Сечкин Генрих. На грани отчаяния

   - Браток, может, у тебя водка есть? Или спирт? - глядя в хитрющие, бегающие глазки продавца, спросил Колючий. - Истосковались по этому продукту. Заплатим хорошо!
   - Нет-нет! - замотал головой тот.
   - Да ты не стесняйся, как девица! Давай, пока мусора не видят! - не сдавался Колючий.
   - За провоз водки в зону знаешь что бывает? - сопротивлялся продавец.
   - Не вешай мне лапшу на уши! Я ж по глазам вижу - что-то есть! - настаивал Колючий.
   - Вот, дрожжи только, - оглядываясь, осторожно прошептал работник торговли.
   - Чего? - уставился на него Колючий.
   - Ну, дрожжи! Не понимаешь что ли? Сахар есть, мука есть. Дрожжи добавил - брага получается. Хочешь - так пей, хочешь - самогон гони! - растолковывал продавец.
   - Эй, ты что там застрял? - забеспокоился надзиратель.
   - Да никак мешок не вытащу! Давай кого-нибудь на подмогу! Ваш фраер ручки замарать боится! - выглянул Колючий.
   - Ты, лезь! - ткнул в меня пальцем надзиратель.
   - Ты мне не тычь, я те не Иван Кузьмич! - огрызнулся я и полез в кузов.
   Тем временем продавец, сняв сверху несколько коробок с махоркой, вытащил самую нижнюю.
   - Там дрожжи, бери и давай деньги.
   Рассчитавшись с продавцом, мы с Колючим подали мешки и коробки стоявшим внизу Кащею, Язве, Вите и спрыгнули вниз. В кузов влезала другая семья…
   Радость, с которой обитатели барака встретили весть о нашей удачной покупке, не поддается описанию. Произошло волнующее шевеление. Нас тут же обступили урки, наперебой предлагавшие принять участие в изготовлении волшебного напитка. Выбор пал на вора по кличке Алкан. Слава о виртуозности этого московского щипача давно вышла за пределы столицы. Причем он не только опорожнял карманы невнимательных горожан, но и блистал исполнением других, не менее сложных трюков.
   Коронным номером Алкана было изъятие наручных часов с руки клиента, ухватившегося за висящий поручень в трамвае. Он так тщательно выбирал момент и на виду у всех пассажиров настолько профессионально расстегивал кожаный ремешок и ловил упавшие часы, что гражданин узнавал о его ловкости только тогда, когда ему нужно было определить время.
   А как корректно Алкан обходился с дамами, хранящими свои кровные в самом интимном месте! Большинство приезжих, да и некоторые москвички, дабы принять соответствующие меры безопасности, припрятывали дензнаки, завернутые в носовой платок, под нижнюю резинку своих трусов. Ну ту, которая обтягивает ногу.
   Сегодня об этой детали незаслуженно забыли, и проход к интимному месту значительно облегчился. Но в те замечательные годы вышеупомянутая деталь женского туалета играла многофункциональную роль. Во-первых, предохраняла ответственный участок тела от климатических коллизий. Во-вторых, создавала определенные препятствия для сексуально-несанкционированного поползновения раскатавших губы индивидуумов. В третьих, играла роль надежного сейфа, оборудованного самой чувствительной сигнализацией, так как любое, даже нежнейшее вторжение извне могло вызвать непредсказуемую реакцию; от эротического наслаждения, до безжалостных ударов тяжелой хозяйственной сумкой по голове покушавшегося.
   Вот в таких неимоверно сложных условиях и приходилось работать маленькому, худенькому и трогательному Алкану. Необходимо признать, что действия его всегда диктовались чисто финансовыми соображениями и никогда не переходили грань дозволенного с точки зрения этики принятых в то время интимных отношений.
   Но была у Алкана и порочная страсть. Нервная служба требовала периодического расслабления. Для большинства наших сограждан этот вопрос решался довольно просто. Залил свою внутреннюю емкость определенным количеством алкоголя - и стрессовое напряжение постепенно пропадает (правда, у некоторых - наоборот). Проблема Алкана заключалась в том, что его покойный отец, который в бытность свою работал бухгалтером в колхозе, генетически передал ему фантастическую тягу к экономии. Именно поэтому Алкан, несмотря на приличный достаток, не мог позволить себе купить обычную бутылку водки в обычном магазине. Ему постоянно приходилось всячески изворачиваться и употреблять различные эрзацы, чтобы удовлетворить свои потребности с наименьшими затратами.
   Одно время Алкан приловчился использовать в этих целях фармацевтическую промышленность. В московских аптеках продавалась чесночная настойка. Стограммовый пузырек чистого медицинского спирта, настоенного на чесноке, стоил всего двадцать копеек. Два пузырька, по крепости эквивалентные бутылке водки, обходились сметливому экспериментатору намного дешевле, нежели заводская продукция. Но столь удачное экономическое решение этого вопроса стало негативно влиять на основную деятельность. Когда после очередного вечернего снятия стресса на следующее утро Алкан являлся на работу и залезал в трамвай с задней площадки, то большинство его потенциальных клиентов, в ужасе зажав носы, пулей вылетали через переднюю. Чесночное амбре настолько обескураживало окружающих, что даже друзья Алкана стали стараться возможно реже прибегать к общению с ним.
   Это обстоятельство и вынудило его в последствии обратиться к парфюмерной продукции и осуществить переход к употреблению «Тройного» одеколона. Дела на службе пошли успешнее. Помимо употребления парфюма Алкан не брезговал и изготовлением так необходимых для жизненного тонуса напитков. И в этом, накопив значительный опыт, он преуспел не меньше, чем в основной своей специальности.
   Вот по какой причине выбор, в столь щекотливом вопросе, как ответственное изготовление наилучшего горячительного напитка, остановился именно на Алкане. С помощью добровольных страждущих весь приобретенный нами товар был переправлен на отстроенную к тому времени кухню. Три другие «семьи», скооперировавшись с нашей, также передали в новоиспеченное производство все имеющиеся продовольственные запасы. Алкану было доверено использовать в течение продолжительного времени единственный кухонный котел. Ради грядущего праздника решено было некоторое время обходиться без горячей пищи либо готовить ее в индивидуальном порядке.
   За те тянущиеся в нетерпеливом ожидании дни, пока дозревала и бродила брага, местные умельцы изготовили из целой кучи найденных на кухне пустых консервных банок профессиональный змеевик и другие принадлежности, необходимые для выполнения столь ответственной процедуры, как приготовление первосортного самогона.
   Наконец настал долгожданный день. Зима была в полном разгаре. Мороз давно уже превысил порог терпения человеческого тела. Обычно роль термометра выполняли губы. Вытянув их вперед и с силой выпуская воздух из легких, можно было, правда без особой точности, определить температуру. Если при этом было тихо - значит, мороз менее пятидесяти градусов. На работу мы выходим. Если же слышится характерный гул, возникающий от трения друг о друга льдинок замерзающего на лету дыхания, - значит мороз превышает пятидесятиградусную отметку. Работа отменяется.

   В угаре пьяном мир погас,
   В бреду горячечном страдая
   Не слышишь ты правдивый глас,
   Рассудок медленно теряя.

 

АПОКАЛИПСИС

   В тот знаменательный день своеобразный гудок сработал. По этой причине подъем решили отложить и понежиться на нарах до полного удовлетворения своих физических потребностей. К этому времени барак обжили полностью. Были отремонтированы рамы, вставлены привезенные начальником из райцентра стекла. Вымытые полы сверкали стерильной чистотой. Все необходимые житейские атрибуты жизни были налицо, включая матрасы, одеяла, подушки, полотенца, постельное белье. От печки, находящейся в центре, в обе стороны до торцевых стен были установлены два свежевыструганных стола, вдоль которых располагались скамейки.
   Но главное заключалось в том, что у каждого под матрасом хранилось изготовленное в свободное от работы время холодное оружие. Если бы все, что у нас имелось, удалось представить на какой-нибудь международный конкурс мастеров оружейного дела, неминуемо нашей коллекции грозило бы получение призового места. Чего только здесь не было! Ножи самых причудливых форм, кинжалы, финки, кортики, ятаганы, мечи и даже сабли. Причем каждое произведение искусства было выполнено в единственном экземпляре, в манере присущей данному мастеру. Целый калейдоскоп наборных ручек завораживал взгляд. Все эти предметы были отполированы так, что вполне могли заменять собой зеркало.
   Для чего было потрачено столько труда? Ведь кроме воров в зоне других мастей не было, а при отправке на этап во время шмона все это богатство будет конфисковано! На этот вопрос ответить не смог бы никто. Просто сказывалась привычка всегда и везде иметь при себе средства самообороны да еще неравнодушное отношение к оружию сильной половины человечества. Кроме холодного оружия у некоторых любителей пиротехники имелись в запасе так называемые «куропатки»: своеобразные гранаты, изготовленные из консервных банок, аммонита, запалов и бикфордова шнура. Нетрудно догадаться, что все эти предметы были позаимствованы у вольнонаемных взрывников. Вооруженная до зубов зона чувствовала себя в полной безопасности…
   Застолье началось в обеденное время. Четыре «семьи», имеющие эксклюзивное право на потребление благородного напитка, уселись за стол. Между алюминиевыми кружками, заменяющими собой рюмки, стояли вычищенные до блеска консервные банки, наполненные прозрачным первачом. Нехитрая закуска в виде хлеба, рыбы, специально изготовленной для этого случая запеканки из овса вызывала судорожно-глотательный инстинкт у всей остальной публики, так безмятежно и недальновидно просадившей своим тяжким трудом заработанные рубли и наблюдающей за подготовкой к предстоящему пиру их более удачливых приятелей.
   Все приготовления к пиршеству шли совершенно открыто, так как за все время нашего здесь пребывания в зоне не появилось ни одно административное лицо. Все переговоры велись только из-за ворот. Ни плановые, ни внезапные обыски не проводились. Никаких собраний, политзанятий, проверок не осуществлялось. Создавалось впечатление, что нас вообще никто не замечает. Необычная ситуация несколько шокировала, но нисколько не мешала. Жизнь текла своим чередом.
   - Ну, братва, - начал первый тост вор по кличке Паленый. - Хочу выпить за всех наших друзей, которые не дожили до сегодняшнего дня! Пусть земля им будет пухом!
   Все сидящие за столом, взяв в руки кружки, встали и не чокаясь выпили содержимое. Со всех сторон раздались характерные покряхтывания. Братва снова уселась и навалилась на закуску. Некоторые стали запивать восхитительным морсом, который заблаговременно приготовил из воды, сахара и добытого из-под снега мха изобретательный Алкан.
   - Воры! - поднялся из-за стола Колючий. - Можно мне тост?
   - Говори! - загудели вокруг.
   - Выловил старик золотую рыбку. Взмолилась золотая рыбка: «Отпусти меня, старче, на волю! А я исполню три твои желания!» «Хорошо, - сказал старик. - Первое желание мое такое. Вот, говорят: «Покажу, где раки зимуют». Хочу я посмотреть, где же они зимуют. Второе желание…» «Постой, старче, - ответила золотая рыбка. - Если я выполню твое первое желание, то не видать тогда тебе двух остальных!»
   Так давайте выпьем за то, чтобы, побывав там, где раки зимуют, мы смогли бы осуществить и остальные наши желания!
   - Правильно! Молодец, Колючий! Здорово загнул! - чокаясь кружками, загудело застолье. - Рыбка плавает по дну, дайте рюмочку одну!
   - А у меня осталось не два желания, а только одно, - вмешался Язва. - Выбраться отсюда на нормальную зону. Алкан, наливай по третьей!
   - Нет, Язва, ты не прав, - парировал Паленый. - Не на зону надо рваться, а на свободу. Давайте, братишки, за свободу!
   - Какая мне катит свобода с четвертаком? - не сдавался Язва. - Это тебе с червонцем ништяк!
   Мнения разделились. Хмель понемногу давал о себе знать. И хотя в кружки наливали не более чем по тридцать граммов первача, разговор за столом становился все возбужденнее.
   - У меня на свободе шмара была, Майкой звали, - ударился в воспоминания Паленый. - Пятнадцать лет, а шустра, как кузнечик. Все вприпрыжку бегала. Я ее на хавиру устроил, к делу приобщил. Вместе скачки лепили. Она у меня всегда на атасе стояла, пока я хаты бомбил. Три года общались. А на четвертый легавые прихватили. Обоих. Но не в хате, а в подъезде. Хату-то я еще не ломанул. Видно, у легавых наколка была. Привозят в ментовскую. Спрашивают: «Чего в подъезде делали?» Я гутарю: «Пошвориться зашли». Майку-то отдельно допрашивают. А на меня ксивы у них - три ходки по указу от сорок седьмого! Ну, понятно кричат: «Признавайся!» Я, конечно, не в сознанку. А тут следак от Майки входит, базарит: «Лучше в сознанку за кражу иди! Майка твоя призналась, что ты ее с пятнадцати лет трахаешь. Понял, какую статью тебе сейчас навесим? В зоне за развращение малолетки самого на четыре кости поставят!» - «Врет, - говорю, - сука! Век свободы не видать, только недавно ее шворить начал!» - «А вот мы тебе сейчас очную ставочку соорудим и дело заведем. Будешь колоться в попытке к краже?» «Нет, начальник, в натуре, не пришьешь разврат. Не такая она дура, чтоб на меня бочку катить!» - «Ну, как знаешь,» - говорит и Майку из соседнего кабинета кличет: - Ну что, гражданочка, подтверждаешь свои показания о том, что стала близка с Пантелеевым с пятнадцати лет?» - «А что, - говорит Майка, - я же по согласию, добровольно! Вы же говорили, что за это ему ничего не будет!» Ну дура, есть дура. А следак прет: «Подтверждаешь или нет?» «Подтверждаю, - говорит Майка, - действительно мы были близки с пятнадцати лет, а швориться начали с восемнадцати».
   Раскатистый хохот потряс барак.
   - Так и сказала? - захлебываясь от смеха, еле выговорил Кащей.
   - Так и сказала, в натуре, - подтвердил Паленый.
   - А легавые? - поинтересовался Витя.
   - Легавые в ментовской, а мы с Майкой вместо кичи на хавиру затесались.
   - Вот это Майка! - восторгался Язва. - Фотка есть? Покажи!
   - Хорош, братва! - возмутился Алкан. - Мы чего здесь сидим, байки слушать или водку пить?
   - И то правда, - поддержал его Колючий. - Наливай!
   Вакханалия возобновилась с новой силой. У прилично захмелевшей босоты начало проявляться чувство сострадания к товарищам, не принимавшим участия в пиршестве.
   - Эй, Питерский, чего грустишь? Иди дерябни глоток! - проявил чуткость по отношению к приятелю Колючий, протягивая ему кружку с первачком.
   Питерский с удовольствием опрокинул содержимое кружки в рот и потянулся за закуской.
   - А ты, Акула, особого приглашения ждешь? Двигай ближе! Тут на всех хватит! - не успокаивался Колючий.
   - Винт, канай сюда! - вторил Колючему Язва. - Ну что ты такой стеснительный?
   Сидящие за столами стали приглашать всех желающих. Места на скамейках тотчас заполнились до отказа. Некоторые присаживались на колени к пригласившим их товарищам, остальные устраивались стоя позади сидевших. Кое-кому передавали кружки на нары. Все новые порции спиртного в банках доставлялись из кухни. Пошел в ход предусмотрительно заготовленный Алканом вторяк.
   - Да чего там твоя Майка? - тянул свою кружку к Паленому, чтобы чокнуться, изрядно захмелевший Кащей. - Дура она, и все! Ну чего следаку наплела! С пятнадцати лет с тобой трахается! Вот один раз моя Катька…
   - Ты Майку не трогай! - возмутился Паленый. - Она меня вытащила из легавки! А ты свою шмару по делу с собой потащил!
   - Кто кого потащил? Ты что буровишь, мусорская рожа? - заорал Кащей.
   - Повтори, что ты сказал? - налились дикой яростью глаза Паленого.
   - Мусорская рожа! - в запальчивости выкрикнул Кащей.
   - Воры, слышали? - оглянулся по сторонам мгновенно протрезвевший Паленый.
   - Слышали! - раздались голоса со всех сторон. - Поступай по воровски!
   Паленый кинулся к своему месту на нарах и отвернул матрас. В руках у него сверкнул остро отточенный кривой нож. Прыгнув обратно, он вонзил нож в грудь оторопевшего Кащея и тут же вырвал его обратно. Удивленно взглянув на Паленого, Кащей безмолвно свалился на пол. Из раны на левой стороне груди сквозь рубашку пролилась пульсирующая струйка крови. Глаза подернулись поволокой.
   - Ты за что вора убил? - задрожал от переполнившей его злобы Колючий. - Получи!
   И, мгновенно выхватив из под своего матраса огромный клинок, он проткнул Паленого насквозь. Клинок вошел в живот как в масло, и окровавленный его конец вылез из спины. Паленый повалился на нижние нары. Ухватившись обеими руками за ручку клинка, он попытался вытащить его из себя, но ничего не получилось. Сделав несколько беспомощных рывков, Паленый затих.
   - Братва! Что же это делается? - Взревел Акула, хватаясь за свое оружие.
   - Воров убивают! - орал Винт, ныряя под матрас и вытаскивая две «куропатки». - Порву, падлы!
   Все повскакали с мест. Никола Рыжий из «семьи» Паленого схватил скамейку и обрушил ее на голову Колючего. Колючий как подкошенный рухнул на пол. Рыжий вновь поднял скамейку, пытаясь сбить с ног подскочившего Язву, но в это мгновение Колючий пришел в себя и, лежа на полу, изловчившись, вцепился зубами в икру Рыжего. Тот, заверещав от боли, выронил скамейку, но, моментально выхватив из-за пояса пику, попытался нанести Колючему удар в затылок. Подбежавший сзади Витя успел подставить свою руку, и пика вошла в его ладонь, лишь слегка поцарапав голову Колючего.
   - Держи! - крикнул Язва, бросая Колючему один из своих двух ножей. Тот, поймав на лету нож, тут же воткнул его в поясницу Рыжего. Тем временем Витя, не обращая внимания на сквозную рану в ладони, вытащив клинок из тела Паленого, оборонялся от трех наседавших на него урок. Язва бросился к нему на помощь. Обитатели верхних нар посыпались на головы дерущихся и тоже включились в драку.
   В воздухе сверкали ножи. Кровь брызгала в разные стороны. Оглушенные алкоголем, многие уже не понимали, кто кого режет, и, размахивая ножами, резали всех подряд. В конце барака рванула «куропатка». От взрыва братва разлетелась в разные стороны. Оставшиеся в живых тут же вскочили на ноги и снова ринулись в бой. С вахты простучала пулеметная очередь. Вышки откликнулись автоматным огнем. Стрельба велась исключительно для усмирения, так как вести прицельный огонь снаружи барака было невозможно. Один из клубков дерущихся через дверь выкатился на снег. В зону с карабинами наперевес вбежали солдаты. В них тут же полетели «куропатки». Один за другим раздалось несколько взрывов. Солдаты развернулись и побежали обратно, предоставив нам самим решать свои проблемы.
   До глубокой ночи шла резня, изредка затихая и возобновляясь с новой силой по мере пробуждения оключившихся ранее. Не принимал участия в ней только тот, кто по причине принятия завышенной дозы алкоголя не имел возможности пошевелиться. Под утро барак и его окрестности напоминали Куликово поле после битвы. Все вокруг было усеяно трупами. Из некоторых торчали ножи. Всюду кровь. Со всех сторон стоны раненых. Значительная часть оставшихся в живых вообще не помнила ночных событий. Я тяжко вспоминал, как ночью, размахивая ножом, носился по бараку. Последнее, что удалось удержать в памяти, - это бегущие к вахте солдаты и гремящие им вслед взрывы «куропаток». Зацепил ли я кого-нибудь ножом или нет - вспомнить не удавалось.
   - Сека, живой? - спросил меня оказавшийся рядом Витя.
   - Не знаю, - ответил я, просыпаясь окончательно.
   - А у меня рука проткнута! - пожаловался Витя.
   - Скажи спасибо, что не башка! Ну-ка посмотри на меня, - попросил я. - Руки-ноги целы?
   - Да вроде… - с сомнением произнес Витя.
   Со звоном вылетело стекло из рамы. В окно просунулось дуло автомата.
   - А ну выходи по одному! - раздался резкий голос вохровца. - С вещами. При выходе из барака бросать вещи вправо, а руки за голову! При любом резком движении стреляю без предупреждения!
   Урки, одеваясь на ходу, нехотя потянулись к двери. На полу остались лежать те, кто не в силах был подняться и те, кому встать уже не придется никогда. Возле барака нас ожидали два взвода солдат. У ворот зоны стояли несколько крытых грузовиков. Шмон прошел довольно быстро. Возле вахты выросла приличная куча ножей и карт. Уже выходя за ворота, мы увидели, как в барак зашли надзиратели с врачом.
   - Ну слава Богу! Кажись, на этап, - удовлетворенно вздохнул Язва, устраиваясь на скамейку в кузове.
   - Попасть бы в общую зону! - с надеждой произнес Витя, поудобней приспосабливая свою раненную руку.
   - Как же, в зону! - усомнился Колючий. - Наверняка на кичу загонят. Раскрутка будет за трупы.
   - Да вряд ли, все тяжеловесы. Куда раскручивать-то? - предположил Язва. - Одна морока. Нет, наверное, не будут.
   - Жаль Кащея! Нормальный босяк был, - с сожалением промолвил Колючий.
   - Ты себя пожалей! - отозвался я. - Если бы не Витя с Язвой, валялся бы ты сейчас вместе с Кащеем. Здорово тебя Рыжий скамейкой отоварил?
   - Прилично, - щупая объемистую шишку, ответил Колючий. - А вообще, наворотили мы дел. Ты хоть помнишь чего-нибудь? - спросил он меня.
   - Почти ничего. Только как Паленый Кащея завалил, а ты - его, - ответил я. - Да еще, как Витя руку подставил.
   Остальные тоже тихо переговаривались между собой.
   На этот раз в кузове конвоя не было. Машины сопровождали солдаты, сидящие в кабинах и едущие в отдельном грузовике. На пригорке машина остановилась.
   - Вылезай! - послышалась команда.
   - Неужели приехали? - удивился Язва. - Всего-то минут двадцать прошло!
   Повыпрыгивав из грузовика, мы увидели довольно странную картину. Колонны не было. Съехав с трассы на обочину, стояли только две машины - наша и конвоя. Часть солдат была без оружия. В руках у каждого из них была толстая палка, наподобие оглобли. Другая часть солдат окружила нас, взяв на изготовку автоматы.
   - Ну, босота! Попили вы из нас крови, теперь мы попьем! - набросились на нас лихие палочники.
   Удары посыпались со всех сторон. Били со смаком, с вожделением. Автоматчики, поводя дулами, были готовы в любой момент пресечь попытку оказать сопротивление либо просто дать сдачи. Сколько времени продолжалась экзекуция, никто впоследствии уточнить не смог. Но отходили нас очень прилично. Вымазанные кровью, усеянные синяками и шишками, мы кряхтя забирались в кузов грузовика. А за холмом пускали в резку пассажиров другой машины. Дальше - третьей…
   Все стало понятно. Не рискуя учинять расправу в зоне, так как беспрецедентное скопление воров в законе могло привести к чрезвычайно серьезному конфликту, местное начальство решило имитировать отправку на этап. Небольшие партии воров обуздать было значительно легче, нежели усмирять всю зону целиком. Прекрасно понимая желание каждого - уехать из этого сгустка отрицаловки, где не имелось ни одного мужика, и в связи с этим урки были поставлены перед необходимостью обслуживать себя сами, начальство очень ловко воспользовалось этой ситуацией.
   Через некоторое время наше транспортное средство остановилась возле только сегодня утром покинутой нами зоны. Она вновь была пуста. За время нашего отсутствия всех мертвых и раненых вывезли в неизвестном направлении. Стал известен и итог праздничного пиршества. Шестьдесят пять человек тяжело ранены и тридцать восемь убиты, а одиннадцать человек, как зачинщики резни, отправлены в следственный изолятор на раскрутку. Вместе с ними уехал Колючий.
   Наступили унылые будни. На работу больше не водили. Газет не давали, вследствие чего не было и карт. Бесконечные валяния на нарах, вялая игра в изготовленные из хлеба домино и шашки да редкие походы за дровами.
   Зима была в полном разгаре. Раскаленная до красна печь гудела от напряжения, отправляя гулять по бараку теплые воздушные волны. Я лежал на нарах и от нечего делать вновь перелистывал в памяти страницы своей жизни…
   …После чеченской резни в Чимкенте срок мой прошел быстро и беззаботно. В декабре 1950 года я катил в свою Москву. Предновогодняя Москва! Что может быть прекраснее для человека, только что вырвавшегося из-за колючей проволоки?
   Постаревший отец встречал меня на вокзале. К этому времени он вышел на пенсию и жил в шестнадцатиметровой комнате своей бывшей отдельной квартиры вместе со второй женой, тоже пенсионеркой, едва сводя концы с концами. Фронтовое ранение давало себя знать, и здоровье отца ухудшалось день ото дня. Нищета была ужасающей. Целый букет болезней не давал возможности заработать сколько-нибудь денег. Правда, мачеха, будучи ранее портнихой, немного подрабатывала шитьем на дому. Немногочисленные заказчицы приносили материал, и мачеха строчила на машинке платья, ежедневно теряя зрение. Настало время, когда она не смогла продеть нитку в игольное ушко.
   Я отчетливо сознавал, что отца согнули не только время, война и пережитые страдания. В немалой степени сыграли роль несбывшиеся, разбитые мечты. Единственный любимый сын, его надежда, отрада и опора в старости, стал вором. Безысходность и позор сделали свое дело. Больно было смотреть на этого убитого горем человека, честь и достоинство для которого являлись главнейшим критерием жизни.
   После фронта, еще при жизни моей матери, несмотря на тяжелое ранение, он заявил, что не может сидеть дома, когда в стране полная разруха, голод и народное хозяйство остро нуждается в восстановлении. В Институте мер и измерительных приборов ему предложили одну из руководящих должностей. Рядовые сотрудники института в качестве нагрузки к своей основной работе должны были производить проверку различных измерительных приборов, в том числе точность гирь и весов в продовольственных магазинах.