Страница:
Товарищ Ельцин в этой области был весьма компетентен, и ничего – живем!
А Петр Первый, так тот вообще не просыхал со своим Алексашкой. Как проснется с утра, а алкаши, между прочим, рано просыпаются, так хвать за бутыль – и по стопарю. И давай государственные дела делать.
В общем, прибыли мы в распрекрасном настроении, и когда Альвец, вылезая из машины, чуть не выронил бутыль, его разобрал такой смех, что он ее все-таки выронил. Но, к счастью, бутыль не разбилась, упав на мягкую землю, да и не велика была бы потеря, потому что, как я понял, у них тут за каждым углом такая бутыль найдется.
Встретил нас лохматый черноволосый повстанец, как две капли воды похожий на нашего Педро. На плече у него висел «АКМ», а в руке он держал здоровенный косяк и время от времени затягивался из него. Похоже, накурился он здорово, потому что смотрел на нас, как на марсиан. А может быть, сам чувствовал себя марсианином. В общем, его царство сейчас было явно не от мира сего. Отдав нам честь левой рукой, он сделал гостеприимный, как ему показалось, жест, и мы с Альвецом последовали за ним.
Из одной из хижин нам навстречу вышел щеголеватый мужчина, одетый в прекрасный бежевый костюм, белоснежную сорочку и с шелковым платком на шее. Его черные блестящие волосы были гладко зачесаны назад, в руке была бамбуковая тросточка, а верхнюю губу украшали тоненькие черные усы. Лет ему было около сорока, и его худощавое лицо, под которым с легкостью можно было угадать кости черепа, было совсем не добрым. Именно такими в старых советских фильмах изображали коварных латиносов. Взять хотя бы Педро Зурита из «Человека-амфибии».
Но, подойдя к нам вплотную, Хуан Гарсия, а в том, что это был именно он, у меня не было ни малейшего сомнения, широко улыбнулся, и его лицо, покрытое этаким колониальным загаром, украсилось множеством мелких морщинок, отчего стало немного добрее и приветливее. Не от улыбки, а именно от морщинок. Я тоже изобразил приветливые морщины на лице, и Альвец представил нас друг другу.
– Хуан Гарсия, – с чувством собственного достоинства произнес хозяин.
– Теодор Свирски, – с неменьшим пафосом ответил я.
– Вас еще называют Знакаром? – утвердительно спросил Гарсиа.
Оп-па, а к этому я не был готов…
Но вино, которым я наливался уже три дня, сыграло роль отличного амортизатора, предохраняющего организм от резких движений, и я не моргнув глазом ответил:
– Совершенно верно. Такое имя я тоже ношу.
– Весьма приятно встретиться с уважаемым человеком, – любезно сказал Гарсия и повел рукой в сторону стоявшего в тени каучуконосной гевеи стола, грубо сколоченного из толстых досок.
– Взаимно, – ответил я, и мы с Альвецом направились к столу.
Он, между прочим, тоже никак не отреагировал на то, что Гарсия произнес мое прозвище. Значит, знал, но ловко делал вид, что не знает. Хитер, собака! Ну что же, будем настороже. Теперь, как я уже чувствовал, должна была начаться настоящая игра.
Усевшись за стол, Альвец, на которого я после ситуации с моим именем смотрел новыми глазами, оживленно занялся разливанием, а я, для поддержания разговора, сказал:
– Сеньор Гарсия, позвольте мне поправить вас в произнесении моего имени.
– О, – Гарсия с готовностью кивнул, – буду рад этому небольшому уроку незнакомого языка.
Я несколько раз медленно повторил слово «знахарь», и Гарсия, внимательно выслушав меня, повторил:
– Знахар… Знахарь… Правильно?
– Абсолютно, – восхитился я, – надеюсь, ваше имя я произношу без досадных искажений?
– Без всяких! – Гарсия категорично повел ладонью.
Он говорил по-английски почти совершенно чисто, и иногда мне даже становилось завидно. Но что поделаешь, он жил в Америке значительно дольше, чем я, и этим объяснялось все.
Наконец вино было разлито, мы подняли стаканы, и Альвец сказал:
– Мне приятно, что двое таких уважаемых людей встретились в такой благоприятной обстановке, чтобы обсудить важные проблемы. Надеюсь, результатом этих переговоров станет полное согласие по основным вопросам.
Я посмотрел на него и спросил:
– А вы там, в училище, не на дипломата учились?
Альвец засмеялся и ответил:
– Ну что же… Не без этого, хотя и не в такой степени, чтобы рассчитывать на пост консула в какой-нибудь стране. Тут дело не в этом. Хочу обратить ваше внимание на то, что склонность к красноречию и витиеватости высказываний обычно несправедливо приписывают исключительно представителям азиатских народов. А Испания по этой части не уступает, между прочим, какой-нибудь Персии.
Гарсия, который с интересом слушал Альвеца, повернулся ко мне и сказал:
– Вы представляете, Знахарь, я зову этого образованного человека к себе уже не первый год. И он каждый раз отказывается, говоря, что дикая жизнь в сельве ему больше по душе, чем асфальтовые джунгли.
– Возможно, сеньор Альвец и прав, – дипломатично ответил я, – а вы не пробовали сделать ему предложение, от которого он не смог бы отказаться?
– Вы слышали, Альвец? – Гарсия выразительно кивнул в мою сторону, – сеньор Знахарь знает, что говорит. Может быть, мне последовать его совету?
– Тогда я навеки скроюсь в дебрях влажного тропического леса, а вы будете напрасно взывать ко мне, и только крики капуцинов и попугаев будут вам ответом.
– Вы поэт, Альвец, – вздохнул Гарсия, – Бог с вами, сидите в своих джунглях, а я уж буду бродить по другим джунглям, по каменным.
– Каждому свое, – кивнул Альвец, – итак, за согласие и мудрость!
Мы подняли стаканы и выпили.
Я знал, что разговор обязательно коснется самых что ни на есть щекотливых тем, ведь между нами шла война, и эта встреча была для меня сюрпризом, причем не очень приятным, но, с другой стороны, стрельба и взаимное уничтожение рядовых солдат были всего лишь событиями бизнеса, а вовсе не личных отношений.
Ничего личного, как говорится.
Вино было выпито, и теперь слово должен был взять Гарсия.
Что он и сделал.
– Уважаемый Знахарь, – начал он, поглаживая свои щегольские усики, – нам с вами предстоит разрешить некоторые противоречия, которые образовались с недавних пор. Сразу хочу сказать вам, что намерен именно разрешить их, а не просто убить вас, что можно было сделать и не приезжая сюда. Что-то не позволяет мне совершить такое действие. Я чувствую, что дело обстоит не так просто, как это может показаться на первый взгляд.
Он вопросительно посмотрел на меня, и я ответил:
– Вы совершенно правы. Все непросто. Я еще не знаю, к чему могут привести наши переговоры, но рад тому, что они начались.
– Я тоже, – сказал Гарсия, – и я откровенно скажу вам, что беспокоит меня больше всего.
Он посмотрел на Альвеца, и тот, понимающе кивнув, стал разливать вино по стаканам.
– А беспокоит меня вот что, – продолжил Гарсия, рассеянно следя за профессиональными движениями Альвеца, – вот уже почти месяц мои люди испытывают постоянное давление со стороны русских. Стрельба, трупы, взрывы – в общем, ожесточенное противостояние. Такие вещи случались и раньше, но причина была ясна всегда. Борьба за рынок. Но вы же не выдвигаете никаких требований!
Гарсия посмотрел на меня.
– Вы же не идете на переговоры, то есть, простите, не шли до этого дня. И я не понимаю, чего вы хотите. Я хочу, чтобы это непонятное уничтожение моих и ваших людей наконец закончилось. Теперь ваше слово.
Я кивнул, и в это время Альвец налил мне вина.
Это было весьма кстати, потому что я не был готов сразу ответить на вопросы Гарсии. Ну в самом деле, не говорить же ему, что мы просто хотим загасить их всех, чтобы они элементарно не коптили небо. Нужно было врать, и врать убедительно.
У меня был небольшой козырь, который заключался в трехдневной пьянке, и я мог делать вид, что не совсем хорошо соображаю, долго обдумываю ответы на вопросы, и я решил этот козырь использовать.
Я решил притвориться более пьяным, чем был на самом деле.
Опустошив стакан, я со стуком поставил его на стол и заявил:
– Сеньор Альвец, вы провокатор и соблазнитель!
Альвец удивленно уставился на меня, и я пояснил:
– Я понял ваше изощренное латиноамериканское коварство. Вы три дня поили меня, чтобы расслабить мои мозги и с легкостью извлечь из них в нужный момент всю необходимую информацию.
Альвец облегченно вздохнул и ответил:
– Вы меня напугали, Знахарь. А что касается моего коварства, то я ведь пил вместе с вами!
– Именно в этом и заключается особая глубина вашей хитрости, – я погрозил ему пальцем.
Альвец и Гарсия засмеялись, а я, хитро и пьяно усмехаясь, достал сигареты и закурил.
– Вы спрашиваете, что мне нужно… – задумчиво сказал я, выпустив дым вверх, – но ведь я не…
Я умолк, а Гарсия, подавшись вперед, спросил:
– Что вы – «не»?
Я икнул и сказал:
– Вы, наверное, думаете, что я король и повелитель. Это не так. Конечно, у меня есть определенный вес, это несомненно. Но я всего лишь распоряжаюсь своими солдатами, а решения принимают другие люди.
Гарсия хлопнул себя по колену и, посмотрев на Альвеца, сказал:
– Я так и знал, черт побери!
Потом он снова повернулся ко мне и спросил:
– Но что же это за люди? Что за организация? Что вам нужно? По-моему, вы хитрите.
Я пожал плечами и ничего не ответил.
– Ладно, – сказал Гарсия, – у нас есть время, а в таких важных делах спешить не стоит. Давайте лучше выпьем.
Наверное, он и впрямь подумал, что меня можно подпоить.
Я посмотрел на Альвеца и увидел его усмешку. Наверное, он тоже понял, что Гарсия хочет развязать мне язык с помощью этого слабенького винишка. Уж он-то знал, что это бесполезно, даже если напоить меня этой кислятиной до потери пульса. Но не предупреждать же, в самом деле, дона Хуана прямо при мне. А отзывать его в сторонку, чтобы пошептаться, тоже некрасиво. Мы посмотрели друг на друга, и я улыбнулся. Альвец едва заметно пожал плечами и с преувеличенным вниманием стал следить, как гостеприимный хозяин разливает вино по стаканам.
Мы выпили снова, и Гарсия начал подъезжать с другой стороны.
– Я понимаю, уважаемый Знахарь, что вы не хотите обсуждать со мной такие щекотливые темы, как структура и цели вашей организации. Вполне понимаю и согласен с вами. Тогда давайте попробуем по-другому. Война не приносит прибылей ни вам, ни мне. Гибнут люди, причем я имею в виду не только тех, кто работает на вас или на меня. Случайные прохожие, оказавшиеся не в том месте, работники заведений, где происходит стрельба, – они-то здесь ни при чем! И со своей стороны я хочу предложить вам выход из создавшейся ситуации. Давайте вернем все в прежнее положение. А именно, – я буду называть вещи своими именами – вы, как и прежде, контролируете игорный бизнес, спорт и проституцию, а я, как всегда, – наркотики. И тогда снова наступит благословенный мир. Что вы скажете на это?
– А если я откажусь?
– Если вы откажетесь?
Гарсия на мгновение задумался.
– Если вы откажетесь… Ну, во-первых, я не сочту это окончательным отказом, поскольку вы сами только что сказали, что не принимаете генеральных решений, во-вторых, я с легкой душой отдам приказ, результатом которого будет террор, направленный против русского населения Америки без различия пола и возраста…
Гарсия замолчал.
– А в-третьих? – спросил я. – В ваших словах отчетливо слышится «в-третьих».
Гарсиа посмотрел на меня в упор, и его лицо стало жестким, под смуглой кожей еще сильнее, чем прежде, обозначились кости черепа, и он спокойно произнес:
– В-третьих, мне прекрасно известно, что вы намереваетесь собрать всю верхушку нашего бизнеса на телемост и уничтожить всех сразу.
Он повернулся к Альвецу и сказал:
– Надо же, телемост! А ведь неплохая идея! – он посмотрел на меня. – Я хотел познакомиться поближе с вашей прекрасной сеньоритой, может быть, у нее нашлось бы для меня еще несколько таких же оригинальных идей, но, к сожалению, на этот момент было важнее, чтобы она вернулась в Штаты целой и невредимой. Однако там за ней проследят, и, возможно, моим людям удастся выяснить, что это за тайная организация вмешивается в мой почтенный бизнес.
Я понял, что Гарсия перестал играть в гостеприимного хозяина, и сказал:
– Можете забыть о тех людях, которые должны были следить за ней.
– Это почему еще? – поинтересовался Гарсия.
– А потому, что скорее всего их уже нет в живых.
– Однако… Ну, если это так, то первым, кто ответит за это, будете вы.
Я равнодушно пожал плечами:
– Как скажете. Я надеюсь, меня не поведут в мрачный и сырой подвал?
Гарсия расхохотался.
– Конечно, нет! Вечеринка продолжается. Вам некуда бежать, а портить вечер я вовсе не собираюсь. Вина?
– Не откажусь.
Альвец взялся за бутыль, а Гарсия, одобрительно посмотрев на меня, сказал:
– Вы смелый мужчина. Я много слышал о вас.
– Но недостаточно много, – ответил я, – если бы вы слышали больше, вам не пришло бы в голову угрожать мне.
– О нет, что вы! – Гарсия протестующе выставил ладони. – Ни в коем случае! Я просто поставил вас в известность относительно своих планов на этот счет. У вас ведь нет рации в каблуке? Нет, правда? И вы не сможете передать своим эту информацию?
Я засмеялся и ответил:
– Конечно, нет! Что я, Джеймс Бонд, что ли?
– У вас хорошее чувство юмора. И отличное самообладание. Давайте выпьем за то, чтобы они вам никогда не изменяли.
– С удовольствием, – искренне ответил я, и мы снова выпили.
Вдруг Альвец насторожился и сказал:
– Я слышу мотоцикл. Это, наверное, Кончита. Сколько раз я говорил ей, чтобы она не ездила по сельве в одиночку, но она не обращает на мои предупреждения ни малейшего внимания!
Я напряг ухо и в самом деле услышал далекий, на самом пределе слышимости, звук двигателя.
– Может быть, это кто-нибудь другой, – предположил Гарсия.
– Нет, я узнаю звук ее «харлея», – категорично заявил Альвец, – чувствую, что придется отходить ее ремнем по заднице.
Ну-ну, подумал я, ремнем по заднице! Ты ее, конечно же, отходишь, но только не по заднице, а скорее уж по переднице, и всяко не ремнем. Хотя… Кто знает, какие еще удовольствия Кончите по вкусу… Наверное, она ни от чего не откажется.
Мы выпили еще по стаканчику, не возвращаясь более к щекотливым темам, а низкий звук мотоциклетного мотора тем временем становился все громче и ближе, и наконец между деревьями показался несущийся мотоцикл.
А на нем и в самом деле сидела Кончита.
Лихо развернувшись около стола, она заглушила двигатель и соскользнула с сиденья. Прислонив «харлей» к дереву, она села рядом с нами, и Альвец тут же полез в бутылку:
– Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не гоняла по сельве без шлема! Разобьешь свою глупую голову, что мне тогда с тобой делать?
– То же, что и раньше, – равнодушно ответила Кончита и налила себе вина.
Озадаченный ее явно двусмысленным ответом, Альвец зыркнул в мою сторону, но я в это время сосредоточенно и в то же время восхищенно разглядывал «харлей».
Конечно же, этот шоссейный монстр был предназначен вовсе не для ухабистых лесных дорог. Здесь более уместна была бы какая-нибудь кроссовая телега вроде «КТМ», но… У любовниц наркобаронов свои причуды. К этому моменту я был уже на сто процентов уверен, что Альвец Кончите такой же приемный папаша, как я верховный раввин, и от души развлекался тем, как они изображали из себя демократичную семейку. И, между прочим, в том, что они были любовниками, не было никакого греха. И никакого инцеста. Он же ей не настоящий отец.
А «харлей» был и в самом деле хорош.
Как-то раз, когда я ехал по хайвэю в открытом «бакстере» и услышал где-то сзади далекий гул моторов, этот низкий глухой звук напомнил мне фильмы про войну. С таким звуком эскадрилья бомбардировщиков обычно идет на Берлин.
Мне стало интересно, я сбросил скорость, и через несколько минут меня обогнала целая эскадрилья «харлеев». На них важно восседали не какие-нибудь вертлявые молокососы, а настоящие мужики, все за сорок, а то и за пятьдесят лет. Волосатые, бородатые, здоровые – среди них не было ни одного, кто весил бы меньше ста килограммов. Все они были в черной коже, а бабы, сидевшие за их спинами, были, как одна, блондинками.
И звук был именно такой, с которым в небе медленно плывут пятьдесят двухмоторных самолетов. Низкий и проникающий.
Хорошая штука – «харлей».
Кончита и Альвец тем временем закончили свои пререкания, и Гарсия, который насмешливо смотрел на них, тоже, видимо, не питая никаких иллюзий по поводу их отношений, сказал:
– Вы закончили? Тогда предлагаю выпить.
Мы хлопнули еще по одной, и Гарсия, посмотрев на меня, сказал:
– С вашего позволения, мы с сеньором Альвецом удалимся на некоторое время. Нужно обсудить кое-какие вопросы.
– Например, мою судьбу, – подхватил я.
– И это тоже, – без улыбки подтвердил Гарсия, и они скрылись в хижине.
Я взглянул на Кончиту и сказал:
– А не ты ли, милая девушка, передала Альвецу то, что подслушала у пруда?
Теперь я был уверен еще и в том, что именно она слышала наш с Ритой разговор около водопада, когда мы обсуждали этот идиотский телемост. Больше некому. Но, черт подери, мы же говорили по-русски, как она могла что-то понять?!
Кончита дернула подбородком и ответила:
– Какая разница! Во всяком случае я хочу, чтобы ты знал, зачем я приехала сюда.
– Ну и зачем же? Я здесь один, секретничать ни с кем не стану, подслушивать нечего…
– Зачем? Затем, чтобы не дать им убить тебя, если они примут такое решение.
– Ты станешь убивать своего приемного отца, который вырастил из большеглазой малютки такую роскошную кралю с большими сиськами и задом? – притворно ужаснулся я.
– Не паясничай, – ответила Кончита, – налей мне вина.
Я налил, и она, взяв стакан, сказала:
– Ты, конечно, смелый парень, Тедди. Точнее – Знакар… Какое дурацкое имя! Язык сломаешь.
Она выпила вино и, поставив стакан на стол, продолжила:
– Смелый… И сильный, – она посмотрела на меня особым взглядом, означавшим, что это слово относилось к вполне определенной стороне моей мужской силы, – но когда тебя сделают мертвым, то ты не будешь нужен никому. Даже своей русской красотке, которую я пощадила. Здесь, в сельве, тебе некуда бежать и некому защитить тебя.
Я промолчал, и она закончила:
– Кроме меня. Поэтому тебе стоит быть со мной любезным и выполнять мои желания.
Ага, подумал я и спросил:
– А что, опять появилось желание?
Глаза Кончиты заволокло коровьей дымкой, и она ответила:
– Да-а-а… Есть, и еще какое… Очень хочется! Пойдем погуляем?
Ну, блин, да что же это! Она меня спасать приехала или трахаться? Что ей там, в лагере, мужиков не хватает? Зуб даю, что она переспала там уже со всеми. У нее это просто на лбу написано.
– Не сейчас, – ответил я, – сейчас у меня голова занята другим.
– А для этого голова и не требуется, – вполне резонно ответила Кончита, – для этого другое нужно.
– Нет, дорогая, – решительно ответил я, – может быть, но не сейчас.
