Седов Б.. Фарт

   – Мало десяти, – с трудом сказал Знахарь.
   Язык во рту чувствовал себя, как сдохшая позавчера рыбина, – неподвижная, шершавая лепеха, покрытая слизью дурного цвета и запаха…
   – Что? Что ты сказал? – не поняла Рита.
   – Десятки мало, – повторил Знахарь, – хороший гроб десятку стоит, а Костю надо ж еще… – он замолчал, подыскивая слова, – в порядок привести. Ну, сделать так, как все было…
   Знахарь медленно помотал головой и, встав, подошел к холодильнику.
   Открыв его, он повернулся к Рите и сказал:
   – Жалко, меня там не было.
   – А что бы ты сделал? Эти латиносы – как чеченцы. Злобные и трусливые. Убивают, не думая, а прижмешь, целуют ноги. Грохнули бы там тебя до кучи, невзирая на всю твою крутизну, да и все. Они же по-русски не понимают, и все твои грозные и убедительные речи просвистели бы у них между ушей, как ветер. Бесполезно.
   Знахарь открыл пиво и сел на диван, глядя на Риту.
   – А еще я виделась с Наринским.
   – Так… – недовольно пробурчал Знахарь, – ну давай тогда рассказывай дальше. Продолжим вечер удовольствий.
   – Я, между прочим, есть хочу, – сказала Рита и пошла в кухню.
   Знахарь хмуро посмотрел ей вслед и, подобрав с пола пульт от телевизора, нажал на кнопку.
   С кухни донесся голос Риты:
   – Не боишься включать?
   – Нет, не боюсь, – с вызовом ответил Знахарь, – наших там никого больше нет, а если покажут, как торговцы героином вышибли мозги твоему Наринскому, то лично я ничего не имею против.
   – Дурак! – был ему ответ.
   Знахарь хмыкнул и, глядя на экран, поднес к губам бутылку.
   Через несколько минут из кухни вышла Рита, неся перед собой блюдо, накрытое высокой сверкающей крышкой. Поставив его на стол, она сняла крышку и сказала:
   – Вот это самое я приготовила вчера, да только не получилось веселого ужина…
   – Да уж, – согласился Знахарь, – и что это?
   – Ну, оно уже холодное, конечно, а вообще это филе омара в соусе из дуриана и киви, и еще тут креветочные хвосты.
   Знахарь с подозрением понюхал то, что лежало на подносе, и сказал:
   – Киви – слышал. А что это за дуриан такой?
   – Это, темный ты человек, такой ужасно вкусный экзотический плод, который покрыт шипами с палец, а пахнет, как десяток дохлых кошек в яме деревенского сортира.
   – И ты хочешь меня этим накормить?
   – Тот, кто хоть однажды попробует дуриан, в следующий раз, почуя его запах, бросится в ту сторону, перескакивая через заборы и пробивая стены.
   – Ты уверена, что именно в ту сторону, а не в другую?
   – Уверена. А тут, между прочим, он уже обработанный, так и продавался, специально для слабонервных, так что от того запаха ничего не осталось. Ты же вчера, когда я готовила, ничего не почувствовал?
   – Ну, ничего, – неохотно признался Знахарь, продолжая рассматривать угощение, как свидетель на опознании трупа в морге.
   – Вот и не выступай. Попробуй лучше.
   Знахарь осторожно взял двумя пальцами кусок омара, стараясь, чтобы на нем было как можно меньше соуса и, зажмурившись, отправил его в рот. Жевнув пару раз, он удивленно открыл глаза и невнятно спросил:
   – Как, ты говоришь, он называется?
   – Ду-ри-ан, – по складам ответила Рита.
   – Угу, – промычал Знахарь, пережевывая деликатес и протягивая руку за следующим куском.
   – Вилку возьми, ты, уркаган блохастый! – возмутилась Рита, и Знахарь опасливо отдернул руку, зная, что она может ударить его чем попало.
