Щелоков Александр Александрович. Уничтожить Израиль

   Чтобы не мучиться, Гордов и вышел на платформу, которую со всех сторон продувал горячий ветер, поднимавший тучи пыли.
   На вокзале, в последний раз пожав руку Гордову, Нурисламов вдруг спохватился и достал из кармана пакет из серой оберточной бумаги.
   — Здесь бухарские фотографии. Возьми, может, пригодятся. Да, еще того русского, которого мы видели в чайхане в Бухаре, зовут Андрей. Он человек мутный, но наркотиками не занимается. Его видели в обществе ребят из ИДУ.
   — Не понял.
   — ИДУ, это всего-навсего Исламское движение Узбекистана. Организация воинствующих исламистов. Но это уже не по нашей линии. Ими занимается безопасность.
   — Боевик?
   — Нет, в этом не замечен. Скорее всего, случайный знакомый крутых ребят.
   — Для меня главное, что за ним нет наркоты.
   — И все же, ты к нему приглядись.
   Гордов вошел в купе. Было душно, пахло табачным дымом и хлорамином. Трое попутчиков встретили его настороженными взглядами.
   — В очко будешь? — с ходу спросил Гордова сидевший с краю азиат и облизал толстые губы под неухоженной щетиной жиденьких усов.
   Гордов оглядел его с головы до ног. Широкоскулое лицо, узкие щелки глаз с припухшими веками, а главное — голова, часть волос на которой съел лишай и оттого над левым ухом от виска до макушки тянулась красная плешь, делавшая этого типа запоминающимся.
   Ответил просто:
   — Нет, в очко не буду. У меня нормальная сексуальная ориентация.
   Бросил на полку авоську с продуктами и вышел в коридор.
   Двое пассажиров, сидевших у столика засмеялись, а третий, сделавший предложение Гордову, обиженно надулся и тоже вышел из купе.
   В кругах железнодорожной шпаны и опытных наркокурьеров этот тип был известен под кличкой Бурге, что в русском переводе означало Блоха.
   Кличка с точностью до ста двадцати процентов определяла существо опустившегося попрыгунчика, провонявшего потом, мочой, никотином и перегаром. Все, что удавалось украсть, выпросить или заработать, Бурге тратил на табак и водку.
   Работники линейной милиции трех республик, между которыми, как цветок в проруби, болтался в поездах от Ташкента до Оренбурга гражданин свободного Казахстана Арслан Кожахметов, он же Бурге, прекрасно знали его, но не имели ни одного надежного способа, который мог избавить их от регулярных появлений ханурика.
   Когда Бурге проходил мимо одного из купе, оттуда вышел человек. Скосив глаза, Гордов узнал в нем Абдужабара Хакимова — погонщика группы «мулов», перевозивших в Россию наркотики.
   — Стой! — Абдужабар махнул рукой Бурге, поморщился, почувствовав смрадный запах, исходивший от Бурге, и тут же предупредил: — Ближе не подходи.
   Бурге остановился. Он тут же угадал в Абдужабаре крутого и понял: возражать такому опасно. Только спросил:
   — Не керек? Что надо?
   — Есть небольшая работа.
   — Если дело, возьмусь, — предупредил Бурге, — за работу — нет.
   — Конечно, дело, — поправился Абдужабар.
   — Тогда говори.
   — Вот это, — Абдужабар заглянул в свое купе, взял с полки небольшой тючок, завернутый в газету. — Держи.
   Бурге принял пакет, придвинул к нему нос и с громким свистом втянул в себя воздух. Закатил мечтательно глаза, зашелся гнусавым речитативом:
   — Уй ты, мечта всей жизни! Терьяк, афьян, кукнар, хошхош, лолахосок, план, анаша! — он знал, этот поганец, названия всех наркотиков и балдел от удовольствия, даже произнося их. — А ла! Прекрасно!
   — Тихо ты, урод! Будешь болтать, оторву голову!
   — Все, командыр. Что надо сделать?
   — В третьем купе едет русский. Сейчас он ушел в ресторан. У него черная сумка с молнией. Надо это туда положить.
   Бурге вошел в купе, в котором ехал Андрей. Сейчас все его пассажиры ушли в вагон-ресторан. Огляделся. Сумка русского лежала на нижней полке у окна. С такой беспечностью свои вещи в поезде мог бросить только человек, который не будет жалеть, если их «уведут» умелые ручки. В то же время опытный вор не схватит брошенную таким макаром сумку, даже если ее легко увести. Он поймет: будь внутри нечто ценное, хозяин постарался бы засунуть ее подальше от чужих глаз или носил с собой.
   Бурге быстро раздернул молнию, вынул из-за пазухи пакет, сунул его в сумку, затем задернул молнию.
   Отряхнув ладони, сунул руки в карманы и вышел из купе.
   Андрей, вернувшись из ресторана, вошел в купе и потянул носом. Огляделся, не понимая, что здесь изменилось, пока он уходил завтракать. В купе, пропахшем запахами хлорки и табака, он уловил тонкий конопляный запах.
   Дух анаши был прекрасно знаком Андрею. Среди рабочих на промысле нередко попадались «планакеши» — наркоманы, курившие «план» — наркотик из пыльцы канабиса — индийской конопли.
   Откуда здесь мог ни с того ни с сего появиться этот запах? Андрей пытался понять, где расположен его источник и вдруг догадался — тянет коноплей из его собственной сумки. Он осторожно раздернул молнию. Сверху лежал пакет, завернутый в газету. Андрей помял его. Внутри захрустело. Вот, суки, кто это ему сунул в сумку? Но заниматься выяснением не было времени. Андрей перегнулся через столик и потянул вниз поручень окна.
   Пакет, завернутый в старую казахстанскую газету, полетел наружу.
   Некоторое время спустя в дверях с обоих сторон коридора появились люди в форме с укороченными автоматами в руках. И сразу прозвучал приказ на узбекском и русском языках: «Всем занять свои места! Будет проверка».
   И сразу коридор наполнился шумом. В вагон вошли три офицера. Один вел на поводке вислоухого сеттера.
   Гордов очень быстро понял, что пришедшие имеют вполне и заранее определенную цель. Вся группа остановилась перед третьим купе. Песик замер возле открытой двери, помотал хвостиком и вопросительно посмотрел на хозяина.
   — Ищи, Джеф, — сказал тот. — Ищи.
   Песик покрутил головой, оглядываясь, и, потягивая носом застарелые вагонные запахи, двинулся внутрь купе. Обнюхал выставленные чемоданы пассажиров и вдруг, водрузив передние лапы на полку, уткнулся носом в спортивную сумку Андрея. Тявкнул довольно и закрутил хвостом.
   — Ай, молодец! — похвалил пса хозяин. — Ай, Джеф, молодец!
   И сразу, уже не умильным, а протокольным милицейским голосом спросил:
   — Чья сумка?
   — Моя, — выступил вперед Андрей.
   — Понятые, подойдите! — приказал капитан. — Собака указала наличие наркотиков. Будет произведен досмотр вещей.
   Понятые, одним из них оказался Бурге, вторым — Абдужабар Хакимов, остановились в дверях.
   Капитан торжественно поднял сумку Андрея и высыпал содержимое на полку. Пошуровал рукой, раздвигая вещи, и приказал песику обнюхать каждую.
   Собака, виновато виляя хвостом, отошла от полки. Она ничего не нашла.
   — Где наркотики? — с холодной яростью спросил капитан. Выглядеть дураком, обмишурившимся на глазах сослуживцев и понятых, ему явно не хотелось.
   Андрей пожал плечами:
   — Не понимаю, о чем вы?
   Капитан нагнулся к сумке, принюхался.
   — Она у вас пахнет коноплей.