В это время из хижины вышли Гарсия с Альвецом, и наша любезная беседа прекратилась сама собой.
Выйдя, они обменялись рукопожатием, затем Альвец подошел ко мне и, протянув руку, сказал:
– Я уезжаю в лагерь, а вы остаетесь с доном Хуаном. Вернусь завтра.
И добавил по-русски:
– Ни пуха ни пера.
– К черту, – ответил я и пожал его руку.
Альвец повернулся к Кончите и без особой надежды спросил:
– Ты со мной?
– Нет, – ответила Кончита, – я остаюсь. Хочу сходить на Чертово Распятие.
– Как хочешь, – с неудовольствием сказал Альвец и, резко повернувшись, направился к «хаммеру».
Видать, он далеко не в первый раз оставляет свою приемную дочь в распоряжении других мужчин. Ревнует… Все они тут трахаются друг с другом без разбора, а потом про это дело снимают бесконечные сериалы про бесконечные разборки, когда никто уже и не помнит, кто, с кем и когда.
Потому что все, со всеми и всегда.
Гарсия кашлянул и, посмотрев на часы, сказал:
– Я пойду отдохну, а вы тут развлекайтесь как хотите. Кстати, можете сходить с Кончитой на Чертово Распятие, рекомендую.
– Что рекомендуете? – поинтересовался я, – Чертово Распятие?
– Ага, – ухмыльнулся Гарсия.
Он, конечно, понял мой гнусный намек.
– А что это такое? – спросил я с преувеличенным интересом, едва сдерживая дурацкий смех.
– Скала. Отсюда – полчаса ходьбы, – ответил Гарсия. – Местная природная достопримечательность.
– Спасибо за рекомендацию, – поблагодарил я его.
– Не за что. До завтра вам все равно делать нечего.
Гарсия кивнул и исчез в хижине.
Я посмотрел на Кончиту и, поняв, что мне не отвертеться от ее горячих и упругих объятий, со вздохом сказал:
– Ну что, пошли на скалу?
– О, Тедди, с удовольствием! – оживилась Кончита, почуяв добычу.
Я уже привычным жестом зацепил бутыль за плетеную рукоять, и мы неторопливо пошли по лесной дороге, которая, судя по всему, вела к этому самому Чертову Распятию. Кончита размахивала прутиком и болтала о всякой ерунде, а я, делая вид, что слушаю ее, думал о своем.
Гарсия сказал, что у меня есть свободное время до завтра.
Во-первых, это значит, что до завтра я должен определиться с ответом, а то он, не дай Бог, действительно решит скормить мой труп крокодилам. А им такая закуска на один зуб. И никто, понимаешь, не узнает, где могилка моя. Да и не будет ее, могилки этой, а будет просто куча крокодильего дерьма. И каждый желающий сможет пройти мимо нее и сказать, привет, Знахарь, а ты совсем не изменился…
Да-а-а…
Но шутки шутками, а такой вариант не исключен.
Я имею в виду не разговор с говном, а то, что меня решат прикончить. И в этом случае мне не на кого рассчитывать. Кроме, конечно, Кончиты. Тут она права.
Но возможен еще один вариант.
До завтра какие-то неизвестные люди решат что-то по-другому, и Гарсия скажет мне, пожалте в вертолет, дорогой Знахарь, мы летим в Акапулько развлекаться и получать удовольствие. Война окончена, всем спасибо.
Но первый вариант более вероятен.
Может быть, взять этого Гарсию в заложники…
Я стал вспоминать все известные мне случаи с заложниками, и во всех этих случаях террористы, а эти ребята иначе не называются, выглядели полными подонками, чего бы они ни требовали – миллиона баксов или свободы для своей поганой республики.
Мне это не подходило, и я сразу же выбросил этот бред из головы.
В общем, дело сильно пахло керосином.
Чертово Распятие я увидел издалека, и меня как ударило – настолько оно напомнило мне Чертов Камень, на который несколько лет назад я забирался со старцем Евстратом.
Форма была другой, но общее впечатление – то же.
Здоровая каменюка, торчавшая в небо метров на сто и не имевшая с распятием ничего общего.
– А почему эта скала называется Чертовым распятием? – спросил я у Кончиты.
Она поправила широкий кожаный ремень с висевшим на нем внушительным тесаком в ножнах и, посмотрев на скалу, к подножию которой мы приближались, ответила:
– Легенда говорит о том, что когда-то в старые времена дьявол, отчаявшись победить Всевышнего, – тут она перекрестилась, – приказал своим помощникам распять себя на этой скале. Она тогда имела вид креста, и он хотел таким образом сравняться с Иисусом. Но Всевышний, узнав про это, послал на землю молнии, и перекладины отвалились. Дьявол чуть не лопнул от злости и вернулся в свою преисподнюю, а скала с тех пор так и называется.
Я задрал голову вверх, прикинул, какого размера был этот каменный крестик и спросил:
– Это что, дьявол такого роста, что ли? Как раз с эту скалу?
– Никто не знает, какого он роста, – отрезала Кончита, – а тот, кто увидит его хоть раз, сам пропадет на веки вечные.
И она быстро перекрестилась, поцеловав ноготь большого пальца.
Я услышал шум воды, и этот звук весьма меня обрадовал. Полчаса ходьбы по солнцепеку наводили на мысли о купании и прочих водных процедурах.
– Это речка, – словно услышав мои мысли, сказала Кончита, – можем искупаться. Кстати, в этом месте никогда не бывает крокодилов. Народ говорит, что они боятся этой скалы, потому что от нее до сих пор пахнет серой.
Я принюхался и действительно почувствовал слабый запах серы.
– А может, это от того, что наш рогатый приятель до сих пор шляется где-нибудь поблизости и все думает о том, как бы ему с Христом сравняться?
– Тьфу! – совершенно как русская деревенская баба при упоминании нечистого, сплюнула Кончита, – не болтай ерунды, а то он услышит нас и заберет к себе.
– Кто – Христос? Я не возражаю, – сказал я.
– Идиот! Не Христос, а тот, другой! И вообще хватит об этом, мы уже пришли. Здесь на эти темы лучше помалкивать. Один болтал языком, а потом пропал на три дня. А когда вернулся, то бесы в нем так и прыгали. Пришлось застрелить.
– Это у него, наверное, от местного вина белая горячка случилась, – авторитетно заявил я, – выпил литров сорок и отъехал.
– Сам ты белая горячка, – буркнула Кончита, опасливо поглядывая на скалу.
В это время деревья расступились, и я увидел удивительно прозрачную речку, дно и берега которой состояли из белого песка. Кончита ловко сбросила с себя одежду и, разбежавшись, бултыхнулась в воду.
Речка была мелкой и неширокой – метров пятнадцать.