   – На! – Рита протянула ему тяжелую серебряную вилку с затейливым литьем на сабельной рукояти, и он, засучив рукава, набросился на еду.
   – Оголодал, касатик, – окая, пропела Рита и, сев в кресло, присоединилась к Знахарю.
   Некоторое время в комнате звучали только лязганье столовых приборов да негромкая музыка из телевизора. На экране аккуратно причесанный Стинг пел грустную песню о том, что русские тоже любят детей.
   Через полчаса большое банкетное блюдо было совершенно пустым, а по обе стороны от стола можно было наблюдать две человеческие фигуры с заметно увеличившимися животами. Мужская фигура раскинулась на диване, а женская – в кресле. Некоторое время они не шевелились, потом мужчина с трудом приподнялся и, закурив сигарету, упал обратно на диван.
   – А ничего этот твой дуремар, – слабым голосом сказал он.
   – Дуриан, деревня… Да это только соус такой, а вообще там омары были и креветки, – ответила женщина, не открывая глаз.
   – Вот я и говорю – ничего этот омар был… дуриановый…
   – Сам ты дуриановый, – сказала женщина и медленно открыла посоловевшие от еды глаза.
   Сев прямо, она посмотрела на Знахаря и сказала:
   – Ну что, будешь слушать про Наринского?
   – Давай, – тихо ответил Знахарь, – только негромко.
   Рита усмехнулась.
   – Могу и негромко. В общем – тебя решено пока что оставить в живых.
   – Ну, спасибо, благодетели, а то я уж думал, что вы меня из Бутырки вытащили да сюда привезли, чтобы мочкануть при первой возможности, – сказал Знахарь и, тоже открыв глаза, сел.
   – А ты, между прочим, зря иронизируешь. Разговор шел именно в таком ключе. Но, на твое счастье, появилась новая информация, и получается, что твои мафиозные интересы снова стали сильно совпадать с нашими. Поэтому ты получаешь прежнюю свободу действий, с той только разницей, что теперь ты знаешь, что за твоей спиной имеется незаметная, но мощная поддержка.
   – И что это за информация такая?
   – А она такова, что должна прийтись сильно не по вкусу Знахарю, королю русской мафии в Америке. У тебя, Костик, большие проблемы образовались.
   – Где именно?
   – Здесь, в Калифорнии. Так что никуда особенно тащиться не надо.
   – И что за проблемы?
   Рита вытащила сигарету из пачки и, прикурив, сказала:
   – Эти проблемы – латинос. Те самые мексы и пуэрториканцы, на которых напоролся наш Костя. Они представляют здесь колумбийский кокаин. И то, что объединившаяся русская мафия стала силой, с которой теперь приходится считаться, сильно им не нравится. В хоккей, фигурное катание и бокс они не лезут, а вот проституция, игорный бизнес и наркотики их оч-чень интересуют.
   Знахарь посмотрел на Риту и усмехнулся:
   – И все-то ты знаешь!
   – Не все, но очень много. Во всяком случае, я знаю все про твои приключения на просторной и гостеприимной американской земле. Продолжаю. Хотя, собственно, продолжать уже нечего. Короче – будет настоящая война. Это точно. А главный у них – некто Хуан Гарсия.
   Знахарь почесал бровь и, хмыкнув, сказал:
   – Хорошо, что не Антонио Бандерас.
