Сэ Эжен. Агасфер (Вечный Жид) (том 3)

   - Сестра!.. Отец!..
   Это были последние слова, произнесенные сиротами умирающим голосом... Последним инстинктивным движением они прижались друг к другу ближе, отяжелевшие веки на секунду приподнялись, точно они хотели обменяться еще одним взглядом... затем раза два или три они вздрогнули... последний вздох вырвался из посиневших губ, и Роза и Бланш скончались...
   Габриель и сестра Марта, закрыв глаза сиротам, склонив колени, молились у их смертного одра.
   Вдруг в зале послышался шум.
   Раздались поспешные шаги, занавес, отделявший кровать сестер, приподнялся, и бледный, растерянный, в изодранной одежде, вбежал Дагобер.
   При виде Габриеля и сестры милосердия, стоявших на коленях у трупов _его детей_, пораженный солдат издал ужасный крик и хотел шагнуть вперед... но прежде чем Габриель успел его поддержать, упал навзничь, и его седая голова дважды с шумом стукнулась о паркет...
   Ночь... темная, бурная ночь.
   На церкви Монмартра пробило час пополуночи.
   Сегодня на это кладбище привезли Розу и Бланш в одном гробу - таково было последнее желание сестер...
   Среди ночной темноты по ниве мертвых блуждает слабый огонек. Это могильщик. Он осторожно пробирается с потайным фонарем в руках... за ним следует человек, закутанный в плащ. Он плачет. Это Самюэль.
   Самюэль... старый еврей... хранитель дома на улице св.Франциска.
   В ночь похорон Жака Реннепона, первого из семи наследников, похороненного на другом кладбище, Самюэль также приходил для таинственных переговоров к могильщику... и ценой золота... купил у него одну милость...
   Странную и страшную милость!!!
   Пробираясь по дорожкам, обсаженным, кипарисами, еврей и могильщик достигли небольшой полянки у восточной стены кладбища.
   Ночь была так темна, что едва можно было что-нибудь различить. Осветив своим фонарем пространство, могильщик указал на свежесделанную насыпь под большим тисом с черными ветвями и сказал:
   - Вот здесь...
   - Точно?
   - Ну да... два тела в одном гробу... это случается не каждый день...
   - Увы! Обе в одном гробу!.. - простонал еврей.
   - Ну вот, теперь вы знаете место... что же вам еще нужно?
   Самюэль отвечал не сразу. Он склонился над могилой и набожно приложился к земле. Затем он встал, с глазами, полными слез, и тихо... на ухо... хотя они были одни на кладбище... заговорил с могильщиком.
   И между этими двумя людьми завязалась таинственная беседа, которую ночь окутывала своим молчанием и мраком.
   Сперва испуганный могильщик отказывался. Но еврей, пуская в ход убеждения, просьбы, слезы и, наконец, золото, которым он позвякивал, казалось, победил долгое сопротивление могильщика.
   Дрожа при мысли о том, что он обещал Самюэлю, могильщик прерывающимся голосом сказал:
   - Завтра ночью... в два часа...
   - Я буду за этой стеной... - сказал Самюэль, указывая фонарем на невысокую ограду. - Я подам сигнал, бросив на кладбище три камня...
   - Да... три камня... сигнал... - повторял взволнованным голосом могильщик, отирая с лица холодный пот.
   Самюэль, несмотря на свои годы, довольно проворно перелез через стену, пользуясь выступающими камнями, и исчез.
   А могильщик пошел домой крупными шагами, пугливо оглядываясь, точно его преследовало страшное видение.
   В день похорон Розы и Бланш Роден написал два письма.
   Первое было адресовано таинственному корреспонденту в Рим. В нем он намекал о смерти Жака Реннепона, Розы и Бланш Симон, о присоединении к ордену иезуитов господина Гарди, о дарственной Габриеля, - обстоятельства, сводившие число наследников к двум: Джальме и мадемуазель де Кардовилль. Это первое письмо, написанное Роденом в Рим, содержало лишь следующие слова:
   "Из _семи_ вычесть _пять_, остается _два_... передайте этот результат князю-кардиналу, пусть он торопится... потому что я продвигаюсь... продвигаюсь... продвигаюсь..."
   Другое письмо было написано измененным почерком и адресовано маршалу Симону. Оно содержало следующие немногие слова:
   "Если можно, возвращайтесь скорее. Ваши дочери умерли. Вам скажут, кто их убил".
   53. РАЗОРЕНИЕ
   Это было на другой день после смерти дочерей маршала Симона.
   Мадемуазель де Кардовилль еще не знает о роковом конце ее молодых родственниц. Ее лицо сияет счастием. Никогда Адриенна не была так хороша. Никогда не блестели так ее глаза. Никогда не был так ослепительно бел цвет ее лица, никогда коралл ее губ не был более влажен. Верная своей несколько эксцентричной привычке живописно одеваться у себя дома, Адриенна, хотя не было еще трех часов дня, была одета в бледно-зеленое муаровое платье с широкой юбкой, лиф и рукава которого отделаны и подбиты розовым шелком и нежным белым стеклярусом, необыкновенно изящным. Белая жемчужная сетка прикрывает пышную косу, собранную узлом на затылке, и этот головной убор в восточном стиле, поразительно оригинальный, очень идет к длинным локонам девушки, обрамляющим ей лицо и ниспадающим почти до ее округленной груди.
   К выражению неописуемого счастья примешиваются не совсем обычные на лице Адриенны решительность, насмешка и вызов; ее голова теперь более мужественно сидит на изящной белой лебединой шее, ее маленькие розовые, чувственные ноздри расширены, точно она с высокомерным нетерпением ждет момента, чтобы броситься в битву.
   Недалеко от нее Горбунья. Она заняла в доме прежнее положение. Молодая работница носит траур по сестре. На ее грустном, спокойном лице видно удивление. Никогда она не замечала у мадемуазель де Кардовилль такого выражения смелого вызова и иронии.
   Адриенна никогда не была кокеткой в пошлом и узком значении этого слова. Тем не менее она бросала в зеркало вопросительные взгляды. Намотав на палец, точно выточенный из слоновой кости, завиток своих длинных золотистых волос, она вновь придавала ему прежнюю эластичность; затем разгладила ладонью несколько незаметных складок, которые сморщившаяся плотная материя образовала вокруг элегантного корсажа. Полуобернувшись спиной к зеркалу, она хотела посмотреть, хорошо ли сидит платье сзади, и при этом движении, полном змеиной гибкости, выказалась вся сладострастная прелесть и все божественные сокровища ее тонкой и гибкой талии. Потому что, несмотря на скульптурную роскошь контура бедер и белых плеч, плотных и блестящих, как пентилеконский мрамор, Адриенна принадлежала к тем счастливицам, которые могут пользоваться своей подвязкой вместо пояса. Покончив с кокетством очаровательной женщины, полным грациозной прелести, Адриенна с улыбкой взглянула на Горбунью, удивление которой возрастало, и сказала, улыбаясь:
   - Дорогая Мадлена, не смейтесь над вопросом, который я вам задам: что сказали бы вы о картине, которая изобразила бы меня такой, какова я сейчас?
   - Но... мадемуазель...
   - Опять мадемуазель! - с нежным упреком промолвила Адриенна.
   - Но... Адриенна, - продолжала Горбунья, - я бы сказала, что это прелестная картина... вы одеты с обычным для вас идеальным вкусом...
   - А вы не находите... что я сегодня лучше, чем всегда? Дорогой мой поэт, я спрашиваю Не ради себя! - весело добавила Адриенна.
   - Надеюсь! - с улыбкой отвечала Горбунья. - Если уже говорить по правде, то невозможно представить себе туалет, который шел бы к вам больше... Эти нежные цвета: бледно-зеленый, с розовым, эти жемчуга - все необыкновенно гармонирует с золотом ваших кудрей, так что я в жизни не видала более изящной картины.
   Горбунья говорила, что чувствовала; мы знаем, что ее поэтическая душа поклонялась красоте, и она была счастлива тем, что имела возможность это высказать.
   - Я в восторге, - весело промолвила Адриенна, - что вы меня находите красивее, чем обычно!
   - Только... - с колебанием произнесла Горбунья.
   - Только? - переспросила ее Адриенна.
   - Только, друг мой, - продолжала Горбунья, - если я никогда не видала вас красивее, то я также никогда не видала на вашем лице того решительного, иронического выражения, которое вижу теперь... Это похоже на какой-то нетерпеливый вызов...
   - Это именно так и есть, моя милая, кроткая Мадлена, - сказала Адриенна, с нежностью бросаясь к ней на шею. - Я должна вас поцеловать за то, что вы меня так хорошо поняли... Если у меня вызывающий вид, то это потому, что... я ожидаю сегодня свою дражайшую тетку...
   - Княгиню де Сен-Дизье? - со страхом спросила Горбунья. - Эту злую знатную даму, которая причинила вам так много зла?
   - Именно. Она просила меня о свидании, и я очень рада ее принять.
   - Рады?
   - Рада... Правда, радость моя немножко зла... насмешлива и иронична, весело говорила Адриенна. - Подумайте: княгиня страшно грустит о своей молодости, красоте, любовных похождениях... Эту святую особу приводит в отчаяние ее все увеличивающаяся полнота!.. И вдруг она меня увидит красивой, любимой, влюбленной и тоненькой... главное - тоненькой! хохотала, как безумная, девушка. - О! Вы не можете себе вообразить, друг мой, какую отчаянную зависть, какую злобу возбуждает в толстой пожилой даме, с претензиями на молодость... вид молоденькой женщины... тоненькой и стройной!
   - Друг мой, - серьезно сказала Горбунья, - вы шутите... а меня, не знаю почему, пугает посещение княгини...
   - Нежное, любящее сердце! Успокойтесь! - ласково заметила Адриенна. - Я не боюсь этой женщины... да, не боюсь... И, чтобы ее разозлить и доказать ей это, я буду обращаться с ней, с этим чудовищем лицемерия и злобы... являющейся сюда несомненно с каким-нибудь злобным умыслом... я буду обращаться с ней, как с безвредной, смешной толстухой!
   И Адриенна снова засмеялась.
   В комнату вошел слуга, прервав приступ безумной веселости Адриенны:
   - Княгиня де Сен-Дизье спрашивает, может ли мадемуазель ее принять?
   - Просите.
   Слуга вышел.
   Горбунья встала, чтобы оставить комнату, но Адриенна взяла ее руку и сказала серьезно и нежно:
   - Друг мой... останьтесь... прошу вас...
   - Вы хотите этого?
   - Хочу... и также из чувства мести... я хочу доказать княгине... какой у меня есть нежный друг... и как я богата привязанностями!..
   - Но, Адриенна, - робко возражала Горбунья, - подумайте о том...
   - Молчите! Вот и она, останьтесь... я прошу вас об этом, как о милости и услуге. Редкий инстинкт вашего сердца угадает, быть может, тайную цель ее посещения... Разве ваши предчувствия не оправдались относительно интриг отвратительного Родена?
   Горбунья не могла устоять перед подобной просьбой. Она осталась, но хотела отойти от камина. Адриенна снова усадила ее на место и заметила:
   - Дорогая Мадлена, оставайтесь на своем месте. Вы ничем не обязаны княгине.
   Только что Адриенна успела кончить, в комнату твердым шагом, гордой поступью, высоко подняв голову и с внушительным видом вошла княгиня. Как мы уже и говорили, она в высшей мере обладала величественностью светской дамы.
   Самые благоразумные люди не могут отрешиться от слабостей.
   Охваченная безумной завистью к красоте, изяществу и молодости Адриенны, княгиня, несмотря на свой ум, сделала непростительный, смешной промах. Вместо того чтобы, как всегда, одеться со строгим вкусом, она вздумала надеть платье, слишком легкомысленное для ее возраста и по покрою. Нежный сизый с переливами цвет и слишком туго стянутая талия делали ее лицо краснее обыкновенного, а райская птица на малиновой шляпе увеличивала комический оттенок туалета. Все это было следствием гневного волнения и желания унизить племянницу, затуманивших здравый ум княгини.
   На лице княгини ясно выражались злоба, зависть и гордость победы. (Святоша вспомнила коварную ловкость, с которой она сумела послать на верную смерть дочерей маршала Симона) и надежда на успех новой отвратительной интриги.
   Адриенна, не делая ни шагу навстречу тетке, вежливо встала с дивана, сделала полный достоинства поклон и снова заняла свое место, любезно указав княгине на кресло около камина, недалеко от кресла Горбуньи, но с другой стороны.
   - Садитесь! Прошу вас, - сказала она.
   Княгиня покраснела и взглянула с презрительным удивлением на Горбунью, вежливо поклонившуюся, но не уступавшую своего места. Горбунья поступила так из чувства собственного достоинства и из сознания того, что, в сущности говоря, почтенного места заслуживала она, честная и преданная бедная девушка, а не эта княгиня, низкая, злая и лицемерная.
   - Садитесь! Прошу вас, - повторила Адриенна.
   - Разговор, о котором я вас просила, - сказала госпожа де Сен-Дизье, должен остаться в тайне.
   - У меня нет тайн от моей лучшей подруги, мадам; вы можете говорить в присутствии мадемуазель.
   - О! я давно знаю, - с горькой иронией заметила княгиня, - что вы не особенно заботитесь о сохранении тайн и очень снисходительны в выборе тех, кого вы называете друзьями... но мне уж позвольте действовать иначе. Если у вас нет тайн, то они есть у меня и я не желаю открывать их при первой встречной...
   И ханжа презрительно кивнула на Горбунью.
   Оскорбленная тоном княгини, Горбунья отвечала кротко и просто:
   - Я не вижу, мадам, никакой унизительной разницы между первой и последней встречной у мадемуазель де Кардовилль.
   - Каково! Еще и разговаривает! - с дерзкой и презрительней жалостью заметила княгиня.
   - Да... по крайней мере, отвечает, - спокойно возразила Горбунья.
   - Я хочу с вами говорить наедине, - ясно, кажется! - нетерпеливо сказала святоша племяннице.
   - Извините... я вас не понимаю, мадам, - с видом удивления возразила Адриенна. - Мадемуазель, удостаивающая меня своей дружбой, из любезности согласилась присутствовать при нашей беседе. Я прибавила: из любезности, потому что действительно надо очень любить меня, чтобы согласиться слушать все те благожелательные, приятные, милые речи, какими вы, несомненно, пришли со мной поделиться.
   - Но, мадемуазель! - воскликнула княгиня.
   - Позвольте мне прервать вас на минуту, - с самым любезным видом продолжала Адриенна, как будто говоря ханже нечто лестное. - Для того чтобы вы не стеснялись присутствием мадемуазель, я спешу вас предупредить, что она вполне знакома со всеми святыми гадостями, набожными мерзостями, духовным предательством, жертвой которых я была по вашей милости... Она знает, наконец... что вы мать церкви, каких мало... Могу ли я надеяться, что вы теперь оставите вашу деликатную и столь заинтересованную сдержанность?
   - По правде сказать, - заявила, впадая в ярость, княгиня, - не могу понять, сплю я или бодрствую...
   - Ах, Боже мой! - тревожно заговорила Адриенна, - меня беспокоит это сомнение... Не ударила ли вам кровь в голову... вы так раскраснелись... как будто вы задыхаетесь... чувствуете стеснение... тяжесть... Быть может, вы немножко сильно затянулись, мадам?
   Эти слова, сказанные Адриенной с очаровательным наивным сочувствием, действительно чуть не заставили княгиню задохнуться; она побагровела и, опускаясь с шумом на кресло, воскликнула:
   - Отлично, мадемуазель, я предпочитаю такой прием... Он мне позволяет не стесняться... говорить прямо...
   - Не правда ли, мадам? - сказала Адриенна, улыбаясь... - По крайней мере можно откровенно высказать все, что на сердце. А это должно иметь для вас прелесть новизны... Сознайтесь, что вы мне очень признательны за возможность снять с себя маску доброты, набожности и кротости? Вечно носить ее ведь тяжело.
   Слушая сарказмы Адриенны, - невинную месть, вполне извинительную, если принять во внимание все зло, сделанное княгиней племяннице, Горбунья чувствовала, что у нее сжимается сердце: она очень боялась этой женщины.
   Между тем княгиня продолжала говорить уже хладнокровнее:
   - Тысячу благодарностей, мадемуазель, за ваше милое внимание... Я его ценю по достоинству и постараюсь как можно скорее вам это доказать.
   - Отлично, отлично, мадам, - весело отвечала Адриенна. - Сообщите нам это, пожалуйста, поскорее... Я с нетерпением жду ваших новостей... Мне очень любопытно...
   - А между тем, - с иронической улыбкой заметила княгиня, - вы и вообразить себе не можете, что сейчас услышите.
   - Неужели? Я только боюсь, что ваша наивная скромность вас обманывает, - продолжала Адриенна тем же тоном. - Право, мало что может меня удивить с вашей стороны. Разве вы не знаете, что... от вас... я жду всего!
   - Как знать? - медленно произнесла ханжа. - А если... например... я скажу вам... что через сутки... не больше... вы будете нищей?
   Это было так неожиданно, что мадемуазель де Кардовилль невольно изумилась, а Горбунья вздрогнула.
   - Ага! - с торжеством воскликнула княгиня при виде изумления Адриенны и продолжала жестким и лицемерным тоном. - Сознайтесь, что мне удалось вас удивить, хотя вы и говорили, что всего от меня ожидаете... Как хорошо, что вы так повели нашу беседу... Мне надо было бы в противном случае употребить много приготовлений для того, чтобы объявить вам: мадемуазель, завтра вы будете так же бедны, как богаты сегодня... А теперь я могу вам это сказать совершенно просто, наивно... добродушно!
   Преодолев свое первое изумление, Адриенна, со спокойной улыбкой, удивившей святошу, проговорила:
   - Откровенно признаться, мадам, я удивилась... я ведь ожидала какой-нибудь коварной выдумки, полной злобы, хорошо придуманной низости, на какие вы мастерица... Могло ли мне прийти на ум, что вы придаете такое важное значение подобной мелочи?
   - Как? Быть разоренной, совершенно разоренной, и не позже, чем завтра, такой расточительнице, как вы, - воскликнула святоша, - лишиться не только доходов, но и особняка, и мебели, и лошадей, и бриллиантов, и этих смешных нарядов, которыми вы так гордитесь... - вы называете это мелочью? Вы, привыкшая тратить сотни тысяч, а теперь обреченная жить на нищенское содержание, меньше жалованья ваших прислужниц, вы называете это мелочью?
   К жестокому разочарованию тетки, Адриенна казалась вполне спокойной; она хотела уже отвечать княгине, как вдруг дверь отворилась, и в комнату без доклада вошел принц Джальма.
   На просиявшем лице Адриенны выразилась такая гордая, безумная нежность, и она бросила на княгиню взгляд такого глубокого счастья, что передать это словами невозможно.
   Никогда Джальма не был так идеально красив, как сегодня; выражение безграничного счастья сияло на его лице. Индус был одет в длинное, широкое платье из белого кашемира, с пунцовыми и золотыми полосами. На голове его была чалма из той же материи, а роскошная шаль служила поясом.
   Княгиня де Сен-Дизье была невольно поражена его появлением. Она не рассчитывала встретить его здесь.
   Участниками следующей сцены стали княгиня, Адриенна, Джальма и Горбунья.
   54. ВОСПОМИНАНИЯ
   Джальма, никогда не встречавшийся у Адриенны с госпожой де Сен-Дизье, был очень удивлен ее присутствием. Княгиня, сохраняя мрачное молчание, с глухой завистью и неумолимой злобой смотрела на эти два существа, столь красивые, молодые, любящие и счастливые. Вдруг, казалось, ей пришла на ум какая-то мысль, поглотившая ее внимание; она как будто старалась вспомнить что-то чрезвычайно важное. Адриенна и Джальма, пользуясь этим моментом, любовались друг другом с обожанием, и взоры их горели влажным пламенем страсти. Затем Адриенна, вспомнив о тетке, сказала, улыбаясь, индусу:
   - Милый кузен, позвольте мне исправить свою забывчивость, откровенно говоря умышленную (причины я объясню после), вследствие которой я никогда не говорила вам об одной из своих родственниц, княгине де Сен-Дизье... Позвольте вас ей представить.
   Джальма поклонился.
   Не давая тетке времени что-нибудь сказать, Адриенна с живостью продолжала:
   - Госпожа де Сен-Дизье была так любезна, что приехала сама мне сказать об одном весьма для меня счастливом обстоятельстве... Я сообщу его вам позднее, если добрейшая княгиня не захочет лишить меня удовольствия сообщить вам об этом.
   Неожиданное появление Джальмы и воспоминания, в которые ханжа была погружена, навели ее, вероятно, на новую мысль, потому что, оставляя в стороне вопрос о разорении Адриенны, княгиня со слащавой улыбочкой, за которой, несомненно, скрывалась какая-то злорадная цель, заметила:
   - Я была бы в отчаянии, принц, если бы лишила мою дорогую племянницу удовольствия сообщить вам лично ту счастливую новость, о которой она говорит... и которую я, в качестве любящей родственницы, не замедлила ей передать... А вот и бумага, - прибавила она, протягивая Адриенне какую-то бумагу, - прочитав которую, она убедится, что эта новость вполне согласуется с истиной...
   - Тысячу благодарностей, дорогая тетушка, - отвечала Адриенна, с горделивым равнодушием принимая бумагу. - Это совершенно излишняя предосторожность... Вы знаете, что я всегда верю вам на слово... когда речь идет о вашем благорасположении ко мне...
   Несмотря на полное незнание утонченного коварства, позолоченных жестокостей цивилизованного мира, Джальма, чуткий, как все несколько дикие натуры, и очень впечатлительный, испытывал какое-то неприятное, болезненное чувство при этом обмене фальшивыми любезностями. Он не понимал их скрытого смысла, но они звучали фальшиво для его тонкого слуха. Кроме того, инстинктивно или по предчувствию, он испытывал смутное отвращение к госпоже де Сен-Дизье. Святоша, предвкушая всю важность своей новой выдумки, едва сдерживала волнение, которое было заметно и по увеличивающейся красноте ее лица, и по злорадной улыбке, и по злобному блеску глаз. Так что вид этой женщины, внушавшей принцу растущую антипатию, заставлял его молча стоять в стороне, причем его прелестные черты даже потеряли свою ясность.
   Горбунья также находилась под тяжелым впечатлением. Она поочередно бросала то пугливые взоры на княгиню, то умоляющие на Адриенну, как бы прося ее закончить разговор, неприятные последствия которого она ясно представляла. Но, к несчастью, г-же де Сен-Дизье было выгодно продолжить это свидание, а мадемуазель де Кардовилль, черпая новые силы и смелую уверенность в присутствии любимого человека, стремилась насладиться жестокой досадой, какую испытывала противная ханжа при виде счастья племянницы, отвоеванного ею, несмотря на все низкие интриги княгини и ее сообщников.
   После минутного молчания госпожа де Сен-Дизье начала слащавым, вкрадчивым голосом:
   - Принц, вы не можете себе представить, как я была обрадована, когда до меня дошли слухи - в свете (и это справедливо) ни о чем больше не говорят - о вашей нежной привязанности к моей дорогой племяннице, потому что вы и не подозреваете, от какой тяжкой заботы вы меня избавили.
   Джальма не отвечал. Он с удивлением и почти с грустью взглядом спросил Адриенну, что хотела этим сказать ее тетка.
   Последняя, заметив этот немой вопрос, продолжала:
   - Я выражусь яснее, принц; вы понимаете, что как самая близкая родственница этой милой, безумной головки, - показала она взглядом на Адриенну, - я была более или менее ответственна за ее будущую судьбу перед лицом света... И вот вы являетесь с другого конца земного шара, чтобы самым простодушным образом взять эту тяжелую ответственность на себя... Чего же лучше?.. Невольно задашь себе вопрос, чему в вас больше удивляться: вашему счастью или мужеству?
   И княгиня, бросив злобный взгляд на Адриенну, с вызывающим видом ждала ее ответа.
   - Слушайте хорошенько мою добрую тетушку, дорогой кузен, - со спокойной улыбкой произнесла девушка. - С той минуты, как она видит нас соединившимися и счастливыми, эта нежная родственница от избытка радости желает скорее излить свою душу, а вы не можете себе и представить, что значат излияния столь прекрасной души... Подождите немного, и вы это оцените...
   Затем Адриенна прибавила самым естественным тоном: - Не знаю почему, но по поводу этих излияний мне припомнился ваш рассказ, кузен, о некоторых породах гадюк вашей страны: у них часто ломаются ядовитые зубы, если они ухватятся за добычу, которая им не по силам, и вследствие этого их яд поражает их самих... Милейшая тетушка, ведь у вас такое доброе, благородное сердце... я уверена, что вы нежно сочувствуете этим бедным змеям?
   Святоша бросила уничтожающий взгляд на племянницу и продолжала взволнованным голосом:
   - Я не вполне понимаю цель этого рассказа... а вы, принц?
   Джальма не отвечал ничего. Опираясь на камин, он все более мрачно и проницательно смотрел на княгиню, и ненависть к этой женщине невольно поднималась в его душе.
   - Ах! Дорогая тетушка! - тоном ласкового упрека продолжала Адриенна. Неужели я слишком многого ждала от вашего сердца? Неужели вы не чувствуете жалости даже к гадюкам? К кому же тогда вы можете ее чувствовать? Впрочем, это понятно... - добавила Адриенна, как бы отвечая на свою мысль. - Они такие стройные, тоненькие... Однако пора кончать с этими глупостями... весело воскликнула она, видя, что ханжа с трудом сдерживает свой гнев. Высказывайте же скорее, добрейшая тетушка, все нежные мысли, какие внушает вам вид нашего счастья!
   - Я не замедлю это сделать, любезнейшая племянница: во-первых, я не знаю, как и нарадоваться, что милый принц явился сюда из глубины Индии, чтобы взять на себя заботу о вас... закрывая глаза доверчиво и наивно... на все... Какой прелестный человек этот набоб!.. Принять на себя такую обузу... после того как пришлось вас запирать в сумасшедший дом... знаете, из-за того молодого рабочего, которого полиция нашла у вас... Как его звали? Помогите мне вспомнить... или вы уже забыли, скверная ветреница?.. Такой красивый парень и поэт? Ах, да, Агриколь Бодуэн... Его нашли в тайной комнате около вашей спальни... Ведь весь Париж кричал тогда об этом... ужасном скандале... Да, милый принц, нельзя сказать, чтобы вы женились на неизвестной особе... Имя вашей будущей супруги у всех на устах...
   При этих ужасных, неожиданных словах Адриенна, Джальма и Горбунья разом онемели, но под влиянием совершенно разнородных чувств. Княгиня, не считая более нужным скрывать свою адскую радость и торжествующую злобу, воскликнула, вставая с места, с блестящими глазами, с пылающим лицом обращаясь к Адриенне: