Страница:
Заработанного едва хватало, чтобы скромно дожить до следующего воскресенья, дня, когда традиционно проводились бои, но Хуан был почти счастлив – он был свободен, он зависел только от самого себя, своей силы и ловкости, – и его впервые в жизни стали называть по имени, сперва Хуанито, как самого младшего из городских бойцов, через несколько месяцев – Хуан, и немногим позже – безжалостный Хуан, потому что он стал сильнейшим среди прочих. Когда жители городка Сан-Лоренсо, где он обосновался, говорили: сегодня дерется Хуан! – все понимали, что речь идет именно о нем – Хуане Гарсии – и спешили, чтобы посмотреть на непобедимого бойца. У него было уже почти все, о чем он мечтал в деревенском хлеву, – скромная квартирка в бедняцком квартале, много сытной здоровой еды и много женщин. Женщины эти, правда, были проститутками, но отдавались ему бесплатно, и сутенеры сами каждый вечер приводили ему тех, кто помоложе и посвежее, чтобы потом с гордостью сказать, с моими девушками спит сам непобедимый Хуан! Хуану Гарсии было тогда шестнадцать.
Однажды вечером, когда после удачного боя Гарсия сидел в кабачке и ел мясо, приготовленное так, как делают его пастухи, – одним большим цельным, запеченным в углях куском, – и думал о синьорите, которая вместе с деньгами передала ему записку, где умоляла его прийти и утешить ее разбитое безответной любовью сердце, за его столик подсел хорошо одетый сеньор.
Сеньор заказал кувшин лучшего в кабачке вина, налил Хуану и себе, подождал, когда боец покончит с едой, и только тогда заговорил.
– Меня зовут Карлос Родригес, – сказал незнакомец и посмотрел в глаза Гарсиа.
Тот пожал плечами – имя ему ничего не говорило, а сеньор, видимо, думал, что оно известно всем.
– Ты не слышал моего имени? – удивился Родригес, – что ж, может быть, это и к лучшему. Мне нужен такой человек, как ты. Скажи мне, сколько ты зарабатываешь в неделю?
Гарсия снова пожал плечами, ему никогда не приходило в голову считать, сколько он зарабатывает в неделю, да и недели бывают разные. А в последнее время находилось все меньше охотников драться именно с ним – Гарсия был безжалостен, и уже двое его соперников сидели дома со сломанной челюстью, вынудив жен и дочерей вернуться на панель, чтобы прокормить семью. Как раз в минувшую пятницу в таверне «Дохлый кит» собрались все кулачные бойцы города и просили его соблюдать негласный кодекс чести их клана. Одним из важнейших пунктов этого кодекса было – не увечить своего соперника. Вторым правилом было поддаваться тому, кто очень нуждался сейчас в деньгах. Гарсиа отверг оба эти требования.
– Я дерусь честно, – сказал он, – и если кто-нибудь сломает мне нос или челюсть, я не буду в обиде, а деньги – деньги нужны всем…
Выйдя из «Дохлого кита» Хуан Гарсия решил, что пришла пора уезжать из Сан-Лоренсо, места для него здесь больше нет, воскресные бои будут последними.
– Сколько ты зарабатываешь в неделю? – повторил Родригес.
– Сто песо, – наугад сказал Гарсиа.
Сто песо выходило в дни больших ярмарок или церковных праздников, когда в город приезжало много людей из провинции, а среди них и деревенские бойцы, стремившиеся доказать свое превосходство над городскими. Да, подумал Гарсия, сто песо в такие дни получалось. Но, к сожалению, ярмарки и праздники случаются редко, а на эти сто песо надо жить целую неделю.
– Сто песо в день – хорошие деньги, – кивнул Родригес, – я тебе буду платить двести песо, каждый день, включая воскресенье, когда у тебя будет выходной. Единственное условие – ты больше не выйдешь в круг и не станешь драться, ни за деньги, ни бесплатно. Лучше сходи в воскресенье в церковь, замоли грехи.
– У меня нет грехов, – ответил Гарсия.
– Будут, – улыбнулся Родригес, – только успевай замаливать.
Так уличный кулачный боец Хуан Гарсия, «безжалостный Хуан», стал телохранителем сеньора Карлоса Родригеса, не последнего человека в Медельинском картеле, отвечавшего за сбор «ла йерба» – «травы» с доброй трети территории Колумбии.
Хуану Гарсии было тогда семнадцать…
И теперь, когда Хуан Гарсия занимал достойное место среди людей, управляющих судьбами и жизнями сотен тысяч других, на его пути появился неизвестно откуда взявшийся выскочка из России, где, как известно, кроме балалаек и медведей, ничего нет. Этот человек со странным именем Знакар объединил всю русскую криминальную эмиграцию Америки, и неожиданно для всех появилась сила, с которой теперь приходилось считаться. А главное, и это было самым неприятным, Хуан Гарсия, собаку съевший на коварных замыслах и вероломных интригах, никак не мог понять, что же этому Знакару нужно. Он не торговал наркотиками – русские вообще не лезли на этот рынок и были обычными покупателями. Он не пытался влиять на состояние наркорынка. Он не предпринимал попыток прибрать к рукам бизнес Хуана Гарсии. Но он был и действовал, и его действия все больше и больше раздражали сеньора Гарсию, как раздражают назойливые клубы мошкары во влажной колумбийской гилее. Главное – Хуан Гарсия не понимал целей своего внезапно объявившегося противника и не знал его слабых мест.
Знакар просто воевал с наркобаронами, и эта война была необъявленной и непонятной. Наркокурьеров отстреливали поодиночке и пачками, в постели и в автомобиле, в туалете аэропорта и на заправочной станции. Понятное дело, бойцы Хуана Гарсии не оставались в долгу, и дикие русские гангстеры несли пропорциональные потери, падая под пулями, обливаясь кровью из перерезанного горла, а также взлетая в воздух вместе с начиненными взрывчаткой машинами. Это была война, и в ней, как в каждой настоящей войне, были неизбежные потери с обеих сторон.
Хуан Гарсия уже был готов вызвать этого проклятого Знакара на переговоры, чтобы выяснить, что же ему все-таки нужно, но парней, которых он послал найти людей Знакара и договориться с ними о серьезном разговоре, нашли на свалке. Каждый из них имел собственный отрезанный член во рту, и это всерьез разозлило обычно невозмутимого Хуана Гарсию. Он сказал сам себе, что, так и быть, сделает еще одну попытку договориться, а если из этого опять ничего не выйдет, то приложит все силы, чтобы благословенная американская земля загорелась под ногами русских дикарей.
То, что он краем уха слышал о криминальных нравах, царящих в далекой, засыпанной снегом России, напоминало легенды, которые рассказывают долгими вечерами в предгорных селениях Анд, дикие поступки диких людей, не знакомых с основами цивилизации. Культурные люди, прежде чем нажать на курок, стремятся договориться, большинство проблем можно разрешить с помощью слов, а не пуль, но русские медведи, похоже, были лишены дара речи…
Колумбия, его первая родина, всегда славилась не только высококачественным кокаином, но и смелыми парнями, всегда готовыми к борьбе, а главное – к террору, которым Хуан Гарсия уже почти решил угостить русское население Америки, не разбираясь, кто будет взлетать на воздух – русские бандиты, русские скрипачи и инженеры или, например, школьные автобусы с русскими детьми.
Когда Хуан Гарсия приехал в 81-м году в Америку вслед за сеньором Родригесом, чьей правой рукой он к тому времени стал, русских здесь почти не было – десяток опальных политиков, их называли диссидентами, да несколько сотен евреев, которых по традиции тоже именовали русскими. Диссиденты критиковали Советский Союз, евреи делали свой маленький бизнес, и всем было хорошо.
Ситуация изменилась в 86-м, когда в России начался странный процесс, который они называли «перестройка». К тому времени неизвестные злодеи застрелили сеньора Родригеса в спальне его особняка из розового мрамора на берегу Тихого океана, и Хуан Гарсия сам стал Сеньором, главой американской ветви Медельинского картеля и занял не только место Карлоса Родригеса, но и его особняк.
Что и как они перестраивали там, в своей России, сеньор Гарсия не знал, но то, что они решили избавиться от своего мусора, понял быстро. С катастрофической быстротой Америка стала наполняться русскими бандитами. Поначалу они селились на Брайтон Бич, образовав что-то вроде русского квартала, но потом, как москиты, стали влезать в любую щель, а когда свободных щелей не осталось, стали проделывать новые, и теперь в Лос-Анджелесе не осталось уже квартала, где не было бы русского магазина, русской бензозаправки или русской прачечной.
Конечно, бизнес есть бизнес, но за каждым из этих заведений стояли угрюмые бритоголовые парни в кожаных куртках с оттопыривающимися карманами, а на заднем сиденье их мощных дорогих внедорожников лежала неизменная бейсбольная бита. Казалось, что все русские внезапно стали большими поклонниками бейсбола и экстремального туризма – рискованных путешествий по неезженым тропам, если таковые вообще остались в Америке. И теперь новоиспеченные бейсболисты-экстремалы вторгаются в его налаженный бизнес. А их новый король с ужасной фамилией Знакар решительно не желает идти на переговоры.
Ужасная варварская фамилия дикого человека – сеньор Гарсия не назвал бы таким именем ни одну из своих собак, – Знакар, звучит просто отвратительно… А может быть, это и не фамилия, а кличка, у этих дикарей принято скрывать свое имя за кличкой. Сеньор Хуан Гарсия, сеньор Альфонсо Кордова и множество других уважаемых сеньоров не прячут своих имен, они гордятся ими, и если его, Хуана Гарсию, именуют иногда просто Сеньор, так это не прозвище, это дань уважения, такое надо еще заслужить… Что же такое ужасное совершили они в своей России, если боятся называть себя данным при крещении именем? Хотя, может быть, русских и не крестят, может быть, они не знакомы с истинной верой в Пресвятую Деву Марию, тогда это многое объясняет.
Вопросы, вопросы…
И главный из них – что же делать с этим дикарем по кличке Знакар.
Часть вторая
Глава 6
Однажды вечером, когда после удачного боя Гарсия сидел в кабачке и ел мясо, приготовленное так, как делают его пастухи, – одним большим цельным, запеченным в углях куском, – и думал о синьорите, которая вместе с деньгами передала ему записку, где умоляла его прийти и утешить ее разбитое безответной любовью сердце, за его столик подсел хорошо одетый сеньор.
Сеньор заказал кувшин лучшего в кабачке вина, налил Хуану и себе, подождал, когда боец покончит с едой, и только тогда заговорил.
– Меня зовут Карлос Родригес, – сказал незнакомец и посмотрел в глаза Гарсиа.
Тот пожал плечами – имя ему ничего не говорило, а сеньор, видимо, думал, что оно известно всем.
– Ты не слышал моего имени? – удивился Родригес, – что ж, может быть, это и к лучшему. Мне нужен такой человек, как ты. Скажи мне, сколько ты зарабатываешь в неделю?
Гарсия снова пожал плечами, ему никогда не приходило в голову считать, сколько он зарабатывает в неделю, да и недели бывают разные. А в последнее время находилось все меньше охотников драться именно с ним – Гарсия был безжалостен, и уже двое его соперников сидели дома со сломанной челюстью, вынудив жен и дочерей вернуться на панель, чтобы прокормить семью. Как раз в минувшую пятницу в таверне «Дохлый кит» собрались все кулачные бойцы города и просили его соблюдать негласный кодекс чести их клана. Одним из важнейших пунктов этого кодекса было – не увечить своего соперника. Вторым правилом было поддаваться тому, кто очень нуждался сейчас в деньгах. Гарсиа отверг оба эти требования.
– Я дерусь честно, – сказал он, – и если кто-нибудь сломает мне нос или челюсть, я не буду в обиде, а деньги – деньги нужны всем…
Выйдя из «Дохлого кита» Хуан Гарсия решил, что пришла пора уезжать из Сан-Лоренсо, места для него здесь больше нет, воскресные бои будут последними.
– Сколько ты зарабатываешь в неделю? – повторил Родригес.
– Сто песо, – наугад сказал Гарсиа.
Сто песо выходило в дни больших ярмарок или церковных праздников, когда в город приезжало много людей из провинции, а среди них и деревенские бойцы, стремившиеся доказать свое превосходство над городскими. Да, подумал Гарсия, сто песо в такие дни получалось. Но, к сожалению, ярмарки и праздники случаются редко, а на эти сто песо надо жить целую неделю.
– Сто песо в день – хорошие деньги, – кивнул Родригес, – я тебе буду платить двести песо, каждый день, включая воскресенье, когда у тебя будет выходной. Единственное условие – ты больше не выйдешь в круг и не станешь драться, ни за деньги, ни бесплатно. Лучше сходи в воскресенье в церковь, замоли грехи.
– У меня нет грехов, – ответил Гарсия.
– Будут, – улыбнулся Родригес, – только успевай замаливать.
Так уличный кулачный боец Хуан Гарсия, «безжалостный Хуан», стал телохранителем сеньора Карлоса Родригеса, не последнего человека в Медельинском картеле, отвечавшего за сбор «ла йерба» – «травы» с доброй трети территории Колумбии.
Хуану Гарсии было тогда семнадцать…
И теперь, когда Хуан Гарсия занимал достойное место среди людей, управляющих судьбами и жизнями сотен тысяч других, на его пути появился неизвестно откуда взявшийся выскочка из России, где, как известно, кроме балалаек и медведей, ничего нет. Этот человек со странным именем Знакар объединил всю русскую криминальную эмиграцию Америки, и неожиданно для всех появилась сила, с которой теперь приходилось считаться. А главное, и это было самым неприятным, Хуан Гарсия, собаку съевший на коварных замыслах и вероломных интригах, никак не мог понять, что же этому Знакару нужно. Он не торговал наркотиками – русские вообще не лезли на этот рынок и были обычными покупателями. Он не пытался влиять на состояние наркорынка. Он не предпринимал попыток прибрать к рукам бизнес Хуана Гарсии. Но он был и действовал, и его действия все больше и больше раздражали сеньора Гарсию, как раздражают назойливые клубы мошкары во влажной колумбийской гилее. Главное – Хуан Гарсия не понимал целей своего внезапно объявившегося противника и не знал его слабых мест.
Знакар просто воевал с наркобаронами, и эта война была необъявленной и непонятной. Наркокурьеров отстреливали поодиночке и пачками, в постели и в автомобиле, в туалете аэропорта и на заправочной станции. Понятное дело, бойцы Хуана Гарсии не оставались в долгу, и дикие русские гангстеры несли пропорциональные потери, падая под пулями, обливаясь кровью из перерезанного горла, а также взлетая в воздух вместе с начиненными взрывчаткой машинами. Это была война, и в ней, как в каждой настоящей войне, были неизбежные потери с обеих сторон.
Хуан Гарсия уже был готов вызвать этого проклятого Знакара на переговоры, чтобы выяснить, что же ему все-таки нужно, но парней, которых он послал найти людей Знакара и договориться с ними о серьезном разговоре, нашли на свалке. Каждый из них имел собственный отрезанный член во рту, и это всерьез разозлило обычно невозмутимого Хуана Гарсию. Он сказал сам себе, что, так и быть, сделает еще одну попытку договориться, а если из этого опять ничего не выйдет, то приложит все силы, чтобы благословенная американская земля загорелась под ногами русских дикарей.
То, что он краем уха слышал о криминальных нравах, царящих в далекой, засыпанной снегом России, напоминало легенды, которые рассказывают долгими вечерами в предгорных селениях Анд, дикие поступки диких людей, не знакомых с основами цивилизации. Культурные люди, прежде чем нажать на курок, стремятся договориться, большинство проблем можно разрешить с помощью слов, а не пуль, но русские медведи, похоже, были лишены дара речи…
Колумбия, его первая родина, всегда славилась не только высококачественным кокаином, но и смелыми парнями, всегда готовыми к борьбе, а главное – к террору, которым Хуан Гарсия уже почти решил угостить русское население Америки, не разбираясь, кто будет взлетать на воздух – русские бандиты, русские скрипачи и инженеры или, например, школьные автобусы с русскими детьми.
Когда Хуан Гарсия приехал в 81-м году в Америку вслед за сеньором Родригесом, чьей правой рукой он к тому времени стал, русских здесь почти не было – десяток опальных политиков, их называли диссидентами, да несколько сотен евреев, которых по традиции тоже именовали русскими. Диссиденты критиковали Советский Союз, евреи делали свой маленький бизнес, и всем было хорошо.
Ситуация изменилась в 86-м, когда в России начался странный процесс, который они называли «перестройка». К тому времени неизвестные злодеи застрелили сеньора Родригеса в спальне его особняка из розового мрамора на берегу Тихого океана, и Хуан Гарсия сам стал Сеньором, главой американской ветви Медельинского картеля и занял не только место Карлоса Родригеса, но и его особняк.
Что и как они перестраивали там, в своей России, сеньор Гарсия не знал, но то, что они решили избавиться от своего мусора, понял быстро. С катастрофической быстротой Америка стала наполняться русскими бандитами. Поначалу они селились на Брайтон Бич, образовав что-то вроде русского квартала, но потом, как москиты, стали влезать в любую щель, а когда свободных щелей не осталось, стали проделывать новые, и теперь в Лос-Анджелесе не осталось уже квартала, где не было бы русского магазина, русской бензозаправки или русской прачечной.
Конечно, бизнес есть бизнес, но за каждым из этих заведений стояли угрюмые бритоголовые парни в кожаных куртках с оттопыривающимися карманами, а на заднем сиденье их мощных дорогих внедорожников лежала неизменная бейсбольная бита. Казалось, что все русские внезапно стали большими поклонниками бейсбола и экстремального туризма – рискованных путешествий по неезженым тропам, если таковые вообще остались в Америке. И теперь новоиспеченные бейсболисты-экстремалы вторгаются в его налаженный бизнес. А их новый король с ужасной фамилией Знакар решительно не желает идти на переговоры.
Ужасная варварская фамилия дикого человека – сеньор Гарсия не назвал бы таким именем ни одну из своих собак, – Знакар, звучит просто отвратительно… А может быть, это и не фамилия, а кличка, у этих дикарей принято скрывать свое имя за кличкой. Сеньор Хуан Гарсия, сеньор Альфонсо Кордова и множество других уважаемых сеньоров не прячут своих имен, они гордятся ими, и если его, Хуана Гарсию, именуют иногда просто Сеньор, так это не прозвище, это дань уважения, такое надо еще заслужить… Что же такое ужасное совершили они в своей России, если боятся называть себя данным при крещении именем? Хотя, может быть, русских и не крестят, может быть, они не знакомы с истинной верой в Пресвятую Деву Марию, тогда это многое объясняет.
Вопросы, вопросы…
И главный из них – что же делать с этим дикарем по кличке Знакар.
Часть вторая
Наркопираты Карибского моря
Глава 6
Полным-полно Педров
Под крылом самолета о чем-то пело зеленое море южноамериканской тайги.
Вообще-то она называется сельвой, и если кто-нибудь найдет в ней хоть одну елку, я готов отдать ему свой последний глаз. Но всего остального там полным-полно, и дикое зеленое месиво дождевого леса может свести с ума кого угодно. Из множества растений я сумел опознать только лианы и бананы. Остальное – просто джунгли. Может быть, оно как-то иначе называется, но я этого не знаю.
Родной российской тайги я под крылом самолета не видел. Зато видел ее снизу, так сказать, от корней. Зрелище впечатляюшее и, видимо, величественное, когда приезжаешь туда по своей воле, поохотиться на дикого зверя, посшибать кедровых шишек, набрать ягоды брусники. Но если тебя привозят туда в вагоне, по старинке именуемом «столыпиным», под охраной знаменитого вологодского конвоя, а потом сам оказываешься в шкуре дикого зверя, по следу которого бежит свора волкодавов в человеческом и собачьем облике, тогда величие тайги отступает на второй план, главным становится ее бескрайность, спасительная и пугающая одновременно…
Военный транспортный самолет, на котором я в сопровождении нескольких крепких ребят летел в глубину никарагуанской сельвы, был старым, как грузовик «Газ-51». Двухмоторная развалина, помнящая времена Чарльза Линдберга и Валерия Чкалова, дребезжала железным туловищем и, завывая двумя коптящими моторами, медленно плыла над кудрявыми темно-зелеными зарослями. Время от времени демонстративно восхищаясь тем, что вижу внизу, я думал о том, что если этим ребятам придет в голову порешить нас, то тут уж ничто не поможет. Мы, конечно, парни не простые, особенно Серега, старший моей группы сопровождения, но…
Для этих местных партизан лихо загасить нас ничего не стоило. Все они были партизанами-герильеро, потому что не быть партизанами им было просто неинтересно, и даже если любой из них останется на южноамериканском континенте один-одинешенек, он все равно будет чувствовать себя партизаном, борцом за всеобщее равенство, братство и, главное, мир во всем мире. Настоящий партизан вообще выпустит кишки любому, кто скажет хоть слово против мира, дружбы и братства всех людей.
Уж такая у них игра.
А моя игра была совсем другой.
В дремучее советское время, когда СССР и США, стремясь перегнать и испугать друг друга, готовили себе поддержку в слаборазвитых странах, наши, забравшись в Южную Америку, тренировали и обучали бешеных псов из числа местного населения. То же делали и американцы, но не об этом разговор. Снабженные советским оружием, организованные советскими инструкторами, молодые партизаны увлеклись этой захватывающей игрой, и она пришлась им в самый раз. Не нужно было ничего делать, строить, учиться, будь только профессиональным террористом, а значит – взрывай, уничтожай и убивай. И больше ничего.
Точно так же, как палестинские бойцы, имеющие сейчас святую и благородную цель – освобождение оккупированных территорий, – но если случится невероятное и вероломный Израиль им эти территории вернет, они что – сложат оружие и начнут строить заводы и фабрики, развивать сельское хозяйство и туристический бизнес? Да ни хрена подобного, они быстренько найдут другую цель для своих автоматов генерал-майора Калашникова. Им мирное решение вопроса и нафиг не нужно. Потому что у всех террористов, какую бы фамилию они ни носили, арабскую, испанскую, ирландскую или чеченскую, – у них у всех есть одна общая черта, и черта эта – трусость. Они не будут воевать против профессионалов-коммандос, потому что в открытом бою им сразу придет кирдык, скорый и неизбежный.
Да, пророк Мухаммед говорил, что «ценой рая является война за веру», но он никогда не говорил, что воевать нужно со слабыми и немощными и что убийство женщины или ребенка открывает воину ворота в рай. И еще он сказал: «Борец за веру – это тот, кто на пути к Богу борется с собой».
Однако, к счастью, латиносы не мусульмане и сложные богословские конструкции для оправдания своих действий им не нужны, их мозги устроены совсем не так, как у арабов, наверное, проще, и я подозреваю, что, поклоняясь Деве Марии, большинство из них даже не подозревают о существовании Иисуса Христа. Фидель Кастро победил под простеньким, из трех слов, лозунгом – «Patria o muerte!» – «Родина или смерть!».
Три слова, тем более знакомых слова, легко укладываются в косматой латиноамериканской голове, их всегда можно бросить в лицо умирающему врагу или с трибуны какого-нибудь международного толковища, и ответить на три слова намного труднее, чем на велеречивый философский трактат, если, конечно, ответом не служит пуля…
Получилось так, что Америка и Советский Союз договорились, эти лихие ребята остались без дела, и тогда они направили все свое умение, весь свой пыл на внутренний, так сказать, рынок. И теперь, уже много лет, в этой самой долбаной Южной Америке происходит черт знает что. А тот факт, что здесь благополучно произрастает кока, из которой готовят всем известный кокаин, делал ситуацию особо пикантной.
Партизаны, боевики наркомафии и правительственные войска не отличались друг от друга практически ничем. Все они гоняли на задроченных джипах, постреливая по сторонам, все были одеты в одну и ту же камуфляжную форму, и всем им было нужно одно и то же – деньги, власть и красивые сеньориты. Они любили брать заложников, свергать правительства, а также взрывать что попало. И вот с такими уродами мне придется иметь дело.
А моя игра…
Я вдруг вспомнил Наринского, который сказал, что «моя игра» звучит почти как «моя борьба». Так вот, моя игра сводилась к тому, чтобы восстановить все старые советские связи, оживить явки и пароли, вызвать к жизни многочисленных законсервированных агентов и использовать все это в собственных интересах.
Именно – в собственных, потому что тут мои цели вполне совпадали с интересами ФБР и ФСБ, и что бы я ни сделал по собственному усмотрению, оно будет на руку и тем и другим трехбуквенным ребятам и они окажут мне поддержку в любом моем начинании. Ну, почти в любом. Если бы я, польстившись на неимоверные прибыли, решил бы вдруг погрязнуть в наркобизнесе, тут бы мне и конец пришел. Они бы не стали церемониться со мной. Пуля в башку, а тушку – аллигаторам.
Я тут, пока осваивался с местным колоритом, прогулялся по сельве в сопровождении приставленного к моей персоне повстанца по имени Педро. Мы были не в Бразилии, и я не стал интересоваться у него, много ли тут его тезок. Обезьян, например, было полно, а вот как обстояли дела с Педрами – неизвестно. Я спросил, как его звали в детстве, он ответил, Педрито, и стало еще смешнее.
Педро, похоже, был постоянно обкурен, но в зарослях ориентировался прекрасно и не снимал рук с висевшего на груди «АКМ» без приклада. Вышли мы с ним к небольшой речке, я смотрю – а там на илистом берегу лежат… Не знаю даже, как и сказать. В общем, крокодилы, конечно, точнее – аллигаторы. А может быть, даже кайманы. В чем разница – неизвестно, но твари кошмарные.
Увидев нас, они слегка оживились, однако, судя по всему, знали, что человек, особенно вооруженный, противник серьезный, поэтому нападать не стали. Мой амиго неплохо говорил по-английски, и он объяснил мне, что у них хватает ума разглядеть пушку в руках человека, и они понимают, что эти железки грозят серьезными неприятностями. Я поразмыслил и подумал, а почему бы и нет? Вот, скажем, ворона. Головка маленькая, мозга почти нет, а соображает. Говорят, что глаз страуса больше, чем его мозг, какого хрена он тогда голову в песок прячет, непонятно, может, глаза бережет. Но страус не является никаким символом, а вот ворона – символ мудрости.
Ну а чем аллигатор хуже?
В то время один из ящеров, длиной метров шесть и весом под тонну, сорвался с места и галопом, я не вру – именно галопом, бросился в воду. Не знаю, что он там увидел, может, жратва какая-нибудь зашевелилась, в общем, остальные, а было их штук восемь, рванули за ним, аж земля затряслась.
Я повернулся к Педро и говорю:
– А я и не знал, что они так быстро бегать умеют.
Педро усмехнулся, достал из берета самокрутку и, прикуривая, сказал сквозь синее облако конопляного дыма:
– Ты, амиго, много чего тут не знаешь. Стой и не шевелись.
Я замер, а он, подойдя ко мне, небрежно снял с ветки над моей головой толстую и красивую пятнистую змею, которая устрашающе открывала розовый рот, всем своим видом показывая, что сейчас сожрет нас вместе с амуницией.
Обвившись вокруг руки Педро, полутораметровая скотина почему-то выбрала в главные противники именно меня и стала делать в мою сторону угрожающие выпады головой. При этом она шипела, как растворимый аспирин «Упса», а Педро, смеясь, сказал:
– Это обыкновенный констриктор. Их тут как воробьев в Нью-Йорке. Совершенно не опасен, но испугать может. Ну, еще шкуру попортит, раздерет зубами, как кошка когтями, но ничего тебе не откусит. Не может. Он еще боа называется.
– А-а… Слышал, – ответил я, держась, однако, подальше, – как же, и слышал и видел. Всякие там рок-звезды любят сниматься с этим боа. Вешают на шею и вертятся перед камерой. Знаем.
– Это хорошо, что ты не боишься, – кивнул Педро, – но если увидишь небольшую такую змейку в черную и красную полоску – сразу же иди в другую сторону. Иначе может случиться так, что твой распухший труп пойдет на корм падальщикам. Тут, в сельве, ничего не пропадает, все в дело идет.
– Понял, – ответил я, принимая из его рук косяк.
Сделав хорошую затяжку, я сразу же понял, что трава у них тут – высший класс. Не тот сухой козий помет, который продается где-нибудь на Лиговке или на Сенной площади.
Быть в Южной Америке и не покурить плана с повстанцами… все равно что прийти в бордель и не потрахаться.
Они тут все повстанцы. Как родился – уже повстанец. И неважно, кто там будет правителем через двадцать лет. Главное, что пятилетний мальчишка, которому обторченный лохматый папаша дает поиграться автоматом, в нужное время будет искать, против кого бы выступить, и можно быть уверенным, что обязательно найдет. Дурное дело нехитрое.
Самолет провалился в очередную воздушную яму, и, сильно приложившись задом к дырчатому металлическому сиденью, я вернулся из воспоминаний в текущий момент.
Рядом с моей левой ногой стоял увесистый чемодан, в котором было ровно два миллиона долларов. Двести пачек по десять тысяч стодолларовыми купюрами. Эти деньги вместе с необходимой информацией и инструкциями Рита передала мне перед посадкой в самолет. В ее глазах я прочел, что она не очень надеется на то, что я буду следовать инструкциям, и тут же получил подтверждение своей догадки.
– Я понимаю, – сказала она, задумчиво ковыряя пальцем в дырке на груди моей модной замшевой куртки, – инструкции тебе до фонаря, но… Ты все-таки почитай. Там нет ничего, что тебе не захочется делать, зато там есть информация, которая поможет сделать тебе то, что ты захочешь. Больше мне нечего сказать.
– Ты, как всегда, права, женщина, – ответил я, попробовав чемодан на вес.
Он весил ровно в два раза больше, чем дипломат с миллионом.
Этого и следовало ожидать, подумал я, и, чмокнув Риту в нос, стал подниматься по скрипучему металлическому трапу, напомнившему мне Волгу, пристань, пароходы… но поднимался я на борт бывшего военного самолета, а вместо Волги меня ждали извилистые южноамериканские речки, в которых кишели крокодилы и ядовитые змеи, а по поверхности воды, яко посуху, резво носились ящерицы, которых местные называли Иисусом Христом, а ученые – просто василиском.
Значит, так. Деньги при мне, о том, что я лечу в назначенное место, встречающие уже оповещены, вооруженные камрады, сидящие рядом со мной в кузове этой воздушной колымаги, радостно потирают руки, предвкушая борьбу и стрельбу, значит, все в порядке. Между прочим, эти камрады понравились мне тем, что не смотрели на мой чемодан жадными глазами. Два миллиона долларов на десятерых – совсем неплохо. Взяли бы да и грохнули нас четверых, а деньги распилили между собой. Как раз по двести тысяч на брата.
Но – нет! Я совершенно ясно читал на их лицах радость, проистекавшую от того, что в этом чемодане лежало два миллиона билетов на аттракционы, которые они, судя по всему, любили больше всяких денег и больше той благополучной жизни, которую эти деньги могут дать каждому из них. Так что их можно было даже уважать за некоторое подобие идейности. Но лучше бы ее не было. Да и их тоже.
– Снижаемся! – прокричал Педро сквозь шум двигателей и дребезг металлического туловища престарелого воздушного монстра.
Я кивнул и покрепче взялся за облупившийся железный подлокотник.
Самолет затрясся и стал снижаться так быстро, что я назвал бы это падением, но местные, нимало не обеспокоенные этим, чувствовали себя, как колхозники, которых везут на прицепе за трактором «Беларусь», и, заразившись их фатальным безразличием, я почти спокойно посмотрел в иллюминатор.
Сельва приближалась подозрительно быстро, под самым днищем самолета замелькали верхушки деревьев, я сжался, ожидая, что они сейчас начнут хлестать по железному, помятому многочисленными небрежными посадками, брюху, но тут понял, что пилот ловко направил самолет на длинную поляну и колеса наконец коснулись земли. Ощущение было такое, будто, трясясь по проселочной дороге на грузовике, ты вдруг на полном ходу свернул на картофельное поле.
Мои зубы за двенадцать тысяч долларов залязгали, глаза запрыгали в орбитах, а уши, как мне показалось, захлопали по голове. Самолет подпрыгивал, гремя и скрипя, но скорость становилась все меньше, и наконец наступила тишина.
Посмотрев на своих ребят, я увидел, что они, как и камрады, отнеслись к этому рискованному полету и еще более рискованному приземлению совершенно равнодушно и, потягиваясь и почесываясь, направились к открывшемуся в стене самолета овальному люку.
Вздохнув, я встал и, взяв чемодан, последовал за ними.
Через полминуты я уже стоял на твердой земле, но мои ноги, да и вообще весь организм все еще чувствовали вибрацию, тряску и железный зуд, которые не прекращались на протяжении двух часов полета. Оглядевшись, я увидел, что небольшая толпа одетых в традиционный камуфляж цыганообразных аборигенов с веселыми криками закатывает видавший виды воздушный грузовик под маскировочную сеть, и скоро его уже нельзя было увидеть с воздуха…
Дисциплина, мать ее, кто бы мог ожидать!
Повернувшись в другую сторону, я увидел группу встречающих, которая состояла из седого кабальеро, тоже одетого в камуфляж, но более высокого сорта, двух рослых то ли спецов, то ли профессиональных бандитов и…
И невысокой умопомрачительной красавицы, которая держалась за локоть седого и с улыбкой смотрела на меня.
Это была то ли смуглая испанка, то ли мулатка, в общем, ее черные волнистые волосы отливали в синеву, огромные глаза, казалось, состояли только из бездонных черных зрачков, крупные чувственные красные губы заставляли смотреть на них не отрываясь – в общем, этакая роковая Кармен с одеколонной этикетки.
Шлюха, конечно, я это дело за версту чую, но – какая!
Да, подумал я, у этого седого губа не дура, и тут он шагнул мне навстречу, протянул руку и сказал:
– Рикардо Альвец.
Я ревниво пожал его крепкую сухую клешню и ответил:
– Теодор Свирски.
Он кивнул и продолжил церемонию знакомства:
Вообще-то она называется сельвой, и если кто-нибудь найдет в ней хоть одну елку, я готов отдать ему свой последний глаз. Но всего остального там полным-полно, и дикое зеленое месиво дождевого леса может свести с ума кого угодно. Из множества растений я сумел опознать только лианы и бананы. Остальное – просто джунгли. Может быть, оно как-то иначе называется, но я этого не знаю.
Родной российской тайги я под крылом самолета не видел. Зато видел ее снизу, так сказать, от корней. Зрелище впечатляюшее и, видимо, величественное, когда приезжаешь туда по своей воле, поохотиться на дикого зверя, посшибать кедровых шишек, набрать ягоды брусники. Но если тебя привозят туда в вагоне, по старинке именуемом «столыпиным», под охраной знаменитого вологодского конвоя, а потом сам оказываешься в шкуре дикого зверя, по следу которого бежит свора волкодавов в человеческом и собачьем облике, тогда величие тайги отступает на второй план, главным становится ее бескрайность, спасительная и пугающая одновременно…
Военный транспортный самолет, на котором я в сопровождении нескольких крепких ребят летел в глубину никарагуанской сельвы, был старым, как грузовик «Газ-51». Двухмоторная развалина, помнящая времена Чарльза Линдберга и Валерия Чкалова, дребезжала железным туловищем и, завывая двумя коптящими моторами, медленно плыла над кудрявыми темно-зелеными зарослями. Время от времени демонстративно восхищаясь тем, что вижу внизу, я думал о том, что если этим ребятам придет в голову порешить нас, то тут уж ничто не поможет. Мы, конечно, парни не простые, особенно Серега, старший моей группы сопровождения, но…
Для этих местных партизан лихо загасить нас ничего не стоило. Все они были партизанами-герильеро, потому что не быть партизанами им было просто неинтересно, и даже если любой из них останется на южноамериканском континенте один-одинешенек, он все равно будет чувствовать себя партизаном, борцом за всеобщее равенство, братство и, главное, мир во всем мире. Настоящий партизан вообще выпустит кишки любому, кто скажет хоть слово против мира, дружбы и братства всех людей.
Уж такая у них игра.
А моя игра была совсем другой.
В дремучее советское время, когда СССР и США, стремясь перегнать и испугать друг друга, готовили себе поддержку в слаборазвитых странах, наши, забравшись в Южную Америку, тренировали и обучали бешеных псов из числа местного населения. То же делали и американцы, но не об этом разговор. Снабженные советским оружием, организованные советскими инструкторами, молодые партизаны увлеклись этой захватывающей игрой, и она пришлась им в самый раз. Не нужно было ничего делать, строить, учиться, будь только профессиональным террористом, а значит – взрывай, уничтожай и убивай. И больше ничего.
Точно так же, как палестинские бойцы, имеющие сейчас святую и благородную цель – освобождение оккупированных территорий, – но если случится невероятное и вероломный Израиль им эти территории вернет, они что – сложат оружие и начнут строить заводы и фабрики, развивать сельское хозяйство и туристический бизнес? Да ни хрена подобного, они быстренько найдут другую цель для своих автоматов генерал-майора Калашникова. Им мирное решение вопроса и нафиг не нужно. Потому что у всех террористов, какую бы фамилию они ни носили, арабскую, испанскую, ирландскую или чеченскую, – у них у всех есть одна общая черта, и черта эта – трусость. Они не будут воевать против профессионалов-коммандос, потому что в открытом бою им сразу придет кирдык, скорый и неизбежный.
Да, пророк Мухаммед говорил, что «ценой рая является война за веру», но он никогда не говорил, что воевать нужно со слабыми и немощными и что убийство женщины или ребенка открывает воину ворота в рай. И еще он сказал: «Борец за веру – это тот, кто на пути к Богу борется с собой».
Однако, к счастью, латиносы не мусульмане и сложные богословские конструкции для оправдания своих действий им не нужны, их мозги устроены совсем не так, как у арабов, наверное, проще, и я подозреваю, что, поклоняясь Деве Марии, большинство из них даже не подозревают о существовании Иисуса Христа. Фидель Кастро победил под простеньким, из трех слов, лозунгом – «Patria o muerte!» – «Родина или смерть!».
Три слова, тем более знакомых слова, легко укладываются в косматой латиноамериканской голове, их всегда можно бросить в лицо умирающему врагу или с трибуны какого-нибудь международного толковища, и ответить на три слова намного труднее, чем на велеречивый философский трактат, если, конечно, ответом не служит пуля…
Получилось так, что Америка и Советский Союз договорились, эти лихие ребята остались без дела, и тогда они направили все свое умение, весь свой пыл на внутренний, так сказать, рынок. И теперь, уже много лет, в этой самой долбаной Южной Америке происходит черт знает что. А тот факт, что здесь благополучно произрастает кока, из которой готовят всем известный кокаин, делал ситуацию особо пикантной.
Партизаны, боевики наркомафии и правительственные войска не отличались друг от друга практически ничем. Все они гоняли на задроченных джипах, постреливая по сторонам, все были одеты в одну и ту же камуфляжную форму, и всем им было нужно одно и то же – деньги, власть и красивые сеньориты. Они любили брать заложников, свергать правительства, а также взрывать что попало. И вот с такими уродами мне придется иметь дело.
А моя игра…
Я вдруг вспомнил Наринского, который сказал, что «моя игра» звучит почти как «моя борьба». Так вот, моя игра сводилась к тому, чтобы восстановить все старые советские связи, оживить явки и пароли, вызвать к жизни многочисленных законсервированных агентов и использовать все это в собственных интересах.
Именно – в собственных, потому что тут мои цели вполне совпадали с интересами ФБР и ФСБ, и что бы я ни сделал по собственному усмотрению, оно будет на руку и тем и другим трехбуквенным ребятам и они окажут мне поддержку в любом моем начинании. Ну, почти в любом. Если бы я, польстившись на неимоверные прибыли, решил бы вдруг погрязнуть в наркобизнесе, тут бы мне и конец пришел. Они бы не стали церемониться со мной. Пуля в башку, а тушку – аллигаторам.
Я тут, пока осваивался с местным колоритом, прогулялся по сельве в сопровождении приставленного к моей персоне повстанца по имени Педро. Мы были не в Бразилии, и я не стал интересоваться у него, много ли тут его тезок. Обезьян, например, было полно, а вот как обстояли дела с Педрами – неизвестно. Я спросил, как его звали в детстве, он ответил, Педрито, и стало еще смешнее.
Педро, похоже, был постоянно обкурен, но в зарослях ориентировался прекрасно и не снимал рук с висевшего на груди «АКМ» без приклада. Вышли мы с ним к небольшой речке, я смотрю – а там на илистом берегу лежат… Не знаю даже, как и сказать. В общем, крокодилы, конечно, точнее – аллигаторы. А может быть, даже кайманы. В чем разница – неизвестно, но твари кошмарные.
Увидев нас, они слегка оживились, однако, судя по всему, знали, что человек, особенно вооруженный, противник серьезный, поэтому нападать не стали. Мой амиго неплохо говорил по-английски, и он объяснил мне, что у них хватает ума разглядеть пушку в руках человека, и они понимают, что эти железки грозят серьезными неприятностями. Я поразмыслил и подумал, а почему бы и нет? Вот, скажем, ворона. Головка маленькая, мозга почти нет, а соображает. Говорят, что глаз страуса больше, чем его мозг, какого хрена он тогда голову в песок прячет, непонятно, может, глаза бережет. Но страус не является никаким символом, а вот ворона – символ мудрости.
Ну а чем аллигатор хуже?
В то время один из ящеров, длиной метров шесть и весом под тонну, сорвался с места и галопом, я не вру – именно галопом, бросился в воду. Не знаю, что он там увидел, может, жратва какая-нибудь зашевелилась, в общем, остальные, а было их штук восемь, рванули за ним, аж земля затряслась.
Я повернулся к Педро и говорю:
– А я и не знал, что они так быстро бегать умеют.
Педро усмехнулся, достал из берета самокрутку и, прикуривая, сказал сквозь синее облако конопляного дыма:
– Ты, амиго, много чего тут не знаешь. Стой и не шевелись.
Я замер, а он, подойдя ко мне, небрежно снял с ветки над моей головой толстую и красивую пятнистую змею, которая устрашающе открывала розовый рот, всем своим видом показывая, что сейчас сожрет нас вместе с амуницией.
Обвившись вокруг руки Педро, полутораметровая скотина почему-то выбрала в главные противники именно меня и стала делать в мою сторону угрожающие выпады головой. При этом она шипела, как растворимый аспирин «Упса», а Педро, смеясь, сказал:
– Это обыкновенный констриктор. Их тут как воробьев в Нью-Йорке. Совершенно не опасен, но испугать может. Ну, еще шкуру попортит, раздерет зубами, как кошка когтями, но ничего тебе не откусит. Не может. Он еще боа называется.
– А-а… Слышал, – ответил я, держась, однако, подальше, – как же, и слышал и видел. Всякие там рок-звезды любят сниматься с этим боа. Вешают на шею и вертятся перед камерой. Знаем.
