Более того, предлагая оружейный бизнес, Чен рисковал и собой. Япония — не самое удобное место для прокручивания таких операций двумя иностранцами — китайцем и русским.
   Чен понял, какие мысли тревожили собеседника, и пояснил:
   — Мои желания, Зяма-сан, чисто торговые. Меня не интересуют новые разработки и образцы. Мне требуется уже испытанное оружие, но в большом количестве. Допустим, Кала-ши.
   — О-ханаси-тю сицурей ё дэс га… Извините, что прерываю вас, но… Давайте переменим тему разговора…
   — Не возражаю, Зяма-сан. И все же подумайте. Мое предложение стоит того…
   В тот момент Зяма даже не представлял, какой размах может принять дело, которым его пытался заинтересовать Чен Дусин. Только дома, в России, он узнал, что достать товар иногда легче, нежели его сбыть.
   Основа рыночных отношений — наличие рынков сбыта. Спрос рождает предложение. За рынки сбыта идет борьба, скрытая и открытая. Возникают войны. Конкуренция — это форма борьбы за сбыт. Чтобы заполучить покупателя, привыкшего брать определенный товар, нужно предложить ему новый, более качественный и менее дорогой.
   Короче, товар Зяма нашел. И его приезд в Шанхай должен был закрепить третью сделку за время их сотрудничества. Две предшествовавших прошли успешно и принесли немалую прибыль.
   Партнеры уже хорошо знали друг друга.
   Чен Дусин ни разу не нарушил договоренностей, не утаивал денег, предназначенных контрагенту. Договор — это репутация партнера, это святое. Потеряешь доверие, и уже никто никогда не пожелает иметь с тобой дела. В то же время Чен без зазрения совести мог подсунуть лежалый, а то и вовсе гнилой товар: оценка его качества — обязанность покупателя. Не смотрел как следует («Твоя глаза имей? Куда смотри? Зачем брала?»), значит, сам и отвечай.
   Зяма знал эту особенность торговца, вел с ним дела без особой опаски и обманывать китайца не собирался. Оба получали сполна и оставались довольными.
   На этот раз речь шла о трех тысячах автоматов «АК-74». Главным в сделке оставался договор о цене.
   — Чен, — говорил Зяма, — подумай сам. Сто за ствол — это дешевка. Ты его будешь гнать за сто пятьдесят, я знаю. И где ты найдешь другого дурака, который поставит тебе товар прямо со склада в заводской смазке? Да за это масло я могу ещё по сотне зеленых надбавить…
   Чен улыбнулся, оценив остроумие собеседника, но не сдался.
   — Девяносто.
   — Ты знаешь, куда я еду из Шанхая? В Сеул.
   Чен промолчал. Проявлять любопытство серьезному человеку не к лицу. Его не интересовало, куда и зачем поедет его контрагент. Зяме пришлось продолжить.
   — В Сеуле меня ждет Ким Дык. Хитрый кореец (это была потачка Чену, который корейцев недолюбливал), но не скупец (а это уже подначка, которую Чен должен был понять, сам продолжив мысль собеседника: «Но не скупец, как ты»).
   Азиаты всегда угадывали скрытый смысл слов. Спросите китайца: «Какая завтра будет погода?» — и он может на вас смертельно обидеться. Погоду легко угадывают лягушки. Значит, задавая вопрос, вы решили намекнуть, что ваш собеседник из этого квакающего племени.
   Чен умел держать нетактичные выпады европейцев, поскольку имел дело с ними не в первый раз. Он знал, что эти длинноносые люди, сляпанные природой на одно лицо — пока не привыкнешь, не угадаешь, кто из них кто, — не умеют взвешивать своих слов, и язык их не кисть художника, а топор дровосека.
   — Съездить в Сеул полезно. — Чен отвечал спокойно. — Девяносто пять. Идет?
   — Только сто. За то, что ты такой большой и умный.
   Это уже в отместку. Зяма знал, что партнер за глаза называет его Шуй Сяошанем — Мокрым Маленьким Бугорком. Прозвище задевало Зяму, который не мог взять в толк, что в нем такого мокрого, но демонстрировать своего неудовольствия не собирался. Тем более что в глаза Мокрым Бугорком его никто не называл.
   Чен торговался не из-за малой кредитоспособности — ворочал он миллионами, но даже доллар, сброшенный с единицы груза, позволял сорвать неплохой куш. Однако Зяма уперся, и Чен согласился. Потерять товар, который ухе. ждали, было неразумным.
   — Через неделю в порт придет судно. «Фуд-зи-мару». Будьте готовы.
   Разговор завершился рукопожатием. Чен остановил такси, и они поехали на Наньянг-роуд в ресторан «Ривьера». Зяма отдавал предпочтение европейской кухне…
***
   Оперативно-следственная группа прокуратуры и контрразведки приступила к работе на месте взрыва сразу после отъезда высокого руководства. Захолустный Краснокаменский арсенал со дня своего основания не видел такого наплыва генеральских звезд — съехались все, кто хоть в какой-то степени мог оправдать свое появление здесь.
   Следователь-криминалист майор Гуляев, глядя на два вертолета, на отъезжающие машины, с раздражением подумал, что для привлечения высоких чинов в забытые гарнизоны нужно периодически устраивать там громкие происшествия. И ведь никому из побывавших генералов и полковников в голову не приходила мысль о бессмысленности их массированного налета, который ни помочь, ни исправить ничего уже не мог. Единственное, что получали приезжавшие, так это право в случае спроса с них заявить, что они побывали на месте взрыва и лично руководили ликвидацией последствий.
   После отъезда начальства территория базы опустела. Гуляев подошел к караульной вышке, на которой в ночь взрыва нес службу солдат Владик Юрченко.
   С противным ощущением опасности Гуляев стал подниматься по деревянным расшатанным ступеням, которые пугающе скрипели под ногами. Мастера, строившие вышку, халтурщиками не были. Она выдержала мощный напор ударной волны, не рухнула, не рассыпалась.
   Гуляев выбрался на верхнюю площадку и оглядел территорию.
   Взрыв снес пятое хранилище боеприпасов до основания. Высокие блоки наружной стены базы, находившиеся в полусотне метров от хранилища, осколки превратили в решето. Хранилище номер шесть, в котором до взрыва находилось свыше двадцати тысяч автоматов Калашникова «АК-74», сгорело дотла. Одна стена была выбита ударной волной и упала внутрь пожарища. Все остальное — оружейные ящики, поддоны, стропила — превратилось в пепел и угли.
   Три остальные стены, закопченные, покосившиеся, продолжали стоять, угрожая падением.
   Контрразведчик майор Рубцов, никогда не работавший по взрывам, скептически оглядел место катастрофы:
   — Ни хрена мы тут не выясним. Все стерто, будто грейдером разровняли.
   Гуляев пропустил его слова мимо ушей:
   — Отработаем три версии. Первая — взрыв и пожар в силу естественных причин — гроза, шаровая молния…
   — Погода в ту ночь была ясной.
   — Может, и так, — согласился Гуляев, — нам потребуются официальные справки от ветродуев авиационного полка и гидрометеоцентра. Вторая версия — техническая неисправность, неосторожное обращение с огнем, сварочными работами, самовозгорание, наконец. И третья — диверсия…
   — Возможен умышленный поджог, — предположил Рубцов. — Арсенал — почти магазин. А в торговле, как известно, спичка и огонь — лучшее средство скрывать недостачи.
   — Леонид Кузьмич, вы правы. Однако поджог мы вынуждены будем рассматривать как диверсию. Арсенал — не керосиновая лавка. В статье об умышленном поджоге уголовный кодекс не связывает пожар со взрывом, эта связь прослежена в статье шестьдесят восьмой. И определяет состав преступления, относимого к диверсии.
   Заместитель начальника отдела контрразведки майор Кононов слушал разговор, переминаясь с ноги на ногу. Он торопился уехать из гарнизона. Кононов приехал в Краснокаменск вместе с окружным прокурором, и водитель прокурорского «козлика» уже несколько раз сигналил, призывая майора.
   — Ты особенно пуп не рви, Рубцов. — Кононов взглянул на карманные часы на золотой цепочке — майор придерживался моды и не скрывал этого. — Завершай эту бодягу в темпе. Раз, два, и закрывайте дело.
   Рубцов не принял благодушного тона своего начальства. Человек обстоятельный, он не любил поверхностных расследований и поспешных решений. Рубцов прошел школу оперативной работы в Афганистане и знал, что даже мелкие ошибки контрразведчика оборачиваются крупными потерями для тех, чью безопасность он призван обеспечивать.
   — Сделаем, — ответил он хмуро, не уточняя, с какой степенью обстоятельности поведет расследование.
   — Все. — Кононов пожал руки офицерам. — Я поехал. — Он козырнул и заторопился к машине.
   Подошли пиротехник и пожарный, которые включались в расследование на правах экспертов.
   Пиротехник — подполковник запаса Федор Иванович Телицын — был высококвалифицированным артиллеристом. В свои пятьдесят Телицын выглядел удивительно подтянуто и спортивно. Загорелый, стройный, он мог дать фору некоторым кадровым капитанам и майорам, обремененным солидными животами и жировыми накоплениями на боках.
   Гуляев испытывал уважение к офицерам, носившим артиллерийскую форму. Эта профессия требовала не только смелости, но и немалого интеллекта. Артиллерист — это математик, решающий тригонометрические задачи под огнем противника.
   Пожарный эксперт — Александр Васильевич Сычев — невысокий, худенький, походил на своего тезку генералиссимуса Суворова. Он знал об этом и, похоже, старался усиливать сходство: носил седой хохолок на голове, двигался резко, порывисто.
   Сычева порекомендовал начальник пожарной службы края — генерал Лосев.
   — Александр Васильевич, — сказал он, — старый специалист. Лучше его вы не найдете, но учтите, в работе с ним нужна деликатность: постарайтесь не произносите слова «пожарник», только «пожарный».
   — Странно, — Гуляев удивился, — какая разница?
   — Александр Васильевич — потомственный борец с огнем. Его дед, отец, он сам сражались с этой стихией всю жизнь. Сычев — блюститель профессиональных традиций и русского языка. Говорит, что у Даля в словаре вообще нет слова «пожарник». «Пожарщик» — это погорелец. Пожарный — борец с огнем. Слово «пожарник», уважая московских пожарных, никогда не употреблял Гиляровский.
   — Вы знаете, мне он уже понравился, ваш Сычев, — восхитился Гуляев. Лосев продолжал:
   — Еще не вздумайте ни всерьез, ни в шутку сказать ему: «Пламенный привет!» Это будет катастрофой. Наконец, Александр Васильевич употребляет обращения «голубчик» или «сударь». Вы уж не обижайтесь.
   — Сплошные условия, — усмехнулся Гуляев, — но они принимаются.
   Рубцов и Гуляев обошли всю зону арсенала. За ними серым облаком тянулись полчища кровососов. Гнус звенел над ушами, лез в глаза и носы. Комары норовили устроиться на шее. Гуляеву на укусы было плевать — шкура толстая, дубленая, не сразу такую прокусишь, но возить на своем горбу захребетников он не намерен был. Через каждые два шага Гуляев хлопал рукой по загривку, и кляксы собственной крови расплывались по ладони.
   Никаких дефектов электротехнического ограждения они не обнаружили. Ряды бетонных столбов с белыми набалдашниками изоляторов на металлических крючьях тянулись из конца в конец просеки, выровненные по ранжиру.
   Сторожевые вышки высились как крепостные башни. Часовые на них — словно инопланетяне: лиц не видно из-под накомарников — с любопытством провожали инспекцию взглядами.
   Вечером появились первые подозрительные неясности. Посеял сомнение подполковник Телицын.
   — В серьезной проверке нуждаются два момента. Прежде всего надо выяснить природу взрыва.
   — Что вы имеете в виду? — спросил Гуляев. — Разве детонация не могла быть самопроизвольной? Оттого, что в негодность пришел какой-нибудь взрыватель?
   — Пресса часто сообщает о самопроизвольных взрывах. На деле тринитротолуол, или тол, детонирует только от мощного взрывного импульса. Его дает специальный взрыватель. Поэтому на складах снаряды хранятся в виде «не окснар». Так мы называем «не окончательно снаряженные» боеприпасы. У них вместо взрывателей ввернуты нейтральные пробки. Думаю, надо искать следы специального подрыва. И еще: неясен объем боеприпасов, которые находились в хранилище.
   — Что вас смущает?
   — Тысяча тонн — это шестьдесят семь тысяч гаубичных снарядов. Стандартная грузоподъемность железнодорожного вагона позволяет перевезти две с половиной тысячи снарядов, или тридцать семь с половиной тысяч килограммов. Для перевозки тысячи тонн снарядов требуется около двадцати семи вагонов.
   — Вывод?
   — Емкость взорванного хранилища не позволяла разместить то количество боеприпасов, которые там находились по учету.
   — На момент взрыва?
   — И до и в момент.
   Услышь такое Гуляев лет пятнадцать назад в пору следовательской молодости, он бы загорелся охотничьим азартом.
   Сейчас он спокойно сказал:
   — Будьте добры, Федор Иванович, поработайте в этом направлении. Чем, как говорят, черт не шутит.
***
   — Коля. — Голос в телефонной трубке звучал настороженно. Таким сообщают о житейских гадостях и неприятностях. — Слыхал новость?
   У Лунева упало сердце, во рту появился привкус ржавого железа. С утра он ощущал неясное беспокойство и сейчас был уверен, что услышит нечто, чему не придется радоваться.
   Лунев сразу узнал голос приятеля, Андрея Ковалева — однокашника по военному училищу и сослуживца по спецназу.
   — Коля, Бориса убили…
   Голос Ковалева дрогнул, сорвался, и он замолчал. Молчал и Лунев. Произнести банальное «не может быть» не позволяла совесть. Лунев слишком сильно был привязан к Прахову, чтобы выразить чувства, которые его обуревали.
   Капитану Прахову он был обязан жизнью. В Чечне, под Бамутом, спецназовцы «зачищали» аул Ачхой-Мартан, разыскивая в подвалах и развалинах боевиков, не успевших уйти в горы. Когда группа «Боец» вышла на западную окраину аула, из садов выстрелил снайпер. Пуля попала Прахову в ногу, раздробила малую берцовую кость.
   Лунев бросился к упавшему командиру.
   — Коля, стоять! — остановил его Прахов и добавил слова далеко не уставные, но весьма выразительные.
   Лунев залег за развалинами, и до него дошло: снайпер завалил командира, чтобы к нему на помощь кинулись другие. И тогда можно будет щелкнуть ещё одного или даже двух человек.
   Прахов разгадал замысел снайпера и отказался от помощи ребят. Он заполз за раму сгоревшего грузовика, сделал себе перевязку и пролежал на солнце до сумерек, когда его смогли отправить в госпиталь.
   Лунев тогда понял, что командир спас ему жизнь.
   И вот Прахов погиб.
   Легче всего слова «искреннего» соболезнования произносят те люди, кого утрата задевает меньше всего. Президент страны, посылающий на гибель тысячи солдат в Чечне, со скорбным видом может объявить всенародный траур в память десятка шахтеров, погибших при обвале шахты. И ничего. А ты, тяжело переживающий гибель друга, мучаешься из-за того, что никакие слова не передадут твоей боли.
   — Как его убили?
   — Задушили удавкой. Подкололи шилом. Избивали. До или после смерти — не знаю. Сломано четыре ребра.
   — Кто ведет следствие?
   — Городская прокуратура. Коля, что мы станем делать?
   Таков уж был Андрей. Он умел только предполагать. Решать за него всегда приходилось другим — жене, командирам.
   Андрей зарекомендовал себя прекрасным бойцом, но сам командиром никогда быть бы не мог. Зато прикажи ему — расшибется в лепешку, ляжет костьми и, даже смертельно раненный, дойдет, доползет, сделает все и только потом умрет.
   — Андрей, — Лунев уже приказывал, — оповести ребят. Собери деньги. Сколько сумеешь. Поезжай к Маше. Ей надо помочь. Я приеду позже.
   Теперь Лунев знал — Андрей включится в дело и все доведет до конца.
   Вспомнилась операция, которую группа «Боец» провела незадолго до отъезда в Чечню.
   Сорокалетний бездельник, некий Пупок, обкурился и, вооружившись охотничьим ружьем, загнал двух соседок в свою квартиру. Сам же позвонил в милицию и потребовал миллион рублей на «поправку здоровья», грозясь убить заложниц.
   В милиции это показалось шуткой телефонного хулигана. Однако выслали наряд для проверки. Когда милиционеры позвонили в дверь квартиры. Пупок открыл огонь.
   Будь Пупок в квартире один, его можно было оставить там до тех пор, пока не очухается. Но две женщины оказались под угрозой, и надо было действовать.
   Прахов заметил, что рядом с окнами квартиры Пупка проходила пожарная лестница. На уровне пятого этажа имелась металлическая распорка между ней и стеной, встав на которую, можно было даже заглянуть в окно кухни. От лестницы до стекла расстояние не составляло и двух метров. Если положить доску между распоркой и подоконником и проползти по ней на животе до стекла или прыжком преодолеть провал, а затем выбить раму, то легко попасть в квартиру.
   Андрей выбрал второй вариант. Он надел перчатки, сферический защитный шлем, натянул на плечи куртку и взобрался на перекладину. Там принял устойчивое положение, прицелился, надел поверх шлема большую алюминиевую кастрюлю — её Андрею одолжила одна из хозяек, чья невестка оказалась в заложницах у Пупка.
   Придерживая кастрюлю за ручки, Андрей оттолкнулся от распорки и бросился в окно вперед головой.
   Зазвенело разбитое стекло.
   Отвлекая внимание Пупка, те, кто стоял у двери, начали громко колотить в нее. Андрей, ворвавшийся в комнату через кухню, без труда скрутил несостоявшегося террориста.
   — На кой тебе была нужна кастрюля? — спросил Николай, когда все было закончено.
   — Ха! — Андрей говорил совершенно серьезно. — А если бы треснул шлем?
   — И что?
   — А то. Выплачивать за казенку, когда зарплату не дают по два месяца, я не намерен. Жена меня со света сживет.
   Решение надеть на шлем кастрюлю было одним из немногих, принятых Андреем самостоятельно. Но когда в городской газете появился криминальный репортаж, в котором Андрея называли «инициативным и решительным бойцом», никто в группе антитеррора не возражал, Андрея уважали.
   Прежде чем поехать к Праховым, Лунев отправился в городскую прокуратуру.
   Учреждение, для которого в иных государствах строят здания, именуемые «дворцами правосудия», размещалось в ветхом кирпичном доме с выложенными на фронтоне цифрами «1905». Он был свидетелем русско-японской войны. Денег у города хватало только на то, чтобы подкрашивать раз в десять лет фасад, обновлять побелку в кабинетах. Словно для того, чтобы подчеркнуть нищету российского правосудия, а также показать, в чьих руках власть, коммерческая фирма «Восток трейдинг» вбухала в ремонт своего особняка несколько миллионов долларов. И теперь он стоял напротив прокуратуры, словно новая палехская шкатулка.
   Лунева принял помощник городского прокурора Рудольф Николаевич Константинов. Молодой, но уже заметно лысеющий, он был одет подчеркнуто небрежно: вытертые джинсы, черная безрукавка с рекламным рисунком, ботинки, которых сапожная щетка не касалась по меньшей мере неделю. Вид представителя закона, сидевшего в служебном кабинете за казенным столом, покоробил Лунева, хотя, подумал он, может, честному юристу и не хватает денег на приличный костюм, а брать взятки он ещё не научился.
   Константинов встретил посетителя с недовольным и утомленным лицом. О том, что Лунев — боец спецназа, он не знал, и это делало его ещё менее гостеприимным.
   Помощник прокурора всегда считал, что служит закону и обществу в городском масштабе, а вовсе не отдельным гражданам. Посему его нервировало, когда настырные искатели правосудия пытались вторгаться в следствие. Тем не менее Константинов никогда не грубил: посетителя нетрудно отшить и вежливостью.
   — Прошу понять меня, — говорил он, — мы живем в новых условиях, к которым, к сожалению, общество ещё не привыкло. Это в советские времена в городе убивали раз в неделю, не больше. И вся прокуратура, вся милиция становились на уши. Сейчас у нас на каждом следователе висит по пять-шесть дел об убийствах…
   — Впечатляет.
   Помощник прокурора угадал иронию и поджался.
   — А вы бы шли в правоохранительные органы, помогли бы в борьбе с преступностью.
   — Это мысль. Придется пойти. А пистолет мне дадут?
   Доброжелательный тон Лунева успокоил служителя закона. Он не знал, что чем спокойнее Лунев выглядел внешне, тем сильнее кипела злость в его душе.
   — Вы не переживайте, товарищ Лунев. Все пойдет своим чередом. Уже возбуждено уголовное дело. Назначен следователь…
   Константинов говорил бесцветным, а точнее, казенным голосом. Он считал, что такая манера успокаивающе действует на посетителей, особенно если те пытаются возмущаться.
   — Могу я с ним поговорить?
   Константинов почесал затылок, потом пригладил волосы на лысеющей голове.
   — В принципе — да. Но не сейчас. — Помощник прокурора перелистал страницы перекидного календаря. — Следователь Серков Владимир Эдуардович через два дня выходит из отпуска. Вернется и сразу займется делом Прахова.
   — Разве это не потеря времени? Человека убили вчера, следствие начнется послезавтра. Уходит оперативность…
   — А вот так и живем.
   В голосе Константинова было столько горечи и уныния, что Лунев понял — ругаться нет смысла. Он обычный ишак, которого заставляют тащить груз, не спрашивая, сколько в состоянии выдержать его спина. Точно так же и самого Лунева в Чечне заставляли одним блокпостом держать участок долины шириной в три километра. И стоило боевикам просочиться стороной, начиналась выволочка: «Сержант! Ты допустил! Недоглядел. Спите вы там, дармоеды!» Хотя в штабе прекрасно знали об абсурдности претензий. С них ведь тоже таким же образом снимали стружку слой за слоем, чтобы не дремали, не спали, а шевелились, даже если на это нет сил.
   Константинов пристально посмотрел на Лунева.
   — Что, ваш приятель хороший человек был?
   — Вместе воевали.
   — Чеченец?
   — Русский.
   — Я не о том. Что он собою представляет?
   Отвечать Лунев не захотел, хмуро спросил:
   — Так мне что, самому начинать следствие?
   Константинов заметно встревожился.
   — Не надо частного сыска. Не надо. Свернете шею и нам следы запутаете. Вернется Серков, зайдите к нему. Расскажете, что сочтете нужным. Только, ради бога, без самодеятельности.
   Лунев встал.
   — Спасибо, я понял. Будьте здоровы.
   Из прокуратуры он направился в микрорайон Светлореченский, где жила осиротевшая семья Прахова. От остановки автобуса двинулся пешком через пустырь вдоль оврага, поросшего кустами сирени, по тропинке, на которой убили Бориса.
   Место, где произошла трагедия, он угадал сразу: бурьян здесь был вытоптан старательными сыщиками, искавшими вещественные доказательства.
   Лунев постоял, склонив голову в молчании. Тогда под Ачхоем, в садах за рекой Фортангой, он выследил того снайпера. Боевик выбрал позицию среди ветвей старой яблони и занимал её в предрассветных сумерках. Лунев, который с вечера залег в кустах на берегу небольшого ручья, всю ночь пролежал на земле и в сыром тумане продрог до костей. Но терпение было вознаграждено.
   В пятом часу утра Лунев заметил боевика; серая пелена, подрагивавшая над землей, закрывала его до пояса.
   Подойдя к дереву, снайпер забрался на него и первым делом закурил.
   «Нахалюга, — злорадно подумал Лунев, — ну, такое мы не прощаем».
   Он поправил резкость оптики и взял боевика в перекрестие. Целил не в голову, а чуть ниже шеи. Дымка была сильной, и промазать не хотелось.
   Выстрел ударил глухо, тут же утонув в вате тумана.
   Лунев видел, как тело снайпера закачалось и рухнуло на землю. Подойти к нему Лунев не захотел. В сад пошли другие. Они и рассказали, что снайпером был тщедушный мужичок, похоже, туберкулезник, с бритой наголо головой и с зеленой повязкой моджахеда на лбу. На прикладе его винтовки обнаружили пять процарапанных рисок — счет пораженным целям.
   На винтовке, из которой положил снайпера, Лунев делать меток не стал…
 
   Лунев свернул к оврагу, продрался сквозь кусты сирени и оказался на круглой плешке, вытоптанной до голой земли. На голых кирпичах, сложенных столбиками, сидели четверо мальчишек лет по пятнадцати. Они играли в карты и покуривали, передавая сигарету один другому. Увидев незнакомого человека, смутились. Один спрятал окурок за спину. Другой начал торопливо собирать карты.
   — Здорово, мужики! — Лунев старался говорить жизнерадостно, чтобы разрядить обстановку недоверия и натянутости. — Минздрав предупреждает: курение опасно для жизни. Кто хочет жвачку?
   Он с хрустом разорвал упаковку «Стиморола» и высыпал на ладонь содержимое.
   — Налетайте!
   За жвачкой потянулись руки.
   — Можно тут у вас в холодке посидеть?
   — Ну. — Замурзанный круглолицый мальчишка с короткой стрижкой, должно быть, считался за главного. — Сидите сколько угодно.
   — Хорошо тут у вас. Тихо, прохладно. Играете на интерес или на ставку?
   Парнишка, сунувший карты в карман, глянул на Лунева настороженно.
   — На щелбаны.
   — Мы тоже так пацанами играли.
   Ребята восприняли сообщение с одобрением: засмеялись, зашевелились.
   — Да, орлы, правда, что тут у вас мужика убили?
   Луневу претило называть Прахова «мужиком», но иначе в такой обстановке спросить о нем было нельзя.
   — Точно, положили, — за всех ответил круглолицый.