Вынырнув на середине, Кончита встала на дно и, откинув мокрые черные волосы назад, развратным голосом позвала меня:
А Петр Первый, так тот вообще не просыхал со своим Алексашкой. Как проснется с утра, а алкаши, между прочим, рано просыпаются, так хвать за бутыль – и по стопарю. И давай государственные дела делать.
В общем, прибыли мы в распрекрасном настроении, и когда Альвец, вылезая из машины, чуть не выронил бутыль, его разобрал такой смех, что он ее все-таки выронил. Но, к счастью, бутыль не разбилась, упав на мягкую землю, да и не велика была бы потеря, потому что, как я понял, у них тут за каждым углом такая бутыль найдется.
Встретил нас лохматый черноволосый повстанец, как две капли воды похожий на нашего Педро. На плече у него висел «АКМ», а в руке он держал здоровенный косяк и время от времени затягивался из него. Похоже, накурился он здорово, потому что смотрел на нас, как на марсиан. А может быть, сам чувствовал себя марсианином. В общем, его царство сейчас было явно не от мира сего. Отдав нам честь левой рукой, он сделал гостеприимный, как ему показалось, жест, и мы с Альвецом последовали за ним.
Из одной из хижин нам навстречу вышел щеголеватый мужчина, одетый в прекрасный бежевый костюм, белоснежную сорочку и с шелковым платком на шее. Его черные блестящие волосы были гладко зачесаны назад, в руке была бамбуковая тросточка, а верхнюю губу украшали тоненькие черные усы. Лет ему было около сорока, и его худощавое лицо, под которым с легкостью можно было угадать кости черепа, было совсем не добрым. Именно такими в старых советских фильмах изображали коварных латиносов. Взять хотя бы Педро Зурита из «Человека-амфибии».
Но, подойдя к нам вплотную, Хуан Гарсия, а в том, что это был именно он, у меня не было ни малейшего сомнения, широко улыбнулся, и его лицо, покрытое этаким колониальным загаром, украсилось множеством мелких морщинок, отчего стало немного добрее и приветливее. Не от улыбки, а именно от морщинок. Я тоже изобразил приветливые морщины на лице, и Альвец представил нас друг другу.
– Хуан Гарсия, – с чувством собственного достоинства произнес хозяин.
– Теодор Свирски, – с неменьшим пафосом ответил я.
– Вас еще называют Знакаром? – утвердительно спросил Гарсиа.
Оп-па, а к этому я не был готов…
Но вино, которым я наливался уже три дня, сыграло роль отличного амортизатора, предохраняющего организм от резких движений, и я не моргнув глазом ответил:
– Совершенно верно. Такое имя я тоже ношу.
– Весьма приятно встретиться с уважаемым человеком, – любезно сказал Гарсия и повел рукой в сторону стоявшего в тени каучуконосной гевеи стола, грубо сколоченного из толстых досок.
– Взаимно, – ответил я, и мы с Альвецом направились к столу.
Он, между прочим, тоже никак не отреагировал на то, что Гарсия произнес мое прозвище. Значит, знал, но ловко делал вид, что не знает. Хитер, собака! Ну что же, будем настороже. Теперь, как я уже чувствовал, должна была начаться настоящая игра.
Усевшись за стол, Альвец, на которого я после ситуации с моим именем смотрел новыми глазами, оживленно занялся разливанием, а я, для поддержания разговора, сказал:
– Сеньор Гарсия, позвольте мне поправить вас в произнесении моего имени.
– О, – Гарсия с готовностью кивнул, – буду рад этому небольшому уроку незнакомого языка.
Я несколько раз медленно повторил слово «знахарь», и Гарсия, внимательно выслушав меня, повторил:
– Знахар… Знахарь… Правильно?
– Абсолютно, – восхитился я, – надеюсь, ваше имя я произношу без досадных искажений?
– Без всяких! – Гарсия категорично повел ладонью.
Он говорил по-английски почти совершенно чисто, и иногда мне даже становилось завидно. Но что поделаешь, он жил в Америке значительно дольше, чем я, и этим объяснялось все.
Наконец вино было разлито, мы подняли стаканы, и Альвец сказал:
– Мне приятно, что двое таких уважаемых людей встретились в такой благоприятной обстановке, чтобы обсудить важные проблемы. Надеюсь, результатом этих переговоров станет полное согласие по основным вопросам.
Я посмотрел на него и спросил:
– А вы там, в училище, не на дипломата учились?
Альвец засмеялся и ответил:
– Ну что же… Не без этого, хотя и не в такой степени, чтобы рассчитывать на пост консула в какой-нибудь стране. Тут дело не в этом. Хочу обратить ваше внимание на то, что склонность к красноречию и витиеватости высказываний обычно несправедливо приписывают исключительно представителям азиатских народов. А Испания по этой части не уступает, между прочим, какой-нибудь Персии.
Гарсия, который с интересом слушал Альвеца, повернулся ко мне и сказал:
– Вы представляете, Знахарь, я зову этого образованного человека к себе уже не первый год. И он каждый раз отказывается, говоря, что дикая жизнь в сельве ему больше по душе, чем асфальтовые джунгли.
– Возможно, сеньор Альвец и прав, – дипломатично ответил я, – а вы не пробовали сделать ему предложение, от которого он не смог бы отказаться?
– Вы слышали, Альвец? – Гарсия выразительно кивнул в мою сторону, – сеньор Знахарь знает, что говорит. Может быть, мне последовать его совету?
– Тогда я навеки скроюсь в дебрях влажного тропического леса, а вы будете напрасно взывать ко мне, и только крики капуцинов и попугаев будут вам ответом.
– Вы поэт, Альвец, – вздохнул Гарсия, – Бог с вами, сидите в своих джунглях, а я уж буду бродить по другим джунглям, по каменным.
– Каждому свое, – кивнул Альвец, – итак, за согласие и мудрость!
Мы подняли стаканы и выпили.
Я знал, что разговор обязательно коснется самых что ни на есть щекотливых тем, ведь между нами шла война, и эта встреча была для меня сюрпризом, причем не очень приятным, но, с другой стороны, стрельба и взаимное уничтожение рядовых солдат были всего лишь событиями бизнеса, а вовсе не личных отношений.
Ничего личного, как говорится.
Вино было выпито, и теперь слово должен был взять Гарсия.
Что он и сделал.
– Уважаемый Знахарь, – начал он, поглаживая свои щегольские усики, – нам с вами предстоит разрешить некоторые противоречия, которые образовались с недавних пор. Сразу хочу сказать вам, что намерен именно разрешить их, а не просто убить вас, что можно было сделать и не приезжая сюда. Что-то не позволяет мне совершить такое действие. Я чувствую, что дело обстоит не так просто, как это может показаться на первый взгляд.
Он вопросительно посмотрел на меня, и я ответил:
– Вы совершенно правы. Все непросто. Я еще не знаю, к чему могут привести наши переговоры, но рад тому, что они начались.
– Я тоже, – сказал Гарсия, – и я откровенно скажу вам, что беспокоит меня больше всего.
Он посмотрел на Альвеца, и тот, понимающе кивнув, стал разливать вино по стаканам.
– А беспокоит меня вот что, – продолжил Гарсия, рассеянно следя за профессиональными движениями Альвеца, – вот уже почти месяц мои люди испытывают постоянное давление со стороны русских. Стрельба, трупы, взрывы – в общем, ожесточенное противостояние. Такие вещи случались и раньше, но причина была ясна всегда. Борьба за рынок. Но вы же не выдвигаете никаких требований!
Гарсия посмотрел на меня.
– Вы же не идете на переговоры, то есть, простите, не шли до этого дня. И я не понимаю, чего вы хотите. Я хочу, чтобы это непонятное уничтожение моих и ваших людей наконец закончилось. Теперь ваше слово.
Я кивнул, и в это время Альвец налил мне вина.
Это было весьма кстати, потому что я не был готов сразу ответить на вопросы Гарсии. Ну в самом деле, не говорить же ему, что мы просто хотим загасить их всех, чтобы они элементарно не коптили небо. Нужно было врать, и врать убедительно.
У меня был небольшой козырь, который заключался в трехдневной пьянке, и я мог делать вид, что не совсем хорошо соображаю, долго обдумываю ответы на вопросы, и я решил этот козырь использовать.
Я решил притвориться более пьяным, чем был на самом деле.
Опустошив стакан, я со стуком поставил его на стол и заявил:
– Сеньор Альвец, вы провокатор и соблазнитель!
Альвец удивленно уставился на меня, и я пояснил:
– Я понял ваше изощренное латиноамериканское коварство. Вы три дня поили меня, чтобы расслабить мои мозги и с легкостью извлечь из них в нужный момент всю необходимую информацию.
Альвец облегченно вздохнул и ответил:
– Вы меня напугали, Знахарь. А что касается моего коварства, то я ведь пил вместе с вами!
– Именно в этом и заключается особая глубина вашей хитрости, – я погрозил ему пальцем.
Альвец и Гарсия засмеялись, а я, хитро и пьяно усмехаясь, достал сигареты и закурил.
– Вы спрашиваете, что мне нужно… – задумчиво сказал я, выпустив дым вверх, – но ведь я не…
Я умолк, а Гарсия, подавшись вперед, спросил:
– Что вы – «не»?
Я икнул и сказал:
– Вы, наверное, думаете, что я король и повелитель. Это не так. Конечно, у меня есть определенный вес, это несомненно. Но я всего лишь распоряжаюсь своими солдатами, а решения принимают другие люди.
Гарсия хлопнул себя по колену и, посмотрев на Альвеца, сказал:
– Я так и знал, черт побери!
Потом он снова повернулся ко мне и спросил:
– Но что же это за люди? Что за организация? Что вам нужно? По-моему, вы хитрите.
Я пожал плечами и ничего не ответил.
– Ладно, – сказал Гарсия, – у нас есть время, а в таких важных делах спешить не стоит. Давайте лучше выпьем.
Наверное, он и впрямь подумал, что меня можно подпоить.
Я посмотрел на Альвеца и увидел его усмешку. Наверное, он тоже понял, что Гарсия хочет развязать мне язык с помощью этого слабенького винишка. Уж он-то знал, что это бесполезно, даже если напоить меня этой кислятиной до потери пульса. Но не предупреждать же, в самом деле, дона Хуана прямо при мне. А отзывать его в сторонку, чтобы пошептаться, тоже некрасиво. Мы посмотрели друг на друга, и я улыбнулся. Альвец едва заметно пожал плечами и с преувеличенным вниманием стал следить, как гостеприимный хозяин разливает вино по стаканам.
Мы выпили снова, и Гарсия начал подъезжать с другой стороны.
– Я понимаю, уважаемый Знахарь, что вы не хотите обсуждать со мной такие щекотливые темы, как структура и цели вашей организации. Вполне понимаю и согласен с вами. Тогда давайте попробуем по-другому. Война не приносит прибылей ни вам, ни мне. Гибнут люди, причем я имею в виду не только тех, кто работает на вас или на меня. Случайные прохожие, оказавшиеся не в том месте, работники заведений, где происходит стрельба, – они-то здесь ни при чем! И со своей стороны я хочу предложить вам выход из создавшейся ситуации. Давайте вернем все в прежнее положение. А именно, – я буду называть вещи своими именами – вы, как и прежде, контролируете игорный бизнес, спорт и проституцию, а я, как всегда, – наркотики. И тогда снова наступит благословенный мир. Что вы скажете на это?
– А если я откажусь?
– Если вы откажетесь?
Гарсия на мгновение задумался.
– Если вы откажетесь… Ну, во-первых, я не сочту это окончательным отказом, поскольку вы сами только что сказали, что не принимаете генеральных решений, во-вторых, я с легкой душой отдам приказ, результатом которого будет террор, направленный против русского населения Америки без различия пола и возраста…
Гарсия замолчал.
– А в-третьих? – спросил я. – В ваших словах отчетливо слышится «в-третьих».
Гарсиа посмотрел на меня в упор, и его лицо стало жестким, под смуглой кожей еще сильнее, чем прежде, обозначились кости черепа, и он спокойно произнес:
– В-третьих, мне прекрасно известно, что вы намереваетесь собрать всю верхушку нашего бизнеса на телемост и уничтожить всех сразу.
Он повернулся к Альвецу и сказал:
– Надо же, телемост! А ведь неплохая идея! – он посмотрел на меня. – Я хотел познакомиться поближе с вашей прекрасной сеньоритой, может быть, у нее нашлось бы для меня еще несколько таких же оригинальных идей, но, к сожалению, на этот момент было важнее, чтобы она вернулась в Штаты целой и невредимой. Однако там за ней проследят, и, возможно, моим людям удастся выяснить, что это за тайная организация вмешивается в мой почтенный бизнес.
Я понял, что Гарсия перестал играть в гостеприимного хозяина, и сказал:
– Можете забыть о тех людях, которые должны были следить за ней.
– Это почему еще? – поинтересовался Гарсия.
– А потому, что скорее всего их уже нет в живых.
– Однако… Ну, если это так, то первым, кто ответит за это, будете вы.
Я равнодушно пожал плечами:
– Как скажете. Я надеюсь, меня не поведут в мрачный и сырой подвал?
Гарсия расхохотался.
– Конечно, нет! Вечеринка продолжается. Вам некуда бежать, а портить вечер я вовсе не собираюсь. Вина?
– Не откажусь.
Альвец взялся за бутыль, а Гарсия, одобрительно посмотрев на меня, сказал:
– Вы смелый мужчина. Я много слышал о вас.
