Сечкин Генрих. На грани отчаяния

   - А вот как тебя тогда за Клячу замели, так через две недели и меня дернули. Сначала повозили по Коми. Куда ни привезут - кругом одна сучня. Не хотят принимать меня на зону. Вешаются на запретки. Кричат: «Хозяин, не пускай, он нас всех перережет!» Ну, меня и заворачивают на сто восемьдесят и - на другую зону. А там то же самое. Потыкали, потыкали и сюда. Я тут уже полтора месяца торчу. Сюда со всего Союза урок свозят, - охотно рассказывал Хорь.
   - А Васька Рыжий там остался? - не переставал расспрашивать Язва.
   - Нет, Рыжего снова в Москву отправили. На раскрутку. Еще какой-то эпизод надыбали и вешают на него.
   Хорь был очень авторитетным вором в законе. Его знала вся шпана Советского Союза. Из своих сорока пяти лет половину он провел в тюрьмах и лагерях. Решительность, расчетливость, преданность воровским традициям, теплое отношение к друзьям и непримиримое к нарушителям воровского закона создали ему имидж умного, справедливого и честного человека. Как ни парадоксально называть вора честным, но это все-таки так.
   Подавляющее большинство воспитанных Советской властью людей, заявляя о том, что они любят резать правду-матку в глаза, на самом деле бессовестно лгут. И правильно делают. Ведь очень гнусно заявить горбатому, что он безобразен. Но это же правда! Только зачем такая правда нужна? Думается, гораздо лучше сделать вид, что горб его совершенно неприметен. Негоже за праздничным столом во всеуслышание заметить, что у гостя случайно повисла сопля, или не застегнута ширинка. Но это же правда! А врач, сообщивший пациенту о том, что у того рак? Это тоже правда! Но больной просто может безвременно покинуть этот мир от переживаний.
   Можно ли назвать лицемерием отказ девушки от контакта с мужчиной, если в душе она мечтает быть с ним вместе? Попавший в плен разведчик, дипломат при международных переговорах, правительство, наконец! По долгу службы они не имеют право резать правду-матку.
   Ложь заложена в человеке от рождения. Если трех-пятигодовалого ребенка попросить закрыть глаза, сообщив, что в это время в комнате появится потрясающая игрушка, и открыть глаза можно будет только по команде, он непременно тайком подсмотрит. На вопрос же, не подглядывал ли он, ответ скорее всего будет отрицательным.
   В обычной жизни ложь является нормой. Никакое наказание за это не предусмотрено. Только свидетеля во время следствия можно привлечь к уголовной ответственности за ложное показание. В воровской жизни ложь исключение. Вор в законе может обманывать кого угодно, но только не такого же вора. Обманув товарища, он рискует потерять свое звание. Вместе с жизнью.
   Честность Хоря была возведена в культ. В общении с ним полностью исключалось преувеличение или преуменьшение освещаемых событий.
   - Братцы! - обратился к присутствующим Хорь, когда страсти от встреч немного улеглись. - Сегодня нам необходимо провести сходку. Пусть вновь прибывшие расскажут о положении на тех зонах, откуда они прибыли. Мы же поделимся информацией о тех местах, в которых сами побывали за последнее время. Предупреждаю! Сейчас развелось немало шустрых мужичков, которые на киче [44] прокатывают за воров в законе. Если такие имеются среди нас, пусть сразу уходят из этой хаты. Их не тронем. Но если на сходке окажется какой-нибудь фраер, который попробует прохилять за вора - я ему не завидую! Лучше пусть сейчас стучится в дверь и определяет свой статус с мусорами. Потом будет поздно! - Хорь сделал паузу, вопросительно оглядев присутствующих. - После ужина собираем сходку.
   Вместе с вновь прибывшими в камере теперь насчитывалось пятьдесят два человека. Такая концентрация воров в законе была беспрецедентна. Сходку мог собрать любой, но так уж получилось, что инициативу проявил именно Хорь. Братва распределилась по нарам, разложила вещички. Часть вновь прибывших тут же начала разгуливать туда и обратно, с удовольствием разминая после столь продолжительного вояжа свои онемевшие конечности.
   Вскоре с грохотом распахнулась кормушка, и появившийся в окошечке баландер, ныряя громадным черпаком в бачок, принялся наливать суп в алюминиевые миски и подавать по одной в камеру. К каждой порции прилагался солидный кусок хлеба. Народ, сгруппировавшись по «семьям», принялся смиренно совершать трапезу.
