Страница:
Однажды Капитан дежурил по отделению. Вечером в дежурную часть вошли трое. Сказать, что в посетителях что-то не понравилось Капитану, было бы не совсем точно, скорее они не нравились вообще.
Один из вошедших, ступая вразвалочку, подошел к Капитану, выхватил из кармана пистолет «ТТ» и направил его офицеру в грудь. Преимущество в таких случаях на стороне нападающего — ему стоит нажать на спуск, и опустится занавес. Но случилось неожиданное.
Рука налетчика извлекла оружие из кармана, а Капитан уже двинул свою правую на перехват. Он правильно оценил недобрый взгляд приблизившегося к нему человека. Пистолет ещё не поднялся на уровень груди Капитана, как удар по кисти нападавшего отбросил оружие в сторону.
Прогремел выстрел, пуля, чиркнув по левому рукаву офицера, пропорола китель и попала в графин, стоявший за его спиной.
Через мгновение налетчик лежал на полу. Его подельники, вооруженные только выкидными ножами, подняли руки.
Выяснилось, что трое «крутых» решили завладеть табельным оружием милиционера, надеясь на неожиданность.
В памятный день неприятных событий (а события для милиции редко бывают приятными) Комков и Капитан сидели в тесном кабинете и гоняли чаи. Комков недавно бросил курить и считал, что чай — китайский, байховый — помогает переносить отлучение от табака. Капитан, с утра мотавшийся по делам, пил чай, стараясь приглушить чувство голода. Они пили молча, серьезно. Оба эти человека были давно и хорошо знакомы и потому без слов понимали друг друга.
Зазвенел телефон. Комков снял трубку. По тому, как мгновенно изменилось его лицо, Капитан понял: в городе случилось нечто серьезное.
Продолжая слушать, Комков прижал трубку ухом к плечу, а руками изобразил, будто затягивает на животе пряжку ремня. Капитан понял и быстро вышел в дежурку.
— Левочка! — Это было не именем, а фамилией дежурного лейтенанта. — Оперативную группу на выезд!
Минуту спустя из кабинета вышел Комков.
— На Партизанской взорвали троллейбус.
— Жертвы?
— Приедем, узнаем.
Взорванный троллейбус был страшно искорежен: заднюю часть стенки салона вывернуло наружу, и обшивка, порванная в клочья, висела до асфальта. Крышу распороло по длине и завернуло вверх, как у открытой банки консервов. Штанги токоприемника согнуло и разметало в стороны. Несколько пассажирских кресел валялись на дороге.
Рядом с троллейбусом стояла машина ГАИ. Два инспектора уже успели направить движение транспорта в объезд и оттеснили любопытных за линию тротуара.
Возле троллейбуса стоял водитель. Он курил и что-то бормотал, как показалось Капитану, матерился. На его лбу краснела длинная царапина, а щеки были черными от копоти. У ног валялся огнетушитель. «Молодец малый, — подумал Капитан, — не стушевался».
Опросив водителя, Капитан прошел к толпе зевак. Ему повезло — он нашел очевидцев события. Две женщины — мать и дочь — вышли из злополучного троллейбуса за минуту до взрыва. Маленькая худенькая старушка в сером обтерханном пиджаке с медалью «Ветеран труда» вышла на остановку до конечной. Все трое описали пассажира, который сел в машину на предпоследней, а вышел на кольцевой остановке.
Старушка — Анна Ивановна Желтова — говорила торопливо, глотая слова: «Ах, Боже мой! Что деется, что деется!»
— Вы не волнуйтесь, Анна Ивановна. Вы сказали, что видели человека, который вошел в машину, когда вы из неё выходили. Каким он был? Рост? Одежда?
— Высокий. Очень высокий.
Капитан взглянул на старушку и понял, что в её представлении высоким может оказаться любой. Он придвинулся к свидетельнице.
— Он был выше или ниже меня? Старушка подумала.
— Ежели выше, то совсем немного. «Метр восемьдесят», — отметил Капитан и спросил:
— Как он был одет?
— Черная рубашка. Трикотажная. Китайцы такие продают. В руке держал пластиковую сумку. Черную.
— Вы можете вспомнить его лицо?
— У меня на лица плохая память. Да, вот уши у него большие. Лопоухий, как говорят. Я ещё тогда подумала — надо бы в детстве его маме мальчику ушки косынкой завязывать. Да, он заметно прихрамывал. На рубль десять.
— Не понял, поясните.
— Когда я была маленькая, в городе после войны много хромых было. Их дразнили «хром-хром, рубль двадцать». Я понимаю — нехорошо, но так было. А этот хромал не сильно — на рубль десять…
Кое-что дополнили мать и дочь Тарасовы.
— Куда он направился с остановки? — спросил Капитан маму.
— Пошел по бульвару.
— Как вы считаете, не был этот человек кавказцем?
И мать и дочь в два голоса отвергли предположение:
— Что вы, чистый русак.
К этому времени на место происшествия уже приехал губернатор Носенко. Подвижный, как ртуть, энергичный, в окружении высших городских чиновников и милицейских начальников, он со всех сторон осмотрел развороченный троллейбус. С микрофоном в руке к нему подскочил корреспондент местного радио.
Все хорошо знали: губернатор неравнодушен к микрофонам и камерам телевидения. Больше того, считает, что ненормально, когда нет корреспондентов там, где он появляется.
— Игнатий Терентьевич, какие предположения?
Носенко все всегда знал наперед, а если и не знал, то гениально догадывался.
— Четко просматривается кавказский след. Мы этого так не оставим. Мы эту диаспору уже предупреждали. Теперь от слов перейдем к делу.
Записав беседу, корреспондент отошел от губернатора и наткнулся на Капитана.
— Скажите, в происшествии просматривается кавказский след?
Капитан удивленно вскинул брови.
— Кто вам сказал эту глупость?
— Спасибо! Спасибо! — Репортер откровенно обрадовался: неожиданно удалось добыть скандальную изюминку для репортажа. Сюжетец будет построен на столкновении двух мнений — губернатора и милиционера. Вот пойдет звон!
Капитан, не придав значения случайному обмену репликами с репортером, направился к месту, где осмотром машины занимался эксперт-пиротехник из ФСБ майор Логинов, его старый знакомый.
Работа шла до позднего вечера. Только когда стемнело, аварийная машина-тягач уволокла троллейбус в парк.
Вернувшись в отделение, Капитан зашел к Комкову. В кабинете начальника гудел телевизор. Не обращая на него внимания. Капитан начал доклад. Он мог уже предположительно назвать имя человека, который, вполне возможно, причастен к взрыву, — Родион Шишкин по кличке Тюфяк. Несколько опрошенных у ближайшей пивной забулдыг подтвердили, что Тюфяк с последнего бодуна прихрамывает, поскольку упал и повредил ногу, а также что он носит черную трикотажную рубаху.
— Завтра я его возьму за одно место, — пообещал Капитан.
— Стой, стой. — Комков неожиданно перебил Капитана. — Смотри, смотри!
Капитан повернулся к телевизору и увидел на экране собственное лицо, показанное крупным планом. Глаза озабоченные, злые. Брови сдвинуты к переносице…
Голос репортера за кадром звучал напористо:
— Губернатор уверен, что во взрыве ясно виден кавказский след…
Капитан с некоторым раздражением, но очень твердо ответил:
— Кто вам сказал такую глупость?
Капитан дернулся, словно собрался ударить по телевизору. Комков удивленно посмотрел на Капитана.
— Что икру мечешь? Ответил ты правильно.
Тем временем картинка на экране изменилась. На зрителей из своего руководящего кресла глядел Носенко — уравновешенный, невозмутимый, спокойный.
— Похоже, кое-кто пытается объявить войну городу. Я могу успокоить людей. Мы знаем, кто пытается поставить город на колени, кому это выгодно. И гарантирую вам, дорогие сограждане, что будут приняты самые строгие меры. Самые жесткие. Самые решительные. Сегодня гнездами преступности и разврата стали множественные казино нашего города. Мало того, что их владельцы позволяют собираться в своих заведениях всякой швали, они укрывают от налогов огромные деньги. Мы примем меры. Мы оставим в городе только те казино, к которым у нас нет претензий. Остальные десять-двенадцать закроем…
Длинной раздраженной трелью залился служебный телефон. Комков взял трубку и, прикрыв ладонью микрофон, шепотом сообщил: «Сомов».
Генерал-майор милиции Сомов Вадим Викторович взлетел на вершину милицейской пирамиды со стремительностью астронавта, запущенного в космос. Стартовой площадкой для него стала дружба с одним из чинов президентской администрации, и бывший директор профессионально-технического училища в одночасье стал полковником, потом генералом.
Огромный мужчина с брюхом, перевисавшим через ремень, с квадратной головой и маленькими мышиными ушами, Сомов быстро вошел в роль блюстителя порядка, считая, что главным является все же исполнение пожеланий и команд губернатора.
— Комков! — Голос Сомова рвался по проводам, как рык тигра. — Это твои мудаки вылезают на экран?! Я вам обоим! И тебе и ему! Кончай самодеятельность, пока я тебя не вытряхнул из милицейских штанов! Никаких иных версий. Ты понял? Губернатор знает обстановку в городе лучше, чем твои шерлок-холмсы. Завтра доложишь, что нашел кавказский след. Ты понял?!
Выразителен и точен великий, могучий родной язык! Комков ещё не положил трубку, а Капитан уже произнес тираду, которая стоила целой диссертации на темы языкознания.
— Не кипятись! — Комков уже давно тер к носу, поскольку знал — начальники поорут и успокоятся. В штатах гормилиции сорок процентов недокомплект. Не нравится он? Тогда оставайтесь, товарищ генерал в своем генеральском заповеднике, а майор Комков уйдет, ни о чем не жалея, ни о ком не плача. — Ты же знаешь, Капитан, что в таких условиях положено делать?
— Запить чём покрепче, чтобы во рту не горчило.
Комков добродушно улыбнулся: накачка совсем его не расстроила. Лучики морщинок разбежались от наружных уголков глаз.
— Знаешь, что мне в тебе нравится? Отсутствие стремления лизнуть. Другой бы в панику впал, а тебе…
— Не все так просто. Вот думаю, зачем нужно поднимать кавказский шухер. Что за этим стоит?
Комков достал из сейфа бутылку водки, разлил, подвинул Капитану.
— Выпей. И не мучай себя вопросами. Мы с тобой мастодонты, которые ещё не вымерли. Хуже нет, когда переживешь сам себя и свою эпоху.
— В чем же мы её пережили?
Капитан взял стакан и одним глотком выпил. Закрыл глаза и с минуту сидел зажмурившись.
— В том, Капитан, что не по нам новые правила игры. Мы с тобой все ещё пытаемся стеречь амбары от волков, а добро растаскивают хозяева. Мы не в состоянии принять новые правила игры и гавкаем под руку.
— Мне этот взрыв не понравился с самого начала.
— А кому вообще нравятся взрывы, кроме террористов?
— Не в этом смысле. Подумай, какой-нибудь наглец снимает трубку, изменяет голос и кричит: «Заложена бомба». И что называет в таких случаях? Школа, больница, вокзал. Короче, места, где много людей. Здесь же все было сделано так, чтобы пострадало как можно меньше. Сто граммов взрывчатки. На конечной остановке. Заряд без оболочки. Закладывается в пустой троллейбус. После взрыва никто на себя ответственности не берет. Зато тут же появляется губернатор с готовой версией…
— Похоже на провокацию.
Комков ничего не выражавшим взглядом смотрел в окно.
— Почему похоже? Это и есть провокация. А кому это выгодно, гадать не приходится. Подумай: зарубит Носенко большую часть казино в городе, но игроков-то никуда не денутся. Так? Значит, они пойдут играть в те, которые останутся. Кому эти притоны принадлежат, ты знаешь. Следовательно, кавказский след — это путь к большим деньгам. А мы пытаемся доказать, что кавказцев трогать не надо. Я так рассуждаю?
— Все складно, но верить не хочется, совесть же есть?
— О чем ты? Деньги, власть — вещи реальные. Деньги взял, пересчитал, положил в карман, в дело пустил, пропил. Совесть — явление неосязаемое. Я пацаном был, так у нас рядом жил сосед-алкаш — Семирожин. Пропьется в пух и прах и орет на сына: «Санька, совесть у тебя есть? Дай отцу на опохмелку!» Вот и совесть!
Комков продолжал глядеть в окно. Вдалеке светились желтые огни ожерелья, надетого на береговую линию океана. В открытую форточку влетал монотонный уличный шум — шурша по мокрому асфальту, мчались машины. Скрежетал трамвай на вираже у Приморского бульвара.
Комков отошел от окна, взял бутылку за горлышко, потряс, посмотрел на просвет.
— Пусто. Пора по домам. И не переживай. Если утром что-то будет не так, не волнуйся.
— Не понял.
— Я уверен, в ночной сводке мы встретим фамилию Тюфяка. Если он ещё где-то бегает, его сегодня же и уроют.
Капитан задумался.
— Возможно. Но в сводку он не попадет. Скорее всего исчезнет из города.
— Нет, Миша. Его выложат на видное место. Для нас с тобой. Чтобы не возникало желания его искать.
Они ушли из отделения за полночь. А утром в оперативной сводке Капитан прочитал:
— Нас что, за дураков держат?
Капитан брезгливо отодвинул сводку, словно бумажка в чем-то была перед ним виновата.
— Наоборот. — Комков сказал это спокойно, убежденно. — Они знают — мы с тобой все поймем как надо и дальше копать не станем. Находить виновных никому не выгодно. Зато война с кавказцами будет оправданна.
Определенно, писавший хорошо знал состояние дел в арсенале, но для этого необязательно там служить. Вероятно, что он находится в запасе или отставке, а если в строю, то где-нибудь в службе вооружений военного округа.
Письмо написано на компьютере, выведено на принтер, с оригинала сделана довольно слепая ксерокопия, работать с которой на поиск бессмысленно.
И все же письмо ценно: оно подтверждало предположение, что взрыв на арсенале вызван специально, а значит, следствие идет в правильном направлении.
Гуляев встретил Блинова у дверей кабинета, пригласил внутрь, предложил стул. Представился:
— Следователь военной прокуратуры Гуляев Виктор Петрович. Вы проходите по делу о взрыве в арсенале в качестве свидетеля, и я должен опросить вас.
Блинов не сдержал язвительности:
— Я не только свидетель. Ко всему имею честь быть начальником данного арсенала. Меня временно отстранили, но это не означает, что я уволен.
Гуляев, соглашаясь, кивнул.
— Не волнуйтесь, я запишу вашу должность в протокол. А теперь начнем, если позволите. Ваша фамилия, имя и отчество?
— Блинов Геннадий Корнеевич.
— Ваша должность?
— Начальник отдельного арсенала центрального подчинения.
Проводя допрос, Гуляев всякий раз старался понять, что представляет собой человек, с которым он имеет дело.
Полковник Блинов, судя по всему, был человеком властным, уверенным в своем праве приказывать, отдавать команды. Да и не могло быть иначе, ведь он в своей глухомани единственный настоящий начальник. Он давал работу, наказывал, поощрял, от него зависели все. Значит, надо было, чтобы полковник сразу понял, что выше его стоит закон, не дающий ему никаких преимуществ перед другими приходящими в прокуратуру.
— Отлично, Геннадий Корнеевич, перейдем к сути дела. Надеюсь, и последующие ваши ответы будут столь же точны и правдивы.
Сказать, что в душе Блинова что-то дрогнуло, значит не сказать ничего. В нем все перевернулось от ярости. Какой-то майоришка — таких у него в подчинении двенадцать — считает возможным говорить с ним, словно он обычный человек, а не полковник и начальник гарнизона. И все же Блинов благоразумно промолчал.
— Скажите, Геннадий Корнеевич, что, по вашему мнению, могло послужить причиной пожара и взрыва в арсенале?
Блинов был готов к подобному вопросу, но его смутила последовательность, в которой следователь называл события.
— Трудно сказать, что вызвало взрыв. Но то, что взрыв повлек за собой пожар, — это очевидно.
— А не могло быть так, что пожар и взрыв стали следствием умышленных действий?
Блинов сразу вспотел. Всегда уверенный в себе, он вдруг понял, что ответить на этот вопрос не так-то просто. Майор явно что-то знал.
Гуляев заметил бисеринки пота, заметил, что лицо Блинова заметно состарилось, краска сошла со щек, голос стал глуше, исчезли нотки самоуверенности. Возможность умышленного взрыва полковник отрицать не стал.
— В принципе, сейчас такое время… Только кому это нужно?
— Вот вы и должны помочь.
Гуляеву нравилось допрашивать. Это напоминало игру в карты, когда приходилось решать, что выгоднее выбросить в данный момент — дешевую шестерку длинной масти или козырной туз, чтобы обнаружить несостоятельность оппонента.
— Нет, не знаю. Коллектив хороший. Люди относятся ответственно. Я никого не подозреваю.
Гуляев полистал бумаги.
— Вот справка городского отдела внутренних дел. Два месяца назад на вещевом рынке были задержаны сержант Еременко и ефрейтор Аллаудинов. Они предлагали две гранаты — «Ф-1» и «РГД». Оба проходят службу в арсенале…
— Да, я помню. В семье не без урода. Боеприпасы солдаты украли во время погрузки в железнодорожный вагон.
Один из вошедших, ступая вразвалочку, подошел к Капитану, выхватил из кармана пистолет «ТТ» и направил его офицеру в грудь. Преимущество в таких случаях на стороне нападающего — ему стоит нажать на спуск, и опустится занавес. Но случилось неожиданное.
Рука налетчика извлекла оружие из кармана, а Капитан уже двинул свою правую на перехват. Он правильно оценил недобрый взгляд приблизившегося к нему человека. Пистолет ещё не поднялся на уровень груди Капитана, как удар по кисти нападавшего отбросил оружие в сторону.
Прогремел выстрел, пуля, чиркнув по левому рукаву офицера, пропорола китель и попала в графин, стоявший за его спиной.
Через мгновение налетчик лежал на полу. Его подельники, вооруженные только выкидными ножами, подняли руки.
Выяснилось, что трое «крутых» решили завладеть табельным оружием милиционера, надеясь на неожиданность.
В памятный день неприятных событий (а события для милиции редко бывают приятными) Комков и Капитан сидели в тесном кабинете и гоняли чаи. Комков недавно бросил курить и считал, что чай — китайский, байховый — помогает переносить отлучение от табака. Капитан, с утра мотавшийся по делам, пил чай, стараясь приглушить чувство голода. Они пили молча, серьезно. Оба эти человека были давно и хорошо знакомы и потому без слов понимали друг друга.
Зазвенел телефон. Комков снял трубку. По тому, как мгновенно изменилось его лицо, Капитан понял: в городе случилось нечто серьезное.
Продолжая слушать, Комков прижал трубку ухом к плечу, а руками изобразил, будто затягивает на животе пряжку ремня. Капитан понял и быстро вышел в дежурку.
— Левочка! — Это было не именем, а фамилией дежурного лейтенанта. — Оперативную группу на выезд!
Минуту спустя из кабинета вышел Комков.
— На Партизанской взорвали троллейбус.
— Жертвы?
— Приедем, узнаем.
Взорванный троллейбус был страшно искорежен: заднюю часть стенки салона вывернуло наружу, и обшивка, порванная в клочья, висела до асфальта. Крышу распороло по длине и завернуло вверх, как у открытой банки консервов. Штанги токоприемника согнуло и разметало в стороны. Несколько пассажирских кресел валялись на дороге.
Рядом с троллейбусом стояла машина ГАИ. Два инспектора уже успели направить движение транспорта в объезд и оттеснили любопытных за линию тротуара.
Возле троллейбуса стоял водитель. Он курил и что-то бормотал, как показалось Капитану, матерился. На его лбу краснела длинная царапина, а щеки были черными от копоти. У ног валялся огнетушитель. «Молодец малый, — подумал Капитан, — не стушевался».
Опросив водителя, Капитан прошел к толпе зевак. Ему повезло — он нашел очевидцев события. Две женщины — мать и дочь — вышли из злополучного троллейбуса за минуту до взрыва. Маленькая худенькая старушка в сером обтерханном пиджаке с медалью «Ветеран труда» вышла на остановку до конечной. Все трое описали пассажира, который сел в машину на предпоследней, а вышел на кольцевой остановке.
Старушка — Анна Ивановна Желтова — говорила торопливо, глотая слова: «Ах, Боже мой! Что деется, что деется!»
— Вы не волнуйтесь, Анна Ивановна. Вы сказали, что видели человека, который вошел в машину, когда вы из неё выходили. Каким он был? Рост? Одежда?
— Высокий. Очень высокий.
Капитан взглянул на старушку и понял, что в её представлении высоким может оказаться любой. Он придвинулся к свидетельнице.
— Он был выше или ниже меня? Старушка подумала.
— Ежели выше, то совсем немного. «Метр восемьдесят», — отметил Капитан и спросил:
— Как он был одет?
— Черная рубашка. Трикотажная. Китайцы такие продают. В руке держал пластиковую сумку. Черную.
— Вы можете вспомнить его лицо?
— У меня на лица плохая память. Да, вот уши у него большие. Лопоухий, как говорят. Я ещё тогда подумала — надо бы в детстве его маме мальчику ушки косынкой завязывать. Да, он заметно прихрамывал. На рубль десять.
— Не понял, поясните.
— Когда я была маленькая, в городе после войны много хромых было. Их дразнили «хром-хром, рубль двадцать». Я понимаю — нехорошо, но так было. А этот хромал не сильно — на рубль десять…
Кое-что дополнили мать и дочь Тарасовы.
— Куда он направился с остановки? — спросил Капитан маму.
— Пошел по бульвару.
— Как вы считаете, не был этот человек кавказцем?
И мать и дочь в два голоса отвергли предположение:
— Что вы, чистый русак.
К этому времени на место происшествия уже приехал губернатор Носенко. Подвижный, как ртуть, энергичный, в окружении высших городских чиновников и милицейских начальников, он со всех сторон осмотрел развороченный троллейбус. С микрофоном в руке к нему подскочил корреспондент местного радио.
Все хорошо знали: губернатор неравнодушен к микрофонам и камерам телевидения. Больше того, считает, что ненормально, когда нет корреспондентов там, где он появляется.
— Игнатий Терентьевич, какие предположения?
Носенко все всегда знал наперед, а если и не знал, то гениально догадывался.
— Четко просматривается кавказский след. Мы этого так не оставим. Мы эту диаспору уже предупреждали. Теперь от слов перейдем к делу.
Записав беседу, корреспондент отошел от губернатора и наткнулся на Капитана.
— Скажите, в происшествии просматривается кавказский след?
Капитан удивленно вскинул брови.
— Кто вам сказал эту глупость?
— Спасибо! Спасибо! — Репортер откровенно обрадовался: неожиданно удалось добыть скандальную изюминку для репортажа. Сюжетец будет построен на столкновении двух мнений — губернатора и милиционера. Вот пойдет звон!
Капитан, не придав значения случайному обмену репликами с репортером, направился к месту, где осмотром машины занимался эксперт-пиротехник из ФСБ майор Логинов, его старый знакомый.
Работа шла до позднего вечера. Только когда стемнело, аварийная машина-тягач уволокла троллейбус в парк.
Вернувшись в отделение, Капитан зашел к Комкову. В кабинете начальника гудел телевизор. Не обращая на него внимания. Капитан начал доклад. Он мог уже предположительно назвать имя человека, который, вполне возможно, причастен к взрыву, — Родион Шишкин по кличке Тюфяк. Несколько опрошенных у ближайшей пивной забулдыг подтвердили, что Тюфяк с последнего бодуна прихрамывает, поскольку упал и повредил ногу, а также что он носит черную трикотажную рубаху.
— Завтра я его возьму за одно место, — пообещал Капитан.
— Стой, стой. — Комков неожиданно перебил Капитана. — Смотри, смотри!
Капитан повернулся к телевизору и увидел на экране собственное лицо, показанное крупным планом. Глаза озабоченные, злые. Брови сдвинуты к переносице…
Голос репортера за кадром звучал напористо:
— Губернатор уверен, что во взрыве ясно виден кавказский след…
Капитан с некоторым раздражением, но очень твердо ответил:
— Кто вам сказал такую глупость?
Капитан дернулся, словно собрался ударить по телевизору. Комков удивленно посмотрел на Капитана.
— Что икру мечешь? Ответил ты правильно.
Тем временем картинка на экране изменилась. На зрителей из своего руководящего кресла глядел Носенко — уравновешенный, невозмутимый, спокойный.
— Похоже, кое-кто пытается объявить войну городу. Я могу успокоить людей. Мы знаем, кто пытается поставить город на колени, кому это выгодно. И гарантирую вам, дорогие сограждане, что будут приняты самые строгие меры. Самые жесткие. Самые решительные. Сегодня гнездами преступности и разврата стали множественные казино нашего города. Мало того, что их владельцы позволяют собираться в своих заведениях всякой швали, они укрывают от налогов огромные деньги. Мы примем меры. Мы оставим в городе только те казино, к которым у нас нет претензий. Остальные десять-двенадцать закроем…
Длинной раздраженной трелью залился служебный телефон. Комков взял трубку и, прикрыв ладонью микрофон, шепотом сообщил: «Сомов».
Генерал-майор милиции Сомов Вадим Викторович взлетел на вершину милицейской пирамиды со стремительностью астронавта, запущенного в космос. Стартовой площадкой для него стала дружба с одним из чинов президентской администрации, и бывший директор профессионально-технического училища в одночасье стал полковником, потом генералом.
Огромный мужчина с брюхом, перевисавшим через ремень, с квадратной головой и маленькими мышиными ушами, Сомов быстро вошел в роль блюстителя порядка, считая, что главным является все же исполнение пожеланий и команд губернатора.
— Комков! — Голос Сомова рвался по проводам, как рык тигра. — Это твои мудаки вылезают на экран?! Я вам обоим! И тебе и ему! Кончай самодеятельность, пока я тебя не вытряхнул из милицейских штанов! Никаких иных версий. Ты понял? Губернатор знает обстановку в городе лучше, чем твои шерлок-холмсы. Завтра доложишь, что нашел кавказский след. Ты понял?!
Выразителен и точен великий, могучий родной язык! Комков ещё не положил трубку, а Капитан уже произнес тираду, которая стоила целой диссертации на темы языкознания.
— Не кипятись! — Комков уже давно тер к носу, поскольку знал — начальники поорут и успокоятся. В штатах гормилиции сорок процентов недокомплект. Не нравится он? Тогда оставайтесь, товарищ генерал в своем генеральском заповеднике, а майор Комков уйдет, ни о чем не жалея, ни о ком не плача. — Ты же знаешь, Капитан, что в таких условиях положено делать?
— Запить чём покрепче, чтобы во рту не горчило.
Комков добродушно улыбнулся: накачка совсем его не расстроила. Лучики морщинок разбежались от наружных уголков глаз.
— Знаешь, что мне в тебе нравится? Отсутствие стремления лизнуть. Другой бы в панику впал, а тебе…
— Не все так просто. Вот думаю, зачем нужно поднимать кавказский шухер. Что за этим стоит?
Комков достал из сейфа бутылку водки, разлил, подвинул Капитану.
— Выпей. И не мучай себя вопросами. Мы с тобой мастодонты, которые ещё не вымерли. Хуже нет, когда переживешь сам себя и свою эпоху.
— В чем же мы её пережили?
Капитан взял стакан и одним глотком выпил. Закрыл глаза и с минуту сидел зажмурившись.
— В том, Капитан, что не по нам новые правила игры. Мы с тобой все ещё пытаемся стеречь амбары от волков, а добро растаскивают хозяева. Мы не в состоянии принять новые правила игры и гавкаем под руку.
— Мне этот взрыв не понравился с самого начала.
— А кому вообще нравятся взрывы, кроме террористов?
— Не в этом смысле. Подумай, какой-нибудь наглец снимает трубку, изменяет голос и кричит: «Заложена бомба». И что называет в таких случаях? Школа, больница, вокзал. Короче, места, где много людей. Здесь же все было сделано так, чтобы пострадало как можно меньше. Сто граммов взрывчатки. На конечной остановке. Заряд без оболочки. Закладывается в пустой троллейбус. После взрыва никто на себя ответственности не берет. Зато тут же появляется губернатор с готовой версией…
— Похоже на провокацию.
Комков ничего не выражавшим взглядом смотрел в окно.
— Почему похоже? Это и есть провокация. А кому это выгодно, гадать не приходится. Подумай: зарубит Носенко большую часть казино в городе, но игроков-то никуда не денутся. Так? Значит, они пойдут играть в те, которые останутся. Кому эти притоны принадлежат, ты знаешь. Следовательно, кавказский след — это путь к большим деньгам. А мы пытаемся доказать, что кавказцев трогать не надо. Я так рассуждаю?
— Все складно, но верить не хочется, совесть же есть?
— О чем ты? Деньги, власть — вещи реальные. Деньги взял, пересчитал, положил в карман, в дело пустил, пропил. Совесть — явление неосязаемое. Я пацаном был, так у нас рядом жил сосед-алкаш — Семирожин. Пропьется в пух и прах и орет на сына: «Санька, совесть у тебя есть? Дай отцу на опохмелку!» Вот и совесть!
Комков продолжал глядеть в окно. Вдалеке светились желтые огни ожерелья, надетого на береговую линию океана. В открытую форточку влетал монотонный уличный шум — шурша по мокрому асфальту, мчались машины. Скрежетал трамвай на вираже у Приморского бульвара.
Комков отошел от окна, взял бутылку за горлышко, потряс, посмотрел на просвет.
— Пусто. Пора по домам. И не переживай. Если утром что-то будет не так, не волнуйся.
— Не понял.
— Я уверен, в ночной сводке мы встретим фамилию Тюфяка. Если он ещё где-то бегает, его сегодня же и уроют.
Капитан задумался.
— Возможно. Но в сводку он не попадет. Скорее всего исчезнет из города.
— Нет, Миша. Его выложат на видное место. Для нас с тобой. Чтобы не возникало желания его искать.
Они ушли из отделения за полночь. А утром в оперативной сводке Капитан прочитал:
«3. 00. На углу Охотской и Магаданской экипажем патрульной машины обнаружен труп. В кармане найдены документы на имя Родиона Антоновича Шишкина…»— Тюфяк, — сказал Комков.
— Нас что, за дураков держат?
Капитан брезгливо отодвинул сводку, словно бумажка в чем-то была перед ним виновата.
— Наоборот. — Комков сказал это спокойно, убежденно. — Они знают — мы с тобой все поймем как надо и дальше копать не станем. Находить виновных никому не выгодно. Зато война с кавказцами будет оправданна.
***
На рабочем столе Гуляева — стандартный конверт из желтой плотной бумаги. Такие используются для деловой переписки учреждений. Судя по штемпелям, письмо шло четыре дня.«Здравствуйте, товарищ следователь!Гуляев отложил письмо. Он знал — искать офицера, пославшего его, — пустой номер. Судя по лексикону и стилю, писал его человек с образованием и аналитическими способностями мышления. И вряд ли он на самом деле близкий друг убитого Кудряшова. Делать такого рода признание, позволяющее определить личность автора, умный человек не станет.
Пишу эти слова и надеюсь, что не делаю ошибки. Поверьте, если бы у меня хоть на миг возникло подозрение, что вам надо писать «господин следователь», этого письма вы бы не увидели.
Я понимаю, что вам при всей смелости и честности не по силам противостоять армии паханов и паханчиков, «папочек» и «папиков», как их сегодня именуют в обществе демократической интеллигенции с её университетским и академическим образованием. Именно эти люди сделали все, чтобы превратить некогда великую страну в немощный паханат, и сами вкушают то, чего добивались.
Надеюсь, вы знаете, что армия в любом государстве — инструмент власти. Чтобы безнаказанно растащить страну на части, её надо опорочить. Поэтому её долгое время со страниц газет, с экранов телевидения поливали дерьмом, втаптывали в грязь. Сейчас для окончательного разложения вооруженных сил избрана другая форма: армия и флот лишены довольствия. Офицерам не платят жалованья. Солдат кормят так, что не доеденное ими не жрут даже свиньи в подсобных хозяйствах полков.
Как же жить тем, кто носит форму?
Каждый из нас решает эту задачу по-своему. Смекалки хватает. Вспомните, как солдат из топора кашу варил.
К сожалению, а может, к нашему общему счастью, сегодня в сусеках армии есть нечто более существенное, нежели топоры. Первыми это поняли многозвездные генералы. В их руках оказались ключи от хранилищ, где находились материальные ценности, которые страна создавала и берегла на случай войны. Люди недоедали, получали гроши, а их убеждали, что лишения — ерунда, главное — чтобы не было войны. И войны не было, а богатства, которые создавал народ, оказались в руках генералов. Уж они-то сумели распорядиться ими на собственное благо.
Откуда я это знаю? Все очень просто.
Хочу облегчить душу и признаться в том, что делаю. Делаю не первый день, не первый месяц. Я продаю боеприпасы и оружие, к которому по службе имею доступ.
Давайте так. Постарайтесь вспомнить, держали ли вы в руках пистолет-пулеметы «кедр», «кипарис», «клин», «бизон»? Уверен, что нет. Между тем все они через мои руки за большие деньги ушли к людям, которые, мягко говоря, ведут противозаконный образ жизни.
Вам известны мировые и наши внутренние цены, по которым все это можно продать? Уверен — нет. Мне известно. Я знаю, где такое оружие достать, кому продать.
Я понимаю, оружие приобретают не для домашних коллекций. Все стреляющее и взрывающееся попадает в «горячие» точки. Правда, не хватает духу сказать, что их разогревает наше правительство. Так вот в этих точках бандиты и наемники стреляют и будут стрелять по моим товарищам, по чьим-то детям из оружия, которое делалось на наших заводах, руками людей, которые во многом отказывали себе ради того, чтобы не было войны. Но война, которую политики стыдливо стараются не называть войной, вошла в нашу жизнь. В ней есть свои герои, свои подлецы. Кому-то ставят надгробия, кому-то на погоны капают большие звезды. Такова жизнь, верно? Но верно ли это?
Это я все понимаю. Казалось бы, самое время покаяться. Но каяться не могу, не буду.
Да, мне выпало играть роль мелкого хищника (но учтите — не стяжателя). Только, если разобраться, меня подставили, а точнее — вогнали в роль вора и продавца. Четыре месяца нам не выплачивают денежного содержания. Не на что покупать продукты. Нечем заплатить за свет, за газ, за квартиру… Нет денег, чтобы бросить этот забытый начальством и правительством гарнизон и уехать к чертовой матери! И я…
Кажется вам сейчас самое время вам сказать: «А где ваша честь офицер? Долг? Присяга?»
Предвидя такое, отвечу. Да, несмотря на все тяготы службы и жизни, долгое время держался на воспитанных во мне понятиях ответственности, воинской чести, верности присяге. И продолжал бы держаться, если бы не видел происходящее: в условиях безвластия в шайку ворья превращались члены правительства, за ними — армейское руководство от министерства до дивизий и полков. Раньше, в эпоху партии и политотделов, ныне проклятых расцветающей демократией, воровать офицерство побаивалось. Знали о неизбежной каре. Теперь в стране уже никто никого не боится.
Тлен и разложение пронизали армию. Вряд ли нужно рассказывать, что первым вором и покровителем воров в генеральских погонах стал — министр обороны. О его «Мерседесах», о дачах писано-переписано, но толку что?
По мере уменьшения числа и размеров звезд на погонах идет возрастание воровства. Вы должны знать, сколько сигналов поступает в военную прокуратуру. Немало, верно? Вспомните, много ли генералов попало под суд за воровство, распродажу военного имущества, за махинации с квартирами, использование рабской силы солдат. Не вспомните. Такие случаи единичны.
Под суд попадет солдат, в кармане которого найдут пять или десять патронов. Подправляют статистику младшие офицеры и прапорщики, во имя укрепления семейного бюджета укравшие из хранилища гранату или автомат. Но те, кто грабит армию в масштабах огромных, ответственности не боятся. Ворон ворону — глаз не выклюет.
Если быть честным, исповедь, которую я затеял, мне самому ни к чему. Написать заставляют другие причины. Убит мой старый друг и сослуживец Иван Кудряшов — честный человек, который в эту лихую годину не скурвился, не сломался, не поступился честью. В том, что на Краснокаменском арсенале воруют по-крупному, вы уже разобрались. Скажу, что вам вместе с трупом подкинули возможность свалить всю вину на убитого человека, все списать и дело закрыть. Кроме того, вас лишили важного свидетеля.
Так что считайте — дело пора закрывать.
Конечно, я бы мог назвать фамилии тех, кто стоит за случившимся. Мог бы привести факты и доказательства, но делать этого не стану: сам такой же, как и они, вор и преступник. Только масштабом поменьше. Поверьте, могу украсть, продать, даже убить, но стукачом, да ещё при таком говенном режиме, как нынешний, быть не хочу.
Какой вывод? Он прост.
В криминальном государстве вы, юристы, оставлены для декорации. Вот и служите ею.
Когда гляжу на происходящее, становится страшно. Те, кто довели нас, военных, до такого состояния, первыми пострадают от страшного взрыва ненависти и недовольства, как только найдется человек, который рискнет поджечь фитиль.
И, наконец, убедительная просьба. Не ищите меня. Меня попросту не существует. Я кусок пушечного мяса, завернутый в камуфляж. По закону меня могут ежечасно послать в любой уголок страны, могут приказать мне убивать сограждан, потому что те кому-то не угодили в Москве. И попробуй я откажись — следствие, военный суд. Все законы поднимутся против меня. И вы, товарищ следователь, станете господином. Но если я сам с законом в руках пойду искать собственную зарплату, со мной никто даже говорить на станет. Ибо меня нет. Я нечто бестелесное. Личный номер в списочном составе армии.
Еще одно условие. Примете вы его или нет — ваше личное дело. Я ставлю три миллиона рублей (видите, у меня-то теперь деньги есть) против любой суммы, которую заявите вы, что в расследовании причин взрыва у вас ни хрена не выйдет. Чем ближе вы подойдете к разгадке, чем яснее вам станет, в чьи карманы текут денежки от злоупотребления с оружием и боеприпасами, тем больше шансов на закрытие дела.
В случае, если вы победите, я передам свою ставку вдове прапорщика Кудряшова Татьяне Сергеевне. При проигрыше вы можете распорядиться своей ставкой, как захотите. Для меня важен не выигрыш, а необходимость доказать (даже не вам, а себе), что я прав…»
Определенно, писавший хорошо знал состояние дел в арсенале, но для этого необязательно там служить. Вероятно, что он находится в запасе или отставке, а если в строю, то где-нибудь в службе вооружений военного округа.
Письмо написано на компьютере, выведено на принтер, с оригинала сделана довольно слепая ксерокопия, работать с которой на поиск бессмысленно.
И все же письмо ценно: оно подтверждало предположение, что взрыв на арсенале вызван специально, а значит, следствие идет в правильном направлении.
***
Гуляев пригласил полковника Блинова в прокуратуру. Тот прибыл к точно назначенному сроку, в хорошо отглаженном мундире с небогатым набором орденских лент на планке, правда, это были ленточки медалей не за мужество и боевые заслуги, а за выслугу лет, хотя их официально именовали «орденскими».Гуляев встретил Блинова у дверей кабинета, пригласил внутрь, предложил стул. Представился:
— Следователь военной прокуратуры Гуляев Виктор Петрович. Вы проходите по делу о взрыве в арсенале в качестве свидетеля, и я должен опросить вас.
Блинов не сдержал язвительности:
— Я не только свидетель. Ко всему имею честь быть начальником данного арсенала. Меня временно отстранили, но это не означает, что я уволен.
Гуляев, соглашаясь, кивнул.
— Не волнуйтесь, я запишу вашу должность в протокол. А теперь начнем, если позволите. Ваша фамилия, имя и отчество?
— Блинов Геннадий Корнеевич.
— Ваша должность?
— Начальник отдельного арсенала центрального подчинения.
Проводя допрос, Гуляев всякий раз старался понять, что представляет собой человек, с которым он имеет дело.
Полковник Блинов, судя по всему, был человеком властным, уверенным в своем праве приказывать, отдавать команды. Да и не могло быть иначе, ведь он в своей глухомани единственный настоящий начальник. Он давал работу, наказывал, поощрял, от него зависели все. Значит, надо было, чтобы полковник сразу понял, что выше его стоит закон, не дающий ему никаких преимуществ перед другими приходящими в прокуратуру.
— Отлично, Геннадий Корнеевич, перейдем к сути дела. Надеюсь, и последующие ваши ответы будут столь же точны и правдивы.
Сказать, что в душе Блинова что-то дрогнуло, значит не сказать ничего. В нем все перевернулось от ярости. Какой-то майоришка — таких у него в подчинении двенадцать — считает возможным говорить с ним, словно он обычный человек, а не полковник и начальник гарнизона. И все же Блинов благоразумно промолчал.
— Скажите, Геннадий Корнеевич, что, по вашему мнению, могло послужить причиной пожара и взрыва в арсенале?
Блинов был готов к подобному вопросу, но его смутила последовательность, в которой следователь называл события.
— Трудно сказать, что вызвало взрыв. Но то, что взрыв повлек за собой пожар, — это очевидно.
— А не могло быть так, что пожар и взрыв стали следствием умышленных действий?
Блинов сразу вспотел. Всегда уверенный в себе, он вдруг понял, что ответить на этот вопрос не так-то просто. Майор явно что-то знал.
Гуляев заметил бисеринки пота, заметил, что лицо Блинова заметно состарилось, краска сошла со щек, голос стал глуше, исчезли нотки самоуверенности. Возможность умышленного взрыва полковник отрицать не стал.
— В принципе, сейчас такое время… Только кому это нужно?
— Вот вы и должны помочь.
Гуляеву нравилось допрашивать. Это напоминало игру в карты, когда приходилось решать, что выгоднее выбросить в данный момент — дешевую шестерку длинной масти или козырной туз, чтобы обнаружить несостоятельность оппонента.
— Нет, не знаю. Коллектив хороший. Люди относятся ответственно. Я никого не подозреваю.
Гуляев полистал бумаги.
— Вот справка городского отдела внутренних дел. Два месяца назад на вещевом рынке были задержаны сержант Еременко и ефрейтор Аллаудинов. Они предлагали две гранаты — «Ф-1» и «РГД». Оба проходят службу в арсенале…
— Да, я помню. В семье не без урода. Боеприпасы солдаты украли во время погрузки в железнодорожный вагон.