Страница:
Зачем они это делали?.. Подобным вопросом Валентин даже не задавался.
Жизнь наделяет людей энергией, и энергией немалой. Человек просто вынужден каким-то образом расходовать ее. Иначе он взорвется, перекипит и сойдет с ума.
А уж как он ее расходует, это дело его совести. Кто-то строит дома и дороги, кто-то любит женщин, кто-то издевается над людьми.
С первого дня ареста его поместили на особый режим. Кому-то из следователей он здорово не понравился. Любопытствующие соседи по нарам, скудная баланда, методика ночных допросов — за всем этим угадывалась чья-то безжалостная рука. Впрочем, о какой жалости может идти речь, когда человек оказывается за решеткой? Адовы круги здесь были отнюдь не мифом, и, как за многими другими подопечными, за Валентином наблюдали с интересом маститых естествоиспытателей, загадывая и делая ставки, лениво поминая в разговорах. Он являлся для них очередным ребусом, столь же интересным, сколь и упрямым, решить который следовало во что бы то ни стало. Взнузданной лошадкой он перемахивал через препятствия, молча подчиняясь чужой воле, потому что за волей этой крылись многотомные своды законов, сотни тюрем и лагерей, армии в мундирах и фуражках, молчаливое согласие всего мира на застенное насилие. Науке выживания он учился с нуля, а найдя в себе силы терпеть, даже завел друзей и приятелей.
Следственный изолятор, тюрьма, зона — все это походило на своеобразные ступени.
Он заканчивал один класс, чтобы тут же перейти в другой, иногда более сложный.
Лесоповал перестал быть каторгой, к карцерам он притерпелся, пестрый люд, пообтесав «сырого мужичка», научил тюремной дипломатии. Но он был еще в состоянии роптать и роптал при всяком удобном случае, и вот тогда-то его перевели из зоны на «курорт», засадив в компании с карликом в «газовую морилку». На «курорт» отправляли особо строптивых, тех, на кого указывал далекий и властный перст. Дефицит воды, хрусткий от соли картофель и спертый воздух действовали безотказно. Месяц, проведенный на «курорте», превращал арестантов в хронических гипертоников с одышкой и пошаливающим сердцем. В ранге доходяг их кротко возвращали в зону на общие работы, а чуть позже родственникам чистосердечно сообщалось об инфарктах и инсультах — болезнях вполне естественных, от которых имеет право скончаться каждый, будь он на воле или вне таковой.
Весь день Валентин готовился к ночи. Он наотрез отказался от картофеля и пил одну воду. Напрягая мышцы рук и ног, прислушивался к болезненным толчкам в затылке. Голова теперь болела беспрерывно. Ныла поясница, и начинали отекать руки. Вечер наступил быстрее, чем он думал. Дождавшись положенного часа, вертухаи завели внизу музыку, ограждая себя от «шума», а карлик поднялся с нар и минуту стоял, приглядываясь к соседу. Голова его едва доставала до верхнего яруса, и он опять прибег к помощи своих страшных рук. Валентин позволил ухватить себя за колено и свободной ногой с силой ударил карлика в лицо. Он здорово ослабел за «курортные» деньки, но, по счастью, этого единственного удара уродцу хватило. Карлик был жив, но находился в глубоком нокауте.
Перетащив его на нары, Валентин связал чудовищные руки разорванной на полосы майкой. И только после этого позволил себе заснуть.
За свою выходку он ждал самого страшного, но, как ни странно, обошлось без последствий. Вертухаи так и не узнали о случившемся, и последующие две ночи прошли спокойно. Удивительное произошло на третий день. Совершенно неожиданно карлик предложил Валентину свои услуги. Что-то, по-видимому, переключилось в его мутном сознании. Во всяком случае, отношение к сокамернику он резко переменил. Впервые они поговорили по-человечески, и Валентин узнал, что карлик идет по расстрельной статье, но здесь, в зоне, его «взяли на поруки», решив использовать для особых поручений. Благодаря этой службе он и оставался еще жив. Шесть лет подлого рабства — так он определил свое заточение.
Самое ужасное заключалось в том, что он знал, как отсюда бежать. Знал, но сам уже ни на что не надеялся. Короткие кривые ножки, конечно, не спасли бы его от сторожевых псов. Валентину же он напрямую предложил спасение. Решетка маленького оконца крепилась металлическими скобами, и одну за другой карлик выдернул их из соснового бруса. Для него это оказалось не сложнее, чем вытянуть щипцами с десяток гвоздей.
— Уходи. — Он поглядел на Валентина водянистыми глазами. — Сегодня же уходи.
В течение нескольких минут он изложил сокамернику весь свой нехитрый план.
Слушая его, Валентин верил и не верил. Он был осведомлен, что нередко таким образом начальство освобождалось от прытких зэков. Прыжок на проволоку, выстрел в спину — и никаких проблем. Весь его опыт подсказывал, что это западня, и все же в конце концов карлик его убедил. Валентин сдался. Отсюда и впрямь можно было бежать, и оставалось только догадываться, какие таинственные коловращения произошли в голове мрачноватого человечка и чем же сопротивление жертвы сумело так расположить к себе.
Они даже не стали дожидаться вечера. Это был самый отчаянный и скоропалительный план в жизни Валентина. Надзиратель явился на первый же зов карлика. Последний безыскусно пытался сыграть роль больного. От волнения Валентин не разобрал, что именно кричит его компаньон. Надзирателя же он сразу узнал. Круглое решительное лицо, неприятный цепляющий взгляд, крепкая фигура спортсмена. Вопреки уставу, «дубак» вошел в камеру без сопровождающего. Устав на то и устав, чтобы его нарушать. Кроме того, карлик числился «своим», а Валентина после изнурительных дней «опускания» перестали брать в расчет.
Подобное небрежение сослужило скверную службу надзирателю. Стоило ему склониться над причитающим карликом, как Валентин прыгнул солдату на плечи. Ни один нормальный человек не выдержал бы подобной атаки. Более семидесяти килограммов с высоты да на хребтину… Сунувшись вперед, охранник ударился лбом о деревянную поперечину и все же, уцепившись пальцами за край нар, успел развернуться. Не доверяя ослабевшим рукам, Валентин ударил его коленом в грудь, и еще раз, заставив с хрипом повалиться на пол. Карлик, успевший сесть и оглядеться, молча кивнул на окно. По-прежнему играла музыка, никто не включал сирены и не спешил с криками к открытой камере. Впрочем, этой дорогой Валентин уходить не собирался. Они располагались на втором этаже, и внизу ему пришлось бы миновать караулку с отдыхающей охраной, проходную с дежурным.
Завладев пистолетом охранника, он проверил обойму. Это была самая важная часть плана. Без оружия покидать камеру не имело смысла.
— Следи за «попкой» на вышке, — шепнул карлик. — Обычно он кемарит, но если нет, считай, тебе хана.
Как говорится, утешил. На прощание.
— В лесу сразу начинай подбирать полиэтиленовые пакеты, тряпки. Без них замерзнешь в воде уже через час.
Благодарно кивнув, Валентин вынул из рамы решетку, осторожно прислонил к стене. Высунув голову, прошелся оценивающим взглядом по рядам колючки. Забор с проволокой находился на расстоянии трех-четырех шагов от здания. Он от души понадеялся на крепость преграды. Прыгнуть предстояло прямо на проволоку.
Покосившись в сторону вышки, он облегченно вздохнул. Солнце загнало «попку» в спасительную тень. Выключенный прожектор тусклым глазом наблюдал за жизнедеятельностью крохотного лагеря. Верятно, для вохры это действительно было курортом. Тишина, ягоды, грибы… Трое или четверо заключенных не в состоянии были испортить настроения. Охрана загорала на заднем дворике, резалась в карты, убегала в соседнюю деревеньку за самогонкой. Жизнь текла лениво и размеренно.
Выбравшись из окна, Валентин прыгнул. Пролетев по воздуху, вонзился каблуками в скрежетнувшую проволоку. Одна из прибитых под углом балок с хрустом переломилась, но, в свою очередь, проволока самортизировала. Батут из металлических колючек — амортизатор для сумасшедших Она смягчила падение, и через секунду Валентин уже летел к земле по ту сторону забора. Один из башмаков ему не удалось отцепить от колючек, Валентина грубо развернуло, и он рухнул на спину. Однако времени на оханье не оставалось. Вскочив, он побежал так быстро, как только мог. В висках болезненно запульсировало, тысячи иголочек вонзились в легкие и сердце. Место, куда он приземлился, было худшим из препятствий.
Десятиметровая простреливаемая зона меж двух заборов, по которой постоянно бегало с пяток овчарок. Он и сейчас боковым зрением заметил, что откуда-то сбоку встрепенувшимся комком к нему метнулся один из здешних волкодавов. А где один, там и все прочие. В резвости он, разумеется, им уступал. Для того и понадобился пистолет. Пугануть «попку», не подпустить к горлу собак. Даже если основная часть своры окажется на дальнем конце периметра, это даст лишь крошечную фору. А дальше придется отбиваться — ногами, руками, зубами…
До забора он все-таки добежал. С разбега подпрыгнул и уцепился за деревянные зубцы. Пальцы подвели его. Заработав несколько заноз, он сорвался.
Слишком высоко… Секунды, подаренные судьбой, иссякали. Прыгать второй раз не имело смысла. Повернувшись, он упал на колено и выдернул из-за пояса пистолет.
Огромный паленой расцветки пес стремительно приближался. А чуть дальше мелькали оскаленные пасти его мохнатых коллег. Валентин заставил себя сосредоточиться.
Мушка и мчащийся зверь — ничего больше!.. На открытом воздухе выстрел прозвучал негромко. Всего-навсего безобидная детская хлопушка. Но эта хлопушка имела способность жалить. Собака с визгом отпрыгнула и закрутилась на земле. Не переводя дыхания, Валентин выстрелил еще трижды. Двух овчарок он сумел зацепить, остальные отбежали в сторону. Вид поскуливающих собратьев если не напугал, то по крайней мере поколебал их решимость. Теперь они избрали иную тактику, приближаясь к беглецу с двух сторон, прижав уши, захлебываясь от злобного лая. Валентин бросил взор на вышку. Так и есть. Выстрелы и лай разбудили часового. Что-то крича, он суетливо сдергивал с плеча автомат.
Выстрелив в его сторону, Валентин принудил охранника юркнуть за деревянный бортик. Сирена еще не ревела — и на том спасибо. Псы скалили желтые клыки, подбадривали друг дружку бесноватым рыком.
С каждым мгновением они заводились все больше. Валентин чувствовал, что еще немного — и, преодолев страх, они набросятся на него. Ему хотелось сохранить патроны, но лезть на забор — значило подставить им спину.
Помощь пришла с неожиданной стороны. Его выручил охранник. Высунувшись из укрытия, он молотнул вниз рассыпчатой очередью. Жухлая трава взметнулась у Валентина под ногами и перед оскаленными мордами псов. Вероятно, они знали, что это такое, потому что с резвостью отскочили назад. А Валентин уже сдергивал с себя рубаху. Счет шел даже не на секунды — на мгновения. То ли с перепугу, то ли от неопытности охранник все никак не мог в него попасть. Пули веером прошлись над головой, продырявив забор, снова ударили возле собак. Валентин уже держал рубаху в руках. Толкнувшись ногами, взмахнул ею, и ткань тотчас зацепилась за треугольные зубцы. Впиваясь пальцами в материю, словно по канату рванулся вверх. На двойной ряд проволоки он даже не обратил внимания. Спасение было рядом. Он уже переваливался телом на ту сторону, когда в левую ногу вцепился один из псов. Валентин вскрикнул от боли. Болтнув ногой, стряхнул овчарку. Проволока огнем обожгла грудь и шею, но он уже летел к земле. Жуткий рубикон был перейден.
Не жалея патронов, часовой продолжал садить по забору. На лицо Валентина сыпалась труха и щепки. Поднявшись, он побежал. Петляя, достиг кромки леса и под прикрытием первых деревьев задержался, чтобы куском брючины перемотать кровоточащую ногу.
Когда-то давным-давно, еще совсем в другой жизни, он участвовал в столичных марафонах. Без особого успеха, но тем не менее пробегал дистанцию до конца. Сейчас ему надлежало повторить давнее достижение. С располосованной грудью, с раненой ногой и саднящим сердцем. О силах, о спортивной форме говорить не приходилось, и все-таки было кое-что важное, существенно отличавшее его от того прежнего безмятежного студента. Он успел превратиться в зэка и бежал не ради участия или рекорда — он бежал ради спасения жизни.