   — И что из того? — спросил Андрей. — Существует запрет на то, чтобы вещи чем-то пахли?
   Капитан одернул тужурку, яростно сверкнул глазами.
   — Погоди, ты еще мне попадешься! — Он повернулся к своим. — Уходим. А вы, — это уже понятым, — свободны.
   Колеса вагонов громко стучали на стыках. Поезд змеей перегибался на стрелке, сворачивая на главную магистраль. Андрей видел, как под тяжестью вагонов дышат бетонные шпалы. Когда локомотив притормаживал, вагоны набегали один на другой и металл автосцепок звенел и ухал.
   — Казахстан! — Проводница объявляла эту торжественную новость, заглядывая поочередно в каждое купе. — Проверка документов!
   Вскоре в вагоне появился представитель власти. Он шел по проходу тяжелой походкой, суровый, массивный, уверенный в себе и своем праве действовать от имени и по поручению… Непроницаемое лицо каменного изваяния блестело от пота. Мятая несвежая форма с белыми соляными разводами под мышками, похоже, не знала стирального порошка и утюга. Он остановился у входа в купе, оперся обеими руками о косяки, навис мощной фигурой над пассажирами.
   — Россия, — прозвучало не вопросом, а утверждением. — Все ездите и ездите?
   Лысый взял со стола сложенные один на другой паспорта и протянул контролеру:
   — Вот наши паспорта и вкладыши, раис.
   Из корочек документов торчали вложенные в них казахские банкноты по пятьсот теньге, примерно равные российской сотне.
   Не раскрывая паспортов, строгий начальник — раис, вытягивал из них деньги. Делал это степенно, не таясь, как то делают его европейские коллеги. Прежде чем сунуть купюру в карман, подносил ее к глазам и рассматривал на просвет, любуясь изображением арабского просветителя Аль Фараби.
   Стараясь убедить власть в том, что банкноты не фальшивые, Лысый льстиво проговорил:
   — Якши, раис. Якши.
   Строгий представитель власти выдернул из паспорта последнюю купюру, небрежно бросил паспорта на столик и нравоучительно сказал:
   — Якши, это там у них, — он кивнул в сторону, откуда шел поезд. — У нас в Казахстане надо говорить жаксы.
   Подтвердив незыблемость государственного суверенитета в сферах правопорядка и языка, контролер двинулся дальше по коридору.
   Гордов вернулся в купе. Подчеркнуто показывая свое любопытство соседям, сказал:
   — Ни черта не понял, что тут у нас произошло.
   Обычно в таких случаях находится кто-то все знающий и понимающийся, ко всему охотно соглашающий объяснить непонятливым суть дела. Таким оказался интеллигентный узбек в модных узких прямоугольных очках, лежавший на верхней полке и за время, как Городов сел в поезд, ни разу с нее не слезший.
   — Обычное дело, — сказал он с глубокой убежденностью в своей правоте, свойственной диссидентам, осуждающим государственные порядки, — таможня, как это лучше сказать по-русски? — вышла потрясти лохов. Так?
   — Наверное, — согласился Гордов. — Во всяком случае, я понял.
   — Они выбирают человека, которого по виду можно угадать, что он денежный. Затем подбрасывают немного наркотиков и ловят. Кончается тем, что человека в Ташкенте снимают с поезда, ведут в свой отдел. Там обыскивают, денежки вытрясают. И милостиво отпускают. Если денег нет, просто выгоняют.
   К открытой двери купе подошел и остановился, упершись в проем плечами, Абдужабар Хакимов.
   — Салам, Усман, — сказал он, обращаясь к Рахимову, который сидел в углу и с благочестивым видом перебирал четки. Потом обратил взгляд на Гордова. — Здравствуйте. Вы из Ташкента?
   — Из Бухары, — отозвался Гордов, старательно обсасывая куриную косточку из продуктового набора, приобретенного на базаре.
   — Там живете?
   — Нет.
   — Где, если не секрет?
   — Секрет, но живу в Москве.
   — Своя квартира или как?
   — Зачем «или как»? Своя.
   — Чем занимались в нашей республике?
   — Торговлей.
   — Продавали или покупали?
   — Заключал договора на поставку фруктов.
   — Фрукты хорошо, — сказал Абдужабар, потирая руки. — Плохо другое — много не заработаешь. Есть другие товары.
   — Есть, — согласился Гордов. — Сегодня сам видел. Заработать можно много. Как говорят, от семи до пятнадцати лет.
   Хакимов засмеялся. Он хохотал и хлопал себя ладонями по ляжкам.
   — Усман, твой сосед шутник! Мне он нравится!
 
   Всю дорогу Андрея обуревали томительные сомнения. То, что он больше не вернется в Узбекистан, было решено твердо, бесповоротно и окончательно. Но как поступить со знанием тайны экспедиции, которую Ширали-хан готовил в казахстанские степи с целью добыть ядерное устройство?
   Первой мыслью было написать в госбезопасность. Кстати, как это ведомство теперь именовалось в России, Андрей не помнил. Письмо было бы лучшим выходом из положения. Но можно ли верить почтовому ведомству, которое на марках пишет крупными буквами слово «РОССИЯ», Андрей точно не знал. Из десяти писем, которые он послал сестре в Москву, до нее дошли только три. Вряд ли нынешние почтари испытывают к госбезопасности больше уважения, чем к простому человеку. Письмо могло пропасть. Надо было что-то делать, но что и как?
 
   Гордов, который внимательно наблюдал за всем, что происходило в поезде, поначалу не удивился, когда собака указала на присутствие наркоты в багаже русского. Того, что он сам видел в Бухаре в компании наркодилеров. Происходившее вполне укладывалось в две версии. По одной — русский мог решить заработать легкие деньги и на свой страх и риск закупил снадобье, чтобы провезти его в Россию. По другой — русский это вьючный верблюд в большом караване, которого погонщик решил сдать властям, чтобы откупиться от широкой проверки и спасти остальные вьюки.
   Но то, что опытная собака обманулась, сломало схему Гордова.
   После долгих размышлений на ум пришло иное решение. Скорее всего, русский случайно оказался в составе контрабандного каравана. Он был знаком с кем-то из наркоторговцев, те знали, что он собирается в Россию и решили втемную использовать его как наживку для милиции.
   Кто-то подсунул немного наркоты в его багаж, и все стали ждать, как развернутся события. Однако русский каким-то образом обнаружил закладку и избавился от нее. Милиция ничего не нашла, а вот тому, кто придумал и осуществил такой трюк, не позавидуешь. Во-первых, не сработала ловушка, и поисковики остались ни с чем. Во-вторых, пропал зазря наркотик, стоивший определенные деньги. Поскольку его цена вошла в общую сумму, за которую вожатый каравана обязан будет отчитаться перед хозяевами, неизбежно будут разборки. Русскому может угрожать опасность.
   Гордову сразу захотелось поближе сойтись с русским и постараться узнать, кто он на самом деле и какая нужда заставила его путешествовать по столь неудобным для путешествия местам в столь неудобное время.
   Когда Андрей стоял у окна в коридоре, Гордов подошел к нему и с непосредственностью, которая входит в правила общения пассажиров поездов дальнего следования, спросил:
   — В Москву?
   — Туда.
   — Значит, земляк?
   — Нет.
   — Значит, соотечественник.
   — Нет, — ответил Андрей.
   — Вы что, не русский?
   — Русский, однако не соотечественник. Я подданный эмира Туркмении Супернияза Великолепного.
   — Ага, — понимающе протянул Гордов. — В конце концов, разница небольшая.
   — Как сказать, — возразил Андрей и посмотрел на Гордова с ехидным прищуром.
   Гордов смешался.
   — Вы поезжайте туда, — сказал Андрей насмешливо. — Я научу вас, как произносить ежедневную клятву верности эмиру.
   — Простите, — извинился Гордов. — Этого я не учел.
   — О чем вы? — Андрей улыбнулся. — Этого никто не учитывает.
   — Вы в Россию насовсем?
   — Вы знаете тех, кому я там нужен?
   — Ладно, сдаюсь, — Гордов признал поражение и сменил тему. — Лучше расскажите, что тут у вас случилось. Все в вагоне говорят, а я мало им верю.
   — Да так… — Андрей не хотел вспоминать о случившемся.
   — Собачка ошиблась адресом? — не уступал Гордов.
   — Почему ошиблась? — В конце концов, решил Андрей, почему не рассказать? Может, его опыт поможет кому-то стать умнее. — Адрес она угадала. По запаху.
   — По запаху? Простите, не совсем понял.
   — Я тоже. Был на завтраке. Сумку оставил в купе. В ней у меня ничего ценного нет. Думал, утащат, мне будет только легче. Не утащили, даже нагрузили лишнее. Вошел в купе — пахнет конопелькой. У меня ее отродясь не бывало. Полез в сумку — там пакет. Понюхал — она, незабвенная. Я и шуранул ее за окно.
   Гордов засмеялся. Не верить у него не было причин, и его предположение о том, что кто-то собирался круто подставить русского, оправдывалось.
   — Вы молодец, — сказал Гордов, протянул руку Андрею и представился. — Гордов.
   — Назаров, — Андрей пожал поданную ему руку. — Русский иностранец.
   — Тогда с возвращением. Думаете найти работу?
   — Почему думаю? Найду обязательно. Мотнусь на север. Там промыслы.
   — Вы институт кончали в Москве?
   — Да, «керосинку».
   — Тогда у вас должны быть знакомые в министерстве.
   — Министерство?! Я об этом даже и не подумал!
   Слово «министерство» оказалось для Андрея ключом к избавлению от давивших на него забот. Конечно, не в ФСБ и уж тем более не в МВД надо сообщать о возможной диверсии в Казахстане. Есть же кто-то плотно занимающийся атомными проблемами. Только вспомнить, как такое ведомство называется. В Советском Союзе, когда все секретилось на корню, Министерство тяжелого машиностроения клепало для страны трактора и танки, общего машиностроения — лепило ракеты, среднего — ядерные устройства. А сейчас это Минатом. Точно!
   — Конечно, — Андрей сразу ожил. — Так я и сделаю: пойду сперва в министерство…
 
   Абдужабар Хакимов изнывал от ярости, которую никак не мог унять. Потеря упаковки наркотика всерьез вывела его из равновесия. Погоняла и надсмотрщик над караванами вьючных верблюдов, которые в поездах везут в Россию наркотики, был подлинным азиатом — крутым и безжалостным. Он не марал руки о белый порошок героина, не млел, почуяв пряный запах анаши, но не из соображений морали. Он всего лишь строго соблюдал правила личной безопасности, которые сам для себя определил. В то же время он не раз и не два брал в руки нож, чтобы пустить кровь неудачливым «мулам» своего каравана, которые теряли осторожность и тем приносили делу Хакимова денежные убытки.
   Когда таможенник Карабаев, даже не предложил, а просто приказал ему подложить наркотик в багаж пассажира из третьего купе Андрея Назарова, Абдужабар не увидел в операции особой опасности. Таможенники были людьми Карабаева, они знали правила игры и, изловив Назарова, поступили бы с ним так, как им велено, а пакет зелья вернулся бы Хакимову.
   Но этот ушлый русак повел игру не по правилам, которые для него сочинили другие, и ценный груз, исчезнув, пробил в финансах Абдужабара большую дыру. За такое стоило наказать. Вопрос стоял: кого именно?
   Если человек больно спотыкается о камень, он не бьет ногой по нему второй раз — будет еще больнее. Он ищет бездомного пса, чтобы от души врезать ему по ребрам. И дело сделано: чужая боль облегчает страдания жестокой души.
   Абдужабар решил наказать Назарова. Позвав к себе в купе сообщников — Алима и Усмана, он сперва разразился бранью, а потом дал задание:
   — Надо этого фраера из третьего купе посадить на перо.
   В добрые советские времена Абдужабар прошел выучку в исправительно-трудовой колонии строгого режима и прекрасно владел русской уголовной лексикой.
   Усман Рахимов положил тяжелую руку на плечо Абдужабара.
   — Оставь его. Забудь. Мутный тип. Свяжешься — наживешь грыжу.
   Абдужабар упрямо мотнул головой. Хмель ярости буйно бродил в нем, накаляя чувства, разжигая злость и укрепляя мстительность.
   — Ты знаешь, насколько он меня выставил? Нет? Ну и не надо.
   — Джабар, я сказал, не заводись. Все игралось втемную. Ты его век не знал, он тебя тоже. Мне кажется, это тебя таможенник кинул. С него и потребуй возврат.
   — Я с ним толковал. Он обещал возврат товара, если менты найдут его у фраера. Но товара у того не оказалось. Этот Карабаев говорит: «Может, ты ему товар и не подкладывал, откуда я знаю?» Получается, что не он меня, а я его кинул.
   — Ладно, спорить не будем: хозяин-барин. Только предупреждаю: наживешь грыжу, кто тебя тащить за уши наверх будет? Теперь Россия — это Россия. Они с нами не чикаются. Короче, Джабар, предупреждение тебе сделано и весь риск на тебе.
   — Пойдет. Ваше дело найти людей, чтобы сделали все как надо.
   — Найдем, — пообещал Алим. — Кончить с ним сразу?
   — А ты немного подумай. Какую цель мы ставим? Сразу погореть или сделать дело? Пусть он приведет вас к дому. Ты там хоть раз был? Знаешь, где это? Нет, а хочешь сразу. Сперва твои люди должны все хорошо высмотреть, рассчитать…
   — Я понял.
   — Так вот, пусть доведут до места, где он живет. Присмотрятся. Потом уже перо в бок.
   — Сделаем, — сказал Алим. — Разве это проблема?
   Заказ на Андрея был сделан, и Абдужабар стал успокаиваться. Месть лечит приступы гнева.
 
   Двенадцатиэтажный домина, кирпичный огромный куб, был втиснут в пространство между Большой Ордынкой, Старомонетным, Большим Толмачевским и Пыжевским переулками, оттяпав у Замоскворечья целый квартал. Построенное без особых архитектурных изысков — камень на камень, кирпич на кирпич, — по замыслу создателей, здание должно было олицетворять идею незыблемости власти, опирающейся на расщепленный атом. Огромные колонны, расчерченные желобками каннелюр, мощные карнизы являли взорам людей воплощенную в камне вечность силы.
   Долгие годы мрачное здание пугало жителей Замоскворечья своей таинственностью и анонимностью. Опытные глаза обывателей легко улавливали ореол опасности, исходящий от здания, и скользили мимо него, не поднимая глаз.
   Время, сменяя эпохи, делало свое дело. Здание потеряло анонимность. У парадного входа появилась доска со словами «МИНИСТЕРСТВО РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ ПО АТОМНОЙ ЭНЕРГИИ. МИНАТОМ».
   Само здание, все еще оставаясь организующим центром квартала, походило на орденский монастырь, монахи которого уже потеряли свое влияние на окружающий мир и неумолимо разоряются. Сквер, окружавший фасад Минатома, отделенный от улицы тяжелой чугунной решеткой, был вытоптан до черноты, усыпан пивными пробками, окурками, обрывками бумаг, пустыми сигаретными пачками и походил на загон для скота в разоренном колхозе. Снаружи на стенах твердыни, демонстрируя разрыв между амбициями и финансовыми возможностями хозяев, было навешено множество сплит-систем локального кондиционирования. Андрей насчитал их несколько десятков, причем обратил внимание, что все они были явно не высшего класса, принадлежали разным производителям — японским, южнокорейским, европейским и, должно быть, приобретались в разное время.
   Державной тяжестью Минатом многие десятилетия давил не только улицу. Своей угрюмостью он угнетал и тех, кто отдал жизнь служению науке элементарных частиц, и клерков, следивших за сохранением режимности учреждения. Дефицит нормального человеческого общения в коллективе, боязнь сказать что-либо лишнее, постоянное ощущение дамоклова меча секретности над головами ломало, калечило характеры и судьбы людей…
   Стены мрачного дома многое помнят, но вряд ли когда-то обо всем этом расскажут. Тем не менее от людских глаз не спрячешься. Чужие глаза наблюдательны. И они видели, что даже куратор ядерных разработок кровавый менгрел Лаврентий Берия часто не мог скрыть своего страха, когда дело касалось атомного проекта. Глаза под холодными стекляшками пенсне таили в себе глубоко затаенный испуг.
   Особо это обозначилось в августе сорок девятого года, когда на Семипалатинском ядерном полигоне шел отсчет времени перед первым советским атомным взрывом.
   В бункере командного пункта, подобрав тяжелое пузо, Берия стоял за спиной академика Курчатова и дышал ему в ухо. Руки менгрела дрожали. Он тяжело переминался с ноги на ногу и все время недовольно бурчал:
   — Ничего у вас не получится… Ничего…
   Все, кто были в бункере, заметили, что ответственный перед Сталиным за проект высокий партийный чиновник говорил «не у нас», а «у вас», словно заранее готовился свалить вину на других.
   За три минуты до взрыва, предвещая нарастание цепной реакции, фон нейтронов удвоился. Физика работала по своим законам, не боясь гнева шефа госбезопасности. А тот ходил по бункеру, как лев по клетке.
   — Нет, я знаю, у вас ничего не получится! Ничего!
   Кто знает, может он даже догадывался, кто потащит его самого в лубянский подвал, чтобы выяснить, почему не пошла реакция. Кто знает…
   — Не получится!
   А оно получилось! Курчатов выскочил из бункера и глядел вдаль, где светилось зарево взрыва.
   — Она! Она! Все сработало!
   Только страшный Лаврентий Павлович все еще не мог отойти от страха и спрашивал:
   — Скажите, это точно, как у американцев? Точно? Не втирает нам очки Курчатов? Можно докладывать товарищу Сталину об успехе?
   Андрей поднялся по ступеням парадного крыльца, вошел внутрь здания и сразу понял — редут, преграждавший демократический путь к министру, сразу одолеть не удастся.
   Охранник в форме бросил взгляд на Андрея, будто сфотографировал, и тут же безошибочно определил: человек посторонний, залетный и вошел внутрь случайно.
   Кивнув напарнику, чтобы тот был готов при случае оказать силовую поддержку, охранник спросил:
   — Вы к кому?
   — К министру, — ответил Андрей, — мне нужно с ним поговорить.
   Посетитель не походил на пьяного, значит, что-то неладно было у него с головой. Разве может нормальный гражданин демократического общества ни с того ни с сего воспылать желанием встречи с министром?
   Охранник видел такого всего один раз за десять лет беспорочной службы у врат министерства, да и того тогда сразу увезли в дурдом с диагнозом параноическая психопатия. Диагноз охранник хорошо запомнил, потому что, пока бригада врачей возилась с психом, он закадрил пухленькую медсестру и назначил ей встречу. А уж вечером в минуту расслабляющей близости она рассказала, что параноические психопаты — это тупоголовые борцы за правду и не столь опасны обществу, сколь государственному начальству. Обществу опасны психопаты сексуального круга. Вот кого стоит остерегаться, особенно женщинам.
   — Вы записаны на прием? — спросил охранник.
   — Нет, потому что необходимость встречи возникла случайно.