   - Сека, глянь! - ковырнул ложкой в своей миске Витя. - Ведь это же семга! Суп из семги! Вот чудеса!
   - Витя, ты чего, не понимаешь, что ли? Ну попутали они случайно. Готовили для горкома, а загнали по ошибке в тюрьму. А щи из селедочных костей наверняка в горком повезли, - издевался я над приятелем.
   - Кормят тут нормально! - вмешался оказавшийся рядом Хорь. - Море-то рядом. Они семгу не успевают перерабатывать. Рыбаки план гонят, а переработчики не успевают. На складах валяется. А если протухнет, то всю остальную рыбу попортит. Вот и раскидывают по тюрьмам да по зонам. Тут на местных зонах возле столовых бочки стоят с соленой кетой. Идешь жрать - цепляй по дороге… Но уже никто не берет. Надоела эта кета до блевотины.
   - Может, икорки еще осетровой подкинут? - осклабился Колючий, отправляя в рот очередной кусок выловленной из миски рыбы.
   - Понос прохватит с икорки-то, - парировал Хорь.
   Еще шагая от своего вагона по железнодорожным путям, мы поняли, куда нас забросила судьба. Это был легендарный, воспетый в тоскливых лагерных песнях порт Ванино. Самая проторенная морская дорога отсюда вела в бухту Нагаево, в Магадан.
   - Пароход на Магадан часто ходит отсюда? - поинтересовался Кащей.
   - Точно не знаю, но тот, который нашу братию таскает, похоже, раз в месяц.
   - А последний когда уходил?
   - Не знаю. Из нашей хаты уже полтора месяца никого на этап не дергают. Но пересылка большая! Другие, значит, едут.
   После сытного ужина блатная братва, удовлетворенно поглаживая животы, удобно разместилась на нарах.
   - Ну чего тянуть-то? - послышались голоса со всех сторон. - Давай! Начинаем сходняк! Кого ведущим выберем?
   - Хоря! Акулу! Питерского! Винта! - заорали со всех сторон.
   - Кто за Хоря?
   Поднялся лес рук.
   - За Акулу?
   Рук поднялось значительно меньше. Примерно столько же проголосовало за Питерского и Винта.
   - Воры! - взял на себя инициативу Язва. - Явное большинство за Хоря. Что, будем прения устраивать или согласимся с большинством?
   - Согласны, голосуем снова!
   - Кто за Хоря?
   Все без исключения подняли руки.
   - Единогласно! Хорь, веди сходку!
   Сходка шла трое суток. Небольшие перерывы для принятия пищи и короткого сна не приносили желаемого отдыха. Предельное напряжение, споры до хрипоты во время прений, вынесение приговоров, нескончаемый поток информации отнимали последние силы. Если кто-то ненароком начинал клевать носом в то время, когда очередной обвиняемый в каком-либо неблаговидном поступке вор стоял на середине и ожидал приговора, раздавался голос неутомимого Хоря:
   - Спишь? Воровская судьба тебя не интересует? Может, сам хочешь на середину встать?
   - Да не сплю я, - сонно оправдывался прикорнувший. - Так, задумался.
   - Задумался! Кемарит [45] во всю, - ворчал Хорь. - Продолжаем! Все слышали, в чем обвиняется Лось? Его поступок несовместим со званием вора. Целый месяц он провел на «сучьей» «командировке» и остался жив. Почему? Почему не зарезал ни одну из этих тварей? Почему не оказал помощь Винту, который приехал на эту зону и которого «суки» в присутствии Лося изуродовали? Давайте высказывайте свои мнения!
   Мнение всех присутствующих было единодушно. Лось виновен. Приговор - смерть. Правда, несколько человек высказались за вынесение последнего предупреждения, но их быстро переубедили остальные.
   - Послушай, Лось! - продолжал Хорь. - Может быть, ты и не вор? Может фраер? Тогда скажи! Ведь останешься живым! Ну, опустим, конечно. Но жить-то будешь!
   - Я вор, - отвечал Лось. - Я виноват и умру воровской смертью!
   - Тогда снимай рубаху. Кто хочет добровольно исполнить?
   Вызвалось сразу несколько человек. Выбрали одного. Наступила полная тишина. Маленький, худощавый Лось стоял между двумя рядами нар, подняв руки за голову, и ожидал исполнения приговора. Лицо его выражало спокойствие. Ни тени страха или смятения. Да, без сомнения, он был вором. Любой бы фраер на его месте визжал, валялся в ногах, просил пощады.
   А он, сняв с себя рубашку, просто и естественно ждал исполнения приговора. Не страшно умереть в драке, в бою, уходя от погони и даже по приговору суда. Но здесь! В кругу своих товарищей! Когда тебя со всех сторон окружают не искореженные злобой рожи, а люди, глаза которых полны сострадания, и сознание которых отравлено горечью неотвратимости предстоящего и жестокости решенного. Конечно, вина Лося по воровским понятиям велика, но как сложатся обстоятельства завтра у остальных?
   Удар ножа, выступившая кровь, обмякшее и мешком свалившееся на пол с затухающим сознанием тело. Всеобщее молчание в знак уважения к бывшему товарищу, с таким достоинством принявшего смерть. Красноватые пупырышки на худеньких голых плечах Лося начинали тускнеть.
   - Кто у нас следующий? Костыль? Давай на середину…
   Мы стояли на причале и с любопытством разглядывали солидный пароход, на котором горделиво выделялась и поблескивала на солнце надпись «Феликс Дзержинский». На этом величественном лайнере нам предстояло совершить увлекательную морскую экскурсию по Татарскому проливу и Охотскому морю. «По морям, по волнам. Нынче здесь, завтра там!» Лето подходило к концу. Свежий морской ветерок, забираясь под короткие рукава московских теннисок, заставлял нашу кожу принимать облик гусиной.
   Наконец подали трап. Не спеша входили мы на борт легендарного парохода, специально приспособленного для перевозки живого груза, и по очереди спускались в трюм, интерьер которого состоял из большого количества трехъярусных нар и двух громадных деревянных, обитых металлическими обручами бочек для оправки. Бочки - полтора метра в диаметре и более двух метров высотой - были прикованы мощными цепями к стене.
   Для выполнения своих естественных потребностей необходимо было, забравшись на третий ярус нар и держась за них руками, перебраться на край бочки задом или передом (в зависимости от вида потребностей). При постоянном волнении неспокойного Охотского моря это мероприятие превращалось в довольно рискованную процедуру. Приходилось выполнять сие действие балансируя, как канатоходец, ежесекундно рискуя свалиться в полужидкую зловонную массу. Получить столь экзотическое удовольствие в конце рейса было особенно нежелательно, так как к этому времени содержимое колоссальных сосудов намного превышало человеческий рост и полностью исключало возможность выбраться из этого топкого болота.
   Во время нашего увлекательного путешествия контакт с конвоем был полностью исключен. Необычайное скопление такого большого количества воров в законе настолько настораживало людей с автоматами, что при каждой необходимости открыть люк они устанавливали возле него направленный в трюм пулемет. Выдача пищи происходила с помощью ведер, опускаемых вниз на канате. Водные процедуры выполнялись посредством пожарного шланга. Мощная струя направлялась сверху в трюм и обдавала всю публику разом, заодно сбивая с ног.
   Это прогрессивное нововведение позволило напрочь исключить очереди у рукомойников, возникающие, как правило, во всех остальных местах содержания правонарушителей. Правда, менее подвижным пассажирам, не успевшим к этому времени скинуть с себя одежду, приходилось сочетать холодный душ одновременно с услугами прачечной.
   Не вызывало никаких эмоций у конвоя и периодическое появление новых трупов. Воровские сходки продолжались, и большинство из них заканчивались для некоторых довольно печально. В связи с тем что во время посадки на пароход при очередном обыске все ножи были изъяты, а подручного материала для изготовления новых в трюме не оказалось, пришлось для исполнения приговоров довольствоваться другими подручными средствами. Для этой цели очень удобно подошли переданные еще в тюрьме дамами сердца длинные, расшитые цветными узорами полотенца.
   Заменена была также и формулировка приговора. Вместо слова «зарезать» теперь звучало не менее эффектное слово «удавить». При исполнении этого решения приговоренному накидывали на шею полотенце и завязывали одним узлом. После этого двое брались за один конец, а двое за другой и затягивали узел насколько хватало сил. При этом шея приговоренного суживалась до размера куриной, а сам он начинал усиленно дергаться в этой зажимающейся петле и удивленно хлопать глазами. После этого завязывали второй узел, дабы не расслаблялся первый. Конвульсирующее, еще живое тело бережно засовывали под нары, откуда еще некоторое время доносились звуки признаков жизни. Потом все затихало. С очередным полотенцем по этическим причинам приходилось распрощаться. Следующий претендент уже стоял на середине…
   На пересылке после каждой очередной сходки в камеру врывалась толпа надзирателей со скандальными лицами, моментально забиравшая труп, одновременно проводившая внеочередной обыск, изымая все колющее и режущее. На нашем же легендарном судне морские волки с погонами, очевидно привыкшие к превратностям судьбы, никоим образом не реагировали на ежедневное появление свежих трупов. В результате такого равнодушия к аромату гигантских параш стал примешиваться сладковатый, удушающий запах, неизменно возрастающий по мере продвижения «Феликса Эдмундовича» по Татарскому проливу.
   Все происходящее плюс невозможность полюбоваться прекрасными видами экзотического побережья, ввиду отсутствия иллюминаторов, создавало довольно тягостную атмосферу и нисколько не располагало к хорошему настроению. Генеральная чистка среди личного состава закончилась. Сходки прекратились. Семеро виновников наших ежесуточных прений на нарах догнивали под этими уникальными сооружениями. Воцарилась смертельная скука, разбавляемая изредка внушительной качкой и отвратительными ее последствиями.
   Я, Витя, Язва, Колючий и Кащей, уныло поглядывая друг на друга, мучились от безделья. Настроение всех остальных нисколько не отличалось от нашего. Карт не было. Необходимую для их изготовления газету, почему-то полностью игнорируя наши интересы, никто не давал. Воспоминания о семге остались на далекой Ванинской пересылке. Кормежка производилась один раз в сутки. Отвратительное пойло, которое нам спускали в ведрах на веревке, несмотря на отменный аппетит, совершенно не лезло в горло. Хлеба не хватало даже для частичной загрузки желудка, не говоря уже о том, чтобы изготавливать из него шахматы и шашки. Оставалось только проклинать столь затянувшееся увлекательное путешествие.
   Внезапно пароход качнуло так, что зазевавшийся Кащей кубарем слетел с нар. С размаха долбанувшись своей натруженной печальными мыслями башкой о пузатый бок благоухающей параши, он наверняка обрадовался, что угодил в ее деревянную, а не в металлическую часть, хотя и разразился цветистой цитатой из наиболее часто употребляемого для связки слов известного всей стране русского лексикона.
   Совершив сильнейший крен влево, пароход повалился на правый борт. Скуку, как ветром сдуло. Жалобно заскрипели нары. Предельно напряглись цепи, удерживающие бочки с замечательным удобрением для садоводов-любителей. Братва ухватилась за все, за что только можно было удержаться. Разгневанное нашим появлением Охотское море встречало гордую посудину двенадцатибалльным штормом. С каждой минутой порывы ветра становились все сильнее, а удары волн, превращаясь в сплошной оглушительный грохот, сотрясали мгновенно превратившееся в беспомощную скорлупку судно мощнейшими ударами.
   Раздались звуки, похожие на выстрелы из карабина. Это вырвались из стены штыри, крепившие цепи от бочек. В этот момент пароход накренило градусов на сорок пять. Огромные дубовые бочки повалились на пол и с бешеной скоростью метнулись к противоположным нарам. Подобно кенгуру, отпрыгивали в разные стороны из-под летевших на них «динозавров» явно встревоженные урки. Мощнейший удар - и металлические рамы нар смяты в лепешку, а сами нары разлетелись в щепки.
   Крен в другую сторону! Как тяжелые танки, стремительно катятся бочки обратно по густым волнам бывшего своего содержимого, давя и сметая все на своем пути. Трещат раздавленные черепа вымытых волнами из-под нар полусгнивших трупов. Одна из бочек, на ходу зацепившись своим развороченным металлическим ободом за расшитое полотенце, оторвала голову ее бывшего владельца. По щиколотку в дерьме металась из стороны в сторону братва, уворачиваясь от бочек, летящих обломков нар, приподнимающихся и снова падающих трупов. Далеко не всем повезло в этом бешеном круговороте.
   Двое суток бушевала стихия. Двое суток не открывался люк трюма. Шторм стих также внезапно, как и начался. От изнеможения все повалились где попало. Дышать было почти нечем…
   - Ну что, урки, живы? - резанул слух голос сверху. В открытом люке торчала физиономия в зеленой фуражке. - Это вам не по карманам шастать! - радостно заулыбалась фуражка.
   Струя свежего воздуха ворвалась в трюм.
   - Жрать, наверное, хотите?
   - Не до жратвы, начальник! Видишь, все в говне сидим? Давай ведра, тряпки, воду! - раздались со всех сторон голоса.
   Начался всеобщий аврал. Одна из бочек оказалась разбита. Вторую удалось поставить на место и даже закрепить цепью. Весь день насос закачивал в трюм морскую воду. Другой насос отсасывал и сливал в море фрагменты генеральной уборки. Под мощной струей мы отмывали свои опоганенные тела и тщательно простирывали одежду. Сочувствовавшие нам моряки с разрешения конвоя спустили в трюм целый ящик хозяйственного мыла. Правда, мылится оно в морской воде неважно, но, как говорится, терпение и труд все перетрут.
   Одежда была отстирана до стерильной чистоты. Единственно, от чего невозможно было избавиться, - это от запаха. Зато поступившие к нам бачки с баландой из тухлой рыбы с лихвой перекрыли неприятный запах, сделав его невыносимым. Но когда мы, выскоблив весь трюм, отмывшись и выстирав одежду, набив баландой до отказа свои животы, растянулись на частично уцелевших нарах и на полу, жизнь показалась нам удивительно прекрасной. «И жизнь хороша, и жить хорошо!»

   Над морем сгущался туман,
   Ревела стихия морская,
   Стоял на пути Магадан -
   Столица Колымского края

Сараханов А. А.

 

СТОЯЛ НА ПУТИ МАГАДАН

   Мы стояли на палубе и вглядывались вдаль, где в полупрозрачной дымке все ярче и ярче вырисовывалась бухта Нагаево. Сколько нас? Никто, кроме конвоя, не знает. Может, двести, может, триста, а может быть, и все четыреста. Наш этап был собран из разных камер Ванинской пересыльной тюрьмы. Доподлинно было известно, что приплывало на семь человек меньше, нежели отплывало. Так же было известно и то, что сейчас наступит расплата. А пароход медленно подходил к причалу. От берега с сопок дул пронзительно-холодный северный ветер. Да, здесь действительно «Макар телят не пас». Наши вонючие тенниски и легкие летние брюки задубели от холода. Всех, как одного, колотила мелкая дрожь.
   Наконец пароход причалил к пристани. Мы спускались гуськом по скрипящему трапу. Внизу сопровождающий нас конвой передавал папки с делами местным сотрудникам.
   - Ты, ты и ты! - тыкал некоторых пальцем в грудь начальник конвоя. - Отходи вправо!
   Отобрали двенадцать человек. В их число попал и Хорь. Все поняли - это на раскрутку за трупы. Расплата. Остальных построили по пять человек, и колонна тронулась в путь.
   После трюма Магаданская пересылка показалась нам навороченным санаторием. Как и всегда, сначала баня. Испытывая колоссальнейшее удовольствие, долго и тщательно мы терли друг друга намыленными полотенцами. Баня была натуральной, почти как на свободе. Повсюду скамейки, шайки, краны с горячей и холодной водой, отдельный душ. Не было парной, но это обстоятельство нас особенно не обескураживало. Раскрасневшиеся, чистые до безобразия, лениво выползали мы из дверей, предоставляя освободившееся помещение для следующей партии.
   После бани, весьма кстати, всем выдали новое нижнее белье, хлопчатобумажные курточки и брюки, а также ботинки с портянками. В каптерке каждый выбрал себе матрас, подушку и одеяло по своему вкусу, получив в придачу простыню и наволочку. Довольные своей новой экипировкой мы важно проследовали в любезно предоставленную нам камеру. Разложив на нарах свои матрасы и застелив их белоснежным бельем, мы водрузили свои распаренные и умиротворенные тела на эти роскошные атрибуты комфорта и уюта. Все мое «семейство» опять попало в одну камеру.
   - Начальник, давай газету! - начал стучать в дверь неутомимый Колючий
   - Что, по прессе истосковался? Последние новости не терпится узнать? - поинтересовался Язва.
   - Да нет, картишки надо изготовить, - отозвался Колючий.
   - Тогда и лепилу вызывай! Красный стрептоцид тоже нужен, - вмешался Кащей. - Черви с бубями чем красить будем?
   - Что стучишь? - показалась в открывшейся кормушке голова дежурного надзирателя.
   - Газету давай! - не унимался Колючий.
   - После обеда, - ответил дежурный и захлопнул кормушку.
   Из коридора уже раздавался характерный звук раздаваемых ложек, стук черпака о кастрюлю, хлопки открываемых и закрываемых кормушек предыдущих камер.
   - Бери ложку, бери хлеб и садися за обед! - пропел Язва.
   - Ты чего, Язва, перед кичей в пионерском лагере воспитывался? - съязвил Кащей. - На горне, наверное, по утрам играл? Пионерский костерок запаливал?
   - В лагере воспитывался. Это ты прав. Но только не в пионерском. Про пионерский знаю из фильмов, - парировал Язва.
   С прилежным усердием уничтожив овсяный суп и ячневую кашу, урки вновь решили возобновить прерванный заслуженный отдых. Но не тут то было…
   - На прогулку! Собирайсь! - раздался голос из кормушки.
   - Дежурный, ты можешь не орать? Не видишь разве, люди отдыхают! - недовольно сморщился Кащей.
   - Наотдыхаетесь еще! Вишь, сроков понахватали выше крыши! Кто не хочет на прогулку - может не ходить.
   - Ты чего, шуток не понимаешь, начальник? Все хотят. В трюме вволю насиделись, - обиделся Кащей.
   - Тогда давайте выходите! - открывая дверь, пригласил дежурный. - Становитесь по два.
   Все моментально повскакивали с нар и, выйдя в коридор, построились по двое.
   Маленький прогулочный дворик, рассчитанный на прогулку обитателей только одной камеры, показался нам оазисом простора и великолепия. На радостях, все без исключения, резвились как маленькие дети. Благо, никаких ограничений со стороны надзирателей не предвиделось. После ареста Берии, разгрома знаменитой бугановской «дачи», «Прожарки» и других подобных заведений, а также значительной перетрубации персонала во всех остальных исправительно-трудовых учреждениях обстановка в тюрьмах и лагерях заметно изменилась в лучшую сторону.
   Быстро разделившись на группы по интересам, мы развлекались, как умели. Одни играли в чехарду, с разбега перепрыгивая друг через друга, другие с азартом по очереди колотили кулаками по ладошке отвернувшегося неудачника, который должен был угадать, кто именно его стукнул, третьи занимались друг с другом боксом, четвертые бегали наперегонки, а наиболее покалеченные во время шторма чинно ходили по кругу, изредка уворачиваясь от налетающих на них бегающих, прыгающих и размахивающих кулаками сокамерников. Разгоряченные и взволнованные, возвратившись в камеру, мы увидели лежащие на длинном столе свежие газеты.
   - Ура! Братва! Живем! - заблажил зардевшийся от счастья Колючий. Сложив газеты, он тут же принялся разрывать их на определенной величины куски, необходимые для изготовления карт.
   - Ты чего делаешь-то? Дай же почитать! - загнусавил Кащей.
   - На свободе почитаешь! Ишь, грамотей выискался! Тут без стир - хоть плачь! А он читать надумал! - возмущался Колючий.
   - Доктора вызывали? - донеслось из кормушки. Около двери стоял передвижной столик на колесах, на котором были разложены самые разнообразные лекарства.
   - Кто у вас тут болен? - поинтересовался, нагнувшись и заглядывая в кормушку, медбрат.
   - Все! - зареготала камера. - Давай красный стрептоцид! Давай аспирин! Снотворное давай!
   С уходом работника медицины закипела отчаянная работа. Одни, растянув в разные стороны носовой платок и положив на него размоченный хлеб, с помощью растирания ложкой добывали необходимый для изготовления карт клейстер. Другие, отрезав пронесенным сквозь все шмоны кусочком лезвия бритвы шмат резиновой подошвы, поджигали его. Третьи аккуратно вытаскивали из окна осколок стекла, чтобы собрать на него копоть от горящей подошвы. Но всей этой деятельностью занимались только самые ярые энтузиасты. Все же остальные пришли к справедливому решению - сохранить максимум калорий. Я также улегся на боковую. Но сон не приходил. Магаданская пересылка напомнила мне родную московскую Таганскую тюрьму, где я провел четыре месяца под следствием и с которой уходил этапом в начале весны 1950 года по предыдущей ходке. Было мне шестнадцать лет отроду и один год срока…
   Перед глазами вновь возникали картины прошедших дней. В то время я, в числе ста двадцати человек, уходил этапом в Южный Казахстан. Среди нас было несколько воров в законе. Особенно из них выделялись Васька Чахотка и Боря Чуб. Васька - парень лет двадцати пяти, длинный, худой до безобразия - действительно страдал чахоткой. Откровенный благожелательный взгляд, неторопливость аристократических манер и тонкая, чувствительная натура делали его приятным, внушающим доверие собеседником. Боря - примерно такого же возраста, маленький, толстенький, суетливый, с хитрыми глазками - был полной противоположностью. Стоя рядом, они невольно вызывали смех, напоминая собой известных клоунов - Пата и Паташона.