Страница:
Бергман узнал голос Резника и насторожился. Они дружили по меньшей мере лет двадцать. Все эти годы Резник безоговорочно признавал старшинство приятеля, никогда не позволял даже намека на фамильярность. Значит, на то, чтобы позвонить были очень серьезные причины.
— Доброе утро, Герман. — Корнелий говорил уже другим тоном, хотя догадывался — утро в чем-то совсем недоброе. — Что у тебя?
— Надо срочно встретиться.
— Может, скажешь, что у тебя?
— Нет, лучше без телефона.
— Что-то с Финкой?
Бергман спросил, поддавшись интуиции. Нехорошие предчувствия и беспокойство давно жили в нем.
— Да, с ней тоже. Но не только.
— Приезжай.
Резник дал отбой.
Бергман сел на кровати, спустил ноги на пушистый коврик, лежавший поверх паласа. Увидел узловатые пальцы, тронутые подагрой. Болезненно поморщился.
Боже мой, ради чего он корячится, роет землю, гребет под себя миллионы, если за них все равно не купить здоровья?
В молодые годы студент московской Плехановки Бергман жил куда веселей и свободней, чем Бергман-миллионер. Когда в кармане не оставалось и гривенника, собрав друзей, он отправлялся на овощную базу или на товарную железнодорожную станцию. Всю ночь студенты кидали мешки, грузили ящики, а утром считали хрусты и кто-то бежал за портвейном. И не было тогда между ними ни евреев, ни эллинов — только друзья-студиозы. Только зубрилы и лодыри, скромники и гуляки.
Бергман был гулякой — ходоком, как ещё говорили. Ах, какие девчата тогда водились! Ой, какие! И не случалось так, чтобы какую-то из них Корнелий целовал без любви. Это сегодня в язык вползло и утвердилось выражение «заниматься любовью». В молодые времена Корнелий не занимался ею, он просто любил. Да, у него была масса подружек, но что поделаешь — сердце такое. И девчата его любили — ни отнять, ни прибавить. Он ведь и сейчас ничего в свои пятьдесят шесть. Высокий, поджарый, темноглазый, с сохранившейся шевелюрой. Остроумный и энергичный.
Корнелий ни в чем не походил на брата Давида — маленького верткого пузанчика с восковой проплешиной от лба до затылка. У братьев не раз возникали подозрения, что их изготовлением занимались разные отцы, хотя у матери — Лии Борисовны был всего один муж — Иосиф Михайлович Бергман.
Отец был потомственным инженером-железнодорожником. Все его интересы в жизни определяли два хобби — паровозы и женщины. Корнелий долго не мог понять, о чем идет разговор, когда у отца собиралась мужская компания коллег. Слова «буфера», «тендер», «сцепка» в одинаковой мере описывали оба увлечения отца, и только по дружному смеху собеседников можно было угадать, когда говорилось о металле, а когда о живом теле.
Отец расплескал семенные фонды в железнодорожной полосе отчуждения от Москвы до далекого Братска. Уезжая в дальние командировки, Бергман-старший щедро одаривал радостью общения обитательниц строительных поездов — баб крутых, пьющих, до игры в буёк охочих.
Видимо, истощение потенции и привело к тому, что последнее собственное произведение инженера-железнодорожника — его дочь — оказалось неудачным. Буфера, тендер и прочее у Руфины было на месте, но где-то внутри усталость материала дала о себе знать. Сексуальная неуравновешенность девочки стала заметной уже в раннем возрасте. В тринадцать лет она уже рассталась с романтическими идеалами возвышенной любви, отдав предпочтение плотским утехам. И влекли её к себе не мальчики, а мужчины с опытом и фантазиями. Ей нравилось раздеваться, демонстрировать тело посторонним и наблюдать за смущением, которое вызывала её смелость. Она влюблялась, но ей доставляла удовольствие и возбуждала не сама любовь, а ревность.
Умело подталкивая приятелей к самым легкодоступным подругам, она разжигала в себе удивительные по силе страдания, упивалась ими, доводила себя до исступления. Дважды в минуты отчаяния Руфина покушалась на самоубийство. Ее откачивали врачи, хотя никто из них не давал гарантий, что попытки такого рода не повторятся.
Когда Бергману сообщили о новом увлечении Руфины, он не стал предупреждать Шоркина о странностях сестры. Ему казалось, что это оттолкнет его от Руфины, что в свою очередь спровоцирует очередной кризис. Но тайные опасения за сестру постоянно тревожили подсознание. Вот почему, когда Резник позвонил в неурочный час, первая мысль была о Финке.
Герман приехал быстро. Бергман ждал его на веранде дачи, нервно прохаживаясь вдоль балюстрады.
В наше время гонцам с неприятными новостями уже не рубят голов, однако сообщать близкому человеку плохие новости — занятие малоприятное.
— Корнелий…
— Да говори, не тяни!
— Руфина… её нет. Ушла. Вскрыла вены. Спасти не удалось.
Бергман сморщился как от зубной боли. Со всего маху ударил рукой по перилам лестницы.
— Я этого больше всего боялся! Что у тебя еще? Высыпай сразу.
— Убрать чекиста не удалось. История темная, как и что произошло, сразу не разобрались. Но те трое, которые его ждали, — убиты. А майор цел. В конце концов, это не так страшно, лишь бы не догадался, кто его подставил.
Бергман скрипнул зубами. Острая боль полоснула желудок, подкатила к горлу. Он положил руку на живот, погладил его.
— Ну никто ничего не умеет делать! Ну никто!
Резник опустил глаза, показывая, что принимает упрек на свой счет. Бергман заметил это. Поспешил успокоить:
— Не о тебе речь, Герман. Ты один исправляешь чужие ошибки.
— Сообщить Шоркину?
Щеку Бергмана передернул нервный тик. Рот искривился.
— Не надо. — Он помолчал, размышляя. — И вообще больше смотреть на него не хочу. Ты можешь что-то сделать?
— Если надо.
— Надо, Герман. Думаю, ты понимаешь.
Шоркин решил — шефу не до него. Да и в самом деле человека можно понять — погибла родная сестра. Смерть близких всегда угнетает. И не только потому, что крепки родственные узы. Куда сильнее действует мысль, что и ты сам смертей.
Шоркин вернулся домой. Выпил в одиночку бутылку «Абсолюта». Не разуваясь, брякнулся на диван. Уставился в потолок.
Зазвенел телефон. Брать трубку не хотелось, но он взял — мало ли что.
— Я насчет рыбалки. — Шоркин узнал голос Сундука и насторожился. — Вчера мои друзья рыбачили. Лодка у мудаков перевернулась. Рыба ушла. Мои все замокли…
— Твои проблемы! — Шоркин зло дал отбой. Хмель слетел с него окончательно.
Утром он выехал с дачи, едва начало светать. Сидел за рулем с головой тяжелой, как чугунный котел. До магистрального шоссе предстояло проехать километровый участок, на котором дорога делала три крутых поворота. Шоркин не любил это место. Здесь приходилось тащиться на малой скорости, прижимаясь к обочине. Уже не раз на крутом повороте в лоб ему вылетали лихачи, уверенные в своем водительском мастерстве. Один такой, уходя от столкновения, на левом вираже круто бросил руль вправо и два раза кувырнулся через крышу. Три дня «Ниссан-Патрол» пролежал вверх брюхом на обочине. Хозяин в это время зализывал синяки и шишки.
У рокового поворота машина пошла медленней. Когда поравнялась с бетонным столбом, на котором крепилась табличка с надписью «ПАНСИОНАТ „ОКЕАНСКИЙ“, из-за кустов, росших вдоль глухого зеленого забора, вышел мужчина в черном плаще. К животу он прижимал приклад маленького автомата, чем-то похожего на игрушечный.
Шоркин заметил стрелка и мгновенно утопил педаль газа до самого пола. Машина дернулась, будто её толкнули. Но оружие уже забилось, задергалось в истерическом стрекоте. Не так много в мире автоматов, которые жрут патроны со скоростью «узи» — тысяча двести штук в минуту.
В один миг помутнели и вылетели боковые стекла, черный полированный борт засветился дырками.
Шоркин ударился головой о боковую стойку и выпустил руль. Машина круто повернула, став поперек дороги. И сразу с другой стороны шоссе по джипу полоснул очередью второй автоматчик.
Над дорогой ещё не растаял пороховой дым, как оба стрелка сели в «Ниву», которая поджидала их за поворотом. Взревел двигатель, и машина уехала.
…Руфину Бергман и Шоркина хоронили в один день на разных кладбищах. Никто из «Вабанка» в последний путь Шоркина не провожал. Милейшая Лия Григорьевна привезла в морг венок, перевитый белой лентой, и тут же уехала. В один день двое похорон — это слишком тяжело…
Для Серкова пятница была легким днем. Не оттого, что к концу недели оказывалось меньше работы, а просто предвкушение двух выходных дней позволяло раскрепоститься и ощутить себя человеком. В прокуратуре уже третий месяц не выплачивали зарплату, и Серков в открытую заявил начальству:
— Бесплатно работать по выходным не стану, даже если ухлопают губернатора.
— Типун тебе на язык! — Прокурор суеверно дернулся. — Этого нам ещё не хватало!
— А я бы не против, — поддержал Серкова его коллега Павлов. — С удовольствием посмотрел бы, как эта камарилья запрыгает.
— Ну-ну! — Прокурор не принадлежал к окружению губернатора, но по старой привычке не высказывал сомнительных мнений о начальстве и боялся, когда это делали другие.
Пожав руку Луневу, Серков сел.
— Есть что-то новое? — спросил Лунев, удивляясь тому, что его пригласили в прокуратуру.
— Минуточку. — Серков переложил несколько папок из стопки справа в стопку слева. Достал носовой платок, снял очки, старательно протер линзы. Без очков он подслеповато щурился, словно глаза ему резал яркий свет. Надел очки. Сунул платок в карман и положил руки перед собой ладонями вниз.
— Я собираюсь доложить вам, товарищ Лунев, о ходе следствия по делу об убийстве капитана Прахова. Вас это все ещё интересует?
Лунев ощутил неприятное подозрение. Что установил следователь, до чего он докопался? Те, с кем Лунев говорил о Серкове, отзывались о нем, как о въедливом и дотошном искателе истины. Говорили, что Серков способен раскрутить самые сложные дела. Неужели?..
Изобразив на лице сосредоточенность и внимание, Лунев сказал:
— Почему «все еще»? Прахов был моим командиром, моим товарищем. Я о нем не забыл. Так что лучше обойтись без «все еще».
Серков кивнул, но возразил:
— Всяко случается, Николай Николаевич. Иногда люди теряют интерес к судьбе преступников, едва им вынесен приговор.
— Может, и так, — покорно согласился Лунев. — Однако до сих пор над убийцами Прахова не было даже суда.
— Вы в этом уверены?
Серков посмотрел на Лунева долгим пронзительным взглядом. Тот не отвел глаз.
— Что значит «уверен»? Разве дело обстоит иначе?
— Вот именно, «иначе». Но лучше обо всем по порядку. Чтобы вы знали, что к делу Прахова я отнесся серьезно. Убили не коммерсанта с сомнительной репутацией, не криминального авторитета, а работника спецслужбы. Офицера…
Лунев задумчиво кивал, показывая, что согласен со словами следователя.
— Я начал с изучения района, где произошло убийство. Нашел группу ребят. Двое из них видели нападение на Прахова от начала до конца. Вы не знаете случайно Володю Рогатина?
Лунев отрицательно качнул головой.
— Слыхом не слыхивал. Кто это?
— Понятно. Между тем Володя очень подробно рассказал мне о том, что произошло на пустыре. И назвал одного из участников происшествия. Это… — Серков перелистал страницы блокнота, лежавшего перед ним. — Да, это некий Бабай. Местная достопримечательность.
— Он убивал?
— Нет, товарищ Лунев. Бабай — фигура пустая. Но он знал убийц и находился на месте преступления.
— Вы его нашли?
— Да, но не сразу. Вы знаете, кто-то все время шел впереди меня с отрывом дня на два. Когда я отыскал Бабая, его уже изрядно потрясли. Мужик испугался и уехал из микрорайона. Я отыскал его в Рабочем поселке, у сестры.
— Чем же его напугали?
— Бабай — ничтожный алкаш. Достаточно приставить к его носу кулак…
— Вы нашли Бабая, что дальше?
— Дальше ниточка потянулась к другим фигурантам. Например, к некоему Гоше Романадзе. Сыну вице-мэра. По сведениям участкового милиционера, Романадзе наркоман. Связан с устойчивой преступной группировкой.
— Этого Гошу нашли?
— Увы, Романадзе трагически погиб. До того, как я до него добрался.
— Убрали свои?
— Он упал со второго этажа на металлический стержень. Находясь в состоянии наркотического обалдения.
— Может, его столкнули?
— Нет, эксперты считают, что падение было естественным.
— Я не испытываю сожаления.
Серков посмотрел на Лунева, насмешливо щуря глаза. Он был убежден, что его собеседник не так-то прост и наверняка знает куда больше, нежели показывает, но не обвинять же его в этом.
Занимаясь делом об убийстве Прахова, Серков с первых же шагов понял — поисками и ликвидацией бандитов, поднявших руку на капитана, занялись его подчиненные и сослуживцы. Эти люди, прошедшие бок о бок горнило чеченской войны, были спаяны огнем, умели стоять друг за друга. И трудно упрекать в мести людей, которые служат закону, но сами уже разуверились в том, что этот закон защищает их самих.
Ни в чем конкретном Серков Лунева не подозревал, но ему казалось, что если расправа с бандитами дело спецназовцев, то он мог знать об этом.
— Если вы читали газеты, то, наверное, узнали, что убраны ещё двое убийц Прахова. Вслед за Романадзе последовали некие Шуба и Винт… Уголовники со стажем. Кстати, знай вы этих типов, как бы поступили при встрече с ними?
Сомнений не оставалось: во всем, что произошло с убийцами Прахова, Серков подозревает его. Но все сделано чисто, доказательств нет и найти их невозможно, бояться не приходилось. А логические построения суд не убедят. Важно не промахнуться и ничем не подтвердить подозрения.
— Я бы, Владимир Эдуардович, спустил курок, не дрогнув. Во мне и сейчас все кипит.
— Интересует, что было дальше?
— Да, безусловно.
— Ко мне в поисках укрытия прибежал некий Рвачев. Он находился среди тех, кто убивал Прахова. Сам Рвачев человек никчемный, вроде Бабая, в насилии участия не принимал и привлечению к ответственности как соучастник не подлежит. Тем не менее он испугался. Рвачев вычислил, что в городе идет отстрел всех кто был причастен к убийству Прахова.
— Как же он ухитрился это вычислить?
— Знает кошка, чье мясо съела. Интуиция. Рвачев назвал последнего члена группы — некоего Жатого.
— Вы его взяли?
— Да. Но только холодный труп. Рядом с убитым нашли пистолет…
— Это хорошо или плохо?
— Для вас и ваших товарищей — хорошо.
— Не понимаю.
— Все просто. Мы нашли пистолет типа «Глок-19». Австрийское производство. Калибр девять миллиметров. С лазерным прицелом…
— И почему это хорошо для нас?
— Наш баллистик определил, что «Глок» уже использовался в криминальной разборке на Светлой речке. Там были убиты пять человек. Четверо — из «Глока».
— Опять же…
— Я закончу, Николай Николаевич, хорошо?
Лунев кивнул, давая согласие. Он ещё не понял логики Серкова. К чему клонил следователь?
— Перестрелка на Светлой речке произошла в то время, когда группа спецназа — Прахов, вы, другие бойцы — находилась в командировке в Чечне. Значит, никому из вас пистолет принадлежать не мог…
— Браво! — Лунев сделал вид, будто аплодирует: несколько раз негромко пришлепнул ладонями. — Вы подозревали кого-то из нас?
— Я никогда никого не подозревал. Следствие отрабатывало версии. Одна из них была именно такой.
— А вы поработайте над ней еще.
Лунев понимал, что дразнить следователя не стоило, но сдержаться не мог. Ему казалось, что именно такое поведение укрепит Серкова во мнении, что друзья Прахова к мести не причастны.
— Можно было бы, но не стоит.
— Почему?
— Думаю, объяснять вам не надо. Убиты не граждане, приносящие обществу пользу, а отбросы, уголовники. Они убили Прахова просто так — без цели и корысти. Шел навстречу мужик, не понравился. Удавка на шею, шило в грудь. Все играючи, раз плюнуть. Мы бы взяли эту публику. Дело, суд, приговор. Суровым он не был бы, в этом я уверен…
Лунев с преувеличенным облегчением шумно вздохнул.
— Вы меня обрадовали, Владимир Эдуардович. Я ведь уже прикидывал, как буду выглядеть в наручниках, кто будет мне носить сухари… Короче, с меня коньяк. Вы пьете?
— Если это вопрос — то нет. Если предложение — с удовольствием. По пятничному распорядку.
— Хорошо, идем прямо сейчас.
— Вот только соберу бумаги.
— Да, Владимир Эдуардович, позвольте я запишу фамилии преступников.
— Разве вы их не запомнили? — Серков иронично улыбнулся.
Лунев пожал плечами.
— Все же надежнее, если записать. Я должен буду назвать их товарищам.
— Записывайте. — Серков ехидно улыбался, когда добросовестно перечислял фамилии всех участников покушения на Прахова. Лунев записал, свернул лист вчетверо и положил в карман.
— Как насчет «Чуры»?
— Пойдет.
«Чура» — «Золотая осень» — так назывался уютный китайский ресторанчик, который в некогда затрапезном кафе «Аромат», принадлежавшем общепиту, открыл китаец Лао Ган. Здесь не вздували цены, прекрасно готовили и потому не боялись конкуренции. А поскольку «Чуру» облюбовали работники милиции, на ресторан рэкетиры не наезжали. Простая мысль о том, что голодный сыщик куда злее сытого, сдерживала любителей легкой поживы. Они не рисковали лезть в гнездо, где мало меду, зато полно жалящих ос.
На подходе к «Чуре» им встретился Капитан в отглаженной форме, в начищенных до блеска ботинках.
Лунев и Серков, завидев знакомого человека, как солдаты, приветствующие командира, вскрикнули:
— Капитан!
— Капитан!
— Улыбнитесь, — дополнил их Капитан так, что фраза стала походить на строчку известной песни. — Это вы меня, господа гражданские лица?
Они весело поручкались.
— Ты куда? — спросил Лунев, давно знавший и уважавший Капитана. — Двинем с нами?
— В «Чуру»?
— Почему именно?
— Дедукция. Два голодных мужика в пятницу идут в сторону харчевни. Приглашают третьего. Конечно, не по бульвару гулять.
— Один — ноль, — оценил догадку Серков. — За что люблю нашу милицию, так это за интеллект. Так идешь?
— Пусть меня разразит гром, ежели откажусь…
В «Чуре» было тихо — в этот час основная масса стремившихся насытиться посетителей уже схлынула. В уютном зале пахло пряностями и царил интимный полумрак.
Троица уселась в углу под декоративным фонарем, стороны которого украшали черные извивающиеся драконы.
Лао Ган предпочитал принимать заказы у посетителей сам. Он родился в России в семье китайца и русской женщины. Окончил горный техникум. Говорил по-русски без малейшего акцента, но, когда общался с посетителями, особенно незнакомыми, сознательно «китаил» речь. Это, по его мнению, придавало особый национальный колорит заведению, как и палочки для еды, которые здесь обязательно подавали к блюдам вместе с ложками и вилками.
— Господа, ваша желает пить, кушай?
Лао Ган обратился к Луневу, признавая в нем старшего.
— Да, наша все это желай, — ответил тем же тоном Лунев. И тут же добавил: — Ладно, кончай, Лао Ган. Мы слишком давно знакомы.
— Так точно. — Лао Ган отслужил срочную службу во внутренних войсках и знал, какие ответы лучше всего воспринимают офицеры. — Что закажете?
Лунев хорошо знал меню «Чуры». Здесь почти не готовили экзотических блюд из змей, черепах, лягушек. В «Чуру» приходили питаться, а не удовлетворять гастрономическое любопытство. В этом Лао Ган убедился уже в первый год хозяйствования. Конечно, в его запасах имелась китайская водка маотай, но постоянные посетители предпочитали «Столичную». На всякий пожарный случай на кухне хранились трепанги и даже ласточкины гнезда, но куда чаще заказывались поузы — китайские пельмени, суп с лапшой, курица с рисом, свежая рыба, и все это немедленно выставлялось на столы — свежее, вкусное.
Выпив по первой и забив спиртное «пыжами» в виде ломтиков хлеба с маслом и красной икрой, компания Лунева завела разговор.
— Слушай, Миша, — Серков задал вопрос Капитану, — что там у вас со взрывом троллейбуса?
— А ничего. По нулям. Все давно ушло в песок.
— Как так?
— Проще простого. Губернатор приехал на место взрыва и сразу заявил, что видит кавказский след. Кто после этого мог сказать другое? А искать в том деле кавказцев все одно что ловить в темной комнате черную кошку, которой там нет. Хотя я вышел на правильный след, мне объяснили, что я болван, и сразу дали другое дело.
— Серьезно?
— Точно. Сейчас вот занимаюсь убийством Шоркина.
— Он же из КГБ? — спросил Лунев. — Почему ты, а не они?
— Хочешь сказать, из ФСБ? Так он оттуда уже ушел. Работал в «Вабанке». И ФСБ брать на себя заботы коммерсантов не намерена.
— Найдешь?
— Больше ничего не хочешь? Заказные дела — заведомые «глухари».
— Считаешь, на Шоркина был заказ?
— Просчитывается без труда.
— Ладно, Миша, к хренам текучку. — Серков перевел разговор на другую тему. — Ты вот у нас эксперт в своем деле. Разреши такой вопрос. Я вел дело об убийстве капитана Прахова. Но пока копал, всех убийц взяли к ногтю. Как думаешь, чья работа?
Капитан подумал. Предложил:
— Выкладывай факты. Тогда, может, и скажу. Серков, с аппетитом доедая густую вкусную лапшу, накоротке изложил суть событий Капитану. Тот выслушал. Не. задумываясь долго, предположил:
— Почистили банду друзья Прахова. Спецназ. Твои, между прочим, Лунев. Сто к одному. У меня даже сомнений нет.
— Ну, ты молоток, Капитан! — Лунев изобразил восхищение. — С лету выдал диагноз. Может, методикой стоит поделиться?
— Все просто. Убить в принципе несложно. Недавно сторожиха из камеры хранения на вокзале взяла и ахнула сына-алкаша молотком по голове. И аут. А вот исполнить может не каждый. Для ювелирных работ нужен киллер не ниже второго класса.
— Капитан! — Серков удивленно расширил глаза. — Классность киллера — для меня новость. Просвети.
— Да бросьте вы, мужики. Так хорошо сидим и о дерьме говорить…
Капитан отговаривался лениво, скорее всего чтобы ещё больше разжечь интерес собеседников.
— Ладно, выкладывай, — поддержал Серкова Лунев. — Первый класс, это кто?
— Специалист высшей пробы. Ювелир, так сказать. Таким заказывают покушения на себя. Заказчик платит за то, чтобы те, кто сидит с ним за столом или в машине, были убиты, а сам он остался цел.
— И ты знаешь такие случаи? — Лунев удивленно задержал ложку у рта.
— Спрашиваешь. А вот доказать не смогу: работа чистая. Четверо убиты, один цел. И ходит такой жертвой… А то, что убийц Прахова ликвидировали из мести, — точно. Кяллер-профессионал избавляется от оружия сразу. Рядом с местом, где положили Шоркина, мы нашли два автомата «узи». Деньги киллеру вдут крупные, и стрелябу ему жалеть незачем. В деле с Праховым стрелок выбросив пистолет после того, как покончил со всеми фигурантами. Показал, что поставил точку.
Серков сидел довольный.
— Я примерно то же сказал Николаю. Не знаю, поверил он или нет.
— Почему нет? — Лунев не возражал. — Поверил.
— Будете искать стрелка? — Капитан задал вопрос, глядя в глаза Серкову. — Лично я бы не стал.
— Почему?
— А ты представь, кто-то положит моего шефа Комкова. Я бы доверил это дело прокуратуре и суду? Во! — Капитан выкинул вперед руку, согнутую в локте, и ударил по сгибу ребром ладони. — Чтобы дело пожевали, пожевали и выплюнули? Ну, нет. Я бы из-под земли сволочь вытащил и раздавил. Сам. Вот этими руками. — Он показал крупные ладони.
— Вот, господин Серков, — Лунев отложил ложку и подвинул к себе тарелку, — это говорит настоящий мужчина.
— Ладно, ополчились, вояки… — Серков взял бутылку водки. — Подставляйтесь, выпьем. За дружбу. За хороших друзей Прахова.
Лунев понял — точка в деле поставлена, и Серков об этом сказал вполне открыто.
— Корнелий Иосифович, я войду?
В голосе верной Лии Григорьевны и вопрос и предупреждение. Хранительница дверей и небольших тайн банкира без разрешения никогда не входила.
— Ради бога, Лия Григорьевна.
Поначалу эта церемонность Бергману нравилась, позже стала казаться утомительной, но секретарша переломить себя не могла. Даже получив разрешение, она не вламывалась в кабинет, а предварительно скреблась в дверь как мышка, предупреждая о своем появлении. Она искренне боялась поставить шефа в неловкое положение.
Отрицательный опыт у Лии Григорьевны имелся. Когда работала секретарем председателя горисполкома, однажды без предупреждения с полной папкой бумаг влетела в кабинет начальника. И остановилась, не зная, что делать дальше. Строгий хозяин города, гроза мелких чиновников, спустив штаны, стоял у стола совещаний. А на столе в активной позе возлежала заведующая отделом культуры исполкома Надежда Васильевна Ланская — единственная в городе кандидат искусствоведения и ревностная проповедница норм коммунистической морали.
Лия Григорьевна резко повернулась, бумаги из папки рассыпались по полу. Выскочив из кабинета, она несколько минут стояла у двери, закрыв лицо руками. Ее пугала не пикантность ситуации. Она боялась одного — как бы её не уволили за оплошность. Но все обошлось. Больше того, положение Лии Григорьевны укрепилось. Председатель стал с нею ласков до чрезвычайности. Кандидат наук сделалась тайной подругой, делала подарки, целовала в щечку.
— Доброе утро, Герман. — Корнелий говорил уже другим тоном, хотя догадывался — утро в чем-то совсем недоброе. — Что у тебя?
— Надо срочно встретиться.
— Может, скажешь, что у тебя?
— Нет, лучше без телефона.
— Что-то с Финкой?
Бергман спросил, поддавшись интуиции. Нехорошие предчувствия и беспокойство давно жили в нем.
— Да, с ней тоже. Но не только.
— Приезжай.
Резник дал отбой.
Бергман сел на кровати, спустил ноги на пушистый коврик, лежавший поверх паласа. Увидел узловатые пальцы, тронутые подагрой. Болезненно поморщился.
Боже мой, ради чего он корячится, роет землю, гребет под себя миллионы, если за них все равно не купить здоровья?
В молодые годы студент московской Плехановки Бергман жил куда веселей и свободней, чем Бергман-миллионер. Когда в кармане не оставалось и гривенника, собрав друзей, он отправлялся на овощную базу или на товарную железнодорожную станцию. Всю ночь студенты кидали мешки, грузили ящики, а утром считали хрусты и кто-то бежал за портвейном. И не было тогда между ними ни евреев, ни эллинов — только друзья-студиозы. Только зубрилы и лодыри, скромники и гуляки.
Бергман был гулякой — ходоком, как ещё говорили. Ах, какие девчата тогда водились! Ой, какие! И не случалось так, чтобы какую-то из них Корнелий целовал без любви. Это сегодня в язык вползло и утвердилось выражение «заниматься любовью». В молодые времена Корнелий не занимался ею, он просто любил. Да, у него была масса подружек, но что поделаешь — сердце такое. И девчата его любили — ни отнять, ни прибавить. Он ведь и сейчас ничего в свои пятьдесят шесть. Высокий, поджарый, темноглазый, с сохранившейся шевелюрой. Остроумный и энергичный.
Корнелий ни в чем не походил на брата Давида — маленького верткого пузанчика с восковой проплешиной от лба до затылка. У братьев не раз возникали подозрения, что их изготовлением занимались разные отцы, хотя у матери — Лии Борисовны был всего один муж — Иосиф Михайлович Бергман.
Отец был потомственным инженером-железнодорожником. Все его интересы в жизни определяли два хобби — паровозы и женщины. Корнелий долго не мог понять, о чем идет разговор, когда у отца собиралась мужская компания коллег. Слова «буфера», «тендер», «сцепка» в одинаковой мере описывали оба увлечения отца, и только по дружному смеху собеседников можно было угадать, когда говорилось о металле, а когда о живом теле.
Отец расплескал семенные фонды в железнодорожной полосе отчуждения от Москвы до далекого Братска. Уезжая в дальние командировки, Бергман-старший щедро одаривал радостью общения обитательниц строительных поездов — баб крутых, пьющих, до игры в буёк охочих.
Видимо, истощение потенции и привело к тому, что последнее собственное произведение инженера-железнодорожника — его дочь — оказалось неудачным. Буфера, тендер и прочее у Руфины было на месте, но где-то внутри усталость материала дала о себе знать. Сексуальная неуравновешенность девочки стала заметной уже в раннем возрасте. В тринадцать лет она уже рассталась с романтическими идеалами возвышенной любви, отдав предпочтение плотским утехам. И влекли её к себе не мальчики, а мужчины с опытом и фантазиями. Ей нравилось раздеваться, демонстрировать тело посторонним и наблюдать за смущением, которое вызывала её смелость. Она влюблялась, но ей доставляла удовольствие и возбуждала не сама любовь, а ревность.
Умело подталкивая приятелей к самым легкодоступным подругам, она разжигала в себе удивительные по силе страдания, упивалась ими, доводила себя до исступления. Дважды в минуты отчаяния Руфина покушалась на самоубийство. Ее откачивали врачи, хотя никто из них не давал гарантий, что попытки такого рода не повторятся.
Когда Бергману сообщили о новом увлечении Руфины, он не стал предупреждать Шоркина о странностях сестры. Ему казалось, что это оттолкнет его от Руфины, что в свою очередь спровоцирует очередной кризис. Но тайные опасения за сестру постоянно тревожили подсознание. Вот почему, когда Резник позвонил в неурочный час, первая мысль была о Финке.
Герман приехал быстро. Бергман ждал его на веранде дачи, нервно прохаживаясь вдоль балюстрады.
В наше время гонцам с неприятными новостями уже не рубят голов, однако сообщать близкому человеку плохие новости — занятие малоприятное.
— Корнелий…
— Да говори, не тяни!
— Руфина… её нет. Ушла. Вскрыла вены. Спасти не удалось.
Бергман сморщился как от зубной боли. Со всего маху ударил рукой по перилам лестницы.
— Я этого больше всего боялся! Что у тебя еще? Высыпай сразу.
— Убрать чекиста не удалось. История темная, как и что произошло, сразу не разобрались. Но те трое, которые его ждали, — убиты. А майор цел. В конце концов, это не так страшно, лишь бы не догадался, кто его подставил.
Бергман скрипнул зубами. Острая боль полоснула желудок, подкатила к горлу. Он положил руку на живот, погладил его.
— Ну никто ничего не умеет делать! Ну никто!
Резник опустил глаза, показывая, что принимает упрек на свой счет. Бергман заметил это. Поспешил успокоить:
— Не о тебе речь, Герман. Ты один исправляешь чужие ошибки.
— Сообщить Шоркину?
Щеку Бергмана передернул нервный тик. Рот искривился.
— Не надо. — Он помолчал, размышляя. — И вообще больше смотреть на него не хочу. Ты можешь что-то сделать?
— Если надо.
— Надо, Герман. Думаю, ты понимаешь.
***
Известие о гибели Руфины потрясло Шоркина. Он приехал в банк, хотел пройти к Бергману, но прежнее правило свободного доступа к шефу уже не действовало: в кабинет его не пропустили. В приемной, усиливая власть Лии Григорьевны, сидел личный охранник Бергмана Соколов — угрюмый, преданный хозяину бугай.Шоркин решил — шефу не до него. Да и в самом деле человека можно понять — погибла родная сестра. Смерть близких всегда угнетает. И не только потому, что крепки родственные узы. Куда сильнее действует мысль, что и ты сам смертей.
Шоркин вернулся домой. Выпил в одиночку бутылку «Абсолюта». Не разуваясь, брякнулся на диван. Уставился в потолок.
Зазвенел телефон. Брать трубку не хотелось, но он взял — мало ли что.
— Я насчет рыбалки. — Шоркин узнал голос Сундука и насторожился. — Вчера мои друзья рыбачили. Лодка у мудаков перевернулась. Рыба ушла. Мои все замокли…
— Твои проблемы! — Шоркин зло дал отбой. Хмель слетел с него окончательно.
Утром он выехал с дачи, едва начало светать. Сидел за рулем с головой тяжелой, как чугунный котел. До магистрального шоссе предстояло проехать километровый участок, на котором дорога делала три крутых поворота. Шоркин не любил это место. Здесь приходилось тащиться на малой скорости, прижимаясь к обочине. Уже не раз на крутом повороте в лоб ему вылетали лихачи, уверенные в своем водительском мастерстве. Один такой, уходя от столкновения, на левом вираже круто бросил руль вправо и два раза кувырнулся через крышу. Три дня «Ниссан-Патрол» пролежал вверх брюхом на обочине. Хозяин в это время зализывал синяки и шишки.
У рокового поворота машина пошла медленней. Когда поравнялась с бетонным столбом, на котором крепилась табличка с надписью «ПАНСИОНАТ „ОКЕАНСКИЙ“, из-за кустов, росших вдоль глухого зеленого забора, вышел мужчина в черном плаще. К животу он прижимал приклад маленького автомата, чем-то похожего на игрушечный.
Шоркин заметил стрелка и мгновенно утопил педаль газа до самого пола. Машина дернулась, будто её толкнули. Но оружие уже забилось, задергалось в истерическом стрекоте. Не так много в мире автоматов, которые жрут патроны со скоростью «узи» — тысяча двести штук в минуту.
В один миг помутнели и вылетели боковые стекла, черный полированный борт засветился дырками.
Шоркин ударился головой о боковую стойку и выпустил руль. Машина круто повернула, став поперек дороги. И сразу с другой стороны шоссе по джипу полоснул очередью второй автоматчик.
Над дорогой ещё не растаял пороховой дым, как оба стрелка сели в «Ниву», которая поджидала их за поворотом. Взревел двигатель, и машина уехала.
…Руфину Бергман и Шоркина хоронили в один день на разных кладбищах. Никто из «Вабанка» в последний путь Шоркина не провожал. Милейшая Лия Григорьевна привезла в морг венок, перевитый белой лентой, и тут же уехала. В один день двое похорон — это слишком тяжело…
***
— Вы меня не забыли? — Следователь Серков протянул Луневу руку. — Здравствуйте, Николай Николаевич. Простите, что пригласил. Сегодня я более или менее свободен.Для Серкова пятница была легким днем. Не оттого, что к концу недели оказывалось меньше работы, а просто предвкушение двух выходных дней позволяло раскрепоститься и ощутить себя человеком. В прокуратуре уже третий месяц не выплачивали зарплату, и Серков в открытую заявил начальству:
— Бесплатно работать по выходным не стану, даже если ухлопают губернатора.
— Типун тебе на язык! — Прокурор суеверно дернулся. — Этого нам ещё не хватало!
— А я бы не против, — поддержал Серкова его коллега Павлов. — С удовольствием посмотрел бы, как эта камарилья запрыгает.
— Ну-ну! — Прокурор не принадлежал к окружению губернатора, но по старой привычке не высказывал сомнительных мнений о начальстве и боялся, когда это делали другие.
Пожав руку Луневу, Серков сел.
— Есть что-то новое? — спросил Лунев, удивляясь тому, что его пригласили в прокуратуру.
— Минуточку. — Серков переложил несколько папок из стопки справа в стопку слева. Достал носовой платок, снял очки, старательно протер линзы. Без очков он подслеповато щурился, словно глаза ему резал яркий свет. Надел очки. Сунул платок в карман и положил руки перед собой ладонями вниз.
— Я собираюсь доложить вам, товарищ Лунев, о ходе следствия по делу об убийстве капитана Прахова. Вас это все ещё интересует?
Лунев ощутил неприятное подозрение. Что установил следователь, до чего он докопался? Те, с кем Лунев говорил о Серкове, отзывались о нем, как о въедливом и дотошном искателе истины. Говорили, что Серков способен раскрутить самые сложные дела. Неужели?..
Изобразив на лице сосредоточенность и внимание, Лунев сказал:
— Почему «все еще»? Прахов был моим командиром, моим товарищем. Я о нем не забыл. Так что лучше обойтись без «все еще».
Серков кивнул, но возразил:
— Всяко случается, Николай Николаевич. Иногда люди теряют интерес к судьбе преступников, едва им вынесен приговор.
— Может, и так, — покорно согласился Лунев. — Однако до сих пор над убийцами Прахова не было даже суда.
— Вы в этом уверены?
Серков посмотрел на Лунева долгим пронзительным взглядом. Тот не отвел глаз.
— Что значит «уверен»? Разве дело обстоит иначе?
— Вот именно, «иначе». Но лучше обо всем по порядку. Чтобы вы знали, что к делу Прахова я отнесся серьезно. Убили не коммерсанта с сомнительной репутацией, не криминального авторитета, а работника спецслужбы. Офицера…
Лунев задумчиво кивал, показывая, что согласен со словами следователя.
— Я начал с изучения района, где произошло убийство. Нашел группу ребят. Двое из них видели нападение на Прахова от начала до конца. Вы не знаете случайно Володю Рогатина?
Лунев отрицательно качнул головой.
— Слыхом не слыхивал. Кто это?
— Понятно. Между тем Володя очень подробно рассказал мне о том, что произошло на пустыре. И назвал одного из участников происшествия. Это… — Серков перелистал страницы блокнота, лежавшего перед ним. — Да, это некий Бабай. Местная достопримечательность.
— Он убивал?
— Нет, товарищ Лунев. Бабай — фигура пустая. Но он знал убийц и находился на месте преступления.
— Вы его нашли?
— Да, но не сразу. Вы знаете, кто-то все время шел впереди меня с отрывом дня на два. Когда я отыскал Бабая, его уже изрядно потрясли. Мужик испугался и уехал из микрорайона. Я отыскал его в Рабочем поселке, у сестры.
— Чем же его напугали?
— Бабай — ничтожный алкаш. Достаточно приставить к его носу кулак…
— Вы нашли Бабая, что дальше?
— Дальше ниточка потянулась к другим фигурантам. Например, к некоему Гоше Романадзе. Сыну вице-мэра. По сведениям участкового милиционера, Романадзе наркоман. Связан с устойчивой преступной группировкой.
— Этого Гошу нашли?
— Увы, Романадзе трагически погиб. До того, как я до него добрался.
— Убрали свои?
— Он упал со второго этажа на металлический стержень. Находясь в состоянии наркотического обалдения.
— Может, его столкнули?
— Нет, эксперты считают, что падение было естественным.
— Я не испытываю сожаления.
Серков посмотрел на Лунева, насмешливо щуря глаза. Он был убежден, что его собеседник не так-то прост и наверняка знает куда больше, нежели показывает, но не обвинять же его в этом.
Занимаясь делом об убийстве Прахова, Серков с первых же шагов понял — поисками и ликвидацией бандитов, поднявших руку на капитана, занялись его подчиненные и сослуживцы. Эти люди, прошедшие бок о бок горнило чеченской войны, были спаяны огнем, умели стоять друг за друга. И трудно упрекать в мести людей, которые служат закону, но сами уже разуверились в том, что этот закон защищает их самих.
Ни в чем конкретном Серков Лунева не подозревал, но ему казалось, что если расправа с бандитами дело спецназовцев, то он мог знать об этом.
— Если вы читали газеты, то, наверное, узнали, что убраны ещё двое убийц Прахова. Вслед за Романадзе последовали некие Шуба и Винт… Уголовники со стажем. Кстати, знай вы этих типов, как бы поступили при встрече с ними?
Сомнений не оставалось: во всем, что произошло с убийцами Прахова, Серков подозревает его. Но все сделано чисто, доказательств нет и найти их невозможно, бояться не приходилось. А логические построения суд не убедят. Важно не промахнуться и ничем не подтвердить подозрения.
— Я бы, Владимир Эдуардович, спустил курок, не дрогнув. Во мне и сейчас все кипит.
— Интересует, что было дальше?
— Да, безусловно.
— Ко мне в поисках укрытия прибежал некий Рвачев. Он находился среди тех, кто убивал Прахова. Сам Рвачев человек никчемный, вроде Бабая, в насилии участия не принимал и привлечению к ответственности как соучастник не подлежит. Тем не менее он испугался. Рвачев вычислил, что в городе идет отстрел всех кто был причастен к убийству Прахова.
— Как же он ухитрился это вычислить?
— Знает кошка, чье мясо съела. Интуиция. Рвачев назвал последнего члена группы — некоего Жатого.
— Вы его взяли?
— Да. Но только холодный труп. Рядом с убитым нашли пистолет…
— Это хорошо или плохо?
— Для вас и ваших товарищей — хорошо.
— Не понимаю.
— Все просто. Мы нашли пистолет типа «Глок-19». Австрийское производство. Калибр девять миллиметров. С лазерным прицелом…
— И почему это хорошо для нас?
— Наш баллистик определил, что «Глок» уже использовался в криминальной разборке на Светлой речке. Там были убиты пять человек. Четверо — из «Глока».
— Опять же…
— Я закончу, Николай Николаевич, хорошо?
Лунев кивнул, давая согласие. Он ещё не понял логики Серкова. К чему клонил следователь?
— Перестрелка на Светлой речке произошла в то время, когда группа спецназа — Прахов, вы, другие бойцы — находилась в командировке в Чечне. Значит, никому из вас пистолет принадлежать не мог…
— Браво! — Лунев сделал вид, будто аплодирует: несколько раз негромко пришлепнул ладонями. — Вы подозревали кого-то из нас?
— Я никогда никого не подозревал. Следствие отрабатывало версии. Одна из них была именно такой.
— А вы поработайте над ней еще.
Лунев понимал, что дразнить следователя не стоило, но сдержаться не мог. Ему казалось, что именно такое поведение укрепит Серкова во мнении, что друзья Прахова к мести не причастны.
— Можно было бы, но не стоит.
— Почему?
— Думаю, объяснять вам не надо. Убиты не граждане, приносящие обществу пользу, а отбросы, уголовники. Они убили Прахова просто так — без цели и корысти. Шел навстречу мужик, не понравился. Удавка на шею, шило в грудь. Все играючи, раз плюнуть. Мы бы взяли эту публику. Дело, суд, приговор. Суровым он не был бы, в этом я уверен…
Лунев с преувеличенным облегчением шумно вздохнул.
— Вы меня обрадовали, Владимир Эдуардович. Я ведь уже прикидывал, как буду выглядеть в наручниках, кто будет мне носить сухари… Короче, с меня коньяк. Вы пьете?
— Если это вопрос — то нет. Если предложение — с удовольствием. По пятничному распорядку.
— Хорошо, идем прямо сейчас.
— Вот только соберу бумаги.
— Да, Владимир Эдуардович, позвольте я запишу фамилии преступников.
— Разве вы их не запомнили? — Серков иронично улыбнулся.
Лунев пожал плечами.
— Все же надежнее, если записать. Я должен буду назвать их товарищам.
— Записывайте. — Серков ехидно улыбался, когда добросовестно перечислял фамилии всех участников покушения на Прахова. Лунев записал, свернул лист вчетверо и положил в карман.
— Как насчет «Чуры»?
— Пойдет.
«Чура» — «Золотая осень» — так назывался уютный китайский ресторанчик, который в некогда затрапезном кафе «Аромат», принадлежавшем общепиту, открыл китаец Лао Ган. Здесь не вздували цены, прекрасно готовили и потому не боялись конкуренции. А поскольку «Чуру» облюбовали работники милиции, на ресторан рэкетиры не наезжали. Простая мысль о том, что голодный сыщик куда злее сытого, сдерживала любителей легкой поживы. Они не рисковали лезть в гнездо, где мало меду, зато полно жалящих ос.
На подходе к «Чуре» им встретился Капитан в отглаженной форме, в начищенных до блеска ботинках.
Лунев и Серков, завидев знакомого человека, как солдаты, приветствующие командира, вскрикнули:
— Капитан!
— Капитан!
— Улыбнитесь, — дополнил их Капитан так, что фраза стала походить на строчку известной песни. — Это вы меня, господа гражданские лица?
Они весело поручкались.
— Ты куда? — спросил Лунев, давно знавший и уважавший Капитана. — Двинем с нами?
— В «Чуру»?
— Почему именно?
— Дедукция. Два голодных мужика в пятницу идут в сторону харчевни. Приглашают третьего. Конечно, не по бульвару гулять.
— Один — ноль, — оценил догадку Серков. — За что люблю нашу милицию, так это за интеллект. Так идешь?
— Пусть меня разразит гром, ежели откажусь…
В «Чуре» было тихо — в этот час основная масса стремившихся насытиться посетителей уже схлынула. В уютном зале пахло пряностями и царил интимный полумрак.
Троица уселась в углу под декоративным фонарем, стороны которого украшали черные извивающиеся драконы.
Лао Ган предпочитал принимать заказы у посетителей сам. Он родился в России в семье китайца и русской женщины. Окончил горный техникум. Говорил по-русски без малейшего акцента, но, когда общался с посетителями, особенно незнакомыми, сознательно «китаил» речь. Это, по его мнению, придавало особый национальный колорит заведению, как и палочки для еды, которые здесь обязательно подавали к блюдам вместе с ложками и вилками.
— Господа, ваша желает пить, кушай?
Лао Ган обратился к Луневу, признавая в нем старшего.
— Да, наша все это желай, — ответил тем же тоном Лунев. И тут же добавил: — Ладно, кончай, Лао Ган. Мы слишком давно знакомы.
— Так точно. — Лао Ган отслужил срочную службу во внутренних войсках и знал, какие ответы лучше всего воспринимают офицеры. — Что закажете?
Лунев хорошо знал меню «Чуры». Здесь почти не готовили экзотических блюд из змей, черепах, лягушек. В «Чуру» приходили питаться, а не удовлетворять гастрономическое любопытство. В этом Лао Ган убедился уже в первый год хозяйствования. Конечно, в его запасах имелась китайская водка маотай, но постоянные посетители предпочитали «Столичную». На всякий пожарный случай на кухне хранились трепанги и даже ласточкины гнезда, но куда чаще заказывались поузы — китайские пельмени, суп с лапшой, курица с рисом, свежая рыба, и все это немедленно выставлялось на столы — свежее, вкусное.
Выпив по первой и забив спиртное «пыжами» в виде ломтиков хлеба с маслом и красной икрой, компания Лунева завела разговор.
— Слушай, Миша, — Серков задал вопрос Капитану, — что там у вас со взрывом троллейбуса?
— А ничего. По нулям. Все давно ушло в песок.
— Как так?
— Проще простого. Губернатор приехал на место взрыва и сразу заявил, что видит кавказский след. Кто после этого мог сказать другое? А искать в том деле кавказцев все одно что ловить в темной комнате черную кошку, которой там нет. Хотя я вышел на правильный след, мне объяснили, что я болван, и сразу дали другое дело.
— Серьезно?
— Точно. Сейчас вот занимаюсь убийством Шоркина.
— Он же из КГБ? — спросил Лунев. — Почему ты, а не они?
— Хочешь сказать, из ФСБ? Так он оттуда уже ушел. Работал в «Вабанке». И ФСБ брать на себя заботы коммерсантов не намерена.
— Найдешь?
— Больше ничего не хочешь? Заказные дела — заведомые «глухари».
— Считаешь, на Шоркина был заказ?
— Просчитывается без труда.
— Ладно, Миша, к хренам текучку. — Серков перевел разговор на другую тему. — Ты вот у нас эксперт в своем деле. Разреши такой вопрос. Я вел дело об убийстве капитана Прахова. Но пока копал, всех убийц взяли к ногтю. Как думаешь, чья работа?
Капитан подумал. Предложил:
— Выкладывай факты. Тогда, может, и скажу. Серков, с аппетитом доедая густую вкусную лапшу, накоротке изложил суть событий Капитану. Тот выслушал. Не. задумываясь долго, предположил:
— Почистили банду друзья Прахова. Спецназ. Твои, между прочим, Лунев. Сто к одному. У меня даже сомнений нет.
— Ну, ты молоток, Капитан! — Лунев изобразил восхищение. — С лету выдал диагноз. Может, методикой стоит поделиться?
— Все просто. Убить в принципе несложно. Недавно сторожиха из камеры хранения на вокзале взяла и ахнула сына-алкаша молотком по голове. И аут. А вот исполнить может не каждый. Для ювелирных работ нужен киллер не ниже второго класса.
— Капитан! — Серков удивленно расширил глаза. — Классность киллера — для меня новость. Просвети.
— Да бросьте вы, мужики. Так хорошо сидим и о дерьме говорить…
Капитан отговаривался лениво, скорее всего чтобы ещё больше разжечь интерес собеседников.
— Ладно, выкладывай, — поддержал Серкова Лунев. — Первый класс, это кто?
— Специалист высшей пробы. Ювелир, так сказать. Таким заказывают покушения на себя. Заказчик платит за то, чтобы те, кто сидит с ним за столом или в машине, были убиты, а сам он остался цел.
— И ты знаешь такие случаи? — Лунев удивленно задержал ложку у рта.
— Спрашиваешь. А вот доказать не смогу: работа чистая. Четверо убиты, один цел. И ходит такой жертвой… А то, что убийц Прахова ликвидировали из мести, — точно. Кяллер-профессионал избавляется от оружия сразу. Рядом с местом, где положили Шоркина, мы нашли два автомата «узи». Деньги киллеру вдут крупные, и стрелябу ему жалеть незачем. В деле с Праховым стрелок выбросив пистолет после того, как покончил со всеми фигурантами. Показал, что поставил точку.
Серков сидел довольный.
— Я примерно то же сказал Николаю. Не знаю, поверил он или нет.
— Почему нет? — Лунев не возражал. — Поверил.
— Будете искать стрелка? — Капитан задал вопрос, глядя в глаза Серкову. — Лично я бы не стал.
— Почему?
— А ты представь, кто-то положит моего шефа Комкова. Я бы доверил это дело прокуратуре и суду? Во! — Капитан выкинул вперед руку, согнутую в локте, и ударил по сгибу ребром ладони. — Чтобы дело пожевали, пожевали и выплюнули? Ну, нет. Я бы из-под земли сволочь вытащил и раздавил. Сам. Вот этими руками. — Он показал крупные ладони.
— Вот, господин Серков, — Лунев отложил ложку и подвинул к себе тарелку, — это говорит настоящий мужчина.
— Ладно, ополчились, вояки… — Серков взял бутылку водки. — Подставляйтесь, выпьем. За дружбу. За хороших друзей Прахова.
Лунев понял — точка в деле поставлена, и Серков об этом сказал вполне открыто.
***
Интерфон — изящное электронное устройство на столе Бергмана — щелкнул, включаясь.— Корнелий Иосифович, я войду?
В голосе верной Лии Григорьевны и вопрос и предупреждение. Хранительница дверей и небольших тайн банкира без разрешения никогда не входила.
— Ради бога, Лия Григорьевна.
Поначалу эта церемонность Бергману нравилась, позже стала казаться утомительной, но секретарша переломить себя не могла. Даже получив разрешение, она не вламывалась в кабинет, а предварительно скреблась в дверь как мышка, предупреждая о своем появлении. Она искренне боялась поставить шефа в неловкое положение.
Отрицательный опыт у Лии Григорьевны имелся. Когда работала секретарем председателя горисполкома, однажды без предупреждения с полной папкой бумаг влетела в кабинет начальника. И остановилась, не зная, что делать дальше. Строгий хозяин города, гроза мелких чиновников, спустив штаны, стоял у стола совещаний. А на столе в активной позе возлежала заведующая отделом культуры исполкома Надежда Васильевна Ланская — единственная в городе кандидат искусствоведения и ревностная проповедница норм коммунистической морали.
Лия Григорьевна резко повернулась, бумаги из папки рассыпались по полу. Выскочив из кабинета, она несколько минут стояла у двери, закрыв лицо руками. Ее пугала не пикантность ситуации. Она боялась одного — как бы её не уволили за оплошность. Но все обошлось. Больше того, положение Лии Григорьевны укрепилось. Председатель стал с нею ласков до чрезвычайности. Кандидат наук сделалась тайной подругой, делала подарки, целовала в щечку.