– Но недостаточно много, – ответил я, – если бы вы слышали больше, вам не пришло бы в голову угрожать мне.
– О нет, что вы! – Гарсия протестующе выставил ладони. – Ни в коем случае! Я просто поставил вас в известность относительно своих планов на этот счет. У вас ведь нет рации в каблуке? Нет, правда? И вы не сможете передать своим эту информацию?
Я засмеялся и ответил:
– Конечно, нет! Что я, Джеймс Бонд, что ли?
– У вас хорошее чувство юмора. И отличное самообладание. Давайте выпьем за то, чтобы они вам никогда не изменяли.
– С удовольствием, – искренне ответил я, и мы снова выпили.
Вдруг Альвец насторожился и сказал:
– Я слышу мотоцикл. Это, наверное, Кончита. Сколько раз я говорил ей, чтобы она не ездила по сельве в одиночку, но она не обращает на мои предупреждения ни малейшего внимания!
Я напряг ухо и в самом деле услышал далекий, на самом пределе слышимости, звук двигателя.
– Может быть, это кто-нибудь другой, – предположил Гарсия.
– Нет, я узнаю звук ее «харлея», – категорично заявил Альвец, – чувствую, что придется отходить ее ремнем по заднице.
Ну-ну, подумал я, ремнем по заднице! Ты ее, конечно же, отходишь, но только не по заднице, а скорее уж по переднице, и всяко не ремнем. Хотя… Кто знает, какие еще удовольствия Кончите по вкусу… Наверное, она ни от чего не откажется.
Мы выпили еще по стаканчику, не возвращаясь более к щекотливым темам, а низкий звук мотоциклетного мотора тем временем становился все громче и ближе, и наконец между деревьями показался несущийся мотоцикл.
А на нем и в самом деле сидела Кончита.
Лихо развернувшись около стола, она заглушила двигатель и соскользнула с сиденья. Прислонив «харлей» к дереву, она села рядом с нами, и Альвец тут же полез в бутылку:
– Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не гоняла по сельве без шлема! Разобьешь свою глупую голову, что мне тогда с тобой делать?
– То же, что и раньше, – равнодушно ответила Кончита и налила себе вина.
Озадаченный ее явно двусмысленным ответом, Альвец зыркнул в мою сторону, но я в это время сосредоточенно и в то же время восхищенно разглядывал «харлей».
Конечно же, этот шоссейный монстр был предназначен вовсе не для ухабистых лесных дорог. Здесь более уместна была бы какая-нибудь кроссовая телега вроде «КТМ», но… У любовниц наркобаронов свои причуды. К этому моменту я был уже на сто процентов уверен, что Альвец Кончите такой же приемный папаша, как я верховный раввин, и от души развлекался тем, как они изображали из себя демократичную семейку. И, между прочим, в том, что они были любовниками, не было никакого греха. И никакого инцеста. Он же ей не настоящий отец.
А «харлей» был и в самом деле хорош.
Как-то раз, когда я ехал по хайвэю в открытом «бакстере» и услышал где-то сзади далекий гул моторов, этот низкий глухой звук напомнил мне фильмы про войну. С таким звуком эскадрилья бомбардировщиков обычно идет на Берлин.
Мне стало интересно, я сбросил скорость, и через несколько минут меня обогнала целая эскадрилья «харлеев». На них важно восседали не какие-нибудь вертлявые молокососы, а настоящие мужики, все за сорок, а то и за пятьдесят лет. Волосатые, бородатые, здоровые – среди них не было ни одного, кто весил бы меньше ста килограммов. Все они были в черной коже, а бабы, сидевшие за их спинами, были, как одна, блондинками.
И звук был именно такой, с которым в небе медленно плывут пятьдесят двухмоторных самолетов. Низкий и проникающий.
Хорошая штука – «харлей».
Кончита и Альвец тем временем закончили свои пререкания, и Гарсия, который насмешливо смотрел на них, тоже, видимо, не питая никаких иллюзий по поводу их отношений, сказал:
– Вы закончили? Тогда предлагаю выпить.
Мы хлопнули еще по одной, и Гарсия, посмотрев на меня, сказал:
– С вашего позволения, мы с сеньором Альвецом удалимся на некоторое время. Нужно обсудить кое-какие вопросы.
– Например, мою судьбу, – подхватил я.
– И это тоже, – без улыбки подтвердил Гарсия, и они скрылись в хижине.
Я взглянул на Кончиту и сказал:
– А не ты ли, милая девушка, передала Альвецу то, что подслушала у пруда?
Теперь я был уверен еще и в том, что именно она слышала наш с Ритой разговор около водопада, когда мы обсуждали этот идиотский телемост. Больше некому. Но, черт подери, мы же говорили по-русски, как она могла что-то понять?!
Кончита дернула подбородком и ответила:
– Какая разница! Во всяком случае я хочу, чтобы ты знал, зачем я приехала сюда.
– Ну и зачем же? Я здесь один, секретничать ни с кем не стану, подслушивать нечего…
– Зачем? Затем, чтобы не дать им убить тебя, если они примут такое решение.
– Ты станешь убивать своего приемного отца, который вырастил из большеглазой малютки такую роскошную кралю с большими сиськами и задом? – притворно ужаснулся я.
– Не паясничай, – ответила Кончита, – налей мне вина.
Я налил, и она, взяв стакан, сказала:
– Ты, конечно, смелый парень, Тедди. Точнее – Знакар… Какое дурацкое имя! Язык сломаешь.
Она выпила вино и, поставив стакан на стол, продолжила:
– Смелый… И сильный, – она посмотрела на меня особым взглядом, означавшим, что это слово относилось к вполне определенной стороне моей мужской силы, – но когда тебя сделают мертвым, то ты не будешь нужен никому. Даже своей русской красотке, которую я пощадила. Здесь, в сельве, тебе некуда бежать и некому защитить тебя.
Я промолчал, и она закончила:
– Кроме меня. Поэтому тебе стоит быть со мной любезным и выполнять мои желания.
Ага, подумал я и спросил:
– А что, опять появилось желание?
Глаза Кончиты заволокло коровьей дымкой, и она ответила:
– Да-а-а… Есть, и еще какое… Очень хочется! Пойдем погуляем?
Ну, блин, да что же это! Она меня спасать приехала или трахаться? Что ей там, в лагере, мужиков не хватает? Зуб даю, что она переспала там уже со всеми. У нее это просто на лбу написано.
– Не сейчас, – ответил я, – сейчас у меня голова занята другим.
– А для этого голова и не требуется, – вполне резонно ответила Кончита, – для этого другое нужно.
– Нет, дорогая, – решительно ответил я, – может быть, но не сейчас.
В это время из хижины вышли Гарсия с Альвецом, и наша любезная беседа прекратилась сама собой.
Выйдя, они обменялись рукопожатием, затем Альвец подошел ко мне и, протянув руку, сказал:
– Я уезжаю в лагерь, а вы остаетесь с доном Хуаном. Вернусь завтра.
И добавил по-русски:
– Ни пуха ни пера.
– К черту, – ответил я и пожал его руку.
Альвец повернулся к Кончите и без особой надежды спросил:
– Ты со мной?
– Нет, – ответила Кончита, – я остаюсь. Хочу сходить на Чертово Распятие.
– Как хочешь, – с неудовольствием сказал Альвец и, резко повернувшись, направился к «хаммеру».
Видать, он далеко не в первый раз оставляет свою приемную дочь в распоряжении других мужчин. Ревнует… Все они тут трахаются друг с другом без разбора, а потом про это дело снимают бесконечные сериалы про бесконечные разборки, когда никто уже и не помнит, кто, с кем и когда.
Потому что все, со всеми и всегда.
Гарсия кашлянул и, посмотрев на часы, сказал:
– Я пойду отдохну, а вы тут развлекайтесь как хотите. Кстати, можете сходить с Кончитой на Чертово Распятие, рекомендую.
– Что рекомендуете? – поинтересовался я, – Чертово Распятие?
– Ага, – ухмыльнулся Гарсия.
Он, конечно, понял мой гнусный намек.
– А что это такое? – спросил я с преувеличенным интересом, едва сдерживая дурацкий смех.
– Скала. Отсюда – полчаса ходьбы, – ответил Гарсия. – Местная природная достопримечательность.
– Спасибо за рекомендацию, – поблагодарил я его.
– Не за что. До завтра вам все равно делать нечего.
Гарсия кивнул и исчез в хижине.
Я посмотрел на Кончиту и, поняв, что мне не отвертеться от ее горячих и упругих объятий, со вздохом сказал:
– Ну что, пошли на скалу?
– О, Тедди, с удовольствием! – оживилась Кончита, почуяв добычу.
Я уже привычным жестом зацепил бутыль за плетеную рукоять, и мы неторопливо пошли по лесной дороге, которая, судя по всему, вела к этому самому Чертову Распятию. Кончита размахивала прутиком и болтала о всякой ерунде, а я, делая вид, что слушаю ее, думал о своем.
Гарсия сказал, что у меня есть свободное время до завтра.
Во-первых, это значит, что до завтра я должен определиться с ответом, а то он, не дай Бог, действительно решит скормить мой труп крокодилам. А им такая закуска на один зуб. И никто, понимаешь, не узнает, где могилка моя. Да и не будет ее, могилки этой, а будет просто куча крокодильего дерьма. И каждый желающий сможет пройти мимо нее и сказать, привет, Знахарь, а ты совсем не изменился…
Да-а-а…
Но шутки шутками, а такой вариант не исключен.
Я имею в виду не разговор с говном, а то, что меня решат прикончить. И в этом случае мне не на кого рассчитывать. Кроме, конечно, Кончиты. Тут она права.
Но возможен еще один вариант.
До завтра какие-то неизвестные люди решат что-то по-другому, и Гарсия скажет мне, пожалте в вертолет, дорогой Знахарь, мы летим в Акапулько развлекаться и получать удовольствие. Война окончена, всем спасибо.
Но первый вариант более вероятен.
Может быть, взять этого Гарсию в заложники…
Я стал вспоминать все известные мне случаи с заложниками, и во всех этих случаях террористы, а эти ребята иначе не называются, выглядели полными подонками, чего бы они ни требовали – миллиона баксов или свободы для своей поганой республики.
Мне это не подходило, и я сразу же выбросил этот бред из головы.
В общем, дело сильно пахло керосином.
Чертово Распятие я увидел издалека, и меня как ударило – настолько оно напомнило мне Чертов Камень, на который несколько лет назад я забирался со старцем Евстратом.
Форма была другой, но общее впечатление – то же.
Здоровая каменюка, торчавшая в небо метров на сто и не имевшая с распятием ничего общего.
– А почему эта скала называется Чертовым распятием? – спросил я у Кончиты.
Она поправила широкий кожаный ремень с висевшим на нем внушительным тесаком в ножнах и, посмотрев на скалу, к подножию которой мы приближались, ответила:
– Легенда говорит о том, что когда-то в старые времена дьявол, отчаявшись победить Всевышнего, – тут она перекрестилась, – приказал своим помощникам распять себя на этой скале. Она тогда имела вид креста, и он хотел таким образом сравняться с Иисусом. Но Всевышний, узнав про это, послал на землю молнии, и перекладины отвалились. Дьявол чуть не лопнул от злости и вернулся в свою преисподнюю, а скала с тех пор так и называется.
Я задрал голову вверх, прикинул, какого размера был этот каменный крестик и спросил:
– Это что, дьявол такого роста, что ли? Как раз с эту скалу?
– Никто не знает, какого он роста, – отрезала Кончита, – а тот, кто увидит его хоть раз, сам пропадет на веки вечные.
И она быстро перекрестилась, поцеловав ноготь большого пальца.
Я услышал шум воды, и этот звук весьма меня обрадовал. Полчаса ходьбы по солнцепеку наводили на мысли о купании и прочих водных процедурах.
– Это речка, – словно услышав мои мысли, сказала Кончита, – можем искупаться. Кстати, в этом месте никогда не бывает крокодилов. Народ говорит, что они боятся этой скалы, потому что от нее до сих пор пахнет серой.
Я принюхался и действительно почувствовал слабый запах серы.
– А может, это от того, что наш рогатый приятель до сих пор шляется где-нибудь поблизости и все думает о том, как бы ему с Христом сравняться?
– Тьфу! – совершенно как русская деревенская баба при упоминании нечистого, сплюнула Кончита, – не болтай ерунды, а то он услышит нас и заберет к себе.
– Кто – Христос? Я не возражаю, – сказал я.
– Идиот! Не Христос, а тот, другой! И вообще хватит об этом, мы уже пришли. Здесь на эти темы лучше помалкивать. Один болтал языком, а потом пропал на три дня. А когда вернулся, то бесы в нем так и прыгали. Пришлось застрелить.
– Это у него, наверное, от местного вина белая горячка случилась, – авторитетно заявил я, – выпил литров сорок и отъехал.
– Сам ты белая горячка, – буркнула Кончита, опасливо поглядывая на скалу.
В это время деревья расступились, и я увидел удивительно прозрачную речку, дно и берега которой состояли из белого песка. Кончита ловко сбросила с себя одежду и, разбежавшись, бултыхнулась в воду.
Речка была мелкой и неширокой – метров пятнадцать.
Вынырнув на середине, Кончита встала на дно и, откинув мокрые черные волосы назад, развратным голосом позвала меня: