Вася добавил еще одно «е», где надо, — для доходчивости, уж очень он был недоволен, и его недовольство могла скрасить только ванна из шампанского.
   Для узкого круга было сказано, что обязательно будут три девушки — Рая, Тая и Мая, блондинка, брюнетка и шатенка. Ну и совсем никто не знал, не ожидал, что Мельник пригласил еще и своих друзей по овчинам Калоева и Магомедова.
 

Глава двадцать девятая
БРЫЗГИ ШАМПАНСКОГО

 
   На дворе врезал первый ноябрьский морозец градусов под двадцать, мела поземка, мороз вышибал слезу — это на дворе, снаружи, а внутри, в сауне, было тепло, уютно, под негромкую музыку плавно сменялись цветовые пятна, малиновые, оранжевые, зеленые, все приглушенно, в легком пестром сумраке. Никто никуда не спешил, говорили негромко, дружески, легко смеялись, помогая и себе, и другим испытать все тридцать три удовольствия. Музыка, бассейн, парильня, вино и шашлык, карты и шахматы, занятный разговор, свобода в главных ее видах — свобода слова, дела и тела. Один ходит нагишом, как в Полинезии, другой закутался в простыню, как в Индонезии, третий в шапке парится и в рукавицах, как на Земле Франца-Иосифа. Здесь легко поднимаются тяжелые проблемы, и накоротке решаются длинные дела, поскольку САУНА — это Система Автономного Управления Нашим Аппаратом. Люди ходили, сидели, купались, грелись, парились, переговаривались, выпивали, постепенно их голоса становились все громче, при желании можно было выделить не только отдельные слова, но и остроумные фразы и даже нестандартные мысли, например, о том, что супердержавы могли добиться преимущества простым способом — наделать роботов для всех стран на ключевые посты, на конвейеры, а у себя держать команду «стоп». Чуть что, нажал кнопку — и перекур на всей планете. Зачем тогда атомное оружие?
   В бассейн плюхнулись одна за другой девицы, повизгивая, заманивая, тела их влажно лоснились. Все острее доносился запах шашлыка, растравлял аппетит, и в предвкушении обжираловки всем стало веселее. Вслед за девицами в бассейн стали плюхаться особи мужского пола, потом потребовал к себе внимания кудрявый мужичок, приземистый, грудь бочонком, и стал говорить, что он в гробу видел прокуратуру, он рабочий класс. Его негромко призвали к порядку, он легко успокоился и вскоре стал ходить, обращаясь то к одному, то к другому:
   — Будьте добры, извините, конечно, что такое термокаракала? Говорят, на сто тысяч тянет.
   Включили вентилятор, шашлычный дух развеялся, потянуло тонким восточным запахом.
   — Уж не горим ли?
   — Так пахнет анаша. Похоже вон те девицы забили косяка.
   Становилось все жарче, музыка не смолкала, вместо лирической мелодии врубили песню: «Как-то раз за божий дар получил он гонорар, в лукоморье перегар на гектар». Хриплый баритон прогорланил песню, последовало объявление: «Сейчас будет посвящение в деловары высшей категории». Грянул марш, кудрявый мужичок, рабочий класс, вышел на кафель в трусах ретро времен футболиста Боброва, с лампасами и до колен, к нему подскочили почти голые девицы, начали поливать его шампанским спереди и сзади, пытались и в рот налить, но кудрявый отплевывался: «Отрава! Политура!»
   — Ур-ра, поздравляем!