Весна и лето — сезон охоты на беглецов. Уйти от десятка вооруженных людей с собаками — дело фантастической сложности. Его спасла река, о которой заботливо упомянул карлик. Мрачноватый сокамерник предусмотрел все и даже пальцем на пыльном подоконнике вычертил ему что-то вроде карты. Не забывал Валентин и совет о тряпках с кульками. Лес двадцать первого века мало напоминает древние девственные чащи. Мусора в нем предостаточно, и, одолев шесть-семь километров, отделяющие его от реки, Валентин успел обзавестись драной, с пятнами от костра шинелишкой и заляпанным маслом тряпьем. Все это он беспорядочно обматывал вокруг торса и головы. Далее в ход шли полиэтиленовые пакеты и проволока. И снова слой тряпок, слой пакетов. Последние километры вымотали его вконец. Кровь из ран продолжала сочиться, от форы, подаренной внезапностью, не осталось и следа. На берег реки он выбрался совершенно измученным. Чуть ли не на четвереньках вошел в воду, последним движением натянул на голову желтый и замусоренный кулек. Напиться в разгоряченном состоянии — вещь немыслимая, и, не тратя времени на утоление жажды, он проплыл метров двести вниз по течению, после чего заставил себя выбраться на другой берег и, углубившись в лес, описать замысловатую восьмерку, чему опять же научил его карлик. Это было, пожалуй, самым страшным. Внутри него все вздрагивало, когда он возвращался к реке. Потому что с каждым шагом Валентин приближался к людским крикам, к лаю собак, к опасности. Впереди явственно раздавались голоса. Кто-то зло отдавал команды, щедро рассыпая брань, и Валентин с трудом подавлял в себе желание бежать и бежать без оглядки.
Задыхаясь, он вошел в воду по пояс, поправив на голове кулек, лег на спину.
Течение подхватило его, плавно понесло вниз.
Если бы не эта река, все было бы кончено через десять — пятнадцать минут.
Каких-нибудь два-три километра — и сердце бы его попросту лопнуло. Валентин закрыл глаза. Дыхание постепенно успокаивалось. Расслабленно вытянувшись, он полностью доверился реке. Она уносила его дальше и дальше от этого проклятого места. Теперь время работало на него. Еще немного — и начнет смеркаться. В воду собаки не пойдут, и за ночь он успеет спуститься на несколько десятков километров. А там уже все… Валентин даже страшился подумать о том, что будет с ним ТАМ. Слишком сладостно и слишком далеко. ТАМ — означало свободу, и он отгонял эту мысль как опаснейшую из крамол. Он просто плыл и благодарил судьбу.
За жизнь, за воздух, за эту уносящую от смерти воду…
* * *
Валентин спал и не спал. Кто-то невидимый, притаившийся среди бархатистых облаков, заснял побег на кинопленку. Зал, в котором он находился, был пуст.
Ленту показывали ему одному. События раскручивались в обратном порядке, и снова проносилась поляна, на которой он обнаружил медвежьи следы с останками какого-то животного, узенькая речушка, стволы полузатопленных коряг. Хромающий человек возвращался к зловещему, опутанному проволокой забору, перемещался в душную камеру. И внезапно во весь экран возникло ухмыляющее лицо карлика.
Раздался треск — белое экранное полотно разошлось в стороны. Вытянув перед собой мускулистые руки, карлик шагнул в кинозал. Он был огромен и жуток. Над скорчившимся Валентином ему пришлось согнуться в три погибели.
— Хочешь бежать? — Глаза, пустые, лишенные зрачков, глядели не мигая. — А разве ты не ударил меня? Вспомни-ка! Ногой по лицу…
Правая рука карлика ухватила Валентина за волосы. Левую он неторопливо поднес к губам жертвы. Валентин разглядел, что в огромной пригоршне парит горячий картофель. Горка неровных кругляшей, присыпанная стеклянистой солью…
В ужасе Валентин ударил по руке, и картофель раскатился по полу с грохотом бильярдных шаров. Опустившись на колени, обиженно бормоча, карлик принялся подбирать картошку. Отступив на шаг, Валентин с криком ринулся из зала, телом пробив оштукатуренную стену, оказавшись на залитой светом улице, среди людей, среди мирной гражданской толчеи.
Глава 13
Жизнь наделяет людей энергией, и энергией немалой. Человек просто вынужден каким-то образом расходовать ее. Иначе он взорвется, перекипит и сойдет с ума.
А уж как он ее расходует, это дело его совести. Кто-то строит дома и дороги, кто-то любит женщин, кто-то издевается над людьми.
С первого дня ареста его поместили на особый режим. Кому-то из следователей он здорово не понравился. Любопытствующие соседи по нарам, скудная баланда, методика ночных допросов — за всем этим угадывалась чья-то безжалостная рука. Впрочем, о какой жалости может идти речь, когда человек оказывается за решеткой? Адовы круги здесь были отнюдь не мифом, и, как за многими другими подопечными, за Валентином наблюдали с интересом маститых естествоиспытателей, загадывая и делая ставки, лениво поминая в разговорах. Он являлся для них очередным ребусом, столь же интересным, сколь и упрямым, решить который следовало во что бы то ни стало. Взнузданной лошадкой он перемахивал через препятствия, молча подчиняясь чужой воле, потому что за волей этой крылись многотомные своды законов, сотни тюрем и лагерей, армии в мундирах и фуражках, молчаливое согласие всего мира на застенное насилие. Науке выживания он учился с нуля, а найдя в себе силы терпеть, даже завел друзей и приятелей.
Следственный изолятор, тюрьма, зона — все это походило на своеобразные ступени.
Он заканчивал один класс, чтобы тут же перейти в другой, иногда более сложный.
Лесоповал перестал быть каторгой, к карцерам он притерпелся, пестрый люд, пообтесав «сырого мужичка», научил тюремной дипломатии. Но он был еще в состоянии роптать и роптал при всяком удобном случае, и вот тогда-то его перевели из зоны на «курорт», засадив в компании с карликом в «газовую морилку». На «курорт» отправляли особо строптивых, тех, на кого указывал далекий и властный перст. Дефицит воды, хрусткий от соли картофель и спертый воздух действовали безотказно. Месяц, проведенный на «курорте», превращал арестантов в хронических гипертоников с одышкой и пошаливающим сердцем. В ранге доходяг их кротко возвращали в зону на общие работы, а чуть позже родственникам чистосердечно сообщалось об инфарктах и инсультах — болезнях вполне естественных, от которых имеет право скончаться каждый, будь он на воле или вне таковой.
Весь день Валентин готовился к ночи. Он наотрез отказался от картофеля и пил одну воду. Напрягая мышцы рук и ног, прислушивался к болезненным толчкам в затылке. Голова теперь болела беспрерывно. Ныла поясница, и начинали отекать руки. Вечер наступил быстрее, чем он думал. Дождавшись положенного часа, вертухаи завели внизу музыку, ограждая себя от «шума», а карлик поднялся с нар и минуту стоял, приглядываясь к соседу. Голова его едва доставала до верхнего яруса, и он опять прибег к помощи своих страшных рук. Валентин позволил ухватить себя за колено и свободной ногой с силой ударил карлика в лицо. Он здорово ослабел за «курортные» деньки, но, по счастью, этого единственного удара уродцу хватило. Карлик был жив, но находился в глубоком нокауте.
Перетащив его на нары, Валентин связал чудовищные руки разорванной на полосы майкой. И только после этого позволил себе заснуть.
За свою выходку он ждал самого страшного, но, как ни странно, обошлось без последствий. Вертухаи так и не узнали о случившемся, и последующие две ночи прошли спокойно. Удивительное произошло на третий день. Совершенно неожиданно карлик предложил Валентину свои услуги. Что-то, по-видимому, переключилось в его мутном сознании. Во всяком случае, отношение к сокамернику он резко переменил. Впервые они поговорили по-человечески, и Валентин узнал, что карлик идет по расстрельной статье, но здесь, в зоне, его «взяли на поруки», решив использовать для особых поручений. Благодаря этой службе он и оставался еще жив. Шесть лет подлого рабства — так он определил свое заточение.
Самое ужасное заключалось в том, что он знал, как отсюда бежать. Знал, но сам уже ни на что не надеялся. Короткие кривые ножки, конечно, не спасли бы его от сторожевых псов. Валентину же он напрямую предложил спасение. Решетка маленького оконца крепилась металлическими скобами, и одну за другой карлик выдернул их из соснового бруса. Для него это оказалось не сложнее, чем вытянуть щипцами с десяток гвоздей.
— Уходи. — Он поглядел на Валентина водянистыми глазами. — Сегодня же уходи.
В течение нескольких минут он изложил сокамернику весь свой нехитрый план.
Слушая его, Валентин верил и не верил. Он был осведомлен, что нередко таким образом начальство освобождалось от прытких зэков. Прыжок на проволоку, выстрел в спину — и никаких проблем. Весь его опыт подсказывал, что это западня, и все же в конце концов карлик его убедил. Валентин сдался. Отсюда и впрямь можно было бежать, и оставалось только догадываться, какие таинственные коловращения произошли в голове мрачноватого человечка и чем же сопротивление жертвы сумело так расположить к себе.
Они даже не стали дожидаться вечера. Это был самый отчаянный и скоропалительный план в жизни Валентина. Надзиратель явился на первый же зов карлика. Последний безыскусно пытался сыграть роль больного. От волнения Валентин не разобрал, что именно кричит его компаньон. Надзирателя же он сразу узнал. Круглое решительное лицо, неприятный цепляющий взгляд, крепкая фигура спортсмена. Вопреки уставу, «дубак» вошел в камеру без сопровождающего. Устав на то и устав, чтобы его нарушать. Кроме того, карлик числился «своим», а Валентина после изнурительных дней «опускания» перестали брать в расчет.
Подобное небрежение сослужило скверную службу надзирателю. Стоило ему склониться над причитающим карликом, как Валентин прыгнул солдату на плечи. Ни один нормальный человек не выдержал бы подобной атаки. Более семидесяти килограммов с высоты да на хребтину… Сунувшись вперед, охранник ударился лбом о деревянную поперечину и все же, уцепившись пальцами за край нар, успел развернуться. Не доверяя ослабевшим рукам, Валентин ударил его коленом в грудь, и еще раз, заставив с хрипом повалиться на пол. Карлик, успевший сесть и оглядеться, молча кивнул на окно. По-прежнему играла музыка, никто не включал сирены и не спешил с криками к открытой камере. Впрочем, этой дорогой Валентин уходить не собирался. Они располагались на втором этаже, и внизу ему пришлось бы миновать караулку с отдыхающей охраной, проходную с дежурным.
Завладев пистолетом охранника, он проверил обойму. Это была самая важная часть плана. Без оружия покидать камеру не имело смысла.
— Следи за «попкой» на вышке, — шепнул карлик. — Обычно он кемарит, но если нет, считай, тебе хана.
Как говорится, утешил. На прощание.
— В лесу сразу начинай подбирать полиэтиленовые пакеты, тряпки. Без них замерзнешь в воде уже через час.
Благодарно кивнув, Валентин вынул из рамы решетку, осторожно прислонил к стене. Высунув голову, прошелся оценивающим взглядом по рядам колючки. Забор с проволокой находился на расстоянии трех-четырех шагов от здания. Он от души понадеялся на крепость преграды. Прыгнуть предстояло прямо на проволоку.
Покосившись в сторону вышки, он облегченно вздохнул. Солнце загнало «попку» в спасительную тень. Выключенный прожектор тусклым глазом наблюдал за жизнедеятельностью крохотного лагеря. Верятно, для вохры это действительно было курортом. Тишина, ягоды, грибы… Трое или четверо заключенных не в состоянии были испортить настроения. Охрана загорала на заднем дворике, резалась в карты, убегала в соседнюю деревеньку за самогонкой. Жизнь текла лениво и размеренно.
Выбравшись из окна, Валентин прыгнул. Пролетев по воздуху, вонзился каблуками в скрежетнувшую проволоку. Одна из прибитых под углом балок с хрустом переломилась, но, в свою очередь, проволока самортизировала. Батут из металлических колючек — амортизатор для сумасшедших Она смягчила падение, и через секунду Валентин уже летел к земле по ту сторону забора. Один из башмаков ему не удалось отцепить от колючек, Валентина грубо развернуло, и он рухнул на спину. Однако времени на оханье не оставалось. Вскочив, он побежал так быстро, как только мог. В висках болезненно запульсировало, тысячи иголочек вонзились в легкие и сердце. Место, куда он приземлился, было худшим из препятствий.
Десятиметровая простреливаемая зона меж двух заборов, по которой постоянно бегало с пяток овчарок. Он и сейчас боковым зрением заметил, что откуда-то сбоку встрепенувшимся комком к нему метнулся один из здешних волкодавов. А где один, там и все прочие. В резвости он, разумеется, им уступал. Для того и понадобился пистолет. Пугануть «попку», не подпустить к горлу собак. Даже если основная часть своры окажется на дальнем конце периметра, это даст лишь крошечную фору. А дальше придется отбиваться — ногами, руками, зубами…
До забора он все-таки добежал. С разбега подпрыгнул и уцепился за деревянные зубцы. Пальцы подвели его. Заработав несколько заноз, он сорвался.
Слишком высоко… Секунды, подаренные судьбой, иссякали. Прыгать второй раз не имело смысла. Повернувшись, он упал на колено и выдернул из-за пояса пистолет.
Огромный паленой расцветки пес стремительно приближался. А чуть дальше мелькали оскаленные пасти его мохнатых коллег. Валентин заставил себя сосредоточиться.
Мушка и мчащийся зверь — ничего больше!.. На открытом воздухе выстрел прозвучал негромко. Всего-навсего безобидная детская хлопушка. Но эта хлопушка имела способность жалить. Собака с визгом отпрыгнула и закрутилась на земле. Не переводя дыхания, Валентин выстрелил еще трижды. Двух овчарок он сумел зацепить, остальные отбежали в сторону. Вид поскуливающих собратьев если не напугал, то по крайней мере поколебал их решимость. Теперь они избрали иную тактику, приближаясь к беглецу с двух сторон, прижав уши, захлебываясь от злобного лая. Валентин бросил взор на вышку. Так и есть. Выстрелы и лай разбудили часового. Что-то крича, он суетливо сдергивал с плеча автомат.
Выстрелив в его сторону, Валентин принудил охранника юркнуть за деревянный бортик. Сирена еще не ревела — и на том спасибо. Псы скалили желтые клыки, подбадривали друг дружку бесноватым рыком.
С каждым мгновением они заводились все больше. Валентин чувствовал, что еще немного — и, преодолев страх, они набросятся на него. Ему хотелось сохранить патроны, но лезть на забор — значило подставить им спину.
Помощь пришла с неожиданной стороны. Его выручил охранник. Высунувшись из укрытия, он молотнул вниз рассыпчатой очередью. Жухлая трава взметнулась у Валентина под ногами и перед оскаленными мордами псов. Вероятно, они знали, что это такое, потому что с резвостью отскочили назад. А Валентин уже сдергивал с себя рубаху. Счет шел даже не на секунды — на мгновения. То ли с перепугу, то ли от неопытности охранник все никак не мог в него попасть. Пули веером прошлись над головой, продырявив забор, снова ударили возле собак. Валентин уже держал рубаху в руках. Толкнувшись ногами, взмахнул ею, и ткань тотчас зацепилась за треугольные зубцы. Впиваясь пальцами в материю, словно по канату рванулся вверх. На двойной ряд проволоки он даже не обратил внимания. Спасение было рядом. Он уже переваливался телом на ту сторону, когда в левую ногу вцепился один из псов. Валентин вскрикнул от боли. Болтнув ногой, стряхнул овчарку. Проволока огнем обожгла грудь и шею, но он уже летел к земле. Жуткий рубикон был перейден.
Не жалея патронов, часовой продолжал садить по забору. На лицо Валентина сыпалась труха и щепки. Поднявшись, он побежал. Петляя, достиг кромки леса и под прикрытием первых деревьев задержался, чтобы куском брючины перемотать кровоточащую ногу.
Когда-то давным-давно, еще совсем в другой жизни, он участвовал в столичных марафонах. Без особого успеха, но тем не менее пробегал дистанцию до конца. Сейчас ему надлежало повторить давнее достижение. С располосованной грудью, с раненой ногой и саднящим сердцем. О силах, о спортивной форме говорить не приходилось, и все-таки было кое-что важное, существенно отличавшее его от того прежнего безмятежного студента. Он успел превратиться в зэка и бежал не ради участия или рекорда — он бежал ради спасения жизни.
Весна и лето — сезон охоты на беглецов. Уйти от десятка вооруженных людей с собаками — дело фантастической сложности. Его спасла река, о которой заботливо упомянул карлик. Мрачноватый сокамерник предусмотрел все и даже пальцем на пыльном подоконнике вычертил ему что-то вроде карты. Не забывал Валентин и совет о тряпках с кульками. Лес двадцать первого века мало напоминает древние девственные чащи. Мусора в нем предостаточно, и, одолев шесть-семь километров, отделяющие его от реки, Валентин успел обзавестись драной, с пятнами от костра шинелишкой и заляпанным маслом тряпьем. Все это он беспорядочно обматывал вокруг торса и головы. Далее в ход шли полиэтиленовые пакеты и проволока. И снова слой тряпок, слой пакетов. Последние километры вымотали его вконец. Кровь из ран продолжала сочиться, от форы, подаренной внезапностью, не осталось и следа. На берег реки он выбрался совершенно измученным. Чуть ли не на четвереньках вошел в воду, последним движением натянул на голову желтый и замусоренный кулек. Напиться в разгоряченном состоянии — вещь немыслимая, и, не тратя времени на утоление жажды, он проплыл метров двести вниз по течению, после чего заставил себя выбраться на другой берег и, углубившись в лес, описать замысловатую восьмерку, чему опять же научил его карлик. Это было, пожалуй, самым страшным. Внутри него все вздрагивало, когда он возвращался к реке. Потому что с каждым шагом Валентин приближался к людским крикам, к лаю собак, к опасности. Впереди явственно раздавались голоса. Кто-то зло отдавал команды, щедро рассыпая брань, и Валентин с трудом подавлял в себе желание бежать и бежать без оглядки.
Задыхаясь, он вошел в воду по пояс, поправив на голове кулек, лег на спину.
Течение подхватило его, плавно понесло вниз.
Если бы не эта река, все было бы кончено через десять — пятнадцать минут.
Каких-нибудь два-три километра — и сердце бы его попросту лопнуло. Валентин закрыл глаза. Дыхание постепенно успокаивалось. Расслабленно вытянувшись, он полностью доверился реке. Она уносила его дальше и дальше от этого проклятого места. Теперь время работало на него. Еще немного — и начнет смеркаться. В воду собаки не пойдут, и за ночь он успеет спуститься на несколько десятков километров. А там уже все… Валентин даже страшился подумать о том, что будет с ним ТАМ. Слишком сладостно и слишком далеко. ТАМ — означало свободу, и он отгонял эту мысль как опаснейшую из крамол. Он просто плыл и благодарил судьбу.
За жизнь, за воздух, за эту уносящую от смерти воду…
* * *
Валентин спал и не спал. Кто-то невидимый, притаившийся среди бархатистых облаков, заснял побег на кинопленку. Зал, в котором он находился, был пуст.
Ленту показывали ему одному. События раскручивались в обратном порядке, и снова проносилась поляна, на которой он обнаружил медвежьи следы с останками какого-то животного, узенькая речушка, стволы полузатопленных коряг. Хромающий человек возвращался к зловещему, опутанному проволокой забору, перемещался в душную камеру. И внезапно во весь экран возникло ухмыляющее лицо карлика.
Раздался треск — белое экранное полотно разошлось в стороны. Вытянув перед собой мускулистые руки, карлик шагнул в кинозал. Он был огромен и жуток. Над скорчившимся Валентином ему пришлось согнуться в три погибели.
— Хочешь бежать? — Глаза, пустые, лишенные зрачков, глядели не мигая. — А разве ты не ударил меня? Вспомни-ка! Ногой по лицу…
Правая рука карлика ухватила Валентина за волосы. Левую он неторопливо поднес к губам жертвы. Валентин разглядел, что в огромной пригоршне парит горячий картофель. Горка неровных кругляшей, присыпанная стеклянистой солью…
В ужасе Валентин ударил по руке, и картофель раскатился по полу с грохотом бильярдных шаров. Опустившись на колени, обиженно бормоча, карлик принялся подбирать картошку. Отступив на шаг, Валентин с криком ринулся из зала, телом пробив оштукатуренную стену, оказавшись на залитой светом улице, среди людей, среди мирной гражданской толчеи.
Глава 13
Что же было с ним дальше?..
Валентин высвободил руку из-под одеяла, коснулся лица. По вискам струился пот. Жилка на виске под указательным пальцем ошалело пульсировала. Сознанием он находился еще там — в сумерках прошлого. И совершенно напрасно! Вот уж что следовало забыть! Крепко-накрепко! Потому что дальше безжалостная кинолента высвечивала родные лица, город детства и юношества, разговоры, которые повергли его в шок. Друзья и родственники дружно убеждали сдаться. Они не собирались выдавать его, но и не хотели ничего слышать, дружно и не сговариваясь закрывая перед ним двери, ссылаясь на дела и детей. От Валентина не то что бы отказывались, но и принять соглашались лишь на определенных условиях. Власть, с. которой он столько боролся в заключении, в конечном счете оказалась сильнее.
Она была в состоянии влиять на сердца самых близких людей. И вот тогда ему стало по-настоящему плохо. Он вдруг осознал, что зона и «газовая морилка» — еще не крайняя ступень ада. Существовало кое-что похуже. Именно это «кое-что» превращало жизнь в полнейшую бессмыслицу, порождая беспредельное отчаяние, подталкивая к суициду, ибо последнее становилось естественным выходом из тупика. Лишь по счастью он вспомнил о переехавшем в другой город Юрии. Они созвонились, а вскоре состоялась и встреча. Первая же беседа оказалась решающей для обоих. Ночь откровений, проведенная в утлой кухоньке за бутылью «белой» и банкой шпрот, породила надежды, а с ними породила и идею БЕГСТВА. Бегства далеко и насовсем… Постепенно возник план, на реализацию которого потребовались деньги. Главным добытчиком стал Валентин, — трансформация в жадного и ненасытного клеща состоялась. Найти чудовище, к которому следовало присосаться, оказалось несложно. Формула наживы была выведена наипростейшая: мафия обирает государство, они потихоньку станут обирать мафию…
Стараясь не разбудить спящую девушку, Валентин осторожно сел. Покрутив головой, поднялся с дивана и сделал неуверенный шаг. Левую ногу — ту самую, которую покалечили некогда клыки сторожевого пса, свело от боли. Вот они, последствия снов! Помассировав мышцы, он бесшумно оделся и выскользнул из квартиры.
Город еще не проснулся. Прохлада царила на улицах, и движение доставляло Валентину невыразимое удовольствие. Наращивая темп, он побежал по темному тротуару. От снов, от мыслей, от прошлого. Ему хотелось вымотать себя до обморочной усталости. Прямо с утра. Дымя выхлопами, мимо проносились редкие машины, и он задерживал дыхание, пытаясь терпеть до последней возможности.
Только так можно было добиться желаемого! Вытеснить муками и усталостью воспоминания.
Кавалькада велосипедистов ехала в направлении городского пруда, и он не раздумывая повернул за ними. Солнце только-только показалось над крышами.
Длинные тени смешили своей худобой и призрачной незавершенностью. Остановившись возле пруда, он скинул с себя одежду. Радужная пленка, плавающая там и тут, не пугала. Он по-прежнему испытывал перед водной стихией благоговейный трепет.
Никто и никогда не откроет всей правды морей и океанов. Ни физики, ни величайшие из поэтов и художников. Когда-то давно его спасла мелкая, захлебывающаяся на перекатах речушка… Вода была его талисманом, в ней заключалось спасение. Набрав полную грудь воздуха, Валентин нырнул…
Домой он вернулся успокоенный. Наскоро ополоснулся под душем и, вытираясь полотенцем, прошел на кухню. Дед уже вернулся из магазина и, распаковывая авоськи, вполголоса материл чиновников и народных депутатов, которых, елки зеленые, не мешало бы на месячишко заставить пожить на пенсию простых людей.
Делал он это, как всегда, беззлобно, даже немного нараспев. На вошедшего Валентина взглянул осуждающе:
— Все гулеванишь? За комнату плотишь, а не ночуешь. Не жаль рублишек-то?
Или деньги легкие?
— Не легкие, дед, — дурные.
— То-то и оно, что дурные, а то бы считал копеечку!
— Беднее нищего, дед, умирающий с голоду.
— Дурак ты, Валя. Ну, да ничего, поживешь с мое — образумишься. А может, и раньше поймешь. Подцепит какая-нибудь грудастая и подарит парочку писунов. Враз поумнеешь.
— Разве ж я спорю? — Валентин улыбнулся.
— А кто тебя просит соглашаться? Спорь, возражение имей! На то тебе голова и дана!.. — Что-то неожиданно вспомнив, дед оборвал самого себя:
— А я вот тебе не рассказывал, что углядел давеча на нашем столе? Не здесь, а во дворе — где с доминошниками обычно собираемся?
— Ну?
— Вот тебе и ну! Идем мы туда, а на столе сидит ястреб-птичник и мышь кромсает. И ведь, главное, мыто совсем рядышком! Так хоть бы что подлецу! Знай долбит и долбит клювом. А давеча еще филина видели…
— Тоже на столе?
— Почему на столе? На дереве… Седой, старый такой, сидит и глазом не моргнет. А под деревом целая толпа ребятишек. Точно в зоопарке. Вот и выходит, Валек, форменная карусель. В лесу ни единой пичуги, а в городе — вон какие чудеса творятся. Потек хищник в города. Ой потек! Что дальше-то будет?
— Что-нибудь да будет.
— Что-нибудь! — передразнил дед. — Квелые вы какие-то, честное слово! Даже дурить толком разучились. Ни тебе размаха, ни тебе удали. Все исподтишка да невесело. Посмотришь на иную компаху — прямо зевать тянет. Стоят, плюются, в затылках чешут.
Дед вытряхнул авоську над раковиной и поморщился: — Разве ж это репа?
— А что?
— Во-первых, мелкая, во-вторых, твердая… И думал ведь, когда брал, что обманут, а все одно взял, старый дуралей. Хотел запаковать в эмалированное ведерко и в холодок на хранение… Эх, Валек! Посмотрел бы ты репу, какая раньше была. Вот репа так репа! А вкус — послаще нынешнего сахара.
— Слышал я про такую репку. Позвал дед бабку, а бабка Жучку — и так далее.
— Это тебе сейчас сказкой кажется. А раньше и впрямь иную бомбищу из земли было не выдернуть. Вдвоем тягали — один лопатой подкапывает, второй за хвост ее… — Хвост — это как?
— А так. — Дед крякнул. — Видал у кобылы хвост? Вот и у репы такой же.
Только ботвой называется.
— Что-то много ты критиканствуешь сегодня. — Валентин подошел ближе, заглянул в раковину. — Да ну!.. Репа как репа. Желтенькая.
— Желтенькая! — Дед фыркнул. — Ты попробуй раскуси ее — зубы обломаешь.
— Капризный ты, дед. С норовом. Государство пахало, сеяло, выращивало, а тебе все неладно. Не хочешь есть сырую, свари суп. — Суп из репы?
— А что такого? По крайней мере, мягче будет.
— Мягче… Иди уж, советчик, отсыпайся!
— Уже иду. — Намотав полотенце на голову, Валентин покинул кухню. Вдогонку дед крикнул:
— И чтоб ночевать мне где положено! Завел подружку — веди в дом. А то ить мне что? Обратно твои деньги отдавать?..
Заперевшись у себя в комнате, Валентин прошел в угол и аккуратно, стараясь не греметь и не скрежетать, передвинул громоздкий торшер. Паркет в этом месте разбирался, открывая взору потайную нишу. Именно здесь хранился невостребованный компромат на Малютина и Сулика. Забрав упакованную в полиэтилен стопку Документов, он вновь уложил паркетины. Занял привычное место и торшер.
Прежде чем выйти из комнаты, Валентин придирчиво осмотрел себя в зеркале.
Расчесав спутанные волосы, мизинцем провел по губам. Не кожа, а рашпиль! Разве ж так можно?.. Порывшись на полках, нашел тюбик с кремом, рассеянно прочитал надпись: «Для рук». Пожав плечами, помазал губы. Вот так, господин министр!
Совесть тоже надо иметь! И кстати, мог бы заняться этим еще вчера…
Прищурившись, он выдал самому себе оценку. Тройка с плюсом, не больше.
Возможно, после ликвидации щетины получится четверка, но этим он займется позже.
Дед по-прежнему бормотал что-то на кухне. Телефон был свободен, и Валентин набрал привычную комбинацию цифр.
Взял трубку сам Алоис.
— Босс?.. Если все остается в силе, я выезжаю прямо сейчас.
— Хорошо, жду.
В трубке зазвучали гудки. Валентин позволил себе усмехнуться. Нелепый разговор. Во всяком случае, для Алоиса. Для Валентина он был крайне важен. Юрий сказал, что отсчет времени уже пошел. Стало быть, непредвиденное могло произойти в любую минуту. Сейчас он по крайней мере знал, что с Алоисом все в порядке и к нему МОЖНО выезжать.
Уже в подъезде он с удовольствием пожевал губами, мельком подумал, что к вечеру они станут мягкими и нежными. Как у теленка. Хотя при чем здесь теленок?
Валентин высвободил руку из-под одеяла, коснулся лица. По вискам струился пот. Жилка на виске под указательным пальцем ошалело пульсировала. Сознанием он находился еще там — в сумерках прошлого. И совершенно напрасно! Вот уж что следовало забыть! Крепко-накрепко! Потому что дальше безжалостная кинолента высвечивала родные лица, город детства и юношества, разговоры, которые повергли его в шок. Друзья и родственники дружно убеждали сдаться. Они не собирались выдавать его, но и не хотели ничего слышать, дружно и не сговариваясь закрывая перед ним двери, ссылаясь на дела и детей. От Валентина не то что бы отказывались, но и принять соглашались лишь на определенных условиях. Власть, с. которой он столько боролся в заключении, в конечном счете оказалась сильнее.
Она была в состоянии влиять на сердца самых близких людей. И вот тогда ему стало по-настоящему плохо. Он вдруг осознал, что зона и «газовая морилка» — еще не крайняя ступень ада. Существовало кое-что похуже. Именно это «кое-что» превращало жизнь в полнейшую бессмыслицу, порождая беспредельное отчаяние, подталкивая к суициду, ибо последнее становилось естественным выходом из тупика. Лишь по счастью он вспомнил о переехавшем в другой город Юрии. Они созвонились, а вскоре состоялась и встреча. Первая же беседа оказалась решающей для обоих. Ночь откровений, проведенная в утлой кухоньке за бутылью «белой» и банкой шпрот, породила надежды, а с ними породила и идею БЕГСТВА. Бегства далеко и насовсем… Постепенно возник план, на реализацию которого потребовались деньги. Главным добытчиком стал Валентин, — трансформация в жадного и ненасытного клеща состоялась. Найти чудовище, к которому следовало присосаться, оказалось несложно. Формула наживы была выведена наипростейшая: мафия обирает государство, они потихоньку станут обирать мафию…
Стараясь не разбудить спящую девушку, Валентин осторожно сел. Покрутив головой, поднялся с дивана и сделал неуверенный шаг. Левую ногу — ту самую, которую покалечили некогда клыки сторожевого пса, свело от боли. Вот они, последствия снов! Помассировав мышцы, он бесшумно оделся и выскользнул из квартиры.
Город еще не проснулся. Прохлада царила на улицах, и движение доставляло Валентину невыразимое удовольствие. Наращивая темп, он побежал по темному тротуару. От снов, от мыслей, от прошлого. Ему хотелось вымотать себя до обморочной усталости. Прямо с утра. Дымя выхлопами, мимо проносились редкие машины, и он задерживал дыхание, пытаясь терпеть до последней возможности.
Только так можно было добиться желаемого! Вытеснить муками и усталостью воспоминания.
Кавалькада велосипедистов ехала в направлении городского пруда, и он не раздумывая повернул за ними. Солнце только-только показалось над крышами.
Длинные тени смешили своей худобой и призрачной незавершенностью. Остановившись возле пруда, он скинул с себя одежду. Радужная пленка, плавающая там и тут, не пугала. Он по-прежнему испытывал перед водной стихией благоговейный трепет.
Никто и никогда не откроет всей правды морей и океанов. Ни физики, ни величайшие из поэтов и художников. Когда-то давно его спасла мелкая, захлебывающаяся на перекатах речушка… Вода была его талисманом, в ней заключалось спасение. Набрав полную грудь воздуха, Валентин нырнул…
Домой он вернулся успокоенный. Наскоро ополоснулся под душем и, вытираясь полотенцем, прошел на кухню. Дед уже вернулся из магазина и, распаковывая авоськи, вполголоса материл чиновников и народных депутатов, которых, елки зеленые, не мешало бы на месячишко заставить пожить на пенсию простых людей.
Делал он это, как всегда, беззлобно, даже немного нараспев. На вошедшего Валентина взглянул осуждающе:
— Все гулеванишь? За комнату плотишь, а не ночуешь. Не жаль рублишек-то?
Или деньги легкие?
— Не легкие, дед, — дурные.
— То-то и оно, что дурные, а то бы считал копеечку!
— Беднее нищего, дед, умирающий с голоду.
— Дурак ты, Валя. Ну, да ничего, поживешь с мое — образумишься. А может, и раньше поймешь. Подцепит какая-нибудь грудастая и подарит парочку писунов. Враз поумнеешь.
— Разве ж я спорю? — Валентин улыбнулся.
— А кто тебя просит соглашаться? Спорь, возражение имей! На то тебе голова и дана!.. — Что-то неожиданно вспомнив, дед оборвал самого себя:
— А я вот тебе не рассказывал, что углядел давеча на нашем столе? Не здесь, а во дворе — где с доминошниками обычно собираемся?
— Ну?
— Вот тебе и ну! Идем мы туда, а на столе сидит ястреб-птичник и мышь кромсает. И ведь, главное, мыто совсем рядышком! Так хоть бы что подлецу! Знай долбит и долбит клювом. А давеча еще филина видели…
— Тоже на столе?
— Почему на столе? На дереве… Седой, старый такой, сидит и глазом не моргнет. А под деревом целая толпа ребятишек. Точно в зоопарке. Вот и выходит, Валек, форменная карусель. В лесу ни единой пичуги, а в городе — вон какие чудеса творятся. Потек хищник в города. Ой потек! Что дальше-то будет?
— Что-нибудь да будет.
— Что-нибудь! — передразнил дед. — Квелые вы какие-то, честное слово! Даже дурить толком разучились. Ни тебе размаха, ни тебе удали. Все исподтишка да невесело. Посмотришь на иную компаху — прямо зевать тянет. Стоят, плюются, в затылках чешут.
Дед вытряхнул авоську над раковиной и поморщился: — Разве ж это репа?
— А что?
— Во-первых, мелкая, во-вторых, твердая… И думал ведь, когда брал, что обманут, а все одно взял, старый дуралей. Хотел запаковать в эмалированное ведерко и в холодок на хранение… Эх, Валек! Посмотрел бы ты репу, какая раньше была. Вот репа так репа! А вкус — послаще нынешнего сахара.
— Слышал я про такую репку. Позвал дед бабку, а бабка Жучку — и так далее.
— Это тебе сейчас сказкой кажется. А раньше и впрямь иную бомбищу из земли было не выдернуть. Вдвоем тягали — один лопатой подкапывает, второй за хвост ее… — Хвост — это как?
— А так. — Дед крякнул. — Видал у кобылы хвост? Вот и у репы такой же.
Только ботвой называется.
— Что-то много ты критиканствуешь сегодня. — Валентин подошел ближе, заглянул в раковину. — Да ну!.. Репа как репа. Желтенькая.
— Желтенькая! — Дед фыркнул. — Ты попробуй раскуси ее — зубы обломаешь.
— Капризный ты, дед. С норовом. Государство пахало, сеяло, выращивало, а тебе все неладно. Не хочешь есть сырую, свари суп. — Суп из репы?
— А что такого? По крайней мере, мягче будет.
— Мягче… Иди уж, советчик, отсыпайся!
— Уже иду. — Намотав полотенце на голову, Валентин покинул кухню. Вдогонку дед крикнул:
— И чтоб ночевать мне где положено! Завел подружку — веди в дом. А то ить мне что? Обратно твои деньги отдавать?..
Заперевшись у себя в комнате, Валентин прошел в угол и аккуратно, стараясь не греметь и не скрежетать, передвинул громоздкий торшер. Паркет в этом месте разбирался, открывая взору потайную нишу. Именно здесь хранился невостребованный компромат на Малютина и Сулика. Забрав упакованную в полиэтилен стопку Документов, он вновь уложил паркетины. Занял привычное место и торшер.
Прежде чем выйти из комнаты, Валентин придирчиво осмотрел себя в зеркале.
Расчесав спутанные волосы, мизинцем провел по губам. Не кожа, а рашпиль! Разве ж так можно?.. Порывшись на полках, нашел тюбик с кремом, рассеянно прочитал надпись: «Для рук». Пожав плечами, помазал губы. Вот так, господин министр!
Совесть тоже надо иметь! И кстати, мог бы заняться этим еще вчера…
Прищурившись, он выдал самому себе оценку. Тройка с плюсом, не больше.
Возможно, после ликвидации щетины получится четверка, но этим он займется позже.
Дед по-прежнему бормотал что-то на кухне. Телефон был свободен, и Валентин набрал привычную комбинацию цифр.
Взял трубку сам Алоис.
— Босс?.. Если все остается в силе, я выезжаю прямо сейчас.
— Хорошо, жду.
В трубке зазвучали гудки. Валентин позволил себе усмехнуться. Нелепый разговор. Во всяком случае, для Алоиса. Для Валентина он был крайне важен. Юрий сказал, что отсчет времени уже пошел. Стало быть, непредвиденное могло произойти в любую минуту. Сейчас он по крайней мере знал, что с Алоисом все в порядке и к нему МОЖНО выезжать.
Уже в подъезде он с удовольствием пожевал губами, мельком подумал, что к вечеру они станут мягкими и нежными. Как у теленка. Хотя при чем здесь теленок?