   Про Хуана Гарсию Знахарь, конечно, слышал, а его местного ставленника, сеньора Кордову, даже видел однажды, проезжая по улице Франклина мимо его двухэтажного особняка в колониальном стиле. Немолодой уже мужчина с лицом постаревшего героя мексиканского телесериала сидел на открытой террасе перед домом и задумчиво пил кофе. Это был квартал, где жили латиносы среднего достатка, поэтому Знахарь не обратил на него особого внимания, но Костя сказал, это Альфонсо Кордова, и Знахарь обернулся. Наркоделец не оставлял впечатления крутого и опасного человека – обычный немолодой латинос, которого проще представить среди зарослей сахарного тростника или на банановой плантации, чем с автоматом Калашникова в руках во главе барбудос и герильеро…
   Ну и что, подумал Знахарь, Альфонсо как Альфонсо, сидит кофе пьет. По жизни мы не пересекаемся, дел общих не имеем, так что пусть сидит, пусть пьет…
   Однако повернулось все иначе…

Глава 5
Крестный отец

   После разговора с Ритой я решил побыть один, чтобы переварить все, что она мне наговорила, и поэтому надел плавки, которые по здешней моде представляют из себя семейные парашюты до колен, и вышел из бунгало. Дойдя до нашего покосившегося от ветра зонтика, я поправил его, воткнув поглубже, поставил в тень ящик с пивом в ледяной крошке, и, надев самые темные очки из тех, что у меня были, растянулся на солнце.
   Закрыв глаза и раскинув руки, я лежал и думал о превратностях судьбы, которая, похоже, резвилась вовсю, и то, как она это делала, наводило на мысли, что у нее, у судьбы этой, не все в порядке с головой. А как еще иначе можно было объяснить очередной сюрприз, который она мне подкинула! Ведет себя, как жестокий ребенок, поймавший жука. А ну-ка кину его в муравейник. Смотри – выбрался! А теперь в бочку с водой. Тоже вылез! Тогда попробуем посадить его в банку с пауками. Надо же – и пауков загрыз! Что бы еще такое придумать… Может, посадить его в микроволновку? Нет, пожалуй, не стоит. А если привязать ему к ноге нитку и отпустить? То есть вроде как отпустить, а на самом деле дерг – и обратно.
   Отличная забава! Жужжит, сердится, а сделать ничего не может.
   Ну, я-то, положим, на крайний случай имею средство обмануть и судьбу, и тех людей, чьими руками она со мной развлекается. Вот возьму и пальну себе в храброе сердце из «Магнума». И все они останутся с носом.
   Я буду лежать в гробу такой строгий, красивый и благородный, а Рита будет заламывать изящные руки и рыдать. За ее спиной будет стоять хмурый академик ФСБ Наринский, американские братки устроят салют из всех стволов, и все российские зэки откажутся в мою честь от ужина. По первому каналу будет транслироваться «Лебединое озеро», ровно в двенадцать часов заревут гудки заводов, пароходов и автомобилей, газеты выйдут с моим портретом в черной рамке на первой полосе, и в городе Урюпинске улицу Рихарда Зорге переименуют в проспект Константина Разина. А главный начальник ФСБ соберет всех своих генералов и начнет срывать с них погоны за то, что они не уберегли такого смелого и славного парня…
   Вообще, про этих генералов Рита рассказала мне кое-что новенькое. То есть не о том, какие они паскуды, это я и без нее знаю, а о том, что они там придумали под чутким и незаметным руководством Игроков этих, чтоб им провалиться.
   Российское правительство, чтобы хорошо выглядеть в глазах мировой общественности, клятвенно пообещало американскому правительству, что примет самое что ни на есть активное участие в борьбе с наркомафией. Потому что деньги, на которые существует международный терроризм, поступают как раз от наркобаронов. Между прочим, интересное дело получается. Укололся – помог террористам. Вроде как листовки, которые в Питере висели: «купил шаверму – помог Хаттабу».
   А что – логика имеется…
   Дальше получается и вовсе распрекрасно.
   Американцам самим с латиносами не справиться – кишка тонка, так они попытались самым примитивным образом спровоцировать конфликт между латиносами и русской мафией. Когда я об этом услышал, то почувствовал, что во мне взыграл патриотизм. Причем не квасной какой-нибудь, типа – православная Россия превыше всего, а простая обида за русских, чьими руками Америка хочет выгребать горящие угли из печки. Пусть эти русские – бандиты, на которых клейма ставить некуда, пусть они урки уголовные, пусть! Но если решать важные вопросы такими способами, то правильнее было бы натравить на наркобаронов своих, американских бандюков, их там тоже хватает, да и поляну свою американскую они знают всяко лучше, чем русские эмигранты.
