Страница:
— Простите, я, кажется, ошибся, — ответил тот, развернулся и принялся звонить в квартиру напротив.
Борис пожал плечами и захлопнул дверь. Потом не выдержал и прильнул к смотровому глазку.
Дверь квартиры напротив раскрылась. Живущая там бабка всплеснула руками и пропустила гостя к себе. Осмотрела лестничную клетку, словно опасаясь, что кто-то увидит эту сцену, и закрыла дверь.
— Кто там? — послышался из кухни голос Натальи.
— Да, старпер один дверью ошибся, — сообщил Борис, входя обратно в кухню. — Представляешь, у него роман с бабкой из соседней квартиры!
— С чего ты взял?
— Видела бы ты, как она его приняла. Прямо-таки шпионские страсти разыграла. Интересно, с таким темпераментом у нее еще и муж есть? Или уже успела укатать?
— Ой, все бы тебе по чужим постелям шариться. Не все ли тебе равно: любовники они или нет, — недовольно отозвалась Наталья. — А бабка мне эта, кстати, очень не нравится. Видел бы ты, какой она на нас взгляд бросила, когда мы от Прасковьи возвращались.
— Да тебе сейчас в каждом углу шорохи мерещатся, — отмахнулся Борис и вновь налил себе и жене водочки. — Ладно, давай, как водится, накатим за успех нашего безнадежного мероприятия!
— Да мне больше не надо, — попыталась отказаться Наталья, но тут же нарвалась на грозный окрик:
— Пей, тебе говорят!…
— Ох, боюсь, Яковлевич, большая беда стряслась. Ты, чай, из-за этого сюда и приехал?
— Из-за этого, Катюша, из-за этого. Что-то сердце у меня кольнуло. Дай, думаю, проверю, все ли в порядке. И опоздал, старый пень. Мне бы пораньше спохватиться, вместо того, чтобы себя успокаивать. Эх, как я Лизиным родителям в глаза погляжу, если с нею что-то случится…
— Так давай милицию вызовем! Ты-то ей чай не посторонний будешь! Значит, имеешь право.
— Нет, Катюш, в милицию я, конечно, обращусь, но не сейчас. Боюсь, как бы Лизоньке не навредить. Да и опоздать рискуем. Пока три дня с пропажи не пройдет, они даже не чухнутся. Да и чужаков как бы не спугнуть. Они единственные знают, что случилось. А так допросят их разок в милиции, они возьмут и дадут деру. А Лизе — труба. Нет, с милицией пока подождем. Лучше расскажи: ты-то откуда поняла, что у нас беда стряслась?
— А как тут не понять? Лизонька на днях ко мне заходит, масло у нее подсолнечное закончилось. А сама — словно мумия египетская. Бледненькая такая, глазища огромные во все лицо, словно кругами очерченные. Я ее спрашиваю, все ли в порядке, а она головой кивает и ничего не говорит. Ну, думаю, мало ли что, дело молодое. Опять за своим компьютером пересидела, как пить дать. У меня вон зять тоже: как ночь у телевизора этого проведет, утром на него и смотреть страшно: глаза красные, физиономия — краше в гроб кладут…
— А что дальше было? — мягко вернул Яковлевич свою собеседницу к нужной теме.
— А ничего. Обычно, если Лизонька у меня чего-нибудь берет, то на следующий день обязательно возвращает. Не любит она в долгах ходить, даже в копеечных. И обязательно еще что-нибудь сделает: в квартире приберет или в магазин сходит. А у меня как раз крупы закончились. Думаю, вот и хорошо: придет Лиза, я ее в магазин и отправлю. День прошел — Лизы нет. Я сначала и не волновалась нисколечко. Мало ли что: забыла или занята была. А тут как увидела этих…
— Того мужика, который мне дверь открыл?
— Ну да, его и бабу ейную. Я ж сразу вижу, что не наши. Думаю: мало ли чего, погостить к кому приехали, дело-то хозяйское. Села с ними в один лифт, а они вместе со мной выходят и прямиком к Лизе направляются. Дверь своим ключом открывают и проходят. А я — веришь, нет? — как осталась на своем пороге с разинутым ртом стоять, так и простояла неведомо сколько. Стала думать, как бы тебе дать знать, а тут ты и сам пожаловал.
— Что ж, понятно, — помассировал себе виски Яковлевич. — Исходя из твоего рассказа ясно, что Лиза с захватчиками успела плотно пообщаться. Сколько я ее помню, если остается дома одна, то никогда для себя не готовит. Колбаски там или сухомятки какой перехватит, и все. А раз масло брала — значит, готовила на компанию. Интересно знать: что они такого ей сказали, что она их впустила? Лиза — девочка осторожная.
— Да мало ли чего? Уже и неважно. Главное — придумать, как девочку спасти.
— Это ты верно, Катюша, заметила. Слушай, у меня к тебе одна просьба будет. Туда-сюда из области мотаться мне тяжеловато, а квартира, сама видишь, занята. Не могла бы ты меня приютить на какое-то время? Я человек бывалый, мне только одеяло на пол кинь, а больше и не надо ничего.
— Да что ж ты такое говоришь, — разволновалась Катерина, — какое такое одеяло? Постелю по всем правилам, на кровати…
— Очень не хочу тебя стеснять…
— Ой, придумал тоже! Я все равно здесь одна, ровно ворона на суку. Мои-то еще с пару недель на курортах отдыхать будут. Так что и не думай даже: остаешься здесь, и точка.
— Спасибо тебе, Катюша! Огромное спасибо!
Яковлевич осторожно взял ладонь Катерины и прильнул к ней губами в знак признательности. Катерина раскраснелась и на какое-то мгновение стала похожа на ту, какой была лет сорок назад: милую и обаятельную женщину, чей фотопортрет красовался на видном месте в большой комнате.
— А теперь будем действовать. Для начала покажи-ка мне, где у вас тут телефон?…
— Бабушка, мне очень плохо.
— Ну и что? Меньше на сеновал лазить будешь.
— Я очень сильно расшиблась, — продолжая я, старательно игнорируя грубость Прасковьи, — мне срочно нужен врач. Пожалуйста, вызови кого-нибудь.
— Разбежалась вверх ногами! Врача ей подавай! Да ты здоровая, как кобылка-трехлетка, на тебе пахать и пахать. А то, что на всю голову ушибленная, так ты всегда дура дурой была.
— А если я умру? — бросила я пробный шар. Умирать я, разумеется, не собиралась, но узнать мнение Прасковьи было интересно.
— Ну, и невелика потеря. Ладно, хорош тут огород городить. Я тебе пожрать принесла. Лопай, давай, а то и вправду коньки отбросишь.
— Мне не хочется. Только пить, если можно.
— Я сказала — жрать, значит, бери и жри! — угрожающе близко подошла ко мне Прасковья. — Или хочешь, чтобы я тебе еду собственноручно в глотку запихала?