– Это хорошо, что ты не боишься, – кивнул Педро, – но если увидишь небольшую такую змейку в черную и красную полоску – сразу же иди в другую сторону. Иначе может случиться так, что твой распухший труп пойдет на корм падальщикам. Тут, в сельве, ничего не пропадает, все в дело идет.
– Понял, – ответил я, принимая из его рук косяк.
Сделав хорошую затяжку, я сразу же понял, что трава у них тут – высший класс. Не тот сухой козий помет, который продается где-нибудь на Лиговке или на Сенной площади.
Быть в Южной Америке и не покурить плана с повстанцами… все равно что прийти в бордель и не потрахаться.
Они тут все повстанцы. Как родился – уже повстанец. И неважно, кто там будет правителем через двадцать лет. Главное, что пятилетний мальчишка, которому обторченный лохматый папаша дает поиграться автоматом, в нужное время будет искать, против кого бы выступить, и можно быть уверенным, что обязательно найдет. Дурное дело нехитрое.
Самолет провалился в очередную воздушную яму, и, сильно приложившись задом к дырчатому металлическому сиденью, я вернулся из воспоминаний в текущий момент.
Рядом с моей левой ногой стоял увесистый чемодан, в котором было ровно два миллиона долларов. Двести пачек по десять тысяч стодолларовыми купюрами. Эти деньги вместе с необходимой информацией и инструкциями Рита передала мне перед посадкой в самолет. В ее глазах я прочел, что она не очень надеется на то, что я буду следовать инструкциям, и тут же получил подтверждение своей догадки.
– Я понимаю, – сказала она, задумчиво ковыряя пальцем в дырке на груди моей модной замшевой куртки, – инструкции тебе до фонаря, но… Ты все-таки почитай. Там нет ничего, что тебе не захочется делать, зато там есть информация, которая поможет сделать тебе то, что ты захочешь. Больше мне нечего сказать.
– Ты, как всегда, права, женщина, – ответил я, попробовав чемодан на вес.
Он весил ровно в два раза больше, чем дипломат с миллионом.
Этого и следовало ожидать, подумал я, и, чмокнув Риту в нос, стал подниматься по скрипучему металлическому трапу, напомнившему мне Волгу, пристань, пароходы… но поднимался я на борт бывшего военного самолета, а вместо Волги меня ждали извилистые южноамериканские речки, в которых кишели крокодилы и ядовитые змеи, а по поверхности воды, яко посуху, резво носились ящерицы, которых местные называли Иисусом Христом, а ученые – просто василиском.
Значит, так. Деньги при мне, о том, что я лечу в назначенное место, встречающие уже оповещены, вооруженные камрады, сидящие рядом со мной в кузове этой воздушной колымаги, радостно потирают руки, предвкушая борьбу и стрельбу, значит, все в порядке. Между прочим, эти камрады понравились мне тем, что не смотрели на мой чемодан жадными глазами. Два миллиона долларов на десятерых – совсем неплохо. Взяли бы да и грохнули нас четверых, а деньги распилили между собой. Как раз по двести тысяч на брата.
Но – нет! Я совершенно ясно читал на их лицах радость, проистекавшую от того, что в этом чемодане лежало два миллиона билетов на аттракционы, которые они, судя по всему, любили больше всяких денег и больше той благополучной жизни, которую эти деньги могут дать каждому из них. Так что их можно было даже уважать за некоторое подобие идейности. Но лучше бы ее не было. Да и их тоже.
– Снижаемся! – прокричал Педро сквозь шум двигателей и дребезг металлического туловища престарелого воздушного монстра.
Я кивнул и покрепче взялся за облупившийся железный подлокотник.
Самолет затрясся и стал снижаться так быстро, что я назвал бы это падением, но местные, нимало не обеспокоенные этим, чувствовали себя, как колхозники, которых везут на прицепе за трактором «Беларусь», и, заразившись их фатальным безразличием, я почти спокойно посмотрел в иллюминатор.
Сельва приближалась подозрительно быстро, под самым днищем самолета замелькали верхушки деревьев, я сжался, ожидая, что они сейчас начнут хлестать по железному, помятому многочисленными небрежными посадками, брюху, но тут понял, что пилот ловко направил самолет на длинную поляну и колеса наконец коснулись земли. Ощущение было такое, будто, трясясь по проселочной дороге на грузовике, ты вдруг на полном ходу свернул на картофельное поле.
Мои зубы за двенадцать тысяч долларов залязгали, глаза запрыгали в орбитах, а уши, как мне показалось, захлопали по голове. Самолет подпрыгивал, гремя и скрипя, но скорость становилась все меньше, и наконец наступила тишина.
Посмотрев на своих ребят, я увидел, что они, как и камрады, отнеслись к этому рискованному полету и еще более рискованному приземлению совершенно равнодушно и, потягиваясь и почесываясь, направились к открывшемуся в стене самолета овальному люку.
Вздохнув, я встал и, взяв чемодан, последовал за ними.
Через полминуты я уже стоял на твердой земле, но мои ноги, да и вообще весь организм все еще чувствовали вибрацию, тряску и железный зуд, которые не прекращались на протяжении двух часов полета. Оглядевшись, я увидел, что небольшая толпа одетых в традиционный камуфляж цыганообразных аборигенов с веселыми криками закатывает видавший виды воздушный грузовик под маскировочную сеть, и скоро его уже нельзя было увидеть с воздуха…
Дисциплина, мать ее, кто бы мог ожидать!
Повернувшись в другую сторону, я увидел группу встречающих, которая состояла из седого кабальеро, тоже одетого в камуфляж, но более высокого сорта, двух рослых то ли спецов, то ли профессиональных бандитов и…
И невысокой умопомрачительной красавицы, которая держалась за локоть седого и с улыбкой смотрела на меня.
Это была то ли смуглая испанка, то ли мулатка, в общем, ее черные волнистые волосы отливали в синеву, огромные глаза, казалось, состояли только из бездонных черных зрачков, крупные чувственные красные губы заставляли смотреть на них не отрываясь – в общем, этакая роковая Кармен с одеколонной этикетки.
Шлюха, конечно, я это дело за версту чую, но – какая!
Да, подумал я, у этого седого губа не дура, и тут он шагнул мне навстречу, протянул руку и сказал:
– Рикардо Альвец.
Я ревниво пожал его крепкую сухую клешню и ответил:
– Теодор Свирски.
Он кивнул и продолжил церемонию знакомства: