Сэ Эжен. Агасфер (Вечный Жид) (том 3)

   Чело Джальмы постепенно омрачалось. В словах Феринджи ему слышался намек на поведение и слова Адриенны. Но так как он никогда ничего не говорил метису, то, конечно, это совпадение являлось игрою случая. Хотя в голове Джальмы и мелькнула горькая мысль о том, что и любимая им женщина ставит долг выше любви, но влияние молодой девушки оказалось настолько сильно и благотворно, что он отогнал эту мысль и, успокоившись, сказал Феринджи, искоса за ним наблюдавшему:
   - Горе затемняет твой разум... Если у тебя нет другого повода подозревать любимую женщину... то успокойся: ты любим... и больше, быть может, чем думаешь!
   - Увы! Если бы вы говорили правду, господин, - грустно произнес метис; затем, как бы растроганный словами принца, он продолжал:
   - А между тем, я говорю себе: значит, для этой женщины есть нечто выше ее любви ко мне? Стыдливость, достоинство, честь... Положим, это так... это благородные чувства... Но она ими не пожертвует ради моей любви... они сильнее ее... значит... когда-нибудь... она пожертвует и моей любовью...
   - Ты ошибаешься, - мягко возразил Джальма, хотя слова метиса снова больно задели его. - Чем выше любовь женщины, тем чище и целомудреннее... Любовь порождает именно эти чувства... Она ими управляет... а не они ею.
   - Справедливо, господин, - с горькой иронией продолжал метис. - Она хочет по-своему доказать мне свою любовь... Хорошо... мне остается только покориться...
   И, (внезапно остановившись, метис закрыл лицо руками и громко застонал. Выражение его лица было так ужасно и мучительно, что Джальма с тревогой схватил его за руку и взволнованно сказал:
   - Успокойся... не волнуйся так... послушай увещевания друга... они отгонят дурные мысли... Говори, что с тобой?
   - Нет, нет, это слишком страшно!
   - Говори, прошу тебя...
   - Оставьте несчастного с его неизлечимым горем...
   - Неужели ты считаешь меня на это способным? - спросил Джальма с кротостью и достоинством, которые, казалось, произвели сильное впечатление на метиса.
   - Увы! Господин... - продолжал он, все еще колеблясь. - Вы требуете?
   - Да, требую... Говори...
   - Ну, так я вам не все сказал... меня удержал стыд... боязнь насмешки... Вы спрашивали, почему я думал, что мне изменили?.. Я говорил... о подозрениях... о холодности... этого мало! Сегодня вечером эта женщина...
   - Говори...
   - Эта женщина назначила свидание... человеку... которого она предпочитает...
   - Кто тебе это сказал?
   - Некто, пожалевший о моем ослеплении.
   - А если он тебя обманул или сам обманывается?
   - Он обещал мне дать доказательства!
   - Какие же доказательства?
   - Он предложил мне присутствовать при их свидании. "Быть может, это свидание невинно, несмотря на все признаки. Судите сами, и, если у вас хватит на это мужества, вашей мучительной нерешительности наступит конец", - сказал мне этот человек.
   - Что же ты ему ответил?
   - Ничего... Я потерял голову и пошел просить вашего совета... - Затем, с жестом отчаяния, метис прибавил, дико расхохотавшись: - Совета... совета... я должен был его просить у лезвия моего кинжала... Оно ответило бы мне: "Крови!.. Крови!"
   И метис судорожно схватился за рукоятку кинжала, который был заткнут у него за поясом.
   Есть какая-то роковая, пагубная заразительность в подобных вспышках. При виде гневного, перекошенного яростью и ревностью лица Феринджи Джальма вздрогнул. Ему вспомнился безумный гнев, овладевший им, когда княгиня де Сен-Дизье говорила Адриенне, что та не посмеет отрицать: Агриколь Бодуэн, ее мнимый любовник, был найден у нее в спальне.
   В ту минуту, благодаря гордому, полному достоинства виду молодой девушки, Джальма почувствовал презрение к низкой клевете, на которую Адриенна не хотела даже отвечать. Но несмотря на это, два или три раза эта мысль болезненно мелькала в голове Джальмы точно огненная полоса, хотя она и исчезла затем бесследно среди его ясного счастья и бесконечного доверия к сердцу Адриенны.
   Все эти воспоминания, а также страстное сопротивление Адриенны пробудили в душе принца глубокое сочувствие к Феринджи, причем он невольно видел страннее сходство в положении метиса со своим собственным. Зная, до чего может довести гневное ослепление, принц ласково заметил:
   - Я обещал тебе свою дружбу... и хочу ее доказать.
   Метис, охваченный немой яростью, казалось, не слыхал слов своего господина.
   Последний положил руку ему на плечо и сказал:
   - Феринджи... выслушай меня...
   - Простите меня... - воскликнул метис, как бы пробуждаясь. Простите... господин мой!
   - В ужасных сомнениях, в жестоком подозрении, овладевшем тобой... не у кинжала надо спрашивать совета, а у друга... и я дам тебе этот совет... потому что я друг твой.
   - Господин!
   - На это свидание, которое докажет тебе измену или невиновность той, которую ты любишь... ты должен пойти...
   - О да! - с мрачной улыбкой ответил метис, - да... я пойду!
   - Но ты пойдешь не один!
   - Что вы хотите этим сказать? Кто же пойдет со мной?
   - Я...
   - Вы, господин?
   - Да... чтобы избавить тебя от совершения преступления... Я знаю, как слеп и несправедлив часто бывает первый порыв гнева...
   - Да... но зато он за нас мстит! - с жестокой улыбкой возразил метис.
   - Феринджи... сегодня я свободен... я тебя не оставлю... - решительно сказал принц. - Или ты не пойдешь на это свидание, или пойдешь со мной...
   Метис, как бы побежденный великодушной настойчивостью Джальмы, упал к его ногам, взял его руку и, приложив ее сперва ко лбу, а потом к губам, ответил:
   - Господин... надо быть великодушным до конца и простить меня...
   - Простить? За что?
   - Прежде чем прийти к вам... я имел дерзкое намерение просить вас о том... что вы мне сейчас предложили... Да... боясь, что мой гнев может завести меня слишком далеко... я думал просить вас о милости, в которой вы отказали бы, быть может, равному вам... Но затем... я не посмел... я боялся сознаться, что боюсь измены... и пришел только сказать, что несчастлив... Ведь вам одному я мог... доверить это.
   Невозможно передать, с какой трогательной простотой и наивностью были сказаны эти слова. За дикой вспышкой последовали слезы и тихая грусть.
   Джальма, искренне тронутый, протянул метису руку, поднял его и сказал:
   - Ты был вправе требовать у меня доказательства дружбы... и я рад, что предупредил твою просьбу. Полно! Мужество и надежда... Я пойду с тобой на это свидание, и если можно верить, что наши желания должны исполниться... то твои опасения окажутся ложными.
   Когда настала ночь, метис и Джальма, закутанные в плащи, сели в карету, которая повезла их к дому госпожи де ла Сент-Коломб.
   60. ВЕЧЕР У ГОСПОЖИ ДЕ ЛА СЕНТ-КОЛОМБ
   Прежде чем продолжить наш рассказ, необходимо вернуться к предыдущим событиям.
   Нини Мельница, не подозревая истинной цели Родена, откупил на день по его поручению у госпожи де ла Сент-Коломб, алчной и скупой по натуре, за очень крупную сумму право пользоваться ее квартирой. Госпожа де ла Сент-Коломб, конечно, согласилась на выгодное предложение и уехала с утра вместе со своей прислугой, которой она предложила в награду за верную службу отправиться на весь день за город.
   Оставшись хозяином квартиры, Роден тщательно переоделся, чтобы его не узнали; он надел черный парик, синие очки, плащ и спрятал подбородок в высоком шерстяном галстуке, утром он зашел с Феринджи, чтобы ознакомиться с расположением квартиры и дать тому необходимые указания. Оставшись после Родена в квартире, метис со свойственной ему ловкостью в продолжение двух часов устроил там все соответственно указаниям иезуита и вернулся к Джальме, где с отвратительным лицемерием разыграл описанную выше сцену отчаяния.
   Во время переезда с улицы Клиши до дома госпожи де ла Сент-Коломб Феринджи продолжал разыгрывать роль безутешного страдальца и, наконец, глухим, отрывистым голосом заявил:
   - Господин... если мне изменили... я должен отметить.
   - Самая лучшая месть - презрение! - отвечал Джальма.
   - Нет, нет, - с гневом возражал метис, - этого мало... Чем ближе подходит время, тем больше я убеждаюсь, что я жажду крови...
   - Выслушай меня...
   - Пожалейте меня, господин... я был низок, я боялся... я отступал перед мщением... Теперь я готов мукой за муку отплатить за измену... оставьте меня... позвольте мне одному идти на свидание...
   И, говоря это, Феринджи сделал движение, как будто собирался выскочить из кареты.
   Джальма удержал его за руку и сказал:
   - Оставайся... я тебя не покину... ты не прольешь крови, хотя бы тебе и изменили. Твое презрение отметит за тебя... а дружба тебя утешит.
   - Нет, нет, господин... я решился... я убью... а затем покончу с собою. Для предателей - кинжал... а для меня - яд, который заключается в его рукоятке...
   - Феринджи...
   - Господин!.. Простите мое упорство... Пусть свершится моя судьба!
   Чувствуя, что времени слишком мало для того, чтобы успокоить ярость метиса, Джальма решился действовать хитростью. После недолгого молчания он сказал Феринджи:
   - Я тебя не покину... я приму все меры, чтобы не допустить преступления... Если мне это не удастся... если ты не послушаешь меня... пусть пролитая кровь падет на твою голову... Я никогда в жизни не дотронусь до твоей руки...
   Казалось, эти слова произвели большое впечатление на метиса. Он погрузился в глубокое раздумье. Джальма был готов при свете уличных фонарей силой обезоружить своего спутника, но тот быстро вытащил из-за пояса кинжал и, вынув его из ножен, произнес торжественным и суровым голосом:
   - В искусных руках этот кинжал ужасное орудие... а в этом флаконе заключается один из сильнейших ядов, которыми богата наша родина...
   И, нажав пружину, метис показал маленький стеклянный флакон, спрятанный в рукоятке смертоносного орудия.
   - Две или три капли этого яда... - продолжал метис, - и наступит тихая, медленная, безболезненная смерть... Через несколько часов... посинеют ногти... это первый симптом... А если выпить все зараз... то сразу упадешь мертвым... как будто пораженный молнией...
   - Да... - отвечал Джальма, - я знаю, что у нас есть яды, которые или мало-помалу парализуют жизнь... или действуют, как молния... Но к чему этот разговор?
   - Чтобы доказать вам, господин, что в этом оружии и успех, и безнаказанность моей мести: кинжалом я убью, а яд избавит меня от человеческого суда. Но я все-таки отдаю вам этот кинжал... возьмите его, господин... Я скорее откажусь от мести, чем стану недостойным дотронуться до вашей руки...
   И метис протянул Джальме кинжал.
   Джальма, обрадованный и удивленный этим неожиданным решением, поспешил спрятать кинжал за пояс, а метис продолжал прочувствованным голосом:
   - Возьмите этот кинжал, господин мой... и когда вы увидите и услышите то, что нам придется увидать и услыхать... вы или вернете мне его, чтобы поразить неверную... или дадите мне яд... и я умру неотмщенный... Вы должны повелевать... а я обязан повиноваться...
   В ту минуту, когда Джальма хотел ответить, карета установилась перед домом госпожи де ла Сент-Коломб.
   Принц и метис вошли в темные ворота, которые тотчас же за ними заперли, и дворник подал Феринджи ключ от квартиры, в которой были два входа с площадки и потайная дверь со двора.
   Отпирая дверь, выходившую на лестницу, метис взволнованно сказал Джальме:
   - Господин... пожалейте меня за слабость... в эту ужасную минуту... я дрожу... я колеблюсь... Быть может, лучше мучиться сомнениями... или забыть...
   Но прежде чем принц успел ответить, Феринджи воскликнул:
   - Нет... нет... это было бы низостью!..
   И, быстро отворив дверь, он вошел первый. Джальма последовал за ним.
   Они очутились в темном коридоре.
   - Вашу руку... позвольте, я проведу вас... только тише... - шепотом сказал метис. И, взяв Джальму за руку, он тихо двинулся вперед.
   После довольно долгих переходов они внезапно остановились, и Феринджи, выпуская руку Джальмы, промолвил:
   - Наступила решительная минута... подождите немного...
   За этим последовала глубокая тишина. Темнота была такая, что Джальма совершенно ничего не видел, но услыхал, что Феринджи от него уходит; затем послышался стук отворяемой и запираемой на замок двери.
   Это странное исчезновение начало тревожить принца. Машинально он схватился за кинжал и сделал несколько шагов в сторону, где, по его предположению, находился выход.
   Вдруг голос метиса раздался в ушах Джальмы неизвестно откуда, и до него долетели следующие слова:
   - Господин... вы сказали мне: "Будь моим другом", и я действую, как друг... Я употребил хитрость, чтобы завлечь вас сюда: ваше ослепление роковой страстью не позволило бы вам последовать за мной иначе... Княгиня де Сен-Дизье сказала вам, что Агриколь Бодуэн... любовник Адриенны де Кардовилль... Слушайте... смотрите... и судите сами...
   Голос замолк. Казалось, он шел из угла той же комнаты.
   Джальма только теперь понял, в какую ловушку он попал; он задрожал от гнева и ужаса.
   - Феринджи! - крикнул он в окружающий его мрак. - Где я?.. Где ты?.. Отвори мне, если тебе дорога жизнь... Я хочу сейчас же выйти!..
   И, вытянув руки вперед, принц ощупью двинулся вдоль обитой шелком стены, надеясь таким образом добраться до какой-нибудь двери. Он скоро нащупал ее, но, несмотря на все усилия, открыть ее оказалось невозможно. То же было и со следующей дверью, до которой он добрался, натолкнувшись сначала на камин. Он обошел так всю комнату и снова очутился у того же камина. Его тревога росла, и дрожащим от гнева голосом он опять позвал Феринджи.
   То же молчание.
   Кругом царила тишина, в комнате был полнейший мрак. Вскоре распространился какой-то тонкий, проникающий, нежный запах, как будто в комнату было проведено отверстие какой-то трубы, через которую докатывались душистые волны. Джальма в волнении и гневе не обратил, конечно, внимания на этот запах... но вскоре в висках у него забились артерии, и жгучий жар, казалось, побежал по всем жилам. Какое-то неопределенное, но приятное состояние овладело всем его существом. В нем улеглись все волновавшие его страсти, и он, не замечая того, постепенно стал погружаться в какое-то сладкое, непреодолимое оцепенение.
   Однако, собрав последние остатки слабеющей воли, Джальма пошел наугад, направляясь к дверям, которые ему удалось найти. Но тут запах был так силен, что Джальма не в состоянии был больше двигаться и прислонился к стене (*17).
   И вот произошло нечто странное: в соседней комнате стал постепенно разливаться слабый свет, и Джальма под влиянием галлюцинации заметил в двери, против которой он стоял, круглое окошечко. Через него-то и проникал свет в комнату, где был принц. В окошечко было вставлено толстое стекло, а со стороны индуса его защищала тонкая, но прочная решетка.
   Комната, видневшаяся за дверью, была довольно богато обставлена. Против пылающего камина у стены стоял большой зеркальный шкаф, а сбоку широкий мягкий диван. Освещалось это помещение слабым, нежным светом неопределенного оттенка.
   Через секунду туда вошла высокая женщина, тщательно укутанная в темный, особенного фасона плащ с капюшоном. При виде плаща Джальма вздрогнул; приятное, спокойное состояние сменилось лихорадочным волнением; он почувствовал какое-то опьянение, и в ушах у него зашумело, словно он погружался в воду. Как в столбняке, он не сводил глаз с этой женщины.
   Вошедшая женщина двигалась с большой осторожностью, даже боязливо. Она подошла к окну, раздвинула занавеси и взглянула на улицу, затем, не снимая плаща, приблизилась к камину и задумчиво на него оперлась.
   Джальма под влиянием овладевшего им возбуждения забыл условия, при которых он попал сюда, забыл о Феринджи и только следил за вошедшей, не сводя с нее пылающего взора.
   Она отошла от камина и спустила с плеч плащ, остановившись против зеркала, спиной к своему неведомому зрителю. Джальму разом точно оглушил удар грома. Эта женщина была Адриенна де Кардовилль.
   Да, он видел: это был ее рост, ее талия нимфы, ее мраморные плечи, ее золотистые волосы, ее лебединая шея, гордая и грациозная; та же жемчужная сетка покрывала косы, и то же зеленое платье, подбитое розовой материей с белым стеклярусом, - платье, в котором она была во время визита госпожи де Сен-Дизье, было надето на девушке. Словом, это была мадемуазель де Кардовилль; он в этом не сомневался и не мог сомневаться.
   Горячий пот выступил на лбу у Джальмы. Он глядел, задыхаясь от волнения, с загоревшимся взором, в каком-то опьянении, но без мысли, без движения.
   Молодая особа, продолжая стоять перед зеркалом спиной к принцу, кокетливо оправляла волосы, сняла сетку и хотела было расстегивать платье. Но вдруг, покинув свое место, она скрылась на секунду из глаз Джальмы.
   - _Она ожидает Агриколя Бодуэна, своего любовника_, - произнес все тот же голос, шедший из стены темной комнаты, в которой находился Джальма.
   Несмотря на затуманенный рассудок Джальмы, жестокие слова огненной и острой стрелой пронзили его мозг и сердце... Перед глазами проплыло кровавое облако. Он испустил глухое рычание и, ломая ногти, попытался вырвать железную решетку. Толстое стекло не позволяло проникнуть в соседнюю комнату его глухому рычанию.
   В это время свет как будто ослабел, точно его притушили, и задыхающемуся от ярости Джальме в полумраке опять стало видно девушку, возвратившуюся в длинном белом пеньюаре, не скрывавшем ее обнаженных плеч и рук. Золотистые локоны рассыпались по ним. Она медленно прошла по комнате, направляясь к двери, которую Джальма не мог видеть.
   В эту минуту в комнате, где находился принц, невидимая рука открыла одну из дверей в той же перегородке, где была дверь с окошечком. Джальма услышал это благодаря шуму ключа и струе свежего воздуха, ударившей ему в лицо. И эта дверь, открывшаяся теперь перед принцем, и дверь той комнаты, в которой находилась молодая девушка, выходили в переднюю, примыкавшую к лестнице, и было слышно, что кто-то поднимался по лестнице в эту минуту, остановился и постучал в дверь.
   - _Это Агриколь Бодуэн... Смотри и слушай..._ - снова сказал из темноты голос, который Джальма слышал и раньше.
   Обезумевший, опьяневший, но преследуемый упорной, неотступной мыслью, как это всегда бывает с пьяными и безумными, Джальма вытащил из-за пояса поданный ему Феринджи кинжал... и неподвижно стал ждать.
   Как только послышался стук, девушка бросилась к двери на лестницу. Спрятавшемуся в углу индусу виден был свет из той комнаты и слышны были голоса.
   Молодая девушка тихо спросила:
   - Кто там?
   - Агриколь Бодуэн... я! - ответил громкий, мужественный голос.
   То, что последовало вслед за этим, произошло так быстро, так молниеносно, что не поддается описанию. Едва лишь девушка открыла засов и Агриколь переступил порог, как Джальма, прыгнув, подобно тигру, почти одновременно - до того быстры были его движения, - ударил кинжалом и девушку, упавшую замертво, и Агриколя, который, хотя и не смертельно раненный, все же пошатнулся и рухнул рядом с безжизненным телом несчастной.
   Сцена убийства, быстрая, как вспышка света, совершилась в полумраке. Вслед за этим свет погас окончательно, и Джальма почувствовал, что железная рука тащила его вон из комнаты, а голос Феринджи шептал:
   - Ты отмщен... иди... отступление обеспечено.
   Джальма, вялый, пьяный и отупевший, обезумев от совершенного им убийства, машинально повиновался.
   Мы помним восторг Родена по поводу слова _ожерелье_, внушившего ему целый план действий. Ему припомнилась тогда знаменитая история с _ожерельем_, когда одна женщина, благодаря некоторому сходству с королевой Марией-Антуанеттой, переодевшись в платье, похожее на платье королевы, и пользуясь полумраком, ловко сыграла роль несчастной королевы... так что кардинал, князь де Роган, завсегдатай двора, оказался обманут этой иллюзией.
   У Родена разом созрела ужасная мысль, и он послал Жака Дюмулена к госпоже де ла Сент-Коломб, как к очень опытной женщине, узнать, нет ли у нее на примете высокой, стройной, рыжей девушки. Костюм, во всем сходный с тем, который носила Адриенна и который княгиня де Сен-Дизье описала Родену (княгиня не знала о западне), должен был дополнить иллюзию.
   Угадать конец нетрудно: несчастная девушка, _двойник_ Адриенны, играла роль, которую ей наметили, и думала, что просто участвует в розыгрыше.
   Что касается Агриколя, ему было назначено письмом свидание в доме под предлогом важного дела, касающегося интересов Адриенны.
   61. БРАЧНОЕ ЛОЖЕ
   Алебастровая круглая лампа в восточном вкусе, свисающая с потолка на трех серебряных цепях, разливает мягкий и слабый свет в спальне Адриенны.
   Широкая кровать из слоновой кости, инкрустированной перламутром, пуста; она скрыта за волнами белого муслина и валансьенских кружев; эти легкие, прозрачные и воздушные занавеси подобны облакам.
   На камине из белого мрамора, очаг которого окрашивает пунцовыми отблесками горностаевый ковер, стоит большая корзина, наполненная, по обыкновению, множеством свежих розовых камелий, листья которых точно покрыты лаком. Ароматный запах душистой теплой воды, наполняющей хрустальную ванну, доносится из ванной комнаты в спальную.
   Все тихо и спокойно вокруг.
   Одиннадцать часов вечера.
   Медленно отворяется дверь из слоновой кости, находящаяся против двери в ванную. Входит Джальма.
   Прошло два часа с тех пор, как он совершил двойное убийство, где, как ему казалось, он в припадке ревности заколол Адриенну.
   Прислуга в особняке, привыкшая к ежедневным посещениям Джальмы, не была удивлена его поздним приходом и не доложила о нем, так как не получала на этот счет никаких распоряжений от хозяйки, которая в данную минуту была занята в одном из салонов первого этажа.
   Никогда молодой человек еще не переступал порога спальной Адриенны, но он знал, как пройти в ее личные комнаты, расположенные на втором этаже дома. В ту минуту, когда он входил в это девственное святилище, он казался довольно спокойным, так как хорошо умел собою владеть. Только легкая бледность покрывала золотисто-смуглое лицо... На нем было вышитое серебром пунцовое платье, на котором не были заметны пятна крови, брызнувшей на него, когда он наносил удары своим жертвам. Джальма запер за собой дверь и далеко откинул белую чалму, так как ему казалось, что кольцо из раскаленного железа сжимает голову. Иссиня-черные волосы обрамляли бледное прекрасное лицо. Сложив на груди руки, он медленно обвел взором вокруг себя... При виде постели он сделал шаг вперед, вздрогнул, лицо его вспыхнуло, и, проведя рукою по лбу, он застыл неподвижно на месте, как статуя...
   После нескольких минут тяжелого раздумья Джальма упал на колени и поднял голову к небу. Залитое слезами лицо молодого индуса не выражало ни злобы, ни отчаяния, ни хищной радости удовлетворенной мести, но на нем была написана неизмеримая, простодушная скорбь...
   Рыдания душили Джальму, слезы текли по его щекам.
   - Умерла... умерла! - прошептал он глухим голосом. - Умерла!.. Та, которая сегодня еще отдыхала, счастливая, в этой комнате... теперь убита мною!.. Теперь, когда она мертва, что мне в ее измене?.. Я не должен был убивать ее... Она мне изменила... она любила человека, убитого мною же... любила... значит, я не сумел заставить предпочесть себя... Да и как я, бедный дикарь, - прибавил он с раскаянием и нежностью, - мог заслужить ее любовь? Какие у меня права?.. В чем очарование? Она меня не любила! Это моя вина... Она, великодушная, как всегда, скрывала от меня свое безразличие под видом дружеской привязанности... для того, чтобы не сделать меня несчастным... и за это я ее убил!.. В чем ее вина? Разве она не пришла ко мне сама?.. Разве не открыла двери своего жилища? Разве не позволяла целые дни проводить с нею... наедине? Наверное, она старалась меня полюбить... и не могла... Я любил ее всеми силами души... но моя любовь не удовлетворяла... требованиям ее сердца... И за это нельзя было убивать ее... Мной овладело роковое безумие... После своего злодеяния я проснулся, словно после сна... но увы! Это не сон... Я ее убил!.. А сколько счастья она мне дарила!.. Какие дивные надежды!.. Какое сладкое опьянение!.. Она... сумела сделать так, что мое сердце стало лучше, благороднее, великодушнее!.. Этого-то никто бы у меня не отнял... это сокровище... никто бы взять не мог... и оно бы должно было меня утешить!.. Но зачем об этом думать теперь? Ее и его... я их убил... трусливое убийство... без борьбы... ярость тигра, разрывающего невинную жертву...
   И Джальма с тоской закрыл лицо руками, потом он продолжал, отирая слезы:
   - Я знаю, что себя также убью... но моя смерть не возвратит ей жизни... - и, приподнявшись с трудом, он вытащил кинжал, вынул из него флакон с ядом, а окровавленное оружие бросил на горностаевый ковер, незапятнанная белизна которого слегка окрасилась кровью.
   - Да, - продолжал Джальма, судорожно сжимая флакон, - да, я убью себя... кровь за кровь. Моя смерть - отмщение за нее... И как лезвие не обратилось против меня, когда я ее ударил? Не знаю... Но она умерла... от моей руки... Мое сердце полно горестью, раскаянием и неизмеримой любовью к ней... поэтому я пришел умереть сюда... в эту комнату... в этот рай моих пылких видений...
   И, снова закрыв лицо, он воскликнул с отчаянием:
   - Умерла... умерла!
   Затем более твердым голосом он продолжал:
   - Ну, что же... сейчас и я умру... Нет, я хочу умереть медленной смертью... - и он взглянул на флакон с ядом. - Феринджи сказал, что этот яд может действовать и медленно... но он всегда действует верно: надо выпить только несколько капель... Мне кажется, когда я буду уверен, что умру... раскаяние мое станет менее тяжким... Вчера... когда она сжимала на прощанье мою руку... кто бы мог сказать?