Страница:
За окнами уже рассвело, когда, не удержавшись, он в первый раз зевнул.
Сказывалась усталость нелегких суток. Он не хотел засыпать, но она поняла его без слов. Положив голову Валентина к себе на ладонь, губами прикрыла его слипающиеся веки:
— Спи…
Гнусное занятие — просыпать свое счастье, но иногда приходится заниматься и этим. Вереница снов, свитых в аркан, сомкнулась вокруг шеи, мягким рывком повалила в небытие. Он кружился и падал, пронзая ворсистую спелость облаков, размахивая руками в поисках опоры, а может, просто подражая птицам. И было совершенно непонятно, летел ли он вверх или все-таки падал. Возможно, усталость и сон занесли его в край, не имеющий ни верха, ни низа. В таком случае лететь и падать предстояло бесконечно долго.
Проснулся он от царапанья коготков по жестяному подоконнику. Невидимый воробей клюнул пару раз в стекло и оглушительно зачирикал, вещая миру, что жить на земле, пусть даже в перьях серого воробья, не так уж .плохо. Валентин готов был с ним согласиться. Он лежал на боку, сцепив руки у Виктории за спиной, и не торопился вставать. За минуты подобного безделья он мог бы пожертвовать чем угодно. Кому, черт возьми, нужны эти злые будни!..
— Поспим еще или будем лежать? — Губы ее сложились в трубочку, глаза приняли знакомое плутоватое выражение.
Валентин вглядывался в близкое лицо и любовался им. Даже круглый отпечаток на щеке — след от наволочной пуговицы — казался ему невыразимо прекрасным. И этот профиль, брови, не познавшие еще кастрирующей силы щипчиков, — все в ней необычайно волновало его. Но прежде всего, конечно, глаза! С возрастом начинаешь это понимать.
— Что ты так смотришь?
— Не знаю. Мне кажется… Ну, да! Я снова тебя хочу!
— Хоти на здоровье.
— Это уже не на здоровье — на полный измот.
— Так что же будем делать?
— Будем жить. — Он со вздохом выпустил ее из рук и перевернулся на спину. Будем слушать чириканье птиц и разглядывать потолок твоей спальни.
— Это не спальня, это гостиная.
— Тогда почему мы в ней спим, если это гостиная?
— Потому же, почему на кухне принимают гостей.
— И хорошо, что на кухне. Не представляю себе, как бы я жил в английском особняке из четырнадцати комнат. Вот скука-то смертная! Гулко, пусто. Ты один, а вокруг комнаты, комнаты, комнаты…
— Нам это не грозит, не бойся. — Виктория нависла над ним, внимательно всматриваясь в лицо. — Валька, скажи, только честно! Когда ты меня полюбил?
— Я? — Валентин улыбнулся. — А разве я тебя полюбил?
— Ну, Валька!
— Если честно, не знаю… Может, когда впервые увидел бесенят в твоих глазах. А может, при второй встрече. Это когда ты яичницу навернула.
— У-у… Значит, не сразу! А я так в тебя сразу втюрилась. Еще до того, как мы познакомились. И даже встречаться с тобой старалась. Только ты ничего тогда не замечал. Ходил мимо, как дундук. А когда ты на скамейке сидел — хмурый такой весь, я тебя из окна увидела и с мопсом на улицу выскочила. Хотя уже успела его прогулять.
— Вот как? — Он был и впрямь удивлен.
— Ну да! И на скамейку специально подсела… — Виктория капризно надула губы. — А ты, значит, меня еще не любил?
— Я просто не знал о тебе.
— А заговорил со мной все-таки первый! Наверное, я тебе стелепатировала.
— Чего-чего?
— Ну да. Так ведь тоже бывает. — Она продолжала вглядываться в него. — Вот знать бы точно, красивый ты иди нет?
— Что?
— Ну да! Мне вот кажется, что красивый, а вдруг — нет? И будут все надо мной потом смеяться.
— Или надо мной.
— Над тобой не будут. Тебе будут завидовать. — Она легла на его грудь, пальцем прочертила подобие восьмерки вокруг его глаз. — Глаза у тебя непонятные. Немного зеленые, немного голубые. Ресницы — темные, щекотные…
Нос… О! Нашему бедному носику крепко досталось. Бедненький, как мне его жалко!
Валентин с удовольствием позволил пожалеть себя, что выразилось в покусывании и двух-трех легких поцелуях. Палец соскользнул с подбородка и загулял по груди.
— И грудь тоже бедненькая, вся в шрамах и неприличных следах.
— Почему же, следы очень даже приличные. Что называется — от души!
— Я старалась!.. Ого! Зато какие у нас мускулы, ой-ей-ей! Почти как у Рэмбо.
— Рэмбо — не моя весовая категория. Ниже и легче, так что со мной ему лучше не вязаться.
— Хвастун!.. Эй, а что у нас там шевелится!..
Валентин ухватил Викторию за локти и одним движением перевернул на спину.
— А не поменяться ли нам местами? По-моему, будет гораздо веселее.
— Попробуй, если получится.
— Нормалек, господин министр, непременно получится. — Валентин улыбнулся.
— Стало быть, начнем с головы, поскольку таковая имеется. Хотя… Волосы, волосы — и не понять даже, где здесь лицо. Ага, вот оно!.. Так, что же мы видим? Да ничего особенного. Ни румянца, ни желтизны, зато нос — благородной закорючкой, как у английской королевы. Глаза ехидные, хитрые, — сахарный песок с лимоном…
— Щекотно!
— А мне-то что? Я изучаю. Как говорится, расступись перед наукой! — Валентин прищурился. — Ага! Чуть пониже ключиц видим удивительный феномен. Я бы сказал — даже два феномена, чего не наблюдалось у предыдущего клиента. Описать их не просто, ибо мешает волнение, но я рискну…
Высвободив руки, она попыталась зажать ему рот.
— Это еще что за бунт? Трогать, значит, можно, а говорить вслух…
— Нельзя! — выкрикнула она.
— Да нет же, можно! Уверяю тебя!..
Стремительная битва завершилась вничью. Что-то ворча, Виктория выскользнула из-под него и, вскочив, энергично натянула на себя брюки и рубаху Валентина.
— Эй, подружка, в чем дело? Это моя одежда.
— Что вы говорите! Я и не заметила. — Она состроила ему рожицу. — И потом, разве мы не поменялись ролями?
— Я имел в виду совсем другое.
— А я — это самое. В общем, лежи и отдыхай. Я пошла принимать душ.
— Але, Виктория! — Он побрел за ней, обернувшись в одеяло. — Под душем не нужна одежда. Да постой же!..
Дверь захлопнулась перед его носом. В ванной бодро зашумела вода.
* * *
Расположившись в кресле, Валентин листал книжечку Есенина, когда в прихожей мяукнул дверной звонок. От неожиданности он выронил книгу и стремительно поднялся. Вот так номер! Мило и даже чересчур! Это наверняка была Викина тетушка… Он покосился на трусы, свое единственное одеяние, и подумал, что лето, не зима, и по балконам запросто можно спуститься на землю. А там бегом до подъезда и молить Бога, чтобы дед оказался дома. Ключи лежали в кармане брюк, а брюки утащила Виктория. Или по тем же балконам подняться на собственный этаж? Под улюлюканье и хохот всего двора?..
Шагнув к балкону, он прислушался. Похитительница ключей ничего не слышала и, плескаясь в ванной, во весь голос распевала песни. «…И солнце всходило, и радуга цвела, что было, то было, и любовь была!..» Звонок мяукнул вторично.
Так, начинаем анализ!.. Разве у тетушки нет своих собственных ключей? А если есть, фига ли звонить?.. Испытывая смутную надежду, что это забежала какая-нибудь соседка за солью, Валентин на цыпочках прокрался к двери и заглянул в глазок. Это был Юрий.
— Хорош! — увидев Валентина, приятель всплеснул руками и шатко ступил через порог. Он был навеселе. — А почему без галстука, ядрена-матрена?
— Проходи, не зубоскаль.
— Секундочку! — Юрий вытянулся струной, словно принюхиваясь. — Эге! Да я слышу пение молодых сирен!
— Одной-единственной, старый ловелас. — Прикрыв дверь, Валентин втолкнул друга в прихожую. — Честно говоря, ты заявился чересчур рано.
— Рано? — Юрий покрутил головой, отыскивая часы. Обличающе ткнул пальцем в сторону будильника. — Два часа дня — это рано? Вечер скоро, майн фройнд!
Валентин тем временем подтолкнул его к кухонному столу.
— Ты ведь пришел толкать речи? Вот и толкай. Это будет тебе вроде трибуны.
— Ладно, ты ведь знаешь, я никогда не пьянею. — Юрий ухмыльнулся. — Любого перепью и все равно расчехвостю самый жуткий интеграл.
— Ага, помню. Бурков, «Ирония судьбы».
— Брось, Валек! У меня был серьезнейший повод: я переживал за друга — осла и упрямца, не пожелавшего внять доброму совету.
— Повод действительно серьезный!
— Наконец-то ты это понял! А значит, что?.. — Жестом фокусника Юрий извлек из-за пазухи бутылку шампанского. — Стало быть, продолжим переживания вместе. И обойдется тебе этот пузырек всего ничего — в каких-нибудь сто тысяч.
— Не так громко, маркиз. — Валентин выразительно прижал палец к губам.
— Понял, молчу! — Юрий спустился с «трибунного» места и пересел в кресло.
— Ага, а это у нас что? Есенин? Знаю, знаю, читывал. «Плюйся, ветер, охапками листьев, я такой же, как ты хулиган…» Про хулигана — он верно заметил.
Досталось бедняжке Айседоре…
— Ну-ну, продолжай.
— Да нет же, я ничего. Хотя, конечно, надо бы за него заступиться.
Некоторые из него монстра лепят, — мол, позабыл мать, ребенка, супружницу заморскую смертным боем бил. Ну и что?.. Скажи-ка мне, братец, в каком уголке нашей бескрайней матушки-родины не третируют жен с детьми? И родителей с удовольствием предаем, и на работе дурака валяем, и гениев освистываем, только вот стихов при этом не сочиняем. А он, может, потому их и сочинял, что понимал: иначе — светло, чисто и с азартом — не суметь. Вот и пил по-черному. А с похмелья изливал исповеди больной совести. Так протрезвевший отец ласкает иногда наказанных детей, хотя наперед знает, что все вновь повторится — и пьянка, и ремень, и прочие радости бытия.
— По-моему, ты все-таки зря покинул трибуну.
Юрий рассмеялся.
— Может быть… Ты знаешь, я и сам не раз задумывался над вопросом собственного призвания. Возможно, трибуна — это то, для чего я создан. Мне следовало родиться раньше — во времена Левкиппа и Демокрита, когда ораторское искусство ценилось не менее искусства завоевывать и убивать. Философия расцветала и благоухала. К словам мудрецов пусть не очень чутко, но прислушивались. Вергилия приветствовали как императора.
— Да уж… Кончилось ваше времечко. И никому-то вы теперь не нужны.
Заметив, как Юрий напрягся, Валентин хлопнул его по плечу:
— Ладно, будь проще. Не обижайся. Ты мне настроение портишь, а я тебе.
— А-а… Тогда ясно. — Юрий задумчиво подпер голову, страдальчески повел бровями. — Пока брел к тебе, цыганку видел. Шмонала прохожих, на «есть-пить» просила, на деток своих показывала.
— Ну и что?
— Да ничего. Только рот, понимаешь, у нее золотой, у дочурок на пальчиках печатки долларов этак по сто. Вот тебе и вся философия.
— Для полноты картины помяни и таборного папашу, который вечером обязательно поинтересуется дневной выручкой и, если осерчает, оборвет печатки вместе с детскими пальчиками.
— Типун тебе на язык! — Юрий икнул. — Пардон… Так о чем это я? Ах да, о цыганке… Я ведь ей десятку отстегнул, а потом еще десятку, чтобы отвязалась.
Да кстати, возле твоего дома очередное безобразие. Возле перекрестка, прямо под светофорами, пара мохнатых собачонок сосредоточенно трудятся. Ладно, пусть. Кто бы, как говорится, был против. Иду мимо, — так нет же! Верхняя шавка соскакивает, и они живо меняются местами. Каково, а?! — Юрий пришлепнул ладонью по подлокотнику. — И вот стою я, пунцовый за весь наш строй, и думаю: взять бы этих каналий за уши да отвести в ближайшее отделение, где им доходчиво объяснят, что бинарный секс на улице оскорбляет достоинство наших законопослушных граждан.
— И что ты предпринял, пунцовый общественник?
— Ничего. Представил себе, как потащу я их за уши, как стану подписывать заявление с протоколом, как начнут их там пытать суровые следователи, задавать каверзные вопросы, и стало мне, Валентин, плохо. Я ведь не Хичкок какой и всех этих ужасов на дух не переношу. Плюнул, в общем, и отправился дальше. К тебе, значит.
— Мудрое решение!
— Не знаю… По крайней мере, пытался утешить себя тем, что в эмиграции подобных казусов общественность не допускает.
— Кстати об эмиграции. Есть какие-нибудь новости?
— А какие могут быть новости? Все движется ровно и гладко, что неудивительно, так как вопросом эмиграции занимается профессионал. Недельки две-три от силы, и ты ощутишь под своими плебейскими пятками омерзительно чуждый тротуар какого-нибудь Нового Орлеана. И учти: это чудо! Документы Алоиса уже проверил у надежных людей. Все чисто. Действительно сработано на совесть.
Так что со службами безопасности проблем не возникнет.
. Кашлянув, Валентин с преувеличенным вниманием взглянул на свои руки.
— Послушай… А не мог бы этот удивительный профессионал соорудить еще один выездной паспорт?
— Ты, разумеется, шутишь?
— Ничуть. Это для нее. — Валентин кивнул в сторону ванной.
— Ага, то есть… — Юрий открыл и закрыл рот.
— Я решил взять ее с собой. Видишь ли, все получилось внезапно, я не мог предупредить тебя раньше. — Валентин поднял глаза, тут же отвел в сторону. Вид Юрия его не порадовал.
— В общем, я люблю ее, — глухо, но твердо произнес Валентин. — Без нее мне там делать нечего, — Значит, любишь. Интересно…
— Только не устраивай сцен. Наперед знаю все, что скажешь. Но так вышло…
Извини.
— Да разве в извинениях дело?! — Юрий подался к нему, порывисто ухватил за локоть. — Господи, Валька! Ты… Ты подожди, не торопись. Дай мне сообразить.
Так… Еще один паспорт… Это что же, раскручивать все по новой? Черт! Это невозможно!
— Я считал, что по второму кругу будет легче. Все-таки проторенная дорожка, знаешь уже, к кому обращаться, на какие клавиши жать. Еще одно приглашение с визой, еще одна формальность. Надо будет денег — я добуду.
Сколько потребуется.
— Еще одно приглашение, еще один паспорт! — Юрий всплеснул руками. — Подумать только! Всего-навсего!.. Да ты понятия не имеешь, каких трудов мне это стоило! Если бы месяцем раньше! Да и тогда было бы тяжко.
— И тем не менее надо попытаться. Насчет денег я уже сказал…
— К черту твои деньги! Смысл, Валя!.. Зачем?! Ради красивых глазок рисковать всем делом? Или ты все же шутишь? Скажи мне!
— Не шучу.
— Черт бы тебя побрал! — Юрий откинулся в кресле, ладонями принялся растирать виски. — И именно сегодня, когда я напился, ты мне это преподнес.
Господи! Сколько же мы корпели и изворачивались! Все эти хреновы радиожучки, бумагоистребитель, обмен на рубли, обмен на валюту, — больше года мы доили этих скотов! Больше года!.. Ты хоть знаешь, что у нас с тобой уже петельки на шеях?
— И что с того?
— А то! Мы-то с тобой хоть с самого начала знали, на что шли, а она? Кто она такая, Валь?
— Она? Студентка медучилища.
— Час от часу не легче! Сколько же ей лет? Она вообще-то совершеннолетняя?
— Да, паспорт у нее есть.
— Паспорт!.. Если ей, к примеру, только семнадцать, то ни о каком выезде речи идти не может.
Валентин ощутил, как каменеют его скулы.
— Решай. Без нее я никуда не поеду.
Зажмурив глаза, Юрий шепотом матерился.
— Ты можешь отправиться раньше, — тихо предложил Валентин. — Устроишься на месте, вышлешь приглашение, мы приедем. Только выведи меня на нужных людей, разъясни эту кухню. В конце концов, обстряпаю дело сам.
— Сам с усам!..
Юрий продолжал материться. Видно было, что он прокручивает в голове вариант за вариантом, но ничего у него не выходит.
— Что ты сделаешь без меня? Что?! Я подкапывался под них неделями и месяцами! Под каждого индивидуально! Делал заходы справа и слева, терпел то, чего никогда не потерпишь ты… А с девочками как? Тоже обстряпаешь сам? — Губы Юрия скривились. — А ведь придется. Им на наши деньги — тьфу! Такие фемины сидят — в мехах, в перстнях и браслетах, что только с этим самым и можно подлезть. — Запнувшись, Юрий покосился в сторону ванной, чуть понизил голос. — Да и когда ты будешь этим заниматься? Нет у тебя времени, понимаешь? Нет! Тебе смываться надо. Как можно скорее! Пока Алоис не хватился, пока не принялись вычислять. Да и ни черта у тебя не выйдет, о чем мы толкуем!.. Ты представь, что я сунусь на твой стадион и начну изображать из себя крутого, — сколько я там продержусь? Думаю, что недолго. Раскусят — и на кусочки покромсают. Вот так и с тобой случится. Сядешь в лужу при первом же неосторожном шаге. С одной стороны Сулик зайдет, с другой — безопасность, и все — амба!
Валентин взглянул в глаза другу:
— Поэтому я и прошу тебя.
Тонкое красивое лицо Юрия страдальчески сморщилось. Казалось, он вот-вот заплачет.
— Это невозможно, Валь, пойми наконец!
— Да почему, елки зеленые? Почему? Ты объясни, мы разберемся, придумаем что-нибудь.
— Честное слово, иногда мне кажется, что беседую не с мужиком, а с пятилетним ребенком. — Юрий устало растер лоб. — Братец ты мой отважный, ты же подставил не слесаря Федота! Пора наконец уразуметь… Именно с твоей помощью потекла информация в органы, замочили Ароныча, а два кита, столкнувшись лбами, изготовились к схватке. Шпионские игры с Люмиком тоже забыл? А машины из гаражей? Да стоит им лишь чуть усомниться, и за тобой немедленно отправят армию горилл. И тогда ничто уже не поможет: ни оружие, ни твои железные кулаки. Нас раздавят, как букашек, и будут топтать до посинения.
— Такой шанс мы им вряд ли предоставим. — Валентин кисло улыбнулся. — По-моему, ты стал пугаться собственной тени. Встряхнись, Юрок. Какого черта?..
И где ты разглядел слабое звено? Наиль?.. Тут все чисто. Он первый будет держать язык за зубами. К подслушивающим устройствам никто не совался, не сунутся и впредь. Акция с гаражами прошла в то время, когда я был с Яшей. Чем не алиби? И стукач остался неузнанным. Забрал деньги, стервец такой, и смылся через дымоход. Сколько там народа было! Пропасть! А после смерти Ароныча они и вовсе забудут об этих жалких пятидесяти кусках.
— Как же, забудут!
— Конечно! Они ведь другим сейчас озабочены — как бы ревизию от налоговиков не проморгать да людишек своих отмазать. Взяли, как ни крути, с поличным, так что сроки хорошие светят. И обламывать будут по-настоящему. Я эти дела знаю.
— Знаешь, а людей недооцениваешь. — Юрий покачал головой. — Хочешь, чтобы я назвал тебе слабое звено? Пожалуйста! Наш старый добрый друг — Алоис!
— Придумаем для него сказку поубедительнее.
— Какую по счету? Сказку-то?.. Я ведь и толкую тебе, что все резервы исчерпаны. Начнем с того, что он выправил тебе документы. Значит, знает, кто ты есть на сегодняшний день, значит, при хорошем желании вычислит и найдет. Я бы, во всяком случае, нашел. Далее… Разве не ты натолкнул его на мысль об операции? Он обязательно вспомнит, где был его доблестный телохранитель в момент, когда пакет с деньгами прятали за батарею. И про машины вспомнит. И те прежние, исчезнувшие при странных обстоятельствах, и нынешние. Не надо путать, Валь, это не адвокатская контора. Доказательств не понадобится. Вполне хватит и сомнений.
— Чушь! Им не за что ухватиться.
— Милые детские заблуждения! Человеку всегда достает пищи для размышления.
Был бы ум и было бы желание.
— Все равно. Как бы там ни было, я выеду из страны только с ней.
— Все! У меня нет сил спорить! — Юрий обреченно махнул рукой. — Голосу разума ты внять не желаешь. Надо признать, девчонка заморочила тебя крепко. Как ей это удалось, интересно?
— Да нет же, просто она… В общем, тебе надо ее увидеть.
— Иллюзии, дорогой мой! Иллюзии, которые со временем рассеиваются. Тебе стоило бы прислушаться к словам старого донжуана. Разумеется, она такая же, как все…
Валентин сгреб приятеля за грудки, рывком притянул к себе:
— Не болтай о том, чего не знаешь!
— Ласковый мой, — Юрий похлопал Валентина по руке, — в том-то и дело, что знаю. Такова жизнь. И она не терпит единственно возможных вариантов. Это было бы слишком жестоко. В любом городе ты способен найти суженую, а возможно, и не один десяток. И с каждой из них ты мог бы стать счастливым.
— Возможно, — глухо прорычал Валентин. — Только есть одно «но». Мне не надо искать, потому что я УЖЕ нашел! Понимаешь ты это?
— Отпусти, богатырь. — Голос Юрия звучал тускло. — Нашел — значит, нашел.
Пусть будет по-твоему. Разжав пальцы, Валентин неловко отвернулся.
— Сбегаю за деньгами. Должно быть, уже доставили. Сколько надо, столько и бери. Все, что есть в моей доле.
— Дурак ты, Валя!.. Как ее хоть зовут?
Валентин ответил не сразу. Где-то под сердцем все еще мелко и по-заячьи дрожало.
— Виктория…
— Да, веселое имечко. Немудрено, что не убедил тебя.
Глава 19
Сказывалась усталость нелегких суток. Он не хотел засыпать, но она поняла его без слов. Положив голову Валентина к себе на ладонь, губами прикрыла его слипающиеся веки:
— Спи…
Гнусное занятие — просыпать свое счастье, но иногда приходится заниматься и этим. Вереница снов, свитых в аркан, сомкнулась вокруг шеи, мягким рывком повалила в небытие. Он кружился и падал, пронзая ворсистую спелость облаков, размахивая руками в поисках опоры, а может, просто подражая птицам. И было совершенно непонятно, летел ли он вверх или все-таки падал. Возможно, усталость и сон занесли его в край, не имеющий ни верха, ни низа. В таком случае лететь и падать предстояло бесконечно долго.
Проснулся он от царапанья коготков по жестяному подоконнику. Невидимый воробей клюнул пару раз в стекло и оглушительно зачирикал, вещая миру, что жить на земле, пусть даже в перьях серого воробья, не так уж .плохо. Валентин готов был с ним согласиться. Он лежал на боку, сцепив руки у Виктории за спиной, и не торопился вставать. За минуты подобного безделья он мог бы пожертвовать чем угодно. Кому, черт возьми, нужны эти злые будни!..
— Поспим еще или будем лежать? — Губы ее сложились в трубочку, глаза приняли знакомое плутоватое выражение.
Валентин вглядывался в близкое лицо и любовался им. Даже круглый отпечаток на щеке — след от наволочной пуговицы — казался ему невыразимо прекрасным. И этот профиль, брови, не познавшие еще кастрирующей силы щипчиков, — все в ней необычайно волновало его. Но прежде всего, конечно, глаза! С возрастом начинаешь это понимать.
— Что ты так смотришь?
— Не знаю. Мне кажется… Ну, да! Я снова тебя хочу!
— Хоти на здоровье.
— Это уже не на здоровье — на полный измот.
— Так что же будем делать?
— Будем жить. — Он со вздохом выпустил ее из рук и перевернулся на спину. Будем слушать чириканье птиц и разглядывать потолок твоей спальни.
— Это не спальня, это гостиная.
— Тогда почему мы в ней спим, если это гостиная?
— Потому же, почему на кухне принимают гостей.
— И хорошо, что на кухне. Не представляю себе, как бы я жил в английском особняке из четырнадцати комнат. Вот скука-то смертная! Гулко, пусто. Ты один, а вокруг комнаты, комнаты, комнаты…
— Нам это не грозит, не бойся. — Виктория нависла над ним, внимательно всматриваясь в лицо. — Валька, скажи, только честно! Когда ты меня полюбил?
— Я? — Валентин улыбнулся. — А разве я тебя полюбил?
— Ну, Валька!
— Если честно, не знаю… Может, когда впервые увидел бесенят в твоих глазах. А может, при второй встрече. Это когда ты яичницу навернула.
— У-у… Значит, не сразу! А я так в тебя сразу втюрилась. Еще до того, как мы познакомились. И даже встречаться с тобой старалась. Только ты ничего тогда не замечал. Ходил мимо, как дундук. А когда ты на скамейке сидел — хмурый такой весь, я тебя из окна увидела и с мопсом на улицу выскочила. Хотя уже успела его прогулять.
— Вот как? — Он был и впрямь удивлен.
— Ну да! И на скамейку специально подсела… — Виктория капризно надула губы. — А ты, значит, меня еще не любил?
— Я просто не знал о тебе.
— А заговорил со мной все-таки первый! Наверное, я тебе стелепатировала.
— Чего-чего?
— Ну да. Так ведь тоже бывает. — Она продолжала вглядываться в него. — Вот знать бы точно, красивый ты иди нет?
— Что?
— Ну да! Мне вот кажется, что красивый, а вдруг — нет? И будут все надо мной потом смеяться.
— Или надо мной.
— Над тобой не будут. Тебе будут завидовать. — Она легла на его грудь, пальцем прочертила подобие восьмерки вокруг его глаз. — Глаза у тебя непонятные. Немного зеленые, немного голубые. Ресницы — темные, щекотные…
Нос… О! Нашему бедному носику крепко досталось. Бедненький, как мне его жалко!
Валентин с удовольствием позволил пожалеть себя, что выразилось в покусывании и двух-трех легких поцелуях. Палец соскользнул с подбородка и загулял по груди.
— И грудь тоже бедненькая, вся в шрамах и неприличных следах.
— Почему же, следы очень даже приличные. Что называется — от души!
— Я старалась!.. Ого! Зато какие у нас мускулы, ой-ей-ей! Почти как у Рэмбо.
— Рэмбо — не моя весовая категория. Ниже и легче, так что со мной ему лучше не вязаться.
— Хвастун!.. Эй, а что у нас там шевелится!..
Валентин ухватил Викторию за локти и одним движением перевернул на спину.
— А не поменяться ли нам местами? По-моему, будет гораздо веселее.
— Попробуй, если получится.
— Нормалек, господин министр, непременно получится. — Валентин улыбнулся.
— Стало быть, начнем с головы, поскольку таковая имеется. Хотя… Волосы, волосы — и не понять даже, где здесь лицо. Ага, вот оно!.. Так, что же мы видим? Да ничего особенного. Ни румянца, ни желтизны, зато нос — благородной закорючкой, как у английской королевы. Глаза ехидные, хитрые, — сахарный песок с лимоном…
— Щекотно!
— А мне-то что? Я изучаю. Как говорится, расступись перед наукой! — Валентин прищурился. — Ага! Чуть пониже ключиц видим удивительный феномен. Я бы сказал — даже два феномена, чего не наблюдалось у предыдущего клиента. Описать их не просто, ибо мешает волнение, но я рискну…
Высвободив руки, она попыталась зажать ему рот.
— Это еще что за бунт? Трогать, значит, можно, а говорить вслух…
— Нельзя! — выкрикнула она.
— Да нет же, можно! Уверяю тебя!..
Стремительная битва завершилась вничью. Что-то ворча, Виктория выскользнула из-под него и, вскочив, энергично натянула на себя брюки и рубаху Валентина.
— Эй, подружка, в чем дело? Это моя одежда.
— Что вы говорите! Я и не заметила. — Она состроила ему рожицу. — И потом, разве мы не поменялись ролями?
— Я имел в виду совсем другое.
— А я — это самое. В общем, лежи и отдыхай. Я пошла принимать душ.
— Але, Виктория! — Он побрел за ней, обернувшись в одеяло. — Под душем не нужна одежда. Да постой же!..
Дверь захлопнулась перед его носом. В ванной бодро зашумела вода.
* * *
Расположившись в кресле, Валентин листал книжечку Есенина, когда в прихожей мяукнул дверной звонок. От неожиданности он выронил книгу и стремительно поднялся. Вот так номер! Мило и даже чересчур! Это наверняка была Викина тетушка… Он покосился на трусы, свое единственное одеяние, и подумал, что лето, не зима, и по балконам запросто можно спуститься на землю. А там бегом до подъезда и молить Бога, чтобы дед оказался дома. Ключи лежали в кармане брюк, а брюки утащила Виктория. Или по тем же балконам подняться на собственный этаж? Под улюлюканье и хохот всего двора?..
Шагнув к балкону, он прислушался. Похитительница ключей ничего не слышала и, плескаясь в ванной, во весь голос распевала песни. «…И солнце всходило, и радуга цвела, что было, то было, и любовь была!..» Звонок мяукнул вторично.
Так, начинаем анализ!.. Разве у тетушки нет своих собственных ключей? А если есть, фига ли звонить?.. Испытывая смутную надежду, что это забежала какая-нибудь соседка за солью, Валентин на цыпочках прокрался к двери и заглянул в глазок. Это был Юрий.
— Хорош! — увидев Валентина, приятель всплеснул руками и шатко ступил через порог. Он был навеселе. — А почему без галстука, ядрена-матрена?
— Проходи, не зубоскаль.
— Секундочку! — Юрий вытянулся струной, словно принюхиваясь. — Эге! Да я слышу пение молодых сирен!
— Одной-единственной, старый ловелас. — Прикрыв дверь, Валентин втолкнул друга в прихожую. — Честно говоря, ты заявился чересчур рано.
— Рано? — Юрий покрутил головой, отыскивая часы. Обличающе ткнул пальцем в сторону будильника. — Два часа дня — это рано? Вечер скоро, майн фройнд!
Валентин тем временем подтолкнул его к кухонному столу.
— Ты ведь пришел толкать речи? Вот и толкай. Это будет тебе вроде трибуны.
— Ладно, ты ведь знаешь, я никогда не пьянею. — Юрий ухмыльнулся. — Любого перепью и все равно расчехвостю самый жуткий интеграл.
— Ага, помню. Бурков, «Ирония судьбы».
— Брось, Валек! У меня был серьезнейший повод: я переживал за друга — осла и упрямца, не пожелавшего внять доброму совету.
— Повод действительно серьезный!
— Наконец-то ты это понял! А значит, что?.. — Жестом фокусника Юрий извлек из-за пазухи бутылку шампанского. — Стало быть, продолжим переживания вместе. И обойдется тебе этот пузырек всего ничего — в каких-нибудь сто тысяч.
— Не так громко, маркиз. — Валентин выразительно прижал палец к губам.
— Понял, молчу! — Юрий спустился с «трибунного» места и пересел в кресло.
— Ага, а это у нас что? Есенин? Знаю, знаю, читывал. «Плюйся, ветер, охапками листьев, я такой же, как ты хулиган…» Про хулигана — он верно заметил.
Досталось бедняжке Айседоре…
— Ну-ну, продолжай.
— Да нет же, я ничего. Хотя, конечно, надо бы за него заступиться.
Некоторые из него монстра лепят, — мол, позабыл мать, ребенка, супружницу заморскую смертным боем бил. Ну и что?.. Скажи-ка мне, братец, в каком уголке нашей бескрайней матушки-родины не третируют жен с детьми? И родителей с удовольствием предаем, и на работе дурака валяем, и гениев освистываем, только вот стихов при этом не сочиняем. А он, может, потому их и сочинял, что понимал: иначе — светло, чисто и с азартом — не суметь. Вот и пил по-черному. А с похмелья изливал исповеди больной совести. Так протрезвевший отец ласкает иногда наказанных детей, хотя наперед знает, что все вновь повторится — и пьянка, и ремень, и прочие радости бытия.
— По-моему, ты все-таки зря покинул трибуну.
Юрий рассмеялся.
— Может быть… Ты знаешь, я и сам не раз задумывался над вопросом собственного призвания. Возможно, трибуна — это то, для чего я создан. Мне следовало родиться раньше — во времена Левкиппа и Демокрита, когда ораторское искусство ценилось не менее искусства завоевывать и убивать. Философия расцветала и благоухала. К словам мудрецов пусть не очень чутко, но прислушивались. Вергилия приветствовали как императора.
— Да уж… Кончилось ваше времечко. И никому-то вы теперь не нужны.
Заметив, как Юрий напрягся, Валентин хлопнул его по плечу:
— Ладно, будь проще. Не обижайся. Ты мне настроение портишь, а я тебе.
— А-а… Тогда ясно. — Юрий задумчиво подпер голову, страдальчески повел бровями. — Пока брел к тебе, цыганку видел. Шмонала прохожих, на «есть-пить» просила, на деток своих показывала.
— Ну и что?
— Да ничего. Только рот, понимаешь, у нее золотой, у дочурок на пальчиках печатки долларов этак по сто. Вот тебе и вся философия.
— Для полноты картины помяни и таборного папашу, который вечером обязательно поинтересуется дневной выручкой и, если осерчает, оборвет печатки вместе с детскими пальчиками.
— Типун тебе на язык! — Юрий икнул. — Пардон… Так о чем это я? Ах да, о цыганке… Я ведь ей десятку отстегнул, а потом еще десятку, чтобы отвязалась.
Да кстати, возле твоего дома очередное безобразие. Возле перекрестка, прямо под светофорами, пара мохнатых собачонок сосредоточенно трудятся. Ладно, пусть. Кто бы, как говорится, был против. Иду мимо, — так нет же! Верхняя шавка соскакивает, и они живо меняются местами. Каково, а?! — Юрий пришлепнул ладонью по подлокотнику. — И вот стою я, пунцовый за весь наш строй, и думаю: взять бы этих каналий за уши да отвести в ближайшее отделение, где им доходчиво объяснят, что бинарный секс на улице оскорбляет достоинство наших законопослушных граждан.
— И что ты предпринял, пунцовый общественник?
— Ничего. Представил себе, как потащу я их за уши, как стану подписывать заявление с протоколом, как начнут их там пытать суровые следователи, задавать каверзные вопросы, и стало мне, Валентин, плохо. Я ведь не Хичкок какой и всех этих ужасов на дух не переношу. Плюнул, в общем, и отправился дальше. К тебе, значит.
— Мудрое решение!
— Не знаю… По крайней мере, пытался утешить себя тем, что в эмиграции подобных казусов общественность не допускает.
— Кстати об эмиграции. Есть какие-нибудь новости?
— А какие могут быть новости? Все движется ровно и гладко, что неудивительно, так как вопросом эмиграции занимается профессионал. Недельки две-три от силы, и ты ощутишь под своими плебейскими пятками омерзительно чуждый тротуар какого-нибудь Нового Орлеана. И учти: это чудо! Документы Алоиса уже проверил у надежных людей. Все чисто. Действительно сработано на совесть.
Так что со службами безопасности проблем не возникнет.
. Кашлянув, Валентин с преувеличенным вниманием взглянул на свои руки.
— Послушай… А не мог бы этот удивительный профессионал соорудить еще один выездной паспорт?
— Ты, разумеется, шутишь?
— Ничуть. Это для нее. — Валентин кивнул в сторону ванной.
— Ага, то есть… — Юрий открыл и закрыл рот.
— Я решил взять ее с собой. Видишь ли, все получилось внезапно, я не мог предупредить тебя раньше. — Валентин поднял глаза, тут же отвел в сторону. Вид Юрия его не порадовал.
— В общем, я люблю ее, — глухо, но твердо произнес Валентин. — Без нее мне там делать нечего, — Значит, любишь. Интересно…
— Только не устраивай сцен. Наперед знаю все, что скажешь. Но так вышло…
Извини.
— Да разве в извинениях дело?! — Юрий подался к нему, порывисто ухватил за локоть. — Господи, Валька! Ты… Ты подожди, не торопись. Дай мне сообразить.
Так… Еще один паспорт… Это что же, раскручивать все по новой? Черт! Это невозможно!
— Я считал, что по второму кругу будет легче. Все-таки проторенная дорожка, знаешь уже, к кому обращаться, на какие клавиши жать. Еще одно приглашение с визой, еще одна формальность. Надо будет денег — я добуду.
Сколько потребуется.
— Еще одно приглашение, еще один паспорт! — Юрий всплеснул руками. — Подумать только! Всего-навсего!.. Да ты понятия не имеешь, каких трудов мне это стоило! Если бы месяцем раньше! Да и тогда было бы тяжко.
— И тем не менее надо попытаться. Насчет денег я уже сказал…
— К черту твои деньги! Смысл, Валя!.. Зачем?! Ради красивых глазок рисковать всем делом? Или ты все же шутишь? Скажи мне!
— Не шучу.
— Черт бы тебя побрал! — Юрий откинулся в кресле, ладонями принялся растирать виски. — И именно сегодня, когда я напился, ты мне это преподнес.
Господи! Сколько же мы корпели и изворачивались! Все эти хреновы радиожучки, бумагоистребитель, обмен на рубли, обмен на валюту, — больше года мы доили этих скотов! Больше года!.. Ты хоть знаешь, что у нас с тобой уже петельки на шеях?
— И что с того?
— А то! Мы-то с тобой хоть с самого начала знали, на что шли, а она? Кто она такая, Валь?
— Она? Студентка медучилища.
— Час от часу не легче! Сколько же ей лет? Она вообще-то совершеннолетняя?
— Да, паспорт у нее есть.
— Паспорт!.. Если ей, к примеру, только семнадцать, то ни о каком выезде речи идти не может.
Валентин ощутил, как каменеют его скулы.
— Решай. Без нее я никуда не поеду.
Зажмурив глаза, Юрий шепотом матерился.
— Ты можешь отправиться раньше, — тихо предложил Валентин. — Устроишься на месте, вышлешь приглашение, мы приедем. Только выведи меня на нужных людей, разъясни эту кухню. В конце концов, обстряпаю дело сам.
— Сам с усам!..
Юрий продолжал материться. Видно было, что он прокручивает в голове вариант за вариантом, но ничего у него не выходит.
— Что ты сделаешь без меня? Что?! Я подкапывался под них неделями и месяцами! Под каждого индивидуально! Делал заходы справа и слева, терпел то, чего никогда не потерпишь ты… А с девочками как? Тоже обстряпаешь сам? — Губы Юрия скривились. — А ведь придется. Им на наши деньги — тьфу! Такие фемины сидят — в мехах, в перстнях и браслетах, что только с этим самым и можно подлезть. — Запнувшись, Юрий покосился в сторону ванной, чуть понизил голос. — Да и когда ты будешь этим заниматься? Нет у тебя времени, понимаешь? Нет! Тебе смываться надо. Как можно скорее! Пока Алоис не хватился, пока не принялись вычислять. Да и ни черта у тебя не выйдет, о чем мы толкуем!.. Ты представь, что я сунусь на твой стадион и начну изображать из себя крутого, — сколько я там продержусь? Думаю, что недолго. Раскусят — и на кусочки покромсают. Вот так и с тобой случится. Сядешь в лужу при первом же неосторожном шаге. С одной стороны Сулик зайдет, с другой — безопасность, и все — амба!
Валентин взглянул в глаза другу:
— Поэтому я и прошу тебя.
Тонкое красивое лицо Юрия страдальчески сморщилось. Казалось, он вот-вот заплачет.
— Это невозможно, Валь, пойми наконец!
— Да почему, елки зеленые? Почему? Ты объясни, мы разберемся, придумаем что-нибудь.
— Честное слово, иногда мне кажется, что беседую не с мужиком, а с пятилетним ребенком. — Юрий устало растер лоб. — Братец ты мой отважный, ты же подставил не слесаря Федота! Пора наконец уразуметь… Именно с твоей помощью потекла информация в органы, замочили Ароныча, а два кита, столкнувшись лбами, изготовились к схватке. Шпионские игры с Люмиком тоже забыл? А машины из гаражей? Да стоит им лишь чуть усомниться, и за тобой немедленно отправят армию горилл. И тогда ничто уже не поможет: ни оружие, ни твои железные кулаки. Нас раздавят, как букашек, и будут топтать до посинения.
— Такой шанс мы им вряд ли предоставим. — Валентин кисло улыбнулся. — По-моему, ты стал пугаться собственной тени. Встряхнись, Юрок. Какого черта?..
И где ты разглядел слабое звено? Наиль?.. Тут все чисто. Он первый будет держать язык за зубами. К подслушивающим устройствам никто не совался, не сунутся и впредь. Акция с гаражами прошла в то время, когда я был с Яшей. Чем не алиби? И стукач остался неузнанным. Забрал деньги, стервец такой, и смылся через дымоход. Сколько там народа было! Пропасть! А после смерти Ароныча они и вовсе забудут об этих жалких пятидесяти кусках.
— Как же, забудут!
— Конечно! Они ведь другим сейчас озабочены — как бы ревизию от налоговиков не проморгать да людишек своих отмазать. Взяли, как ни крути, с поличным, так что сроки хорошие светят. И обламывать будут по-настоящему. Я эти дела знаю.
— Знаешь, а людей недооцениваешь. — Юрий покачал головой. — Хочешь, чтобы я назвал тебе слабое звено? Пожалуйста! Наш старый добрый друг — Алоис!
— Придумаем для него сказку поубедительнее.
— Какую по счету? Сказку-то?.. Я ведь и толкую тебе, что все резервы исчерпаны. Начнем с того, что он выправил тебе документы. Значит, знает, кто ты есть на сегодняшний день, значит, при хорошем желании вычислит и найдет. Я бы, во всяком случае, нашел. Далее… Разве не ты натолкнул его на мысль об операции? Он обязательно вспомнит, где был его доблестный телохранитель в момент, когда пакет с деньгами прятали за батарею. И про машины вспомнит. И те прежние, исчезнувшие при странных обстоятельствах, и нынешние. Не надо путать, Валь, это не адвокатская контора. Доказательств не понадобится. Вполне хватит и сомнений.
— Чушь! Им не за что ухватиться.
— Милые детские заблуждения! Человеку всегда достает пищи для размышления.
Был бы ум и было бы желание.
— Все равно. Как бы там ни было, я выеду из страны только с ней.
— Все! У меня нет сил спорить! — Юрий обреченно махнул рукой. — Голосу разума ты внять не желаешь. Надо признать, девчонка заморочила тебя крепко. Как ей это удалось, интересно?
— Да нет же, просто она… В общем, тебе надо ее увидеть.
— Иллюзии, дорогой мой! Иллюзии, которые со временем рассеиваются. Тебе стоило бы прислушаться к словам старого донжуана. Разумеется, она такая же, как все…
Валентин сгреб приятеля за грудки, рывком притянул к себе:
— Не болтай о том, чего не знаешь!
— Ласковый мой, — Юрий похлопал Валентина по руке, — в том-то и дело, что знаю. Такова жизнь. И она не терпит единственно возможных вариантов. Это было бы слишком жестоко. В любом городе ты способен найти суженую, а возможно, и не один десяток. И с каждой из них ты мог бы стать счастливым.
— Возможно, — глухо прорычал Валентин. — Только есть одно «но». Мне не надо искать, потому что я УЖЕ нашел! Понимаешь ты это?
— Отпусти, богатырь. — Голос Юрия звучал тускло. — Нашел — значит, нашел.
Пусть будет по-твоему. Разжав пальцы, Валентин неловко отвернулся.
— Сбегаю за деньгами. Должно быть, уже доставили. Сколько надо, столько и бери. Все, что есть в моей доле.
— Дурак ты, Валя!.. Как ее хоть зовут?
Валентин ответил не сразу. Где-то под сердцем все еще мелко и по-заячьи дрожало.
— Виктория…
— Да, веселое имечко. Немудрено, что не убедил тебя.
Глава 19
Тесным кружком они сидели за столом, на котором горделиво высилась бутылка шампанского. Знакомыми движениями фокусника Юрий доставал из карманов плитки шоколада.
— Как видите, пьяной моей головушке может позавидовать любой трезвый инженю. Валька — свидетель! О присутствии представительницы слабого пола я даже не догадывался. Тем не менее проявил редкую проницательность, захватил не водку, а шампанское, а вместо сала на закуску — шоколад. — Он оглядел их по-отечески строго. — Мы ведь любим шампанское?
— Ага! И шоколад тоже! — Виктория энергично потерла ладони и вновь спрятала руки под стол. Как примерное дитя, она, должно быть, держала их на коленях. Благоухающая свежестью, разрумянившаяся, в белой кружевной блузке, она казалась человеком из другого мира — мира светлого и чрезвычайно далекого.
Валентину вдруг представилось, что перед ними сидит сама Молодость, наивная, не утерявшая способности радоваться пустякам. Так оно, вероятно, и было. И абсолютно не верилось, что когда-нибудь годы изменят ее лексикон, внешность, манеры поведения. Возможно, перед гостем Виктория нарочно изображала пай-девочку. Так тихушничают невестки перед родителями будущего мужа, но молодость изобразить и сыграть невозможно. Для этого надо и впрямь быть молодым. И он вдруг остро почувствовал ту грань, за которую, в отличие от девушки, они с Юрием успели шагнуть. За чертой этой простиралась унылая пустыня овеществленной логики и механического бытия. Все по привычке и по инерции.
Расписание, съедающее жизнь, цели, в весомость которых сложно поверить. Увы, они существенно отличались от этой девочки, и отличие заключалось даже не в годах. Просто они дышали разными энергиями, смотрели на окружающее через разного цвета стекла. Молодость жила надеждами, зрелость — опытом и воспоминаниями. И ладно, если есть еще что вспомнить, а если и этого нет?..
Вероятно, и Юрий ощутил нечто подобное, потому что, разлив шампанское по бокалам, взглянул на Валентина как-то по-особенному. Озадаченно крякнув, предложил:
— М-да… Стало быть, за нашу встречу? Как-никак, событие историческое.
Старый обрюзгший тип двадцати семи лет по прозвищу Валька-Валентин откопал клад, которым наконец-то решил похвастаться перед менее удачливым другом. Самое удивительное, что я рад за вас. Рад, несмотря ни на что.
— Значит, цумволь! — Валентин приподнял бокал.
— Прозит!
Виктория окинула их плутоватым взором и тоненьким голоском добавила:
— Чин-чин!
— Я вижу, здесь собрались полиглоты. Так что следующий тост — за них. — Юрий зашуршал фольгой, разворачивая шоколад.
— Ух, вкуснотища! — Виктория с шумом поставила бокал на место. Не удержавшись, облизнула губы.
— А теперь шоколадкой, и ощущение вкуснотищи усилится, — предложил Юрий.
Валентин насмешливо покосился на Викторию:
— Да уж! В этих вещах она толк понимает. Кушай, дочка, не стесняйся.
Виктория прыснула, спохватившись, зажала себе рот.
— Валя говорил, что вы работаете в институте? — спросила она.
— В общем, да. Программистом-экстремистом. — Юрий рассеянно забарабанил пальцами по скатерти.
— И у вас есть настоящие компьютеры?
— Удивительно! — Юрий повернулся к Валентину. — Всю жизнь живу на панибратском тыканье, и вот впервые ко мне обращаются на «вы»! Надо бы радоваться, а я чувствую печаль. Нет, нет, Виктория! Разумеется, мерси. Просто необычно это. Крайне необычно.
— Виктория поинтересовалась твоей работой, — напомнил Юрию Валентин.
— Брось, она сделала это из вежливости. Верно, Вика?
Виктория замотала головой. Отвечать она не могла: рот у нее был набит шоколадом.
— Как видите, пьяной моей головушке может позавидовать любой трезвый инженю. Валька — свидетель! О присутствии представительницы слабого пола я даже не догадывался. Тем не менее проявил редкую проницательность, захватил не водку, а шампанское, а вместо сала на закуску — шоколад. — Он оглядел их по-отечески строго. — Мы ведь любим шампанское?
— Ага! И шоколад тоже! — Виктория энергично потерла ладони и вновь спрятала руки под стол. Как примерное дитя, она, должно быть, держала их на коленях. Благоухающая свежестью, разрумянившаяся, в белой кружевной блузке, она казалась человеком из другого мира — мира светлого и чрезвычайно далекого.
Валентину вдруг представилось, что перед ними сидит сама Молодость, наивная, не утерявшая способности радоваться пустякам. Так оно, вероятно, и было. И абсолютно не верилось, что когда-нибудь годы изменят ее лексикон, внешность, манеры поведения. Возможно, перед гостем Виктория нарочно изображала пай-девочку. Так тихушничают невестки перед родителями будущего мужа, но молодость изобразить и сыграть невозможно. Для этого надо и впрямь быть молодым. И он вдруг остро почувствовал ту грань, за которую, в отличие от девушки, они с Юрием успели шагнуть. За чертой этой простиралась унылая пустыня овеществленной логики и механического бытия. Все по привычке и по инерции.
Расписание, съедающее жизнь, цели, в весомость которых сложно поверить. Увы, они существенно отличались от этой девочки, и отличие заключалось даже не в годах. Просто они дышали разными энергиями, смотрели на окружающее через разного цвета стекла. Молодость жила надеждами, зрелость — опытом и воспоминаниями. И ладно, если есть еще что вспомнить, а если и этого нет?..
Вероятно, и Юрий ощутил нечто подобное, потому что, разлив шампанское по бокалам, взглянул на Валентина как-то по-особенному. Озадаченно крякнув, предложил:
— М-да… Стало быть, за нашу встречу? Как-никак, событие историческое.
Старый обрюзгший тип двадцати семи лет по прозвищу Валька-Валентин откопал клад, которым наконец-то решил похвастаться перед менее удачливым другом. Самое удивительное, что я рад за вас. Рад, несмотря ни на что.
— Значит, цумволь! — Валентин приподнял бокал.
— Прозит!
Виктория окинула их плутоватым взором и тоненьким голоском добавила:
— Чин-чин!
— Я вижу, здесь собрались полиглоты. Так что следующий тост — за них. — Юрий зашуршал фольгой, разворачивая шоколад.
— Ух, вкуснотища! — Виктория с шумом поставила бокал на место. Не удержавшись, облизнула губы.
— А теперь шоколадкой, и ощущение вкуснотищи усилится, — предложил Юрий.
Валентин насмешливо покосился на Викторию:
— Да уж! В этих вещах она толк понимает. Кушай, дочка, не стесняйся.
Виктория прыснула, спохватившись, зажала себе рот.
— Валя говорил, что вы работаете в институте? — спросила она.
— В общем, да. Программистом-экстремистом. — Юрий рассеянно забарабанил пальцами по скатерти.
— И у вас есть настоящие компьютеры?
— Удивительно! — Юрий повернулся к Валентину. — Всю жизнь живу на панибратском тыканье, и вот впервые ко мне обращаются на «вы»! Надо бы радоваться, а я чувствую печаль. Нет, нет, Виктория! Разумеется, мерси. Просто необычно это. Крайне необычно.
— Виктория поинтересовалась твоей работой, — напомнил Юрию Валентин.
— Брось, она сделала это из вежливости. Верно, Вика?
Виктория замотала головой. Отвечать она не могла: рот у нее был набит шоколадом.