   А американские бандюги – большей частью это черножо… пардон, афроамериканцы, которые и в рамках-то закона творят что хотят, а уж за рамками – полный беспредел, натравить их на кого-нибудь – намучаешься, тем более что они-то и являются главными потребителями наркоты во всех ее видах и качествах и убивать дойную корову, чье молочко они пьют, конечно, не будут. Итальянцы, мафия пресловутая, со всеми ее кланами, семьями и крестными отцами – те в Америке давно, корни пустили прочно и основной доход получают от профсоюзов, строительства да прачечных самообслуживания, где левую капусту отмывают, им вообще никакого резона нет в войнушку с латиносами играть, больше потерять можно, чем выиграть. Остается кто – «триады» китайские, да те же самые латинос, против которых все и затевается. Про «триады» не скажу, ничего о них не знаю, а про латиносов мне Маргарита все объяснила. Так что по раскладу получается, что, кроме русской братвы, остановить их и некому…
   Все бы ничего, но оказывается, пока я на «Боингах» по Бутыркам летал, война уже началась. В Чикаго, в Нью-Йорке, в Лос-Анджелесе уже вовсю шла стрельба и гремели взрывы. Латиносы и русские отправлялись на небеса целыми автомобилями, квартирами и ресторанами. На латиносов мне, понятное дело, было наплевать, они плодятся, как тараканы, и дохнут так же, а вот насчет русских… Почувствовав, что не могу допустить такого беспредела, я во всем соглашался с Ритой, которая излагала мне план действий, разработанный Игроками, и только щелкал зубами от злости.
   Были потери и среди тех, кто пришел под мои королевские знамена.
   В Нью-Йорке – Беня Штифт, Саня Горбатый, Витек Лихоман и Дима Мосдорстрой. В Чикаго – Володя Бульба и Тарасик Сало. В Лос-Анджелесе – Коля Хрящ и четверо его ребят. Имен не знаю.

* * *

   Сеньор Кордова был уважаемым человеком в своем районе, и на крыльце его скромного двухэтажного дома, стоявшего на улице Франклина, часто собирались другие сеньоры. Они устраивались в плетеных креслах, курили длинные сигары и неторопливо разговаривали о погоде, о семейных делах и об автомобилях.
   Погода была для всех одна, поэтому говорили о ней долго, сравнивая с погодой прошлых лет и делая прогноз на будущее. Семейная жизнь, во всяком случае ее внешняя сторона, была лишена ненужных потрясений и текла, как великая американская река Миссисипи, неторопливо и по давно проложенному руслу. Кто-то из старших сыновей заканчивал Колумбийский университет, кто-то из младших поступал в Массачусетский технологический, поступал и заканчивал, разумеется, успешно…
   Главной новостью последних дней было решение сеньора Кордовы курить четыре сигары в день вместо обычных пяти. Новость эта горячо, но, естественно, в рамках приличий обсуждалась уважаемыми сеньорами. Сравнивались различные сорта табака, причем большинство отдавало предпочтение табаку Seco, как самому ароматному и обладающему достаточной крепостью, и лишь один из них, самый молодой – пятидесятилетний – курил сигары из табака Ligero, очень крепкие, свернутые из толстого зеленого листа. Остальные пылко уговаривали молодого сеньора беречь здоровье и отказаться от крепких сигар, но тот упрямился, как, впрочем, упрямился и сеньор Кордова, говоривший, что своих решений он не меняет и с завтрашнего дня для пятой сигары в его распорядке дня места нет. Споры эти продолжались уже не одну неделю, не теряя, как и кубинский табак, в силе и крепости.
   Время от времени напротив дома останавливались автомобили, из которых выходили молодые сеньоры, по большей части в темных очках, которые подходили к сидевшему в кресле Кордове и вполголоса говорили с ним о чем-то. После этого они уезжали, и беседа взрослых уважаемых людей продолжалась.
   Альфонсо Кордова руководил, как теперь принято говорить, региональным отделом по распространению наркотиков, а молодые люди, которые приезжали к нему с докладом или за руководящими указаниями, были, конечно же наркодилерами. Сами они наркотиков не продавали, но каждый из них руководил несколькими уличными толкачами, а также теми, кто распространял наркотики в колледжах, на фабриках и в прочих местах, где постоянно бывает много людей.
   Сегодня сеньор Кордова имел телефонный разговор с человеком гораздо более уважаемым, чем он сам, а именно – с Аллигатором, правой рукой самого Хуана Гарсии. Результатом этого разговора стало то, что Родриго Сервантес, молодой бандит, известный своей смелостью и жестокостью, простоял около кресла сеньора Кордовы больше, чем обычно. Да это и понятно – разговор касался вещей более важных, чем рутинная продажа крэка и кокаина. Сеньор Кордова, не повышая голоса, дал Сервантесу подробные указания, и тот, быстро перекрестившись и поцеловав ноготь своего большого пальца, удалился.
   Кордова, проводив его взглядом, вернулся к разговору о породах техасских быков, который он вел с двумя сидевшими в плетеных креслах сеньорами. Один из них, Энрико Варгес, посмотрев вслед Сервантесу, залезавшему в большой открытый джип, равнодушно спросил:
   – Что, русские?
   – Да, – ответил Кордова и зевнул, – Аллигатор приказал начинать акцию, и мои мальчики поехали на дело, да поможет им Пресвятая Дева Мария.
   – Аминь, – ответил Энрико Варгес и перекрестился.

* * *

   Родриго Сервантес давно ждал настоящего дела и, хотя имел за спиной шесть трупов, не считал это серьезной заслугой. Убитые им люди были всего лишь недобросовестными толкачами или наркоманами, не желавшими расплатиться за товар. И хотя, убивая их, он подражал героям тарантиновских фильмов, держа пистолет боком и произнося короткие прощальные фразы типа «адьос, амиго», он не ощущал настоящей опасности и не чувствовал себя победителем.
   И вот наконец настал тот день, когда сеньор Кордова поручил ему настоящее дело. Теперь Сервантесу предстояло поднять оружие не на дрожащее от предсмертного страха ничтожество, а на настоящего русского гангстера. Русские бандиты, которых еще десять лет назад никто не принимал всерьез, теперь стали такой силой, не считаться с которой мог попробовать только полный идиот. Сервантес чувствовал настоящее волнение, потому что от русских можно было ожидать чего угодно и они сами могли хладнокровно убить любого, кто встанет на их пути, и это волнение было приятным.
   В джипе сидели четверо. Сервантес и трое его друзей были одинаково безжалостными и опасными людьми и гордились этим. Каждый из них был готов убивать, и каждый без страха смотрел в неясное будущее, которое могло ответить им взглядом из ствола пистолета, зажатого в руке врага.
   Только что все они дернули колумбийского кокаина высшего качества, и ледяной сверкающий вихрь наполнил их смелостью и презрением к опасности. Сам Сервантес кроме того, что был торговцем наркотиками, увлекался революционными идеями. В его комнате висели плакаты с изображениями Маркса, Троцкого и Че Гевары. Также он уважал Фиделя Кастро и Ленина, но считал, что всем революционерам прошлого не хватало жестокости и безжалостности к врагам революции. Революция, как полагал Сервантес, – это уничтожение всего, что стоит на пути светлого будущего. Что оно из себя представляет, Сервантис не имел ни малейшего понятия, зато ясно видел, что многие люди относятся к революционерам без особой симпатии, а значит, все они враги революции. А врагов нужно уничтожать.
   Революция – это не результат, это процесс.
   Сервантес твердо помнил знаменитые слова Троцкого, и этот процесс Родриго Сервантесу нравился. И еще он хотел побольше узнать об этом выдающемся революционере, который наверняка собственноручно уничтожил множество врагов революции, не случайно же ему дали прозвище Лео – Лев. Красиво звучит: Лев Троцкий. Родриго хотел, чтобы ему тоже дали потом какое-нибудь звучное прозвище. Оцелот, ягуар и пума ему не нравились, других достойных и гордых хищников в голову пока не приходило, а настоящий революционер обязательно должен быть хищником, безжалостным и кровожадным…
   Поэтому Сервантес твердо стоял на позициях террора, а поскольку для этого нужны деньги, и много денег, добывать их приходилось, торгуя наркотиками. Кроме того, Сервантес сам был наркоманом, и участие в этом бизнесе делало для него наркотики доступнее спичек. А еще он просто любил убивать. Ему нравилось видеть, как жертва, содрогнувшись от удара пули, бессильно валится к ногам настоящего мужчины Родриго Сервантеса и испускает дух в луже крови. А над ним, с большим дымящимся пистолетом в руках, стоит великий революционер Родриго «Лев» Сервантес, а вдали, невидимое для всех, реет окрашенное кровью красное знамя борьбы…
   Под сиденьями джипа были спрятаны несколько автоматов «Узи».
   Латинские наркоторговцы предпочитали именно это оружие для разборок с конкурентами, потому что одиночная стрельба из пистолетов была малоэффективна, зато из «Узи» пули летели, как струя воды из садового шланга, и это значительно повышало шансы на победу.
   Полчаса назад сеньор Кордова сказал Сервантесу, что сегодня пятеро русских бандитов, несколько дней назад уничтоживших банду Хорхе Пьяницы, приедут по своим делам в спортивный магазин, владелец которого, тоже русский, связан с русским крестным отцом по имени Знакар. А этот Знакар хочет сильно подвинуть представителей колумбийских кланов, и его нужно прищемить.
   До самого Знакара добраться было невозможно, но отказываться от того, чтобы уложить несколько его людей, сеньор Кордова не хотел. Эти русские потеряли всякое уважение к американцам, и их нужно было поставить на место. Поэтому Сервантесу следовало поехать со своими ребятами в этот русский магазин и уложить там всех, кроме владельца. Его нужно было взять живым и привезти на загородную виллу сеньора Кордовы.
   Такие дела.

* * *

   Леха Карапуз сидел за рулем большого черного «БМВ» с затемненными стеклами и жевал резинку. Кроме него в машине были Пинцет, Валёк, Барыга и Фюрер.
   На улице стояла жара, но в просторном салоне «БМВ» царила ощутимая прохлада. Пинцет, сидевший впереди, рядом с Карапузом, чихнул и сказал:
   – Слышь, Карапуз, я понимаю, кондишен вещь хорошая. Но надо же и меру знать! Сделай потеплее, а то я, видишь, уже чихать начал.
   Барыга, сидевший за его спиной, заржал и ответил:
   – Да ты не от холода чихаешь. Я же тебе говорил, что эти долбаные латиносы бодяжат нормальный кокаин каким-то дерьмом. У меня тоже в носу свербит. А вообще-то ты прав – не мешало бы действительно сделать чуток потеплее. Давай, Карапуз, нажми там чего надо.
   Карапуз посмотрел в зеркало и, усмехнувшись, повернул регулятор.
   В салоне быстро потеплело, и довольный Пинцет сказал:
   – Во, другое дело! А то сидишь, как пингвин в холодильнике. Мы же в Калифорнии все-таки!
   Полчаса назад Карапуз со своими бойцами серьезно отделали троих мелких наркоторговцев, которые вздумали торговать кокаином неподалеку от спортзала, принадлежавшего русским. Толкачи после этой разборки валялись в тесном переулке с переломанными носами и руками, но живые. А все зелье, которое они имели при себе, естественным образом перекочевало в карманы защитников русских национальных интересов.
   Отряхивая ладони и потирая кулаки после трудов праведных, братки забрались в «БМВ» и отчалили, а латиносы, ругаясь на своем латиноамериканском языке, корчились на асфальте и грозили русской мафии страшными карами. Но русская мафия в это время уже была далеко и нюхала их разбавленный каким-то белым порошком кокаин.
   – Слышь, Карапуз, – снова обратился к своему бригадиру Пинцет, – а этот, к которому мы едем, как его…
   – Шапиро его фамилия, – подал голос Фюрер.
   – Еврей, что ли? – поморщившись, спросил Пинцет.
   – Ага, – ответил Фюрер, – их тут знаешь сколько?
   – Ну и что, что еврей? – вступил в беседу Барыга, – они тут все евреи. А так – обычные русские. Нормальные ребята, каждый свое дело знает. И среди здешней братвы они тоже есть. Вот, например, Беня Штифт, которого недавно в Нью-Йорке грохнули, он что – татарин был?
   – Гы-ы! Татарин! – засмеялся Фюрер, – таких татар в Тель-Авиве знаешь сколько?
   – Ладно, пусть себе еврей, – махнул рукой Пинцет, – не в этом дело. Что там за дела у этого Шапиро?
   – Разные там дела, – ответил Карапуз, – во-первых, надо деньги получить…
   – А он что, не платит, что ли? – кровожадно поинтересовался Пинцет, любивший выбивать долги из неплательщиков.
   – Он-то как раз платит, и всегда вовремя. Уважаемый человек. У него еще свой спортзал есть, так там наша братва тренируется.
   – А-а… – Пинцет, похоже, был разочарован, – ну тогда другое дело.
   Он приехал в Лос-Анджелес совсем недавно, и поэтому его приходилось вводить в курс дела, рассказывая о вещах, которые для остальных были понятными и простыми.
   – А во-вторых, – продолжил Карапуз, – на него латиносы наезжают, и это уже гораздо серьезнее.
   – Латиносы? И что им нужно?
   – По большому счету – ничего, но русских стало теперь так много, что они боятся, как бы у них не отобрали поляну. Вот они и наезжают. Просто приедут, нахамят, сломают что-нибудь… В общем – организовывают беспокойство.
   – Понятно, – кивнул Пинцет, – хотят, чтобы мы испугались и убрались подальше отсюда.
   – Примерно так. Ну а мы, стало быть, их тормозим.
   – Ага! – заржал Барыга, – этих мы ништяк затормозили!
   – Ништяк, – согласился Карапуз, – но будем тормозить еще больше. Слышал, что Знахарь говорит?
   – Не, не слышал, – Барыга сделал заинтересованное лицо.
   – А я слышал, что этот Знахарь, – Пинцет помялся, – ну, в общем, это…
   – Что – это? – нетерпеливо спросил Карапуз.
   – Ну, это… Еврей он будто бы, вот что.
   От удивления Карапуз прозевал поворот, и «БМВ» выскочил на газон.
   Скорость была невелика, и пропахав в зеленой траве две короткие черные борозды, машина остановилась.
   Карапуз повернулся к Пинцету и, давясь от смеха, спросил:
   – Это кто же тебе такую херню прогнал?
   Сидевшие на заднем сиденье братки ржали, а Пинцет, обиженно задрав подбородок, неохотно ответил:
   – Ну, кто-кто… Менты рассказали, когда я в прошлом году под амнистию попал.
   – И что же они тебе рассказали?
   – А то, что он агент международного сионизма, и его настоящая фамилия не Разин, а Разман. И что евреи всего мира хотят руками братков все богатства к себе прибрать. Мол, когда он, Знахарь то есть, Америку раком поставит…