Щелоков Александр Александрович. Генеральские игры

   После полуночи, когда все изрядно притомились, губернатор взял Гулливера под руку и отвел в сад. Кто таков его новый родственник, он уже знал, но все же решил прощупать его взгляды и надежность.
   Они остановились у фонтана. Рядом тихо плескались струи воды, подсвеченные красным светом.
   — Алексей. — Губернатор говорил раздумчиво, словно колебался, стоит ли затевать разговор вообще. — Ты Каравая знал?
   Каравай в криминальном мире считался авторитетом старой закалки. Несколько лет назад он бесследно исчез с горизонта, хотя кореша о нем изредка вспоминали. Поэтому Носенко собирался выяснить, в каких отношениях Гулливер находился с Караваем, и, исходя из этого, строить с ним разговор.
   — Знал, — ответил Гулливер и поморщился, — но не кентовался.
   — Что так?
   — Не нравятся мне такие: не каравай — окусок.
   — Это ты точно заметил.
   Губернатор засмеялся и шутливо подтолкнул Гулливера. У него с исчезнувшим Караваем были свои отношения.
   В конце восьмидесятых годов горный инженер прииска «Лазурный» Игнат Носенко приобрел лицензию на старательские работы по золотишку и сколотил артель. В неё он отобрал лихих мужичков с опытом работы на руднике и имевших судимости за баловство с драгметаллами.
   Носенко создавал артель прицельно. Он хорошо знал район тайги, куда собирался вести старателей. Их маршрут лежал на реку Пустышка. Так золотоискатели назвали поток, в котором за многие годы им ни разу не попадались даже блестки слюды или колчедана. Слава бесплодной воды отбивала интерес к Пустышке, и никто не обратил внимания на небольшой пустячок. После землетрясения огромная скальная глыба сползла в воду, и реке пришлось пробивать новое русло. Бурный поток, прорвавшись из-за запруды, смыл наносы и вскрыл коренную породу, обнажив золотоносную жилу.
   Артель Носенко, отработав на Пустышке сезон, сорвала большой куш. Осенью, когда настала пора уходить, один из артельщиков доложил бригадиру, что вблизи стоянки появились подозрительные охотники. За неизвестными организовали наблюдение. Хватило одного дня, чтобы выяснить: банда из четырех человек, вооруженная чешскими автоматами «скорпион», целилась завладеть добычей старателей. Месяц назад подобным образом была перебита артель, работавшая в пяти километрах от Пустышки.
   Как потом выяснилось, возглавлял банду Каравай. Однако он просчитался, решив, что артель Носенко станет легкой добычей. Когда под покровом тьмы налетчики стали подбираться к лагерю, их встретил ружейный огонь. Ребята Носенко ударили из всех стволов сразу. Без криков «Стой, кто идет!», без предупреждений «Будем стрелять!». Просто ночная тишь взорвалась грохотом двустволок, и в три минуты все стихло.
   Убитых Носенко приказал сбросить в реку. Раненого Каравая привязали проволокой к сосне и оставили на произвол судьбы. Как приз артели Носенко досталось золотишко, за сезон награбленное налетчиками.
   Именно с той поры Каравая никто не видел, а Носенко стал побаиваться, что кто-нибудь из его приятелей займется розыском крутого кореша.
   Гулливер и Носенко перекинулись парой незначительных фраз о хорошем вечере, об удавшейся свадьбе, пока губернатор не сказал главного, ради чего увел новобрачного в глубину сада:
   — Ты вот что, Алексей, зайди ко мне. Будет разговор… о нашей кооперации…

***

   После того как Лунев вытряс из Бабая нужную ему информацию, он решил найти Петра Ермакова, старого приятеля и сослуживца, с которым под командованием Прахова воевал в Чечне. Вернувшись из боевой командировки, Ермаков послал патриотические чувства и военную службу подальше, сказав, что не намерен сражаться за интересы тех, кто на войне зарабатывает миллионы.
   По слухам, которые доходили до Лунева, Ермаков устроился в охране одного из многочисленных рынков города. Его предстояло разыскать.
   Базар ворвался в жизнь горожан с напористостью цунами, ломая старые порядки и традиции. Возможность стать вольными торговцами всколыхнула в тысячах людей надежду на скорое и легкое обогащение: купил — продал, и гуляй, веселись, пропивая прибыль. Отцы семейств, потерявшие работу, а то и бросившие её ради торговли, их предприимчивые жены стали осваивать внешнеторговый бизнес. В лавочках Китая, накупив на рубль пятаков, а если ближе к истине — на доллар центов, — они возвращались домой в надежде наварить на каждый рубль, вложенный в дело, три, а то и пять новых.
   Дело, однако, оказалось нелегким. Ловкие китайцы старались всучить малоопытным оптовикам товар с гнильцой, строго исповедуя принцип «на тебе, боже, что нам негоже». Впрочем, обучение новичков шло быстро. Проколовшись раз-второй, торговцы-»челноки» по нужде осваивали смежную специальность товароведов.
   Вторая напасть челноков ждала уже на территории собственного государства. Сперва на границе, а потом уже на городских рынках их встречали алчные и свирепые волки демократических джунглей — рэкетиры. Они облагали челноков поборами в денежной и натуральной форме.
   И все же постепенно отношения двух сторон нормализовались. Грабить одних и тех же людей, встречаясь с ними два раза в месяц, в году — двадцать четыре, стало вроде бы даже неловко. Как-никак — знакомые. Рэкет обретал «цивилизованные» формы. Теперь банды вымогателей за принудительно взыскиваемую с челноков плату взяли на себя заботу об их охране от залетных чужаков как в дороге, так и на местах постоянной торговли. Милиция в такие дела не вникала. Зачем? По случаям вымогательства и попыток ограбления мелкие торговцы в отделения не обращались. У них теперь была собственная «крыша», под которой самые сложные конфликты решались скоро и сурово: обидчик «своих» либо схватывал нож в бок, либо пулю в лоб. Судебные решения «бугров» приморской братвы никогда не оставались неисполненными, а приговоренным незачем было ждать годами помилования от имени президента.
   В связи с тем, что племя мелких торговцев размножается без сексуальных потуг, методом простого деления, улицы и рынки стали тесны для нормального процесса товарооборота. И власти дали согласие на использование в интересах базара городского стадиона «Моряк», некогда принадлежавшего добровольному спортивному обществу профсоюзов. И закипела на игровом поле и гаревых дорожках толпа продающих и покупающих, ворующих и охраняющих, обдуряющих и обдуряемых.
   Трудно сказать, кто первым назвал стадион «Шанхаем», но это мгновенно приняли все. Если зайти в глубины языкознания, то название было точным. Шанхай в переводе с китайского означает «на море». Так что стадион-базар, стоявший в каком-то километре от океана, мог носить свое имя гордо, не боясь обвинений в плагиате или обмане.
   Именно в Шанхае в парусиновом шатре Лунев обнаружил Ермакова. Тот возглавлял охранное агентство «Прилив» и командовал двумя десятками дюжих ребят, рекрутированных из морпехов и десантуры.
   За время, которое Лунев не видел Ермакова, тот заматерел, раздался пузом, налился видимой силой и сытостью. Ходил он, широко расставляя ноги циркулем, поскольку сблизить их мешали толстые ляжки. Лицо выгладилось и лоснилось маслянистым блеском, как у колобка. Джинсы, неимоверного размера в поясе, обтягивали задницу так, что Луневу показалось — присядь Ермаков, и прочная ткань поползет, как марля.
   Ладонь Ермакова, горячая, как сковорода, крепко сжала руку Лунева. Губы растянулись в улыбке.
   — Что, сержант, ожил?
   — Да вот…
   Лунев даже не знал, с чего начать разговор. Ермаков заметил это.
   — Ты не тушуйся. Деньги? Дам. Место ищешь? Подберем в лучшем виде. Своих мы берегём и ценим.
   — А вот Бориса мы не уберегли…
   — Это ты прав. Узнал бы, кто его порешил, сам ноги из жопы повыдергивал. — Ермаков помолчал, выдерживая паузу, приличествовавшую моменту. — Так чем могу помочь?
   — Ничем. Просто я хотел на тебя взглянуть. Узнать, как ты тут.
   — Спасибо, старичок. В наше время такое случается редко. Кто из своих ни зайдет, обязательно с просьбой.
   — Мне ничего не надо.
   Лунев лукавил, но совсем немного. В самом деле, ничего материального просить у Ермакова он не намеревался. А вот выспросить, кто такие Шуба, Гоша и Туляк, чьи имена назвал Бабай, можно было и в простом разговоре.
   Ермаков хлопнул в ладоши.
   — Семен!
   Из-за парусины за его спиной появилась лохматая голова. Луневу даже показалось, что сейчас последует вопрос: «Что прикажете, мой господин?» Но лохматый ограничился демократическим «Ну?».
   Не оборачиваясь, Ермаков закинул руку через плечо назад и щелкнул пальцами:
   — Сеня, будь другом, организуй нам вина и фруктов.
   Суть заказа была предельно ясна, как в старом анекдоте. Однажды в шикарный ресторан забрел ханыга. Махнул рукой: «Вина и фруктов!» «Что именно?» — пытался уточнить официант. «Сто граммов и огурец», — разъяснил посетитель.
   Действительно, две минуты спустя лохматый Сеня принес пластмассовый круглый поднос, на котором стояли два граненых стакана, до половины наполненные водкой, и тарелка с крупно нарезанными помидорами и огурцами. Завершал натюрморт ломоть ржаного хлеба, разрезанный надвое и посыпанный крупной солью.
   Ермаков взял стакан.
   — Ты прости, я по-скромному. Как-никак при деле. Не обидишься?
   — Я и на это не рассчитывал, — честно признался Лунев.
   — За наших, — сказал Ермаков. — За тех, которые ушли и которые ещё живы. Дай бог не последнюю…
   Они выпили, помолчали. Первым заговорил Ермаков:
   — Ладно, старичок, не темни. Говори, зачем пришел?
   — Петр Васильевич! Я уже объяснял…
   — Оставь. Мое мнение о тебе хуже не станет, но свистеть мне не надо. Высыпай правду. Ко мне просто так не приходят. Не те времена.
   — Хорошо, коли на то пошло… Мне… — Лунев запнулся. Ермаков понял.
   — Пошли пройдемся. Душно здесь. А просьба у тебя серьезная. Верно?
   — Так точно.
   Ермаков толкнул Лунева в спину кулаком.
   — Все же приучил я тебя к дисциплине. Так что тебе?
   — Машинку ищу, Петр Васильевич.
   — О чем речь? Ищешь? Значит найдем. Тебе попугать кого или на самом деле нужна крутая?
   — На самом деле.
   — Помогу, но хочу знать: ты не вмажешься с ней в какое-нибудь дерьмо?
   — Нет, дело святое.
   Ермаков задумался. Подергал мочку правого уха, словно проверял, на месте ли оно.
   — С Праховым связано?
   — Так точно.
   — Тогда воистину дело святое.
   Ермаков задумался и опять взялся за ухо. На этот раз он дергал с силой, как дергают ребенку в наказание за шалость. Доставать оружие, особенно если делаешь это не для себя, дело опасное. Ствол всегда остается стволом, и из него даже случайно может вылететь пуля. Кого она поразит? При использовании огнестрельных игрушек следствие роет землю на метр в глубину, не всегда эффективно, но с предельной дотошностью. Выстрелит один, а подставит сразу нескольких человек, в их числе и тех, кто помогал достать «дудку» и боеприпасы к ней.
   В то же время Ермаков понимал, что Лунев не из тех, кто, получив ствол, начнет демонстрировать его всем и каждому: этот парень голову в петлю не сунет. Да и попавшись, не выдаст. Они калились в чеченской печи, и Ермаков знал цену приятелю.
   — Есть у меня штучка, — Ермаков перестал дергать ухо, — но опасная. Ствол грязный. Был в большой разборке. На нем висят три или четыре души. — Посмотрел на Лунева. — Не подумай, не моя работа. Но в розыске он состоит.
   — Если опасный, зачем хранишь?
   — Отличная машинка, жалко бросать. Думал, сделать шустовку и оставить себе. Да вот мастера пока не нашел…
   Известно, что любая пуля, вылетевшая из ствола, и гильза, выброшенная из патронника, хранят на себе неповторимые следы нарезов ствола, бойка, зацепа выбрасывателя. «Шустовка», которую за крутые деньги производят опытные специалисты-оружейники, — это своеобразная пластическая операция. В её ходе оружие меняет свои индивидуальные признаки и выглядит иначе.
   — Не траться, Васильевич, — сказал Лунев. — Мне ствол чем грязнее, тем лучше.
   Ермаков резко дернул ухо.
   — Все, старичок, считай — твой ствол. Но учти — у меня двое детей. О жене даже не говорю.
   — Васильич, Бамут!
   Бамут, аул в горной Чечне, для них, прошедших кровавую мясорубку, стал символом верности и взаимовыручки, словом, которое крепче других скрепляло взаимные обязательства.
   Возвращаясь с рынка, Лунев заглянул в прокуратуру. Прошел полутемным коридором, пропахшим хлоркой. Постучал в дверь с табличкой «Следователь Серков В. Э.». Никто не ответил, и Лунев вошел в кабинет без приглашения.
   В тесной комнатенке с зарешеченным мутным окном плавал сизый вонючий дым дешевых сигарет. За столом, подперши голову руками, сидел человек с лицом, которое даже после беседы один на один в кабинете при случайной встрече в другом месте узнаешь не сразу.
   — Это вы Серков? Владимир Эдуардович?
   Следователь с трудом сдерживал раздражение. Посетители замордовали его просьбами и вопросами. Послать бы всех подальше! Однако что разрешено торговцу на базаре, то не дозволено государственному чиновнику.
   — Да, это я. Слушаю вас.
   Голос холодный, недоброжелательный. Таким направляют назойливых людей по известным всем адресам.
   — Я по делу Прахова. Есть какие-нибудь сдвиги?
   — Э-э, ваша фамилия, товарищ?
   — Лунев.
   — Да, помню, шеф говорил. Так вот, товарищ Лунев. Мы работаем. В интересах следствия я не могу излагать подробности…
   Лунев уже давно догадывался, что в большинстве случаев ссылками на интересы следствия прикрывают тот факт, что в активе нет ничего существенного.
   — Можно надеяться? Или нет?
   — Почему нет? Можно.
   Серков хлопнул ладонью по папкам с уголовными дедами, которые для солидности юристы именуют «томами». Легкое облачко пыли поднялось вверх. Серков дунул, разгоняя пыль по сторонам.
   — Много дел? — Лунев постарался задать вопрос так, чтобы он прозвучал насмешливо. Пыль на папках была верным признаком того, что к ним не так уж часто прикасалась рука человека. Серков не обиделся.
   — Не то слово. Каждый день новые. Каждый день. Вот и вчера ещё одно убийство.
   — Знаю, читал в газете.
   Серков вздохнул. Не дождавшись сочувствия, сказал:
   — А у меня времени газеты читать давно нет. Но вы не волнуйтесь, товарищ Лунев. Преступников мы найдем. Не обещаю, что быстро, но они не уйдут…

***

   Хорошо искать, если знаешь, что ищешь. Еще маленького Витю Гуляева отец взял с собой в село Нежинку, где намеревался купить деревенский рубленый дом. Они приехали в оговоренное заранее время. Их встретил хозяин, энергичный, веселый мужик цыганистого типа. Повел к себе. С ходу спросил:
   — Чайку, водочки?
   Отец предусмотрительно отказался.
   Дом Вите понравился сразу. Огромный, просторный, скатанный из больших крепких бревен — покупай, живи, радуйся.
   Однако отец Петр Дементьевич — опытный трудяга топора и пилы — восторгам не предавался. Он обошел дом со всех сторон, обстукал согнутым пальцем бревна, словно выбирал на бахче арбуз. По звуку нашел нужное место, достал из сумки коловорот и стал крутить дырку. Сверло, пробив верхний слой древесины, провалилось внутрь: бревна оказались трухлявыми.
   — Дыритъ еще? — спросил отец иронично. Хозяин разозлено окрысился:
   — Ты мне дом не погань Накрутил тут дыр, понимаешь. Хватит!
   Отец в ответ только руками развел.
   Так и не купили они дома в Нежинке. Но уже в ту пору Витя понял — гниль лишь на последней стадии выпирает, чаще всего она скрыта, и её надо искать.
   Первые следы гнили в деле о взрыве приметил эксперт-пожарный, а после получения акта металлургической экспертизы он дал свое заключение и доложил Гуляеву:
   — Сударь, я вынужден констатировать умышленный поджог. Анализ собранной с бетонного пола металлической корочки свидетельствует: в складе сработала зажигательная бомба с термитным зарядом и с корпусом из сплава «электрон». Пожар начался до взрыва склада боеприпасов. Пламя успело уничтожить часть имущества. В дальнем углу остались фрагменты несгоревшей упаковки и не затронутые огнем автоматы. Второй вывод: не взрыв вызвал пожар, наоборот, он сбил пламя, погасил его. Я оформляю акт экспертизы, голубчик, а ваше дело искать, кому потребовалось уничтожить склад и для чего.
   Гуляев мрачно покачивал головой: коловорот пожарного нашел труху. Дело принимало четкие контуры.
   В тот же день было сделано ещё одно открытие. Час спустя после разговора с Сычевым к Гуляеву пришел лейтенант Войтюк:
   — Мы закончили, товарищ майор. — Голос лейтенанта звучал торжественно. — И нашли десять автоматов с номерами, которые исключены из учета в девяносто втором году, переданы службе вооружений войсковой части 94380.
   — Вы сверяли по учету?
   — Так точно. Груз — десять тысяч автоматов «АК-74» был отправлен по назначению. Есть накладные. Приказ о выделении охраны для спецгруза. Транспортные документы.
   — Не могло быть, что указаны одни номера, а посланы другие?
   — Такое случается. Но тогда получатель обязательно выставит рекламацию. Служба вооружений не может осуществить проводку в учет оружия, если номера, указанные в наряде, не сходятся с фактическими. И более того, эти десять «Калашниковых» хранились на складе сверх сорока тысяч, которые мы перебрали…
   — Войтюк, вы вооруженец. Ответьте, как такое может случиться?
   — Вижу два варианта. Груз могли не отправить в полном объеме, либо имел место частичный возврат.
   — Если я верно понял, в обоих случаях неучтенные автоматы обезличены. Их можно продать, утопить, сжечь, и никто не хватится?
   Войтюк, соглашаясь, кивнул.
   «Так, — подумал Гуляев, — по бревну мы пальцем постучали. Оно отозвалось гулом пустоты. Что ж, будем сверлить…»
   Оставшись один, Гуляев решил обдумать, как же подступиться к делу, когда чуть яснее стали его первопричины. Пойти на взрыв хранилищ в хорошо охраняемой зоне крупного арсенала расхититель оружия, промышлявший мелким сбытом, не мог.
   Создать систему хищений в режимном учреждении непросто: пришлось бы вовлекать большое число людей, и утечка информации стала бы неизбежной. Военная контрразведка давно бы нащупала кончик преступного сговора.
   Версия выстраивалась как бы сама по себе, стройная, полная внутренней логики.
   Итак, произошел взрыв, устройство подрыва управлялялось дистанционно; для приведения его в действие могли быть использованы взрыватели неконтактного типа — часовой, управляемый по радио или проводной. Последний — вряд ли, поскольку проложить электропровод по территории не так-то просто.
   Далее. Возглавлять преступную группу мог только офицер, владеющий обстановкой, имеющий власть над караулом.
   Мотивы, заставившие пойти на организацию взрыва: стремление скрыть следы хищения оружия и боеприпасов. На это могло подтолкнуть известие о предстоявшей инспекторской проверке базы.
   — Итак, Федор Иванович, радиовзрыватели? — спросил Гуляев.
   — Скорее всего.
   — Такой радиовзрыватель мог подорвать обычные артиллерийские боеприпасы?
   — Как и любой другой.
   — И зажигательная бомба от него могла сработать?
   — Да.
   — В арсенале есть зажигательные бомбы?
   — В хранилище номер три.
   — Радиоуправляемые снаряды и мины?
   — Так точно.
   — Федор Иванович, возьмите команду лейтенанта Войлока и организуйте проверку в третьем хранилище.
   — Возможна недостача?
   — Проверьте…
   В тот же день Гуляев попросил вызвать из отпуска прапорщика Кудряшова, начальника сгоревшего шестого хранилища, а вечером предложил майору Рубцову проехаться к морю, дабы не опасаться, что разговор подслушают.
   Море волновалось. Волны, накатывавшие на берег, ударяли в бетонные блоки мола, с грохотом разбивались и взлетали вверх огромными крыльями брызг.
   Гуляев рассказал о результатах пожарной экспертизы и в открытую спросил, располагает ли контрразведка сведениями на эту тему.
   Рубцов усмехнулся, открыв ровные белые зубы.
   — Если бы располагали — не допустили взрыва.
   Рубцов, человек ответственный, был к тому же высоким профессионалом. Ему не очень хотелось признаваться в слабости контрразведки, но, работая с представителем прокуратуры, он не собирался темнить: понимал, что Гуляев один не вытянет, и потому предложил разделить работу на две части.
   — Если темные дела прокручивает здешнее начальство, то это заставляет нас действовать аккуратно. Коли к взрыву причастен сам Блинов, то ниточки от него обязательно потянутся вверх. А ниточки эти как струны: тронь — начнут звенеть. И тогда неизвестно, чем это для нас закончится…
   Гуляев знал, что спрут коррупции плотно опутал щупальцами верхние эшелоны военного командования, в том числе генералов из ближайшего окружения министра обороны. А любой плохо воевавший на поле боя генерал, на паркетном полу службы способен свернуть шею любому, кто окажется на его пути к цели. Гуляев знал, как шло расследование дела контр-адмирала Германова, обвинявшегося в крупных хищениях. Очень культурно, но жестко на прокуратуру давило высокое флотское начальство, которому претило, когда с кораблей мусор выметают за борт и все видят грязь на адмиральских мундирах.
   Приятель из главной военной прокуратуры рассказывал о махинациях с жильем, которые проворачивал генерал-полковник Терентьев. Но едва делу дали ход, его начали тормозить. Сколько у генерал-полковника оказалось высоких заступников, угадать нетрудно.
   — Начнем снизу. Подкопаем корешки. А я постараюсь проследить возможные каналы движения оружия и боеприпасов. Договорились?
   Гуляев условие принял и продолжил допросы. К удивлению прапорщика Барынкина, через день после первого допроса следователь вызвал его на второй.
   Ширококостый, крупный прапорщик ощущал себя крайне неуверенно — потел, ломал пальцы рук, положенных на колени.
   — Я все, что знал, уже сообщил, товарищ майор.
   — И все же пройдемся ещё раз. Вот график заступления в наряды. Вы сообщили, что ходили в караул шестнадцать раз за этот месяц. Это верно? Может, были подмены?
   — Одна имелась. Полковник Блинов приказал сопроводить две машины с грузом в порт, и меня заменил прапорщик Яковенко.
   — Когда это было?
   — Семнадцатого.
   — За три дня до взрыва?
   — Так точно.
   — Почему в постовой ведомости за тот день стоит ваша фамилия и документ подписан вами?
   — Мы ждем проверку. Вот полковник Блинов и попросил меня оформить постовую ведомость на меня, чтобы не создавать впечатления, будто у нас нарушается график заступления в караулы.
   — Значит, документ оформлялся задним числом?
   — Да, после моего возвращения из командировки.
   — Давайте уточним. Вы подписали постовую ведомость, хотя в тот день караул не возглавляли.
   — Так точно.
   — Отлично. Подпишите показания.
   Следующим был прапорщик Яковенко, столь же громоздкий, как Барынкин, но ещё более краснолицый и полный самоуверенности. Казалось, что кадровики базы при заключении контрактов отдавали предпочтение людям, размеры которых с первого взгляда рождали ощущение прочности и надежности.
   Яковенко держался без страха, отвечал на вопросы спокойно, с достоинством.
   — Товарищ Яковенко, я следователь майор Гуляев. Опрашиваю сотрудников базы в связи с происшедшими событиями.
   — Я уже знаю.
   — Помогите мне уяснить существующие у вас порядки и правила. Скажите, как производится допуск посторонних на территорию хранилищ?
   — Порядок допуска определен приказом начальника базы.
   — Кто имеет право допуска в хранилища?
   — Только начальники складов.
   — Вы их всех знаете в лицо?
   — Еще бы, рядом живем и служим не один год. Хотя это ничего не означает…
   — Почему?
   — Чтобы иметь право прохода к хранилищам, надо быть в списке. Кроме того, у начальников хранилищ есть постоянные допуски.
   — И вы всякий раз проверяете допуска и списки?
   Яковенко замялся.
   — Ну, не всегда. Форму допуска я знаю. Начальника склада тоже. Глянешь в бумагу и допускаешь. А вот другое проверяю точно.
   — Что именно?
   — Обувь, например. Чтобы была установленной формы. Специальная. Для безопасности. Проверяю, чтобы не было огнестрельного или холодного оружия. Чтобы без зажигалок…
   — Есть учет тех, кто приходит в хранилища?
   — В постовой ведомости записывается номер склада и фамилия того, кто туда допускается.
   — И время, которое кто-то там пробыл?
   — Так точно. Если люди работают в складе больше часа, то часового мы снимаем. Меньше — он остается на посту.
   — Семнадцатого числа вы возглавляли караул и заступили вне очереди. Так?
   — Да, вместо прапорщика Барынкина.
   — Постовую ведомость вы не оформляли. Так?
   — Да. Признаюсь, это было нарушение.
   Яковенко не представлял, как мелкое нарушение правил можно связать с ЧП, и отвечал на вопросы честно.
   — Скажите, допускался ли кто-нибудь в шестое хранилище?
   — Только полковник Блинов. Он имеет на это право.
   — Когда полковник посещал хранилища?
   — В аккурат семнадцатого. В мое дежурство.
   — И долго он там находился?
   — Около двух часов.
   — Чем занимался Блинов в хранилищах?
   — Не знаю. Я только начальник караула. Мое дело — допуск, пломба, печать, замки и служба часовых.
   — Понятно. Признателен вам за разъяснения.
   В тот же день Гуляев снова беседовал с солдатом Юрченко.
   — Вы, Юрченко, назвали себя охотником. Это так?
   — Да. У нас вся семья — таежники. Даже мать стреляет.