— Нет, — насколько было можно отодвинулась я от страшной старухи.
— Тогда лопай. Ну, я жду!
Пришлось приподниматься на подушках, устраивать свой бренный и склонный к тошноте организм в более-менее вертикальное положение, а потом давиться невкусной и почти несоленой овсянкой, явно приготовленной на воде. Боже мой, какая мерзость! Неужели я всю жизнь ела эту гадость?
Пока я запихивала в себя плохо приготовленную размазню, Прасковья стояла рядом и не сводила с меня глаз. Сочтя, что порция овсянки сполна компенсирует мое любопытство, я отважилась задать еще один вопрос:
— А где мои родители?
— Подохли, — равнодушно повела Прасковья плечами.
— Когда?
— А как тебя выродили, так и подохли.
— Значит, я здесь воспитывалась?
— А где ж еще? Кому ты еще нужна, кроме родной бабки? Ну, все, хорош базарить, давай, отдыхай. Завтра ты уже должна быть на ногах.
Сделав столько оптимистичное заявление, Прасковья забрала жестяную миску с остатками каши и удалилась. А я принялась осмысливать полученную информацию.
Моя родная бабка меня не любит. Это факт. Интересно, почему или за что? Что я успела такого натворить, чтобы заслужить нелюбовь в столь крупных размерах? Или все дело в моих родителях? Про тех, кого любили, не говорят «подохли». Да и отказ Прасковьи вызвать мне врача о многом говорит. Похоже, ей все равно, что со мной будет. На самом деле все равно.
И все-таки интересно посмотреть на тех, кто дал мне жизнь. Может, хоть так я узнаю что-то о себе? Должны же быть у Прасковьи хоть какие-нибудь фотографии тех лет! В следующий раз обязательно спрошу об этом. Да, и я по-прежнему не знаю, как называется населенный пункт, в котором я нахожусь. Даже не знаю, сколько в нем жителей. Совсем забыла поинтересоваться. Хотя что-то во мне говорит, что Прасковью не радуют мои расспросы. Хотя, какое мне дело до того, нравится ей это или нет. Я должна знать, кто я такая, и точка. А поскольку кроме Прасковьи расспросить мне об этом некого, значит, буду спрашивать ее.
Хм, а по поводу «завтра уже быть на ногах» — это она, надеюсь, пошутила? Я ж дальше порога не уползу, меня шатает туда-сюда, и слабость ужасная. Впрочем, при сотрясениях мозга всегда так…
Стоп! Откуда я знаю, что у меня именно сотрясение мозга? Вернее, даже не так: откуда я вообще знаю о существовании такого диагноза и почему так легко поставила его себе? Может, я медик? Ну, или по крайней мере что-то знаю об этом?
Сконцентрировавшись на образе человека в белом халате, я попыталась представить себя в роли врача. Не получилось. Образ слезал с меня, как чужой не по размеру костюм. Значит, дело не в этом. Но откуда я знаю про сотрясение мозга?
И тут до меня дошло! Все просто, как дважды два! У меня уже не первое сотрясение мозга, только и всего. И диагноз этот мне поставили еще в прошлый раз, поэтому подсознание так легко и выдало мне его. Но как я его заработала? В этот раз по словам Прасковьи я упала с сеновала…
«Я упала с сеновала, тормозила чем попало», — ни с того, ни с сего всплыла в голове строчка какой-то прибаутки. Спасибо, вовремя. Нет бы чего полезного вспомнить, а то всякая галиматья лезет. Так что там с сеновалом? И что я, собственно говоря, там забыла? Сеновал… Сеновал… Судя по всему, там хранится сено. Если я оттуда упала, сеновал находится выше уровня первого этажа. А разве сено удобно хранить так высоко? И зачем вообще нужно сено? Кажется, для того, чтобы давать его домашней скотине. Ну, еще им, кажется, матрасы набивают. Ну же, давай, думай: сено, сеновал… Я поднимаюсь по лестнице… Кстати, а по какой? Со ступеньками или из двух бревен с поперечинами? Если из бревен, тогда и немудрено грохнуться. Особенно если какая-нибудь поперечина гнилой оказалась. Оп-па, а раз так, тогда помимо головы должны были пострадать и ноги. Ну-ка, проверим!…
Нет, ноги в полном порядке. Даже плевенького синяка не обнаружилось. Странно. Это как же прицельно надо падать на голову, чтобы не повредить всего остального. Ведь с руками, судя по ощущениям, у меня тоже все в порядке.
Столь глобальные раздумья вконец утомили меня, и сообразив, что все равно ничего путного сегодня больше не вспомню, я поудобнее устроилась в скрипящей пружинами кровати и закрыла глаза.
— Пока еще не все, Матвей Яковлевич, — отрапортовал Тема.
— Кого не хватает помимо Алексея?
— Ну, собственно говоря, только его и не хватает, — развел руками Тема.
— Я вместо него, — вступил в разговор угрюмый юноша баскетбольного роста.
— Разрешите представить тем, кто не знает. Это Саша, брат Алексея. Саша, новых известий от Алексея пока нет?
— Есть. Прилетает завтра первым же рейсом. Билеты уже купил. Да, родители просили передать: если вдруг потребуется помощь транспортом или еще чем-нибудь, они всегда готовы. Они очень переживают за Лизу.
— Мы все переживаем, иначе бы нас тут не было, — отозвался Матвей Яковлевич. — Итак, позвольте вам вкратце обрисовать сложившуюся ситуацию. Ориентировочно позавчера у Лизы появились гости, мужчина и женщина лет сорока, которых она по неизвестным нам пока причинам впустила в дом. Вчера-сегодня Лиза пропала. Она не отвечает на звонки, оба телефона глухо молчат. Наша задача: выяснить как можно больше о том, что произошло. Кто они такие и чего им надо от Лизы.
— Так давайте хорошенько тряхнем эту парочку! Расскажут все, даже то, чего не знают! — предложил Тема, машинально поправив на носу несуществующие очки. — Нас тут мужиков хватает…
— А про меня забыли? — раздался негодующий возглас Машки. — Я, между прочим, рукопашник получше некоторых буду.
— Сиди уж, рукопашник, одновременно ласково и строго осадил жену Тема. — Куда тебе теперь кулаками махать? Тебе беречь себя надо, не забывай! — и он многозначительно скосил глаза на ее живот. Машка зарделась.
— Нет, ребята, силовое воздействие пока применять рано, — сказал Матвей Яковлевич. — Как самый старший среди вас и самый опытный, я категорически настаиваю, чтобы оккупантов пока оставили в покое. Подумайте: одно неверное решение, и Лизе будет угрожать серьезная опасность. Вы готовы рисковать ее жизнью?
— А почему вы считаете это решение неправильным? — не унимался Тема. — Что может быть проще: вытрясти из них нужную нам информацию, а их сдать в милицию, и вся недолга.
— Самое простое решение не значит самое верное. У нас нет никакой гарантии, что они скажут, где Лиза. Более того, им выгодно молчать, даже под страхом силового воздействия. В противном случае им грозит тюремное заключение. А кто ж согласится сам на себя показания давать? Да и потом: ну, вызовем мы милицию. А они в ответ встречный иск состряпают. О том, как мы их били ногами и даже по голове. И кто тогда окажется за решеткой? Кстати, пора бы нам узнать, кто они такие. Думаю, в разведку отправим… Сашу.
— А почему его? — недовольно спросила Машка, которой до смерти хотелось лично принять участие в поисках пропавшей подруги.
— Да потому что в Лизиных альбомах полно ваших фотографий, и если оккупанты хоть чуть-чуть соображают, что они делают, они в обязательном порядке должны были их пересмотреть, чтобы знать в лицо тех, кто может к ним пожаловать. А Сашиных фотографий, насколько я знаю, там нет. Поэтому логично, что пойдет именно он. Кроме того, по комплекции он самый представительный из всех нас. Вышвыривать такого из квартиры, я думаю, побоятся. Значит, есть шанс, что Александр узнает все, что нам надо.
— Я готов, — отозвался Саша, одновременно сжав кулаки.
— Значит, слушай свою легенду. Ты — приятель Лизы, работаешь вместе с ней сценаристом. У нее дома остался лежать один из сценариев, который срочно потребовался начальству. Поскольку телефоны Лизы не отвечают, тебя послали найти этот сценарий. Что делаешь: сначала интересуешься, кто они такие. Не стесняйся спросить имена и фамилии, и откуда они прибыли. Можешь даже слегка удивиться: мол, не слышал от Лизы таких. Но не переборщи. Понял?
— Само собой, — дернул плечом Саша.
— Хорошо. После взаимного представления выдаешь легенду о пропавшем сценарии. Настоятельно требуешь, чтобы тебя пропустили в комнаты. Мол, ты знаешь, как выглядит этот сценарий, он лежит в красной папке с надписью «мыло», и вообще ты в этом доме каждый закоулок знаешь, поскольку вы частенько собирались здесь на мозговые штурмы. Пока ясно, к чему я речь веду?
— Под предлогом поиска сценария я должен заглянуть во все комнаты и убедиться, что Лизы в них нет.
— Молоток! Теперь слушай дальше. Красная папка существует на самом деле, находится она в библиотеке в единственном закрытом стеллаже. Открываешь, торжественно достаешь, демонстрируешь оккупантам находку и сматываешься оттуда, не забыв поблагодарить за сотрудничество. Спускаешься вниз пешком, с первого этажа вызываешь лифт и поднимаешься сюда. Мышкой проскальзываешь из лифта сюда. Дверь будет не заперта. Крайне важно, чтобы они тебя не заметили, иначе считай, мы засветили явочную квартиру. Ну что, готов?
— Готов, — ответил Саша.
— Тогда с Богом! Пошел!
Те три-четыре минуты, которых Саши не было, показались собравшимся в комнате ужасно долгими, почти бесконечными. Разговоры сами собой сошли на нет. Катерина то и дело ходила смотреть в глазок: не показался ли гонец. Наконец, запыхавшийся Саша, сжимающий в руках красную папку, влетел в квартиру.
— Ну, что там? — загорланили все наперебой.
— Говорят, что они ее дядя и тетя, Семен и Наталья Стригины, — принялся докладывать Александр. — Лиза пригласила их погостить, погулять по столице, а сама уехала к своему иногороднему жениху, и когда вернется, они не знают. В комнаты меня пускать не хотели, но я настоял. Когда показал им найденную папку, этот, который Семен, явно расслабился. Лизы там нет.
— Я так и предполагал, — протянул Матвей Яковлевич. — Значит, Стригины, говоришь?
— Ну да, Стригины.
— Подозреваю, что в паспортах у них значатся совершенно другие имена. Я видел Сему Стригина. Могу со всей ответственностью сказать, что это не тот бугай, который сейчас торчит в квартире напротив. Но выбор имен для прикрытия более чем интересен. Вот что, ребята, подскажите-ка мне старому и лысому, как много времени занимает покупка мобильного телефона? Пару дней? Неделю?
— Да вы что! Полчаса от силы, — безапелляционно заявила Машка. — Ну, еще пара-тройка часов, пока номер получите. И все.
— Кто-нибудь из вас может обучить меня им пользоваться? Нам будет нужна постоянная связь друг с другом, поэтому потребуется приобрести трубки для меня и Катюши.
— У меня уже есть, — поведала доселе молчавшая Катерина. — Зять на прошлый Новый год подарил.
— Вот как? — улыбнулся Матвей Яковлевич. — Ну, тогда, значит, только для меня.
— У меня есть предложение, — сказал Тема. — Я все равно хотел трубку менять. Давайте я вас сейчас обучу, как ею пользоваться, а себе сегодня же куплю другую.
— Отлично! И последнее. Чтобы не засветить квартиру Катюши и ее саму, которая выступает у нас в роли главного разведчика, контролирующего перемещения оккупантов, все последующие сборы будем проводить в другом месте. Скажем, во дворе соседнего дома. Там имеется неплохая беседка, которая не просматривается из окон нашей квартиры. Катюша, ты безотлучно находишься здесь, на сторожевом посту. Как только заметишь перемещения вражеских сил, сразу рапортуй. Сейчас составим список телефонов, по которым мы будем связываться друг с другом. Машенька, займись этим, пожалуйста!
— Нет проблем, — весело отозвалась Машка, которой наконец-то определили свой фронт работ.
— Что касается завтрашнего дня. Я должен кое-кого навестить, поэтому что-то около полутора суток вам придется обходиться без меня. Но это не означает, что спасательная операция сходит на нет, ни в коем случае! Кто-то из вас постоянно должен дежурить неподалеку. В самом крайнем случае — Катюша вас пустит к себе. Но это только в самом крайнем случае. Например, пошел град, дождь с ветром и так далее. Как только оккупанты покидают пределы квартиры, Катерина звонит дежурному, и тот на расстоянии сопровождает их. Все понятно?
— Не совсем, — вновь почесал переносицу Тема, что являлось у него признаком крайнего волнения, — только следить и все? А если они будут с кем-то встречаться, разговаривать, тогда что?
— Если собеседники по всем косвенным признакам их хорошие знакомые, тогда по возможности вызывайте подкрепление, а сами принимаетесь следить за собеседниками. Надо будет выяснить, кто они такие и чем занимаются. Если же общение происходит на формальной основе — продавщицы, клерки и прочее, тогда действуйте по обстоятельствам. Вам совершенно незачем узнавать у торговки, сколько кило семечек они только что закупили. А вот поинтересоваться, что они забыли, скажем, в ЖЭКе — это святое дело. Теперь понятно?
— Да, все о-кей!
— Вот и славно. А теперь, если не сложно, покажи, как с этим агрегатом управляться, — и Матвей Яковлевич стыдливо показал на телефон, болтающий на груди у Темы. — А то боюсь, до завтра так и не выучусь.
Хм, я так понимаю, что это деревня. По крайней мере, об этом говорят бревна, из которых изготовлен дом, в котором я нахожусь. Тогда вылезает очередная маленькая несуразица: насколько я помню (хм, а помню я всего ничего, надо признать) утро в деревне начинается задолго до того, как солнце окончательно встанет над околицей. И начинается оно под крики разномастных петухов. А здесь стоит такая тишина, что поневоле задумаешься: то ли куриное поголовье здесь не в почете, то ли еще какая напасть приключилась. Или местное население исключительно охотой пробавляется, а в лесах непуганой дичи столько, что на всех с лихвой хватает.
Впрочем, как следует обдумать эту тему мне не дали. Моя надзирательница приволокла очередную порцию овсянки, но на этот раз расщедрилась еще на пару кусков ржаного хлеба, который бросила прямо на старую газету, которой была застелена табуретка около моей кровати. Ее приход и уход были столь быстрыми, что я даже не успела сформулировать ни единого вопроса из тех, которые требовалось задать просто немедленно. Пришлось давиться кашей и ждать, пока она соизволит появиться снова.
На самом деле, есть хотелось ужасно. Возможно, именно потому я не стала возражать против овсянки. А то чего доброго вообще ничего не дадут. Или применят силовую кормежку, как вчера пообещали. В любом случае, мне надо продемонстрировать Прасковье, какая я пай-девочка, и как усиленно пытаюсь пойти на поправку. Может, тогда она прольет свет на некоторые, хм, недостающие детали моей биографии?
Кашу я смолотила за какие-то пять минут, не больше, хлеб и того быстрее, а Прасковья все не появлялась. От нечего делать я стала рассматривать брошенную поверх табуретки газету.
«7 февраля доярка колхоза „Луч“ Варвара Силина получила рекордный надой от»… Далее текст обрывался. Пришлось перейти к следующей статье:
«…подчеркнул председатель правления. Только совместными усилиями мы можем наладить бесперебойные поставки мяса и молока на перерабатывающие комбинаты области»… Опять обрыв текста, кто-то залил газету в этом месте чем-то темным и жирным.
От чтения у меня вновь закружилась голова, и я, благоразумно решив, что хорошего помаленьку, осторожно прилегла обратно. Да, это была явно не центральная газета. Насколько я помню, в «Московском комсомольце» про доярок вряд ли напишут. А если и напишут, то как-нибудь извращенно, вроде «доярка выдоила своего мужа подчистую». Или еще какую-нибудь гадость…
Стоп-стоп-стоп! «Московский комсомолец»! Я вспомнила эту газету! А раз так, то можно уже сделать определенный вывод о том, в каком регионе я нахожусь, вернее, находилась большую часть своей прошлой жизни, до падения с сеновала. Это Подмосковье или смежные с ним области. Вряд ли я бы стала читать подобную газету, будучи выходцем с Урала или даже с того же Питера.
Наконец-то появилась Прасковья. Удовлетворенно посмотрела на пустую миску и спросила:
— Ну как, будешь и дальше валяться, или все-таки на ноги встанешь?
— Лучше бы еще поваляться, — робко вставила я, но страшная баба уже двинулась ко мне, явно с намерением помочь мне выпасть из кровати. Пришлось, не дожидаясь ее помощи, сделать вид, что я вот-вот и встану, после чего изобразить с качественным звуком сценку «сейчас как стошнит!» Прасковья на всякий случай отступила назад, видимо, чтобы не получить овсянку обратно себе на подол, и сказала:
— Ну, ладно. Так и быть. Еще день тебе даю, а дальше, как знаешь. Да, ведро за тобой я выносить не нанималась. Туалет во дворе, захочешь — доползешь. Но если мне полы изгадишь, сама за собой убирать будешь. Уяснила?
— Да, — ответила я, еле сдерживаясь, чтобы по привычке не закивать. Голове моей многострадальной сейчас только этого не хватало.
Прасковья забрала пустую миску и вновь намылилась лишить меня своего общества, но тут я уже была начеку:
— Скажите, пожалуйста, а в какую школу я ходила в детстве?
Прасковья вылупилась на меня так, будто я ей язык показала.
— Да ты ж скаженная, какая тебе школа? Никуда ты не ходила! И вообще, недосуг мне с тобой калякать.
И Прасковья быстро-быстро, пока я не успела спросить у нее еще чего-нибудь, скрылась за дверью.
Вот это номер. Нет, меня тут однозначно дурят, это факт. Вряд ли добрая бабушка Прасковья сидела со мной, по ее словам «скаженной» внучкой, и терпеливо учила читать по слогам. Я больше поверю в то, что она сама с трудом читает. Или вовсе безграмотная. Значит, в школе я все-таки занималась. Но раз Прасковья утверждает обратное… значит, она и сама-то толком не знает, что отвечать на мои вопросы! Недаром ее экстренная эвакуация из моей комнаты так напоминала бегство.
Что ж, тогда мои планы слегка корректируются. По возможности дольше играю слабую и изнеженную барышню после тяжелой травмы головы, а сама думаю и думаю, пытаясь выудить из своей контуженной памяти, кто я такая, почему здесь оказалась, и что нужно от меня Прасковье. А то, что что-то нужно, это факт. С чего бы иначе она так настаивала на том, чтобы я побыстрее встала на ноги? А может… Может, меня продали к ней в рабство? Ой, даже представить страшно. Чур меня, чур!
Нет, тут дело все-таки не в рабстве. Иначе с чего бы ей выдавать себя за мою родственницу? С рабами так не церемонятся. Значит, есть еще что-то, чего я не знаю. Но обязательно должна выяснить!…
Прямо на выходе с аэропорта он поймал таксиста, для порядка поторговался, сбив цену чуть ли не вдвое, и они поехали. Неслись с ветерком, и Матвей Яковлевич все никак не мог для себя решить: это потому, что таксист так спешит разделаться с этим заказом и взять новый, или парень просто любит скорость и дорогу. Ногу с педали газа он не снимал принципиально, и Матвею казалось, что еще немного, и они просто взлетят в небо, туда, откуда он только что прибыл.
Борис пожал плечами и захлопнул дверь. Потом не выдержал и прильнул к смотровому глазку.
Дверь квартиры напротив раскрылась. Живущая там бабка всплеснула руками и пропустила гостя к себе. Осмотрела лестничную клетку, словно опасаясь, что кто-то увидит эту сцену, и закрыла дверь.
— Кто там? — послышался из кухни голос Натальи.
— Да, старпер один дверью ошибся, — сообщил Борис, входя обратно в кухню. — Представляешь, у него роман с бабкой из соседней квартиры!
— С чего ты взял?
— Видела бы ты, как она его приняла. Прямо-таки шпионские страсти разыграла. Интересно, с таким темпераментом у нее еще и муж есть? Или уже успела укатать?
— Ой, все бы тебе по чужим постелям шариться. Не все ли тебе равно: любовники они или нет, — недовольно отозвалась Наталья. — А бабка мне эта, кстати, очень не нравится. Видел бы ты, какой она на нас взгляд бросила, когда мы от Прасковьи возвращались.
— Да тебе сейчас в каждом углу шорохи мерещатся, — отмахнулся Борис и вновь налил себе и жене водочки. — Ладно, давай, как водится, накатим за успех нашего безнадежного мероприятия!
— Да мне больше не надо, — попыталась отказаться Наталья, но тут же нарвалась на грозный окрик:
— Пей, тебе говорят!…
* * *
Меж тем в квартире напротив состоялся следующий диалог.— Ох, боюсь, Яковлевич, большая беда стряслась. Ты, чай, из-за этого сюда и приехал?
— Из-за этого, Катюша, из-за этого. Что-то сердце у меня кольнуло. Дай, думаю, проверю, все ли в порядке. И опоздал, старый пень. Мне бы пораньше спохватиться, вместо того, чтобы себя успокаивать. Эх, как я Лизиным родителям в глаза погляжу, если с нею что-то случится…
— Так давай милицию вызовем! Ты-то ей чай не посторонний будешь! Значит, имеешь право.
— Нет, Катюш, в милицию я, конечно, обращусь, но не сейчас. Боюсь, как бы Лизоньке не навредить. Да и опоздать рискуем. Пока три дня с пропажи не пройдет, они даже не чухнутся. Да и чужаков как бы не спугнуть. Они единственные знают, что случилось. А так допросят их разок в милиции, они возьмут и дадут деру. А Лизе — труба. Нет, с милицией пока подождем. Лучше расскажи: ты-то откуда поняла, что у нас беда стряслась?
— А как тут не понять? Лизонька на днях ко мне заходит, масло у нее подсолнечное закончилось. А сама — словно мумия египетская. Бледненькая такая, глазища огромные во все лицо, словно кругами очерченные. Я ее спрашиваю, все ли в порядке, а она головой кивает и ничего не говорит. Ну, думаю, мало ли что, дело молодое. Опять за своим компьютером пересидела, как пить дать. У меня вон зять тоже: как ночь у телевизора этого проведет, утром на него и смотреть страшно: глаза красные, физиономия — краше в гроб кладут…
— А что дальше было? — мягко вернул Яковлевич свою собеседницу к нужной теме.
— А ничего. Обычно, если Лизонька у меня чего-нибудь берет, то на следующий день обязательно возвращает. Не любит она в долгах ходить, даже в копеечных. И обязательно еще что-нибудь сделает: в квартире приберет или в магазин сходит. А у меня как раз крупы закончились. Думаю, вот и хорошо: придет Лиза, я ее в магазин и отправлю. День прошел — Лизы нет. Я сначала и не волновалась нисколечко. Мало ли что: забыла или занята была. А тут как увидела этих…
— Того мужика, который мне дверь открыл?
— Ну да, его и бабу ейную. Я ж сразу вижу, что не наши. Думаю: мало ли чего, погостить к кому приехали, дело-то хозяйское. Села с ними в один лифт, а они вместе со мной выходят и прямиком к Лизе направляются. Дверь своим ключом открывают и проходят. А я — веришь, нет? — как осталась на своем пороге с разинутым ртом стоять, так и простояла неведомо сколько. Стала думать, как бы тебе дать знать, а тут ты и сам пожаловал.
— Что ж, понятно, — помассировал себе виски Яковлевич. — Исходя из твоего рассказа ясно, что Лиза с захватчиками успела плотно пообщаться. Сколько я ее помню, если остается дома одна, то никогда для себя не готовит. Колбаски там или сухомятки какой перехватит, и все. А раз масло брала — значит, готовила на компанию. Интересно знать: что они такого ей сказали, что она их впустила? Лиза — девочка осторожная.
— Да мало ли чего? Уже и неважно. Главное — придумать, как девочку спасти.
— Это ты верно, Катюша, заметила. Слушай, у меня к тебе одна просьба будет. Туда-сюда из области мотаться мне тяжеловато, а квартира, сама видишь, занята. Не могла бы ты меня приютить на какое-то время? Я человек бывалый, мне только одеяло на пол кинь, а больше и не надо ничего.
— Да что ж ты такое говоришь, — разволновалась Катерина, — какое такое одеяло? Постелю по всем правилам, на кровати…
— Очень не хочу тебя стеснять…
— Ой, придумал тоже! Я все равно здесь одна, ровно ворона на суку. Мои-то еще с пару недель на курортах отдыхать будут. Так что и не думай даже: остаешься здесь, и точка.
— Спасибо тебе, Катюша! Огромное спасибо!
Яковлевич осторожно взял ладонь Катерины и прильнул к ней губами в знак признательности. Катерина раскраснелась и на какое-то мгновение стала похожа на ту, какой была лет сорок назад: милую и обаятельную женщину, чей фотопортрет красовался на видном месте в большой комнате.
— А теперь будем действовать. Для начала покажи-ка мне, где у вас тут телефон?…
* * *
Я наконец-то дождалась, когда Прасковья вновь пришла навестить меня.— Бабушка, мне очень плохо.
— Ну и что? Меньше на сеновал лазить будешь.
— Я очень сильно расшиблась, — продолжая я, старательно игнорируя грубость Прасковьи, — мне срочно нужен врач. Пожалуйста, вызови кого-нибудь.
— Разбежалась вверх ногами! Врача ей подавай! Да ты здоровая, как кобылка-трехлетка, на тебе пахать и пахать. А то, что на всю голову ушибленная, так ты всегда дура дурой была.
— А если я умру? — бросила я пробный шар. Умирать я, разумеется, не собиралась, но узнать мнение Прасковьи было интересно.
— Ну, и невелика потеря. Ладно, хорош тут огород городить. Я тебе пожрать принесла. Лопай, давай, а то и вправду коньки отбросишь.
— Мне не хочется. Только пить, если можно.
— Я сказала — жрать, значит, бери и жри! — угрожающе близко подошла ко мне Прасковья. — Или хочешь, чтобы я тебе еду собственноручно в глотку запихала?
— Нет, — насколько было можно отодвинулась я от страшной старухи.
— Тогда лопай. Ну, я жду!
Пришлось приподниматься на подушках, устраивать свой бренный и склонный к тошноте организм в более-менее вертикальное положение, а потом давиться невкусной и почти несоленой овсянкой, явно приготовленной на воде. Боже мой, какая мерзость! Неужели я всю жизнь ела эту гадость?
Пока я запихивала в себя плохо приготовленную размазню, Прасковья стояла рядом и не сводила с меня глаз. Сочтя, что порция овсянки сполна компенсирует мое любопытство, я отважилась задать еще один вопрос:
— А где мои родители?
— Подохли, — равнодушно повела Прасковья плечами.
— Когда?
— А как тебя выродили, так и подохли.
— Значит, я здесь воспитывалась?
— А где ж еще? Кому ты еще нужна, кроме родной бабки? Ну, все, хорош базарить, давай, отдыхай. Завтра ты уже должна быть на ногах.
Сделав столько оптимистичное заявление, Прасковья забрала жестяную миску с остатками каши и удалилась. А я принялась осмысливать полученную информацию.
Моя родная бабка меня не любит. Это факт. Интересно, почему или за что? Что я успела такого натворить, чтобы заслужить нелюбовь в столь крупных размерах? Или все дело в моих родителях? Про тех, кого любили, не говорят «подохли». Да и отказ Прасковьи вызвать мне врача о многом говорит. Похоже, ей все равно, что со мной будет. На самом деле все равно.
И все-таки интересно посмотреть на тех, кто дал мне жизнь. Может, хоть так я узнаю что-то о себе? Должны же быть у Прасковьи хоть какие-нибудь фотографии тех лет! В следующий раз обязательно спрошу об этом. Да, и я по-прежнему не знаю, как называется населенный пункт, в котором я нахожусь. Даже не знаю, сколько в нем жителей. Совсем забыла поинтересоваться. Хотя что-то во мне говорит, что Прасковью не радуют мои расспросы. Хотя, какое мне дело до того, нравится ей это или нет. Я должна знать, кто я такая, и точка. А поскольку кроме Прасковьи расспросить мне об этом некого, значит, буду спрашивать ее.
Хм, а по поводу «завтра уже быть на ногах» — это она, надеюсь, пошутила? Я ж дальше порога не уползу, меня шатает туда-сюда, и слабость ужасная. Впрочем, при сотрясениях мозга всегда так…
Стоп! Откуда я знаю, что у меня именно сотрясение мозга? Вернее, даже не так: откуда я вообще знаю о существовании такого диагноза и почему так легко поставила его себе? Может, я медик? Ну, или по крайней мере что-то знаю об этом?
Сконцентрировавшись на образе человека в белом халате, я попыталась представить себя в роли врача. Не получилось. Образ слезал с меня, как чужой не по размеру костюм. Значит, дело не в этом. Но откуда я знаю про сотрясение мозга?
И тут до меня дошло! Все просто, как дважды два! У меня уже не первое сотрясение мозга, только и всего. И диагноз этот мне поставили еще в прошлый раз, поэтому подсознание так легко и выдало мне его. Но как я его заработала? В этот раз по словам Прасковьи я упала с сеновала…
«Я упала с сеновала, тормозила чем попало», — ни с того, ни с сего всплыла в голове строчка какой-то прибаутки. Спасибо, вовремя. Нет бы чего полезного вспомнить, а то всякая галиматья лезет. Так что там с сеновалом? И что я, собственно говоря, там забыла? Сеновал… Сеновал… Судя по всему, там хранится сено. Если я оттуда упала, сеновал находится выше уровня первого этажа. А разве сено удобно хранить так высоко? И зачем вообще нужно сено? Кажется, для того, чтобы давать его домашней скотине. Ну, еще им, кажется, матрасы набивают. Ну же, давай, думай: сено, сеновал… Я поднимаюсь по лестнице… Кстати, а по какой? Со ступеньками или из двух бревен с поперечинами? Если из бревен, тогда и немудрено грохнуться. Особенно если какая-нибудь поперечина гнилой оказалась. Оп-па, а раз так, тогда помимо головы должны были пострадать и ноги. Ну-ка, проверим!…
Нет, ноги в полном порядке. Даже плевенького синяка не обнаружилось. Странно. Это как же прицельно надо падать на голову, чтобы не повредить всего остального. Ведь с руками, судя по ощущениям, у меня тоже все в порядке.
Столь глобальные раздумья вконец утомили меня, и сообразив, что все равно ничего путного сегодня больше не вспомню, я поудобнее устроилась в скрипящей пружинами кровати и закрыла глаза.
* * *
— Так, сколько у нас бойцов?— Пока еще не все, Матвей Яковлевич, — отрапортовал Тема.
— Кого не хватает помимо Алексея?
— Ну, собственно говоря, только его и не хватает, — развел руками Тема.
— Я вместо него, — вступил в разговор угрюмый юноша баскетбольного роста.
— Разрешите представить тем, кто не знает. Это Саша, брат Алексея. Саша, новых известий от Алексея пока нет?
— Есть. Прилетает завтра первым же рейсом. Билеты уже купил. Да, родители просили передать: если вдруг потребуется помощь транспортом или еще чем-нибудь, они всегда готовы. Они очень переживают за Лизу.
— Мы все переживаем, иначе бы нас тут не было, — отозвался Матвей Яковлевич. — Итак, позвольте вам вкратце обрисовать сложившуюся ситуацию. Ориентировочно позавчера у Лизы появились гости, мужчина и женщина лет сорока, которых она по неизвестным нам пока причинам впустила в дом. Вчера-сегодня Лиза пропала. Она не отвечает на звонки, оба телефона глухо молчат. Наша задача: выяснить как можно больше о том, что произошло. Кто они такие и чего им надо от Лизы.
— Так давайте хорошенько тряхнем эту парочку! Расскажут все, даже то, чего не знают! — предложил Тема, машинально поправив на носу несуществующие очки. — Нас тут мужиков хватает…
— А про меня забыли? — раздался негодующий возглас Машки. — Я, между прочим, рукопашник получше некоторых буду.
— Сиди уж, рукопашник, одновременно ласково и строго осадил жену Тема. — Куда тебе теперь кулаками махать? Тебе беречь себя надо, не забывай! — и он многозначительно скосил глаза на ее живот. Машка зарделась.
— Нет, ребята, силовое воздействие пока применять рано, — сказал Матвей Яковлевич. — Как самый старший среди вас и самый опытный, я категорически настаиваю, чтобы оккупантов пока оставили в покое. Подумайте: одно неверное решение, и Лизе будет угрожать серьезная опасность. Вы готовы рисковать ее жизнью?
— А почему вы считаете это решение неправильным? — не унимался Тема. — Что может быть проще: вытрясти из них нужную нам информацию, а их сдать в милицию, и вся недолга.
— Самое простое решение не значит самое верное. У нас нет никакой гарантии, что они скажут, где Лиза. Более того, им выгодно молчать, даже под страхом силового воздействия. В противном случае им грозит тюремное заключение. А кто ж согласится сам на себя показания давать? Да и потом: ну, вызовем мы милицию. А они в ответ встречный иск состряпают. О том, как мы их били ногами и даже по голове. И кто тогда окажется за решеткой? Кстати, пора бы нам узнать, кто они такие. Думаю, в разведку отправим… Сашу.
— А почему его? — недовольно спросила Машка, которой до смерти хотелось лично принять участие в поисках пропавшей подруги.
— Да потому что в Лизиных альбомах полно ваших фотографий, и если оккупанты хоть чуть-чуть соображают, что они делают, они в обязательном порядке должны были их пересмотреть, чтобы знать в лицо тех, кто может к ним пожаловать. А Сашиных фотографий, насколько я знаю, там нет. Поэтому логично, что пойдет именно он. Кроме того, по комплекции он самый представительный из всех нас. Вышвыривать такого из квартиры, я думаю, побоятся. Значит, есть шанс, что Александр узнает все, что нам надо.
— Я готов, — отозвался Саша, одновременно сжав кулаки.
— Значит, слушай свою легенду. Ты — приятель Лизы, работаешь вместе с ней сценаристом. У нее дома остался лежать один из сценариев, который срочно потребовался начальству. Поскольку телефоны Лизы не отвечают, тебя послали найти этот сценарий. Что делаешь: сначала интересуешься, кто они такие. Не стесняйся спросить имена и фамилии, и откуда они прибыли. Можешь даже слегка удивиться: мол, не слышал от Лизы таких. Но не переборщи. Понял?
— Само собой, — дернул плечом Саша.
— Хорошо. После взаимного представления выдаешь легенду о пропавшем сценарии. Настоятельно требуешь, чтобы тебя пропустили в комнаты. Мол, ты знаешь, как выглядит этот сценарий, он лежит в красной папке с надписью «мыло», и вообще ты в этом доме каждый закоулок знаешь, поскольку вы частенько собирались здесь на мозговые штурмы. Пока ясно, к чему я речь веду?
— Под предлогом поиска сценария я должен заглянуть во все комнаты и убедиться, что Лизы в них нет.
— Молоток! Теперь слушай дальше. Красная папка существует на самом деле, находится она в библиотеке в единственном закрытом стеллаже. Открываешь, торжественно достаешь, демонстрируешь оккупантам находку и сматываешься оттуда, не забыв поблагодарить за сотрудничество. Спускаешься вниз пешком, с первого этажа вызываешь лифт и поднимаешься сюда. Мышкой проскальзываешь из лифта сюда. Дверь будет не заперта. Крайне важно, чтобы они тебя не заметили, иначе считай, мы засветили явочную квартиру. Ну что, готов?
— Готов, — ответил Саша.
— Тогда с Богом! Пошел!
Те три-четыре минуты, которых Саши не было, показались собравшимся в комнате ужасно долгими, почти бесконечными. Разговоры сами собой сошли на нет. Катерина то и дело ходила смотреть в глазок: не показался ли гонец. Наконец, запыхавшийся Саша, сжимающий в руках красную папку, влетел в квартиру.
— Ну, что там? — загорланили все наперебой.
— Говорят, что они ее дядя и тетя, Семен и Наталья Стригины, — принялся докладывать Александр. — Лиза пригласила их погостить, погулять по столице, а сама уехала к своему иногороднему жениху, и когда вернется, они не знают. В комнаты меня пускать не хотели, но я настоял. Когда показал им найденную папку, этот, который Семен, явно расслабился. Лизы там нет.
— Я так и предполагал, — протянул Матвей Яковлевич. — Значит, Стригины, говоришь?
— Ну да, Стригины.
— Подозреваю, что в паспортах у них значатся совершенно другие имена. Я видел Сему Стригина. Могу со всей ответственностью сказать, что это не тот бугай, который сейчас торчит в квартире напротив. Но выбор имен для прикрытия более чем интересен. Вот что, ребята, подскажите-ка мне старому и лысому, как много времени занимает покупка мобильного телефона? Пару дней? Неделю?
— Да вы что! Полчаса от силы, — безапелляционно заявила Машка. — Ну, еще пара-тройка часов, пока номер получите. И все.
— Кто-нибудь из вас может обучить меня им пользоваться? Нам будет нужна постоянная связь друг с другом, поэтому потребуется приобрести трубки для меня и Катюши.
— У меня уже есть, — поведала доселе молчавшая Катерина. — Зять на прошлый Новый год подарил.
— Вот как? — улыбнулся Матвей Яковлевич. — Ну, тогда, значит, только для меня.
— У меня есть предложение, — сказал Тема. — Я все равно хотел трубку менять. Давайте я вас сейчас обучу, как ею пользоваться, а себе сегодня же куплю другую.
— Отлично! И последнее. Чтобы не засветить квартиру Катюши и ее саму, которая выступает у нас в роли главного разведчика, контролирующего перемещения оккупантов, все последующие сборы будем проводить в другом месте. Скажем, во дворе соседнего дома. Там имеется неплохая беседка, которая не просматривается из окон нашей квартиры. Катюша, ты безотлучно находишься здесь, на сторожевом посту. Как только заметишь перемещения вражеских сил, сразу рапортуй. Сейчас составим список телефонов, по которым мы будем связываться друг с другом. Машенька, займись этим, пожалуйста!
— Нет проблем, — весело отозвалась Машка, которой наконец-то определили свой фронт работ.
— Что касается завтрашнего дня. Я должен кое-кого навестить, поэтому что-то около полутора суток вам придется обходиться без меня. Но это не означает, что спасательная операция сходит на нет, ни в коем случае! Кто-то из вас постоянно должен дежурить неподалеку. В самом крайнем случае — Катюша вас пустит к себе. Но это только в самом крайнем случае. Например, пошел град, дождь с ветром и так далее. Как только оккупанты покидают пределы квартиры, Катерина звонит дежурному, и тот на расстоянии сопровождает их. Все понятно?
— Не совсем, — вновь почесал переносицу Тема, что являлось у него признаком крайнего волнения, — только следить и все? А если они будут с кем-то встречаться, разговаривать, тогда что?
— Если собеседники по всем косвенным признакам их хорошие знакомые, тогда по возможности вызывайте подкрепление, а сами принимаетесь следить за собеседниками. Надо будет выяснить, кто они такие и чем занимаются. Если же общение происходит на формальной основе — продавщицы, клерки и прочее, тогда действуйте по обстоятельствам. Вам совершенно незачем узнавать у торговки, сколько кило семечек они только что закупили. А вот поинтересоваться, что они забыли, скажем, в ЖЭКе — это святое дело. Теперь понятно?
— Да, все о-кей!
— Вот и славно. А теперь, если не сложно, покажи, как с этим агрегатом управляться, — и Матвей Яковлевич стыдливо показал на телефон, болтающий на груди у Темы. — А то боюсь, до завтра так и не выучусь.
* * *
О-па, вот и утро пришло. Солнце пробивается через маленькое закопченное окно и весело прыгает по бревенчатой стене. Я потягиваюсь в кровати. Голова сразу же дает знать о себе тихим звоном и веским предупреждением на уровне желудка: никаких резких движений, а то…Хм, я так понимаю, что это деревня. По крайней мере, об этом говорят бревна, из которых изготовлен дом, в котором я нахожусь. Тогда вылезает очередная маленькая несуразица: насколько я помню (хм, а помню я всего ничего, надо признать) утро в деревне начинается задолго до того, как солнце окончательно встанет над околицей. И начинается оно под крики разномастных петухов. А здесь стоит такая тишина, что поневоле задумаешься: то ли куриное поголовье здесь не в почете, то ли еще какая напасть приключилась. Или местное население исключительно охотой пробавляется, а в лесах непуганой дичи столько, что на всех с лихвой хватает.
Впрочем, как следует обдумать эту тему мне не дали. Моя надзирательница приволокла очередную порцию овсянки, но на этот раз расщедрилась еще на пару кусков ржаного хлеба, который бросила прямо на старую газету, которой была застелена табуретка около моей кровати. Ее приход и уход были столь быстрыми, что я даже не успела сформулировать ни единого вопроса из тех, которые требовалось задать просто немедленно. Пришлось давиться кашей и ждать, пока она соизволит появиться снова.
На самом деле, есть хотелось ужасно. Возможно, именно потому я не стала возражать против овсянки. А то чего доброго вообще ничего не дадут. Или применят силовую кормежку, как вчера пообещали. В любом случае, мне надо продемонстрировать Прасковье, какая я пай-девочка, и как усиленно пытаюсь пойти на поправку. Может, тогда она прольет свет на некоторые, хм, недостающие детали моей биографии?
Кашу я смолотила за какие-то пять минут, не больше, хлеб и того быстрее, а Прасковья все не появлялась. От нечего делать я стала рассматривать брошенную поверх табуретки газету.
«7 февраля доярка колхоза „Луч“ Варвара Силина получила рекордный надой от»… Далее текст обрывался. Пришлось перейти к следующей статье:
«…подчеркнул председатель правления. Только совместными усилиями мы можем наладить бесперебойные поставки мяса и молока на перерабатывающие комбинаты области»… Опять обрыв текста, кто-то залил газету в этом месте чем-то темным и жирным.
От чтения у меня вновь закружилась голова, и я, благоразумно решив, что хорошего помаленьку, осторожно прилегла обратно. Да, это была явно не центральная газета. Насколько я помню, в «Московском комсомольце» про доярок вряд ли напишут. А если и напишут, то как-нибудь извращенно, вроде «доярка выдоила своего мужа подчистую». Или еще какую-нибудь гадость…
Стоп-стоп-стоп! «Московский комсомолец»! Я вспомнила эту газету! А раз так, то можно уже сделать определенный вывод о том, в каком регионе я нахожусь, вернее, находилась большую часть своей прошлой жизни, до падения с сеновала. Это Подмосковье или смежные с ним области. Вряд ли я бы стала читать подобную газету, будучи выходцем с Урала или даже с того же Питера.
Наконец-то появилась Прасковья. Удовлетворенно посмотрела на пустую миску и спросила:
— Ну как, будешь и дальше валяться, или все-таки на ноги встанешь?
— Лучше бы еще поваляться, — робко вставила я, но страшная баба уже двинулась ко мне, явно с намерением помочь мне выпасть из кровати. Пришлось, не дожидаясь ее помощи, сделать вид, что я вот-вот и встану, после чего изобразить с качественным звуком сценку «сейчас как стошнит!» Прасковья на всякий случай отступила назад, видимо, чтобы не получить овсянку обратно себе на подол, и сказала:
— Ну, ладно. Так и быть. Еще день тебе даю, а дальше, как знаешь. Да, ведро за тобой я выносить не нанималась. Туалет во дворе, захочешь — доползешь. Но если мне полы изгадишь, сама за собой убирать будешь. Уяснила?
— Да, — ответила я, еле сдерживаясь, чтобы по привычке не закивать. Голове моей многострадальной сейчас только этого не хватало.
Прасковья забрала пустую миску и вновь намылилась лишить меня своего общества, но тут я уже была начеку:
— Скажите, пожалуйста, а в какую школу я ходила в детстве?
Прасковья вылупилась на меня так, будто я ей язык показала.
— Да ты ж скаженная, какая тебе школа? Никуда ты не ходила! И вообще, недосуг мне с тобой калякать.
И Прасковья быстро-быстро, пока я не успела спросить у нее еще чего-нибудь, скрылась за дверью.
Вот это номер. Нет, меня тут однозначно дурят, это факт. Вряд ли добрая бабушка Прасковья сидела со мной, по ее словам «скаженной» внучкой, и терпеливо учила читать по слогам. Я больше поверю в то, что она сама с трудом читает. Или вовсе безграмотная. Значит, в школе я все-таки занималась. Но раз Прасковья утверждает обратное… значит, она и сама-то толком не знает, что отвечать на мои вопросы! Недаром ее экстренная эвакуация из моей комнаты так напоминала бегство.
Что ж, тогда мои планы слегка корректируются. По возможности дольше играю слабую и изнеженную барышню после тяжелой травмы головы, а сама думаю и думаю, пытаясь выудить из своей контуженной памяти, кто я такая, почему здесь оказалась, и что нужно от меня Прасковье. А то, что что-то нужно, это факт. С чего бы иначе она так настаивала на том, чтобы я побыстрее встала на ноги? А может… Может, меня продали к ней в рабство? Ой, даже представить страшно. Чур меня, чур!
Нет, тут дело все-таки не в рабстве. Иначе с чего бы ей выдавать себя за мою родственницу? С рабами так не церемонятся. Значит, есть еще что-то, чего я не знаю. Но обязательно должна выяснить!…
* * *
Матвей Яковлевич с интересом смотрел в иллюминатор. Как же давно он летал в последний раз! Уже и позабыл, как это бывает. И полет такой короткий оказался. Только взлетели, покачались над облаками, и вниз.Прямо на выходе с аэропорта он поймал таксиста, для порядка поторговался, сбив цену чуть ли не вдвое, и они поехали. Неслись с ветерком, и Матвей Яковлевич все никак не мог для себя решить: это потому, что таксист так спешит разделаться с этим заказом и взять новый, или парень просто любит скорость и дорогу. Ногу с педали газа он не снимал принципиально, и Матвею казалось, что еще немного, и они просто взлетят в небо, туда, откуда он только что прибыл.